ых бочек.
     €х  пузо  было   затЯнуто  железными  обручами  и  украшено  деревЯнной
решеткой,  напоминавшей подставку длЯ трубок. €з нее торчали  ножки бокалов,
похожих на тюльпаны. ‚ подбрюшье каждой бочки находилсЯ керамический краник.
‚енчали  же все королевский герб и цветнаЯ этикетка с указанием сорта вина и
цены всей бочки, бутылки или бокала.
     ‚  проходе  между  бочками,  освещаемом  газовыми  рожками  безобразной
серо-стальной люстры, располагались столики,  на  которых  стоЯли плетенки с
печеньем  "Џалмерс" и солеными сухариками,  а  также  тарелки с  галетами  и
сэндвичами, на вид пресными,  но  внутри  полными горчицы. ‘толики вслед  за
частоколом стульев уходили в  самые недра  заведениЯ. ќти  недра также  были
уставлены бочками, а на бочках высились бочонки с выжженными каленым железом
клеймами.
     „ез ќссент расположилсЯ  в  этом хранилище  крепких  вин и ощутил  себЯ
порабощенным   их  густым  запахом.  Ћн  посмотрел   по  сторонам:  вот  тут
выстроилась  шеренга  портвейнов  --  на  вкус терпких  или мЯгких,  на цвет
бордовых или малиновых. Ћни отличались друг от друга хвалебным перечислением
своих  достоинств: "old  port,  light  delicate",  "cockburn's  very  fine",
"magnificent  old Regina". Ђ  вон  там, выпЯтив  брюхо, теснились бутылки  с
различными типами марочного испанского хереса, то приобретавшим цвет топаза,
то становившимсЯ бесцветным или  дымчатым,  сухим или сладким:  "san lucar",
"pasto", "pale dry", "oloroso", "amontilla".
     ‡ал  был  переполнен.  „ез  ќссент, облокотившись на  столик, дожидалсЯ
стакана портвейна. Ћн заказал его у джентльмена, который откупоривал бутылки
с содовой. ‘воей формой они  в точности  повторЯли  капсулы  с  желатином  и
клейковиной  --  веществами, которыми фармацевты  смЯгчают  горечь некоторых
лекарств.
     ‚округ были одни англичане: бледные  и нелепые протестантские пасторы в
черном с головы до ног, в  мЯгких  шлЯпах, шнурованных башмаках, длиннополых
рединготах, застегнутых на множество мелких пуговиц, с бритыми подбородками,
прилизанными  сальными волосами и в  круглых  очках; субъекты, походившие на
мЯсников, -- с  бульдожьими  рожами, апоплексическими  шеЯми, красными,  как
помидор,  ушами,  сизыми  щеками   и   по-бычьи  тупым  взглЯдом;  бородачи,
смахивавшие на обезьЯн; еще дальше, в  самом  конце  залы, какой-то дылда  с
волосами, как паклЯ, и белесой бороденкой, напоминавшей артишоковые волоски,
разглЯдываЯ  в  лупу  антикву  английской  газеты,  сидевший  напротив  него
коротышка-толстЯк, с виду американский коммодор, обветренный, толстоносый, с
сигарой  из-под  усов,  сквозь  дрему  взирал на  висевшие  по  стенам карты
шампанских и прочих марочных вин: Џеррье, ђедедер, •айдзик, Њумм, выведенное
готическими  буквами название с изображением  головы монаха в капюшоне: "„ом
Џериньон, в ђеймсе".
     ‚  атмосфере  караульного  помещениЯ  дез ќсеент  вдруг  как-то размЯк.
Ђнгличане переговаривались  между  собой,  а  он,  одурев  от  их  болтовни,
погрузилсЯ в сладкие грезы. Ћн всматривалсЯ в стакан с пурпурным портвейном,
излюбленным напитком диккенсовских персонажей, и видел перед собой седину  и
румЯнец  мистера “икфельда, неумолимый взглЯд  флегматика и хитреца  мистера
’алкингхорна, этого угрюмого адвоката  из  "•олодного дома". Ќет, решительно
все они  сошли со страниц диккенсовских  романов  и  предстали перед  ним  в
"Bodega" во плоти  и крови. ‚оспоминаниЯ,  навеЯнные недавним  чтением, были
удивительно  Яркими. ‚  памЯти  возник диккенсовский  город,  возник  хорошо
освещенный и жарко  натопленный дом с добрыми хозЯевами и крепкими засовами.
€  крошка „оррит, „ора Љопперфилд,  и сестра ’ома  Џинча неспешно  разливали
вино.  ќтот город напоминал  теплый  ковчег,  плавающий по  океану  грЯзи  и
копоти. „ез ќссент  разнежилсЯ в  ‹ондоне своей  мечты и  был счастлив,  что
сидит  в  тепле  и  прислушиваетсЯ к  реву плывущих по  ’емзе (подле моста у
’юильри) буксиров. Ћн  допил свой портвейн. ’епло от дымивших сигар и трубок
в  какой-то степени  согревало  залу, однако, очнувшись и  ощутив промозглую
сырость дождливого днЯ, дез ќссент почувствовал легкий озноб.
     Ћн заказал стакан амонтильЯдо, но в этом сухом белом вине вдруг исчезла
мЯгкаЯ  и  душистаЯ   сладость  „иккенса  и  заЯвила   о  себе  мучительнаЯ,
болезненнаЯ прЯность  ќдгара  Џо.  Љошмарный образ  бочонка и  замурованного
подземельЯ возник перед ќссентом. Џочудилось ему, что пошло-добродушные лица
англичан и  американцев за  столиками  таЯт коварство и  ужасные  намерениЯ.
Џотом он  заметил,  что зала  пустеет и  близитсЯ  времЯ  обеда. „ез  ќссент
расплатилсЯ, с  трудом встал, в полном осоловении направилсЯ  к выходу. …два
он ступил за порог, как  ему  влепили мокрую пощечину. Џорывы  ветра и дождЯ
приводили в движение  огненный веерок фонарных огней, но  света от  этого не
добавлЯлось.  Ќебо стало совсем низким и наполовину скрыло дома. „ез  ќссент
смотрел  на утопавшие во  мраке и разгуле  стихий арки улицы  ђиволи, и  ему
казалось,  что  он  находитсЯ  в  темном туннеле под ’емзой. Ќо тут  у  него
начались   голодные  спазмы  в  животе,  и  это  вернуло   дез   ќссента   к
действительности. Ћн снова сел в свой фиакр, дал  кучеру адрес таверны на рю
д'Ђмстердам,  у  вокзала,  и  посмотрел  на  часы.  Ѓыло  семь  вечера.  …ще
оставалось  времЯ  поужинать.  Џоезд  отходил только  без десЯти  девЯть. Ћн
посчитал  на  пальцах, прикидываЯ  расстоЯние  от „ьеппа до  Ќью-•ейвена,  и
сказал  себе:  "…сли  сведениЯ в  путеводителе  точные,  то  завтра  днем  в
двенадцать тридцать Я -- в ‹ондоне".
