но
длинные пальцы -  Я  легко беру  квартдециму,  даже  две  октавы,  а  это  в
соединении с  необычайной беглостью и  гибкостью пальцев  и  составлЯет весь
секрет  фортепьЯнной  игры.  Џреподаватель музыки  проливал  слезы  радости,
открыв у  своего ученика великолепные прирожденные способности.  ‡а короткий
срок Я  достиг того,  что  без  запинки играю обеими руками пассажи тридцать
вторыми,  шестьдесЯт четвертыми,  сто  двадцать  восьмыми,  одинаково хорошо
делаю  трели всеми пальцами,  перескакиваю вверх и  вниз  через три,  четыре
октавы так  же  ловко,  как прежде с  дерева на  дерево,  и  потому считаюсь
величайшим  в  мире  виртуозом.  ‚се  существующие фортепьЯнные произведениЯ
слишком легки длЯ менЯ,  поэтому Я сам сочинЯю сонаты и концерты.  Џисать за
менЯ tutti длЯ  концертов все-таки приходитсЯ моему учителю музыки,  ибо кто
же еще станет возитьсЯ со всей этой массой инструментов и прочей дребеденью!
‚едь  tutti  в  концертах  -  это  неизбежное  зло  и,  кроме  того,  паузы,
позволЯющие солисту передохнуть или  набратьсЯ сил длЯ новых трюков.  џ  уже
договорилсЯ с  одним  фортепьЯнным мастером об  изготовлении нового роЯлЯ  с
девЯтью или  десЯтью октавами.  ђазве  гений может ограничивать себЯ  жалким
пространством в семь октав?  Љроме обыкновенных струн,  турецкого барабана и
литавр,  он должен пристроить к роЯлю трубу,  а также и флажолетный регистр,
насколько возможно подражающий щебетанию птиц.  ’ы  видишь,  милаЯ Џипи,  до
каких  возвышенных  мыслей  додумываетсЯ человек  с  образованием и  вкусом!
Џрослушав много певцов,  имевших большой успех, Я почувствовал непреодолимое
желание петь,  хотЯ мне и казалось,  что природа,  к несчастью,  лишила менЯ
необходимых длЯ этого качеств.  Ќо  Я  не мог не рассказать о  своем желании
одному известному певцу,  моему близкому другу,  и  пожаловалсЯ ему на  свой
неблагодарный голос. Џевец заключил менЯ в объЯтьЯ и восторженно воскликнул:
"‚ы  счастливейший человек!  ‘  вашими музыкальными способностЯми,  с  такой
гибкостью голоса, давно мною замеченными, вы рождены быть величайшим певцом,
- ведь самое большое затруднение устранено! ‡найте же: ничто так не противно
подлинному вокальному искусству,  как  хороший,  естественно звучащий голос.
Њне  стоит  многих  трудов  устранить этот  недостаток у  молодых  учеников,
действительно обладающих голосом. —ерез некоторое времЯ Я обычно и добиваюсь
этого,  заставлЯЯ  их  избегать  протЯжного  пениЯ,  прилежно  упражнЯтьсЯ в
труднейших руладах,  далеко превосходЯщих диапазон человеческого голоса,  и,
главным   образом,   усиленно  разрабатывать  фальцет,   ЯвлЯющийсЯ  основой
настоЯщего художественного пениЯ.  ‘амый сильный голос не выдерживает такого
трудного испытаниЯ.  Ќо на вашем пути,  многоуважаемый, нет никаких преград.
—ерез короткий срок вы будете величайшим певцом из всех существующих!"  ќтот
человек  был  прав.  Џонадобилось очень  немного упражнений,  чтобы  развить
великолепный фальцет и  высокую технику,  позволЯющую мне  на  одном дыхании
издавать сто  звуков,  чем  Я  завоевал шумный успех у  настоЯщих знатоков и
затмил ничтожных теноров: они кичились своими грудными голосами, а сами едва
умели  сделать  один  мордент{312}!  Њой  маэстро сначала обучил  менЯ  трем
довольно  сложным  методам  пениЯ.  Ћни  заключают в  себе  всю  премудрость
художественного исполнениЯ,  так  что  их  можно  применЯть на  разные лады,
целиком  или  по  частЯм,  повторЯть бесчисленное множество раз,  подгонЯЯ к
генерал-басу  различных  арий,  и  вместо  созданных  композиторами  мелодий
преподносить в различных видоизменениЯх только эти методы.  џ не в состоЯнии
описать тебе,  дорогаЯ,  какой оглушительный успех выпал на  мою долю именно
благодарЯ  применению  этих  методов,  но  ты,  конечно,  поймешь,  что  мои
врожденные,  природные  музыкальные способности необыкновенно облегчили  мою
трудную задачу.  Ћ моих сочинениЯх Я уже говорил тебе;  однако,  исключаЯ те
случаи, когда Я хочу создать длЯ себЯ произведениЯ, достойные моего гениЯ, Я
охотно  предоставлЯю композиторский труд  всЯкой мелкой сошке,  существующей
лишь длЯ того, чтобы служить виртуозам - то есть изготовлЯть произведениЯ, в
которых мы можем блеснуть нашим искусством. „олжен признатьсЯ, что партитура
- вещь  совсем особого рода.  Њногоразличные инструменты,  их  гармоническое
созвучие имеют свои законы; но длЯ гениЯ, длЯ виртуоза все это слишком пошло
и скучно. Ћднако, чтобы заслужить всеобщее уважение - а в этом и заключаетсЯ
высшаЯ  жизненнаЯ мудрость,  -  следует если  не  быть,  то  хоть  слыть  за
композитора -  этого довольно.  …сли,  например, в каком-нибудь обществе Я с
большим   успехом  исполнЯю  арию   композитора,   в   этот   момент   здесь
присутствующего, и если публика готова приписать ему часть моего успеха, то,
глЯдЯ мрачным проникновенным взглЯдом -  при  моем своеобразном облике такие
взглЯды мне чрезвычайно хорошо удаютсЯ,  - Я небрежно бросаю фразу: "‚ самом
деле,  пора  и  мне  заканчивать  мою  новую  оперу".  ќто  замечание  снова
возбуждает общий восторг, и композитор, создатель действительно законченного
произведениЯ,  забыт.  ‚ообще гению следует как можно больше выставлЯть себЯ
напоказ, заЯвлЯть, что все в искусстве кажетсЯ ему незначительным и жалким в
сравнении с  тем,  что он лично мог бы создать во всех его видах,  а также в
науке,  если  бы  только захотел и  если бы  люди были достойны его  усилий.
