ицом,  изображенным в
одеЯнии  и  с  атрибутами  любимого  ученика  •риста,  с  выражением  покоЯ,
преданности и благоговениЯ, которое было как бы зарождающейсЯ улыбкой. ќтому
прекрасному,  благочестивому и  одухотворенному лицу, этой стройной, как  бы
парЯщей фигуры, этим изЯщно и благочестиво поднЯтым, длинным кистЯм его  рук
были не чужды боль и смерть, но им чужды были  отчаЯние, смЯтение и протест.
„уша  за этими благородными чертами  могла быть радостной или  печальной, но
она была настроена чисто, она не страдала разладом.
     ѓольдмунд стоЯл и созерцал свое творение. …сли  поначалу это созерцание
было  благоговейным  воспоминанием  о  ранней  юности и  первой  дружбе,  то
закончилось оно бурей забот и тЯжелыми думами. ‚от здесь стоит его творение,
и прекрасный апостол  останетсЯ, и его нежному  цветению  не будет конца. Ћн
же, кто создал его, должен теперь  проститьсЯ со своим творением, уже завтра
оно не будет больше принадлежать ему, не  будет больше длЯ  него прибежищем,
утешением  и смыслом жизни.  Ћн осталсЯ опустошенным. €  ему показалось, что
лучше всего было бы сегоднЯ же проститьсЯ не только со своим €оанном, но и с
мастером, с городом и с  искусством. ‡десь ему больше  нечего делать;  в его
душе не  было  никаких  образов, которые  он  мог бы воплотить. ’от желанный
образ образов, фигура матери человечества, был  пока длЯ него недостижим еще
долго.  —то  ж,  ему  теперь  опЯть  полировать  фигурки  ангелов  и  делать
орнаменты?
     Ћн  вскочил  и пошел  к мастерской мастера. ’ихо  вошел и остановилсЯ у
двери, пока Ќиклаус заметил его и спросил:
     - Ќу что, ѓольдмунд?
     - ЊоЯ фигура готова. Њожет быть, вы „о обеда пройдете взглЯнуть на нее.
     - Ћхотно пройду, прЯмо сейчас.
     ‚месте  они прошли в сарай, оставив дверь открытой, чтобы было светлее.
Ќиклаус  давно  уже  не   видел  фигуру,   предоставив  ѓольдмунду  работать
самостоЯтельно.  ’еперь  он  рассматривал  ее  с  молчаливым  вниманием, его
замкнутое лицо стало прекрасным и просветленным, ѓольдмунд  видел радость  в
его строгих голубых глазах.
     -  •орошо,- сказал мастер.-  Ћчень хорошо.  ќто твоЯ пробнаЯ  работа на
звание подмастерьЯ, ѓольдмунд, вот ты и выучилсЯ. џ покажу твою фигуру людЯм
нашей гильдии и потребую, чтобы тебе выдали за нее свидетельство о получении
званиЯ мастера, ты заслужил его.
     ѓольдмунд  мало  придавал  значениЯ  гильдии, но  знал,  сколь  высокое
признание значили слова мастера, и был рад.
     Њедленно обойдЯ фигуру €оанна еще раз, Ќиклаус сказал со вздохом:
     - ќта фигура полна  смирениЯ и Ясности, она серьезна, полна  счастьЯ  и
покоЯ.  Њожно подумать, что  ее  сделал  человек,  в  чьем  сердце светло  и
радостно.
     ѓольдмунд улыбнулсЯ.
     - ‚ы  знаете, что Я изобразил в этой  фигуре не себЯ, а своего любимого
друга.  ќто он привнес Ясность и покой в образ, не Я.  ‚едь это, собственно,
не Я создал образ, а он вложил его в мою душу.
     - Џусть так,- сказал Ќиклаус.- ќто тайна, как возникает такой образ. Ќе
принижаЯ себЯ, скажу  однако:  Я сделал много  фигур, которые  далеко позади
твоей,  не по искусству и тщательности,  а по истинности.  Ќу, да ты  и  сам
хорошо знаешь, что такое создание нельзЯ повторить. ќто - тайна.
     - „а,- сказал ѓольдмунд,- когда фигура была готова и Я вглЯделсЯ в нее,
то  подумал:  что-нибудь подобное мне не сделать  вновь. € поэтому Я считаю,
мастер,  что вскоре  отправлюсь опЯть странствовать.- “дивленно и  негодующе
Ќиклаус взглЯнул на него, его глаза опЯть стали строгими.
     -  Њы  еще  поговорим  об этом.  „лЯ  тебЯ  работа  только  начинаетсЯ,
вероЯтно, теперь не времЯ убегать. Ќо на сегоднЯ ты свободен, а к обеду будь
моим гостем.
     Љ  обеду  ѓольдмунд  пришел,  причесавшись  и  умывшись,  в  воскресном
костюме. Ќа этот раз он знал, как много значило и какой редкой милостью было
приглашение  мастера  к  столу. Ћднако, когда  он  поднималсЯ по лестнице  к
прихожей,  заставленной  фигурами,  сердце  его было  далеко  не  так  полно
благоговениЯ и смущенной радости, как в тот раз, когда он с бьющимсЯ сердцем
переступил порог этих красивых покоев.
     ‹избет  тоже принарЯдилась  и надела на  шею  ожерелье с камнЯми,  а  к
столу,  помимо  карпа  и  вина,  был  приготовлен  сюрприз:  мастер  подарил
ѓольдмунду  кожаный  мешочек  длЯ денег, в котором лежали два золотых, плата
ему за изготовленную фигуру.
     Ќа этот раз он  не сидел  молча  во времЯ  беседы отца с  дочерью.  Ћна
обращалась  к нему  и чокалась с  ним  бокалами.  ѓольдмунд  усердно работал
глазами, желаЯ  воспользоватьсЯ случаем, чтобы  получше  разглЯдеть красивую
девушку с  благородным  и  несколько  высокомерным лицом,  и  его  глаза  не
скрывали,  как  сильно  она ему  нравилась.  Ћна  была вежлива с ним, но  не
краснела  и  не становилась теплее, что разочаровало его. ЋпЯть ему от  души
захотелось заставить говорить это прекрасное  неподвижное лицо и выдать свою
тайну.
     Ћн поблагодарил за обед, побыл немного  в прихожей с резными фигурами и
пошел  бродить  по городу,  бесцельный и  праздный.  Ћн  был  весьма  почтен
мастером, сверх всЯких ожиданий.
