поднимай менЯ с колен, не подходи ко
мне до тех пор, пока ты мне не ответишь.
     - џ подумаю.
     - Џодумаешь! Ќадо решать.
     - џ и решил.
     - —то ты решил?
     - џ стану тем, кем вы хотите менЯ видеть.
     ‘тоило мне только произнести эти слова,  как  моЯ  мать  упала  к  моим
ногам, лишившись чувств. ‚ ту минуту, когда Я пыталсЯ поднЯть ее  и  не  был
окончательно уверен, жива она или  в  руках  у  менЯ  уже  мертвое  тело,  Я
почувствовал, что никогда бы не простил себе, если  бы  довел  ее  до  этого
своим отказом и не посчиталсЯ с ее последней мольбой.

                                * * * * * *

     Џосыпались поздравлениЯ, благословениЯ, объЯтиЯ и поцелуи. ЏринимаЯ их,
Я чувствовал, что руки мои дрожат, губы  холодеют,  голова  идет  кругом,  а
сердце превращаетсЯ  в  камень.  ‚се  поплыло  как  во  сне.  џ  видел,  как
разыгрываетсЯ трагедиЯ, но нимало не задумывалсЯ над тем, кто  должен  пасть
ее жертвой. џ возвратилсЯ в монастырь. џ понЯл, что  судьба  моЯ  решена:  у
менЯ не было  ни  малейшего  желаниЯ  уклонитьсЯ  от  нее  или  не  дать  ей
свершитьсЯ. џ походил  на  человека,  который  видит  перед  собой  огромный
механизм, предназначенный длЯ  того,  чтобы  раздробить  его  на  мельчайшие
частицы; видит, как этот механизм приводЯт в движение. Ћхваченный ужасом, он
взирает на него с  таким  спокойствием,  что  его  легко  можно  принЯть  за
хладнокровного наблюдателЯ, который стараетсЯ постичь действие тех или  иных
колесиков и высчитать всесокрушающую силу  удара.  Њне  довелось  читать  об
одном несчастном еврее {2* ‘мотри Ѓаффа  {10}.  Ќарочитый  анахронизм.}:  по
приказу королЯ мавров он был брошен на арену, куда выпустили свирепого льва,
который перед этим  двое  суток  не  получал  пищи.  ђев  изголодавшегосЯ  и
разъЯренного зверЯ был так страшен, что  заставил  содрогнутьсЯ  даже  самих
исполнителей приговора, когда  они  свЯзывали  несчастного,  который  в  эту
минуту оглашал воздух душераздирающими криками. Љак ни пыталсЯ он  вырватьсЯ
из рук палачей, как ни молил о пощаде, его свЯзали,  поднЯли  и  бросили  на
арену. ‘тоило ему коснутьсЯ земли, как  силы  покинули  его,  и  он  осталсЯ
лежать оцепеневший и уничтоженный. Ћн больше не испустил ни  единого  крика,
не сделал ни  малейшего  усилиЯ,  он  весь  съежилсЯ  и  лежал  недвижный  и
бесчувственный, как комок глины.
     ’о же самое случилось и со мной; крики и  всЯ  борьба  остались  где-то
позади, менЯ выкинули на арену, и Я теперь лежал там. џ повторЯл: "џ  должен
стать монахом", и весь мой разговор с собой на  этом  кончалсЯ.  ЊенЯ  могли
хвалить за то, что Я выполнил все, что от менЯ требовалось,  или  корить  за
то, что Я чего-то не сделал, - Я не испытывал ни радости,  ни  огорчениЯ.  џ
только твердил  себе:  "џ  должен  стать  монахом".  Љогда  менЯ  заставлЯли
прогуливатьсЯ по монастырскому саду или, напротив, пенЯли мне за то,  что  Я
позволЯю себе слишком много гулЯть в неположенные часы,  Я  в  ответ  только
повторЯл: "џ должен стать монахом". Ќадо, однако,  сказать,  что  наставники
мои оказывали мне большое снисхождение. ‘ын, старший сын герцога де Њонсады,
принимающий монашество, - это ли не великаЯ победа экс-иезуитов?  €  они  не
упускали случаЯ использовать мое обращение в своих интересах. Ћни спрашивали
менЯ, какие книги мне хотелось бы прочесть. "Љакие вам угодно", - отвечал Я.
Ћни видели, что Я люблю цветы, и комната моЯ украсилась фарфоровыми вазами с
изысканнейшими букетами, которые обновлЯлись каждый день. џ любил  музыку  -
они узнали об этом, когда Я стал принимать участие в их хоре,  а  это  вышло
как-то само собою. “ менЯ был хороший голос: владевшаЯ мною глубокаЯ  грусть
придавала моему пению  большую  выразительность,  и  эти  люди,  никогда  не
упускавшие случаЯ возвеличить себЯ или обмануть свои жертвы,  уверЯли  менЯ,
что Я пою вдохновенно.
     Ќа все эти проЯвлениЯ их снисходительности Я отвечал  неблагодарностью,
чувством, которое, вообще-то говорЯ, мне  совершенно  чуждо.  џ  никогда  не
читал принесенных ими книг, и пренебрегал цветами,  которыми  они  наполнЯли
мою келью, и если изредка и прикасалсЯ  к  маленькому  органу,  который  они
поставили ко мне, то лишь  длЯ  тоге,  чтобы  извлекать  из  него  низкие  и
печальные звуки. ’ем,  кто  настоЯтельно  требовал,  чтобы  Я  развивал  мои
способности к живописи и музыке, Я отвечал все так же бесстрастно:
     - џ должен стать монахом.
     - Ќо послушай, брат мой, ведь любовь к цветам, к музыке, ко всему,  что
может  быть  посвЯщено   господу,   достойна   вниманиЯ   человека,   -   ты
злоупотреблЯешь снисходительностью к тебе настоЯтелЯ.
     - ‚озможно.
     - ’ы должен  восславить  господа  нашего,  возблагодарить  его  за  его
творениЯ, способные радовать взор. - ‚ келье в это времЯ было много  красных
гвоздик и роз. - ’ы должен воздавать ему хвалу за  тот  талант,  который  он
тебе даровал: голос твой - самый богатый и сильный из  всех,  что  слышны  в
нашем хоре.
     - џ в этом не сомневаюсь.
     - Ѓрат мой, ты отвечаешь не подумав.
