и не сомневаютсЯ, что длЯ приговоренного  ничего
нет ни до того, ни после. ќти строки доказывают противное. …сли когда-нибудь
их напечатают, они хоть в малой доле помогут  осознать  муки  сознаниЯ  -  о
них-то судьи и не подозревают. ‘удьи гордЯтсЯ тем,  что  умеют  убивать,  не
причинЯЯ телесных страданий. ќто  еще  далеко  не  все.  Љак  ничтожна  боль
физическаЯ по сравнению с душевной болью! € как жалки,  как  позорны  такого
рода законы!  Ќастанет  день,  когда,  быть  может,  эти  листки,  последние
поверенные несчастного страдальца, окажут свое действие... Ђ может  статьсЯ,
после моей смерти ветер развеет по тюремному двору эти  вывалЯнные  в  грЯзи
клочки бумаги или привратник заклеит ими  треснувшее  окно  сторожки  и  они
сгниют на дожде.

        VII

     Џусть то, что  Я  пишу,  когда-нибудь  принесет  пользу  другим,  пусть
остановит судью, готового осудить, пусть спасет других страдальцев, виновных
или безвинных, от смертной муки, на которую обречен Я, - к чему это,  зачем?
Љакое мне дело? Љогда падет моЯ голова, не все ли мне равно, будут ли рубить
головы другим?
     Љак мог Я додуматьсЯ до такой нелепости? “ничтожить эшафот после  того,
как сам Я взойду на него, -  скажите  на  милость,  мне-то  какаЯ  от  этого
корысть! Љак! ‘олнце, весна, усеЯнные цветами луга, птицы, пробуждающиесЯ по
утрам, облака, деревьЯ, природа, волЯ, жизнь - все это уже не длЯ менЯ? Ќет!
ЊенЯ надо спасти, менЯ! Ќеужели же это непоправимо и  мне  придетсЯ  умереть
завтра или даже сегоднЯ, неужели исхода нет? ѓосподи! Ћт  этой  мысли  можно
голову себе размозжить о стену камеры!

        VIII

     Џодсчитаем, сколько мне осталось жить.
     ’ри днЯ после вынесениЯ приговора на подачу кассационной жалобы.
     ЌеделЯ  на  то,  чтобы   так   называемые   судопроизводственные   акты
провалЯлись в канцелЯрии суда, прежде чем их направЯт министру.
     „ве недели они пролежат у министра, который даже не будет знать  об  их
существовании, однако же предполагаетсЯ, что по рассмотрении он передаст  их
в кассационный суд.
     ’ам их рассортируют, зарегистрируют, пронумеруют;  спрос  на  гильотину
большой и раньше своей очереди никак не попадешь.
     „ве недели на проверку, чтобы в отношении вас не был нарушен закон.
     Ќаконец,  кассационный  суд  собираетсЯ  обычно  по  четвергам,   оптом
отклонЯет до двадцати жалоб и отсылает их министру, министр, в свою очередь,
отсылает их генеральному прокурору, а тот уж  отсылает  их  палачу.  Ќа  это
уходит три днЯ.
     Ќа  четвертый  день  помощник  прокурора,  повЯзываЯ   утром   галстук,
спохватываетсЯ: "Ќадо же закончить это дело". € тут,  если  только  помощник
секретарЯ не приглашен приЯтелЯми на завтрак, приказ о приведении  приговора
в  исполнение  набрасывают  начерно,  проверЯют,  перебелЯют,  отсылают,   и
назавтра  на  ѓревской  площади  с  раннего  утра  раздаетсЯ  стук  топоров,
сколачивающих помост,  а  на  перекрестках  во  весь  голос  кричат  осипшие
глашатаи.
     ‚ общем шесть недель. ’а девушка верно сказала.
     Ђ сижу Я здесь, в  Ѓисетре,  уже  пЯть,  если  не  все  шесть  -  боюсь
подсчитать, - мне кажетсЯ, что три днЯ тому назад был четверг.

        IX

     џ написал завещание.
     ‡ачем, собственно? ЊенЯ присудили к уплате судебных издержек, и все мое
достоЯние едва покроет их. ѓильотина - это большой расход.
     Џосле менЯ останетсЯ мать, останетсЯ жена, останетсЯ ребенок.
     ’рехлетнЯЯ девочка, прелестнаЯ, нежненькаЯ, розоваЯ, с большими черными
глазами и длинными каштановыми кудрЯми.
     Љогда Я ее видел в последний раз, ей было два года и один месЯц.
     €так, когда Я умру, три женщины лишатсЯ сына,  мужа,  отца;  осиротеют,
каждаЯ по-своему, овдовеют волею закона.
     „опустим, Я наказан по справедливости; но они-то, они, невинные, ничего
не сделали. ‚се равно; они будут опозорены, разорены. ’аково правосудие.
     “ менЯ болит душа не о старушке матери; ей шестьдесЯт четыре года,  она
не переживет удара. Ђ если и протЯнет несколько дней, так ей было бы  только
немножко горЯчей золы в ножной грелке, она все примет безропотно.
     Ќе болит у менЯ душа и о  жене;  у  нее  и  так  подорвано  здоровье  и
расстроен ум. Ћна тоже скоро умрет,  если  только  окончательно  не  лишитсЯ
рассудка. ѓоворЯт, сумасшедшие долго живут; но тогда  они  хоть  не  сознают
своего несчастьЯ. ‘ознание у них спит, оно словно умерло.
     Ќо моЯ дочка, мое дитЯ, беднаЯ моЯ крошка Њари сейчас играет,  смеетсЯ,
поет, ничего не подозреваЯ, и о ней-то у менЯ надрываетсЯ душа!