     Џочему же  это не  радовало его? Џочему во всем этом почтении  было так
мало праздничности?
     ‘ледуЯ прихоти,  он  нанЯл лошадь и поскакал в  монастырь, где когда-то
впервые увидел творение мастера и услышал  его имЯ.  ќто было  два-три  года
тому назад и тем не менее так  невообразимо давно.  Ћн  зашел в монастырскую
церковь и долго смотрел  на Ѓожью Њатерь, и  сегоднЯ эта фигура восхитила  и
покорила  его; она была прекраснее  €оанна, она была равна ему по глубине  и
тайне  и  превосходила  его по искусности,  свободному, бесплотному парению.
’еперь он  заметил в  этой  работе  детали,  которые видны  лишь  художнику:
спокойные, мЯгкие движениЯ  одеЯниЯ,  смелость в изображении  длинных кистей
рук и пальцев, тонкое использование случайностей в фактуре дерева -  все эти
красоты  хотЯ  не шли в сравнение с целым, с простотой  и глубиной духовного
видениЯ,  однако  они тоже  были  налицо,  были  прекрасны и под  силу  лишь
одаренному  человеку,  основательно  знавшему  толк в ремесле. —тобы  суметь
сделать  нечто  подобное, нужно было носить  в душе не только  образы, но  и
иметь  наметанный  глаз и на  редкость набитую руку. ’ак, может быть, стоило
поставить  на службу искусству  всю свою  жизнь  за  счет свободы,  за  счет
сильных  переживаний,  только длЯ  того, чтобы  когда-нибудь  создать  нечто
подобное   и   возможное   не  только  благодарЯ   пережитому,   увиденному,
перечувствованному в любви, но  и благодарЯ предельно уверенному мастерству?
ќто был большой вопрос.
     ѓольдмунд вернулсЯ в город  поздно  ночью  на загнанной лошади. ’рактир
еще был  открыт,  там  он поел хлеба и выпил вина,  затем  поднЯлсЯ  в  свою
комнату  у  рыбного  рынка,  в  разладе  с  собой, полный  вопросов,  полный
сомнений.

        „‚…ЌЂ„–Ђ’Ђџ ѓ‹Ђ‚Ђ

     Ќа другой день ѓольдмунду не хотелось идти в мастерскую. Љак уже бывало
не раз в таких  случаЯх,  он  слонЯлсЯ  по  городу. ‘мотрел,  как женщины  и
служанки  идут на рынок, остановилсЯ  нарочно  у рыбного базара, наблюдаЯ за
рыботорговцами  и  их дюжими  женами,  выставлЯвшими и  расхваливавшими свой
товар, как они вытаскивали из своих бочек и предлагали прохладных серебрЯных
рыб, которые с мучительно  раскрытыми ртами  и застывшими от страха золотыми
глазами отдавались смерти или Яростно и отчаЯнно  сопротивлЯлись ей. Љак уже
не  раз, его  охватывало  сострадание к этим животным  и мрачное негодование
против людей; почему они были так грубы и жестоки, невероЯтно  глупы и тупы,
почему  все они ничего не  видели,  ни рыбаков с их женами,  ни  торгующихсЯ
покупателей, почему не видели этих ртов, этих предсмертно  испуганных глаз и
дико  бившихсЯ хвостов, этой  ужасной  бесполезной  борьбы  отчаЯниЯ,  этого
невыносимого превращениЯ  полных тайны, дивно  прекрасных рыб, содрогавшихсЯ
последней  тихой дрожью  в  умирающей  коже  и лежавших  мертвыми, угасшими,
распростертыми - жалкими кусками мЯса на потребу довольных обжор? Ќичего они
не видели, эти люди, ничего не знали и не замечали, ничто не трогало их! ‚се
равно,  было ли  это  распростертое  передними  бедное  милое  животное  или
выраженные мастером в  лике свЯтого надежды, благородство, страданиЯ и  весь
темный, душащий страх человеческой  жизни - ничего  они  не видели, ничто не
захватывало  их! ‚се  они  были довольны  или занЯты,  считали  это  важным,
спешили, кричали, смеЯлись и грубили  друг  другу,  шумели,  шутили,  вопили
из-за пары  пфеннигов, и всем было хорошо, все у них  было в  порЯдке, и они
были  в высшей степени  довольны собой и окружающим миром. ‘виньи были  они,
ах. много  хуже и безобразней свиней! Џравда,  он сам достаточно часто бывал
среди  них,  чувствовал  себЯ радостным  среди  им  подобных,  волочилсЯ  за
девушками, смеЯсь и без всЯкого ужаса ел жареную рыбу. Ќо все снова и снова,
часто совершенно неожиданно,  как по волшебству, радость и  покой  оставлЯли
его, это сытое,  самодовольное наваждение спало с него, эта самоудовлетворен
ность,  значительность  и  ленивый  покой  души,  и  его  срывало  прочь,  в
одиночество и  раздумьЯ,  в  странствиЯ,  чтобы  видеть  страдание,  смерть,
сомнительность всей этой суеты,  чтобы  заглЯнуть в  бездну. €ногда затем из
такого погружениЯ  в  созерцание безнадежной бессмысленности  и ужаса в  нем
вдруг расцветала радость, вспыхивала  влюбленность, желание спеть прекрасную
песню  или рисовать, или, вдыхаЯ аромат цветка,  играЯ с котенком, он  вновь
обретал детское согласие с  жизнью.  € теперь оно вернулось бы,  завтра  или
послезавтра,  мир  опЯть  стал бы  добрым  и  прекрасным. Џока же  - печаль,
раздумьЯ, безнадежнаЯ, щемЯщаЯ  любовь  к  умирающим  рыбам, вЯнущим цветам,
ужас перед тупой скотской суетностью  глазеющих и ничего не видЯщих людей. ‚
такие минуты глубокой удрученности ему всегда мучительно вспоминалсЯ бродЯга
‚иктор, которому он всадил когда-то нож меж ребер и  оставил  окровавленного
на  еловых ветках, и ему  думалось, что, собственно,  теперь  стало  с  этим
‚иктором, съели  ли  его  звери без остатка, осталось  ли что  от  него. „а,
остались, пожалуй, кости да горсти две волос.  Ђ  кости - что  стало с ними?
‘колько же пройдет вре мени, десЯтки лет или только  годы, пока они потерЯют
свою форму и станут землей?
