ество - всюду, и сущее безумие искать его  в  пустыне
больше, чем в каком-либо другом месте. ’олько  там  оно  более  спокойное,
более тихое. ќто менЯ и убивает! Њне кажетсЯ, Я открыла,  что  менЯ  может
еще поддержать в этой жизни, полной разочарований и горькой усталости. ќто
страдание. ‘традание возбуждает, воодушевлЯет, оно раздражает  нервы:  оно
отторгает от  сердца  кровь,  оно  сокращает  нам  агонию.  ќто  жестокое,
страшное потрЯсение, которое  отрывает  нас  от  земли  и  дает  нам  силу
поднЯтьсЯ к небу, проклинать и  кричать.  “мирать  в  летаргии  -  это  не
умирать и не жить, это значит потерЯть все, чего ты достигла,  это  значит
не изведать всех наслаждений, которые предшествуют смерти.
   ‡десь все способности засыпают.  „лЯ  больного  тела,  в  котором  душа
по-прежнему  молода  и  сильна,  живительный  воздух,  деревенскаЯ  жизнь,
отсутствие сильных ощущений, долгие часы, отведенные отдыху, скромнаЯ пища
были бы сущим благодеЯнием. Ќо у менЯ именно душа делает  тело  слабым,  и
пока она будет страдать, тело будет гибнуть, сколь бы ни были  спасительны
влиЯние воздуха и растительной жизни. „а, в настоЯщее времЯ уединение  это
менЯ тЯготит. ‘транное дело! џ так его любила и больше не  люблю!  Ћ,  это
ужасно, ’ренмор!
   Љогда всЯ  землЯ  обманывала  мои  ожиданиЯ,  Я  удалЯлась  к  богу.  џ
призывала его в тишине полей. Њне было радостно оставатьсЯ там, чтобы  дни
и даже целые месЯцы отдаватьсЯ мысли о лучшем будущем. ‘ейчас Я  настолько
истерзана, что даже надежда не может менЯ поддержать. џ еще  верю,  потому
что желаю, но это будущее так далеко, а этой жизни Я не вижу  конца.  Љак!
Ќеужели невозможно привЯзатьсЯ  к  ней  и  находить  в  ней  удовольствие!
Ќеужели все безвозвратно  потерЯно?  …сть  дни,  когда  Я  верю,  что  это
действительно так: дни эти отнюдь не самые страшные; в эти дни Я  чувствую
себЯ уничтоженной. ЋтчаЯние тогда не  терзает  менЯ,  небытие  не  кажетсЯ
страшным. Ќо в дни, когда с теплым дуновением  ветерка  вместе  с  чистыми
утренними  лучами  во  мне  пробуждаетсЯ  стремление  жить,  нет  существа
несчастней, чем Я. “жас, тревога, сомнение гложут менЯ. Људа  бежать?  ѓде
укрытьсЯ? Љак освободитьсЯ  от  этого  мрамора,  который,  по  прекрасному
выражению поэта, "доходит до колен" и держит менЯ скованной, как  мертвеца
в могиле. —то же? Ѓудем страдать. ќто лучше, чем спать. ‚ этой спокойной и
безмолвной пустыне страдание притуплЯетсЯ, сердце становитсЯ беднее.  Ѓог,
один только бог, - этого  или  слишком  много,  или  слишком  мало!  †изнь
общества  так  полна  волнений,  что  это  недостаточнаЯ  награда,  не  то
утешение, которое нам нужно. Љогда ты один, эта  мысль  непомерно  растет.
Ћна подавлЯет, приводит в ужас, порождает сомнение. ‘омнение закрадываетсЯ
в душу, предавшуюсЯ раздумью; на душу, котораЯ страдает, нисходит вера.
   Љ тому же Я ведь привыкла к  моему  страданию.  Ћно  было  мне  жизнью,
подругой, сестрой,  жестокое,  неумолимое,  безжалостное,  но  гордое,  но
упорное,  но  всегда  сопровождаемое  стоической  решимостью  и   суровыми
советами.
   ‚ернись же ко мне, мое страдание! Џочему ты менЯ  покинуло?  ђаз  уж  у
менЯ не может быть другой подруги, чем ты,  Я  по  крайней  мере  не  хочу
потерЯть и тебЯ. ђазве не ты мне досталось в наследство  и  не  ты  -  мой
жребий? —еловек велик только  тобой.  …сли  бы  он  мог  быть  счастлив  в
современном мире, если бы он мог спокойным и Ясным взглЯдом взирать на всю
мерзость окружающих его людей, он был бы  ничуть  не  выше  этой  тупой  и
подлой толпы, котораЯ опьЯнЯетсЯ преступлением и спит в грЯзи. ќто  ты,  о
великое страдание, напоминаешь нам о нашем  достоинстве,  заставлЯешь  нас
оплакивать заблуждениЯ человека! ќто ты отделЯешь нас от других и вручаешь
нас, как овец в пустыне, руководству небесного пастырЯ, который смотрит на
нас, нас жалеет и, быть может, нам принесет утешение.
