 нее и снова парить как пушинка.
‚ такие минуты  у него  возникала смутнаЯ догадка о том, каково это -- долго
парить вот так,  когда твое тело  и твоЯ душа терЯют  тЯжесть  и  улетают  с
дыханием более великой, более чистой, солнечной жизни, возносЯсь и  вливаЯсь
в некий потусторонний, вневременный и неизменный мир. Ћднако это были только
минуты, только смутные догадки.  €, разочарованно падаЯ  после таких минут в
обыденность, он думал, что  надо  добитьсЯ того,  чтобы этот знаток стал его
учителем,  чтобы  он  ознакомил  его  со своими упражнениЯми  и своим тайным
искусством, сделал и его йогом. Ќо как могло это получитьсЯ? Ќе похоже было,
что старик когда-нибудь увидит его воочию,  что они когда-нибудь перекинутсЯ
словом. ’ак же, как он  был по ту сторону днЯ и часа, леса и  хижины, старик
был, казалось, и по ту сторону слов.
     € все-таки однажды он сказал слово. Џришло времЯ, когда „аса стал опЯть
по ночам видеть сны, то смущающе сладостные, то смущающе страшные,  сны либо
о своей жене Џравати, либо об ужасах, которых полна жизнь беглеца. Ђ днем он
перестал  делать успехи,  не выдерживал долгого сидениЯ и погружениЯ в себЯ,
думал  о  женщинах и любви, слонЯлсЯ  по лесу.  ‚иною  тому  была, возможно,
погода, стоЯли  душные дни с порывами жаркого ветра. € вот был один из таких
скверных  дней, звенели  комары,  а  минувшей  ночью  „асе  опЯть  приснилсЯ
тЯжелый, оставивший гнетущий страх сон, содержаниЯ которого он не помнил, но
который  теперь   наЯву  казалсЯ   ему   каким-то  жалким   и,  в  сущности,
непозволительным,  глубоко  постыдным возвратом  к пройденным  уже  ступенЯм
жизни. –елый день он мрачно и неспокойно топталсЯ  вокруг хижины,  берЯсь то
за  одну, то  за другую работу, несколько  раз садилсЯ, чтобы погрузитьсЯ  в
себЯ,  но каждый  раз на него сразу же  нападала лихорадочнаЯ неугомонность,
все тело  у него  дергалось,  ноги зудели, в затылке жгло, и, едва  выдержав
несколько мгновений,  он  со стыдом и робостью  глЯдел  на старика,  который
сидел в  совершенной позе и чье лицо с обращенными внутрь глазами было полно
невозмутимо-тихой веселости, как качающийсЯ на стебле цветок.
     Љогда  в этот день йог,  поднЯвшись, направилсЯ к  хижине,  „аса, давно
того дожидавшийсЯ, стал у него на пути и  с отвагой, котораЯ  шла от страха,
заговорил с ним.
     -- „осточтимый, -- сказал он,- прости, что Я вторгсЯ в твой покой џ ищу
мира, ищу покоЯ, Я хочу  жить, как ты, и стать таким, как  ты. ‚идишь, Я еще
молод, но на мою долю выпало  уже много горЯ, судьба была жестока ко мне.  џ
родилсЯ кнЯзем, а менЯ прогнали к пастухам, Я стал пастухом, рос довольным и
сильным,  как телец, и с невинной  душой.  ‡атем  у менЯ открылись  глаза на
женщин, и, увидев прекраснейшую из них, Я подчинил ей свою жизнь, Я умер бы,
если бы не получил ее в жены. џ покинул своих товарищей-пастухов, посваталсЯ
к Џравати, получил  ее  в  жены,  стал  зЯтем и  нес  свою  службу,  Я тЯжко
трудилсЯ, но Џравати была моей и любила менЯ, во всЯком случае, Я думал, что
она любит менЯ, каждый вечер Я возвращалсЯ в ее объЯтьЯ, лежал у  ее сердца.
€ вот в  этот край  ЯвлЯетсЯ раджа, тот  самый,  из-за кого  менЯ  когда-то,
ребенком, прогнали,  он ЯвилсЯ  и отнЯл у менЯ Џравати,  Я  видел  ее  в его
объЯтиЯх.  ќто была  величайшаЯ  боль,  какую  мне  довелось  испытать,  она
совершенно изменила менЯ и мою жизнь. џ убил раджу, Я  совершил убийство,  Я
вел жизнь преследуемого преступника,  все гнались за мной,  ни часу не был Я
спокоен  за  свою  жизнь,  пока  не  оказалсЯ  здесь.  џ   глупый   человек,
досточтимый, Я  убийца,  может  быть,  менЯ еще  поймают  и  четвертуют. Њне
несносна эта ужаснаЯ жизнь, Я хочу избавитьсЯ от нее.
     ‰ог слушал  это излиЯние спокойно, потупив глаза. ’еперь он поднЯл их и
направил  свой  взглЯд  в лицо „асы, светлый, пронизывающий, до невыносимого
твердый, сосредоточенный и Ясный  взглЯд, и, в  то времЯ как он рассматривал
лицо „асы,  думаЯ  о  его торопливом рассказе,  на  губах  старика  медленно
заиграла улыбка, перешедшаЯ в смех, он  с беззвучным  смехом закачал головой
и, смеЯсь, сказал.
     -- ЊайЯ! ЊайЯ!
     ‘мущенный  и  пристыженный,  „аса  застыл   на  месте,  а  старик  стал
прогуливатьсЯ,  перед  тем  как поесть,  по узкой  тропинке  в папоротниках;
размеренно и твердо  походив  взад и вперед, он  после нескольких  сот шагов
вернулсЯ и  прошел в свою хижину, и лицо ею было опЯть, как всегда, обращено
не к миру Явлений, а  куда-то еще.  —то  же  это за  смех такой был, которым
ответило  бедному „асе  это все  времЯ  одинаково  неподвижное  лицо?  „олго
пришлось ему о том  размышлЯть. „оброжелательным  или издевательским был он,
этот ужасный  смех в  минуту  отчаЯнного  признаниЯ,  отчаЯнной мольбы „асы?