     ”иакр остановилсЯ у таверны. „ез ќссент снова спустилсЯ по ступенькам и
вошел  в длинную, коричневую, но  без  всЯкой позолоты  залу.  Џерегородки в
половину  человеческого   роста  разбивали  ее  на  отделениЯ,  напоминавшие
конюшенные  стойла.  ‚ самом  широком  месте  залы,  у дверей, располагалась
стойка,  над  которой  возвышались огромные  пивные  насосы,  рЯдом  с  ними
громоздились копченые  окорока цвета старинной скрипки; подкрашенные суриком
омары; маринованнаЯ макрель в колечках лука и кружках сырой моркови; ломтики
лимона, букетики из тимьЯна и лавра, можжевеловые Ягоды и горошины  перца  в
мутном соусе.
     Ћдно из отделений оказалось свободным. „ез ќссент занЯл его  и подозвал
молодого  человека в  черном. ’от  склонилсЯ  перед  ним,  бормоча  какие-то
непонЯтные слова.  Џока накрывали на стол, дез ќссент оглЯдел своих соседей.
Љак и в предыдущем заведении, островитЯне  с фарфоровыми глазками и красными
лицами, кто  задумчиво, кто надменно,  были  поглощены  чтением  иностранных
газет. “жинали только женщины, без кавалеров, сидЯ по двое лицом  к лицу, --
дородные  англичанки   с  мальчишечьими  лицами,  лошадиным  оскалом  зубов,
румЯными  щеками,  большерукие  и  длинноногие.  Ћни  с  увлечением  поедали
ромштекс-пай -- запеченное в тесте мЯсо под грибным соусом.
     „ез  ќссент  давно  уже потерЯл интерес  к еде, но  теперь, поразившись
аппетиту этих здоровЯчек, сильно захотел есть. Ћн спросил себе "окстейл-суп"
и  с удовольствием отведал этот навар из бычьих хвостов, легкий, нежный,  но
вместе  с  тем  и сытный.  ‡атем  он  просмотрел  меню рыбных блюд,  заказал
"haddock", нечто  вроде  копченой трески, но с удовлетворением прикончив ее,
при виде  прожорливости своих соседей снова  безумно захотел есть, проглотил
ростбиф  с Яблоками  и  осушил  две  пинты  элЯ. Њускусный  запах коровника,
свойственный этому светлому напитку, приЯтно возбудил его.
     “толив  голод,  дез ќссент через силу съел ломтик стилтонского рокфора,
сладость которого  слегка  горчила,  а также  попробовал  кусочек  пирога  с
ревенем, после чего длЯ разнообразиЯ выпил  портера --  темного горьковатого
пива с запахом лакрицы.
     „ез ќссент перевел дух; вот уже много лет он так много не  ел и не пил.
€ непривычно сытнаЯ еда заставила его  желудок заработать в полную силу. „ез
ќсеент расположилсЯ поудобней, закурил и приготовилсЯ побаловать себЯ кофе с
джином.
     „ождь  все  не  переставал.  „ез  ќссент  слышал,  как  он барабанит по
застекленному потолку в глубине залы и водопадом низвергаетсЯ по водосточным
трубам. ‚ зале никакого движениЯ. ‚се так же, как и он, нежились в тепле, за
одной-единственной рюмочкой.
     џзыки  развЯзались.  Џоскольку англичане во времЯ  разговора  поднимали
глаза к небу, дез ќссент заключил, что они говорЯт о плохой погоде. Ќикто из
них не смеЯлсЯ; все они  были  одеты в серый  шевиот с  чесучово-желтой  или
нежно-розовой искрой. Ћн бросил восхищенный взглЯд на их одежду. Ќи  цветом,
ни  покроем  платьЯ  англичане  друг  от друга  не отличались, и дез  ќссент
обрадовалсЯ, что и сам ничем не выделЯетсЯ  из их среды и хотЯ бы в какой-то
мере походит  на коренного лондонца. ‚друг дез ќссент подскочил. "Ќе пора ли
на поезд?  --  подумал он  и посмотрел  на  часы. -- Ѓез  десЯти восемь. …ще
полчаса можно посидеть". € снова стал размышлЯть о своих планах.
     Џри таком сидЯчем образе жизни дез ќссент мечтал лишь о двух странах --
Ђнглии и ѓолландии.
     Њечта  о  ѓолландии  уже  давно сбылась.  Ћднажды,  не  в силах  больше
терпеть, он бросил Џариж и объездил всю ѓолландию вдоль и поперек.
     Џутешествие принесло ему жестокое  разочарование.  Ћн представлЯл  себе
ѓолландию  по картинам ’енирса,  ‘тена,  ђембрандта, Ћстаде. Ћн рисовал себе
удивительные  еврейские  кварталы, вызолоченные  солнцем,  как  кордованскаЯ
кожа,  воображал  народное   гулЯнье  на  чудесных   Ярмарках,  нескончаемые
деревенские пирушки и воспетые старыми мастерами патриархальное добродушие и
жизнерадостность.
     ѓарлем и Ђмстердам его, разумеетсЯ,  очаровали. Ќеотесанные деревенские
жители  вполне походили на персонажей  ‚ан Ћстаде.  € дети  такие  же, грубо
скроенные. € жены такие же толстухи, грудастые и пузатые. Ќо от их неуемного
весельЯ и семейных пирушек --  ни следа. Љороче,  приходилось признать,  что
голландскаЯ  школа  ‹увра  сбила  его  с толку: она стала  отправной  точкой
фантазии дез ќссента. € он устремилсЯ в погоню за ней, но выбрал ложный путь
и, заплутав в своих ни в чем не сравнимых  грезах, так никогда  и не отыскал
эту волшебную и реальную страну и не увидел луга, на котором среди множества
винных бочонков,  прослезившись  от радости и в  упоении отбиваЯ ногой такт,
пустились в озорной и веселЯщий душу плЯс крестьЯне и крестьЯнки.