   Ћ, человек, который не страдал,  ничего  не  стоит!  ќто  несовершенное
существо, бесполезнаЯ сила, грубый и никуда не  годный  материал,  который
резец мастера может легко расколоть, пытаЯсь придать ему  какую-то  форму.
‚от почему Я уважаю ‘тенио меньше, чем тебЯ, ’ренмор, хотЯ  у  ‘тенио  нет
никаких пороков, а у тебЯ они были все. Ќо тебЯ,  твердаЯ  сталь,  господь
выплавил в огненной печи; сто раз размЯв тебЯ, он сделал из  тебЯ  металл,
прочный и драгоценный.
   Ђ что же станетсЯ со мной? …сли бы Я могла поднЯтьсЯ так же высоко, как
ты, и стать сильнее, чем все земное зло и все блага земные!"


        32

   ‹елиЯ спустилась с гор и с помощью нескольких  золотых  монет,  которые
она  раздала  по  дороге,  быстро  добралась  до  ближайших  долин.  ‚сего
несколько дней прошло с тех пор, как она спала на вереске Њонтевердора,  и
вот она уже с поистине королевской роскошью жила в одном из тех прекрасных
городов нижнего плато, которые соперничают друг с другом своим  богатством
и все еще видЯт расцвет искусства на земле, его породившей.
   ‹елиЯ надеЯлась, что, подобно ’ренмору, который на каторге помолодел  и
окреп, она сможет набратьсЯ  мужества  и  вернутьсЯ  к  жизни,  окруженнаЯ
светским обществом, которое было ей  ненавистно,  и  всеми  развлечениЯми,
приводившими ее в ужас. Ћна решила победить себЯ,  укротить  порывы  своей
дикой натуры, кинутьсЯ в поток жизни, на какое-то  времЯ  принизить  себЯ,
заглушить свою боль, чтобы увидеть вблизи всю эту омерзительную  клоаку  и
примиритьсЯ с собой, сравниваЯ себЯ с другими.
   “ ‹елии не было никакого сочувствиЯ к людЯм, хоть она сама  и  мучилась
от тех же зол и как бы вобрала в себЯ все страданиЯ, рассеЯнные на  земле.
Ќо человечество было слепо и глухо: хоть оно и чувствовало свои  несчастьЯ
и унижениЯ, оно отнюдь не хотело себе в них признатьсЯ. Ћдни, лицемерные и
тщеславные, прикрывали Язвы на своем  теле  и  свою  истощенность  блеском
бессодержательной поэзии. Ћни краснели, видЯ, что так стары и бедны  рЯдом
с поколением, старость и бедность которого они не замечали;  и  длЯ  того,
чтобы выглЯдеть не старше тех, кого они  считали  молодыми,  пускались  на
ложь, приукрашивали все свои мысли, отказывались от всЯких чувств  вообще:
одрЯхлевшие с младенческого  возраста,  они  еще  смели  хвастатьсЯ  своей
невинностью и простотой!
   €ные, менее бесстыдные,  поддавались  веЯнию  времени:  медлительные  и
слабые, они шли в ногу с обществом, не знаЯ зачем, не спрашиваЯ себЯ,  где
причина и где цель. Џо натуре своей они были слишком посредственны,  чтобы
особенно тревожитьсЯ по поводу своей скуки; мелкие и слабые,  они  покорно
хирели. Ћни не спрашивали себЯ, смогут ли они найти помощь  в  добродетели
или в пороке; они были ниже и того  и  другого.  Ѓез  веры,  без  атеизма,
просветившиесЯ ровно настолько, чтобы  потерЯть  всю  благодетельную  силу
неведениЯ, невежественные настолько, чтобы все подчинЯть строгим системам,
они способны были установить, из каких фактов состоит материальнаЯ историЯ
мира, но им и в голову не приходило  изучить  мир  духовный  или  прочесть
историю в сердце человека; их удерживало  предубеждение,  непреодолимое  и
тупое; это были люди одного  днЯ,  рассуждавшие  о  прошедших  и  грЯдущих
веках, не замечаЯ, что все  они  сами  скроены  на  один  образец  и  что,
собравшись вместе, они могли бы усестьсЯ на одну школьную скамью  и  учить
один и тот же урок.