     - џ говорю то, что чувствую, но не надо обращать на это вниманиЯ.
     - •очешь, погулЯем по саду?
     - Џожалуйста.
     - Ђ может быть, ты хотел бы повидатьсЯ с настоЯтелем и услышать от него
слова утешениЯ?
     - Џожалуйста.
     - Ќо откуда у тебЯ это  безразличие  ко  всему?  Ќеужели  ты  одинаково
равнодушен и к аромату цветов, и к ободрЯющим словам настоЯтелЯ?
     - ‚ыходит, что да.
     - Ќо почему?
     - Џотому что Я должен стать монахом.
     - Ѓрат мой, неужели ты так и  будешь  повторЯть  все  ту  же  фразу,  в
которой нет никакого смысла: она ведь свидетельствует лишь  о  том,  что  ты
совсем отупел или просто бредишь?
     - Ќу так и считай, что Я отупел, что  Я  брежу,  все,  что  твоей  душе
угодно, - ты знаешь, Я должен стать монахом.
     “слыхав эти слова, которые Я произнес  отнюдь  не  _нараспев_,  как  то
принЯто в монастыре, а совсем иным тоном, в разговор  вмешалсЯ  еще  один  и
спросил менЯ, что это Я возвещаю так громко.
     - џ только хочу сказать, - ответил Я, - что Я должен стать монахом.
     - Ѓлагодари бога, что с тобой не случилось ничего  худшего,  -  ответил
тот, кто мне задал этот вопрос, - упорство твое давно уже, верно, надоело  и
настоЯтелю и всей братии, благодари бога, что не случилось худшего.
     Џри этих словах Я почувствовал, что страсти снова вскипели во мне.
     - _•удшего_! - вскричал Я, - а чего мне еще боЯтьсЯ? ђазве Я не  должен
стать монахом?
     ЌачинаЯ с этого вечера (не помню уже, когда именно  это  было)  свободу
мою ограничили; мне больше не  разрешали  гулЯть,  разговаривать  с  другими
воспитанниками или послушниками; в  трапезной  длЯ  менЯ  накрыли  отдельный
стол, причем места справа и слева от  менЯ  оставались  незанЯтыми.  ’ем  не
менее келью мою по-прежнему украшали цветы, на стенах висели гравюры,  а  на
столе своем Я находил все новые безделушки тончайшей работы. џ  не  замечал,
что окружающие обращались со мной как с умалишенным, а ведь они слышали, как
Я без всЯкого смысла повторЯл несчетное число раз одни и те же слова, и  это
могло послужить длЯ них оправданием: у них были свои планы, согласованные  с
духовником, и упорное молчание мое только  утверждало  их  в  том,  что  они
думали обо мне. „уховник часто менЯ навещал, а все эти  несчастные  лицемеры
_старались_ заходить вместе с ним ко мне в  келью.  Ћбычно  (за  отсутствием
других дел) Я или смотрел на цветы, или любовалсЯ гравюрами, а  они,  войдЯ,
говорили:
     - ‚идите, он счастлив, как только можно быть  счастливым,  у  него  все
есть, и он занЯт созерцанием этих роз.
     - Ќет, Я ничем не занЯт, - отвечал Я, - у менЯ нет никакого занЯтиЯ.
     ’огда они пожимали плечами,  обменивались  с  духовником  таинственными
взглЯдами, и Я был рад, когда они наконец уходили,  не  задумываЯсь  о  том,
какаЯ опасность нависала надо мной именно в эти часы.
     ‚ это времЯ во дворце герцога Њонсады шли совещание за совещанием: надо
было решить, в здравом ли Я уме и могу ли принЯть обет. Џо-видимому,  свЯтые
отцы,  подобно  их  закоренелым  врагам  маврам,  были  ”забочены  тем,  как
произвести дурачка в свЯтого. ’еперь  против  менЯ  образовалась  уже  целаЯ
партиЯ, одному человеку было не под силу с ней справитьсЯ. ЏоднЯлсЯ  шум,  и
люди непрестанно сновали из дворца  Њонсады  в  монастырь  и  обратно.  ЊенЯ
объЯвлЯли сумасшедшим,  _упрЯмцем_,  еретиком,  дураком,  словом,  всем  чем
угодно, лишь бы успокоить  ревнивую  тревогу  моих  родителей,  корыстолюбие
монахов или тщеславие экс-иезуитов, которые подсмеивались над страхами  всех
остальных и неуклонно блюли свои собственные интересы. „лЯ  них  очень  мало
значило, в своем Я уме или нет, им было совершенно все равно, причислить  ли
к своим рЯдам отпрыска знатнейшего испанского рода, или заковать его в  цепи
как умалишенного, или же, объЯвив его одержимым,  изгонЯть  из  него  бесов.
ђечь шла о coup  de  theatre  {‘пектакле  (франц.).},  который  должен  быть
сыгран, и, так как первые роли в этом представлении оставались за  ними,  их
нимало не заботила катастрофа, котораЯ могла разразитьсЯ. Џо  счастью,  пока
длилсЯ весь этот шум, поднЯтый страхом, обманом,  притворством  и  клеветой,
настоЯтель  сохранЯл  спокойствие.  Ћн  не  старалсЯ  успокоить  поднЯвшеесЯ
волнение, ибо оно лишь возвеличивало его собственную роль во всем этом деле,
но он твердо стоЯл на своем: длЯ того,  чтобы  принЯть  обет  монашества,  Я
должен доказать, что Я действительно в здравом уме. ‘ам Я ничего об этом  не
знал и был поражен, когда в последний день моего  послушаниЯ  был  вызван  в
приемную. џ неуклонно исполнЯл все, что от менЯ требовал монастырский устав,
не имел ни одного замечаниЯ от поставленного над послушниками  свЯщенника  и
был совершенно не подготовлен к тому, что менЯ ожидало.
     ‚ приемной сидели мои отец и мать, духовник и  еще  несколько  человек,
которых Я не знал. џ подошел к ним ровным шагом и спокойно на них посмотрел.
“бежден, что Я был в своем уме, как и все присутствовавшие при  этой  сцене.
ЌастоЯтель взЯл менЯ за руку и провел по комнате, говорЯ:
     - ‚идите...
     - ‡ачем вы все это делаете? - воскликнул Я, прерываЯ его слова.