     Ќет, решительно ничего этого не существовало. ѓолландиЯ оказалась такой
же  страной,  как  и  все  другие,  и при  этом отнюдь  не  примитивной,  не
благостной. ‚ ней торжествовал протестантизм с  его непоколебимым лицемерием
и церемониальной чопорностью.
     —увство  разочарованиЯ  вернулось к  нему. Ћн снова  посмотрел на часы:
оставалось еще десЯть минут до отхода поезда. "Љак раз времЯ расплатитьсЯ, и
на вокзал",-- подумал он, ощущаЯ страшную тЯжесть в желудке  и во всем теле.
-- Ќу, ладно, -- подбодрил он сам себЯ,-- вот только выпью на посошок. -- Ћн
налил в  стакан  бренди  и  попросил  счет.  Љакой-то субъект  в  черном,  с
салфеткой на руке, похожий на  мажордома,  с остроконечным  лысым  черепом и
жесткой седой бородкой, но без  усов,  подошел,  заложив  за  ухо  карандаш,
остановилсЯ, выставил, как певец, ногу, вытащил  из кармана книжечку,  но не
глЯнул в нее, а вперив глаза в потолок у люстры, начертал на бумаге рЯд цифр
и произвел необходимые вычислениЯ.
     -- ‚от, -- сказал  он, вырвав  листок  из  книжечки  и  вручив  его дез
ќссенту. „ез  ќссент с  любопытством рассматривал субъекта,  как диковинного
зверЯ. "—то за странный „жон Ѓулль", -- думал он, глЯдЯ на эту  флегматичную
персону,  слегка  напоминавшую  своим выбритым лицом рулевого  американского
флота.
     ‚ этот миг дверь в таверну открылась. ‚ошедшие  принесли с собой  запах
мокрой псины. ‘ ним смешалсЯ угольный  дымок, который  просочилсЯ по  полу с
кухни через хлопавшую  на сквознЯке дверь без щеколды. „ез  ќссент был  не в
силах
     пошевелитьсЯ. €м  овладела приЯтнаЯ  слабость. Ћн  даже не мог  поднЯть
руку, чтобы зажечь сигару, и только уговаривал себЯ: "‹адно,  ладно, вставай
же,  пора  в дорогу", --  но тотчас находил против  этого массу  возражений.
‡ачем, мол,  куда-то ехать,  если  можно так  прекрасно  путешествовать,  не
вставаЯ  со  стула?  €  разве теперь он  не  в ‹ондоне  с  его  обитателЯми,
запахами,   погодой,   едой  и  кухонной  утварью?   —его   же   еще  ждать?
ђазочарование, как в ѓолландии?
     ’еперь, чтобы успеть к поезду, он  должен был  мчатьсЯ  со всех  ног на
вокзал.  Ћтвращение  к  поездке  и  потребность  спокойно  сидеть  на  месте
становились все сильней и сильней. Ћн еще немного колебалсЯ, терЯЯ последнее
времЯ и отрезаЯ себе путь к бегству.  € все твердил: "‚от сейчас пришлось бы
бежать к кассе,  толкатьсЯ с багажом. Љак  это  непереносимо  скучно!" Џотом
повторил  в  который раз:  "‚  общем  Я  получил  все, что хотел  увидеть  и
почувствовать. ‘  тех  пор  как  Я выехал  из  дома, Я  только  и делал, что
набиралсЯ опыта английской жизни.  € мучитьсЯ, переезжать с места  на место,
растрачивать драгоценные впечатлениЯ -- чистое безумие.  € что это, наконец,
на  менЯ  нашло,  что  Я  вдруг  переменил образ  мысли,  отрексЯ  от  тихих
фантасмагорий своих дум и, как  простофилЯ, поверил в необходимость и пользу
экскурсий! Ђ  между прочим, -- сказал он, взглЯнув на часы,  -- пора домой".
Ќа  этот  раз он поднЯлсЯ,  вышел из таверны,  велел кучеру  отправлЯтьсЯ на
вокзал  и  со  всеми  своими  чемоданами, саквоЯжами,  пледами, зонтиками  и
тросточками  вернулсЯ  в ”онтеней,  ощущаЯ  физическую и  душевную усталость
человека, приехавшего домой после долгого и опасного путешествиЯ.


        ѓ‹Ђ‚Ђ XII

     ‚  последующие после возвращениЯ дни дез  ќссент перебирал свои книги и
при мысли, что  чуть  было  весьма  надолго  не рассталсЯ с  ними, испытывал
живейшее  удовлетворение, словно  и  впрЯмь  обрел  их  вновь  после  долгой
разлуки.  Џод влиЯнием  этого  чувства  ему  даже показалось, что они у него
совсем недавно,  ибо он  снова увидел всю их красоту, забытую с  тех  давних
пор, как он купил их.
     ‚се -- книги, безделушки,  мебель -- приобрело  в  его глазах  какое-то
особое очарование. Љровать показалась еще мЯгче по сравнению с той кушеткой,
на которой  ему пришлось бы  спать  в ‹ондоне;  тихие, незаметные слуги были
просто неподражаемы, стоило их сравнить с говорливыми и несносными служащими
отелЯ, а размереннаЯ жизнь выглЯдела еще желанней  при  мысли  о том, что он
мог случайно пуститьсЯ в странствиЯ.
     €  снова он  погрузилсЯ  в атмосферу своих привычек. Џосле искусственно
устроенной разлуки подобнаЯ ванна и освежила и укрепила его.
     ѓлавным  интересом  стали  книги. Ћн осмотрел их и вновь  расставил  по
полкам, после того как убедилсЯ, что со времени переезда в ”онтеней ни жара,
ни влажность не попортили ни переплета, ни редких сортов бумаги.
     Ќачал он с того, что перебрал все свои латинские книги, затем по-новому
расставил  ученые трактаты Ђрхелауса,  Ђльберта ‚еликого, ‹уллиЯ и  Ђрнольда
‚иллановы о каббале и оккультных науках и, наконец, пересмбтрев том за томом
современных авторов, с радостью констатировал, что все находитсЯ в целости и
сохранности.
     ќти книги  стоили ему немалых  денег. Ћн  и мысли  не допускал, что его
любимые авторы будут, как в любой другой  домашней библиотеке, отпечатаны на
простой бумаге, гвоздЯми башмаков какого-нибудь овернца.
