га души  тоже причастны ко
всему земному и могут стать  искусительными  ловушками.  ‚едь  часто,  когда
пеший или конный путник, остановившись у его пещеры, просил  сперва о глотке
воды, а потом и о разрешении исповедатьсЯ, нашим €осифом  овладевало чувство
удовлетворенности,  довольства  самим  собой,  суетное  себЯлюбие,  сознаваЯ
которое  за  собой он  приходил в  ужас.  Ќередко он на  коленЯх  молил бога
простить его и молил о том, чтобы никто больше  не приходил исповедоватьсЯ к
нему, недостойному,  ни  из  шалашей соседей-подвижников, ни из  деревень  и
городов  мира.  Њежду  тем  и  тогда, когда посетители  порой  и  впрЯмь  не
поЯвлЯлись, он чувствовал  себЯ не намного лучше,  а когда  они  затем опЯть
приходили во множестве, ловил себЯ на новом прегрешении: он замечал  теперь,
что, выслушиваЯ те или  иные признаниЯ,  был холоден к  исповедовавшимсЯ, не
испытывал  к ним любви и даже презирал их. ‘о вздохом взЯл  он на себЯ и это
боренье, и бывало порой, что после  каждой  выслушанной исповеди он совершал
процедуру  самоуничижениЯ и  покаЯниЯ. Љроме  того, он взЯл себе за  правило
обращатьсЯ  со  всеми  исповедующимисЯ не только по-братски, но  с  какой-то
особой почтительностью, причем тем большей, чем меньше  нравилось ему данное
лицо: он принимал их  как гонцов бога, посланных, чтобы его испытать. ’ак, с
годами,  довольно поздно, уже на  старости лет,  он обрел известную ровность
жизни и  казалсЯ тем,  кто жил  поблизости от  него,  безупречным человеком,
обретшим душевный покой в боге.
     Њежду тем и покой тоже -- это нечто живое,  и, как все живое, он растет
и  идет  на убыль,  выдерживает  испытаниЯ  и  претерпевает  изменениЯ;  так
обстоЯло  дело и с покоем €озефуса ”амулюса, он был неустойчив, то видим, то
невидим, то  близок, как свеча, которую держишь в руке, то далек, как звезда
на зимнем  небе.  € со  временем жизнь ему  все чаще  стала  отравлЯть  одна
особаЯ,  новаЯ  разновидность  греха  и соблазна.  ’о  было  не какое-нибудь
сильное,  страстное  волнение,  возмущение  или возбуждение, а скорее  нечто
прЯмо противоположное. ќто было чувство, переносимое на  первых  порах очень
легко, даже  почти  неприметное состоЯние, не  свЯзанное, в  сущности, ни  с
какой  болью  и ни  с  какими  лишениЯми,  вЯлое,  тупое,  скучное  душевное
состоЯние, определить которое можно  было,  собственно, лишь негативно,  как
убыль, уход и в конце концов отсутствие радости. …сть дни, когда и солнце не
светит, и дождь не  льет, а небо тихо заволакиваетсЯ  и тонет  в себе самом,
когда пасмурно, но не до черноты, душно, но грозы нет, -- такими становились
постепенно  дни стареющего €осифа;  утренние часы  все меньше  отличались от
вечерних, праздничные дни от обычных, взлеты  о  г прозЯбаниЯ,  все тЯнулось
лениво,  нудно,  нехотЯ,  через  силу.  ќто старость, думал он  грустно.  Ћн
грустил,  потому что надеЯлсЯ, что старость, постепенное затухание порывов и
страстей проЯснит  и облегчит его жизнь,  приблизит его к желанной гармонии,
покою  зрелой души, а старость, казалось,  разочаровала и  обманула  его, не
принесЯ  ничего,  кроме  этой  усталой,  серой,  безрадостной пустоты, этого
чувства неизбывной пресыщенности. Ћн  чувствовал, что пресытилсЯ всем: самим
существованием,  тем, что дышал, ночным  сном, жизнью в  своем гроте на краю
маленького оазиса, вечной сменой сумерек и рассветов, вереницами путников  и
паломников, людей, ехавших на верблюдах, и людей, ехавших на ослах, а больше
всего теми, кто поЯвлЯлсЯ здесь ради него самого, теми глупыми, боЯзливыми и
в то  же  времЯ по-детски доверчивыми людьми, которые испытывали потребность
поведать   ему  свою  жизнь,   свои  грехи  и  страхи,   свои   искушениЯ  и
самообвинениЯ. …му казалось порой,  что так же, как родник в оазисе, который
бежал  в каменный  водоем,  струилсЯ ручейком по траве,  затем устремлЯлсЯ в
пустыню  песка, где вскоре выдыхалсЯ и умирал, -- совершенно так же  текли в
его  ухо  все  эти исповеди, эти  перечни  грехов,  эти  жизнеописаниЯ,  эти
терзаниЯ  совести, большие и малые, серьезные и пустые, десЯтками,  сотнЯми,
всЈ новые  и новые. Ќо ухо его не было мертвым, как песок  пустыни, оно было
живым и не  могло  вечно пить,  поглощать и впитывать,  оно чувствовало себЯ
усталым, поруганным, переполненным, оно мечтало о том, чтобы поток  и  плеск
слов,  признаний, забот, обвинений,  самообвинений когда-нибудь прекратилсЯ,
чтобы  когда-нибудь вместо этого бесконечного потока  пришли покой, смерть и
тишина. „а. он желал конца, он устал,  с него было довольно и сверхдовольно,
жизнь  его стала пресной  и потерЯла  ценность, и  иногда он даже  испытывал
теперь  искушение  положить  конец  своему  существованию,  покарать себЯ  и
погубить, как то сделал, повесившись,  предатель €уда.  …сли на первых порах
его схимнической  жизни  дьЯвол  протаскивал  в его  душу желаниЯ,  образы и
мечты,  свЯзанные  с  чувственными  и  мирскими  радостЯми,   то  теперь  он
преследовал  его  образами самоуничтожениЯ. заставлЯЯ  его при  виде  каждой
ветки думать, годитсЯ ли она  длЯ  того, чтобы на ней повеситьсЯ, а при виде
каждой крутой скалы в окрестности -- достаточно ли она крута и высока, чтобы
броситьсЯ  с нее и разбитьсЯ насмерть. Ћн противостоЯл этому  искушению,  он
боролсЯ, не поддавалсЯ, но жил днем и ночью  в  пламени  ненависти к себе  и
жажды смерти, жизнь стала невыносима и ненавистна.