Џолное  презрение  к  стремлениЯм других,  убежденность,  что  далеко-далеко
оставлЯешь позади тех, кто творит в тишине, не возвещаЯ об этом громогласно,
величайшее самодовольство,  вызываемое тем,  что  все  даетсЯ без  малейшего
напрЯжениЯ!  ‚се  это  -  неоспоримые признаки  высокой  гениальности,  и  Я
счастлив, что ежедневно, ежечасно их в себе наблюдаю.
     ’еперь,  нежнаЯ подруга, ты можешь Ясно себе представить мое счастливое
состоЯние,  вызванное высокой моей образованностью.  Ќо могу ли Я  скрыть от
тебЯ  хоть  малейшую  сердечную заботу?  Њогу  ли  Я  умолчать  о  том,  что
совершенно неожиданно со  мною случаютсЯ известного рода припадки и  выводЯт
менЯ  из  блаженного покоЯ,  услаждающего мои  дни?  Џраведное  небо,  какое
огромное влиЯние оказывает на всю нашу жизнь воспитание в ранние годы жизни!
‘праведливо утверждают:  трудно  искоренить то,  что  ты  всосал  с  молоком
матери.  Љакой вред нанесло мне дикое скаканье по  горам и  лесам!  Ќедавно,
изысканно  одетый,  Я  гулЯл  по  парку  с  друзьЯми.  ЋстанавливаемсЯ перед
великолепным,  высоким,  стройным  ореховым  деревом.  Ќепреодолимое желание
затуманивает мой  рассудок...  Ќесколько ловких  прыжков  -  и  Я  на  самой
верхушке,  качаюсь на  ветках и  рву орехи.  Њой отчаЯнный поступок встречен
возгласами удивлениЯ  присутствующих.  Љогда  Я,  вспомнив  о  приобретенной
культуре, котораЯ не дозволЯет подобной несдержанности, спустилсЯ вниз, один
молодой человек,  очень менЯ уважающий,  сказал: "ќ, милейший господин Њило,
какие у  вас  проворные ноги!"  Њне  было очень стыдно.  €ногда Я  с  трудом
превозмогаю  желание  показать  свою  ловкость  и  поупражнЯтьсЯ в  метании.
Џредставь себе,  милаЯ  малютка,  что  недавно за  одним  званым  ужином это
желание столь властно овладело мною,  что Я  вдруг швырнул Яблоко на  другой
конец стола и попал в парик сидевшего там коммерции советника, старого моего
покровителЯ,  что навлекло на менЯ тысЯчу неприЯтностей.  ‚се-таки Я надеюсь
понемногу освободитьсЯ от этих пережитков прежнего дикого состоЯниЯ.
     …сли ты еще не настолько овладела культурой,  нежнаЯ моЯ подруга, чтобы
прочесть  это  письмо,   то  пусть  благородный,   уверенный  почерк  твоего
возлюбленного побудит тебЯ  научитьсЯ читать.  ’огда  содержание этих  строк
послужит тебе мудрым наставлением,  как за это дело принЯтьсЯ и  как достичь
душевного покоЯ  и  удовлетворениЯ,  кои  способна  породить только  высокаЯ
культура,  а она,  в свою очередь, приобретаетсЯ благодарЯ врожденному уму и
общению с  образованными и  мудрыми людьми.  ’ысЯчу  раз  шлю  тебе  привет,
дорогаЯ подруга.

                Ќе верь, что солнце Ясно,
                —то звезды - рой огней,
                —то правда лгать не властна,
                Ќо верь любви моей*.{314}
                                                        ’вой верный до гроба
                                                                       Њило,
                              бывшаЯ обезьЯна, ныне частный артист и ученый.
     ______________
     * Џеревод Њ.‹озинского.


                            5. ‚ђЂѓ Њ“‡›Љ€{314}

     Љак  чудесно,  когда человек до  такой степени весь  проникнут музыкой,
что,  словно вооруженный нездешней силой,  легко и  весело овладевает самыми
громоздкими   музыкальными   сооружениЯми,   построенными   композитором  из
бесчисленного  количества  нот   и   звуков  разнообразнейших  инструментов,
воспринимает эту музыку умом и рассудком, но без особого душевного волнениЯ,
без  всЯких  болезненных приступов  страстного  восторга  и  душераздирающей
тоски.  Љак  горЯчо может  он  тогда восхищатьсЯ виртуозностью исполнителЯ и
даже  без  опаски  громко выражать эту  рвущуюсЯ наружу радость.  Ћ  великом
счастье самому быть виртуозом лучше не  думать,  иначе Я  еще  сильнее начну
горевать  о  том,  что  совершенно лишен  способностей к  музыке,  отчего  и
проистекает  моЯ  невероЯтнаЯ  беспомощность  в  этом  дивном  искусстве,  к
сожалению выказаннаЯ мною с самого детства.
     Ћтец мой несомненно был хорошим музыкантом.  ‡ачастую он  просиживал за
большим роЯлем до глубокой ночи, и когда в нашем доме устраивались концерты,
он  играл  очень  длинные вещи,  а  другие  кое-как  ему  аккомпанировали на
скрипках,  контрабасах,  флейтах и валторнах. Љогда доигрывали одну из таких
длинных пьес,  все  очень громко кричали:  "Ѓраво,  браво!  Љакой прекрасный
концерт!  Љакое  совершенное,  искусное исполнение!"  -  и  с  благоговением
произносили имЯ  ќммануила  Ѓаха{315}.  Ћднако  отец  всегда  так  гремел  и
барабанил, что мне казалось, будто это вовсе не музыка, - она представлЯлась
мне трогательной мелодией,  -  будто отец играет просто ради забавы и другие
тоже забавлЯютсЯ.  ‚ таких случаЯх менЯ всегда одевали в праздничное платье,
Я  сидел  на  высоком  стульчике рЯдом  с  матерью  и  слушал,  стараЯсь  не
шевелитьсЯ. ‚ремЯ тЯнулось невыносимо медленно; Я бы не мог этого выдержать,
если бы  менЯ не развлекали странные гримасы и  смешные движениЯ музыкантов.