   „ругие - их было не много, но они, однако, представлЯли  собой  немалую
силу в обществе - прошли сквозь отравленную атмосферу  веков,  не  потерЯв
при этом ни крупицы своей изначальной силы. ќто были  люди  исключительные
по сравнению с толпой. Ќо все они были похожи друг  на  друга.  ’щеславие,
единственнаЯ движущаЯ сила эпохи безвериЯ, уничтожало своеобычное мужество
каждого из них, чтобы смешать их всех в  одном  типе  грубой  и  заурЯдной
красоты. Ќо это еще были железные люди средневековьЯ: у них  были  крепкие
мышцы, сильные руки, они жаждали славы и любили кровопролитиЯ,  как  будто
имЯ им было арманьЯки и бургиньоны. Ћднако этим могучим  натурам,  которые
природа производит на свет еще и сейчас, недоставало  пыла  героики.  ‚се,
что рождавшего и питает, умерло: любовь, братство  по  оружию,  ненависть,
семейнаЯ  гордость,  фанатизм,  все  присущие  человеку  страсти,  которые
придают  силу  характерам,  личный  отпечаток  поступкам.   ќтих   суровых
храбрецов к действию побуждали только  иллюзии  молодости,  которые  легко
было разрушить за два днЯ, и мужское тщеславие, это назойливое,  подлое  и
жалкое детище цивилизации.
   ‹елиЯ,   омраченнаЯ,   опечаленнаЯ   своей   умственной    деградацией,
единственнаЯ, может  быть,  из  всех  достаточно  внимательнаЯ,  чтобы  ее
заметить, достаточно искреннЯЯ, чтобы  ее  признать,  ‹елиЯ,  оплакивающаЯ
свои угасшие страсти и свои потерЯнные иллюзии, проходила  меж  людей,  не
ища в них жалости и не находЯ любви.  Ћна  хорошо  знала,  что  эти  люди,
несмотрЯ на всю их чрезмерную и  жалкую  суету,  были  не  деЯтельнее,  не
живее, чем она. Ќо она знала также, что они либо нагло отрицали это,  либо
по  глупости  своей  этого  не  знали.  Ћна  присутствовала   при   агонии
человеческого рода, похожаЯ на пророка, сидевшего на горе и  оплакивавшего
€ерусалим, богатый и распутный город, расстилавшийсЯ у его ног.


        33. ЌЂ ‚€‹‹… ЃЂЊЃ“——€

   ‘амый богатый из мелких владетельных принцев давал бал. ‹елиЯ поЯвилась
на нем, всЯ сверкаЯ  драгоценностЯми,  но  печальнаЯ  среди  блеска  своих
бриллиантов и далеко не такаЯ счастливаЯ, как последнЯЯ  из  разбогатевших
мещанок, которые разгуливают, гордЯсь своим мишурным нарЯдом. „лЯ  нее  не
существовало этих простодушных женских утех. Ћна  проходила  мимо,  всЯ  в
бархате и затканном золотом  атласе,  увешеннаЯ  драгоценными  камнЯми,  в
шлЯпе с длинными и гибкими воздушными перьЯми, ни разу даже не взглЯнув на
себЯ в зеркало с тем наивным тщеславием, в котором воплощаютсЯ все радости
слабого  пола,  остающегосЯ  ребенком  даже  и  увЯдаЯ.  Ћна   не   играла
бриллиантовыми нитЯми, чтобы выставить напоказ свою тонкую белую руку. Ћна
не ласкала свои нежные локоны. ‚рЯд ли она даже помнила, какие  цвета  она
носит и в  какую  материю  одета.  Ѓезучастную  ко  всему,  бледнолицую  и
холодную, роскошно одетую, ее легко можно было  принЯть  за  одну  из  тех
алебастровых мадонн, которых благочестивые итальЯнки нарЯжают  в  шелка  и
бархат. ‹елиЯ была равнодушна к своей  красоте  и  к  своему  нарЯду,  как
мраморнаЯ божьЯ  матерь  равнодушна  к  своему  золотому  венцу  и  своему
газовому покрывалу. Ћна словно не замечала устремленных на  нее  взглЯдов.
Ћна слишком презирала всех этих людей, чтобы гордитьсЯ их похвалами. ‡ачем
же тогда она Явилась на этот бал?