     ‚от до чего дошел  €осиф.  Ћднажды, стоЯ опЯть на одной из этих высоких
скал, он увидел вдали между землей и небом две-три крошечные фигурки -- Явно
путников, быть может, паломников, быть может, людей, которые  хотели у  него
исповедатьсЯ,  -- и  вдруг его охватило неодолимое  желание сейчас  же,  как
можно  скорее,  уйти отсюда.  прочь  от этого  места,  прочь от  этой жизни.
†елание это овладело им с такой силой и так глубоко, что подавило  и  отмело
все  мысли,  возражениЯ,  сомнениЯ,  а таковые,  конечно,  были  --  как мог
благочестивый подвижник поддатьсЯ порыву без угрызений совести? € вот он уже
побежал,  уже вернулсЯ к  своему гроту, обители многолетних  борений, сосуду
стольких взлетов и  поражений. ‚ безрассудной  спешке  он  схватил несколько
горстей фиников и  тыквенную бутыль с  водой, сложил  это в  старую дорожную
суму, надел ее на плечи, взЯл посох и покинул зеленый  покой  своего  малого
дома,  как неугомонный беглец,  убегаЯ от бога и от людей,  а  пуще всего от
того, что считал некогда своим долгом, своей обЯзанностью и миссией. ‘начала
он бежал  как  от  погони,  словно те далекие фигурки, которые он  увидал со
скалы, были действительно преследовавшими его врагами. Ќо после первого часа
пути его боЯзливаЯ спешка  прошла,  движение  благотворно  утомило его, и на
первом  привале,  когда  он,  однако, перекусить  не  позволил  себе  --  не
принимать пищи до  захода солнца стало  у него  свЯщенным обычаем,  -- разум
его,  привыкший  к  одиноким раздумьЯм,  стал  вновь  оживать  и  оценивающе
разбирать его порывистые действиЯ.  € действий этих разум его,  сколь это ни
было неразумно с виду, не осудил,  а отнессЯ к  ним доброжелательно, впервые
за много времени найдЯ поведение €осифа невинным и простодушным. Ћн совершил
побег, побег внезапный и  необдуманный,  но  не позорный.  Ћн покинул  пост,
оказавшийсЯ ему не по  силам; бежав, он сознавалсЯ перед собой  и перед тем,
кто   мог   следить  за  ним,  в  своей  несостоЯтельности,  отказывалсЯ  от
каждодневной  бесполезной борьбы,  признавал себЯ  побитым и  побежденным. ‚
этом, так нашел его разум, не  было  ничего  великолепного,  героического  и
праведного, но  это было сделано  искренне  и казалось неминуемым; теперь он
удивлЯлсЯ, что совершил этот побег так поздно,  что так  долго, так  страшно
долго терпел. ‚ упорстве, с каким он так долго защищал  безнадежное дело, он
видел  теперь заблуждение, больше  того,  копошение своего себЯлюбиЯ, своего
ветхого Ђдама,  и считал, что понЯл геперь,  почему  это  упорство привело к
таким  скверным,  прЯмо-таки  дьЯвольским последствиЯм,  к такому  душевному
разладу  и застою, хуже того -- к демонической одержимости желанием смерти и
самоуничтожениЯ. ‘пору  нет,  христианину  не следовало быть  врагом смерти,
спору нет,  подвижнику  и свЯтому,  безусловно,  следовало смотреть  на свою
жизнь  как на жертву;  но  мысль  о добровольном смертоубийстве была всецело
дьЯвольской и могла возникнуть только в душе, хранимой и направлЯемой уже не
ангелами  господними, а  злыми демонами. Ћн сидел некоторое времЯ совершенно
растерЯнный и  смущенный,  наконец глубоко подавленный  и  потрЯсенный, а из
отдалениЯ,  которое  создали несколько  миль  пути,  перед ним  представала,
требуЯ осознать  себЯ, его  недавнЯЯ жизнь,  отчаЯннаЯ и затравленнаЯ  жизнь
стареющего человека, не достигшего своей цели и постоЯнно терзаемого ужасным
соблазном повеситьсЯ на суку,  как предатель ‘пасителЯ. …сли его так ужасала
добровольнаЯ  смерть, то в этом ужасе  таилсЯ,  конечно, и  какой-то остаток
первобытного,   дохристианского,  древнеЯзыческого   знаниЯ,   --  знаниЯ  о
древнейшем    обычае    человеческого    жертвоприношениЯ,    длЯ   которого
предназначалсЯ царь, свЯтой,  избранник племени,  нередко совершавший  такое
заклание собственноручно.  ‘толь  ужасающим  казалсЯ  этот  предосудительный
обычай  не только потому,  что  отдавал седой Языческой древностью,  но  еще
больше -- из-за мысли, что, в общем-то, и смерть ‘пасителЯ на кресте была не
чем иным, как добровольным человеческим жертвоприношением. €  в самом  деле:
если как следует вспомнить, то мысль эта смутно мелькала уже в тех приступах
жажды самоубийства, в упрЯмо-злом,  диком стремлении принести себЯ в жертву,
а значит, недозволенным  образом уподобитьсЯ ‘пасителю -- или  недозволенным
образом  намекнуть на то, что …го  попытка  спасениЯ не  совсем удалась.  Ћн
содрогнулсЯ от такой мысли, но почувствовал также, что этой опасности теперь
избежал.
     „олго размышлЯл €осиф  об  этом подвижнике, которым  он стал  и который
теперь, вместо того чтобы  последовать  примеру  €уды  или  даже  ђаспЯтого,
обратилсЯ в бегство и тем самым снова отдал себЯ в руки божьи. Ћн стыдилсЯ и
огорчалсЯ  тем больше, чем Яснее видел ад, которого избежал, и наконец  горе
стало невыносимо душить его и вдруг разрешилось потоком  слез, на  диво  длЯ
него благотворным. Ћ, как давно он не  плакал! ‘лезы текли, глаза ничего  не
видели, но смертельного удушьЯ как  не бывало; и, когда он пришел в  себЯ и,
почувствовав на  губах  у себЯ  вкус  соли, понЯл, что плачет,  на  миг  ему
почудилось, что он снова стал ребенком и ему  неведомо  зло.  Ћн  улыбнулсЯ,
немного  стыдЯсь своих слез,  наконец  встал  и  снова  пустилсЯ в  путь. Ћн
чувствовал себЯ неуверенно, не  знал,  куда приведет его бегство и что с ним
произойдет, он казалсЯ себе ребенком, но в нем уже не было борьбы и воли, он
чувствовал себЯ более легким, словно его кто-то вел, словно его звал и манил
какой-то  далекий  добрый  голос,  словно  его  поход  был  не  бегством,  а
возвращением домой. Ћн устал, и разум тоже устал, разум молчал, или отдыхал,
или казалсЯ себе излишним.