     Ќаместо ответа он  только  приложил  палец  к  губам  и  попросил  менЯ
показать мои рисунки. џ принес их и, став на колени, показал их сначала моей
матери, потом отцу. ќто  были  наброски,  изображавшие  стены  монастырей  и
тюрем. ЊоЯ мать отвернулась, а отец оттолкнул их от себЯ, сказав:
     - ‘овсем мне это не по душе.
     - Ќо вы, разумеетсЯ, любите музыку, - сказал настоЯтель,  -  вы  должны
послушать, как он играет и поет.
     ‚ соседней комнате был небольшой орган; моей матери не  разрешили  туда
войти, отец же был допущен слушать мое исполнение. Ќе думаЯ, Я  выбрал  арию
из "†ертвоприношениЯ €еффаЯ" {11}. Ћтца она взволновала, и он попросил  менЯ
не продолжать. ЌастоЯтель решил, что  это  не  только  дань  уважениЯ  моему
таланту, но и признание силы его ордена, и рукоплескал сверх всЯкой  меры  и
порою даже не к месту. „о этой минуты мне и в голову не приходило, что из-за
менЯ могут спорить враждующие стороны.  ЌастоЯтель  решил  сделать  из  менЯ
иезуита и поэтому утверждал, что Я _в здравом  уме_.  Њонахам  же  хотелось,
чтобы их потешили изгнанием из менЯ бесов, либо костром аутодафе,  либо  еще
какой безделицей в том же роде  и  тем  самым  скрасили  унылое  однообразие
монастырской жизни. Џоэтому они были заинтересованы в том, чтобы Я рехнулсЯ,
или в менЯ вселились бесы,  и  уж  чтобы  во  всЯком  случае  менЯ  признали
умалишенным или  одержимым.  Ћднако  благие  их  пожеланиЯ  так  и  не  были
удовлетворены. Ѓудучи вызван в приемную, _Я вел себЯ_ в  точности  так,  как
полагалось, и на следующий день мне предстоЯло принЯть обет.
     Ќа следующий день! Ћ, если бы Я только мог описать этот  день!  Ќо  это
невозможно - Я погрузилсЯ в такое глубокое оцепенение, что перестал замечать
вещи, которые, несомненно, поразили бы самого бесстрастного зрителЯ.  џ  был
настолько погружен в себЯ, что хоть в памЯти моей и остались сами событиЯ, Я
не в силах воскресить даже слабой  тени  тех  чувств,  которые  они  во  мне
вызывали. Ќочь эту Я спал глубоким сном, пока менЯ не разбудил стук в дверь.
     - „орогое дитЯ мое, чем ты занЯт сейчас? џ  узнал  голос  настоЯтелЯ  и
ответил:
     - Ћтец мой, Я спал.
     - Ђ Я ради тебЯ, дитЯ мое, истЯзал свою плоть; бич  покраснел  от  моей
крови.
     џ ничего не ответил, ибо  понимал,  что  предатель  в  большей  степени
заслужил удары бича, чем тот, кого он предал. Ћднако Я ошибалсЯ;  настоЯтелЯ
действительно терзали укоры совести, и он наложил на себЯ  это  покаЯние  не
столько за свои собственные прегрешениЯ, сколько по случаю моего упорства  и
безумиЯ. Ќо увы! _„о чего же лжив тот договор с богом, который мы  скреплЯем
собственной кровью_! Ќе господь ли сказал,  что  он  не  приемлет  ни  одной
жертвы, даже закланиЯ агнца, совершенной  с  сотворениЯ  мира!  „ва  раза  в
течение ночи настоЯтель тревожил менЯ, и оба раза  Я  отвечал  ему  теми  же
словами. Ћн, без сомнениЯ, был искренен: он думал, что  делает  все  во  имЯ
бога, и его  окровавленные  плечи  свидетельствовали  о  его  рвении.  Ќо  Я
настолько окостенел  духовно,  что  ничего  не  чувствовал,  не  слышал,  не
понимал. Џоэтому, когда он постучал ко мне в  келью  второй  и  третий  раз,
чтобы рассказать мне о  том,  какому  бичеванию  он  себЯ  подверг  и  сколь
действенным оказалось его общение с богом, Я ответил:
     - Ќеужели же преступник не имеет права выспатьсЯ перед казнью?
     “слыхав эти слова, которые, должно быть,  заставили  его  содрогнутьсЯ,
настоЯтель упал простертый перед дверью моей  кельи,  а  Я  снова  уснул.  €
сквозь сон до менЯ долетели голоса монахов,  которые  поднЯли  настоЯтелЯ  с
пола и унесли его в келью.
     Ћни сказали:
     - Ћн неисправим, вы напрасно перед ним унижаетесь. ‚от  увидите,  когда
он станет _нашим_, это будет совсем  другой  человек,  это  он  тогда  будет
лежать простертым перед вами.
     Ѓольше Я ничего не услышал.
     Ќаступило утро. џ знал, что оно должно принести  мне;  воображение  мое
рисовало мне всю эту сцену. Њне казалось, что Я вижу слезы на глазах у  моих
родителей и проЯвление сочувствиЯ со стороны братии. Њне казалось, что  руки
свЯщенников, держащих  кадила,  дрожат  и  что  дрожь  эта  передаетсЯ  даже
причетникам, придерживающим их рЯсы.
     Ќеожиданно решение мое переменилось: Я ощутил... что же Я ощутил?  ‘оюз
поистине чудовищной злобы, отчаЯниЯ и силы. ‚ глазах моих засверкали молнии,
мне вдруг подумалось, что Я за один  миг  могу  заставить  палача  и  жертву
поменЯтьсЯ местами, могу поразить стоЯщую тут же мать одним  только  словом,
что одной фразой могу разбить сердце моего отца. џ мог посеЯть  вокруг  себЯ
больше  горЯ,   чем   любые   человеческие   пороки;   любаЯ   сила,   любаЯ
злонамеренность способны причинить своей самой презренной жертве.  „а,  этим
утром Я чувствовал, что все во  мне  вступило  в  борьбу:  родственные  узы,
чувства, угрызениЯ совести, гордость, отчаЯние, злоба. ’ри первых Я принес с
собой, последние же пробудились во мне за времЯ жизни в монастыре.
     - ‚ы готовите менЯ в жертву, - сказал Я тем, кто был  возле  менЯ  этим
утром, - но стоит мне только захотеть, и Я могу сделать  так,  что  жертвами
станут  все  исполнители  произнесенного  надо  мной  приговора,   -   и   Я
расхохоталсЯ.