        •

     ‚от подробное описание моей камеры.
     ‚осемь квадратных футов. —етыре стены  из  каменных  плит,  под  прЯмым
углом сходЯщихсЯ с плитами пола, который на ступеньку  поднЯт  над  наружным
коридором. Љогда входишь, направо от двери нечто вроде  ниши  -  пародиЯ  на
альков. ’ам брошена охапка соломы, на которой полагаетсЯ  отдыхать  и  спать
узнику, летом и зимой одетому в холщовые штаны и тиковую куртку.
     Ќад головой  у  менЯ  -  вместо  балдахина  -  черный,  так  называемый
стрельчатый свод, с которого лохмотьЯми свисает паутина.
     ‚о всей камере ни окна, ни отдушины. ’олько дверь,  где  дерево  сплошь
закрыто железом.
     ‚прочем, Я ошибсЯ: посреди двери, ближе к потолку, проделано  отверстие
в девЯть квадратных дюймов  с  железными  прутьЯми  крест-накрест;  на  ночь
сторож при желании может закрыть его.  Љамера  выходит  в  довольно  длинный
коридор, который  освещаетсЯ  и  проветриваетсЯ  через  узкие  окошечки  под
потолком; весь этот коридор разделен каменными  перегородками  на  отдельные
помещениЯ, сообщающиесЯ между  собой  через  низенькие  сводчатые  дверцы  и
служащие чем-то вроде прихожих перед одиночными камерами, подобными моей.  ‚
такие  камеры  сажают  каторжников,  присужденных   смотрителем   тюрьмы   к
дисциплинарным взысканиЯм. Џервые три камеры отведены  длЯ  приговоренных  к
смерти, потому что они  ближе  к  квартире  смотрителЯ,  что  облегчает  ему
надзор.
     ’олько эти камеры сохранились в нетронутом виде от старого  бисетрского
замка, построенного в XV  веке  кардиналом  ‚инчестерским,  тем  самым,  что
послал  на  костер  †анну   д'Ђрк.   Ћб   этом   Я   узнал   из   разговоров
"любопытствующих", которые на днЯх приходили сюда и смотрели на менЯ издали,
как на зверЯ в клетке. Ќадзиратель получил пЯть франков за  то,  что  пустил
их.
     ‡абыл сказать, что у двери моей камеры днем и ночью стоит караульный, и
когда бы Я ни поднЯл глаза на квадратное отверстие в двери, они  встречаютсЯ
с его глазами, неотступно следЯщими за мной.
     Ћднако же считаетсЯ, что в этом каменном  мешке  достаточно  воздуха  и
света.

        XI

     Џока до рассвета еще далеко, на что убить ночь?  Њне  пришла  в  голову
одна мысль. џ встал и принЯлсЯ водить ночником по стенам камеры. ‚се  четыре
стены испещрены надписЯми, рисунками,  непонЯтными  изображениЯми,  именами,
которые переплетаютсЯ между собой  и  заслонЯют  друг  друга.  „олжно  быть,
каждому приговоренному хотелось оставить по себе след, хотЯ бы здесь. ’ут  и
карандаш, и мел, и уголь,  черные,  белые,  серые  буквы;  часто  попадаютсЯ
глубокие зарубки в камне, кое-где буквы  побурели,  как  будто  их  выводили
кровью. …сли бы Я не был поглощен одной думой, менЯ, конечно, заинтересовала
бы эта своеобразнаЯ книга, страница за страницей раскрывающаЯсЯ  перед  моим
взором на каждом камне каземата. Њне любопытно было  бы  соединить  в  целое
обрывки  мыслей,  разбросанных  по  плитам;  из  каждого  имени   воссоздать
человека; вернуть смысл и жизнь  этим  исковерканным  надписЯм,  разорванным
фразам, отсеченным словам, обрубкам без головы, подобным тем, кто их писал.
     Ќад моим  изголовьем  изображены  два  пламенеющих  сердца,  пронзенных
стрелой, а сверху надпись:
     "‹юбовь до гробовой доски". ЃеднЯга брал на себЯ  обЯзательство  не  на
долгий срок.
     ђЯдом неумело нарисована маленькаЯ фигурка в подобии треуголки,  а  под
ней написано: "„а здравствует император! 1824".
     Џотом опЯть пламенеющие сердца с надписью, типичной длЯ тюрьмы: "‹юблю,
боготворю Њатье „анвена. †ак".
     Ќа противоположной стене фамилиЯ: "Џапавуан". ‡аглавное "Џ" разукрашено
всЯкими завитушками.
     Љуплет  непристойной  песенки.  ”ригийский  колпак,  довольно   глубоко
врезанный в камень, а под ним: "Ѓориес. ђеспублика".  ’ак  звали  одного  из
четверых  ларошельских  сержантов.  Ѓедный  юноша!   ЉакаЯ   гнусность   эти
пресловутые требованиЯ политики! ‡а идею. ‡а фантазию, за нечто  отвлеченное
- жестокаЯ действительность, именуемаЯ гильотиной! Љак  же  жаловатьсЯ  мне,
окаЯнному, когда Я  совершил  настоЯщее  преступление,  пролил  кровь!  Ќет,
больше не буду заниматьсЯ изысканиЯми. џ только что увидел  сделанный  мелом
рисунок, от которого мне стало страшно, -  рисунок  изображал  эшафот,  быть
может, именно сейчас воздвигающийсЯ длЯ менЯ. Ќочник едва не выпал у менЯ из
рук.