     “  водопоЯ, где остановилсЯ на ночь €осиф, лежало  несколько верблюдов;
поскольку  в  небольшой  группе  путников было две женщины,  он  ограничилсЯ
приветственным  жестом  и  уклонилсЯ  от  разговора.  ‡ато  потом,   съев  с
наступлением темноты  несколько фиников, помолившись и улегшись, он невольно
услыхал  тихую  беседу  двух  мужчин,  старого  и  молодого,  ибо  те  легли
поблизости  от  него. ђасслышал  он лишь  малую часть их  диалога, остальное
говорилось шепотом. Ќо и этот обрывок заинтересовал его и дал ему на полночи
пищу длЯ размышлений.
     -- •орошо хоть, --  услышал он голос старшего, --  хорошо  хоть, что ты
решил  сходить к какому-нибудь благочестивому человеку  и  исповедатьсЯ. ќти
люди, скажу тебе, много  в чем  смыслЯт, они  умеют не только  есть  хлеб, а
кое-кто из них знаком с колдовством.
     ‘тоит  ему  сказать словечко  изготовившемусЯ к прыжку  льву,  как тот,
разбойник, опускает  голову, поджимает хвост  и  удирает. Ћни  умеют,  скажу
тебе,  приручать львов;  одному из  них,  человеку  особенной  свЯтости, его
ручные львы выкопали могилу, когда он умер, затем ровно засыпали его землей,
и еще долгое времЯ день и ночь  по двое сторожили  могилу. € не только львов
умеют они  приручать,  эти  люди. Ћдин  из  них  взЯлсЯ  как-то за  римского
центуриона, жестокого солдафона и величайшего во всем  Ђскалоне развратника,
и  так пробрал  злодеЯ, что тот сжалсЯ  как мышка  и в страхе улизнул, чтобы
где-нибудь спрЯтатьсЯ. Џотом  этого малого просто узнать  нельзЯ было, таким
он стал  тихим и скромным. ‚прочем  --  и  это наводит на размышлениЯ, -- он
вскоре умер.
     -- ‘вЯтой?
     -- Ћ  нет, центурион. ‚аррон  звали его. Џосле того как  подвижник  его
разделал и  пробудил  в  нем  совесть,  он  довольно скоро  ослабел,  дважды
заболевал лихорадкой и через три месЯца  умер. Ќу, жалеть  о нем  нечего. Ќо
все-таки  мне часто  думалось:  подвижник  не только выгнал  из  него  беса,
наверно, он шепнул и какое-нибудь словцо, которое и свело того в могилу.
     -- ’акой благочестивый человек? Ќе поверю.
     --  •очешь  -- верь, хочешь --  не верь.  Ќо  с  того днЯ  ‚аррона  как
подменили, чтобы не сказать околдовали, а три месЯца спустЯ...
     Ќекоторое времЯ царила тишина, затем младший заговорил снова:
     -- …сть  один  подвижник,  он живет будто  бы где-то здесь  поблизости,
живет совершенно  один  у  родничка,  близ дороги в ѓазу, €озефус зовут его,
€озефус ”амулюс. Ћ нем Я много слышал.
     -- ‚от как, и что же?
     -- ѓоворЯт,  он ужасно благочестив и  уж  на женщин никогда не  глЯдел.
Љогда мимо его  укрытиЯ проходЯт  верблюды  и  на одном  из них едет  верхом
женщина,  то, как бы  плотно она ни была закутана, он поворачиваетсЯ  к  ней
спиной  и сразу же  исчезает в  пещере.  Њногие ходили  к нему исповедатьсЯ,
очень многие.
     -- Ќаверно, ничего особенного,  а то бы и Я уже услышал о нем. Ђ что он
умеет, твой ”амулюс?
     -- Ћ, к нему  просто ходЯт  исповедатьсЯ, и, если  бы он  не был добр и
ничего не  понимал, люди ведь  не стали бы  бегать  к  нему.  Љстати, о  нем
говорЯт, что он не произносит почти ни  слова, ни  брани, ни окриков, ни кар
там нет и в помине, человек он, говорЯт, мЯгкий и даже робкий.
     --  ’ак  что  же  он  делает,  если  не  бранитсЯ,  не  наказывает и не
раскрывает рта?
     -- Ћн, говорЯт, только слушает и чудно так вздыхает и креститсЯ.
     -- Ќу и хорош доморощенный ваш свЯтой! „а ведь не такой ты дурак, чтобы
набиватьсЯ в гости к этому молчальнику.
     -- Ќет, Я хочу побывать у него. Ќайти-то Я его найду, это уже, наверно,
недалеко отсюда. ‚ечером здесь, у водопоЯ, слонЯлсЯ какой-то беднЯга, завтра
утром Я его расспрошу, он сам похож на подвижника.
     ‘тарик разгорЯчилсЯ.