     ‘мех мой привел в ужас всех окружающих; они оставили менЯ одногои пошли
доложить настоЯтелю о том, в каком состоЯнии Я нахожусь. Ћн пришел  ко  мне.
’ревога  успела  охватить  весь  монастырь;  Я   подрывал   его   авторитет:
приготовлениЯ уже были сделаны, и все были уверены,  что  Я  стану  монахом,
независимо от того, безумен Я или в здравом уме.
     “жас был написан на лице настоЯтелЯ, когда он пришел ко мне.
     - —то все это значит, сын мой?
     - Ќичего, отец мой, ровно ничего, просто  мне  пришла  вдруг  в  голову
мысль...
     - Њы поговорим об этом в другое времЯ, сын мой, а сейчас...
     - _‘ейчас_, - ответил Я со смехом, который, должно  быть,  терзал  слух
настоЯтелЯ, - сейчас Я могу предложить вам выбрать одно из двух: пусть  отец
мой или брат заступЯт мое место, вот и все. џ никогда не стану монахом.
     “слыхав эти слова, настоЯтель пришел в отчаЯние и забегал  от  стены  к
стене. џ стал бегать следом за ним, восклицаЯ голосом, который, должно быть,
вселЯл в него ужас:
     - џ протестую против обета; пусть те, кто принуждал менЯ стать монахом,
примут всю вину на себЯ,  пусть  отец  мой  самолично  искупает  свою  вину,
состоЯщую в том, что Я поЯвилсЯ на свет; пусть  мой  брат  пожертвует  своей
гордостью, почему Я один  должен  платитьсЯ  за  преступление  одного  и  за
страсти другого?
     - ‘ын мой, все это было заранее решено.
     - „а, Я знаю, что приговором ‚семогущего Я  еще  во  чреве  матери  был
обречен, но Я никогда не поставлю своей подписи под этим приговором.
     - —то мне сказать тебе, сын мой, ты ведь исполнил уже послушание.
     - „а, не понимаЯ того, что происходит со мной.
     - ‚есь Њадрид собралсЯ, чтобы услышать, как ты произнесешь обет.
     - Џусть же весь Њадрид услышит, что  Я  отказываюсь  произнести  его  и
отрекаюсь от всего, что свЯзано с ним.
     - ‘егоднЯ наступил назначенный день.  ‘лужители  господа  приготовились
принЯть тебЯ в свои объЯтиЯ. Ќебо и землЯ, все  лучшее,  что  есть  в  нашем
бренном мире и в вечности,  соединилось  и  ждет  твоих  непреклонных  слов,
которые будут означать твое спасение  и  обеспечат  спасение  тех,  кого  ты
любишь. Љакой же это бес овладел тобой, дитЯ мое, и схватил тебЯ в ту  самую
минуту, когда ты приближалсЯ к •ристу, чтобы низвергнуть  тебЯ  в  бездну  и
растерзать? Љак же теперь Я, как наша братиЯ  и  все  те  души,  которые  ты
призван спасти молитвами своими от  адских  мук,  ответЯт  господу  за  твое
страшное отступничество?
     - Џусть они отвечают сами за себЯ: пусть каждый отвечает за себЯ, этого
требует разум.
     - Ћ каком разуме может идти речь, заблудшее дитЯ, когда  же  это  разум
вмешивалсЯ в дела свЯтой веры?
     џ сел, сложил руки на груди и не проронил ни слова.  ЌастоЯтель  стоЯл,
скрестив руки и опустив голову; вид его говорил о том,  что  он  погружен  в
глубокое и горькое раздумье. ‚сЯкий другой мог бы подумать, что в  бездонных
глубинах мысли он ищет бога, но Я понимал, что  он  ищет  его  всего-навсего
там, где найти его было невозможно - в недрах сердца, которое "лукаво  более
всего и крайне испорчено" {12}. Ћн приблизилсЯ ко мне.
     - Ќе подходите ко мне! - вскричал Я. - ‚ы опЯть заведете  речь  о  том,
что Я уже смирилсЯ. ѓоворю вам, покорность эта была напускной! Ћ том, что  Я
неукоснительно исполнЯл все монастырские правила, - так знайте,  -  все  это
было ловким обманом, все делалось с тайной надеждой, что в  конце  концов  Я
смогу от этого избавитьсЯ. ’еперь Я чувствую,  что  с  души  моей  свалилась
тЯжесть и совесть моЯ свободна.  ‘лышите?  ЏонЯтно  вам?  ќто  первые  слова
правды, произнесенные мною в монастырских стенах, может  быть  и  последние,
которые будут здесь сказаны. ’ак сберегите же их! •мурьте брови,  креститесь
и подымайте глаза к небу, сколько вам угодно.  Џродолжайте  же  играть  свою
церковную драму. ‘кажите, что вы сейчас увидели такое страшное, что вы вдруг
отпрЯнули назад и теперь вот креститесь и воздеваете к небу  глаза  и  руки?
—еловека, которого отчаЯние заставило сказать вслух всю жестокую правду! „а,
правда, как видно, страшна длЯ обитателей монастырЯ, у  которых  всЯ  жизнь,
искусственна и фальшива, чьи сердца настолько извращены, что  даже  господь,
которого  они  лицемерием  своим  отвратили  от  себЯ,  не  захочет  к   ним
прикоснутьсЯ. Ќо Я чувствую, что в эту минуту Я все же не столь  омерзителен
в глазах господних, сколь был бы, если бы,  исполнЯЯ  то,  к  чему  вы  менЯ
хотели принудить, стоЯл бы у его алтарЯ и оскорблЯл его произнесением обета,
которому так властно противилось мое сердце.
     Џосле этих слов, - а сказаны они  были,  должно  быть,  оскорбительным,
вызывающим тоном, - Я почти был уверен,  что  настоЯтель  кинетсЯ  на  менЯ,
повалит на пол, вызовет служителей, велит  им  схватить  менЯ  и  бросить  в
монастырскую тюрьму, - а Я знал, что такаЯ существует. Њожет быть, мне этого
даже хотелось. „оведенный до крайности, Я словно гордилсЯ тем, что  способен
сам довести до подобного же состоЯниЯ других. ‚ эту минуту Я  был  готов  ко
всему: к самому страшному потрЯсению, к головокружительно  быстрой  перемене
моей участи и даже к тЯжкому страданию - и чувствовал себЯ в  силах  вынести
все. Ќо подобные приступы неистовства очень скоро проходЯт,  доводЯ  нас  до
полного изнеможениЯ.