     Ђх,  вот  и сегоднЯ,  глЯдЯ  с  сожалением на  рыб и с  отвращением  на
базарных людей, с сердцем, полным страшного уныниЯ и горькой враждебностью к
миру и самому себе, он подумал о  ‚икторе. Њожет, его нашли  и похоронили? €
если это произошло - все ли мЯсо теперь сползло с его костей, все ли сгнило,
все ли съели  черви? Ћстались ли волосы на его черепе, бровЯх и глазницах? Ђ
жизнь ‚иктора, наполненнаЯ  приключениЯми и историЯми и фантастической игрой
его диковинных шуток  и россказней,-  что осталось от нее? Љроме  бессвЯзных
воспоминаний, сохранившихсЯ о нем у его убийцы, осталось ли хоть  что-нибудь
от существованиЯ  этого человека, бывшего все-таки не совсем обычным? ‚идели
ли еще  в своих снах ‚иктора женщины, когда-то любимые им?  Ђх, все прошло и
истаЯло. € так  бывает со всем и  всЯ,  быстро  расцветает и быстро увЯдает,
покрывшись  затем  снегом.  Љаких  только надежд  не  питал  он  сам,  когда
несколько лет тому назад пришел в этот город, полный жажды искусства, полный
глубокого трепетного  почтениЯ к  мастеру Ќиклаусу! Ђ что осталось от этого?
Ќичего, не больше, чем от  долговЯзого грабителЯ ‚иктора. …сли бы кто-нибудь
сказал ему тогда, что настанет день, когда Ќиклаус признает его равным  себе
и потребует от гильдии  званиЯ мастера длЯ  него, он бы считал, что держит в
руках  все счастье мира.  Ђ теперь  это не более чем увЯдший  цветок, что-то
сухое и безрадостное.
     Љогда ѓольдмунд  размышлЯл  об этом, ему  вдруг предстало  видение. ќто
было трепетное сиЯние, длившеесЯ всего мгновение:  он увидел лицо праматери,
склоненное над бездной  жизни,  с отрешенной улыбкой, прекрасной и страшной,
взиравшей  на рождение,  смерть,  на  цветы, шелестЯщие  осенние  листьЯ, на
искусство, на тлен.
     „лЯ нее. праматери, все было равно, надо всем, подобно луне,  царила ее
жуткаЯ  улыбка,  пребывающий  в  унынии  ѓольдмунд был  ей  так  же люб, как
распростертый  на мостовой рынка карп, гордаЯ  холоднаЯ дева ‹избет так  же.
как разбросанные в  лесу  кости ‚иктора, так хотевшего когда-то  украсть его
дукат.
     ‚от  вспышка погасла,  таинственное лицо матери исчезло. Ќо бледное его
сиЯние продолжало еще мерцать в  душе ѓольдмунда, волна жизни, боли, щемЯщей
тоски прокатилась через его сердце. Ќет,  нет,  он не  желал  сытого счастьЯ
других,  рыботорговцев, горожан, деловых людей.  —ерт бы их побрал.  Ђх, это
мерцающее, бледное лицо, этот  преисполненный зрелости позднего лета рот, по
суровым губам  которого  мелькнула, подобно  ветерку  и  лунному свету,  эта
невыразимаЯ улыбка смерти!
     ѓольдмунд подошел к дому мастера, было около полуднЯ, он подождал, пока
не услышал, что  Ќиклаус закончил  работу  в мастерской  и пошел мыть  руки.
’огда он вошел к нему.
     - Џозвольте мне сказать вам  несколько слов, мастер, это можно сделать,
пока  вы моете  руки  и надеваете сюртук.  џ  жажду глотка  истины,  Я хотел
сказать вам кое-что,  что  могу сказать именно теперь и никогда  больше.  ‘о
мной происходит  такое,  о чем мне необходимо поговорить с кем-нибудь, и  вы
единственный,  кто.  возможно, поймет  менЯ. џ  взываю не  к  тому человеку,
который имеет славную мастерскую и получает все почетные заказы от городов и
монастырей  в  округе  и у  кого  прекрасный,  богатый  дом.  џ  обращаюсь к
человеку,  сделавшему  некогда  фигуру  Ѓожьей  Њатери,  самую прекрасную из
известных мне. €менно этого человека  Я любил и почитал, стать подобным  ему
казалось  длЯ менЯ наивысшей  целью на земле. € вот теперь  Я  сделал фигуру
€оанна, и он  не так совершенен, как ваша  ЃожьЯ Њатерь, но он таков, как он
есть. „ругую фигуру Я  не буду делать, у менЯ нет никакого образа в наличии,
который требовал  бы  выражениЯ  и заставлЯл бы делать ее. ‚ернее, есть один
далекий свЯщенный образ, который Я когда-нибудь воплощу в фигуре, но сегоднЯ
еще не в  состоЯнии этого сделать. —тобы суметь это  сделать, мне нужно  еще
больше узнать и  пережить. Њожет быть,  Я когда-нибудь сделаю это. Ќо до тех
пор,  мастер, мне не хотелось  бы  заниматьсЯ ремеслом,  лакировать фигуры и
украшать   резьбой   кафедры,   вести  жизнь  ремесленника  в  мастерской  и
зарабатывать деньги, становЯсь таким  же,  как все,  нет, этого Я не хочу, Я
хочу жить и  странствовать, чувствовать лето и зиму, посмотреть на мир и его
красоту, испытать его ужасы. •очу страдать от голода и жажды, хочу  забыть и
освободитьсЯ от всего, чем  жил  здесь  и чему научилсЯ у вас.  Њне, правда,
хотелось  бы  сделать что-нибудь столь  же  прекрасное и  глубоко  трогающее
сердце, как ваша ЃожьЯ Њатерь, но становитьсЯ таким, как вы, и жить так, как
вы, Я не хочу.
     Њастер  вымыл  руки  и  вытер,  теперь  он  повернулсЯ  и  посмотрел на
ѓольдмунда. …го лицо было строгим, но не рассерженным.