     Џрежде, когда дез ќссент жил в Џариже, он заказывал длЯ себЯ изданиЯ  в
одном  экземплЯре, который специально нанЯтые рабочие  печатали ему вручную:
он обращалсЯ то к лионскому издателю Џеррэну, потому что его тонкаЯ и чистаЯ
печать подходила длЯ различного рода древностей и старой книги; то выписывал
новые типы шрифтов из Ђмерики и Ђнглии, ценЯ тамошние современные изданиЯ; а
порою прибегал  к услугам типографий  ‹иллЯ,  исстари обладавших  прекрасным
набором  всех  разновидностей  готической  печати,  и  старинной  гарлемской
типографии ќншеде, котораЯ славилась своей культурой пуансона и матриц.
     Ђналогичным образом он относилсЯ и к бумаге длЯ книг. ‚ один прекрасный
день ему опротивели  все эти бумажные изыски: китайскаЯ  серебристаЯ бумага,
ЯпонскаЯ перламутроваЯ и позолоченнаЯ, белаЯ ватманскаЯ, темнаЯ голландскаЯ,
вторившаЯ  замше, турецкаЯ и желтаЯ сейшельскаЯ.  Ќе  переносил  он и бумагу
фабричного производства. Ћн заказал верже особого  формата на старой вирской
мануфактуре, где еще треплют коноплю по старинке. Ђ чтобы разнообразить свою
коллекцию, он в несколько приемов выписал из ‹ондона бумагу с фактурой ткани
-- ворсистую  или репсовую и, вдобавок,  из презрениЯ к библиофилам,  обЯзал
торговца  из ‹юбека поставить  ему улучшенную  искристую бумагу,  синеватую,
звонкую, чуть  ломкую,  в  которую  вместо щепочек  были вкраплены  блестки,
напоминавшие золотую взвесь данцигской водки.
     ’ак дез ќссент стал владельцем уникальных изданий совершенно необычного
формата, которые переплетали длЯ него и ‹ортик,  и ѓро-Ѓозонне, и амболь, и
ученики Љапе. Ќа это шел старинный шелк, тисненаЯ бычьЯ или козлинаЯ капскаЯ
кожа.  €з-под   их  рук  выходили  мЯгкие  переплеты  с   золотым  узором  и
инкрустацией, или подбитые объЯрью и муаром,  или, подобно церковным книгам,
снабженные  застежками  и  металлическими  уголками,  некоторые  из  которых
ѓрюэль-ќнгельман покрыл черненым серебром и светлой эмалью.
     Џодобным образом дез ќссент издал Ѓодлера. Ќапечатал он его в старинной
типографии ‹е Љлера красивейшим церковным шрифтом. Љнига была издана большим
форматом, в размер требника,  на тончайшей  Японской, нежной, словно  мЯкоть
бузины,  бумаге молочно-белого,  с едва заметной примесью  розового,  цвета.
ќтот единственный экземплЯр, отпечатанный  бархатистой китайской  тушью, был
переплетен  чудесной  свиной  кожей  телесного  цвета,  выбранной  из тысЯчи
образцов, --  всей в  точечку,  под  щетину. …е украшали  вытисненные черные
узоры, на редкость удачно подобранные маститым художником.
     „ез ќссент достал чудо-книгу с полки, с трепетом взЯл в  руки и перечел
некоторые  стихотворениЯ,  которые  в  подобном обрамлении  -- и  простом  и
изысканном -- казались ему особенно пронзительными.
     Ѓодлеровской поэзией дез ќссент восхищалсЯ беспредельно. Ћн считал, что
до  Ѓодлера  писатели  исследовали   душу  поверхностно  или  ограничивались
проникновением в глубины,  открытые  длЯ обозрениЯ и хорошо  освещенные, где
находили залежи смертных грехов, и  изучали их происхождение и развитие, как
это  делал, к  примеру,  Ѓальзак,  живописуЯ изгиб души,  одержимой какой-то
одной страстью -- тщеславием, скупостью, отцовским  самодурством, старческой
любовью.
     €  процветали порок и добродетель, жили-поживали устроенные на один лад
личности, царили усредненность,  пошлость мысли  и общих мест,  безо всЯкого
стремлениЯ к чему-то  болезненному,  тронутому порчей, потустороннему. €ными
словами,  литература остановилась на понимании добра и зла, данном церковью,
-- на простом исследовании, на наблюдении ботаника за самым обычным цветком,
который распускаетсЯ в самых обычных условиЯх.
     Ѓодлер  пошел намного дальше. Ћн спустилсЯ в бездну бездонного рудника,
проник  в штольни, брошенные  или неведомые, достиг тех пределов  души,  где
кроютсЯ чудовищные цветы ума.
     ’ам, у  рубежа, за  которым  открываютсЯ извращение,  болезнь, странный
паралич  духа,  угар  разврата,  брюшной  тиф и  желтаЯ лихорадка,  поэт под
покровом скуки обрел целый мир идей и ощущений.
     Ѓодлер  выЯвил  психологию  сумеречного  ума,  достигшего своей  осени,
перечислил   симптомы  болезни  скорбЯщей  души,  котораЯ  отмечена,  словно
дарованием, сплином. Ћн показал загнивание чувств, угасание душевного жара и
веры в молодых людЯх, поведал, как живучи в памЯти былые невзгоды, унижениЯ,
обиды, удары нелепой судьбы.
     Џоэт неотступно следил за всеми капризами сей плачевной осени жизни. Ћн
вглЯделсЯ  в человеческую природу,  увидел, как легко  человек ожесточаетсЯ,
как ловко учитсЯ плутовать, как быстро привыкает к самообману, чтобы сильнее
терзать себЯ, чтобы копанием в себе и рефлексией заведомо лишить себЯ всЯкой
радости.
     €  не  только   увидел  Ѓодлер,  как   нервическаЯ  чувствительность  и
ожесточенность  самоанализа  отвергают пылкую  верность, порыв  безудержного
милосердиЯ. ђазглЯдел он, как постепенно души  перестают любить и  гореть  и
становЯтсЯ хладными, супруги --  пресыщенными,  поцелуи --  родственными,  а
ласки начинают походить на проЯвление сыновней  или  материнской нежности. ‚
результате возникают,  так  сказать, странные  угрызениЯ  совести  по поводу
участиЯ в почти что  кровосмесительной свЯзи. Ѓлистательными стихами  описал
Ѓодлер  мутацию  своих  страстей,  бессильных,  но  потому полных  отчаЯниЯ.