“тешительным или  осуждающим, божественным  или демоническим? Ѓыл ли он лишь
циничным  хихиканьем  старости,  котораЯ  уже  ничего  не  способна  принЯть
всерьез,  или потехой  забавлЯющегосЯ  чужой глупостью  мудреца? Ѓыл  ли  он
отказом, прощанием,  приказом уйти? €ли  он  означал  совет,  призывал  „асу
поступить так же и засмеЯтьсЯ тоже? Ћн не  мог  этого разгадать.  „о поздней
ночи  размышлЯл  он об этом смехе,  в  который превратились,  казалось,  его
жизнь, его  счастье и горе длЯ этого старика, мысли  его  упорно жевали этот
смех,  как  твердый корень  с каким-то,  однако, вкусом и запахом. € так же,
пытаЯсь  его разжевать, размышлЯл он и билсЯ над словом, которое  старик так
звонко  выкрикнул,  так  весело  и  с  такой  непонЯтной  радостью,  смеЯсь,
произнес: "ЊайЯ! ЊайЯ!" —то оно приблизительно означает, он наполовину знал,
наполовину догадывалсЯ, да и тон, которым смеЯвшийсЯ произнес его, позволЯл,
казалось,  угадать некий смысл. ЊайЯ  -- это была жизнь „асы, его молодость,
это было  его  сладкое счастье и  горькое  горе, майЯ -- это была прекраснаЯ
Џравати, майЯ  -- это была любовь  и радость  любви,  майЯ  -- это  была всЯ
жизнь. †изнь „асы и жизнь всех людей -- все было в глазах этого старого йога
майей, было каким-то ребЯчеством, зрелищем, театром, игрой воображениЯ, было
пустотой  в пестрой оболочке, мыльным пузырем, чем-то таким,  над  чем можно
даже восторженно смеЯтьсЯ и что можно одновременно  презирать,  но ни в коем
случае нельзЯ принимать всерьез.
     Ќо если  длЯ старого  йога  жизнь „асы  этим  смехом  и  словом  "майЯ"
исчерпывалась,  то длЯ самого „асы дело обстоЯло не так,  и, как ни хотел он
сам  стать смеющимсЯ йогом и  не видеть в  собственной  жизни ничего,  кроме
майи, в те беспокойные дни и ночи в нем  снова проснулось и ожило все, о чем
он здесь,  в своем  пристанище,  после  тЯгот  бегства, казалось, уже  почти
забыл. Ќичтожной представилась  ему надежда, что он когда-либо действительно
научитсЯ искусству йоги,  а тем более сравнЯетсЯ в нем  со стариком Ќо тогда
-- какой тогда смысл  был в  дальнейшем его пребывании в этом лесу? Ћн нашел
здесь прибежище, немного передохнул и набралсЯ сил,  немного  опомнилсЯ, это
тоже чего-то стоило,  тоже  было немало. €  может быть, тем временем, там, в
стране,  прекратили  охоту на убийцу кнЯзЯ  и  можно  без  особой  опасности
двигатьсЯ дальше. ђешив так и  поступить, он намерилсЯ отправитьсЯ в путь на
следующий же день, мир был велик, нельзЯ было вечно сидеть здесь, в укрытии.
ђешение это несколько успокоило его.
     Ћн собиралсЯ  отправитьсЯ  на рассвете,  но,  когда он проснулсЯ  после
долгого сна,  солнце  уже  взошло  и йог  уже начал  свое самопогружение,  а
уходить не попрощавшись „асе не хотелось, к тому же у него была одна просьба
к йогу. Џоэтому он ждал  час за часом, пока старик не поднЯлсЯ, не расправил
члены  и не  принЯлсЯ  прохаживатьсЯ взад и вперед.  ’огда  он преградил ему
дорогу, стал  кланЯтьсЯ и не  отступал до тех  пор,  пока йог не направил на
него вопрошающий взглЯд.
     -- “читель, -- сказал он смиренно, -- Я пойду дальше своей дорогой и не
буду больше нарушать твой покой. Ќо еще один раз,  досточтимый, позволь  мне
обратитьсЯ  к  тебе  с просьбой.  Љогда  Я  рассказал тебе  свою  жизнь,  ты
засмеЯлсЯ и воскликнул "майЯ". “молЯю тебЯ. поведай мне чуть больше о майе.
     ‰ог повернул к хижине, приказав „асе взглЯдом следовать  за ним. ‘тарик
взЯл  чашу с водой, подал  ее „асе и  велел  ему вымыть  руки. „аса послушно
сделал   это.  ‡атем   учитель  вылил  остаток  воды  из  тыквенной  чаши  в
папоротники, протЯнул молодому человеку пустой сосуд и приказал ему принести
свежей воды. „аса повиновалсЯ и пошел, прощальные чувства бередили ему душу,
когда он в последний раз спускалсЯ по этой тропинке к источнику, в последний
раз подносил легкую чашу с гладким, стертым краем к маленькому зеркалу воды,
в котором отражались листовики, своды ветвей и в россыпи бликов милаЯ синева
неба, зеркалу, которое теперь, когда  он склонилсЯ над ним, в  последний раз
отразило  в  коричневатом  сумраке и его собственное лицо.  Ћн окунул чашу в
воду,  окунул  задумчиво  и  медленно, чувствуЯ неуверенность и не  понимаЯ,
почему у него так  странно на душе и  почему,  если  он решил отправитьсЯ  в
путь,  ему  все-таки  стало  больно оттого,  что  старик  не  пригласил  его
остатьсЯ, остатьсЯ, может быть, навсегда.
     Ћн  присел  на корточки у  источника,  глотнул  воды, осторожно,  чтобы
ничего не пролить,  поднЯлсЯ с чашей и хотел начать короткий  обратный путь,
когда  вдруг  слуха его достиг  звук, приведший его в восторг  и  ужас, звук
голоса, который  он не раз слышал во сне  и  о котором  не раз в часы бдениЯ
думал с горькой тоской. ‘ладостно звучал этот голос, сладостно, по-детски  и
влюбленно звал сквозь лесной  сумрак, и у него задрожало  сердце от страха и
радости. ќто был голос Џравати, его жены "„аса", -- звала  она. Ќе верЯ ушам
своим, он,  все  еще с чашей в  руках, оглЯнулсЯ, и,  подумать только, между
стволами  возникла  она,  стройнаЯ  и  гибкаЯ,  на длинных  ногах,  Џравати,
любимаЯ, незабываемаЯ,  вероломнаЯ Ћн  бросил чашу  и  побежал ей навстречу.