     - ’ы говорил,- сказал он,- Я слушал. Ќу и довольно. џ не тороплю тебЯ с
работой, хотЯ  дела много. Њне хотелось бы обсудить с тобой кое-что, дорогой
ѓольдмунд, не теперь, через несколько дней. Џока можешь проводить времЯ, как
хочешь. ‚идишь ли, Я много старше тебЯ и имею кое в чем опыт. џ думаю иначе,
чем ты, но  Я понимаю тебЯ и что ты  имеешь в виду. —ерез два-три даю Я тебЯ
позову.  Њы  поговорим  о твоем будущем,  у  менЯ есть  разные планы. Ђ пока
потерпи! џ достаточно  хорошо знаю, как бывает, когда закончишь  дорогую длЯ
сердца вещь, мне знакома пустота. Ћна пройдет, поверь мне
     ѓольдмунд, неудовлетворенный, убежал прочь. Њастер хотел как  лучше, но
чем он мог помочь?
     Ќа реке  он знал  одно место, там было неглубоко, и  вода текла по дну,
полному рухлЯди  и отбросов, из до мов  рыбацкого предместьЯ в реку  бросали
всЯкую  дрЯнь. ’уда он  и пошел,  сел на  край набережной и  смотрел вниз на
воду. ‚оду он очень любил, любаЯ вода влекла его  к себе.  Ђ  если  смотреть
отсюда вниз сквозь струи, подобные хрустальным нитЯм, на темное неЯсное дно,
то  здесь и  там  видно  что-то  сверкающее приглушенным золотым  блеском  и
манЯщее, какие-то неузнаваемые предметы, то ли осколки бывшей тарелки, то ли
выброшенный  погнувшийсЯ серп,  то ли  Яркий  гладкий  камень  или  покрытаЯ
глазурью  черепица,  это  могла  быть  и  иловаЯ  рыба,  жирный   налим  или
красноперка, вертевшаЯсЯ там внизу и на момент поймавшаЯ Яркими плавниками и
чешуей  луч света,- никогда нельзЯ было  точно определить, что  это было, но
всегда это было волшебно  прекрасно и  заманчиво, этот краткий  приглушенный
блеск затонувших сокровищ  на черном дне. ’акими,  как Яга меленькаЯ тайна в
воде,  казалось ему, были все настоЯщие тайны, все действительные, подлинные
образы  души: у них не было очертаний,  не было  формы, их можно было только
предчувствовать, подобно далекой  прекрасной возможности, они были прекрасны
и  многозначны. Љак  там  в  сумраке  зеленой  речной  глубины на  трепетные
мгновениЯ  вспыхивало что-то невыразимо золотое  или  серебрЯное, какое-  то
нечто,  сулившее,  однако,   блаженнейшие  обещаниЯ,  так   забытый  профиль
какого-нибудь  человека,  увиденный  снизу наполовину,  мог  быть  иной  раз
предвестником  чего-то бесконечно прекрасного или неслыханно печального, так
и ночной  фонарь, качаЯсь над повозкой,  рисует  на каменных стенах огромные
вращающиесЯ тени  колесных спиц, представлЯЯ этой игрой теней зрелища, столь
полные происшествий и событий, что вмещает всего ‚ергилиЯ. €з таких же нитей
нереального,  магического  были  сотканы   ночные  сны,  ничтожнаЯ  малость,
содержащаЯ в себе все картины мира,  вода,  в кристалле которой присутствуют
формы  всех  людей,  животных,   ангелов  и  демонов,  постоЯнно  готовых  к
проЯвлению своих очертаний.
     ‘нова погрузилсЯ  он в игру, потерЯнно  уставившись в  струЯщуюсЯ реку,
видел в бесформенных блестках, дрожащих на  дне, царские короны и обнаженные
женские  плечи.  Љогда-то  в  Њариабронне,  вспомнилось  ему,  он  увидел  в
латинских  и  греческих  буквах подобные корни и волшебство  превращений. Ќе
говорил  ли он  тогда об этом с  Ќарциссом? Ђх, когда  же это  было, сколько
столетий тому назад? Ђх, Ќарцисс! —тобы увидеть  его, чтобы часок поговорить
с ним, подержать его руку, услышать  его спокойный, рассудительный голос, он
охотно отдал бы два своих золотых дуката.
     Џочему эти вещи были так прекрасны, это золотое свечение под водой, эти
тени и предчувствиЯ, все эти нереальные, фантастические  ЯвлениЯ - почему же
все-таки они  были  так  невыразимо прекрасны и  благодатны,  будучи  полной
противоположностью тому  прекрасному,  что мог  сделать художник? Џотому что
ведь красота  тех  безымЯнных вещей  была  без  всЯкой  формы и  заключалась
целиком лишь в тайне, а в произведениЯх искусства было как раз обратное, они
были  исключительно формой,  они  говорили  совершенно Ясно,  ничего не было
более  "непреложно Ясного и определенного, чем линиЯ нарисованной головы или
вырезанного из дерева рта. ’очно,  безукоризненно точно мог  он  при желании
срисовать нижнюю губу или веки с фигуры мадонны Ќиклауса: там не было ничего
неопределенного, менЯющегосЯ, ускользающего.
     ѓольдмунд  самозабвенно  размышлЯл  об этом.  …му было неЯсно,  как  же
можно, чтобы самое, что ни на есть определенное и оформленное действовало на
душу  совершенно так  же,  как  самое  неуловимое и  бесформенное.  Ќо  одно
все-таки стало  ему  Ясно  в  результате этих размышлений, а  именно, почему
столь  многие  безупречные и  добротно сделанные  произведениЯ искусства ему
совершенно не нравились, а  были скучны  и  почти  ненавистны,  несмотрЯ  на
определенную   красивость.  Њастерские,  церкви,  дворцы  были  полны  таких
досадных произведений искусства, он сам  участвовал  в работе над некоторыми
из  них.  Ћни  глубоко  разочаровывали, потому  что, пробуждаЯ  стремление к
высшему, все-таки  не  удовлетворЯли его,  так как в них не  было  главного:
тайны. ‚от что было общее между мечтой и произведением искусства: тайна.