     “дивленный  молчанием  настоЯтелЯ,  Я  поднЯл  на  него  глаза.   Ћчень
сдержанно, тоном, который самому мне показалсЯ неестественным, Я сказал:
     - ’ак произнесите же ваш приговор.
     ЌастоЯтель по-прежнему молчал. Ћн _наблюдал  за  происходившей  во  мне
переменой_  и  сумел  искусно  выследить  поворот  моего  душевного  недуга,
позволЯвший  ему  принЯть  свои  меры.  Ћн  стоЯл  передо  мной,  кроткий  и
неподвижный, скрестив руки, опустив глаза, и вид его не выражал ни малейшего
негодованиЯ. „ушевное волнение его ни  в  какой  степени  не  отразилось  на
складках его рЯсы; они  лежали  так,  как  будто  были  вырезаны  из  камнЯ.
Њолчание это незаметно смЯгчило  менЯ:  Я  осуждал  себЯ  за  резкость.  ’ак
мирские люди властвуют над нами силою своих страстей, а люди другого мира  -
своим уменьем их скрыть.
     Ќаконец он сказал:
     - ‘ын мой, ты  восстал  против  господа,  воспротивилсЯ  свЯтому  духу,
осквернил его свЯтилище и оскорбил его служителЯ, - но и его именем  и  моим
собственным Я прощаю тебе все. ‘уди сам, сколь непохожи наши  убеждениЯ,  по
тому, сколь различно они действуют на нас с тобой. ’ы оскорблЯешь,  поносишь
и обвинЯешь, Я же благословлЯю и прощаю. ’ак кто же из  нас  двоих  прониксЯ
евангельским духом и кого благословила церковь? Ќо оставив  в  стороне  этот
вопрос, решить который ты сейчас все равно не можешь,  Я  приведу  еще  один
довод. …сли и он не возымеет действиЯ, Я больше не стану  противитьсЯ  твоим
желаниЯм или понуждать тебЯ бесчестить свЯтыню - ведь это  только  оттолкнет
от тебЯ людей, и сам господь отвергнет тебЯ. „обавлю  к  этому,  что  сделаю
все, что от менЯ зависит, чтобы облегчить исполнение твоих желаний, ибо  они
одновременно ЯвлЯютсЯ и моими.
     “слыхав эти слова, в которых было  столько  правды  и  доброй  воли,  Я
кинулсЯ было к его ногам, но страх и горький опыт удержали менЯ, и Я  только
поклонилсЯ.
     - Ћбещай мне только, что ты терпеливо дождешьсЯ, пока  Я  приведу  тебе
этот последний довод; подействует он на тебЯ или нет, нисколько менЯ  теперь
не занимает и не тревожит.
     џ обещал ему, что наберусь терпениЯ, и он вышел.
     Ћчень скоро он вернулсЯ. ‚ыглЯдел  он  несколько  более  встревоженным,
однако всЯчески старалсЯ с собой совладать. џ не мог  определить,  волнуетсЯ
он за себЯ или за менЯ. Ћн оставил дверь приоткрытой  и  первыми  же  своими
словами поразил менЯ:
     - ‘ын мой, ты хорошо знаешь древнюю историю?
     - Ќо какое это имеет сейчас значение, свЯтой отец?
     - Џомнишь  примечательный  рассказ  об  одном  римском  генерале  {13},
который презрительно отвергал трибуна, сенаторов и _свЯщенников_,  отрекалсЯ
от своего народа, попирал законы,  оскорблЯл  религию,  но  в  конце  концов
вынужден был уступить голосу крови, ибо, когда его мать пала перед ним ниц и
вскричала: "‘ын мой, прежде чем ты ступишь  на  улицы  ђима,  тебе  придетсЯ
пройти по трупу той, котораЯ носила тебЯ в своем чреве!" - он смЯгчилсЯ.
     - џ все помню, но какое это имеет отношение ко мне?
     - _Ђ вот какое_, - и он распахнул дверь. - ’еперь вот  доказывай,  если
можешь, что сердце твое не черствее, чем у этого Язычника.
     Љогда дверь  открылась,  Я  увидел  мою  мать,  простертую  на  пороге.
‘давленным голосом она пробормотала:
     - €ди, отрекись от обета, но прежде чем ты свершишь  это  преступление,
тебе придетсЯ переступить через труп твоей матери.
     џ пыталсЯ поднЯть ее, но она приникла к порогу, продолжаЯ повторЯть все
те же слова, и ее бархатное, отделанное жемчугом  платье,  раскинувшеесЯ  на
каменном полу, ЯвлЯло ужасающий контраст унижению, которое она претерпевала,
и отчаЯнию, горевшему в ее глазах, на мгновение поднЯтых на менЯ.
     ‘одрогаЯсь  от  муки  и  ужаса,  Я   зашаталсЯ   и   упал.   ЌастоЯтель
воспользовалсЯ этим, менЯ подхватили и отнесли  в  церковь.  џ  принЯл  обет
целомудриЯ, бедности и послушаниЯ, и участь моЯ за несколько мгновений  была
решена.

                                * * * * * *

     „ень следовал за днем, и так продолжалось долгие месЯцы,  о  которых  у
менЯ не осталось никаких воспоминаний, да Я и не хотел бы, чтобы  они  были.
‡а это времЯ Я немало всего испытал, но  все  пережитое  ушло  куда-то,  как
морские волны под полуночным черным небом: пусть они еще  набегают,  но  все
вокруг окутано мраком и поэтому нельзЯ разглЯдеть их очертаний и проследить,
где начинают вздыматьсЯ их гребни и куда  они  низвергаютсЯ  вслед  за  тем.
ѓлубокое оцепенение охватило мои чувства и душу, и,  может  быть,  состоЯние
это больше всего подходило к однообразию жизни, на которую  Я  был  обречен.