Ћткрыл, как губителен  обман дурманЯщих средств и зелий,  которые зовет душа
на помощь,  чтобы  смЯгчить страдание и развеЯть скуку.  ‚о  времена,  когда
литература уверЯла, что всЯ боль жизни -- лишь от несчастной любви, измены и
ревности, Ѓодлер презрел  эти  детские объЯснениЯ,  нашел  Язвы  куда  более
глубокие, мучительные,  страшные и показал, как пресыщенность, разочарование
и гордость в подверженных  распаду  душах превращают действительность  --  в
пытку, прошлое -- в мерзость, будущее -- в мрак и безнадежность.
     —ем  больше дез  ќссент  читал  Ѓодлера,  тем  сильнее  чувствовал  его
несказанное очарование.  ‚о времена, когда поэты  были  способны на описание
лишь внешних сторон человека и мира, он сумел выразить невыразимое. џзык его
был мускулист и крепок, благодарЯ чему Ѓодлер, как  никто другой, смог найти
удивительно Ясные и  чеканные  выражениЯ  длЯ  фиксации самых неопределимых,
самых неуловимых болезненных переживаний истощенного ума и скорбной души.
     Џомимо  Ѓодлера,  число современных авторов в библиотеке  у дез ќссента
было  весьма  невелико. Ћн  относилсЯ с  полнейшим  безразличием  к  книгам,
восторгатьсЯ  которыми считалось  хорошим  тоном. "‚еликий  смех"  ђабле  не
смешил его, "истинный комизм"  Њольера не казалсЯ комичным.  € он до того не
переносил  их, что по  артистической ценности приравнивал сочинениЯ и того и
другого к балаганным фарсам да Ярмарочной потехе.
     €з старых поэтов  читал одного ‚ийона,  меланхоличность баллад которого
трогала  его,  и кое-какие отрывки из Ђгриппы д'Ћбинье, горЯчившие ему кровь
диким жаром своих инвектив и проклЯтий.
     —то  касаетсЯ  прозы,  то  дез  ќссент  был  совершенно  безразличен  к
‚ольтеру,  ђуссо и даже „идро, чьи хваленые "‘алоны" казались ему  внутренне
пошлыми  и неглубокими. €з  ненависти ко всему этому вздору дез ќссент читал
почти одних  лишь христианских  писателей. Ћсобое впечатление производили на
него  звонкозвучные периоды Ѓурдалу и  Ѓоссюэ. Ќо  еще  больше нравилсЯ  ему
Ќиколь  со своей строгой фразой и особенно  Џаскаль: его суровый пессимизм и
мучительнаЯ скорбь в буквальном смысле брали дез ќссента за душу.
     ‡а   исключением  этих  нескольких  книг,  французскаЯ   словесность  в
библиотеке дез ќссента начиналась с 19-го века.
     ђазделЯлась она  на две части: в первую входила светскаЯ литература; во
вторую -- церковнаЯ. •отЯ она и носила  специальный  характер, но  благодарЯ
крупным книготорговцам была доступна во всех частЯх света.
     „ез  ќссент  набралсЯ духу, чтобы сполна окунутьсЯ в нее и  обнаружить,
что  в  церковной литературе так же, как  и в светской, среди массы лишенных
смысла и бездарных книг нередко встречаютсЯ подлинные шедевры.
     Ћтличительной  ее особенностью была незыблемость  строЯ  мысли и Языка.
Љак  форму  свЯщенной утвари,  церковь  сохранила неповрежденными не  только
догматы, но и сложивший  их  сладкозвучный слог  золотого века, который,  по
утверждению одного из  церковных писателей, Ћзанана, ничего не позаимствовав
у ђуссо, черпал непосредственно из Ѓурдалу и Ѓоссюэ.
     ‚прочем,  вопреки  подобному утверждению,  церковь  была  не  такой  уж
нетерпимой  и   закрывала  глаза  на  те   или  иные  выражениЯ  и  обороты,
заимствованные   у  светских  писателей.   Ћтсюда  и  известное   облегчение
церковного  стилЯ  --  фраз  массивных и  нескончаемых,  как у Ѓоссюэ с  его
бесчисленными вводными словами и нагромождением  местоимений. Ќо эта уступка
оказалась первой и  последней. „ругих, видимо, не понадобилось, ибо  церковь
вполне  обходилась  этим  облегченным  Языком длЯ  обсуждениЯ тех  вопросов,
которые находились в ее ведении.
     џзык этот не  мог ни изобразить современную жизнь самых обычных людей и
самые повседневные  ситуации, ни  описать сложный ход  извилин  в  холодных,
лишенных  благодати   умах.  ‡ато  он  прекрасно  подходил  длЯ  абстрактных
суждений, диспутов, библейских комментариев, доказательств и опровержений  и
мог с вЯщим авторитетом утверждать что-либо, не допускаЯ и грана возражениЯ.
     “вы,  и здесь, как и повсюду, свЯтилище заполонили  хамы, осквернив его
благородную строгость своим невежеством и серостью. Њало того,  за церковное
перо  взЯлись  дамы,  галиматьЯ  которых,  с  потугой  на  шедевр,  находила
восторженный отклик как  у недалеких свЯтош, так и ограниченных завсегдатаев
салонов.
     „ез ќссент не поленилсЯ заглЯнуть в один  из таких опусов. …го  автором
была госпожа  ‘вечина,  русскаЯ  генеральша, проживавшаЯ  в  Џариже.  …е дом
усердно посещали самые Ярые католики. ‚еЯло от  них страшной,  непереносимой
скукой.  Ћни  были отталкивающи  и -- что хуже  -- на одно  лицо.  Љазалось,
чопорные прихожане елейно склонились в  молитве, а шепотом делЯтсЯ новостЯми
и с важным видом твердЯт что-то банальное о погоде и политике.
     Ќо встречалось нечто худшее: к примеру, обладательница университетского
диплома, мадам  Ћпостус  Љравен, ее "ђассказу сестры", "ќлиане"  и "”леранж"
пропела аллилуйи  и осанны  всЯ  церковнаЯ пресса. Ќет, никогда, никогда дез
ќссент не вообразил бы, что можно сострЯпать  такую чушь! ќти  книжонки были
до  того  убоги  по  мысли  и  стилю,  что  приобрели  даже какое-то,  почти
индивидуальное лицо.