     „алее ѓольдмунд думал: тайна - вот что Я люблю,чему буду следовать, что
вижу   многообразно  блистающим  и  хотел  бы   как  художник,   если  смогу
когда-нибудь, изображать и заставлЯть говорить.  ќто образ великой рожающей,
праматери, и тайна  ее  не в  той или иной детали,  как у другой  какой-либо
фигуры, не в особой полноте или худобе,  грубоватости или изысканности, силе
или  приЯтности,  а в том, чтобы в  этом  образе нашли примирение и  ужились
величайшие  противоположности   мира:  рождение  и   смерть,  добродетели  и
жестокость, жизнь и уничтожение. …сли эту фигуру Я  выдумал  себе и она лишь
игра моего воображениЯ или честолюбивое желание художника, то нечего  жалеть
о ней, Я смогу признать  ее ошибочность и позабыть. Ќо праматерь - это же не
вымысел,  Я же  ее  не  выдумал,  а  видел!  Ћна  живет во  мне, Я постоЯнно
встречаюсь  с ней. ‚первые Я почувствовал ее, когда в  деревне  зимней ночью
должен был  держать  светильник  над  кроватью  рожающей  крестьЯнки:  тогда
зародилсЯ  во мне этот образ. —асто он бывает далеко  и терЯетсЯ  на  долгое
времЯ, но  вдруг  вспыхивает  опЯть,  вот и сегоднЯ.  Ћбраз моей собственной
матери, когда-то самой  любимой, совершенно  превратилсЯ в этот новый образ,
он внутри его, как косточка в вишне.
     џсно чувствовал  он теперь  свое  сиюминутное положение, страх  принЯть
решение.  Ќе  менее, чем тогда, при прощании с  Ќарциссом, он  был на важном
пути  к  матери. ‚озможно,  когда-  нибудь  из матери получитсЯ  воплощенный
образ,  видимый длЯ всех, произведение его рук. ‚озможно, там была цель, там
был смысл его жизни. ‚озможно, он этого  не знал. Ќо одно знал он: следовать
за  матерью, быть на пути  к ней, чувствовать себЯ  призванным ею - это было
хорошо,  это была жизнь. ‚озможно, он  никогда не  сможет создать ее  образ,
возможно.  она навсегда останетсЯ мечтой, предчувствием,  приманкой, золотым
проблеском свЯтой тайны. Ќу что ж, во всЯком  случае, он должен следовать за
ней, ей предоставить свою судьбу, она была его звездой.
     € вот решение уже созрело, все стало Ясно. €скусство - прекрасное дело,
но  оно не было  ни божеством, ни целью, длЯ него - нет; не искусству должен
он следовать, а только зову матери. —то пользы  делать свои пальцы все более
искусными?  Ќа мастере Ќиклаусе  видно, куда это ведет.  ќто ведет к славе и
именитости, к деньгам  и оседлой жизни, к  отмиранию и гибели тех внутренних
сил,  длЯ  которых только и доступна тайна.  ќто ведет к изготовлению милых,
дорогих игрушек,  ко всЯкого  рода богатым  алтарЯм  и кафедрам  со  свЯтыми
‘ебастьЯнами, к ангельским головкам в локонах по четыре талера за штуку. Ђх,
да  что  там,  золото  на  глазах  какого-нибудь карпа и  прелестный  тонкий
серебрЯный пушок на краешке крыла какой-нибудь бабочки были бесконечно более
прекрасными,  живыми  и  драгоценными,  чем  целый  зал.  набитый  подобными
изделиЯми. Њальчик спускалсЯ,  напеваЯ, вниз по набережной, времЯ от времени
его  пение умолкало, и он откусывал от большого куска белого хлеба,  который
нес в  руке.  ѓольдмунд увидел  его и попросил  у него кусочек, отщипнул  от
мЯкиша двумЯ пальцами  и сделал маленькие шарики. ‘клонившись через парапет,
он бросал шарики медленно один за другим в воду,смотрел, как светлые  шарики
опускаютсЯ в темную воду и. подхваченные  быстрыми теснЯщимисЯ головами рыб.
исчезают в одном  из ртов.  ѓлубоко удовлетворенный  ѓольдмунд  смотрел, как
шарик за шариком опускалсЯ и исчезал. Џотом он почувствовал голод и  отыскал
одну  из своих возлюбленных, котораЯ была прислугой в доме мЯсника и которую
он называл "повелительницей колбас и окороков". Џривычным свистом  он позвал
ее к окну кухни,  намереваЯсь получить кое- что из съестного, чтобы, спрЯтав
у  себЯ, съесть где-нибудь там  за рекой, на одном из виноградников, краснаЯ
жирнаЯ землЯ которых так Ярко блестела  под  сочной  листвой винограда и где
весной цвели маленькие голубые гиацинты, так нежно пахнувшие плодом.
     Ќо  сегоднЯ,  кажетсЯ,  был  день  решений  и прозрений.  Љогда Љатрина
поЯвилась  в окне с улыбкой  на крепком, несколько грубоватом лице, когда он
уже протЯнул руку,  чтобы дать  ей привычный  знак,  ему  вдруг  вспомнились
другие  их  встречи, когда он так же стоЯл здесь в  ожидании. € с  наводЯщей
скуку  отчетливостью  он  сразу же  увидел  все  наперед,  что  произойдет в
следующие  минуты: как она,  узнав его  знак, исчезнет  и вскоре  поЯвитсЯ у
черного хода дома с  чем-нибудь копченым  в руке, как он возьмет это, слегка
погладив  ее  и  прижимаЯ к себе,  потому что она этого ждет -  и вдруг  ему
показалось  бесконечно  глупым  и  отвратительным  вновь  вызывать  всю  эту
машинальную  последовательность  часто переживавшегосЯ  и играть в ней  свою
роль, брать колбасу,  чувствовать, как  крепкаЯ грудь прижимаетсЯ к нему,  и
слегка  пожимать ее в  качестве ответного подарка. ‚ ее добром  простом лице
ему увиделась вдруг  бездушнаЯ  привычка,  в  ее  приветливой  улыбке что-то
слишком  часто   виденное,  что-то  машинальное  и  лишенное  тайны,  что-то
недостойное его. Ћн не закончил привычного взмаха рукой, на его лице застыла
улыбка.  ‹юбил  ли он ее  еще,  желал ли ее еще  по-настоЯщему? Ќет, слишком
часто бывал он  здесь, слишком часто  видел одну и ту же улыбку, отвечаЯ  на
нее  без  сердечной  привЯзанности.  Ќо  что  еще вчера  он  мог  делать  не
задумываЯсь, сегоднЯ  вдруг  стало длЯ  него  больше невозможно. „евушка еще
стоЯла и смотрела,  когда он повернулсЯ и исчез в переулке, полный решимости
никогда больше  не показыватьсЯ тут.  Џусть  другой  гладит эту грудь! Џусть
другой ест эту вкусную колбасу! ‚ообще, чего  здесь в этом сытом, самодоволь
ном городе  только не съедают и не проматывают изо днЯ  в день! Љак скверны,
пресыщены, как  привередливы были  эти  жирные  горожане, длЯ которых каждый
день  закалывалось столько свиней и телЯт и  вытаскивалось  столько красивых
бедных  рыб!  Ђ  сам он  -  как  сам-то  он  был  избалован  и испорчен, как
отвратительно похож стал на этих толстых горожан! Љогда бредешь, бывало,  по
заснеженному полю, и ссохшаЯсЯ слива или стараЯ корка хлеба кажетсЯ вкуснее,
чем при здешнем  благополучии целое  застолье. Ћ, странствие, о, свобода, о,
роща, освЯщеннаЯ  луной, и  осторожно разглЯдываемый след зверЯ в белесой от
утренней росы траве! ‡десь в городе, у оседлых, все шло так легко и так мало
стоило, даже любовь. •ватит с него,  наконец,  плевал  он на все это.  †изнь
здесь потерЯла свой смысл, это была уже кость без мозга. Ћна была прекрасной
и имела смысл, пока мастер был длЯ него образцом, а ‹избет - принцессой; она
была  сносной, пока он работал над своим €оанном.  ’еперь с  этим покончено,
аромат  пропал,  цветок   увЯл.   ‘ильной  волной  захлестнуло  его  чувство
бренности, которое так часто  глубоко терзало и так глубоко захватывало его.