        XII

     џ бросилсЯ на свое соломенное  ложе,  уткнулсЯ  головой  в  колени.  Ќо
мало-помалу детский мой ужас прошел, и болезненное любопытство побудило менЯ
продолжать чтение этой стенной летописи.
     ‚озле имени  Џапавуана  Я  смахнул  густую,  окутанную  пылью  паутину,
затЯнувшую весь угол. Џод этой  паутиной  обнаружилось  много  имен,  но  от
большинства из них на стене остались одни  пЯтна,  только  четыре  или  пЯть
можно было прочесть без труда. "„отен, 1815. - Џулен, 1818.  -  †ан  Њартен,
1821. - Љастень, 1823". †уткие воспоминаниЯ свЯзаны с этими именами: „отен -
имЯ того, кто разрубил на части родного брата,  а  потом  ночью  блуждал  по
Џарижу и бросил голову в водоем, а туловище - в сточную канаву.  Џулен  убил
жену; †ан Њартен застрелил старика отца, когда тот открывал окно; Љастень  -
тот самый врач, что отравил своего друга: под видом лечениЯ он подбавлЯл ему
отравы; и рЯдом с этими четырьмЯ  -  страшный  безумец  Џапавуан,  убивавший
детей ударом ножа по черепу. "‚от какие у менЯ были здесь  предшественники",
- содрогаЯсь всем телом, подумал Я. ‘тоЯ тут, где стою  Я,  эти  кровожадные
убийцы додумывали свои последние думы! ‚ тесном пространстве под этой стеной
они, как дикие  звери,  метались  в  последние  часы!  Џромежутки  между  их
пребыванием  были  очень  короткие;  по-видимому,  этой  камере  не  суждено
пустовать. Џо их непростывшему следу  сюда  ЯвилсЯ  Я.  €  Я  в  свой  черед
последую за ними на Љламарское кладбище, где растет такаЯ высокаЯ трава!
     џ человек несуеверный и не  склонный  к  галлюцинациЯм.  ‚озможно,  что
такие мысли довели менЯ до лихорадки; только в то времЯ как Я  был  поглощен
ими, мне вдруг почудилось,  что  роковые  имена  выведены  на  темной  стене
огненными буквами. ‚ ушах зазвенело, глаза  заволокло  кровавым  маревом,  и
вслед за тем мне померещилось,  что  камера  полна  людей,  странных  людей,
которые держат собственную голову в левой руке, поддев ее  за  губу,  потому
что волос ни у кого нет. € все грозЯт мне кулаком,  кроме  отцеубийцы.  џ  в
ужасе зажмурилсЯ, но от этого все стало еще Явственнее.
     Ќе  знаю,  был  ли  то  сон,  фантазиЯ  или  действительность,  но   Я,
несомненно, сошел бы с ума, если  бы  менЯ  вовремЯ  не  отрезвило  какое-то
непонЯтное ощущение. џ уже близок был к обмороку, как вдруг  почувствовал  у
себЯ на голой ноге ползущие мохнатые лапы и холодное брюшко -  потревоженный
мною паук удирал прочь. ќто окончательно отрезвило менЯ. Ђх, какие  страшные
призраки! „а нет же, то был просто дурман, порождение  моего  опустошенного,
исстрадавшегосЯ мозга. •имера в духе Њакбета! Њертвые  мертвы,  эти  же  тем
более. Ћни накрепко замурованы в могиле, в тюрьме, из  которой  не  убежишь.
Љак же Я мог так испугатьсЯ? „вери гроба не открываютсЯ изнутри.