     -- „а оставь ты  в  покое  этого отшельника, пускай сидит себе в  своей
пещере у родника, если  он  только слушает да вздыхает, и боитсЯ  женщин,  и
ничего не умеет! Ќет, Я  скажу тебе,  к кому надо пойти. ќто, правда, далеко
отсюда,  еще  дальше Ђскалона,  но  зато это  и  самый  лучший  подвижник  и
исповедник, какой  только может быть.  „ион зовут его, а называют его „ионом
Џугилем, то есть кулачным бойцом, потому что он деретсЯ со всеми чертЯми,  и
когда человек исповедуетсЯ ему в своих гнусных поступках, Џугиль, милый мой,
не вздыхает, не держит Язык за  зубами,  а разражаетсЯ такой бранью и задает
гостю такого жару,  что только держись. €ных, говорЯт, он и бивал, а  одного
заставил  простоЯть  всю ночь на камнЯх на  коленЯх, а  потом еще  велел ему
раздать бедным  сорок монеток.  ‚от это, братец  мой,  человек, ты увидишь и
подивишьсЯ;  стоит  лишь ему хорошенько взглЯнуть на тебЯ, и у тебЯ поджилки
задрожат,  он  видит тебЯ насквозь. ќтот вздыхать  не станет, у  этого  есть
талант,  и если кто  страдает от  бессонницы, дурных  снов,  видений и  тому
подобного, Џугиль живо накрутит ему  хвост, скажу  Я тебе. џ говорю тебе это
не  потому, что  слышал, как болтают о нем какие-то бабы.  џ говорю тебе это
потому, что побывал у него сам. „а, да, Я сам, хоть Я  и простой горемыка, Я
сам  сходил однажды к  этому  блаженному „иону,  к этому кулачному  бойцу, к
этому  божьему человеку. Џошел Я к нему несчастный,  со срамом, с загаженной
совестью, а  ушел от него светлый и чистый, как утреннЯЯ звезда,  это так же
верно, как то,  что менЯ зовут „авидом.  ‡апомни: „ион зовут его, а прозвище
Џугиль.   ‘ходи  к  нему  поскорее,   с  тобой  произойдет  чудо.  Џрефекты,
старейшины, епископы -- и те обращались к нему за советом.
     --  „а, -- отвечал молодой, -- если  окажусь в тех местах, то, пожалуй,
попробую.  Ќо сегоднЯ  -- это сегоднЯ, а здесь  --  это здесь,  и, поскольку
сегоднЯ  Я здесь, а где-то поблизости должен быть этот €озефус, о  котором Я
слышал столько хорошего...
     -- ‘лышал столько хорошего! „алсЯ же тебе этот ”амулюс!
     -- Њне  понравилось, что он  не  бранитсЯ  и не бросаетсЯ на людей. Њне
это, скажу тебе,  нравитсЯ.  џ  же  не  центурион и  не  епископ;  Я человек
маленький и нрава скорее  робкого,  много огнЯ и серы -- это  не по  мне; Я,
видит  бог, не против того, чтобы  со мной обходились помЯгче,  такой  уж  Я
человек!
     -- €шь ты! Ћбходились  помЯгче! …сли ты  исповедалсЯ,  да покаЯлсЯ,  да
наказание  принЯл,  да очистилсЯ, тогда  куда ни шло,  тогда, может быть,  и
уместно  обходитьсЯ с тобой  помЯгче,  но не  тогда  же, когда ты  в скверне
своей, смердЯ, как шакал, стоишь перед исповедником и судьей!
     -- Ќу, конечно, конечно. Ќе надо нам так шуметь, люди ведь спать хотЯт.
     ‚друг он весело хихикнул.
     -- Љстати, мне рассказали о нем и кое-что позабавней.
     -- Ћ ком?
     -- Ћ нем, о подвижнике €озефусе. “  него  такой обычай: после того  как
человек рассказал ему свои дела и исповедалсЯ, он благословлЯет его и целует
на прощанье в щеку или в лоб.
     -- ‚от как? ‘мешные, однако, у него привычки.
     -- Ђ  потом  он  еще  очень, знаешь ли, боитсЯ  женщин. Џришла  к  нему
как-то, говорЯт,  одна тамошнЯЯ блудница в  мужской одежде, а  он ничего  не
заметил,  выслушал  ее  россказни  и,  когда  она  кончила   исповедоватьсЯ,
поклонилсЯ ей и торжественно поцеловал ее.
     ‘тарик захохотал, молодой сразу зашикал на  него, и больше €осиф ничего
не слышал, кроме этого подавленного, вскоре утихшего смеха.
     Ћн взглЯнул на небо, луна стоЯла острым и тонким  серпом  за верхушками
пальм,  €осиф  вздрогнул  от ночного холода. ‚ диковинном виде, как в кривом
зеркале,  и  все  же  поучительно  представил  ему  этот  вечерний  разговор
погонщиков  его  самого  и  роль, которой  он  изменил.  €  значит, какаЯ-то
блудница подшутила  над ним. —то  ж,  это  было  не  самое  мерзкое,  хотЯ и
достаточно мерзко. Ћн долго размышлЯл о беседе этих двух незнакомых людей. €
когда он наконец очень поздно уснул, то уснуть он смог лишь  потому, что его
размышлениЯ не оказались напрасны. Ћни дали результат, привели  к решению, и
с этим новым  решением  в  сердце он спокойно проспал до  рассвета  глубоким
сном.
     Ђ решение  его  было как раз таким, какого младший  погонщик  верблюдов
принЯть не смог. €осиф  решил последовать совету старшего и побывать у „иона
по прозвищу Џугиль, о котором уже давно знал и  которого сегоднЯ при нем так
настойчиво   восхвалЯли.  “  этого  знаменитого  исповедника,  судьи  душ  и
советчика,  найдетсЯ и  длЯ него  совет, суждение, наказание, напутствие; он
ЯвитсЯ к  нему  как к наместнику  бога  и  с готовностью примет все, что тот
назначит ему.
     Ќа следующий день он покинул привал,  когда те двое  еще спали, и в тот
же  день,  после  утомительного пути, достиг места, где  жили, как он  знал,
схимники и откуда он надеЯлсЯ выйти к большой дороге на Ђскалон.
     Џод  вечер перед ним  приветливо  предстал маленький  зеленый оазис, он
увидел  высокие  деревьЯ,  услыхал  блеЯнье  козы,  угадал  в  зеленой  тени
очертаниЯ крыш,  ощутил близость людей, и, когда нерешительно подошел ближе,
ему почудилось, что кто-то на  него  смотрит.  Ћн остановилсЯ,  оглЯнулсЯ  и
увидел  под первыми  деревьЯми какую-то фигуру: там, прислонившись к стволу,
очень прЯмо сидел старик с седой бородой и полным  достоинства, но строгим и
неподвижным  лицом, который  глЯдел  на  него, причем  глЯдел,  наверно, уже
давно.  ‚зглЯд  у  старика  был твердый  и  острый, но без  выражениЯ, как у
человека, который привык наблюдать, но  нелюбопытен и ни в чем не участвует,
подпускает  к себе людей и  вещи, пытаетсЯ их постичь, но не привлекает,  не
зовет их к себе.
     -- •вала €исусу •ристу, -- сказал €осиф.
     ‘тарец что-то пробормотал в ответ.
     -- Џростите, -- сказал €осиф, -- вы здесь такой же чужой, как Я, или вы
житель этого цветущего селениЯ?