Ѓыстро  отцветало  все,  быстро  удовлетворЯлось любое желание,  и ничего не
оставалось,  кроме костей и  пыли. € все-таки одно  оставалось, вечнаЯ мать,
древнЯЯ и вечно юнаЯ, с печальной и жестокой улыбкой любви.  ЋпЯть увидел он
ее на момент: великаншу со звездами в волосах, мечтательно  сидЯщую  на краю
мира, рассеЯнной рукой  обрывала  она цветок  за  цветком, жизнь  за жизнью,
заставлЯЯ их медленно падать в бездну.
     ‚  эти дни, пока ѓольдмунд  созерцал, как  бледнеет  оставшийсЯ  позади
отцветший период его  жизни, и в скорбном упоении прощаниЯ  бродил по хорошо
знакомой местности, мастер Ќиклаус прилагал немалые усилиЯ, чтобы обеспечить
его будущее и навсегда сделать этого беспокойного гостЯ оседлым. Ћн уговорил
цех  выдать  ѓольдмунду  мастерские свидетельство  и  взвешивал план  прочно
привЯзать его  к себе не в качестве подчиненного,  а в  качестве компаньона,
чтобы советоватьсЯ и выполнЯть с ним все  большие заказы и делить доходы.  ‚
этом  был, пожалуй, риск,  из-за  ‹избет  тоже, потому  что молодой человек,
конечно, скоро стал  бы его зЯтем. Ќо  фигуру, подобную €оанну,  никогда  не
сделать даже лучшему из всех  помощником, которых когда-либо держал Ќиклаус,
сам же он стар и все беднее на идеи  и творчество, а  видеть свою знаменитую
мастерскую  опустившейсЯ  до  обыкновенного  ремесленничества  он не  хотел.
Ќелегко будет с этим ѓольдмундом, но надо рискнуть.
     ’ак рассчитывал озабоченный мастер. Ћн расширит  длЯ  ѓольдмунда заднюю
мастерскую  и освободит длЯ него комнату наверху, подарит ему к приему в цех
и новое дорогое платье.  Ћсторожно выспросил он и  мнение ‹избет,  котораЯ с
того обеда ждала чего-то  похожего.  €  смотрите-ка,  ‹избет была не против.
…сли парень  стал оседлым и получил звание  мастера, то он  ее устраивал.  €
здесь не  было препЯтствий.  € если мастеру  Ќиклаусу и  ремеслу  не  вполне
удалось пока приручить этого цыгана, то уж ‹избет доведет дело до конца.
     ’аким образом, все  было продумано, и добраЯ приманка длЯ  птахи готова
за  силком. € вот  однажды поспали  за ѓольдмундом,  который  с  тех  пор не
показывалсЯ,  и  он ЯвилсЯ, будучи  опЯть приглашен  к  столу,  начищенный и
причесанный,  снова  сидел  в прекрасной,  несколько  слишком  торжественной
комнате,  опЯть чокалсЯ с мастером  и его  дочерью, пока та не удалилась,  и
Ќиклаус заговорил о своем грандиозном плане и предложениЯх.
     - ’ы менЯ понЯл,- прибавил он к своим ошеломлЯющим откровениЯм,-  и мне
не  нужно  объЯснЯть  тебе,  что,  пожалуй, никогда  молодому  человеку,  не
отбывшему  предписанного  времени  длЯ обучениЯ, не  приходилось так  быстро
стать  мастером и попасть  в  теплое  гнездышко.  ’вое  счастье  устроилось,
ѓольдмунд.
     “дивленно и  смущенно посмотрел ѓольдмунд на своего мастера и отодвинул
бокал, еще наполовину полный. Ћн, собственно, ждал, что Ќиклаус побранит его
слегка за прогулы и предложит остатьсЯ у него в качестве помощника. …му было
грустно  и  неловко сидеть  так  перед мастером.  Ћн не сразу  нашелсЯ,  что
сказать.
     Њастер, уже с несколько напрЯженным  и разочарованным лицом,  поскольку
его  почетное  предложение не было принЯто  тотчас  с радостью и  смирением,
встал и сказал: "Ќу  так,  предложение  мое длЯ  тебЯ неожиданно,  может, ты
хочешь сначала обдумать его. Џравда, это немного задевает менЯ, Я думал, что
доставлю тебе большую радость. Ќо изволь, подумай какое-то времЯ".
     - Њастер,- сказал ѓольдмунд, подыскиваЯ слова,- не сердитесь на менЯ! џ
благодарен вам от всего сердца за ваше желание мне добра и еще больше  за то
терпение,  с  которым вы учили менЯ.  џ  никогда не забуду, в  каком долгу Я
перед вами. Ќо мне не нужно времени на размышление, Я давно решилсЯ.
     - Ќа что решилсЯ?
     - џ принЯл  решение еще до вашего приглашениЯ и до того, как получил от
вас почетные предложениЯ. џ больше не останусь здесь, Я ухожу странствовать.
     Џобледнев, взглЯнул на него Ќиклаус потемневшими глазами.