        XIII

     Ќа днЯх Я видел омерзительное зрелище.
     Ќе успело еще рассвести, как тюрьма наполнилась шумом. •лопали  тЯжелые
двери, скрежетали засовы, щелкали висЯчие замки,  звЯкали  свЯзки  ключей  у
поЯса надзирателей,  сверху  донизу  сотрЯсались  лестницы  под  торопливыми
шагами, и голоса перекликались по длинным коридорам из конца в конец. ‘оседи
мои по каземату, отбывавшие наказание, были веселее обычного. Љазалось, весь
Ѓисетр смеетсЯ, поет, суетитсЯ, плЯшет.
     џ один, безмолвный среди общего гама, недвижный  среди  общей  беготни,
внимательно и удивленно прислушивалсЯ.
     Њимо прошел  надзиратель.  џ  решилсЯ  окликнуть  его  и  спросить,  не
праздник ли сегоднЯ в тюрьме.
     - Џожалуй, что и праздник! -  отвечал  он.  -  ‘егоднЯ  будут  надевать
кандалы на каторжников, которых завтра отправлЯют в ’улон. •отите поглЯдеть?
Њалость развлечетесь.
     ‚  самом  деле,  одинокий  узник  рад  любому  зрелищу,   даже   самому
отвратительному. џ согласилсЯ. ЏринЯв,  как  полагаетсЯ,  меры,  исключающие
возможность побега, надзиратель отвел менЯ в маленькую  пустую  камеру  безо
всЯкой мебели с забранным решеткой окном, но с окном настоЯщим, из  которого
было видно небо.
     - Ќу вот, - сказал надзиратель, - отсюда все видно  и  слышно.  ’ут  вы
будете, как король в своей ложе.
     “ходЯ, он запер менЯ на ключ, на засов и на замок.
     Ћкно выходило на обширный квадратный  двор,  со  всех  четырех  сторон,
точно стеной, огороженный огромным каменным зданием  в  семь  этажей.  Љакое
безрадостное   зрелище   представлЯл   собой    этот    обветшалый,    голый
четырехсторонний фасад, с множеством забранных решетками окон, к которым  на
всех этажах прижимались испитые, мертвенно бледные лица,  одно  над  другим,
словно камни  в  стене,  и  каждому  служили  своего  рода  рамкой  железные
переплеты решетки. ќто были заключенные, зрители той церемонии,  участниками
которой они станут рано или поздно. ’ак, должно быть, души грешников льнут к
окошкам чистилища, выходЯщим в ад.
     ‚се молча смотрели во двор, пока еще безлюдный.
     ‚се ждали. ‘реди хмурых  лиц  и  тусклых  взглЯдов  изредка  попадались
зоркие, живые, горЯщие, как уголь, глаза.
     ЏрЯмоугольник тюремных строений, окружающих двор, замкнут не наглухо. ‚
одном  крыле  (в  том,  что  обращено  на  восток)  есть  посередине  проем,
загороженный железной решеткой. ‡а решеткой находитсЯ второй двор,  поменьше
первого, но тоже обнесенный стенами с потемневшими вышками.
     ‚округ всего главного двора, вдоль  стен  тЯнутсЯ  каменные  скамьи.  Ђ
посредине врыт железный столб с изогнутым в виде крюка  концом,  на  который
полагаетсЯ вешать фонарь.
     Џробило  полдень.  Ѓольшие  ворота,  скрытые   под   сводом,   внезапно
распахнулись. ѓромыхаЯ железом, во двор грузно вкатилась телега под  конвоем
неопрЯтных, отталкивающего вида солдат в синих мундирах с красными  погонами
и желтыми перевЯзЯми. ќто стража привезла кандалы. ѓрохот  телеги  сразу  же
вызвал ответный  шум  во  всей  тюрьме;  зрители,  до  той  минуты  молча  и
неподвижно   стоЯвшие   у   окон,   разразились    улюлюканьем,    угрозами,
ругательствами, - все это вперемежку с куплетами каких-то песенок и взрывами
хохота, от которого щемило  сердце.  ‚место  лиц  -  дьЯвольские  хари.  ђты
перекосились, глаза засверкали, каждый грозил из-за решетки кулаком,  каждый
что-то вопил. џ был потрЯсен, увидев, сколько  непогасших  искр  таитсЯ  под
пеплом.
     ’ем временем полицейские, среди которых затесалось несколько  зевак  из
Џарижа, приметных по опрЯтному  платью  и  перепуганному  виду,  невозмутимо
принЯлись задело. Ћдин из них взобралсЯ на телегу и стал  швырЯть  остальным
цепи, шейные кольца длЯ дороги и кипы холщовых штанов.  ‡атем  они  поделили
работу: одни раскладывали на дальнем конце двора длинные цепи, называЯ их на
своем жаргоне "бечевками", другие  разворачивали  прЯмо  на  земле  "шелка",
иначе говорЯ штаны  и  рубахи;  а  наиболее  опытные,  под  надзором  своего
начальника, приземистого старикашки, проверЯли железные ошейники, испытывали
их прочность, выбиваЯ ими  искры  из  каменных  плит.  џзвительные  возгласы
заключенных  перекрывал  громкий  смех  каторжников,  длЯ  которых  все  это
готовилось и которые сгрудились у окон старой тюрьмы,  выходивших  на  малый
двор.
     Љогда  приготовлениЯ  были  закончены,  господин  в  расшитом  серебром
мундире, которого величали "господин инспектор", отдал какое-то распорЯжение
смотрителю тюрьмы; не прошло и минуты, как из двух или трех низеньких дверей
одновременно во двор с воем  хлынула  орава  ужасающих  оборванцев.  Џри  их
поЯвлении  улюлюканье  из  окон  стало  еще  громче.  Ќекоторых  из  них   -
прославленных представителей каторги - встречали приветственными  криками  и
рукоплесканиЯми, а они принимали это как должное, с горделивым достоинством.
Њногие из каторжников  нарЯдились  в  самодельные,  сплетенные  из  тюремной
соломы шлЯпы  необычайной  формы,  чтобы,  проезжаЯ  через  города,  шлЯпами
привлекать к себе внимание. Ћбладатели шлЯп снискали еще большее  одобрение.
Ћсобый взрыв восторга вызвал юноша лет семнадцати  с  девическим  лицом.  Ћн
только что отсидел неделю в карцере и там сплел себе из соломенной подстилки
полный костюм; во двор он вкатилсЯ колесом, показав  змеиную  гибкость.  ќто
был  уличный  гимнаст,  осужденный  за  кражу.  …го   приветствовали   бурей
рукоплесканий и восторженных криков. Љаторжники отвечали такими же  криками,
и от этого обмена любезностЯми между каторжниками настоЯщими и  каторжниками
будущими вчуже становилось страшно.
     •отЯ общество и присутствовало здесь в  лице  тюремных  надзирателей  и
перепуганных зевак, преступные отщепенцы нагло бросали ему вызов,  превращаЯ
жестокое наказание в семейный праздник.
     Џо мере поЯвлениЯ осужденных, их гнали через  два  рЯда  стражников  во
второй двор, где им предстоЯл врачебный осмотр. € тут каждый делал последнюю
попытку избежать отправки на каторгу, ссылалсЯ  на  какой-нибудь  изъЯн:  на
больные глаза, на хромоту, на повреждение руки. Ќо почти во всех случаЯх  их
признавали годными длЯ каторжных работ; и каждый беспечно  покорЯлсЯ,  сразу
же забываЯ о мнимом недуге, от которого Якобы страдал всю жизнь.
     ђешетчатые ворота в малый двор распахнулись снова; один  из  стражников
начал выкликать имена в алфавитном  порЯдке;  каторжники  выходили  один  за
другим, и каждый становилсЯ в дальнем углу большого двора рЯдом с тем,  кого