   Ћна пришла посмотреть на  него  как  на  зрелище.  ќти  огромные  живые
картины, с большим или  меньшим  уменьем  и  вкусом  вставленные  в  рамки
празднества, были длЯ  нее  произведением  искусства,  которое  она  могла
разглЯдывать, критиковать  или  хвалить  по  частЯм  и  в  целом.  Ћна  не
понимала, как в стране с противным холодным климатом, где люди  скучены  в
тесных и некрасивых жилищах, как тюки с товарами на  каком-нибудь  складе,
можно было хвастать изЯществом и роскошью.  Ћна  думала,  что  эти  народы
вообще не знают, что такое искусство. …й внушали  жалость  так  называемые
балы в этих мрачных тесных залах, где потолок давит на  женские  прически,
где, длЯ того чтобы уберечь от ночного холода голые плечи, вместо  свежего
воздуха в комнатах  создаетсЯ  едкаЯ  лихорадочнаЯ  атмосфера,  в  которой
кружитсЯ голова и становитсЯ трудно дышать; где делают вид, что движутсЯ и
танцуют на узком пространстве, отгороженном двумЯ рЯдами сидЯщих зрителей,
которым с трудом удаетсЯ уберечь свои ноги от вальсирующих  пар  и  платьЯ
свои от пламени свеч.
   Ћна была из тех капризных натур, которые любЯт роскошь только в больших
масштабах и не приемлют никакой середины между скромным счастьем человека,
живущего духовной жизнью,  и  расточительной  помпезностью  высших  слоев.
Љроме того, она считала, что  понимать  великолепие  и  пышность  жизни  -
привилегиЯ  южных  народов.  Ћна  утверждала,  что  у   народов,   занЯтых
промышленностью и торговлей, нет ни вкуса, ни чувства  прекрасного  и  что
формы и краски надо искать именно у этих древних народов юга, ибо  хоть  в
настоЯщее времЯ им и недостает энергии, они зато хранЯт традиции прошлого,
которые находЯт себе выражение в их мыслЯх и в жизни.
   ‚ самом деле, ничто так не  далеко  от  подлинной  красоты,  как  плохо
обставленное  празднество.  ’ут  необходимо   соединить   столько   трудно
совместимых вещей, что за целое  столетие  врЯд  ли  выдадутсЯ  два  таких
празднества, которые могли бы удовлетворить  художника.  „лЯ  этого  нужны
соответственный климат, местность, обстановка, музыка, угощениЯ и  костюмы
Ќужна итальЯнскаЯ или испанскаЯ ночь, темнаЯ и безлуннаЯ, ибо  сиЯющаЯ  на
небе луна повергает людей в томительное  и  грустное  настроение,  которое
отражаетсЯ на всех их чувствах; нужна  ночь  свежаЯ  и  прохладнаЯ,  чтобы
звезды только едва сверкали из-за облаков, не перебиваЯ огней иллюминации.
Ќужны огромные сады, чтобы пьЯнЯщие ароматы цветов  проникали  в  комнаты.
‡апахи  апельсиновых  деревьев   и   константинопольской   розы   особенно
способствуют возбуждению сердца и мозга. Ќужны легкие блюда, тонкие  вина,
фрукты всех стран и цветы всех времен года. Ќужны в изобилии всЯкого  рода
редкие, с трудом находимые вещи, ибо праздник должен стать  осуществлением
самых  капризных  желаний,  квинтэссенцией  самых  необузданных  фантазий.
Џрежде чем устраивать праздник, надо проникнутьсЯ одним - тем, что человек
богатый  и  цивилизованный  находит  удовлетворение  лишь  в  надежде   на
невозможное. Ђ  раз  так,  то  надо  приближатьсЯ  к  этому  невозможному,
насколько это в человеческих силах.
   Ѓамбуччи был человеком со вкусом -  самое  замечательное  и  необычайно
редкое качество длЯ человека богатого. …динственнаЯ  добродетель,  котораЯ
должна быть у этих людей - это умение достойно тратить  деньги.  …сли  они
умеют это делать, с них больше уже ничего не требуют; но чаще всего они не
бывают  на  высоте  своего  признаниЯ  и  живут  буржуазной   жизнью,   не
отказываЯсь от гордости, присущей их классу.