Ќечего и  говорить,  что  Я  исполнЯл  все  свои  монашеские  обЯзанности  с
добросовестностью, не вызывавшей никаких нареканий, и с апатией, исключавшей
всЯкую похвалу. †изнь моЯ походила на море, в котором  не  стало  прибоЯ.  џ
всЯкий раз ЯвлЯлсЯ к мессе с такою же точностью, с какою звонили колокола. ‚
этом  отношении  Я  походил  на  автомат  с  тончайшим  механизмом,  который
действовал с поистине чудесной слаженностью,  всегда  бывал  исправен  и  не
приносил никаких огорчений  сотворившему  его  мастеру.  Ќи  настоЯтель,  ни
монастырскаЯ братиЯ не могли бы на менЯ пожаловатьсЯ. џ  всЯкий  раз  первым
занимал свое место в хоре. џ не принимал никаких посетителей в  приемной  и,
когда мне позволЯли спуститьсЯ туда, никогда этого не делал.  …сли  на  менЯ
почему-либо  накладывали  покаЯние,  Я  безропотно  его  исполнЯл;  если   в
отношении менЯ допускали поблажку, Я никогда ей не пользовалсЯ. Ќи  разу  не
просил Я, чтобы менЯ освободили от утрени  или  от  ночных  бдений.  ‘идЯ  в
трапезной,  Я  всегда  молчал,  в  саду  всегда  гулЯл  один.   …сли   жизнь
определЯетсЯ сознательным отношением к ней и актами воли, - то Я  не  думал,
не чувствовал, не жил. Љазалось, Я спал подобно ‘иморгу в восточном сказании
{14}, но сну этому не суждено было длитьсЯ долго.
     Ћтчужденность моЯ и спокойствие смущали иезуитов. Ћцепенение, в котором
Я пребывал, моЯ бесшумнаЯ походка, устремленные в одну точку глаза, зловещее
молчание - все это легко могло внушить склонным к суеверию монахам, что  это
не кто иной, как злой дух, принЯвший образ человека, бродит в стенах обители
и поЯвлЯетсЯ в хоре. Ќо они на этот счет держались  совсем  другого  мнениЯ.
Ћни видели во всем этом молчаливый упрек с моей стороны и  относили  его  ко
всем ссорам, склокам, интригам и обману, в которые они были погружены с утра
до вечера - и телом, и душой. Њожет быть, они думали, что Я избегаю  общениЯ
с ними длЯ того,  чтобы  лучше  наблюдать  их  со  стороны.  Њожет  быть,  в
монастыре тогда им нечем было  занЯть  себЯ  и  не  на  что  устремить  свое
недовольство - и длЯ того и длЯ другого нужно совсем немного. ’ак или иначе,
они снова стали повторЯть старую историю о том, что Я  не  в  своем  уме,  и
решили извлечь из нее все, что  им  было  на  руку.  Ћни  перешептывались  в
трапезной, совещались друг с другом в саду,  качали  головой,  указывали  на
менЯ пальцем в стенах обители и в конце концов - Я в этом уверен - старались
проникнутьсЯ убеждением, что все, чего они хотЯт или что им кажетсЯ, - сущаЯ
правда. Џотом всем им стало интересно выЯснить, что же со мной происходит, и
несколько  человек  во  главе  со  старым  монахом,  лицом   влиЯтельным   и
славившимсЯ  своим  безупречным  поведением,  Явились  к   настоЯтелю.   Ћни
рассказали ему о том, что Я рассеЯн, что  делаю  все  машинально,  наподобие
автомата, что слова  мои  лишены  всЯкого  смысла,  что  молюсь  Я  с  тупым
безразличием ко всему, что царЯщий в обители дух благочестиЯ мне  совершенно
чужд и, хоть Я с особым тщанием исполнЯю все монастырские правила,  Я  делаю
это с _деревЯнным безразличием_, и с моей стороны это не более, чем насмешка
над ними. ЌастоЯтель выслушал их с  полнейшим  равнодушием.  Ћн  поддерживал
тайные отношениЯ с моей семьей, общалсЯ с духовником моей матери и дал  себе
обещание сделать из менЯ монаха.  …му  удалось  добитьсЯ  своего  с  помощью
усилий, о последствиЯх которых Я рассказал, и теперь уже длЯ него  не  имело
большого значениЯ, в своем Я уме или нет. Ћн весьма решительно  запретил  им
вмешиватьсЯ в это дело, сказав, что будет  наблюдать  за  мною  сам.  Њонахи
удалились, потерпев поражение, но отнюдь не потерЯв надежды, и обещали  друг
другу  _следить  за  мной_;  иными  словами  терзать  менЯ,  преследовать  и
старатьсЯ, чтобы Я стал  таким,  каким  сделали  менЯ  в  их  глазах  их  же
собственные злоба, любопытство или  даже  самаЯ  обыкновеннаЯ  праздность  и
желание  хоть  чем-нибудь  поразвлечьсЯ.  ‘  этого  днЯ  уже  все  обитатели
монастырЯ начали плести интриги и сделались  участниками  заговора,  который
был направлен против менЯ. Љак только слышались  мои  шаги,  двери  поспешно
захлопывались; вместе с тем трое или четверо из них оставались  в  коридоре,
по которому Я проходил: они перешептывались  между  собою  и,  откашлЯвшись,
делали друг другу условный знак и начинали _громко_ говорить о  каких-нибудь
пустЯках, стараЯсь, чтобы Я услыхал их слова и сообразил, что делают они это
нарочно и что последним предметом их  разговора  был  именно  Я.  ‚  душе  Я
смеЯлсЯ над ними. џ говорил себе: "Ќесчастные развращенные  существа!  Љакие
нелепые представлениЯ вы разыгрываете и на какие измышлениЯ  вы  пускаетесь,
лишь бы чем-нибудь скрасить вашу праздность и душевную пустоту; вы  боретесь
со мной, - ну что же, Я подчинЯюсь". ‚скоре сети, которыми они  решили  менЯ
оплести, стали все больше стЯгиватьсЯ вокруг менЯ. ‹юди эти стали то и  дело
попадатьсЯ на моем  пути,  причем  с  таким  упорством,  что  мне  никак  не
удавалось избежать этих встреч, и стали выказывать мне  такое  расположение,
что Я не решалсЯ их оттолкнуть.  ‘  подкупающей  лаской  они  говорили  мне:
"„орогой мой брат, ты что-то грустишь, тебЯ снедает печаль; да  поможет  нам
господь нашим братским участием развеЯть твое  уныние.  Ќо  откуда  все-таки
взЯлась тоска, котораЯ так подтачивает твои силы?". ‘лыша такие слова, Я  не
мог удержатьсЯ и не посмотреть на них  глазами,  полными  упрека  и,  должно
быть, слез, но Я не отвечал им. “же само состоЯние, в  котором  они  увидели
менЯ, было достаточной причиной длЯ уныниЯ, которым они же менЯ попрекали.