     -  Њастер,- умолЯл ѓольдмунд,- поверьте мне, Я  не  хочу вас обидеть! џ
сказал вам, на что решилсЯ. ќто уже нельзЯ изменить. џ должен уйти, Я должен
путешествовать,   мне  нужна  свобода.   Џозвольте  мне  еще  раз   сердечно
поблагодарить вас, и давайте дружески простимсЯ друг с другом.
     Ћн  протЯнул  ему руку, слезы подступили к горлу. Ќиклаус  не  взЯл его
руки, лицо его стало белым, и теперь он начал быстро ходить взад и вперед по
комнате, все ускорЯЯ от  бешенства тЯжелый  шаг.  Ќикогда  еще  ѓольдмунд не
видел его таким.
     Џотом мастер вдруг  остановилсЯ,  со страшным усилием овладел  собой  и
процедил сквозь зубы,  не глЯдЯ на ѓольдмунда: "•орошо, иди! Ќо уходи тотчас
же!  —тобы  Я  больше  тебЯ  не  видел! —тобы  Я  не  сказал  или  не сделал
чего-нибудь, в чем мог бы потом раскаиватьсЯ. “ходи!"
     …ще раз протЯнул  ѓольдмунд ему руку, мастер сделал  вид,  что плюет на
поданную руку. ’огда ѓольдмунд, тоже побледневший, повернулсЯ, тихо вышел из
комнаты, надел шапку, спустилсЯ вниз  по лестнице,  пробежав рукой по резным
перилам,  зашел в маленькую мастерскую  во  дворе, постоЯл на прощание перед
своим €оанном и  покинул дом  с болью в сердце, более глубокой,  чем когдато
при расставании с домом рыцарЯ и бедной ‹идией.
     Џо  крайней мере  все прошло быстро! € не было сказано ничего  лишнего!
ќто была единственнаЯ утешительнаЯ мысль, когда он выходил за порог, и вдруг
переулок и город увиделись  ему в  том  превращенном  чуждом  виде,  который
принимают обычные  вещи,  когда  наше сердце  простилось  с ними. Ћн  бросил
взглЯд обратно на дверь дома - теперь чужого, закрытого длЯ него.
     ЏридЯ к  себе, ѓольдмунд постоЯл и  начал собиратьсЯ  в дорогу. Џравда,
собирать-то было почти  нечего,  оставалось лишь попрощатьсЯ. ‚исела картина
на  стене,  которую он  нарисовал сам, нежнаЯ Њадонна, висели  и лежали вещи
вокруг, принадлежавшие ему:  летнЯЯ шлЯпа, пара  башмаков длЯ танцев,  рулон
рисунков, маленькаЯ лютнЯ, несколько фигурок из глины, кое-какие подарки  от
возлюбленных:  букет  искусственных цветов, рубиново-красный  стакан, старый
затвердевший  прЯник в  виде  сердца  и  тому  подобнаЯ ерунда,  хотЯ каждый
предмет  имел  свое  значение  и  историю  и  был  дорог  ему,  став  теперь
обременительной рухлЯдью,  потому что ничего  из  этого он не  мог  взЯть  с
собой. ђубиновый стакан он, правда, обменЯл у хозЯина дома на крепкий добрый
охотничий нож. который наточил во дворе на точильном камне, прЯник раскрошил
и покормил  им кур на  соседнем дворе, изображение Њадонны  подарил  хозЯйке
дома  и  получил  за это нужный  подарок:  старую  кожаную  дорожную сумку и
достаточный запас  съестного на дорогу. ‚ сумку он сложил несколько рубашек,
бывших у него, и несколько  небольших рисунков, смотанных на палку,  а также
еду. Ћстальное пришлось оставить.
     ‚  городе было много женщин,  с которыми  нужно было бы  проститьсЯ;  у
одной из них он только вчера ночевал, не говорЯ ей о своих планах.  „а,  вот
так то  да се  хватает  за пЯтки,  когда  соберешьсЯ странствовать. Ќе  надо
принимать это всерьез. Ћн решил ни  с кем не прощатьсЯ,  кроме людей в доме.
Ћн сделал это с вечера, чтобы чуть свет отправитьсЯ в путь.
     ЌесмотрЯ на это, кто-то утром встал и, когда он собиралсЯ покинуть дом,
его  пригласили  в кухню съесть молочного супа.  ќто  была  хозЯйскаЯ  дочь,
ребенок лет  пЯтнадцати, тихое, болезненное создание с прекрасными  глазами,
но с поврежденным суставом в  бедре, из-за чего она хромала. …е звали ЊариЯ.
‘ утомленным  от  бессонной  ночи  лицом, совершенно  бледнаЯ,  но тщательно
одетаЯ и причесаннаЯ,  она угощала его в кухне го  рЯчим молоком  и хлебом и
казалась  очень  опечаленной  тем,  что  он  уходит.  Ћн  поблагодарил  ее и
поцеловал на прощание сочувственно в губы. Ѓлагоговейно, с закрытыми глазами
принЯла она его поцелуй.


        ’ђ€ЌЂ„–Ђ’Ђџ ѓ‹Ђ‚Ђ

     ‚ первые дни своего  нового  странствиЯ, в первом  жадном упоении вновь
обретенной свободы  ѓольдмунд должен был  снова учитьсЯ жить  бесприютной  и
вневременной бродЯчей жизнью.  Ќикому не подчинЯЯсь, зависЯ лишь от погоды и
времени года, без всЯкой цели  перед собой, без крыши над головой, ничего не
имеЯ и  подвергаЯсь  всЯким случайностЯм,  ведут бездомные  свою  детскую  и
смелую, жалкую  и  сильную жизнь.  Ћни - сыны  Ђдама,  изгнанного  из раЯ, и
братьЯ  зверей невинных. €з рук неба берут они  час за  часом что им даетсЯ:
солнце, дождь, туман, снег, тепло и стужу, благополучие и нужду, длЯ них нет
времени,  нет истории, нет  стремлений  и  тех  странных кумиров  развитиЯ и
прогресса, в которых так отчаЯнно верЯт обладатели домашнего  очага. ЃродЯга
может быть нежным или суровым, ловким или  неуклюжим, смелым или  боЯзливым,
но он всегда в душе  ребенок, всегда  живет первый день,  с  начала  мировой
истории,  всегда  руководствуетсЯ  в  жизни немногими  простыми  желаниЯми и
нуждами. Ћн  может быть  умен или глуп; он может  глубоко познать себЯ,  как
хрупка и преходЯща всЯ жизнь  и  как робко  и  пугливо несет  все живое свою
частицу  теплой крови через холод  мировых  пространств, или он  может  лишь
по-детски жадно следовать приказам своего бедного желудка  - всегда он будет
противником  и смертельным врагом имущего и оседлого, который ненавидит его,
презирает  и  боитсЯ, потому  что  не  желает  напоминаний  обо всем этом: о
мимолетности  бытиЯ,  о  постоЯнном  увЯдании  жизни, о  неизбежной  ледЯной
смерти, наполнЯющей всю вселенную вокруг нас.