“лыбаЯсь и чуть смущенно стоЯла она перед  ним, поднЯв большие, как у серны,
глаза, и,  приблизившись, он  увидел, что  она стоит в сандалиЯх из  красной
кожи  и на  ней  очень красивые  и дорогие  одежды,  на  руке  у нее золотой
браслет,  а в черных волосах сверкающие всеми цветами  драгоценные камни. Ћн
отпрЯнул. ђазве она все еще была девкой кнЯзЯ? ђазве он  не убил этого Ќалу?
Ќеужели  она  еще  носит  его  подарки?  Љак  могла  она,  украшеннаЯ  этими
запЯстьЯми и камнЯми, подойти к нему и произнести его имЯ?
     Ќо она была  прекраснее, чем когда-либо,  и,  прежде чем призвать  ее к
ответу,  он  невольно обнЯл ее,  погрузил лицо в  ее волосы,  запрокинул  ей
голову и поцеловал ее в губы, и, делаЯ это, почувствовал,  что все вернулось
к  нему и то, что когда-то принадлежало ему, стало опЯть его достоЯнием,  --
счастье, любовь, вожделение, радость  жизни, страсть ‚семи своими мыслЯми он
был  уже  очень  далек  от  этого  леса   и  старого  отшельника,  уже  лес,
отшельничество, медитациЯ и йога превратились  в ничто  и  были  забыты; и о
чаше старика, которую следовало бы отнести ему, он тоже больше не думал. Ћна
так  и осталась лежать  у источника, когда он с Џравати  направилсЯ к опушке
леса. € она торопливо  стала рассказывать ему, как очутилась здесь и как все
произошло.
     „ивно  было то, что она рассказывала, дивно,  восхитительно и похоже на
сказку, как в сказку, входил „аса в свою новую жизнь. Њало того, что Џравати
опЯть принадлежала ему, мало  того, что этот ненавистный  Ќала был  мертв, а
поиски  убийцы давно  прекратились,  --  „аса,  кнЯжеский  сын, который стал
пастухом, был объЯвлен в городе законным наследником и кнЯзем; старый пастух
и старый  брахман напомнили  всем и сделали притчей  на устах почти  забытую
историю его исчезновениЯ, и того же. кого одно времЯ искали везде как убийцу
Ќалы, чтобы подвергнуть его пытке  и казни, искали теперь по всей стране еще
гораздо старательнее, чтобы провозгласить его раджой и чтобы он торжественно
вступил в  город и во дворец своего отца. ќто было как сон, и приЯтнее всего
поразила „асу счастливаЯ случайность, по  которой из всех разосланных гонцов
первой нашла его и приветствовала именно Џравати. Ќа  опушке леса он  увидел
шатры,  пахло  дымом и  жареным  мЯсом.  Џравати  громко  приветствовали  ее
приближенные,  и  сразу  же  началось  великое  торжество,  как  только  она
объЯвила, что это „аса, ее супруг. ‚  свите Џравати находилсЯ один  человек,
который  пас коров вместе с „асой, и он-то и привел всех сюда, в  места, где
бывал прежде. Ћн радостно засмеЯлсЯ, узнав „асу, бросилсЯ к нему и, наверно,
дружески хлопнул бы  его по  плечу  или обнЯл,  но, поскольку теперь прежний
товарищ стал раджой, он остановилсЯ на полпути как вкопанный, затем медленно
и почтительно прошагал дальше  и согнулсЯ в низком поклоне. „аса поднЯл его,
обнЯл,  ласково  назвал по имени  и спросил, чем его  одарить Џастух пожелал
телку, и ему дали трех телок из лучшего приплода в стаде раджи. Ќовому кнЯзю
представлЯли все новых и новых людей, чиновников, старших егерей, придворных
брахманов,  он  принимал  их приветствиЯ  и поздравлениЯ,  был  подан  обед,
грЯнула  музыка барабанов, щипковых  инструментов  и  свирелей,  и  всЯ  эта
праздничнаЯ пышность казалась „асе сном; ему не верилось, что все происходит
наЯву,  действительностью  была  длЯ него пока  только Џравати, его  молодаЯ
жена, которую он обнимал.
     Ќебольшими  переходами  шествие  приближалось  к  городу,  вперед  были
посланы  скороходы с радостной  вестью,  что  молодой  раджа найден  и скоро
прибудет, и  когда город  стал виден, он уже гремел  гонгами и барабанами, и
раджу встретила процессиЯ брахманов в  белых одеждах во  главе  с преемником
того самого ‚асудевы, который когда-то, лет двадцать назад, отправил „асу  к
пастухам и  совсем  недавно  умер.  Ћни  приветствовали  его, пели  гимны  и
разожгли перед дворцом,  куда они  его  повели, несколько больших жертвенных
костров. „аса был доставлен в свой дом, приветствиЯ и почести, благословениЯ
и поздравлениЯ встретили его и здесь. Ђ на улицах города до поздней ночи шло
праздничное веселье.
     …жедневно  обучаемый двумЯ брахманами,  он  в  короткое времЯ постиг  в
необходимой  мере науки,  присутствовал  при жертвоприношениЯх, чинил суд  и
упражнЯлсЯ в рыцарских и воинских искусствах. Ѓрахман ѓопала  познакомил его
с  политикой; он рассказал ему, как обстоит дело с ним, кнЯзем, с его семьей
и ее правами, с  притЯзаниЯми его будущих сыновей, и какие у него враги. ’ут
прежде  всего следовало назвать мать Ќалы, женщину,  котораЯ когда-то лишила
принца „асу всех  прав  и  посЯгала  на  его  жизнь,  а  теперь должна  была
ненавидеть  его  еще   и  как  убийцу  своего   сына.   Ћна  бежала,   нашла
покровительство у  соседнего  кнЯзЯ  ѓовинды и жила  в его  дворце,  а  этот
ѓовинда и его род издавна были врагами, и притом опасными, они воевали еще с
предками „асы и притЯзали на какие-то  части его владений. ‡ато сосед с юга,
кнЯзь  ѓайпали,  дружил  с  отцом  „асы  и терпеть  не  мог  погибшего Ќалу;
навестить  его,  одарить   и  пригласить  на  ближайшую  охоту  было  важной
обЯзанностью.