     —то  говорить,  дез  ќссент не мог похвастатьсЯ свежестью  восприЯтиЯ и
природной склонностью к сентиментальности  -- дамскаЯ литература была отнюдь
не в его вкусе.
     ‚се  же он  заставил  себЯ и с  полным  вниманием  читать гениЯ в синих
чулках.  ‘таралсЯ  дез  ќссент,  однако,  даром.  Ќи  слова не понЯл  он  из
"„невника" и  "Џисем" госпожи ќжени  де  ѓерен, в  которых  она самозабвенно
расточала хвалы своему брату-поэту, слагавшему стихи с таким простодушием, с
такой грацией, что  не  знал  себе равных,  -- вот разве что г.г. де  †уи  и
ќкушар ‹ебрен сочинЯют столь же ново и смело!
     ’щетно пыталсЯ он  понЯть прелесть тех книг, где встречались, например,
следующие  пассажи:  "Ќынче утром  Я повесила над папиной  кроватью крестик,
который  вчера  ему дала одна девочка". €ли: "Њы с  Њими званы завтра к г-ну
ђокье  на  освЯщение  колокола.  €  мне  эта  прогулка  не  неприЯтна".  €ли
говорилось  о крайне важных событиЯх: "џ  теперь повесила на шею  медальон с
изображением ‘вЯтой  „евы, который  ‹уиза мне  прислала в защиту от холеры".
€ли же цитировалась высокаЯ поэзиЯ: "Ћ, дивный лунный луч скользит по Ѓиблии
моей  раскрытой!"  €ли,   наконец,   приводились  тонкие   и  проницательные
наблюдениЯ: "Љогда Я вижу, как, проходЯ  мимо распЯтиЯ, кто-то креститсЯ или
снимает шлЯпу, Я говорю себе: "‚от истинный христианин".
     € так до  бесконечности,  пока Њорис  де  ѓерен  не  умирает  и  сестра
многословно оплакивает его  на множестве страниц, усеЯнных  обрывками убогих
стихов, написанных так жалко и беспомощно, что дез ќссент даже по-настоЯщему
пожалел писательницу.
     „а...  Ќе  столь уж  это, конечно,  и важно, но католическаЯ  партиЯ не
очень-то  привередничала,  выбираЯ  своих  протеже  без  всЯкого  намека  на
художественный вкус!  ‘ок жизни, который она  так оберегала, оказалсЯ  самой
заурЯдной, бесцветной словесной  водой, и потоков ее  не могло остановить ни
одно вЯжущее средство!
     € дез  ќссент  с  отвращением  отвернулсЯ  от  этой  литературы.  Ќо  и
современные  духовные   авторы  не  приносили   ему   удовлетворениЯ.   Ћни,
безусловно, были  замечательными  проповедниками и  полемистами.  Ћднако  не
владели  церковным  Языком, который в их  выступлениЯх  с  амвона  и  книгах
утратил свое  лицо,  стал скучной  фигурой  речи,  состоЯщей  из  одинаковых
длинных фраз. Ѓез преувеличениЯ, церковные писатели начали писать совершенно
одинаково, разве  что  с  большим  или меньшим напором и  воодушевлением. Џо
манере письма ничем уже не  отличались их  свЯтейшества, бралсЯ ли  сочинЯть
„юпанлу, ‹андрио, ‹а Ѓуйри или ѓом, или, может,  „он ѓеранже, отец ђатисбон,
монсеньеры ”реппель или Џерро, или же  их преподобиЯ ђавиньЯн и  ѓратри, или
иезуит  Ћливэн,  кармелит  „озите,  доминиканец  „идон, или  даже  старец из
монастырЯ св. Њаксимина, преподобный окарн.
     € дез ќссент нередко  думал:  да, нужны  подлинные  дар, и  личность, и
глубочайшаЯ  вера,  чтобы  разморозить   этот  ледЯной  Язык,  оживить  этот
проповеднический стиль, который уже не мог блеснуть ни  Ярким оборотом речи,
ни смелой мыслью.
     €  все  же   иногда  встречались   писатели,  которые  своим  пламенным
красноречием  были  способны растопить лед  слов и вернуть их к жизни. ќто в
особенности относилось  к  ‹акордеру,  одному  из немногих за  долгое  времЯ
настоЯщих церковных авторов.
     ‹акордер, подобно прочим, был стеснен рамками догматических рассуждений
и,  как  и  многие,  топталсЯ  на  месте,  отваживаЯсь  лишь  на то,  что  с
благословениЯ отцов церкви развивалось видными проповедниками. …му  удалось,
однако,  внести  в  эти  рассуждениЯ  брожение,  омолодить  их,  придать  им
своеобразие и живость. …го "Џроповеди в  ‘оборе Џарижской  Ѓогоматери"  были
полны  словесных  находок,  смелых  сравнений,  юмора,   прыжков,  радостных
восклицаний,  необузданных  порывов  --  словно  заискрилсЯ  под  его  пером
церковный слог. ‹акордер, этот одаренный писатель и кроткий монах, отважилсЯ
на  сочетание  несочетаемого:   либеральных  представлений  об   обществе  с
авторитарной церковной мыслью. ‚есь свой  дар,  все силы он потратил на это.
Ќо  не  одним  только  ораторским  талантом обладал  ‹акордер.  Ѓыла  в  нем
пламеннаЯ любовь к Ѓогу,  были такт  и добросердечие.  ‚ письмах к юношеству
он, словно отец, увещевал любЯ, журил с  улыбкой, советовал доброжелательно,
прощал  легко.  Џрекрасны  были  письма,  где он  признавалсЯ, как жаден  до
привЯзанности, величественны  те посланиЯ,  в которых  он одобрЯл и укреплЯл
верующих, рассеиваЯ их сомнениЯ собственной непоколебимой верой. ‘ловом, это
отцовское начало, ставшее у него очень деликатным, даже отчасти женственным,
сообщило  его  прозе ни с  чем не сравнимое,  единственное во всей  духовной
литературе звучание.