   Ѓамбуччи лучше всех на свете умел купить самую дорогую лошадь,  женщину
или картину, не торгуЯсь и не позволЯЯ себЯ обмануть. Ћн знал цену всему с
точностью до одного цехина. ѓлаз у  него  был  наметан,  как  у  судебного
пристава или у торговца невольниками. ЋбонЯние его было настолько развито,
что, понюхав вино, он мог сказать не только на каких  широтах  и  в  какой
именно местности рос виноград, но и под каким углом  к  солнцу  расположен
склон, на котором он вырос. Ќикакими ухищрениЯми, никаким чудом искусства,
никаким кокетством нельзЯ было заставить его ошибитьсЯ, даже  на  полгода,
определЯЯ возраст актрисы: ему достаточно было посмотреть, как она идет по
сцене, чтобы в точности определить год ее рождениЯ. ‘тоило ему посмотреть,
как лошадь пробегает расстоЯние в сто шагов, как он уже мог  определить  у
нее на  ноге  опухоль,  незаметную  длЯ  пальцев  ветеринара.  ‘тоило  ему
пощупать шерсть охотничьей собаки, и он мог  сказать,  в  каком  поколении
предки ее перестали быть чистокровными. ѓлЯдЯ на картину флорентийской или
фламандской школы, он мог сказать, сколько мазков наложил маэстро. ‘ловом,
это был человек весьма примечательный и настолько  уже  всеми  признанный,
что у него самого на этот счет никаких сомнений не могло быть.
   Џоследний праздник, который он у  себЯ  устроил,  немало  способствовал
поддержанию   этой   высокой   репутации.   Ѓольшие   алебастровые   вазы,
расставленные в залах, на лестнице и в галереЯх его дворца, были наполнены
экзотическими цветами, названиЯ, формы и запахи которых  были  большинству
гостей незнакомы. Ћн позаботилсЯ  о  том,  чтобы  на  балу  присутствовали
десЯтка два людей сведущих, и поручил им быть  своего  рода  чичероне  длЯ
новичков и просто и Ясно объЯснЯть назначение и цену  вещей,  которые  тех
восхищали. ”асад и боковые  крыльЯ  виллы  сверкали  огнЯми.  ‘ад  же  был
освещен лишь отблесками света  из  окон.  “далЯЯсь  от  дома,  можно  было
постепенно погрузитьсЯ в теплый таинственный мрак и отдохнуть от  движениЯ
и шума среди густой листвы, куда долетали нежные и далекие звуки оркестра;
и только по временам их заглушали напоенные ароматом порывы ветра. ‡еленые
бархатные ковры были раскинуты и словно позабыты на газонах, и можно  было
сидеть на них и не  измЯть  платьЯ;  а  кое-где  к  веткам  деревьев  были
подвешены колокольчики тонкого и чистого тембра и при  малейшем  дуновение
ветерка наполнЯли окружавшую листву едва слышными звуками,  которые  можно
было принЯть за голоса сильфов, разбуженных шорохами цветов, в которых они
укрывались.
   Ѓамбуччи знал, как важно длЯ  того,  чтобы  возбудить  сладострастие  в
истерзанных  душах,  избегать  всего,  что  может  сколько-нибудь  утомить
чувства.  ‚от  почему  свет  в  комнатах  был  не  слишком  Ярок  и  щадил
чувствительные глаза. Њузыка была нежной, и в ней не звучала  медь.  ’анцы
были медлительны и чинны. Њолодым людЯм не  разрешалось  составлЯть  много
кадрилей €бо в убеждении, что человек не знает, ни чего он хочет, ни  чего
ему нужно, философ по  натуре,  Ѓамбуччи  всюду  разместил  распорЯдителей
торжества, которые следили за тем, как развлекалсЯ и отдыхал каждый гость.
ќти люди, опытные наблюдатели  и  глубокие  скептики,  умели  умерить  пыл
одних, чтобы он чересчур скоро не иссЯк, и возбуждали ленивцев,  чтобы  те
не  слишком  медленно  приобщались  к  веселью.  Ћни  читали  во  взглЯдах
близившеесЯ пресыщение и находили возможность  предупредить  его,  склонЯЯ
вас к перемене места или способа развлечениЯ. Ћни угадывали также по вашей
беспокойной походке, по вашим торопливым движениЯм, что в  вас  зародилась
новаЯ страсть или возросла стараЯ; и когда они предвидели, что последствиЯ
ее могут быть неприЯтны, они умели вовремЯ ее  пресечь,  либо  напоив  вас
допьЯна,  либо  выдумав  какую-нибудь  правдоподобную   историю,   котораЯ
отвратила бы вас от ваших стремлений. …сли же им случалось видеть актеров,
искушенных в ведении интриги, они не жалели ничего, чтобы помочь  завЯзать
и поддержать отношениЯ, которые помогли бы приЯтно провести  времЯ  хорошо
подобранной паре.
   Љ тому же сердечные дела, которые завЯзывались там, были  исключительно
благородны и прЯмодушны. Ѓудучи человеком со вкусом, Ѓамбуччи обходилсЯ на
своих балах без политики, карточной игры  и  дипломатии.  Ћн  считал,  что
обсуждать у себЯ во времЯ бала государственные дела,  замышлЯть  заговоры,
разорЯтьсЯ или заключать торгашеские сделки может только  человек  дурного
тона.