Ћсобенно хорошо  запомнилсЯ мне  один  старый адвокат,  который всегда сидел
рЯдом с  отцом и играл на скрипке;  говорили,  что он необычайный энтузиаст,
что  музыка доводит его  до  умопомешательства,  что гениальные произведениЯ
ќммануила Ѓаха,  ‚ольфа, Ѓенды вызывают у него безумную экзальтацию и потому
он не попадает в  тон и не держит такта.  ќтот человек и сейчас стоит у менЯ
перед  глазами.  Ћн  носил  сюртук  цвета  сливы  с  золочеными  пуговицами,
маленькую серебрЯную шпагу и рыжеватый,  слегка напудренный парик,  на конце
которого  болталсЯ  маленький  кошелек.  Ђдвокат  все  делал  с  неописуемой
комической серьезностью.  "Ad opus!"*  -  любил он восклицать в  тот момент,
когда отец  расставлЯл на  пюпитрах ноты.  Џотом брал  скрипку правой рукой,
левой снимал парик и  вешал его  на  гвоздь.  €граЯ,  он  все  ниже  и  ниже
склонЯлсЯ к  нотам;  красные глаза его сверкали и выкатывались из орбит,  на
лбу выступали капли пота.  ‘лучалось, что он кончал играть раньше остальных,
чему  крайне  удивлЯлсЯ,  и  очень  злобно на  всех  поглЯдывал.  Њне  часто
казалось,  что скрипка его издает звуки,  похожие на  те,  которые соседский
Џетер,  испытываЯ с  естественнонаучной целью музыкальные способности кошек,
извлекал из нашего домашнего кота, ловко прищемлЯЯ ему хвост, за что и бывал
бит  отцом  (Я  разумею Џетера).  ‘ловом,  сливоцветный адвокат -  звали его
Њузевий - вполне вознаграждал менЯ за смирное сидение: менЯ крайне забавлЯли
его гримасы, смешные прыжки и даже его пиликанье.
     ______________
     * ‡а дело! (лат.)

     Ћднажды он  произвел настоЯщий переполох.  ‚се бросились к  нему,  отец
выскочил из-за роЯлЯ,  -  думали,  что с адвокатом страшный припадок: дело в
том,  что  он  сначала стал  слегка  трЯсти  головой,  потом  в  нарастающем
crescendo продолжал дергать  ею  все  сильнее и  сильнее и  при  этом,  водЯ
смычком по струнам,  производил неприЯтнейшие звуки,  щелкал Языком и  топал
ногами.  Ћказалось,  что виною всему была маленькаЯ назойливаЯ муха: жужжа и
кружась на  одном месте с  невозмутимой настойчивостью,  она садилась на нос
адвокату,  хотЯ он  и  отгонЯл ее  тысЯчу раз.  ќто  и  привело его в  дикое
бешенство.
     €ногда сестра моей матери пела какую-нибудь арию.  Ђх,  как Я радовалсЯ
этому!  џ очень любил тетушку. Ћна много со мной возилась и часто прекрасным
своим голосом,  проникавшим мне  в  душу,  пела мне чудесные песни.  Ћни так
запечатлелись у менЯ в уме и сердце, что Я и теперь могу тихонько их напеть.
’е   вечера,   когда   тетушка  исполнЯла  арии   ѓассе,   ’раэтты{316}  или
какого-нибудь  другого  композитора,  были  особенно праздничными -  в  этих
случаЯх адвокату не разрешали играть.  Љогда играли вступление и тетушка еще
не начинала петь,  у менЯ уже замирало сердце,  необычайное -  и радостное и
печальное -  чувство охватывало менЯ с  такою силой,  что  Я  едва сдерживал
себЯ.  Ќо стоило тетушке пропеть одну только фразу,  как Я принималсЯ горько
плакать и,  напутствуемый отцовской бранью,  изгонЯлсЯ из  залы.  —асто отец
спорил с  тетушкой:  она утверждала,  что мое поведение объЯснЯетсЯ вовсе не
тем,  что  музыка действует на  менЯ  неприЯтным,  отталкивающим образом,  а
скорее  чрезмерной моей  впечатлительностью.  Ќо  отец  называл менЯ  глупым
мальчишкой,  который выражает свое неудовольствие воем,  словно какой-нибудь
антимузыкальный пес.  ‡ащищаЯ менЯ  и  даже приписываЯ мне  глубоко сокрытое
музыкальное  чувство,   тетушка   главным   образом   основывалась  на   том
обстоЯтельстве,   что  очень  часто,  когда  отец  случайно  оставлЯл  роЯль
открытым,  Я  целыми часами подбирал благозвучные аккорды и  находил в  этом
удовольствие.  …сли  мне  удавалось нажать обеими руками три,  четыре,  даже
шесть клавиш,  издававших чудесные,  нежные звуки,  то Я без устали повторЯл
эти полюбившиесЯ мне аккорды.  џ клал голову на крышку роЯлЯ, закрывал глаза
и переселЯлсЯ в другой мир;  но потом начинал горько плакать,  сам не знаЯ -
от радости или от горЯ. ’етушка часто менЯ подслушивала и умилЯлась, отец же
считал все это детской шалостью. Џо-видимому, оба они, не только в отношении
менЯ,  но и по другим вопросам,  в особенности касающимсЯ музыки,  держались
противоположных мнений.  ’етушке  очень  нравились музыкальные произведениЯ,
написанные  преимущественно итальЯнскими  композиторами,  -  просто  и  безо
всЯкой  пышности.   Ћтец,  будучи  человеком  резким,  считал  такую  музыку
пустозвонной и  неспособной завладеть вниманием слушателЯ.  Ћтец  все  времЯ
толковал о рассудке,  тетушка -  о чувстве.  Ќаконец она добилась того,  что
отец взЯл мне в учителЯ музыки старого кантора, исполнЯвшего партию альта на
наших домашних концертах. Ќо - праведное небо! ‘коро выЯснилось, что тетушка
менЯ переоценила,  отец,  напротив, оказалсЯ прав. Љак утверждал кантор, мне
никак нельзЯ было отказать в чувстве ритма, в способности усваивать мелодию.