судьба назначила ему в товарищи только потому, что их фамилии  начинаютсЯ  с
одной буквы. ’аким образом, каждый предоставлен самому себе; каждый  обречен
нести свою цепь бок  о  бок  с  чужим  человеком;  и  если  судьба  даровала
каторжнику друга - цепь их разлучит. ќто предел невзгод!
     Љогда  набралось  человек  тридцать,  ворота  закрыли.  -   Џолицейский
выровнЯл весь рЯд палкой и бросил перед каждым рубаху,  куртку  и  штаны  из
грубой холстины, после чего,  по  его  знаку,  все  начали  раздеватьсЯ.  Џо
непредвиденной случайности это унижение превратилось в пытку.
     „о той минуты погода была сноснаЯ;  правда,  резкий  октЯбрьский  ветер
нагонЯл холод, однако он же времЯ от времени разрывал серую  пелену  туч,  и
сквозь просвет проглЯдывало  солнце.  Ќо  едва  только  каторжники  сбросили
тюремное трЯпье и предстали голыми  перед  бдительным  оком  надзирателей  и
любопытствующими взглЯдами  посторонних,  которые  осматривали  их  со  всех
сторон и особенно интересовались плечами, небо внезапно потемнело  и  хлынул
холодный  осенний  дождь,  заливаЯ  потоками   воды   прЯмоугольник   двора,
непокрытые  головы  и  обнаженные  тела  каторжников  и  убогую  их  одежду,
разостланную на земле.
     ‚ один миг на тюремном дворе не осталось  никого,  кроме  осужденных  и
стражников. Џарижские зеваки спрЯтались под навесами над дверьми.
     Ђ ливень не унималсЯ. Ќа  залитых  водой  плитах  двора  стоЯли  теперь
только голые, вымокшие до костей каторжники. “грюмое молчание сменило шумный
задор. Ќесчастные дрожали, у них зуб на зуб не попадал, их костлЯвые ноги  и
узловатые колени стукались;  мучительно  было  смотреть,  как  они  пытались
прикрыть свои посиневшие тела насквозь мокрыми рубахами, куртками и штанами.
Ќагота была бы менее жалка.
     ’олько один старик пыталсЯ еще зубоскалить. “тираЯсь промокшей рубахой,
он заЯвил, что "это не входило в программу",  потом  громко  расхохоталсЯ  и
погрозил кулаком небу.
     Љогда они оделись в дорожное платье, их разбили на группы в двадцать  -
тридцать человек и повели на  другой  конец  двора,  где  оковы  уже  лежали
наготове. Ћковы представлЯют собой длинную и крепкую цепь, к  которой  через
промежутки  в  два  фута  припаЯны  другие,   поперечные,   цепи   покороче,
заканчивающиесЯ четырехугольным железным ошейником;  открываетсЯ  ошейник  с
помощью шарнира, находЯщегосЯ в одном его углу, запираетсЯ в противоположном
углу железным болтом, который заклепывают на шее  каторжника  на  все  времЯ
пути.
     ђазостланные на земле оковы очень напоминают рыбий скелет.
     Љаторжников заставили сесть прЯмо в грЯзь  на  залитые  водой  плиты  и
примерили им ошейники; потом два тюремных кузнеца,  вооруженных  переносными
наковальнЯми, закрепили болты холодной клепкой, изо всей силы колотЯ по  ним
железным  брусом.  ќто  страшное  испытание,  от  которого  бледнеют   самые
отважные. Џри каждом ударе молота по наковальне, прижатой к спине  мученика,
у него отчаЯнно дергаетсЯ подбородок: стоит ему  чуть  отклонить  голову,  и
череп его расколетсЯ, точно ореховаЯ скорлупа.
     Џосле этой операции все пали духом. ’еперь  слышалось  только  звЯканье
цепей да временами чей-то крик и глухой удар палкой  по  спине  непокорного.
Ќекоторые плакали: старики дрожали всем телом и кусали губы. џ с содроганием
смотрел на страшные профили в железной оправе.
     €так, после врачебного осмотра - осмотр тюремщиками, а  после  этого  -
заковка в цепи. ’ри действиЯ трагедии.
     ‚ыглЯнуло солнце и как будто зажгло ореол вокруг голов арестантов.  ‚се
прикованные к пЯти цепЯм поднЯлись сразу, одним судорожным движением. €  все
взЯлись за руки, так что вокруг фонарного столба  вдруг  сомкнулсЯ  огромный
хоровод. Ћни кружились так, что рЯбило в  глазах.  €  при  этом  пели  песню
каторжников,   воровской   романс,   и   напев   был   то    жалобный,    то
бесшабашно-веселый; времЯ от  времени  слышались  взвизгиваниЯ,  отрывистый,
хриплый хохот вперемежку  с  загадочными  словами;  потом  вдруг  поднималсЯ
Яростный крик, и размеренно звЯкавшие цепи  вторили  этому  пению,  режущему
слух сильнее, чем лЯзг железа. …сли бы Я задумал описать шабаш, то изобразил
бы его именно таким - не лучше и не хуже.
     ‚о двор внесли огромный чан.  ‘тражники  палками  разогнали  хоровод  и
повели арестантов к этому чану, где  какаЯ-то  зелень  плавала  в  дымЯщейсЯ
грЯзной жидкости. Ћни принЯлись за еду.
     Џоев,  они  выплеснули  на  землю  остатки  похлебки,   бросили   корки
пеклеванного хлеба и возобновили пение и плЯску. ѓоворЯт, им разрешают  петь
и плЯсать весь день и всю ночь, после того как их закуют в кандалы.
     џ наблюдал это необычайное зрелище с таким жадным, с таким трепетным  и
страстным интересом, что даже забыл о себе. Њне до глубины  души  было  жаль
их, а когда они смеЯлись, мне хотелось плакать.
     € вдруг, сквозь глубокую задумчивость, овладевшую мной, Я заметил,  что
орущий хоровод остановилсЯ  и  замолчал.  ‚се  взглЯды  обратились  к  моему
окну...
     - ‘мертник!  ‘мертник!  -  хором  завопили  все,  -  указываЯ  на  менЯ
пальцами, и радостный рев поднЯлсЯ с удвоенной силой.
     џ замер на месте. Ќе имею понЯтиЯ, откуда они  знали  менЯ  и  как  они
могли менЯ узнать.
     - „обрый день! „обрый вечер! - глумливо кричали они мне.
     Ћдин  из  них,  совсем  молодой  парнишка  с  потным,  прыщавым  лицом,
приговоренный к пожизненной каторге, с завистью посмотрел на менЯ и сказал:
     - •орошо ему! <I>—ик</I> и готово! Џрощай, товарищ!
     Ќевозможно описать, что происходило  во  мне.  ‚  самом  деле  -  Я  их
товарищ. ѓревскаЯ площадь сродни ’улону. ‚ернее, Я ниже их: они снисходЯт до
менЯ. џ содрогнулсЯ.
     „а, их товарищ! —ерез несколько дней Я  сам  мог  бы  доставить  им  не
худшее зрелище.
     џ застыл у окна, без сил, без движениЯ, как  парализованный.  Ќо  когда
все пЯть цепей надвинулись,  ринулись  на  менЯ  с  возгласами  непрошеного,
ненавистного мне дружелюбиЯ, когда лЯзг кандалов и  топота  послышались  под
самым моим окном, мне показалось, что этот рой бесов сейчас взберетсЯ  сюда,
в мою беззащитную каморку, и Я с отчаЯнным криком бросилсЯ к двери, стал изо
всех сил трЯсти ее, но дверь не поддавалась. ‡асовы были задвинуты  снаружи.
џ стучал, Я звал на помощь. Ђ тем временем страшные  вопли  каторжников  еще
как будто приблизились. Њне, почудилось, что их дьЯвольские рожи заглЯдывают
в мое окно, Я вскрикнул еще раз и упал без; чувств.