     -- —ужой, -- сказал седобородый.
     -- Ќе скажете ли вы мне, досточтимый, можно ли выйти  отсюда на дорогу,
ведущую в Ђскалон?
     -- Њожно, -- сказал  старик. € теперь,  расправлЯЯ затекшие было члены,
он медленно поднЯлсЯ, сухопарый великан. Ћн встал и посмотрел в пустую даль.
€осиф чувствовал, что этот великан-старец не склонен вступать в разговор, но
задать еще один вопрос все же осмелилсЯ.
     -- Џозвольте, досточтимый, задать вам еще один только вопрос, -- сказал
он вежливо и увидел, что глаза старца снова вернулись издалека. Ћн холодно и
внимательно  посмотрел на €осифа.  -- Ќе знаете ли  вы случайно,  где  можно
найти отца „иона, которого называют „ион Џугиль?
     Ќезнакомец немного нахмурил брови, и взглЯд его стал еще холоднее.
     -- ‡наю, -- ответил он кратко.
     -- ‡наете? --  воскликнул €осиф.  -- Ћ, так скажите же мне, ведь именно
туда, к отцу „иону, Я и держу путь.
     ‘тарик-великан  испытующе посмотрел на него с высоты  своего роста.  Ћн
долго не отвечал. ‡атем он подошел опЯть к своему стволу, медленно опустилсЯ
на землю и сел, как сидел  прежде, прислонившись  к стволу. ‘купым движением
руки  он пригласил €осифа сесть.  €осиф  спокойно  повиновалсЯ  этому жесту,
почувствовал на миг,  садЯсь, великую усталость в теле, но  тут же  забыл  о
ней,  отдав   все  внимание  старцу.  ’от,  казалось,  ушел  в  свои  мысли,
неприступно-строгим стало его величавое лицо, на которое, однако, прозрачной
маской легло как бы другое  выражение, даже другое лицо, выражение старого и
одинокого  страданиЯ, которому гордость  и достоинство  не  позволЯют  выйти
наружу.
     Џрошло  много  времени,  прежде  чем  взглЯд  почтенного  старца  снова
обратилсЯ к  нему.  Џристально-испытующим был этот взглЯд и  теперь, и вдруг
старик повелительным тоном спросил:
     -- Љто вы такой?
     --  џ  схимник.  --  сказал €осиф,  --  Я много лет жил  отшельнической
жизнью.
     -- ќто видно. џ спрашиваю, кто вы такой?
     -- ЊенЯ зовут €осиф, а прозвище ”амулюс.
     Љогда  €осиф назвал свое имЯ, старик, оставаЯсь сам недвижим,  нахмурил
брови  так  сильно,  что глаза  его стали  на  миг почти  невидимы, он  был,
казалось, поражен, испуган или  разочарован  сообщением €осифа;  а возможно,
все объЯснЯлось просто  усталостью глаз, ослаблением  вниманиЯ, каким-нибудь
небольшим  приступом  слабости,  как  то бывает у  старых  людей.  ‚о всЯком
случае, он сохранЯл у полную неподвижность, зажмурив лишь ненадолго глаза, а
когда он  снова открыл их,  взглЯд  его словно  бы  стал, если бы  это  было
возможно. еще  более старым, окаменелым и выжидательным. Ћн  медленно разжал
губы, чтобы сказать:
     --  џ  слышал  о вас. ‚ы тот, к  кому  люди ходЯт исповедоватьсЯ? €осиф
смущенно   подтвердил  это,   воспринЯв  свою  известность  как   неприЯтное
разоблачение и уже второй раз устыдившись своей славы.
     ‚се с той же прЯмотой старик спросил:
     -- Ђ  теперь вы,  значит, хотите побывать у  „иона ЏугилЯ? ‡ачем он вам
нужен?
     -- џ хочу исповедатьсЯ ему.
     -- —его вы ждете от этого?
     -- Ќе знаю. џ чувствую к нему доверие, и мне кажетсЯ даже, что посылает
менЯ к нему какой-то голос неба, какаЯ-то высшаЯ сила.
     -- Ђ когда вы исповедуетесь ему, что тогда?
     -- ’огда Я сделаю то, что он мне прикажет.
     -- Ђ если он посоветует или прикажет вам что-то неверное?
     --  џ не  стану разбирать, верно это или нет, а  повинуюсь.  ‘тарец  не
сказал больше ни слова. ‘олнце опустилось, в листве дерева  кричала какаЯ-то
птица. Џоскольку старик молчал, €осиф поднЯлсЯ. Ћн  еще раз робко вернулсЯ к
своей просьбе.
     -- ‚ы сказали,  что знаете, где найти  отца  „иона. Њожно попросить вас
назвать мне это место и описать дорогу туда? ‘тарик слегка улыбнулсЯ  одними
губами.
     --  ‚ы думаете, -- спросил он мЯгко, -- что он вам обрадуетсЯ?  ‘транно
испуганный этим вопросом, €осиф  не ответил. Ћн постоЯл в смущении. ‡атем он
сказал:
     --  Њогу   Я  хотЯ  бы  надеЯтьсЯ  увидеть  вас  снова?  ‘тарик  сделал
приветственный жест и ответил:
     -- џ  буду здесь спать и  уйду  вскоре  после  восхода солнца. ‘тупайте
теперь, вы устали и голодны.
     Џочтительно  попрощавшись,  €осиф пошел  дальше  и  в  сумерках  достиг
небольшого селениЯ. †или здесь, как в обители,  так  называемые  отшельники,
христиане  из  разных  городов  и  краев,  создавшие  себе  здесь уединенное
пристанище, чтобы без помех отдаватьсЯ простой, чистой жизни  в созерцании и
тишине. …му дали воды, пищи и предоставили ночлег, избавив его от расспросов
и разговоров, потому  что  видели, как он  устал. Љогда кто-то  стал  читать
вечернюю  молитву, остальные стали на колени, "аминь" произносили все хором.
“видеть содружество этих благочестивых  людей было бы  длЯ  €осифа  в другое
времЯ  большой  радостью,  но  сейчас  на уме у  него  было только  одно,  и
ранним-преранним утром  он поспешил  вернутьсЯ  туда.  где  оставил  старика
накануне. ’от лежал на земле и спал, завернувшись в тонкую циновку, и, сев в
стороне под деревьЯми, €осиф стал дожидатьсЯ его пробуждениЯ. ‘павший вскоре
зашевелилсЯ, проснулсЯ,  развернул циновку, тЯжело встал, расправил затекшие
члены,  затем  опустилсЯ на  колени  и  сотворил  молитву.  Љогда  он  опЯть
поднЯлсЯ, €осиф приблизилсЯ и молча поклонилсЯ.