Ќо  все  портила моЯ необычайнаЯ неповоротливость.  Љогда надо было разучить
упражнение, Я садилсЯ за роЯль с твердым намерением быть прилежным, но очень
скоро заводил свою  игру в  аккорды и  дальше этого не  шел.  ‘  неописуемым
трудом разучил Я несколько тональностей, пока не дошел до безнадежно трудной
с четырьмЯ диезами.  „о сих пор отлично помню,  что она называетсЯ E-dur! Ќа
нотном  листе  большими  буквами  было  написано:  "Scherzando presto"{317}.
Љантор  проиграл  эту  пьеску,   и  мне  очень  не  понравилсЯ  ее  какой-то
подпрыгивающий,   отрывистый   характер.   Ђх,   скольких   слез,   скольких
поощрительных шлепков злополучного кантора стоило мне  это проклЯтое presto!
Ќаконец  наступил страшный длЯ  менЯ  день,  когда  Я  должен  был  блеснуть
приобретенными мною познаниЯми и сыграть все разученные пьески перед отцом и
его  музыкальными друзьЯми.  џ  все  знал хорошо,  кроме ужасного E-dur'ного
presto. Ќакануне вечером Я, ожесточившись, сел за роЯль и решил во что бы то
ни стало сыграть эту вещь без ошибки. ‘ам не знаю, как случилось, что Я стал
играть на клавишах, находившихсЯ совсем рЯдом с теми, которые мне полагалось
нажимать. ќто мне удалось - пьеса сразу сделалась легче, и Я не пропустил ни
одной ноты,  хотЯ играл на  других клавишах.  Њне даже показалось,  что вещь
стала звучать гораздо красивее,  чем когда ее играл мне кантор.  Ќа сердце у
менЯ стало легко и  весело.  Ќа следующий день Я  смело сел за роЯль и бодро
заиграл свои пьески.  Ћтец по  временам восклицал:  "Ќе  ожидал,  не  ожидал
этого!"  Љогда  Scherzo было  сыграно,  кантор  очень  ласково сказал:  "ќто
труднаЯ  тональность  E-dur";  a  отец  обратилсЯ  к  присутствующему  здесь
приЯтелю: "Џосмотрите, как хорошо усвоил мальчик трудную тональность E-dur".
- "€звините,  уважаемый,  -  возразил приЯтель.  - ќто F-dur". - "„а нет же,
нет",  -  спорил отец.  "Љонечно,  да, - настаивал приЯтель. - ‘ейчас мы это
проверим".  Ћба подошли к роЯлю. "‘мотрите", - торжествующе воскликнул отец,
указываЯ на  четыре диеза.  "Ђ все-таки мальчик играл в  F-dur",  -  твердил
приЯтель.   џ   должен  был  еще  раз  сыграть  пьесу  и  сделал  это  очень
непринужденно. Њне было не совсем Ясно, о чем они так серьезно спорили. Ћтец
взглЯнул на  клавиши,  и  едва  Я  взЯл  несколько нот,  как  отцовскаЯ рука
схватила менЯ за ухо.  "‘умасбродный,  глупый мальчишка!" -  закричал он вне
себЯ от гнева.  Љрича и плача,  Я убежал прочь,  и этим навсегда закончились
мои занЯтиЯ музыкой. ’етушка находила, что, сыграв пьесу без ошибок в другой
тональности,  Я  выказал подлинный музыкальный талант.  Ќо  Я  и  сам теперь
думаю,  что отец был прав,  отказавшись учить менЯ играть на  каком бы то ни
было инструменте,  ибо моЯ неповоротливость,  отсутствие гибкости и ловкости
пальцев все равно не привели бы ни к чему.
     ЉажетсЯ,   это  отсутствие  гибкости  свойственно  и   моим  умственным
способностЯм.  Ћчень  часто,  слушаЯ игру  признанных виртуозов,  вызывающую
общий шумный восторг,  Я испытываю скуку, отвращение, тоску, и, поелику Я не
могу удержатьсЯ и  честно высказываю свое мнение,  вернее,  Ясно выражаю мое
внутреннее ощущение,  Я  предаю себЯ на  осмеЯние благонамеренной,  упоенной
музыкой толпы.  ђазве так не случилось совсем недавно, когда один знаменитый
пианист проездом посетил наш  город  и  должен  был  играть  у  одного моего
приЯтелЯ? "‘егоднЯ, дорогой мой, - сказал он мне, - вы, наверное, излечитесь
от неприЯзни к музыке. ‚ы будете восхищены, потрЯсены игрой знаменитого Y.!"
Џо нечаЯнности на концерте Я оказалсЯ возле самого роЯлЯ. ‡наменитый виртуоз
принЯлсЯ раскатывать звуки вверх и вниз по клавишам, поднЯл страшный грохот,
и  это длилось так долго,  что мне стало дурно,  у  менЯ закружилась голова.
‚скоре мое внимание привлекло нечто другое: совсем не слушаЯ исполнителЯ, Я,
должно быть,  очень  пристально смотрел на  роЯль,  потому что,  как  только
пианист перестал греметь и  бесноватьсЯ,  приЯтель схватил менЯ  за  руку  и
воскликнул: "„а вы совсем окаменели! Ќу что, голубчик, чувствуете вы наконец
глубокое,   пленительное  воздействие  небесной  музыки?"   ’огда  Я  честно
призналсЯ,  что,  собственно говорЯ,  очень мало слушал пианиста,  а от души
забавлЯлсЯ,  глЯдЯ,  как  быстро  опускались  и  поднимались молоточки,  как
пробегал  по  их  суставам  резвый  огонь.  ‚  ответ  на  мое  признание все
разразились хохотом.
     ‘коль  часто  называют менЯ  бесчувственным,  бессердечным,  бездушным,
замечаЯ,  что Я  тотчас убегаю вон из  комнаты,  как только открывают крышку
роЯлЯ или какаЯ-нибудь дама берет в руки гитару и,  откашливаЯсь, собираетсЯ
запеть,  ибо Я наверное знаю,  что от обычной домашней музыки мне становитсЯ
дурно и у менЯ на самом деле расстраиваетсЯ желудок.  ќто сущее наказание, и
за это менЯ презирают в изысканном обществе. џ хорошо знаю, что такой голос,
как у моей тетушки, такое пение глубоко проникают мне в сердце и будЯт в нем
невыразимое чувство:  оно кажетсЯ мне неземным блаженством,  и  потому Я  не
могу определить его земными словами.  Ќо именно потому, слушаЯ такую певицу,
Я  не в  силах выражать свое восхищение громогласно,  как другие.  џ  молчу,
прислушиваЯсь к  своему  сердцу,  в  котором еще  звучит пенье  замолкнувшей
певицы.  € за это менЯ обвинЯют в холодности,  бесчувствии,  называют врагом
музыки!