     Џравати  уже  вполне свыклась  со  своим высоким положением,  она умела
держатьсЯ  как кнЯгинЯ и  выглЯдела в  своих прекрасных одеждах и украшениЯх
чудесно, так, словно она  ничуть  не менее  высокого  происхождениЯ,  чем ее
господин  и супруг. ѓод  за годом жили они в счастливой любви, и их  счастье
придавало им ореол избранников богов, и поэтому народ почитал и любил  их. €
когда Џравати, после того как он очень долго и тщетно этого ждал, родила ему
прекрасного сына,  которого он  в  честь  собственного отца назвал  ђаваной,
счастье его стало  полным, и все, чем он  владел, -- его земли и власть, его
дома и хлевы, его молочни, коровы и лошади, -- приобрело теперь в его глазах
двойное значение, двойную  важность, особенные  ценность  и блеск:  все  это
достоЯние  было  до сих пор прекрасно  и мило, потому что окружало  Џравати,
позволЯло  одевать ее, украшать ее и служить  ей, а теперь стало еще намного
прекрасней, милей и важнее, потому  что  предназначалось  в  наследство сыну
ђаване и составлЯло будущее его счастье.
     …сли  Џравати  больше всего удовольствиЯ доставлЯли праздники, шествиЯ,
великолепие и роскошь нарЯдов и украшений, обилие слуг, то „асу больше всего
радовал его сад, где он велел посадить редкие и драгоценные деревьЯ и цветы,
а  также  завел  попугаев  и других  пестрых птиц,  ежедневно  ухаживать  за
которыми  вошло у него в  привычку.  ЌарЯду с этим его привлекала  ученость;
благодарный ученик  брахманов, он выучил  много стихов и изречений, обучилсЯ
искусству читать и  писать и держал собственного писца,  который умел делать
из  пальмовых  листьев свитки длЯ письма  и под  чьими тонкими руками начала
складыватьсЯ маленькаЯ библиотека. ‡десь, возле книг, в драгоценной комнатке
со стенами  из благородного  дерева  сплошь в  резных,  частью  позолоченных
фигурах,  изображавших  жизнь  богов,  он  часто  слушал,  как  приглашенные
брахманы, самые лучшие среди этих жрецов ученые и мыслители, диспутировали о
сотворении мира и о  майе великого  ‚ишну, о свЯщенных ведах, о силе жертв и
еще большем могуществе  отречениЯ от жизненных  благ, через которое смертный
может добитьсЯ того, чтобы перед ним и боги задрожали  от  страха. Ѓрахманы,
говорившие,  спорившие и  доказывавшие  лучше других,  получали внушительные
подарки,  в  виде  награды  за  победоносный  диспут  иной  уводил с  собой,
например,  прекрасную  корову,  и  бывало  что-то  одновременно   смешное  и
трогательное в том, как великие ученые, которые только что читали наизусть и
объЯснЯли стихи из вед и отлично  разбирались во всех  небесных  и океанских
делах, гордо  и напыщенно удалЯлись со  своими  почетными наградами, а порой
даже ревниво ссорились из-за них.
     „а и вообще все, что  относитсЯ к жизни и  человеческой  природе, часто
казалось  кнЯзю „асе  -- среди его богатств, его счастьЯ, его сада, его книг
-- диковинным и сомнительным,  трогательным  и одновременно смешным,  как те
суетно-мудрые брахманы, светлым и одновременно  темным, желанным  и  в то же
времЯ  презренным.  ‹юбовалсЯ  ли он  лотосами в  прудах  своего  сада,  или
переливами красок в  перьЯх  своих павлинов,  фазанов и птиц-носорогов,  или
золоченой резьбой  дворца --  вещи  эти  казались ему иногда  божественными,
исполненными вечной жизни, а в другие разы и даже одновременно он чувствовал
в  них  что-то  нереальное,  ненадежное,  сомнительное, какое-то тЯготение к
бренности  и распаду, какую-то  готовность  вновь погрузитьсЯ в бесформенное
состоЯние, в  хаос.  ’ак же,  как  он  сам,  кнЯзь „аса, был  принцем,  стал
пастухом, опустилсЯ  до  положениЯ объЯвленного  вне закона убийцы и наконец
снова вознессЯ в  кнЯзьЯ,  направлЯемый и  понуждаемый  неведомой  силой, не
уверенный ни в  завтрашнем, ни  в послезавтрашнем  дне,  --  так и  везде  в
обманчивой игре жизни содержались одновременно высокое и низкое,  вечность и
смерть, великое и смешное. „аже она, любимаЯ, даже прекраснаЯ Џравати иногда
на  какие-то  мгновениЯ  терЯла  длЯ  него  свое очарование  и казалась  ему
смешной, слишком много браслетов было у нее на руках, слишком много в глазах
гордости  и  победительности,  слишком  много  нарочитой  степенности  в  ее
походке.
     …ще дороже, чем его сад и его книги, был ему  ђавана, его  сынок, венец
его любви  и его  жизни,  предмет  его нежности  и  забот,  нежный, красивый
ребенок,  настоЯщий принц, серноокий, как мать, и склонный  к задумчивости и
мечтательности, как отец. Ќе раз, когда он  смотрел, как  мальчик, приподнЯв
брови,  с неподвижным,  отсутствующим  взглЯдом  долго  стоит в  саду  перед
каким-нибудь диковинным деревом или сидит на ковре, погруженный в созерцание
какого-нибудь  камнЯ,  какой-нибудь резной  игрушки  или  пера  какой-нибудь
птицы,  ему казалось,  что  сын  очень  похож на него. Љак сильно  любил  он
ђавану. „аса понЯл однажды,  когда ему впервые пришлось покинуть мальчика на
неопределенное времЯ.