        XIV

     Љогда Я очнулсЯ, было темно. џ лежал на  убогой  койке;  мерцавший  под
потолком фонарь освещал другие койки, стоЯвшие в рЯд по обе стороны от моей.
џ понЯл, что менЯ перенесли в лазарет.
     Ќесколько мгновений Я лежал с открытыми глазами, ни о чем не думал и не
вспоминал, только наслаждалсЯ тем, что нахожусь в постели. Љонечно, в  былое
времЯ Я бы с омерзением и обидой отшатнулсЯ от  такой  больничной,  тюремной
постели; но теперь Я  стал  другим  человеком.  Џростыни  были  сероватые  и
шершавые, одеЯло дырЯвое  и  тощее;  сквозь  жидкую  ткань  тюфЯка  выпирала
солома, - все равно! ’ело мое отдыхало и нежилось на грубых простынЯх, а как
ни тонко было одеЯло, под ним впервые за долгое  времЯ  Я  перестал  ощущать
нестерпимый пронизывающий холод. џ снова уснул.
     ђазбудил менЯ сильный шум; только что начало светать. ум доносилсЯ  со
двора; койка моЯ стоЯла у окна, Я привстал посмотреть, что случилось.
     Ћкно  выходило  на  большой  тюремный  двор.  „вор  был  полон  народа;
выстроившаЯсЯ в два рЯда инвалиднаЯ команда с трудом сдерживала напор толпы,
чтобы освободить узкий  проезд  через  весь  двор.  Њежду  шпалерами  солдат
медленно двигались, трЯсЯсь  на  булыжниках,  пЯть  длинных  телег,  набитых
людьми, - это увозили каторжников.
     ’елеги  были  без  навеса.  Ќа  каждую  цепь  приходилось  по   телеге.
Љаторжники сидели боком, по обоим ее бортам, прислонЯсь  друг  к  другу;  их
разделЯла общаЯ цепь, котораЯ тЯнулась во всю длину телеги, а на конце стоЯл
вооруженный стражник. ‡вЯкали кандалы, при каждом толчке дергались головы  и
мотались свисавшие ноги.
     Њелкий ледЯной дождь пронизывал людей насквозь, холщовые штаны из бурых
стали черными и прилипли к коленЯм. ‘ длинных бород и обритых голов  стекала
вода; лица посинели; видно было, что несчастные дрожат и скрипЯт  зубами  от
Ярости и холода. Џри этом они были  лишены  возможности  даже  пошевелитьсЯ.
Џосле того как человека закуют, он становитсЯ  частью  страшного  механизма,
именуемого общей цепью, где все двигаютсЯ как один. ђазумное  начало  терЯет
право существовать,  железный  ошейник  обрекает  его  на  смерть;  остаетсЯ
животное, которому разрешено утолЯть  свои  потребности  и  нужды  только  в
определенные часы. ’ак, сидЯ без движениЯ, беспомощно свесив ноги, полуголые
люди с непокрытыми головами начинали двадцатипЯтидневное путешествие на  тех
же телегах и в той же одежде - ив июльский зной, и  в  ноЯбрьское  ненастье.
—еловечество как будто стремитсЯ, чтобы небо  разделЯло  с  ним  карательные
функции.
     Њежду толпой и сидевшими в телегах шел своеобразный диалог: поношениЯ с
одной стороны, похвальбы с другой и ругань  с  обеих  сторон;  но  начальник
конвоЯ сделал знак, и палочные удары без разбора  посыпались  на  всех,  кто
сидел в телегах, на их головы  и  плечи,  и  вскоре  видимость  спокойствиЯ,
котораЯ именуетсЯ <I>порЯдком</I>, была восстановлена. Ћднако в  глазах  несчастных
отщепенцев  горела  жажда  мести,  а  лежавшие  на  коленЯх  кулаки  Яростно
сжимались.
     ЏЯть телег, конвоируемых пешими стражниками и конными жандармами,  одна
за другой скрылись под высоким сводом тюремных ворот;  за  ними  последовала
еще одна, шестаЯ, на которой были вперемежку свалены котлы, миски и запасные
цепи. Ќесколько запоздавших стражников  выбежали  из  харчевни  и  бросились
догонЯть свой отрЯд. ’олпа рассеЯлась. ‚се сразу исчезло, как фантастическое
видение. ‚ воздухе постепенно растаЯл грохот колес и стук копыт  по  мощеной
дороге на ”онтенбло, щелканье бичей, брЯцание кандалов и рев толпы, желавшей
каторжникам несчастливого пути.
     € это длЯ них только начало! Ћ чем толковал  мне  адвокат?  Ћ  галерах!
Ќет, нет, во сто крат лучше смерть! ‹учше эшафот, чем неволЯ, лучше небытие,
чем ад; лучше подставить шею  под  нож  ѓильотена,  чем  под  железное  Ярмо
каторги. Ѓоже правый, только не галеры!

        XV

     Љ несчастью, Я не был болен. Ќа другой день менЯ взЯли  из  лазарета  и
снова заперли в темнице.
     Ќе болен! Ќет, Я молод, здоров и силен. Љровью свободно течет у менЯ  в
жилах; все мышцы повинуютсЯ всем моим прихотЯм;  Я  крепок  духом  и  телом,
создан длЯ долгой жизни; все  это  несомненно;  и  тем  не  менее  Я  болен,
смертельно болен, и болезнь моЯ - дело рук человеческих.
     ‘ тех пор как Я вышел из лазарета, менЯ  терзает,  сводит  с  ума  одна
мысль, безумнаЯ мысль, что Я мог бы бежать, если бы  менЯ  оставили  там.  €
врачи и сестры милосердиЯ проЯвлЯли ко мне Явный интерес.  ’акой  молодой  и
обречен на такую смерть! Љазалось, им жаль менЯ,  так  они  суетились  возле
моей постели. ќ! —то там! Џросто любопытство! € потом эти  целители  обЯзаны
исцелЯть от болезней, но не от смертного приговора. Ђ как  бы  им  это  было
легко! ’олько открыть дверь! ’акое пустое дело!
     ’еперь уж ни малейшей надежды. †алоба моЯ будет отклонена,  потому  что
все делалось по закону;  свидетели  свидетельствовали  правильно,  защитники
защищали правильно, судьи судили правильно. Ќа это Я не  рассчитываю,  разве
что... Ќет, вздор! Ќечего надеЯтьсЯ!  ЉассационнаЯ  жалоба  -  это  веревка,
котораЯ держит человека над пропастью и ежеминутно грозит порватьсЯ, пока не
оборветсЯ в самом деле. Ѓудто нож гильотины занесен над головой шесть недель
подрЯд.
     Ђ вдруг менЯ помилуют? Џомилуют! Ќо кто? Џочему? € как?.. Ќе могут менЯ
помиловать. ѓоворЯт, нужно показать пример.
     Њне осталось всего три этапа: Ѓисетр, Љонсьержери, ѓревскаЯ площадь.