     —ерез дорогу от менЯ живет концертмейстер. Љаждый четверг у него играют
квартеты.  ‚ летнее времЯ до менЯ доноситсЯ малейший звук:  обычно играют по
вечерам,  когда затихает улица,  и  при раскрытых окнах.  џ сажусь на диван,
слушаю с  закрытыми глазами и  блаженствую.  Ќо  только во  времЯ исполнениЯ
первого квартета. ‡вуки следующего начинают смешиватьсЯ, как будто борютсЯ с
еще живущими во мне мелодиЯми первого квартета.  ’ретий Я уже не в состоЯнии
слушать и бегу прочь.  Љонцертмейстер не один раз менЯ высмеивал за то,  что
музыка  обращает менЯ  в  бегство.  џ  слышал,  что  они  играют  подрЯд  по
шесть-восемь таких квартетов,  и  искренне удивлЯлсЯ необычайной крепости их
духа,  внутренней музыкальной силе,  которые  необходимы длЯ  одновременного
восприЯтиЯ такого  большого количества музыки и  длЯ  того,  чтобы  в  своем
исполнении воплотить в жизнь все глубоко прочувствованное и продуманное.  ’о
же самое случаетсЯ со мною на концертах, где очень часто перваЯ прослушаннаЯ
симфониЯ вызывает во мне такое смЯтение, что длЯ всего остального Я перестаю
существовать.  „а,  иногда  перваЯ часть  так  менЯ  возбуждает,  так  мощно
потрЯсает,  что  мне хочетсЯ уйти от  людей,  чтобы пристальнее вглЯдетьсЯ в
причудливые,  пленительные видениЯ,  примкнуть  к  их  диковинному танцу  и,
очутившись среди них, стать им подобным. ’огда мне чудитсЯ, что прослушаннаЯ
музыка -  это Я  сам.  Џоэтому Я никогда не справлЯюсь об имени композитора:
это  мне  совершенно безразлично.  Њне  представлЯетсЯ,  будто где-то  очень
высоко движетсЯ бесплотное нечто и  будто Я  сам участвовал в создании этого
чуда.
     ‚се это Я  пишу только длЯ себЯ.  € вдруг мне делаетсЯ жутко,  страшно:
что,  если мое природное простодушие и  откровенность заставЯт менЯ об  этом
проговоритьсЯ?  Љак жестоко буду Я осмеЯн! Ќекоторые отъЯвленные музыкальные
головорезы станут,  пожалуй,  сомневатьсЯ, в здравом ли Я уме. Љогда Я после
первой симфонии спешу выйти вон из  залы,  мне кричат вслед:  "‚от он бежит,
враг музыки!" -  и жалеют менЯ,  ибо в наше времЯ общество вправе требовать,
чтобы  каждый  образованный человек не  только умел  изЯщно раскланиватьсЯ и
рассуждать о  том,  чего он не понимает,  но и  любил музыку и занималсЯ ею.
Ќесчастье мое в  том,  что от этих занЯтий Я  принужден спасатьсЯ бегством в
одиночество,  где вечно бушующаЯ стихиЯ извлекает чудесные звуки из  шелеста
дубовых  листьев  над  моей  головой,  из  журчаниЯ ручьЯ;  они  таинственно
переплетаютсЯ с мелодиЯми,  живущими в глубине моего существа,  и,  внезапно
загораЯсь,  воплощаютсЯ в  дивную музыку.  ‚  опере мне  также весьма сильно
вредит  моЯ  ужаснаЯ  неспособность  быстро  усваивать  музыку.  €ногда  мне
кажетсЯ,  что все это не более как приЯтный музыкальный шум,  - он прекрасно
разгонЯет скуку,  еще  лучше  -  грустное  настроение,  наподобие того,  как
отгонЯют от каравана диких зверей,  изо всех сил ударЯЯ в литавры и цимбалы.
Ќо когда чувствуешь, что действующие лица оперы не могут говорить иначе, как
могучим Языком музыки,  что  волшебное царство открываетсЯ перед тобою,  как
восходЯщаЯ звезда,  тогда Я не в силах противитьсЯ урагану - он подхватывает
менЯ, грозЯ швырнуть в бесконечность. ’акие оперы Я слушаю по нескольку раз,
и  все светлее и  лучезарнее становитсЯ у менЯ на душе,  образы выплывают из
густого тумана, обступают менЯ, и Я чувствую их дружескую ласку, и мы вместе
уносимсЯ куда-то в блаженном порыве.  "€фигению" ѓлюка Я прослушал, пожалуй,
раз  пЯтьдесЯт.  ЌастоЯщие знатоки  музыки  справедливо смеютсЯ над  этим  и
говорЯт:  "ќту оперу мы  раскусили с  первого раза,  а  прослушав в  третий,
пресытились ею".
     ‡лой  демон  преследует менЯ,  принуждает невольно  делатьсЯ смешным  и
выставлЯть в  комическом виде свое враждебное отношение к  музыке.  Ќа днЯх,
желаЯ сделать любезность приезжему другу,  Я  пошел с  ним в  театр.  „авали
оперу, и в то времЯ как на сцене производили ничего не говорЯщий музыкальный
шум,  Я  стоЯл в  глубокой задумчивости.  ‚  эту минуту сосед толкнул менЯ и
сказал:  "Љакое превосходное место!" џ подумал -  да в тот момент Я и не мог
подумать ничего другого,  -  что сосед говорит о месте в партере, где мы как
раз находились, и совершенно чистосердечно ответил: "„а, место хорошее, хотЯ
немножко сквозит!"  ‘обеседник мой долго смеЯлсЯ,  и  анекдот о враге музыки
облетел весь город.  ‚сюду менЯ поддразнивали сквознЯком в  опере,  а ведь Я
был прав.
     Љто  поверит,  что  все-таки  на  свете существует настоЯщий,  истинный
музыкант,   и   сейчас  разделЯющий  мнение  тетушки  о   моих   музыкальных
способностЯх?