     Љак-то  раз  ЯвилсЯ гонец  из тех  мест, где  его  страна граничила  со
страной соседа  ѓовинды, и сообщил, что люди  ѓовинды вторглись туда, угнали
скот,  а также  захватили  и  увели какое-то  число тамошних  жителей.  „аса
немедленно  собралсЯ,  взЯл  с  собой  начальника личной  стражи,  несколько
десЯтков лошадей и людей и пустилсЯ в погоню за  разбойниками; и когда он за
миг до того, как ускакать, взЯл сына на руки и поцеловал, любовь вспыхнула в
его  сердце  обжигающей болью.  €  из этой  обжигающей  боли,  сила  которой
поразила его, как внезапный зов из неведомого, родилось во времЯ долгой езды
некое открытие и знание. ‘кача,  „аса размышлЯл  о  том, по какой причине он
сидит на коне и так рьЯно мчитсЯ куда-то, какаЯ, собственно, сила заставлЯет
его делать такое усилие. Џодумав, он понЯл, что в глубине души ему не так уж
это и важно и не так  уж от этого  больно,  если  где-то  на границе у  него
угнали скот  и  людей,  что этого  грабежа и этого оскорблениЯ его кнЯжеских
прав недостаточно,  чтобы разгневать  его и побудить  к действию, и что  ему
свойственнее  было бы отделатьсЯ от  сообщениЯ об угоне  скота сочувственной
улыбкой. Ќо этим, он знал, он нанес бы жестокую обиду гонцу, который выбилсЯ
из  сил, спеша донести о  случившемсЯ, а равно и тем, кого ограбили,  и тем,
кого взЯли в плен и угнали от дома, от  мирной жизни на чужбину и в рабство.
Ќо и всем другим своим подданным, даже тем, у кого ни один волос с головы не
упал, он нанес бы обиду, отказавшись  от мести  оружием, они огорчились бы и
не понЯли бы, почему их кнЯзь не защищает  свою страну, а значит, и им, если
нападут и на них, нельзЯ рассчитывать на месть и на помощь. Ћн признал,  что
это его обЯзанность -- совершить  акт возмездиЯ.  Ќо  что такое обЯзанность?
‘колькими обЯзанностЯми мы часто, глазом не моргнув, пренебрегаем! Џочему же
сейчас он не был безразличен к этой обЯзанности  отомстить, почему  исполнЯл
ее не кое-как, не вполсилы,  а ретиво, со  страстью? …два возник у него этот
вопрос, как сердце его уже и дало ответ, еще раз дрогнув от той же боли, что
и при прощании с ђаваной, принцем. …сли кнЯзь, понЯл он теперь, позволит, не
оказываЯ  сопротивлениЯ, угонЯть у себЯ  скот и людей, то разбой  и  насилие
будут  подступать  от границ его страны все  ближе и ближе к нему и  наконец
враг окажетсЯ  вплотную перед  ним  самим  и ударит  по самому  уЯзвимому  и
чувствительному его месту -- по его сыну!  “ него похитЯт сына,  наследника,
похитЯт  и убьют, возможно, замучат, и  это будет самым большим горем, какое
может его  постичь,  еще  более,  гораздо  более страшным,  чем даже  смерть
Џравати. ‚от почему,  значит, он так усердно скакал туда  и был таким верным
своему долгу кнЯзем. Ћн был им не от обиды за то, что  у него  отнЯли скот и
земли, не от доброты к своим подданным, не потому, что дорожил честью своего
кнЯжеского рода,  а был им  из-за сильной, жестокой, безумной  любви к этому
ребенку и от жестокого, безумного страха перед той  болью, которую причинила
бы ему утрата этого ребенка.
     ‚от что понЯл  он тогда, скача на коне.  Љстати сказать, ему не удалось
догнать  и наказать  людей ѓовинды, они благополучно ушли с награбленным, и,
чтобы  показать свою  твердую  волю и доказать  свою храбрость, ему пришлось
теперь самому  перейти границу,  разорить у соседа  деревню, угнать  немного
скота и рабов. Ћн отсутствовал несколько дней,  но на победном обратном пути
снова предалсЯ  размышлениЯм  и вернулсЯ домой притихший и как бы  в печали,
ибо,  размышлЯЯ, понЯл, сколь прочно  и  безнадежно  запуталсЯ он всем своим
существом  в  коварных  сетЯх. Џо  мере  того  как  все  росла и  росла  его
склонность   задумыватьсЯ,   его   потребность   в  тихом  созерцании   и  в
бездеЯтельной, невинной  жизни, с  другой  стороны,  из  любви к  ђаване, из
страха за него  и  заботы о  нем,  из страха за  его жизнь  и  его  будущее,
совершенно  так  же  вырастала  необходимость действий  и  столкновений,  из
нежности   вырастала  распрЯ,  из   любви   война;   он  уже,  пусть  только
справедливости ради  и в наказание, похитил стадо, нагнал страху на деревню,
силой увел  несчастных,  ни в чем  не повинных людей,  а  из этого, конечно,
вырастут новые акты мести и насилиЯ, и так  оно и пойдет, пока всЯ его жизнь
и жизнь его  страны не станут сплошной  войной, сплошным  насилием, сплошным
звоном оружиЯ. €з-за  этого открытиЯ  или видениЯ он и вернулсЯ  тогда домой
притихшим и с виду печальным.
     € правда, недобрый сосед не давал покоЯ. Ћн повторЯл свои грабительские
набеги. „асе приходилось давать отпор, мстить  и, когда враги уходили от его
погони, миритьсЯ с тем, что его солдаты и охотники наносили соседу все новый
урон. ‚ столице поЯвлЯлось все больше конного и вооруженного люда, во многих
пограничных  деревнЯх  теперь  постоЯнно  стоЯли длЯ охраны солдаты, военные
совещаниЯ и приготовлениЯ делали  жизнь беспокойной. „аса  не понимал, какой
смысл и толк  в вечных стычках, ему было жаль страдавших, жаль  убитых, жаль
своего сада и своих книг, которые он совсем забросил, жаль покоЯ своей жизни
и  мира в своей душе. Ћн  часто говорил  об этом  с  ѓопалой,  брахманом,  а
несколько  раз и со  своей супругой  Џравати. Ќадо, говорил  он, постаратьсЯ
призвать в  третейские  судьи  кого-нибудь  из  уважаемых  соседей-кнЯзей  и
заключить  мир, а он со своей  стороны готов пойти  на уступки и отдать ради
мира какие-то пастбища и деревни.  Ћн был разочарован и несколько раздражен,
когда оказалось, что ни брахман, ни Џравати не хотЯт об этом и слышать.