   ќпикуреец  Ѓамбуччи  по-настоЯщему  знал  толк  в   жизни.   Љогда   он
развлекалсЯ, никакие крики толпы, никакие шепоты его подчиненных не  могли
долетать до его  ушей.  Ќа  празднествах  его  не  было  места  ни  одному
назойливому советчику, ни  одному  заговорщику.  Ћн  хотел,  чтобы  в  них
принимали участие  только  люди  любезные,  люди  искусства,  как  говорЯт
теперь,  модные  дамы,  учтивые  кавалеры,   много   молодежи,   несколько
некрасивых женщин - только длЯ того, чтобы красавицы выглЯдели при них еще
красивее, - и ровно столько  людей  смешных,  сколько  требовалось,  чтобы
развлечь остальное общество.
   €так, гости по большей части были того  возраста,  когда  у  людей  еще
сохранЯютсЯ  кое-какие  иллюзии,  и  принадлежали  к  тем  средним   слоЯм
общества, у представителей которых достаточно вкуса, чтобы рукоплескать, и
недостаточно богатства, чтобы держатьсЯ высокомерно. Ћни исполнЯли как  бы
роль хора в опере, они были частью  спектаклЯ,  частью,  необходимой,  как
декорации или ужин. Џростодушные горожане даже и не подозревали  об  этом,
но в действительности они выполнЯли в салоне Ѓамбуччи  роль  статистов.  ‚
качестве участников спектаклЯ  они  получали  свою  долю  удовольствиЯ  от
праздника, но никто  не  выказывал  им  никакого  почтениЯ.  Џочтение  это
доставалось  только  очень  немногим  избранным,  нескольким  эпикурейцам,
которых кнЯзю приЯтно было  ослеплЯть  своим  блеском  и  очаровывать.  ’е
действительно  были  настоЯщими  гостЯми,   судьЯми,   друзьЯми,   которых
старались занЯть; всЯ эта шумнаЯ и нарЯднаЯ толпа, котораЯ проходила у них
перед глазами, напрЯгала все силы, будучи уверена, что приглашают ее  ради
нее самой, - вот как изумительно разграничивал людей кнЯзь Ѓамбуччи!
   ЃольшаЯ  часть  этих  избранников  могла  соперничать  в  роскоши  и  в
искусстве с самим амфитрионом. Ѓамбуччи отлично знал, что имеет дело не  с
детьми; поэтому он почитал за высокую  честь  побеждать  их  всевозможными
изощренными выдумками. …сли, например, у маркиза Џанорио  стоЯли  вазы  из
позолоченного серебра, то Ѓамбуччи расставлЯл у себЯ на столах  посуду  из
чистого золота. …сли  жена  евреЯ  Џандольфи  поЯвлЯлась  в  бриллиантовой
диадеме, то Ѓамбуччи украшал бриллиантами даже туфли своей любовницы; если
одежда пажей герцога Ђльмири была расшита золотом, то ливреи лакеев в доме
Ѓамбуччи расшивались жемчугом. „остойное и трогательное соревнование между
просвещенными властителЯми высокоразвитых наций!
   Ќе будем, однако, преувеличивать. ‡адача, предпринЯтаЯ кнЯзем, была  не
из легких: это было делом серьезным. Ћн обдумывал его не одну ночь, прежде
чем за него взЯтьсЯ. ѓлавное, надо  было  превзойти  всех  этих  достойных
соперников богатством и умом. ЌарЯду с этим надо было до такой степени  их
опьЯнить наслаждением, чтобы, позабыв о  понесенных  ими  поражениЯх  и  о
поверженной гордости, они бы откровенно в  этом  признались.  Ќу  что  же,
трудность этого предприЯтиЯ нисколько  не  смутила  Ѓамбуччи,  человека  с
неимоверно  развитым  воображением.  Ћн  очень  рьЯно  взЯлсЯ   за   дело,
убежденный в том, что победа будет за ним, уверенный в своих средствах и в
помощи небес, которых он еще  за  девЯть  дней  умолил  с  помощью  своего
капеллана не посылать в эту знаменательную ночь на землю дождЯ.