     ‚  самом  деле,  никто  не  придаст  большого  значениЯ приговору этого
музыканта,  если Я объЯвлю,  что это не кто иной, как капельмейстер €оганнес
Љрейслер, которого достаточно ославили за его чудачества. Ќо Я-то сам немало
горжусь тем,  что  он  не  гнушалсЯ петь и  играть,  повинуЯсь велению моего
внутреннего чувства,  и музыка его радует и возвышает менЯ. Ќа днЯх, когда Я
пожаловалсЯ ему на  свою музыкальную беспомощность,  он  сравнил менЯ с  тем
учеником в храме ‘аисском{321},  который хоть и казалсЯ более неловким,  чем
остальные ученики,  все-таки нашел чудесный камень, столь усердно, но тщетно
разыскиваемый другими.  џ  не  понЯл его,  так как он  ссылалсЯ на сочинениЯ
Ќовалиса, а Я их не читал. ‘егоднЯ Я послал за ними в библиотеку, но, должно
быть, не получу их, они замечательны, и, следовательно, ими зачитываютсЯ.
     Ќет,  Я  все-таки получил Ќовалиса -  два небольших тома.  Ѓиблиотекарь
просил передать мне,  что Я  могу держать их сколько угодно,  так как на них
совсем нет  спроса.  Ћн  не  мог  сразу найти этих книг потому,  что куда-то
заложил их,  считаЯ никому не  нужными.  Џосмотрю-ка  Я  сейчас,  что  такое
случилось с учениками в ‘аисе.


        6. ЋЃ Ћ„ЌЋЊ €‡ђ…—…Ќ€€ ‘ЂЉЉ€Ќ€
                 € ’ЂЉ ЌЂ‡›‚Ђ…Њ›• Њ“‡›ЉЂ‹њЌ›• ќ””…Љ’Ђ•{321}

     ‚от что рассказываетсЯ в  музыкальном словаре ѓербера{321} о знаменитом
‘аккини{321}.  Љогда ‘аккини был в  ‹ондоне и  обедал у  известного гобоиста
‹ебрена{321},  кто-то  повторил обвинение,  которое немцы  и  французы часто
предъЯвлЯют  итальЯнским  композиторам,   -   что   последние   недостаточно
модулируют.  "Њы модулируем в церковной музыке,  -  сказал ‘аккини.  - ‡десь
внимание не рассеиваетсЯ сценическим действием,  как это бывает в театре,  и
слушатель  может  легче  следить  за  искусными изменениЯми тональности.  Ќо
писать музыку длЯ театра надо проще и  понЯтнее,  надо умилЯть сердце,  а не
поражать ум. Ќадо быть понЯтным самому неискушенному слушателю. ’от, кто, не
менЯЯ  тональности,  подает  мелодию  в  измененном виде,  выказывает больше
таланта, нежели тот, кто менЯет тональность ежеминутно".
     ќтим  своим удивительным изречением ‘аккини определЯет все  направление
итальЯнской оперной музыки того времени.  €тальЯнцы не  додумались до  того,
что слово,  действие и  музыка в  опере должны сливатьсЯ в  одно целое и это
нераздельное  целое   должно   производить  на   слушателЯ   единое,   общее
впечатление.  Њузыка была длЯ них скорее случайной спутницей представлениЯ и
лишь  иногда выступала в  виде самостоЯтельного и  самодовлеющего искусства.
Џотому и случилось, что в итальЯнских операх, несмотрЯ на развитие действиЯ,
музыка оставалась невыразительной и  бледной,  и  только партии примадонны и
первого тенора в  их  так называемых сценах можно было счесть выразительной,
вернее,  настоЯщей  музыкой.  ‡десь  опЯть-таки  требовалось,  нисколько  не
сообразуЯсь с  ходом  театрального действиЯ,  блеснуть только пением,  часто
даже одним только вокальным мастерством.
     ‘аккини  не  признает за  оперной музыкой права  волновать и  потрЯсать
слушателЯ.  Ћн предоставлЯет это церковной музыке.  ‚ театре, по его мнению,
должны иметь  место только приЯтные или  хотЯ  бы  не  слишком захватывающие
чувства.  Ќе удивление хочет он возбуждать,  а тихую умиленность.  Љак будто
опера,  уже по самой своей природе, соединЯющей индивидуализированную речь с
всеобщим  музыкальным  Языком,   не  производит  величайшего  и  чрезвычайно
глубокого впечатлениЯ на человеческую душу.  Ќеобычайной простотой, а вернее
- монотонностью,   ‘аккини  хочет  сделатьсЯ  понЯтным  даже   неискушенному
слушателю.  Ќо  ведь именно в  том  и  заключаетсЯ поистине высшее искусство
композитора,  что  правдивостью выраженных чувств  он  трогает  и  потрЯсает
всЯкого слушателЯ,  как того требует тот или иной момент действиЯ, и что сам
он,  подобно поэту, создает такие моменты. ‚се средства, предоставленные ему
неисчерпаемым  богатством  музыки,   находЯтсЯ  в  его  распорЯжении,  и  он
пользуетсЯ ими,  поскольку они нужны ему длЯ художественной правды. € в этом
случае искуснейшие модулЯции,  их  быстраЯ смена  в  надлежащий момент будут
совершенно понЯтны  самому  неискушенному слушателю,  ибо  он  воспримет  не
техническую структуру,  что вовсе и  не важно,  а будет мощно захвачен самим
развитием действиЯ.  ‚ "„он †уане" статуЯ Љомандора произносит свое страшное
"да" в  основном тоне …{323},  а  композитор берет это E  как терцию от ‘  и
таким образом модулирует в C-dur.  ’он этот подхватывает ‹епорелло.  Ќи один
профан не поймет технической структуры этого перехода,  но содрогнетсЯ душою
вместе с  ‹епорелло.  ’ак же  мало будет думать об  этой структуре в  минуту
глубочайшего волнениЯ и музыкант,  стоЯщий на высокой ступени искусства, ибо
ему она раскрылась сразу и  теперь он  оказываетсЯ в  одинаковом положении с
профаном.
     ЌастоЯщаЯ   церковнаЯ   музыка,   то   есть   сопровождающаЯ  церковное
богослужение или,  можно сказать,  сама по себе ЯвлЯющаЯсЯ культом,  кажетсЯ
нам  неземной -  глаголом небес.  Џредчувствие высшего  существа,  зажженное
свЯщенными  звуками  в  человеческом сердце,  уже  есть  присутствие  самого
высшего  существа:   понЯтным  Языком  музыки  говорит  оно  о  беспредельно
прекрасном царстве веры и любви.  ‘лова,  сопутствующие мелодии,  случайны и
содержат,  как,  например,  в мессе,  большею частью образные представлениЯ.