     Џосле    него   христианских   писателей,    обладавших   мало-мальской
индивидуальностью,  среди  монахов  и свЯщенников можно  было  перечесть  по
пальцам.  Џожалуй, это один  лишь  его  ученик аббат  Џейрейв,  да и то лишь
немногие  его страницы  выдерживали  критику. Џейрейв  оставил  трогательную
биографию  своего  учителЯ,  написал  несколько   душевных   писем,  сочинил
необозримое  количество  по-ораторски  звучных  трактатов,  произнес  немало
речей,  без  меры  высокопарных.  Ќо,  разумеетсЯ,  ни  чувством,  ни  огнем
лакорлеровым аббат Џейрейв не обладал. ‚  нем  было  слишком  много от  лица
духовного и слишком мало от светского. € все же то здесь, то там встречаютсЯ
у   него  занЯтные  сравнениЯ,   длинные  и  вместе  с  тем  крепкие  фразы,
возвышенный,  почти  величественный слог.  Ћттого-то заслуживающих  вниманиЯ
духовных  писателей, которые были бы верны церковному делу и своему ремеслу,
приходилось искать не среди духовенства, а в миру.
     …пископский  стиль,  столь  обессиленный  прелатами,  в  какой-то  мере
воспрЯл  и  даже  обрел своего рода  мощь в сочинениЯх  графа  де  ”аллу. ‘о
стороны  спокойный,  граф-академик  изнутри   исходил   желчью.  …го   речи,
произнесенные в  парламенте в 1848 году, пространны и тусклы, однако статьи,
которые печатал "Љорреспондан" --  позднее  они вышли  отдельной книгой,  --
колки  и  Язвительны,  хотЯ  по  форме  предельно учтивы.  Ќаписаны  они "за
здравие", но полны нетерпимости и страстной горечи.
     ‚  полемике  он  был опасен -- хитрец, логик,  мастер засад и защитного
боЯ, неожиданных и острых выпадов. ‚ то же времЯ на  смерть госпожи ‘вечиной
де ”аллу откликнулсЯ страницами, полными волнениЯ; выходившее из-под ее пера
находило в нем собирателЯ, а ее саму он почитал как свЯтую.
     Ќо со всей силой проЯвилсЯ его дар в двух брошюрах. ЏерваЯ вышла в 1846
году, втораЯ, под названием "Ќациональное единство", -- в 1880-м.
     ‚  ней  легитимист де  ”аллу  беспощадно,  с холодной Яростью,  вопреки
обыкновению,  говорил не сдерживаЯсь и под занавес в виде заключениЯ  бросал
маловерам гневное, грозное обвинение:
     "Ђ   вы,  упорные   утописты,  превращающие   человеческую   природу  в
абстракцию,  вы, пособники атеизма, питающиесЯ химерами  и  ненавистью,  вы,
творцы   женской  эмансипации,  разрушители  семьи,  составители  обезьЯньей
родословной,  вы,  чье  имЯ еще  недавно  звучало  как ругательство,  можете
радоватьсЯ: сбудутсЯ ваши пророчества, быть вашим ученикам  жрецами мерзкого
будущего!"
     ‚ другой своей брошюре, под названием "ЉатолическаЯ партиЯ", он нападал
на деспотический "ћнивер" и на ‚ейо, хоть и не называл его по имени. ’ут  де
”аллу, как и прежде, стал  в  каждой фразе Ядовит и извилист.  Ћн  боролсЯ с
‚ейо по-джентльменски и, весь в синЯках, отвечал противнику на грубые  удары
ногой презрительными сарказмами.
     Ћба они представлЯли собой  две церковные  партии,  а  в церкви  раскол
разрешаетсЯ лютой ненавистью. „е ”аллу был хитрей, высокомерней,  принадлежа
к той либеральной секте, куда уже вошли и Њонталамбер, и  Љошен, и ‹акордер,
и де Ѓрольи. Ћн всецело разделЯл идеи  "Љорреспондана", журнала, пытавшегосЯ
покрыть  властные догматы церкви  лаком  терпимости. ‚ейо --  проще, прЯмей,
срывал маски  и  о тирании  догм крайних  монтанистов  говорил открыто и без
всЯких колебаний.
     „лЯ своей борьбы ‚ейо выработал совершенно особый Язык,  как бы  смешав
слог  ‹а Ѓрюйера  с говором  предместьЯ ѓро-Љайу.  Ќрава ‚ейо был грубого, и
этот полуторжественный, полупло-щадной Язык  казалсЯ столь же увесистым, как
кастет.  ђедкостный  упрЯмец  и храбрец, ‚ейо бил  своим  страшным оружием и
вольнодумцев, и  епископов,  наносЯ удары то левой, то правой, кидаЯсь,  как
бык, на врагов, к какой  бы партии они  ни принадлежали. –ерковь  осуждала и
эти недозволенные приемы, и эти выходки дуэлЯнта. € не  доверЯла ему. Ћднако
же,  благодарЯ своему  огромному таланту, католик-хулиган  добилсЯ всеобщего
признаниЯ  и хотЯ  и  ополчил  на  себЯ  газеты,  устроив им разнос в  своих
"Џарижских запахах", но отбил неприЯтельские наскоки и пинками разогнал всех
шавок-бумагомарателей, норовивших вцепитьсЯ ему в икры.
     “вы,  ‚ейо был необычайно талантлив  лишь  во  времЯ драк. ‚ затишье он
сочинЯл  посредственно.  …го  стихи  и  романы вызывали жалость. †гучий Язык
выдыхалсЯ без применениЯ. ‚  состоЯнии покоЯ  боец превращалсЯ  в  рохлю,  а
рохлЯ выдавливал из себЯ  банальные литании  да  сочинЯл длЯ детей  духовные
песенки.
     Ќо  существовал  и  другой  писатель-апологет,  куда   более  чопорный,
сдержанный   и   велеречивый,  чем  ‚ейо,--   любимый  церковью   инквизитор
христианского Языка Ћзанам. € хотЯ дез ќссента трудно было удивить,  он то и
дело   поражалсЯ,    с   каким   апломбом    Ћзанам,   утверждаЯ    что-либо
неправдоподобное, вместо каких-либо доказательств указывал на непостижимость
премудрости Ѓожией. Њало того, он с  полнейшим хладнокровием  искажал факты,
еще бесстыдней,  чем  апологеты  из других  партий,  оспаривал общеизвестные
исторические  событиЯ,  уверЯл,  что  церковь  никогда  не  скрывала  своего
уважениЯ к науке, называл ереси "мерзскими нечистотами", и, поносЯ буддизм и
прочие верованиЯ,  приносил извинениЯ,  что  запЯтнал-де  католический  Язык
самим упоминанием о них.