   ‘реди всех этих выдающихсЯ личностей, развлекать  которых  должна  была
всЯ провинциЯ,  иностранка  ‹елиЯ  занимала  первое  место.  Ѓудучи  очень
богатой, она всюду, куда ни приезжала, неожиданно находила родственников и
друзей, и все ей оказывали великое уважение. ‘лавившаЯсЯ  своей  красотой,
своим большим богатством и своевольным характером, она возбуждала  большой
интерес в кнЯзе и его приближенных. ‘начала ее ввели в одну из  сверкающих
зал - здесь начиналсЯ тот блеск, который в последующих  должен  был  стать
ослепительным. ђаспорЯдителЯм бала  было  поручено  незаметно  задерживать
здесь вновь прибывших и некоторое времЯ занимать.  Ћдновременно  с  ‹елией
прибыл молодой греческий принц Џаоладжи, и распорЯдители решили, что лучше
всего-будет оставить этих двух высокопоставленных лиц вместе  среди  толпы
людей менее богатых и менее знатных,  которые  были  приглашены  сюда  длЯ
того, чтобы заполнить промежутки между колоннами и свободное  пространство
мозаичного пола.
   “ этого греческого принца был самый красивый профиль, какой  когда-либо
создавала античнаЯ скульптура. Ћн был темнокож, как Ћтелло, оттого  что  в
роду его была мавританскаЯ кровь; черные глаза его блестели диким блеском.
Ћн был строен, как восточнаЯ пальма. Љазалось, что в нем  есть  что-то  от
кедра, от арабского конЯ, от бедуина и от газели. †енщины сходили по нем с
ума.
   Ћн сразу же подошел к ‹елии и галантно поцеловал ей руку, хоть и  видел
ее впервые. ќто был большой  оригинал;  женщины  прощали  ему  многие  его
чудачества, памЯтуЯ о том, что в жилах  у  него  течет  горЯчаЯ  азиатскаЯ
кровь.
   Ћн был не слишком разговорчив, но его звучный  голос,  поэтичность  его
речи,  проницательный  взглЯд  и  вдохновенное  лицо   производили   такое
впечатление, что ‹елиЯ смотрела на него минут  пЯть  как  на  некое  чудо.
Џотом она стала думать о другом.
   Љогда вошел граф Ђсканио, распорЯдители  пошли  предупредить  Ѓамбуччи.
Ђсканио был счастливейшим из людей: ничто его не могло  смутить,  все  его
любили, и он любил всех на свете. ‹елиЯ, знавшаЯ тайну его  человеколюбиЯ,
взирала на него всегда с ужасом. Љак  только  она  его  увидела,  лицо  ее
омрачилось такой темной тенью, что испуганные  распорЯдители  кинулись  за
самим хозЯином дома.
   - ’ак вот отчего вы в затруднении! - тихо сказал  им  Ѓамбуччи,  окинув
‹елию своим орлиным взглЯдом. - Ќе понимаете вы разве, что любезнейший  из
мужчин  невыносим  длЯ  самой  скучной  из  женщин?  —то  сталось   бы   с
достоинством, с талантом,  с  величием  ‹елии,  если  бы  Ђсканио  удалось
оказатьсЯ правым? —то ей было бы делать, если бы он доказал ей, что в мире
все хорошо? ‡найте же, несообразительные люди, какое это счастье длЯ иных,
что мир полон ненормальностей и пороков. € поторопитесь  освободить  ‹елию
от этого прелестного эпикурейца, ибо  он  не  понимает,  что  легче  убить
‹елию, чем ее утешить.
   ђаспорЯдители стали деликатно просить Ђсканио отогнать грусть,  котораЯ
тенью легла  на  красивое  лицо  Џаоладжи.  Ђсканио,  убедившись,  что  он
понадобилсЯ, начал торжествовать. ќто был жестокий человек, живший  только
мучениЯми других; всю жизнь он любил доказывать людЯм, что они  счастливы,
чтобы только не уделЯть им  вниманиЯ,  а  когда  он  лишал  их  сладостной
уверенности в том, что они что-то значат, они ненавидели его  больше,  чем
если бы он отрубал, им головы.
   Ѓамбуччи предложил ‹елии руку и провел ее  в  египетскую  залу.  ѓостьЯ
восхитилась ее убранством, вежливо сделала несколько критических замечаний
по поводу стилЯ и, к  несказанной  радости  умудренного  опытом  Ѓамбуччи,
заЯвила, что такого она никогда в жизни не видела.
   ‚ эту  минуту  Џаоладжи,  отделавшийсЯ  от  счастливца  Ђсканио,  снова
поЯвилсЯ перед ‹елией. Ћн переоделсЯ в старинный костюм. ЏрислонившийсЯ  к
Яшмовому сфинксу, он был самой примечательной фигурой на картине, и, глЯдЯ
на него, ‹елиЯ не могла не испытать того же чувства  восхищениЯ,  какое  в
ней вызвала бы великолепнаЯ статуЯ или красивый пейзаж.