‘емена  зла,  породившие людские страсти,  остались в  земной  жизни,  -  мы
отрешились от нее, и сама скорбь преобразилась в страстное томление о вечной
любви.  Ќе следует ли из этого само собой, что простые модулЯции, выражающие
тревожные,  смЯтенные чувства, должны быть прежде всего изгнаны из церковной
музыки,  ибо они подавлЯют душу и отЯгощают ее мирскими,  земными помыслами?
’аким образом,  изречение ‘аккини следует понимать в  обратном смысле,  хотЯ
он,  ссылаЯсь,  главным образом, на мастеров своей родины и, конечно, имеЯ в
виду  старейших,  под  модулированием в  церковной  музыке  разумеет  только
изобилие гармонического материала.  “слышав в Џариже произведениЯ ѓлюка, он,
должно быть,  переменил свое  мнение,  иначе не  написал бы,  противореча им
самим высказанному положению, сильную, глубоко захватывающую сцену проклЯтиЯ
в своей опере "ќдип в Љолоне"{323}.
     ’у  истину,  что  слова,  действие и  музыка в  опере должны составлЯть
единое  целое,  впервые Ясно  доказал своими произведениЯми ѓлюк.  Ќо  какаЯ
истина не истолковываетсЯ ложно и не порождает самых странных недоразумений?
‘уществует ли мастерское произведение,  не породившее смехотворных,  нелепых
подражаний?  Ѓлизорукие умы,  неспособные постичь сущность творений великого
гениЯ,  воспринимают их как изудорованную картину: они или подражают ей, или
высмеивают отдельные  ее  части.  ѓетевский  ‚ертер  породил  в  свое  времЯ
слезливую  чувствительность.   "ѓец   фон   Ѓерлихинген"  вызвал   неуклюжие
подражаниЯ,  подобные пустым доспехам, - они гулко звучат грубой наглостью и
прозаически тупой глупостью.  ‘ам  ѓете  говорит ("€з  моей  жизни",  третьЯ
часть):  "„ействие этих  сочинений большей частью  было  только формальным".
Њожно утверждать,  что впечатление от сочинений ѓлюка и Њоцарта,  независимо
от текста,  в чисто музыкальном смысле было также формальным.  ‚нимание было
устремлено   на    форму   музыкального   сооружениЯ,    высокаЯ   мудрость,
одухотворЯвшаЯ эту форму, не была воспринЯта. ‚ результате наблюдений такого
рода  открыли,  что  удивительное действие  сочинений  Њоцарта  обусловлено,
помимо разнообразных,  поразительных модулЯций,  также и  частым применением
духовых   инструментов.   ‚от   почему   и   стали   бессмысленно  усложнЯть
инструментовку   и   прибегать   к   странным,   необоснованным  модулЯциЯм.
ќффектность  сделалась  лозунгом  композиторов.   ‚о  что  бы  то  ни  стало
произвести  эффект  -  было  их  единственным стремлением и  целью.  Ќо  это
стремление к  эффекту доказывает,  что  эффект как раз тогда и  отсутствует,
когда он нужен композитору,  и что достичь его вообще нелегко. Ћдним словом,
чтобы  растрогать и  властно захватить слушателЯ,  художник сам  должен быть
проникнут глубоким чувством,  и только умение с величайшей силой запечатлеть
в  звуковых иероглифах (в  нотах) то,  что бессознательно воспринЯто душой в
минуту  экстаза,   есть   подлинное  искусство  композитора.   …сли  молодой
композитор спрашивает,  что  надлежит  сделать,  чтобы  написать  выдающуюсЯ
оперу,  то ему можно ответить только одно:  прочти поэтическое произведение,
устреми к нему все свои умственные силы,  со всей мощью воображениЯ вникни в
развитие событий,  воплотись в действующих лиц,  стань сам тираном,  героем,
возлюбленным.   ‚осчувствуй  горе,  любовный  восторг,  стыд,  страх,  ужас,
неописуемые  смертные  муки,   радость  блаженного  просветлениЯ!  ѓневайсЯ,
надейсЯ!  Џриходи в бешенство, в отчаЯнье. Џусть кровь кипит у тебЯ в жилах,
быстрее бьетсЯ сердце.  Ћт  огнЯ  вдохновениЯ,  воспламенившего твою  грудь,
загорЯтсЯ звуки,  мелодии,  аккорды,  и тогда из глубины твоей души,  говорЯ
чудесным Языком музыки,  выльетсЯ твое  произведение.  „остигаЯ технического
совершенства  изучением  гармонии  и  творений  великих  мастеров,  а  также
собственными творческими  упражнениЯми,  ты  будешь  все  Яснее  чувствовать
звучащую в  тебе музыку,  и  от тебЯ не ускользнет ни одна мелодиЯ,  ни одна
модулЯциЯ,  ни  один  инструмент.  ’аким  образом ты  одновременно научишьсЯ
воздействовать на  слушателЯ,  обретешь  необходимые длЯ  этого  средства  и
заключишь их,  как  подвластных твоему могуществу духов,  в  волшебную книгу
партитуры.  ‚ сущности говорЯ,  это значит: "Ѓудь любезен, милый, постарайсЯ
стать  истинным  музыкальным гением!  Ћстальное  приложитсЯ".  Ќо  ведь  это
действительно так, а не иначе!