     -- ’ы уже поел? -- спросил незнакомец.
     -- Ќет. џ  привык есть  только  один  раз  в  день, и лишь после захода
солнца. ‚ы голодны, досточтимый?
     --  Њы  в пути, --  сказал  тот, -- и люди мы оба  немолодые. ‹учше нам
перекусить, прежде чем двинемсЯ дальше.
     €осиф открыл сумку и угостил его финиками, а также разделил со стариком
просЯной  хлебец, который дали ему в дорогу люди,  радушно приютившие его на
ночь.
     -- ’еперь нам можно и двигатьсЯ, -- сказал старик, когда они поели.
     -- Ћ, мы пойдем вместе? -- обрадованно воскликнул €осиф.
     -- Љонечно. ’ы же попросил менЯ отвести тебЯ к „иону. Џойдем же.
     €осиф посмотрел на него удивленным и счастливым взглЯдом.
     --  Љак  вы  добры,  --  воскликнул  он  и  стал  было  рассыпатьсЯ   в
благодарностЯх. Ќо незнакомец резким движением руки заставил его замолчать.
     -- „обр  один лишь бог, -- сказал он. --  Џойдем же. € обращайсЯ ко мне
на "ты", как Я к тебе. Љ чему церемонии между двумЯ старыми схимниками?
     ‚еликан тронулсЯ  в  путь,  €осиф присоединилсЯ  к нему,  день занЯлсЯ.
Џроводник, который, по-видимому, хорошо знал дорогу, пообещал, что к полудню
они доберутсЯ до тенистого места,  где  передохнут и переждут  самые знойные
часы. Ѓольше в дороге не говорили.
     ‹ишь когда они  после  жарких часов достигли привала и расположились  в
тени  щербатых скал, €осиф опЯть обратилсЯ к проводнику. Ћн спросил, сколько
потребуетсЯ им дневных переходов, чтобы добратьсЯ до „иона ЏугилЯ.
     -- ќто зависит только от тебЯ, -- сказал старик.
     --  Ћт менЯ? -- воскликнул €осиф. -- Ђх, если бы это зависело только от
менЯ, Я стоЯл бы перед ним уже сегоднЯ.
     ‘тарик и теперь не был, казалось, расположен к разговорам.
     -- Џосмотрим, -- сказал он коротко, лег на бок  и закрыл  глаза. €осифу
не  хотелось глЯдеть на  спЯщего,  он  тихо  отошел  в  сторонку  и  лег;  и
неожиданно уснул  и он, потому что ночью долго лежал  без сна. …го проводник
разбудил его, когда нашел, что пора трогатьсЯ.
     Џод вечер  они  пришли  к месту привала,  с водой, деревьЯми  и травой,
здесь они попили, умылись, и  старик решил заночевать здесь.  €осиф не был с
этим согласен и робко возразил.
     --  ’ы сказал  сегоднЯ,  --  заметил он, -- что только от менЯ зависит,
раньше или позже приду Я к отцу „иону. џ готов идти еще много часов, если до
него действительно можно добратьсЯ сегоднЯ или завтра.
     -- Ћ  нет, -- сказал незнакомец, -- на сегоднЯ хватит того, что  мы уже
прошли.
     --  Џрости,  --  сказал  €осиф,  --  но   неужели  тебе  непонЯтно  мое
нетерпение?
     -- Ћно мне понЯтно. Ќо тебе не будет от него никакого толку.
     -- Џочему же ты сказал, что все зависит от менЯ?
     -- Љак Я сказал,  так  оно и  есть. Љак  только  ты  уверишьсЯ  в своем
желании  исповедатьсЯ и почувствуешь себЯ готовым к исповеди и созревшим длЯ
нее, ты сможешь приступить к ней.
     -- •оть сегоднЯ?
     -- •оть сегоднЯ.
     “дивленно уставилсЯ €осиф в его спокойное, старое лицо.
     -- ‚озможно  ли это? -- воскликнул  он в  изумлении. -- ’ы и  есть отец
„ион?
     ‘тарик кивнул.
     -- Ћтдохни здесь под деревьЯми, -- сказал он ласково, -- но не засыпай,
а  сосредоточьсЯ, и Я тоже отдохну и сосредоточусь. ‡атем ты сможешь сказать
мне, что хочешь сказать.
     ’ак €осиф вдруг оказалсЯ у цели  и теперь  недоумевал, почему, прошагав
целый  день рЯдом с этим достопочтенным человеком,  не распознал его раньше.
Ћн уединилсЯ, стал на колени и принЯлсЯ молитьсЯ, направив все  мысли на то,
что  должен сказать своему  исповеднику.  —ерез час  он  вернулсЯ и спросил,
готов ли „ион.
     € вот  он  стал  исповедоватьсЯ. €  все, чем он столько лет жил и что с
давних пор все больше и больше терЯло, казалось, ценность  и смысл, полилось
из  его уст повествованием, жалобой,  вопросом. самообвинением, всЯ  историЯ
его христианской и схимнической жизни, жизни, котораЯ была задумана и начата
как очищение и просветление, а под конец превратилась в сплошное смЯтение, в
мрак  и отчаЯние. Ќе умолчал  он и  о пережитом недавно, о  своем бегстве, о
чувстве освобождениЯ и надежды, которым он был  обЯзан этому бегству, о том,
как возникло его решение отправитьсЯ к „иону, о своей встрече с ним, о  том,
как сразу же прониксЯ доверием и  любовью к нему,  старшему,  но все-таки не
раз в течение этого днЯ  находил  его человеком  холодным и  странным,  даже
капризным.
     ‘олнце  стоЯло  уже  низко,  когда  он  кончил.  ‘тарик  „ион слушал  с
неослабным вниманием,  не перебиваЯ  его и  не  задаваЯ вопросов. €  теперь,
когда исповедь кончилась, он тоже не проронил  ни слова. Ћн тЯжело поднЯлсЯ,
посмотрел на €осифа  с большой приЯзнью,  склонилсЯ к нему,  поцеловал его в
лоб и  перекрестил. ‹ишь  позднее подумалось €осифу, что это был ведь тот же
немой,  братский, отвергающий роль судьи жест,  с каким  он сам  столько раз
отпускал каЯвшихсЯ.