     —то касаетсЯ Џравати, то  разногласиЯ с ней по этому поводу  привели  к
очень резкому  объЯснению, даже к ссоре. “бедительно и терпеливо  излагал он
ей свои резоны, но она воспринимала каждое слово  так, словно оно направлено
не  против войны и  бессмысленного  кровопролитиЯ, а единственно  против нее
самой. ‚едь в том-то  и  состоит  замысел  врага, поучала  она его  пылко  и
многословно, чтобы  извлечь пользу из добродушиЯ и миролюбиЯ  „асы (чтобы не
сказать: из  его страха перед войной), враг заставит его заключать перемирие
за перемирием и платить за  каждое маленькими уступками, отдавать каждый раз
землю и  людей. Џосле  чего он, враг, отнюдь не  успокоитсЯ, а перейдет, как
только  „аса  достаточно ослабеет, к открытой  войне,  чтобы отнЯть у него и
последнее. „ело тут  идет  не  о  стадах и  деревнЯх, не о  преимуществах  и
невыгодах, а о самом главном, о жизни и смерти. € если „аса не знает, к чему
его обЯзывает его положение, каков  его долг перед  женою  и  сыном,  то  ей
приходитсЯ  объЯснЯть ему  это.  ѓлаза ее горели, голос  дрожал, он давно не
видел ее такой красивой и такой пылкой, но он испытывал только печаль. Њежду
тем  нарушавшие  мир  набеги  на границе продолжались, только  период дождей
временно прекратил их. Ђ при дворе „асы было теперь две партии. Ћдна, партиЯ
мира, была  самаЯ  маленькаЯ,  кроме  самого „асы,  к  ней  принадлежал лишь
кое-кто из брахманов старшего поколениЯ,  люди  ученые  и  целиком ушедшие в
свои медитации. ‡ато на стороне партии войны,  партии Џравати и ѓопалы, были
большинство жрецов и все офицеры. Џовсюду усиленно вооружались, знаЯ, что за
рубежом враги-соседи делают то же. ђавану главный егерь  обучал стрельбе  из
лука, а мать брала с собой мальчика на каждый смотр войскам.
     €ногда в  эту  пору „аса вспоминал лес,  где  жил  когда-то  несчастным
беглецом, и седовласого  старика,  который  жил там погруженным в свои мысли
отшельником. ‚споминаЯ о  нем,  он иногда  чувствовал желание навестить его,
увидетьсЯ  с ним и посоветоватьсЯ. „аса не знал, жив ли старик, выслушает ли
он его и  посоветует ли ему что-нибудь, но,  даже  если бы  тот и был  жив и
действительно дал бы ему  какой-нибудь совет, все  равно все шло бы и дальше
по-заведенному  и  тут ничего  нельзЯ  было  бы изменить.  ‘амопогружение  и
мудрость были хорошие,  были благородные вещи,  но процветали они,  кажетсЯ,
лишь в стороне, лишь на обочине жизни, а дела  и страданиЯ того, кто плыл по
стрежню жизни и боролсЯ с ее  волнами, не имели ничего  общего  с мудростью,
они  возникали, были роком, их надо было делать и  выстрадать.  Ѓоги тоже не
жили в вечном мире и вечной мудрости, им тоже были ведомы опасности и страх,
борьба и битвы, он знал это по многим рассказам. € „аса сдалсЯ, он не спорил
больше с Џравати, он ездил на  смотры  войскам,  понимаЯ,  что  приближаетсЯ
война, и предчувствуЯ ее в изнурительных ночных  снах, тело его тощало, лицо
темнело, и он  видел,  как  увЯдают и тускнеют счастье и радость  его жизни.
Ћставалась лишь  любовь к его мальчику, она  росла вместе  с  заботой, росла
вместе  с приготовлениЯми  к войне, она была алым,  пылающим  цветком в  его
опустелом саду. Ћн дивилсЯ тому, сколько  пустоты и тоски  способен  человек
вынести,  насколько свыкаетсЯ он с заботой и  унынием,  дивилсЯ и  тому, как
жарко и властно может расцвести в,  казалось бы, уже охладевшем сердце такаЯ
боЯзливаЯ и озабоченнаЯ любовь. …сли жизнь его и была бессмысленна, то в ней
все же были Ядро, стержень, -- она вертелась вокруг  любви к сыну. ђади него
поднималсЯ он  по утрам  с ложа и проводил день в занЯтиЯх  и трудах,  целью
которых была  война  и  которые  сплошь претили  ему.  ђади  него  терпеливо
руководил он  совещаниЯми военачальников  и  противилсЯ решениЯм большинства
лишь настолько, чтоб хотЯ бы подождать и не ринутьсЯ в  авантюру совсем  уже
напропалую.
     …сли его радость жизни, его  сад, его  книги  постепенно стали чужими и
изменили ему, или, может быть, он им, то такой же чужой ему и неверной стала
и та,  что так много лет была счастьем  и светом  его жизни. Ќачалось  это с
политики, и в тот  раз,  когда Џравати держала перед ним ту  страстную речь,
где почти откровенно высмеивала как трусость его боЯзнь греха и его любовь к
миру  и  с  горЯщими  щеками  витийствовала о  кнЯжеской чести,  героизме  и
неискупленном позоре, он вдруг поражение и  с чувством головокружениЯ ощутил
и увидел, как далека жена от него или он  далек от нее. Ђ с тех пор пропасть
между ними стала больше  и все росла, но никто из них ничего не делал, чтобы
этому помешать.  ‚ернее,  предпринЯть что-либо такое следовало бы „асе, ведь
пропасть видна была, собственно, только ему,  и в его представлении она  все
больше становилась пропастью  пропастей, вселенской пропастью между мужчиной
и женщиной, между  "да" и  "нет", между душою  и телом. Љогда он оглЯдывалсЯ
назад, ему  казалось, что  он  все  видит совершенно отчетливо: как Џравати,
волшебно красиваЯ, заставила когда-то его влюбитьсЯ и играла с ним, пока  он
не рассталсЯ со своими  товарищами  и друзьЯми -- пастухами и со своей такой
веселой дотоле пастушеской  жизнью и не стал жить ради  нее  на  чужбине и в
услужении,   зЯтем   в   доме   недобрых  людей,  которые  пользовались  его
влюбленностью  длЯ того, чтобы  он работал на них.  Џотом поЯвилсЯ  Ќала,  и
началось его горе. Ќала  завладел  его женой,  своими прекрасными одеждами и
шатрами, своими лошадьми и слугами богатый, красивый раджа соблазнил бедную,
не  привыкшую к роскоши женщину, это не стоило ему,  конечно, особых усилий.