     ЌесмотрЯ на  это,  думаетсЯ,  что  многие заглушают в  себе живую искру
таланта,  когда,  не доверЯЯ собственным силам, пренебрегаЯ зарождающимисЯ в
душе  мыслЯми,  стремЯтсЯ использовать все  наиболее блестЯщее в  сочинениЯх
великих  мастеров.  ’аким  образом они  впадают в  слепое  подражание форме,
котораЯ никак не  может породить из себЯ дух,  ибо только дух создает форму:
"„айте нам что-нибудь эффектное!"  ќтот вечный вопль театральных директоров,
желающих,  выражаЯсь обычным Языком подмостков, схватить публику за шиворот,
а  также  требованиЯ так  называемых привередливых знатоков,  длЯ  которых и
перец недостаточно едок,  -  все  это  часто приводит в  малодушное отчаЯнье
музыкантов,  мечтающих  елико  возможно  перещеголЯть эффектностью настоЯщих
мастеров.  ’аким образом создаютсЯ удивительные сочинениЯ,  где  без всЯкого
основаниЯ,   то   есть  без   согласованности  с   соответствующими  местами
поэтического произведениЯ,  нагромождены резкие  отклонениЯ,  мощные аккорды
всевозможных духовых инструментов, словно пестрые краски, из которых никогда
не возникнет целой картины.  Љомпозитор похож на заспанного человека: каждую
минуту его будЯт удары молота,  но он тотчас засыпает снова. ’акие музыканты
крайне  удивлЯютсЯ,  что,  несмотрЯ на  их  мучительные усилиЯ,  творениЯ их
отнюдь не  производЯт ожидаемого впечатлениЯ.  Џри  сем эти авторы забывают,
что  музыка,  созданнаЯ  их  собственным гением,  вылившаЯсЯ из  глубины  их
существа и казавшаЯсЯ им чересчур незатейливой,  чересчур бессодержательной,
быть может,  произвела бы бесконечно большее действие.  ђобость и  малодушие
ослепили  их,   помешали  правильно  понЯть  взЯтые  за  образец  мастерские
произведениЯ,  потому-то они и ухватились за внешние средства,  полагаЯ, что
именно в них заключен секрет успеха.  Ќо, как было сказано выше, один только
дух, по произволу своему повелеваЯ внешней формой, безраздельно господствует
в  этих произведениЯх.  ’олько искренне и  мощно вылившеесЯ из  глубины души
произведение проникает в душу слушателЯ. „уху понЯтен только Язык духа.
     Џоэтому  невозможно  установить  правила,   как  добиватьсЯ  эффекта  в
музыкальном произведении.  Ќо  когда  композитор,  потерЯв согласие с  самим
собой,  терЯет направление, словно ослепленный блуждающими огнЯми, некоторые
руководЯщие намеки могут вывести его на правильный путь.
     Џервое и  самое главное в  музыке -  мелодиЯ.  —удесной волшебной силой
потрЯсает она человеческую душу.  Ќечего и говорить,  что без выразительной,
певучей мелодии всЯкие  ухищрениЯ инструментовки и  т.д.  -  только мишурнаЯ
отделка:  она  не  служит украшением живого тела,  а,  как  в  шекспировской
"Ѓуре",  висит на веревке{326} и  влечет за собою глупую толпу.  Џевучесть в
высшем  смысле  слова  есть  синоним подлинной мелодии.  ЊелодиЯ должна быть
песней  и   свободно,   непринужденно  струитьсЯ  непосредственно  из  груди
человека.   ‚едь  он   тоже  инструмент,   из   которого  природа  извлекает
чудеснейшие,  таинственнейшие  звуки.  ЊелодиЯ,  не  обладающаЯ  певучестью,
остаетсЯ  рЯдом  разрозненных звуков,  напрасно  пытающихсЯ  стать  музыкой.
Ќепостижимо,  до  какой  степени  в  последнее времЯ  пренебрегают мелодией,
особенно  с   легкой  руки   одного  непонЯтого  музыканта  (Љерубини{326}).
Њучительные попытки поражать и  быть оригинальным во  что  бы  то  ни  стало
совершенно  лишили   певучести  многие   музыкальные  произведениЯ.   Ћтчего
незатейливые песни старых итальЯнских композиторов, иногда с аккомпанементом
одного только баса, так глубоко нас трогают и вдохновлЯют? Ќе в великолепной
ли певучести здесь дело? ‚ообще песнЯ - неотъемлемое, прирожденное достоЯние
этого  воспламененного музыкой народа.  Ќемецкий композитор,  даже  если  он
достиг высшего,  то есть истинного пониманиЯ оперной музыки, должен всЯчески
сближатьсЯ с  творцами итальЯнской музыки длЯ  того,  чтобы они могли тайной
волшебной силой обогащать его  внутренний мир  и  зарождать в  нем  мелодии.
Џревосходный  пример  этого  искреннего  содружества  дает   высокий  мастер
музыкального искусства Њоцарт,  в  чьем  сердце  зажглась итальЯнскаЯ песнЯ.
Љакой  другой  композитор  создал  такие  певучие  произведениЯ?   „аже  без
оркестрового оформлениЯ каждаЯ его мелодиЯ глубоко потрЯсает,  и  этим-то  и
объЯснЯетсЯ чудесное действие его творений.
     —то  же  касаетсЯ модулЯций,  то  поводом длЯ  них  может  быть  только
содержание самого произведениЯ, они должны проистекать из движениЯ чувств, и
в той же мере,  как чувства эти могут быть спокойны,  сильны, величественны,
зарождатьсЯ постепенно или нахлынуть внезапно,  так и композитор,  в котором
заложен  дивный  природный  дар  -  чудесное  искусство  гармонизации,  лишь
усовершенствованное изучением техники, - композитор легко сможет установить,
когда надо переходить в родственные тональности,  когда в отдаленные,  когда
делать это постепенно,  когда неожиданно смело. ЌастоЯщий гений не стремитсЯ
к  тому,  чтобы  поразить  своими  лжеискусными  ухищрениЯми,  превращающими
искусство в  отвратительную искусственность.  Ћн только закреплЯет на бумаге
звуки,  какими говорило с ним вдохновение. Џусть же музыкальные грамматисты,
принЯв такие творениЯ за  образец,  пользуютсЯ ими длЯ своих упражнений.  Њы
далеко бы зашли, заговорив здесь о глубоком искусстве гармонии, заложенном в
нашем сознании,  о  том,  как  ищущему открываютсЯ таинственные законы этого
искусства, коих не найти ни в одном учебнике. “казываЯ лишь на одно Явление,
замечу,  что  резкие  модулЯции только  тогда  производЯт сильное  действие,
когда,  невзираЯ  на  свою  разнородность,  тональности все  же  находЯтсЯ в
тайном,  но понЯтном музыканту сродстве.  Џусть вышеупомЯнутое место в дуэте
из "„он †уана" послужит этому примером. ‘юда относЯтсЯ и энгармонизмы{327} -
неумелое употребление их  часто высмеивают,  но именно они заключают в  себе
это  скрытое  сродство,   и  во  многих  случаЯх  нельзЯ  сомневатьсЯ  в  их
могущественном воздействии на  слушателЯ.  €ногда будто  некаЯ  таин