     ‚скоре  после этого они поели, помолились на ночь и улеглись. €осиф еще
некоторое времЯ предавалсЯ  своим  мыслЯм,  он ждал, собственно, осуждениЯ и
нагонЯЯ,  но  ни  разочарованиЯ,  ни  беспокойства не  испытывал, взглЯда  и
братского поцелуЯ  „иона было  ему  достаточно,  душа  его умиротворилась, и
вскоре он уснул благотворным сном.
     Ќе  тратЯ слов, старик  взЯл его  утром с собой,  и, проделав  довольно
большой дневной  переход, а  затем еще четыре или пЯть,  они  достигли скита
„иона.  ‡десь они и стали теперь жить; помогаЯ  „иону  в мелких каждодневных
работах, €осиф узнал и делил с ним его быт, мало  отличавшийсЯ от той жизни,
которую много лет вел сам. ’олько теперь он был не  один, а жил в тени и под
защитой другого человека, и потому это была все-таки совершенно  инаЯ жизнь.
Ђ из окрестных селений, из Ђскалона и еще более далеких мест все приходили и
приходили  нуждавшиесЯ  в совете  и  желавшие  исповедатьсЯ. Џоначалу  €осиф
каждый  раз,   когда  приходили  такие   посетители,  поспешно   удалЯлсЯ  и
показывалсЯ лишь после их ухода. Ќо все чаще и чаще „ион звал его назад, как
зовут  слугу, приказывал  ему принести воды или  подать что-нибудь, и  таким
способом через некоторое времЯ  приучил €осифа присутствовать иной  раз  при
исповеди,  если  этому  не   противилсЯ  исповедовавшийсЯ.  Ђ  многие,  даже
большинство, были рады стоЯть, сидеть или опускатьсЯ на колени перед грозным
Џугилем  не в  одиночестве,  а при  этом  тихом,  приветливом  и  услужливом
помощнике. ’ак он постепенно узнавал манеру „иона слушать исповеди, характер
его утешительных увещаний,  характер  его деЯтельных  вмешательств, характер
его наказаний  и советов. ђедко позволЯл он себе  задавать  вопросы, как  то
случилось, когда однажды мимоходом к ним заглЯнул один ученый или мудрец.
     “ этого человека, как Явствовало из  его  рассказов, были друзьЯ  среди
магов  и  звездочетов;  устроив привал,  он час  или  два  просидел  у  двух
стариков-схимников вежливым  и словоохотливым гостем, ведЯ долгие, ученые  и
прекрасные речи о небесных светилах  и  о том пути через все хоромы ‡одиака,
который от начала  до  конца века  вселенной должен пройти  вместе со своими
богами человек. Ћн  говорил об Ђдаме, первом человеке,  и об его тождестве с
€исусом, ђаспЯтым, называл спасение через него, €исуса, путем Ђдама от древа
познаниЯ к  древу жизни,  а райского змиЯ -- стражем свЯщенного первоистока,
темной бездны, из ночных вод которой вышли все облики, все люди и боги. „ион
внимательно  слушал этого человека, чьЯ  сирийскаЯ речь была полна греческих
вкраплений, и  €осиф удивлЯлсЯ, даже негодовал,  видЯ, что он не отвергает и
не клЯнет этот Языческий вздор, что умные монологи всезнающего паломника как
бы  даже  забавлЯют  „иона  и вызывают  у  него  интерес,  ибо  он не только
увлеченно  слушал, но  часто  даже улыбалсЯ и  кивал в ответ на какие-нибудь
слова гостЯ, словно они ему нравились.
     Љогда этот человек ушел, €осиф с запальчивостью и чуть ли не  с упреком
спросил:
     -- Љак объЯснить, что ты так терпеливо слушал ересь  этого  нечестивого
Язычника? „а, ты слушал ее, как  мне показалось, не просто  с  терпением, но
прЯмо-таки с интересом и удовольствием. Џочему ты не возразил ему? Џочему не
попыталсЯ  опровергнуть этого человека, изобличить его  и обратить  к вере в
нашего господа?
     „ион покачал головой, сидевшей на тонкой морщинистой шее, и отвечал:
     -- џ не  опровергал его, потому  что это не принесло бы никакой пользы,
вернее, потому что Я и не  мог бы опровергнуть его. ‚ речах, умозаключениЯх,
в знании мифологии и звезд этот человек, несомненно, гораздо сильнее менЯ, Я
с ним не справилсЯ бы. Ђ кроме того, сын  мой, это  не мое и не твое дело --
выступать против веры того или иного человека с утверждением, что верит он в
ложь  и  галиматью.  џ слушал  этого  умного  человека,  признаюсь,  не  без
удовольствиЯ,  от  тебЯ  это  не  ускользнуло.  Њне  доставлЯло удовольствие
слушать его. потому  что он превосходно говорил и много чего знал, но прежде
всего потому, что  он напомнил мне мою  молодость,  ибо в молодости  Я много
занималсЯ  такими же изысканиЯми. ‘ведениЯ  из  мифологии, по поводу которых
так мило болтал этот путник, вовсе не  вздор.  ќто представлениЯ и аллегории
веры, котораЯ  нам  уже  не  нужна,  потому  что  мы обрели  веру  в €исуса,
единственного  ‘пасителЯ. Ќо длЯ тех, кто еще не нашел нашей веры, кто, быть
может, вообще  не способен  найти  ее.  их вера,  уходЯщаЯ корнЯми в древнюю
мудрость  предков,  по праву  достопочтенна. ‘пору  нет, дорогой, наша  вера
другаЯ, совершенно  другаЯ.  Ќо если  наша  вера  не  нуждаетсЯ в  учении  о
небесных  светилах,  зонах,  изначальных водах,  праматерЯх  мира  и  прочих
аллегориЯх, то  это отнюдь не  значит, что те  учениЯ сами по себе ошибочны,
ложны и вздорны.
     -- Ќо ведь наша вера, -- воскликнул €осиф, -- лучше, ведь €исус умер за
всех людей; значит, те, кто знает  его, должны боротьсЯ с этими  устаревшими
учениЯми и заменЯть их новым, верным!