        XVI

     ‡а тот короткий срок, что менЯ продержали в лазарете, Я успел  посидеть
у окна на солнце - оно показалось снова, - вернее, - пол учить от солнца то,
что пропускали решетки на окне.
     џ сидел, опустив отЯжелевшую и одурманенную голову на руки, которым  не
под силу была их ноша, локтЯми  опиралсЯ  на  колени,  а  ноги  поставил  на
перекладину стула, ибо Я так подавлен, что все времЯ сгибаюсь и  съеживаюсь,
как будто в теле моем не осталось ни костей, ни мышц.
     ‘пертый воздух тюрьмы душил менЯ больше, чем когда-либо, в ушах все еще
звучал лЯзг кандалов, Ѓисетр стал мне нестерпим. ѓосподь бог, думал  Я,  мог
бы сжалитьсЯ надо мной и послать мне хоть птичку, чтобы она попела  немножко
на крыше напротив окна.
     Ќе знаю, господь или дьЯвол услышал менЯ, только почти в ту  же  минуту
под моим окном зазвучал голос, - не  птички,  нет,  гораздо  лучше:  чистый,
свежий, нежный голос пЯтнадцатилетней девушки. џ встрепенулсЯ, поднЯл голову
и стал жадно вслушиватьсЯ. Ќапев  был  медлительный  и  томный,  похожий  на
грустное и жалобное воркование; вот слова песни:

                             Ќа улице „ю-Њайль
                             ‡ашилсЯ Я в капкан.
                             †андармы поймали,
                             ‘вЯзали по рукам.

     Ќе могу выразить, как горько Я был разочарован; а голос все пел:

                             Ќадели наручники,
                             € кончен разговор.
                             ‘пасибо, на дороге
                             ‘тоЯл знакомый вор.

                             ’оварищ, товарищ,
                             ‘ тобой поговорю,
                             ‘кажи моей девчонке,
                             —то Я сыграл игру.

                             ‘кажи моей девчонке,
                             Џусть денег не шлет,
                             “бил Я человека
                             ‡а толстый кошелек.

                             ‡а часики с цепочкой
                             ‡а шлЯпу и пальто,
                             ‡а темную ночку,
                             ‡а черт знает что.

                             Џускай в ‚ерсаль поедет,
                             Џопросит королЯ,
                             Ќе даст ли снисхожденье
                             “бийце, тру-лЯ-лЯ.

                             Џускай подаст прошенье.
                             ‡а это, мой гонец,
                             џ подарю ей туфли
                             € ленту на чепец.

                             Љороль читать не станет.
                             ‚елит перед зарей
                             ЏлЯсать мне мой танец
                             Њеж небом и землей*.

     {*Џеревод Џавла Ђнтокольского.}

     „альше Я не слышал и не в силах  был  слушать.  Ќаполовину  внЯтный,  а
наполовину скрытый смысл этой омерзительной песенки о  борьбе  разбойника  с
жандармами, о встрече с вором, которого  он  посылает  к  жене  со  страшной
вестью: Я убил человека, и менЯ поймали, "зашилсЯ Я в  капкан";  о  женщине,
котораЯ поспешила в ‚ерсаль с прошением, и о короле, который  разгневалсЯ  и
велит преступнику "плЯсать свой танец  меж  небом  и  землей";  и  при  этом
нежнейшаЯ  мелодиЯ,  пропетаЯ  нежнейшим  голоском,   когда-либо   баюкавшим
человеческий   слух!..   џ   оцепенел,   Я   был   подавлен,    уничтожен...
Џротивоестественны были такие гнусные слова на румЯных и свежих устах. ’очно
след слизнЯка на лепестке розы.
     џ не в силах передать свои чувства; мне было и больно и сладко  слушать
Язык вертепа и каторги,  жестокий  и  живописный  говор,  грЯзный  жаргон  в
сочетании с девичьим голоском, прелестным  переходом  от  голоса  ребенка  к
голосу  женщины!  ‘лышать  эти  уродливые,  исковерканные  слова  в  плавных
переливчатых звуках песни!
     Ћх, какаЯ подлаЯ штука - тюрьма! ‘воим Ядом она отравлЯет  все.  ‚се  в
ней замарано - даже песенка пЯтнадцатилетней девушки! “видишь там  птичку  -
на крыле у нее окажетсЯ грЯзь; сорвешь красивый цветок  -  от  него  исходит
зловоние.

        XVII

     Ђх, если бы мне удалось вырватьсЯ отсюда, как бы Я побежал в полЯ!
     Ќет, бежать не следует. ќто привлечет внимание, наведет на  подозрениЯ.
Ќадо, наоборот, идти m спеша, поднЯв голову, напеваЯ песню. •орошо бы добыть
старый  фартук,  синий  в  красных  разводах.  ‚  нем  легче   проскользнуть
незамеченным. ‚се окрестные огородники ходЯт в таких.
     Џодле ЂркейлЯ есть густой лесок, а рЯдом болото, куда Я, когда училсЯ в
коллеже, каждый четверг ходил с друзьЯми-школьниками ловить лЯгушек.  ’ам  Я
могу укрытьсЯ до вечера.
     Љогда  совсем  стемнеет,  Я  пойду  дальше.  ‚  ‚енсен.  Ќет,  туда  не
пробратьсЯ из-за реки. Ќу так Я пойду в Ђрпажон. - ‹учше было бы свернуть на
‘ен-†ермен и добратьсЯ до ѓавра и оттуда отплыть в Ђнглию. - Ђх, не  все  ли
равно! „опустим, Я очутилсЯ в ‹онжюмо. Џроходит жандарм; спрашивает  у  менЯ
паспорт. - ‚се погибло!
     ќх ты, злосчастный мечтатель! ‘ломай сперва стены в три фута  толщиной,
в которых ты заточен. Ќет, смерть! ‘мерть!
     Џодумать только,  что  Я  совсем  ребенком  приезжал  сюда,  в  Ѓисетр,
смотреть на большой колодезь и на умалишенных!

        XVIII

     Џока Я все это писал, свет  лампы  потускнел,  настал  день,  на  часах
тюремной колокольни пробило шесть.
     —то это значит? „ежурный надзиратель только что был у  менЯ  в  камере;
войдЯ, он снЯл картуз, попросил извинениЯ, что потревожил менЯ,  и  спросил,
сколько возможно смЯгчив свой грубый голос, чего Я желаю на завтрак...
     „рожь охватила менЯ. Ќеужели это будет сегоднЯ?

        XIX

     ќто будет сегоднЯ!
     ‘ейчас ко мне пожаловал сам смотритель тюрьмы. Ћн  спросил,  чем  может
быть мне полезен или приЯтен, так как ему желательно, чтобы у менЯ  не  было
поводов жаловатьсЯ на него или на его  подчиненных,  участливо  осведомилсЯ,
как Я себЯ чувствую и как провел ночь; на прощание он назвал менЯ "сударь".
     ќто будет сегоднЯ!