Ќо смог ли бы он действительно соблазнить ее так быстро и легко, если бы она
была  верна и скромна в душе?  Љак бы то ни  было,  раджа  ее соблазнил  или
просто взЯл, причинив ему самую страшную боль, какую он знал до  тех пор. Ќо
он, „аса, отомстил,  он убил похитителЯ своего счастьЯ, это был миг высокого
торжества. Ћднако, как  только месть совершилась, ему пришлось бежать, много
дней,  недель и месЯцев жил он в кустах и камышах, вне закона, не доверЯЯ ни
одной душе. Ђ что  делала в то  времЯ Џравати? Ћб этом они никогда много  не
говорили. ‚о всЯком случае, за ним она  не побежала, она  стала искать его и
нашла  лишь тогда,  когда он  ввиду  своего  происхождениЯ  был провозглашен
кнЯзем и понадобилсЯ  ей длЯ  того, чтобы взойти на престол и поселитьсЯ  во
дворце.  ’огда  она  поЯвилась,  увела  его  из  леса  и  от достопочтенного
отшельника,  его облачили  в прекрасные одежды  и сделали раджой, и был весь
этот пустой блеск счастьЯ... Ќо на самом-то деле, что он тогда покинул и что
получил взамен? ‚замен он получил блеск и  обЯзанности  кнЯзЯ,  обЯзанности,
поначалу легкие,  а потом  все  более тЯжкие, вернул  себе красавицу жену  и
сладостные  часы  ее  любви,  а   потом  приобрел  сына,  любовь  к  нему  и
возрастающую  тревогу о его  жизни и его  счастье, из-за чего теперь у ворот
стоЯла  война. ‚от что  принесла ему Џравати, когда нашла его тогда в лесу у
источника.  Ќо что он ради этого покинул и утратил? Џокинул он мирную тишину
леса, благочестивого одиночества, утратил  соседство и живой  пример свЯтого
йога, утратил надежду стать его учеником и последователем, обрести глубокий,
лучезарный, непоколебимый душевный  покой  мудреца, освободитьсЯ  от  битв и
страстей  жизни. ‘облазненный  красотой Џравати, опутанный и  зараженный  ее
честолюбием, он покинул путь,  на котором только  и можно обрести свободу  и
покой.  ’акой  представлЯлась  ему  историЯ   его  жизни   сегоднЯ,   и   ее
действительно было  очень  легко  истолковать  именно  так, надо  было  лишь
кое-что замЯть и опустить, чтобы увидеть все в таком свете. Ћпустил он среди
прочего то,  что еще вовсе не был учеником этого  отшельника и уже готов был
добровольно покинуть  его.  ’ак  легко  все  смещаетсЯ,  когда оглЯдываешьсЯ
назад.
     ‘овершенно иначе  смотрела на все это  Џравати, хотЯ таким  мыслЯм  она
предавалась  гораздо   меньше,  чем  ее  муж.  Ќасчет  Ќалы  она  вообще  не
задумывалась. ‡ато счастье „асы, если памЯть ее не обманывала, составила она
одна, это она сделала его снова раджой, родила ему сына, одарила его любовью
и счастьем, а в итоге выходило,  что ему не  по плечу ее  величие, ее гордые
замыслы.  ‚едь ей было Ясно, что будущаЯ война не приведет ни к  чему иному,
как к уничтожению ѓовинды, и удвоит  ее  могущество  и ее владениЯ.  Ђ „аса,
вместо того чтобы радоватьсЯ этому и этого изо всех сил добиватьсЯ, очень не
по-кнЯжески,  как ей  казалось, уклонЯлсЯ от  войны и  завоеваний и  рад был
бездеЯтельно состаритьсЯ возле своих цветов, деревьев, попугаев и книг. €ное
дело  --  ‚ишвамитра,  главнокомандующий  конницы  и,  как  она  сама,  Ярый
сторонник и поборник  скорой войны и победы.  ‚сЯкое сравнение обоих  мужчин
выходило в его пользу.
     „аса прекрасно видел,  как сдружилась его жена с этим  ‚ишвамитрой, как
восхищалась им  и заставлЯла  восхищатьсЯ собой этого  веселого  и храброго,
может  быть,  немного  поверхностного  и,  может  быть,  не  слишком  умного
хохотуна-офицера с красивыми, крепкими зубами и холеной бородой. Ћн  смотрел
на это с  горечью и в то же времЯ с презрением, с  насмешливым безразличием,
которое сам перед собою разыгрывал. Ћн не шпионил и не хотел знать, остаетсЯ
ли дружба этих двух в границах дозволенного и пристойного. Ћн  взирал на эту
влюбленность  Џравати в красивого конника,  на то, что она Явно отдавала ему
предпочтение  перед  слишком  уж  негеройским  супругом,  с  тем  же  внешне
равнодушным, но горьким внутри спокойствием, с каким привык смотреть на все.
Ѓыло ли это супружеской изменой, предательством, которое,  казалось,  решила
совершить жена, или только выражением  ее  неуважениЯ к взглЯдам  „асы,  все
равно  это существовало, развивалось и росло, росло, надвигаЯсь на него, как
война и как рок,  средств  против этого не было, и ничего тут не оставалось,
как терпеть,  спокойно сносить, в чем и состоЯли  мужество и героизм „асы, а
не в том, чтобы нападать и захватывать.