     -- Њы давно так и  сделали, ты и Я и многие другие, --  спокойно сказал
„ион.  -- Њы  верующие,  потому  что  мы  прониклись верой,  то  есть  силой
‘пасителЯ  и  его спасительной смерти.  Ђ те, другие,  мифоведы и  богословы
‡одиака и древних учений, не прониклись этой силой, еще  нет, и  нам не дано
заставить их проникнутьсЯ ею. ђазве ты не заметил, €осиф, как славно болтал,
до чего ловко играл  своими символами этот мифовед, как приЯтна была ему эта
игра,  как  покойно и  гармонично живетсЯ ему  с  его  мудростью символов  и
аллегорий?  ’ак вот,  это  признак  того,  что он не угнетен никаким  тЯжким
страданием, что он доволен, что ему хорошо. Ђ тем,  кому  хорошо, мы сказать
ничего не  можем. —тобы человек пожелал  спасениЯ и спасительной веры, чтобы
он перестал радоватьсЯ  мудрости и  гармонии своих  мыслей  и  взЯл на  себЯ
великую смелость поверить в чудо спасениЯ, длЯ этого надо сперва,  чтобы ему
пришлось плохо, очень плохо, чтобы он изведал горечь и  отчаЯние, оказалсЯ в
безвыходном  положении. Ќет,  €осиф,  пусть этот ученый Язычник  пребывает в
своем  благополучии,  пусть наслаждаетсЯ своей мудростью, своим умом и своим
красноречием! Њожет быть, завтра, может быть, через год, через десЯть лет он
узнает такое  горе,  которое  ничего  не  оставит  от  его  искусства  и его
мудрости, может быть, убьют его любимую жену или его единственного сына, или
он заболеет  и  впадет  в нищету;  если  мы тогда  встретим  его  снова,  то
позаботимсЯ  о нем и расскажем ему,  как попытались  мы справитьсЯ  со своей
бедой. € если  он  тогда спросит  нас: "Џочему вы  не сказали  мне этого  ни
вчера,  ни  десЯть  лет  назад?" --  мы  о  гветим:  "’огда  тебе  было  еще
недостаточно плохо".
     Ћн  нахмурилсЯ  и   помолчал.  ‡атем,  словно  уйдЯ  в  воспоминаниЯ  и
замечтавшись, прибавил:
     -- џ сам когда-то с большим удовольствием играл дедовской мудростью, и,
даже когда Я был уже на пути креста, богословские рассуждениЯ еще доставлЯли
мне радость, хотЯ, впрочем, и достаточно огорчений. —аще всего Я размышлЯл о
сотворении мира и о том, что по окончании труда творениЯ все должно было бы,
в сущности, пойти хорошо, ибо  сказано: "€ увидел бог все, что он создал,  и
вот, хорошо весьма". ‚ действительности же хорошо и совершенно было это лишь
один миг, в миг раЯ,  а уже в следующий миг в  совершенство вкрались  вина и
проклЯтие. €бо  Ђдам поел от дерева, есть от которого ему было запрещено.  €
вот иные учители  говорили:  бог, сотворивший мир,  а  с ним Ђдама и  дерево
познаниЯ, -- это не единственный и не высочайший бог, а лишь часть его, лишь
низший  бог, демиург, а творение нехорошо, оно ему не удалось и на то времЯ,
что стоит мир, проклЯто,  оно было отдано во власть зла, пока он сам, единый
бог-дух, не решил покончить  через своего сына с веком проклЯтиЯ. ‘  тех пор
--  так учили они, и  так  думал и  Я -- началось  отмирание демиурга  и его
творениЯ, и мир постепенно отмирает и увЯдает, пока не придет новый век и не
станет  ни творениЯ, ни мирозданиЯ, ни  плоти, ни  жадности,  ни  греха,  ни
плотского зачатиЯ, рождениЯ,  умираниЯ, а  возникнет совершенный,  духовный,
спасенный мир,  свободный от проклЯтиЯ Ђдама, от  вечного проклЯтиЯ  и  бича
вожделениЯ,  зачатиЯ,  рождениЯ,  смерти.  ‚ину  за нынешние  беды  мира  мы
возлагали  больше  на  демиурга,  чем  на  первого  человека,  полагаЯ,  что
демиургу,  если бы  он  действительно был  самим богом, ничего не стоило  бы
сотворить  Ђдама  другим или избавить  его  от  соблазна.  € в  итоге  наших
рассуждений  у  нас  получалось два бога,  бог-творец  и бог-отец, и  мы  не
боЯлись  судить  и  осуждать  первого.  Ќекоторые  шли  даже  еще  дальше  и
утверждали,  что сотворение мира было вообще делом дьЯвола, а не бога. ‚ерЯ,
что своим умствованием мы помогаем  ‘пасителю и будущему веку духа, мы так и
продолжали выдумывать богов, мифы  и судьбы мира, вести диспуты и заниматьсЯ
богословием; и вот однажды на менЯ напала лихорадка, Я совсем разболелсЯ и в
бреду  не переставал спорить  с демиургом, вел войны, проливал кровь, был во
власти  все более ужасных видений и страхов, а  в  ночь самого сильного жара
вообразил, что  должен убить  собственную мать, чтобы отменить свое плотское
рождение.  ‚  этом  бреду дьЯвол травил менЯ  всеми своими псами.  Ћднако  Я
выздоровел и, к разочарованию прежних моих друзей, вернулсЯ к  жизни  тупым,
молчаливым и скучным человеком, который вскоре вновь обрел телесные силы, но
не вкус  к  философствованию.  €бо  в дни  и  ночи  выздоровлениЯ,  когда те
отвратительные бредовые  видениЯ ушли и Я почти все времЯ спал. Я каждый миг
бодрствованиЯ чувствовал рЯдом  с собой ‘пасителЯ, чувствовал, как входит  в
менЯ  исходЯщаЯ  из него  сила, и,  когда Я выздоровел, мне  стало  грустно,
оттого что Я уже не мог ощутить его близости. Ќо вместо нее Я ощутил великую
тоску  по этой  близости, и  тут обнаружилось вот что;  как только Я начинал
опЯть  слушать их диспуты,  Я чувствовал,  что эта тоска -- а она была тогда
самым дорогим  моим достоЯнием -- исчезает, уходит в мысли и слова, как вода
в  песок.   Љороче,   дорогой   мой,  пришел  конец   моему   умствованию  и
богословствованию.  ‘  тех  пор  Я  принадлежу к  простодушным. Ќо  тем, кто
смыслит в философии и мифологии, кто умеет играть в игры, в которых ког