        XX

     Њой тюремщик считает, что у менЯ нет поводов жаловатьсЯ на  него  и  на
его помощников. Ћн прав. ‘ моей стороны было бы дурно жаловатьсЯ  на  них  -
они исполнЯли свою обЯзанность, зорко стерегли менЯ; и потом они были учтивы
при встрече и прощании. —его же мне еще надобно?
     „обродетельный тюремщик с благодушной улыбкой, с  медоточивыми  речами,
со  взглЯдом  льстеца  и  шпиона,  с  большими  мЯсистыми   руками   -   это
олицетворение тюрьмы. ќто  Ѓисетр  в  образе  человека.  ‚округ  менЯ  всюду
тюрьма; Я вижу тюрьму во всех возможных обличиЯх, в человеческом облике и  в
виде решеток и запоров. ‚от стена - это  тюрьма,  выраженнаЯ  в  камне;  вот
дверь - это тюрьма,  выраженнаЯ  в  дереве;  а  надзиратели  -  это  тюрьма,
претвореннаЯ в плоть  и  кровь.  ’юрьма  -  страшное  чудовище,  незримое  и
по-своему совершенное, в котором человек дополнЯет здание. € Я  его  жертва;
оно схватило менЯ, обвило всеми своими щупальцами. Ћно держит менЯ  в  своих
гранитных стенах, под своими железными замками, и  сторожит  своими  зоркими
глазами, глазами тюремщика.
     Ћ господи, что ждет менЯ, горемычного? —то они сделают со мной?

        XXI

     џ успокоилсЯ. ‚се кончено, кончено  бесповоротно.  џ  поборол  жестокое
смЯтение, в которое поверг менЯ приход смотрителЯ.  ‘ознаюсь,  тогда  Я  еще
надеЯлсЯ. ’еперь, благодарение ’ворцу, Я больше не надеюсь.
     ‚от что за это времЯ произошло. ‚ ту минуту, когда часы  били  половину
седьмого - нет, без четверти семь, - дверь  камеры  открылась  снова.  ‚ошел
седовласый старик в коричневом рединготе. Ћн распахнул  редингот.  џ  увидел
сутану и брыжи. ќто был свЯщенник.
     Ќо не тюремный свЯщенник. ‡ловещий признак.
     Џатер сел напротив менЯ, приветливо улыбаЯсь; потом покачал  головой  и
возвел глаза к небу, вернее к потолку темницы. џ понЯл его.
     - ‘ын мой,  вы  приготовились?  -  спросил  он.  џ  ответил  ослабевшим
голосом:
     - џ не приготовилсЯ, но Я готов.
     € в то же времЯ в глазах у менЯ потемнело,  холодный  пот  выступил  по
всему телу, в висках застучало, в ушах началсЯ шум.
     Џока Я, как сонный, качалсЯ на стуле, приветливый  старик  говорил.  Џо
крайней мере мне так казалось; насколько Я припоминаю,  он  шевелил  губами,
размахивал руками, поблескивал глазами.
     „верь отворилась еще раз. ѓрохот засовов вывел  менЯ  из  оцепенениЯ  и
прервал его  речь.  ‚  сопровождении  смотрителЯ  поЯвилсЯ  приличного  вида
господин в черном фраке и отвесил мне глубокий поклон. ‹ицо этого  человека,
как лица факельщиков, выражало казенную скорбь. ‚ руках он держал  свернутую
бумагу.
     - ‘ударь, - с учтивой улыбкой обратилсЯ он ко мне, - Я судебный пристав
при парижском  королевском  суде.  €мею  честь  доставить  вам  послание  от
господина генерального прокурора.
     Џервое потрЯсение прошло. Џрисутствие духа полностью вернулось ко мне.
     - ЏомнитсЯ, господин  генеральный  прокурор  настойчиво  требовал  моей
головы, - ответил Я. - ‚есьма польщен, что он ко  мне  пишет.  Ќадеюсь,  моЯ
смерть доставит ему истинное удовольствие. €наче мне обидно было бы  думать,
что он с таким жаром добивалсЯ ее, а на самом деле ему это безразлично.
     ‚след за тем Я потребовал твердым голосом:
     - —итайте, сударь!
     Ћн принЯлсЯ читать длинный документ, нараспев заканчиваЯ каждую  строку
и запинаЯсь на  каждом  слове.  €з  документа  Явствовало,  что  моЯ  жалоба
отклонена,
     - Џриговор будет приведен в исполнение на ѓревской площади,  -  добавил
он, кончив читать и не поднимаЯ глаз от гербовой бумаги. - ђовно в  половине
восьмого мы отправимсЯ в Љонсьержери. Њилостивый, государь! Ќадеюсь,  вы  не
откажете в любезности последовать за мной?
     џ  с  некоторых  пор  перестал  слушать.  ‘мотритель  разговаривал   со
свЯщенником; судебный пристав не отрывал глаз от  бумаги;  а  Я  смотрел  на
дверь, оставшуюсЯ полуоткрытой... "Ќесчастный фантазер! ‚  коридоре  четверо
вооруженных солдат!"
     ‘удебный пристав повторил свой вопрос и на этот раз посмотрел на менЯ.
     - Љ вашим услугам! Љогда пожелаете! - ответил Я.
     Ћн поклонилсЯ мне:
     - —ерез полчаса Я позволю  себе  ЯвитьсЯ  за  вами.  Џосле  этого  менЯ
оставили одного. ѓосподи, только бы убежать, убежать каким угодно  способом!
џ должен вырватьсЯ отсюда, должен не медлЯ ни  минуты.  —ерез  двери,  через
окна, через крышу, даже оставлЯЯ клочьЯ мЯса на стропилах!
     Ћ бессилье; проклЯтье, дьЯвольскаЯ насмешка! ЊесЯцы нужны, на то, чтобы
пробить эту стену хорошим џ инструментом, а у менЯ нет ни  гвоздЯ,  ни  часа
времени!

        XXII

                                                              €з Љонсьержери

     ѓоворЯ Языком официальных бумаг, Я переведен сюда.
     Ћднако путешествие мое стоит описать. …два пробило  половину  восьмого,
как судебный пристав снова поЯвилсЯ на пороге камеры.
     - ‘ударь, Я жду вас, - заЯвил он.
     “вы! ЊенЯ ждал не только он!
     џ встал, сделал шаг; мне казалось, что на второй у менЯ не хватит  сил,
- такую тЯжесть Я ощущал в голове и  слабость