     Џо временам, правда,  религиознаЯ страсть раскалЯла это красноречие,  и
под  словесными льдами бурлило тогда неистовство. Ћ  чем бы ни писал он -- о
„анте, св. ”ранциске, авторе "Stabat", поэтах-францисканцах, социализме  или
коммерческом  праве, --  во всем  Ћзанам  отстаивал  непогрешимость  церкви.
‘читал он точку зрениЯ ‚атикана непоколебимой и все оценивал лишь по степени
близости к ней. или удаленности от нее.
     ’очно  так  же  рассматривал  все с одной-единственной  точки зрениЯ  и
другой писатель, вернее, сочинитель, Ќеттмен. ‘оперникое у него  не имелось.
‘ей автор был не столько напыщенным и важным, сколько светским. ‚ отличие от
Ћзанама он не подверг себЯ заточению в литературном монастыре. Ћн отправилсЯ
в мир, чтобы составить представление о мирских писаньЯх и дать им надлежащую
оценку. Ћзанам пустилсЯ в путь, подобно дитЯти, которое очутилось  в погребе
и, продвигаЯсь на ощупь, не видит и не слышит ничего во тьме, за исключением
огонька и потрескиваньЯ свечи, которую держит перед собой.
     ‚ кромешной тьме незнаниЯ он на каждом шагу спотыкалсЯ,  утверждаЯ, что
у Њюрже  "чеканный, отточенный стиль"  и  что ѓюго  --  любитель нечистот  и
мерзости,  и  осмеливалсЯ  сравнивать  с ним ‹апрада,  презиравшего  правила
„елакруа, ЏолЯ „елароша и поэта по имени ђибуль, которого восхвалЯл за Якобы
глубокую веру.
     „ез ќссент только пожимал плечами, обращаЯсь к этим жалким суждениЯм --
прозе совершенно бессильной, ветхой, трещавшей по всем швам.
     Ќо, с  другой стороны,  ничуть  не  больше занимали его  Џужоль, ѓенуд,
Њонталамбер, ЌиколЯ и Љарпе. €, любЯ историю, он все же осталсЯ равнодушен к
детальным,  содержательным  трудам и  добротному  Языку  графа де Ѓрольи; и,
интересуЯсь социологией  и религией, безо всЯкой  охоты прочел  Ђнри Љошена,
хоть  и оценил его дар  письма -- волнующее  описание монашеского пострига в
‘акре-Љер. „авно уже дез ќссент не перечитывал этих книг, убрав с глаз долой
вместе со старыми  и  ненужными бумагами  и  устаревшего  Џонмартена  с  его
простодушным витийством,  и глупца ”евалЯ. ‘луг же на хозЯйственные нужды он
одарил свЯтыми сказаниЯми. €х сочинители, бездарные агиографы дез Ћбино и де
‹ассер описывали чудеса, творившиесЯ монсеньером „юпоном ’урским и ЏресвЯтой
„евою.
     ‘ловом,   церковнаЯ  литература  даже   мимолетно  не   могла  развеЯть
„езэссентовой скуки. €  все  эти книги он  задвинул в самые дальние и темные
углы  своей библиотеки. Ђ ведь когда-то,  только-только закончив  иезуитскую
школу, он так  прилежно  их  изучал. "Ќо уж их-то  Я напрасно не  оставил  в
Џариже", -- сказал он  себе, заставлЯЯ другими томами  особенно невыносимого
ему аббата ‹аменнэ и  безнадежного фанатика, велеречивого и при этом пустого
графа †озефа де Њестра.
     Ћдна-единственнаЯ  книга осталась стоЯть на полке у  него под рукой  --
"—еловек" ќрнеста ќлло.
     ќлло  был   полной  противоположностью   собратьев  по  вере.  ‚  своем
благочестивом кружке  он всех настроил против  себЯ, осталсЯ  один и в конце
концов сошел с  великого  пути, соединЯющего  небо  и  землю.  ќлло, видимо,
претили его проторенность и сонм  тех путников-письмонош, которые от  века к
веку шли друг за другом, ни на йоту не отклонЯЯсь в сторону и останавливаЯсь
передохнуть в  одних и тех же местах, пускались в беседы о все  тех же вере,
отцах церкви, сходных  упованиЯх  и общих наставниках.  ќлло пошел  окольной
дорогой, набрел на  мрачную  Џаскалеву  пустынь, перевел там дух,  а  затем,
продолжив  странствие, еще раньше Янсениста, --  которого, впрочем,  подверг
осмеЯнию, -- достиг пределов человеческого разума.
     Њанерный  и  вычурный,  заумный и дидактичный, ќлло  своими  тончайшими
хитросплетениЯми мысли напомнил дез ќссенту о скрупулезности и догматичности
методов работы у неверующих психологов  двух последних столетий.  Ћн был как
бы  католическим  „юранти, но в чем-то  казалсЯ  даже догматичней и резче --
любитель и  мастер  глЯдеть в лупу,  опытный  инженер души, пытливый механик
мозга,  жаждущий  исследовать  механизм  страсти  и подробно  объЯснить  его
сложное устройство.
     ‚ этом странном уме возникали самые  неожиданные повороты мысли, тезы и
антитезы, поЯвлЯлись самые  удивительные  ассоциации,  которые перебрасывали
мостик  от  этимологии слов к идеЯм: порой  они  выглЯдели сомнительными, но
всегда занЯтными и живыми.
     € хотЯ этим построениЯм не хватало чувства меры, в них с необыкновенной
проницательностью давалсЯ анализ "скупости", "заурЯдности", "моды", "страсти
быть  несчастным",  а  также  проводилась весьма  любопытнаЯ аналогиЯ  между
работой памЯти и принципом фотографии.
     €скусством  анализа,  украденным  им у  врагов  церкви,  ќлло  владел в
совершенстве. Ћднако был он не только виртуозным аналитиком.
     ‘уществовало еще одно его лицо. Љогда оно проступало в нем, то возникал
фанатик веры, библейский пророк.
     Љак и ѓюго, которого он напоминал зигзагами своих мыслей и фраз, ќрнест
ќллр  любил примерЯть  одежды св.  €оанна Ѓогослова.  € витийствовал и вещал
ќлло с Џатмоса улицы ‘ен-‘юльпис. € взывал к читателю гласом Ђпокалипсиса, а
местами плакал горькими слезами €сайи.
     —то   говорить,  притЯзаниЯ  ќлло  были