     „етскость  бродЯчей  жизни, ее материнское происхождение,  ее отказ  от
закона  и духа, ее оставленность  и тайнаЯ,  всегда присутствующаЯ  близость
смерти давно глубоко  проникли и запечатлелись в душе ѓольдмунда. ’о,  что в
нем все-таки жили дух и волЯ, что он все-таки  был  художником,  делало  его
жизнь богатой  и трудной.  ‹юбаЯ жизнь  ведь становилась  богатой и цветущей
только  благодарЯ  раздвоению  и противоречию.  —то  значили бы  рассудок  и
благоразумие, не ведающие  упоениЯ, что были бы чувственные желаниЯ, если бы
за ними не стоЯла смерть, и что была бы любовь без вечной смертельной вражды
полов?
     ‹ето и осень клонились к концу, трудно приходилось ѓольдмунду в скудные
месЯцы, в упоении бродил он во времЯ  приЯтной благоуханной  весны,  времена
года так  быстро  сменЯли  друг друга,  так  быстро  высокое  летнее  солнце
спускалось опЯть. ел год за годом, и казалось,  будто ѓольдмунд забыл,  что
на земле есть  что-то  другое, кроме голода и любви и этой безмолвной жуткой
торопливости   времен  года;   он   совершенно  погрузилсЯ   в  материнский,
инстинктивный первобытный мир.  Ќо в каждой грезе и каждый раз раздумываЯ на
отдыхе,  глЯдЯ на цветущие и увЯдающие  долины, он был полон созерцаниЯ, был
художником, страдал от мучительной тоски, заклинаЯ  духом и наполнЯЯ смыслом
дивную текучую бессмыслицу жизни.
     Ћднажды ему повстречалсЯ товарищ, после кровавого случаЯ с  ‚иктором он
никогда больше не странствовал иначе как один, тот незаметно присоединилсЯ к
нему,  и он никак не мог  от него отделатьсЯ.  Џравда,  он  был не похож  на
‚иктора, он шел паломником в ђим, это был еще молодой человек в рЯсе и шлЯпе
паломника, звали его ђоберт,  он был родом с Ѓоденского озера. ќтот человек,
сын ремесленника, какое-то времЯ училсЯ у монахов ордена свЯтого ѓалла,  еще
мальчиком вбил  себе  в го лову паломничество в ђим и, будучи преданным этой
любимой  идее,  использовал  первую  же  возможность  ее  осуществить.  ќтой
возможностью  оказалась  смерть  отца,  в  мастерской  которого  он  работал
столЯром.  …два старика похоронили,  ђоберт  объЯвил  матери  и сестре,  что
теперь ничто не удержит  его от исполнениЯ  своего желаниЯ и  во  искупление
своих  и отцовских грехов он отправитсЯ паломником  в ђим. Ќапрасно сетовали
женщины,  напрасно бранили  его,  он настоЯл на своем  и  вместо того, чтобы
заботитьсЯ   об   обеих  женщинах,   отправилсЯ   в  путь  без  материнского
благословениЯ,  под  злобные  ругательства  сестры. —то  его гнало,  так это
прежде  всего  желание  странствовать  да поверхностнаЯ набожность, то  есть
склонность к пребыванию вблизи церковных мест и духовных учреждений, радость
от церковной службы,  крещений,  похорон, мессы,  запаха  ладана  и  горЯщих
свечей. Ћн знал немного по- латыни, но не к учености стремилась его  детскаЯ
душа,  а  к  покою  и  тихой  мечтательности  под  сенью  церковных  сводов.
Њальчиком-служкой  он страстно  отдавалсЯ службе. ѓольдмунд  не принимал его
особенно всерьез и все-таки полюбил, чувствуЯ себЯ немного родственным ему в
инстинктивном  стремлении  к  странствиЯм  и  неизвестному.  €так,   ђоберт,
довольный, отправилсЯ тогда странствовать и добралсЯ-таки до ђима, пользуЯсь
гостеприимством бесчисленных монастырей  и аббатств, посмотрел  горы  и  юг,
очень  хорошо  чувствуЯ себЯ в  ђиме  среди  всех  церквей  и  благочестивых
мероприЯтии, прослушал  сотни  месс и поклонилсЯ  самым знаменитым  и  самым
свЯтым  местам,  надышавшись  запахом  ладана больше, чем полагалось  за его
мелкие юношеские грехи  и грехи его отца. ѓод или больше  он отсутствовал, а
когда наконец вернулсЯ  и вошел  в отчий дом, его встретили не  как блудного
сына, сестра же за  это  времЯ освоила  домашние обЯзанности и права, нанЯла
усердного помощника столЯра и вышла замуж, управлЯЯсь  с  домом и мастерской
так ловко, что после короткого пребываниЯ там  вернувшийсЯ почувствовал себЯ
лишним, и никто не уговаривал его остатьсЯ, когда он вскоре  опЯть заговорил
об  новом путешествии.  Ћн не был  в  обиде,  позволил себе  взЯть c  матери
несколько   сбереженных   грошей,  нарЯдилсЯ  опЯть  в  костюм  паломника  и
отправилсЯ в странствие без цели,  через всю империю, полудуховный странник.
Њедные памЯтные монеты  из известных паломнических  мест и  освЯщенные четки
позвЯкивали на нем.
     €так,  он  повстречалсЯ  с ѓольдмундом,  прошел одиндень вместе  с ним,
обмениваЯсь  странническими  воспоминаниЯми, потерЯлсЯ в ближайшем  городке,
попадалсЯ  ему снова  то  тут,  то  там и,  наконец,  совсем  осталсЯ с ним,
покладистый и услужливый спутник. ѓольдмунд нравилсЯ ему очень, он домогалсЯ
его вниманиЯ мелкими услугами, восхищалсЯ его знаниЯми, его смелостью, умом,
ему полюбились его здоровье, сила  и искренность. Ћни привыкли друг к другу,
потому что