     „ержалось ли  восхищение  Џравати  начальником  конников или  его ею  в
пределах  приличного и  дозволенного или нет, во всЯком случае, Џравати,  он
понимал это, была менее  виновата, чем он сам. Ћн, „аса, человек размышлениЯ
и сомнениЯ, очень склонен был, правда, возлагать  на  нее  вину  за  то, что
счастье  его ушло, или хотЯ бы часть ответственности за  то,  что он во всем
этом увЯз и запуталсЯ -- в любви, в честолюбии, в  актах возмездиЯ и разбое,
--  больше того, в душе  он считал, что женщина,  любовь  и  сладострастие в
ответе за все в мире, за всю свистоплЯску страстей и вожделений, супружеской
неверности, смерти,  убийства,  войны.  Ќо при этом  он  отлично  знал,  что
Џравати не виновата, что  она не причина,  а  жертва, что  ее красота  и его
любовь к ней -- не ее рук дело, что  она лишь пылинка в солнечном луче, лишь
каплЯ в потоке и что только он сам должен был отрешитьсЯ от женщины и любви,
от жажды счастьЯ, от честолюбиЯ и либо  остатьсЯ довольным  судьбой пастухом
среди пастухов, либо преодолеть  несовершенное  в себе тайным путем йоги. Ћн
это упустил, он  спасовал,  он не был призван к великому  или изменил своему
призванию, и его жена была, в сущности, права, видЯ в нем труса. ‡ато у него
был от нее этот  сын, этот прекрасный нежный  мальчик, за которого  ему было
так  страшно и  чье существование  все еще,  как-никак, придавало ценность и
смысл  его  жизни, оно  было  даже  большим  счастьем, мучительным,  правда,
счастьем и жутковатым, но  все-таки именно счастьем,  его счастьем. € вот за
это счастье он платил болью и горечью в  душе, готовностью к войне и смерти,
сознанием, что он идет навстречу року. ‡а рубежом, в своем краю, не унималсЯ
раджа ѓовинда, которого наставлЯла  и  подстрекала мать убитого Ќалы,  этого
недоброй памЯти совратителЯ, набеги  ѓовинды  вызывающе учащались и делались
все наглей; только союз с могущественным  раджой ѓайпали мог бы сделать „асу
достаточно сильным, чтобы  добитьсЯ мира и добрососедских отношений. Ќо этот
раджа, хотЯ  и расположенный  к  „асе,  был  все же в  родстве с ѓовиндой  и
вежливо уклонЯлсЯ  от всЯкой попытки „асы вступить  с  ним, ѓайпали, в союз.
„еватьсЯ некуда было, надеЯтьсЯ на  разум и человечность не приходилось, то,
что  было суждено, приближалось, и надо было это перенести. „аса теперь  сам
чуть ли  не жаждал войны,  чтобы  разразилась  наконец  гроза  и  ускорились
событиЯ,  отвратить которые все  равно уж нельзЯ было.  Ћн еще раз побывал у
кнЯзЯ ѓайпали, обменивалсЯ с ним пустыми любезностЯми,  ратовал в совете  за
умеренность и терпение,  но  он давно  уже делал  это без  всЯкой надежды; в
общем-то, он вооружалсЯ. Ѓорьба мнений в совете шла  теперь только по поводу
того, ответить ли вторжением во вражескую страну и войной на следующий набег
противника или дождатьсЯ его главного удара,  чтобы в глазах  народа и всего
мира виноватым в войне осталсЯ все-таки враг.
     ‚раг,  которого  такие  вопросы не заботили,  положил конец  всем  этим
раздумьЯм,  совещаниЯм и проволочкам и нанес однажды  удар.  Ћн инсценировал
большой набег, заставивший „асу с начальником конницы и лучшими  его  людьми
поспешить  к  границе,  и,  пока  они находились в пути, бросил в  страну  и
непосредственно  на  город „асы  главные силы,  овладел  воротами  и  осадил
дворец. Љогда „аса услышал об этом и тотчас же повернул  назад, он знал, что
его жена и сын заперты в осажденном дворце, а на улицах идут кровавые бои, и
сердце  его  сжималось  от муки,  стоило ему  подумать о своих близких и  об
опасностЯх, над ними нависших. ’еперь „аса уже не был осторожным полководцем
поневоле; воспылав болью и гневом, он во весь опор помчалсЯ со своими людьми
к дому, застал разгар кипевшей на улицах битвы,  пробилсЯ ко  дворцу, застиг
врага врасплох  и билсЯ как безумный, пока не рухнул без сил и со множеством
ран на исходе этого кровавого днЯ.
     Љогда  он  пришел  в  себЯ, он  увидел  себЯ пленником,  сражение  было
проиграно, город  и  дворец  были в  руках врагов.  ‘вЯзанным  привели его к
ѓовинде, тот насмешливо поздоровалсЯ с ним и отвел его в одну из комнат; это
была та самаЯ комната с резными и золочеными стенами  и свитками книг. ‡десь
на ковре,  прЯмаЯ  и с окаменевшим лицом, сидела его  жена Џравати,  за  нею
стоЯли вооруженные  стражи,  а  на  коленЯх у нее был мальчик; как сломанный
цветок лежало его хрупкое тело, мертвое, с серым лицом, в пропитанной кровью
одежде.  †енщина не повернулась, когда ввели  ее мужа,  она не взглЯнула  на
него, она без выражениЯ смотрела на маленького мертвеца; она показалась „асе
странно  изменившейсЯ,  лишь через  несколько  мгновений заметил  он, что ее
волосы, на  днЯх  еще черные  как смоль, сплошь поседели. Ћна уже,  наверно,
давно  так сидела,  с мальчиком  на коленЯх, застывшаЯ,  с  превратившимсЯ в
маску лицом.
     -- ђавана! -- воскликнул „аса. -- ђавана, мое дитЯ, мой цветок!
     Ћн упал  на  колени,  его  лицо опустилось  на голову  мертвеца; как  в
молитве,  стоЯл  он  на  коленЯх  перед  немой  женщиной и  перед  ребенком,
оплакиваЯ обоих, поклонЯЯсь обоим. Ћн вдыхал запах крови и смерти, смешанный
с  благоуханием   розового  масла,  которым  были  смазаны  волосы  ребенка.
‡астывшим взглЯдом смотрела сверху на них обоих Џравати.
     …го тронули за плечо,  это был кто-то из начальников ѓовинды, он  велел
ему  встать и увел  его.  „аса  не сказал Џравати  ни слова, она ни слова не
сказала ему.
     ‘вЯзанным положили его на повозку и отвезли в город ѓовинды, в темницу.
часть оков с него снЯли, солдат  принес кувшин  с  водой и  поставил  его на
каменный пол, его оставили одного, дверь  закрыли и заперли. ђана на плече у
него горела огнем.  Ћн  ощупь