                                * * * * * *

     Џосле того как эта попытка  их  не  удалась,  они  прибегли  к  другому
способу. Ћни начали  старатьсЯ  вовлечь  менЯ  в  монастырские  распри.  Ћни
рассказали мне  множество  всЯких  вещей  о  несправедливых  пристрастиЯх  и
несправедливых  наказаниЯх,  которые  каждодневно  можно  было  наблюдать  в
обители. Ћдни заводили речь о каком-то больном монахе,  которого  заставлЯли
ходить на утрени, невзираЯ на предупреждение врача, что ему это может стоить
жизни, - _и он действительно умер_, и в то же времЯ любимца своего, молодого
монаха, отличавшегосЯ цветущим здоровьем, освобождали  от  посещениЯ  утрень
всЯкий раз, как только ему  этого  хотелось,  и  позволЯли  ему  нежитьсЯ  в
постели до девЯти часов. „ругие жаловались на непорЯдки  в  исповедальне,  и
слова их, может быть, и возымели бы на менЯ свое действие, если бы третьи не
добавлЯли, что  с  _церковной  кружкой  дело  обстоит  неблагополучно_.  ќто
сочетание  разноречивых  толков,  этот  разительный  переход  от  жалоб   на
пренебрежение к тайнам души в ее самом сокровенном общении с богом  к  самым
низменным подробностЯм разъедающих монастырскую жизнь злоупотреблений -  все
это восстановило менЯ против этой жизни.
     „о той поры Я хоть и с трудом, но все же скрывал  свое  отвращение,  но
теперь оно сделалось настолько Явным, что общине на какое-то времЯ  пришлось
отказатьсЯ от своих планов в отношении менЯ, и одному  _умудренному  опытом_
монаху было поручено сопутствовать мне в моих одиноких прогулках после того,
как Я стал избегать всЯких встреч с другими. Ћн подошел ко мне:
     - Ѓрат мой, ты гулЯешь один?
     - џ хочу быть один.
     - Ќо почему?
     - џ не обЯзан ни перед кем отчитыватьсЯ в своих поступках.
     - ќто верно, но мне ты можешь доверить все свои побуждениЯ.
     - Њне нечего вам доверЯть.
     - џ это знаю, Я не имею никакого права рассчитывать  на  твое  доверие;
побереги его длЯ более достойных друзей.
     Џоведение его мне показалось  странным:  он  просил  менЯ  оказать  ему
доверие и в то же времЯ заЯвлЯл, что понимает, что мне в сущности нечего ему
доверить, просЯ одновременно, чтобы Я избрал длЯ этой  цели  более  близкого
друга. џ, однако, молчал до тех пор, пока он не сказал:
     - Ѓрат мой, тебЯ же снедает тоска. џ продолжал молчать.
     - …сли на то будет господнЯ  волЯ,  Я  помог  бы  тебе  найти  средства
справитьсЯ с нею.
     - € что, эти средства вы рассчитываете  найти  в  стенах  монастырЯ?  -
спросил Я, посмотрев ему в глаза.
     - „а, дорогой брат, да, конечно, весь  монастырь,  например,  обсуждает
теперь, в какие часы лучше начинать  утрени,  настоЯтель  хочет,  чтобы  они
опЯть начинались в положенный час, как раньше.
     - Ђ велика ли разница?
     - _–елых пЯть минут_.
     - „ействительно, это очень важный вопрос.
     - Ћ, стоит  тебе  только  один  раз  это  понЯть,  как  ты  обретешь  в
монастырской жизни счастье, и ему не будет  конца.  ‡десь  постоЯнно  что-то
узнаешь,  о  чем-то  тревожишьсЯ,  из-за  чего-то  споришь.  „орогой   брат,
постарайсЯ вникнуть в эти вопросы, и тебе не придетсЯ  тогда  жаловатьсЯ  на
скуку - у тебЯ не останетсЯ ни одной свободной минуты.
     џ пристально на него посмотрел и  сказал  спокойно,  но,  должно  быть,
достаточно выразительно:
     -   ‚ыходит,   что   мне   надо   возбудить   в    себе    раздражение,
недоброжелательство, любопытство, словом, любую из тех страстей, от  которых
менЯ должна была спасти ваша обитель, - и все это  только  длЯ  того,  чтобы
жизнь в этой обители оказалась мало-мальски сносной. Џростите менЯ, но Я  не
могу, подобно вам, выпрашивать у господа позволение  заключить  союз  с  его
врагом против порчи нравов, если, молЯсь об избавлении от нее,  Я  в  то  же
времЯ поддерживаю ее сам своими поступками.
     Њонах ничего не ответил; он только воздел к небу  руки  и  осенил  себЯ
крестным знамением.
     - „а простит вам господь лицемерие ваше, - прошептал  Я,  а  он  в  это
времЯ продолжал свою прогулку и, обращаЯсь к товарищам, повторЯл:
     - Ћн рехнулсЯ, окончательно рехнулсЯ.
     - ’ак что же теперь делать? - стали спрашивать все.
     ‚ ответ Я услышал только сдержанный  шепот.  џ  увидел,  как  несколько
голов наклонились друг к другу. џ не знал, что замышлЯют эти  люди,  да  мне
это было и неважно. џ гулЯл один - был чудесный лунный вечер. џ  видел,  как
лунный свет струитсЯ сквозь листву деревьев, но  мне  казалось,  что  передо
мной не деревьЯ, а стены. ‘тволы их были  словно  из  адаманта  и  сомкнутые
ветви их, казалось, говорили: "’еперь тебе никуда от нас не уйти".
     џ сел у фонтана, под сенью высокого тополЯ, место это Я  хорошо  помню.
Џожилой свЯщенник (незаметно подосланный ко мне общиной) уселсЯ возле  менЯ.
Ћн  начал  свою  речь  с  самых  избитых  утверждений  о  бренности  земного
существованиЯ. џ покачал головой, и у него хватило такта, который все же  не
чужд иезуитам, понЯть, что _этим он от менЯ ничего не  добьетсЯ_.  ’огда  он
переменил тему разговора и стал говорить о том, как хороша  листва  и  какаЯ
чистаЯ вода в фонтане. џ согласилсЯ с ним.
     - Ћ, была бы наша жизнь такой чистой, как эта струЯ! - добавил он.
     - Ћ, если бы эта жизнь так же зеленела длЯ менЯ, как это дерево, и  так
же могла приносить плоды, как этот тополь! - и Я вздохнул.
     - ‘ын мой, а разве не случаетсЯ, что источники  пересыхают,  а  деревьЯ
вЯнут?
     - „а, отец мой, да, источник моей жизни был иссушен, а зеленаЯ ветвь ее
навсегда загублена ветром.
     ЏроизносЯ  эти  слова,  Я  не  мог  удержатьсЯ   от   слез.   ‘вЯщенник
воспользовалсЯ тем, что, по его словам, было минутой, когда  господь  дохнул
на мою душу. Њы говорили с ним очень долго, и наперекор своему обыкновению и
против воли Я слушал его упорно и внимательно, ибо не мог не  заметить,  что
среди всей монастырской братии это был единственный человек,  который  ничем
не досаждал мне - ни до того днЯ, когда Я принЯл монашество, ни после; когда
обо мне говорилось все самое худшее, он, по-видимому,  просто  не  слушал  и
всЯкий раз, когда его собратьЯ высказывали в отношении менЯ  самые  зловещие
предположениЯ, качал  головой  и  ничего  не  говорил.  ђепутациЯ  его  была
безупречной,  и  он  исполнЯл  все  монастырские  обЯзанности  с  такой   же
образцовой точностью, как и Я. Џри этом Я не испытывал к нему  довериЯ,  как
вообще ни к одному человеческому существу; но Я терпеливо выслушивал его,  и
терпение мое подвергалось, по-видимому, не совсем обычному испытанию, ибо по
прошествии часа (Я не заметил, что беседа наша затЯнулась дольше положенного
времени и что замечаниЯ нам никто не сделал) он все еще повторЯл: "‘ын  мой,
ты еще примиришьсЯ с монастырской жизнью".
     - Ќикогда, отец  мой,  никогда,  разве  что  до  завтра  источник  этот
иссЯкнет, а дерево засохнет.
     - ‘ын мой, чтобы спасти человеческую душу, господь совершал  еще  более
великие чудеса.
     Њы расстались, и Я вернулсЯ к себе в келью. џ не знаю, чем были  занЯты
в ту ночь он и другие монахи, но перед утреней в  монастыре  поднЯлсЯ  такой
шум, что можно было подумать, что весь Њадрид охвачен пожаром. ‚оспитанники,
послушники  и  монахи  сновали  из  кельи  в  келью,  причем  никто  их   не
останавливал и ни о чем не спрашивал - казалось, что всЯкому порЯдку  настал
конец. Ќи  один  колокол  не  звонил,  не  слышно  было  никаких  приказаний
соблюдать тишину; казалось, что монастырские власти навсегда примирились  со
всем этим  гомоном.  €з  окна  моего  Я  видел,  как  люди  бегают  во  всех
направлениЯх,  обнимают  друг  друга,  что-то  громко  восклицают,  молЯтсЯ,
дрожащими руками перебирают четки и  восторженно  воздевают  глаза  к  небу.
‚еселЯщийсЯ  монастырь  -  зрелище  странное,  противоестественное  и   даже
зловещее. џ сразу же заподозрил что-то недоброе, однако сказал себе: "•удшее
уже позади, второй раз сделать менЯ монахом они не могут".
     ‘омнениЯ мои длились недолго. џ услышал множество шагов, приближавшихсЯ
к моей келье, множество голосов, повторЯвших: "‘корее,  дорогой  брат,  беги
скорее в сад!". ‚ыбора длЯ  менЯ  не  было:  менЯ  окружили  и  почти  силой
вытащили из кельи.
     ‚ саду собралась всЯ община; там находилсЯ  и  настоЯтель,  который  не
только не старалсЯ подавить общее смЯтение, но, напротив, как будто  поощрЯл
его. Ќа лицах у всех была радость, а глаза как-то неестественно сверкали; но
весь этот спектакль поразил менЯ своим лицемерием  и  фальшью.  ЊенЯ  повели
или, вернее, потащили  к  тому  самому  месту,  где  Я  так  долго  сидел  и
разговаривал накануне вечером. _€сточник иссЯк и дерево засохло_. џ был  так
поражен, что не мог вымолвить ни слова, а все вокруг менЯ повторЯли:  "—удо!
—удо! ‘ам господь избрал тебЯ и отметил своей печатью".
     ЌастоЯтель сделал им  знак  замолчать.  ‘покойным  голосом  он  сказал,
обращаЯсь ко мне:
     - ‘ын мой, от тебЯ хотЯт только одного - чтобы ты поверил в подлинность
того, что ты видишь сейчас. Ќеужели ты  усомнишьсЯ  в  собственных  чувствах
вместо того, чтобы поверить в могущество  господа  нашего?  Џади  перед  ним
сейчас же ниц  и  торжественно  и  благоговейно  признай,  что  милость  его
снизошла до чуда, дабы привести тебЯ ко спасению.
     ‚се, что Я увидел  и  услышал,  не  столько  растрогало  менЯ,  сколько
смутило, но Я бросилсЯ перед всеми на колени, как мне было велено. џ  сложил
руки и воскликнул:
     - ѓосподи, если ты действительно сотворил это  чудо  ради  менЯ,  то  Я
верю, что ты озаришь менЯ своей благодатью и просветишь менЯ,  чтобы  Я  мог
объЯть его разумом своим. „уша моЯ темна, но ты можешь принести в нее  свет.
‘ердце мое очерствело,  но  твоЯ  всемогущаЯ  сила  может  коснутьсЯ  его  и
смЯгчить. ‚оздействие, которое ты оказываешь на него в это мгновение, шепот,
ниспосланный в его сокровенные глубины, - не меньшее благо, чем то действие,
которое ты оказал на предметы неодушевленные и которое ныне только повергает
менЯ в смЯтение...
     ЌастоЯтель прервал мою речь.
     - ‡амолчи, ты не должен произносить таких слов, -  сказал  он,  -  сама
вера твоЯ лжива, а молитва  оскорбительна  длЯ  того,  к  чьей  милости  она
собираетсЯ взывать,
     - Ћтец мой, скажите, какие слова мне надлежит произнести, и  Я  повторю
их всл