   Љогда она без всЯкой задней мысли  поделилась  своими  впечатлениЯми  с
Ѓамбуччи, тот возгордилсЯ, как отец, которому похвалили сына. € отнюдь  не
потому, что он питал какие-то чувства к греческому принцу: просто  молодой
принц был красив, роскошно одет, и фигура его очень подходила к  убранству
египетской залы; длЯ Ѓамбуччи он  был  чем-то  вроде  драгоценной  мебели,
взЯтой напрокат на один вечер.
   € он принЯлсЯ  расхваливать  своего  греческого  принца,  но  так  как,
несмотрЯ на все превосходство перед. другими, человеку, внимание  которого
поглощено праздничной сутолокой, очень легко бывает  что-то  недосмотреть,
он невольно взглЯнул на статую Ћзириса, и на минуту, на его несчастье, две
аналогичные мысли скрестились в его мозгу, и он уже был не в силах  в  них
разобратьсЯ.
   - „а, - сказал он, - это прекраснаЯ статуЯ... Я хочу сказать,  что  это
очень благородный молодой человек. Ћн говорит по-китайски так же свободно,
как по-французски,  а  по-французски  так  же  свободно,  как  по-арабски.
‘ердолики, которые вы видите у него в ушах, большаЯ драгоценность, так  же
как инкрустированные малахиты на его башмаках... Љ  тому  же  это  горЯчаЯ
голова, мозг, в котором солнце выжгло свою печать... ќто голова, с которой
ни у кого нет слепка, Я заплатил за нее тысЯчу экю  одному  из  английских
воров, тех, что обкрадывают …гипет... —итали вы его  стихи  к  „елии,  его
сонеты к ‘аморе, написанные в манере Џетрарки?.. Ќе  берусь  категорически
утверждать, что туловище у него подлинное, но Яшма так похожа на настоЯщую
и пропорции так верно соблюдены, что...
   Ћбнаружив свою ошибку, Ѓамбуччи замолк. Ќо  стоило  ему  повернутьсЯ  к
‹елии, как он сразу воспрЯнул духом: он  увидел,  что  та  совсем  его  не
слушает.


        34. Џ“‹њ•…ђ€џ

   ‚се гости столпились в мавританской зале, и распорЯдители торжества  не
могли сдержать поднЯвшуюсЯ суматоху. Ћдин молодой человек был убежден, что
узнал  под  небесно-голубым  домино  –инцолину  -  знаменитую  куртизанку,
котораЯ вот уже год как  куда-то  таинственно  исчезла.  Љаждому  хотелось
проверить, правда ли это: те, кто не знал ее, почитали  за  честь  увидать
столь прославленную особу; те, кто ее уже видел раньше, хотели увидеть  ее
еще раз. Ќо голубое домино, словно  легкий  и  неуловимый  призрак,  очень
ловко скрывалось, чтобы снова поЯвитьсЯ в какой-нибудь  другой  зале,  где
толпа тут же снова его окружала.  Љаждое  голубое  домино  преследовали  и
расспрашивали, и когда решали, что нашли ту,  которую  ищут,  весь  дворец
оглашалсЯ радостными криками. Ќо беглЯнка  ускользала  вновь,  прежде  чем
можно было установить,  действительно  ли  это  –инцолина  скрываетсЯ  под
шелковым капюшоном и под бархатной маской.  ‚  конце  концов  таинственное
домино выбежало  в  сад;  тогда  все  толпой  хлынули  за  ней;  поднЯлась
неимовернаЯ  сутолока;  гости  разбрелись  по  боскетам.  ‚любленные  пары
воспользовались этим, чтобы ускользнуть от  глаз  ревнивцев  €з  пустых  и
гулких  комнат  по-прежнему  доносились  звуки  оркестра.  Ќекрасивые  или
обуреваемые ревностью женщины переоделись в голубые  домино,  чтобы  найти
новых любовников или испытать старых. Ѓыло много шума, много смеха и много
волнениЯ.
   - Ќе мешайте им, - говорил Ѓамбуччи своим запыхавшимсЯ  распорЯдителЯм.
- Ћни развлекаютсЯ сами. ’ем лучше длЯ вас, отдохните.
   ‚  эти  минуты  безумного  любопытства  на  лицах  поЯвилось  выражение
суровости и упорства, не очень свойственное людЯм  цивилизованным.  ‹елиЯ,
которой казалось, что она внимательно следит за малейшим проЯвлением жизни
этого агонизирующего общества, котораЯ все времЯ прислушивалась  к  пульсу
умирающего, то очень сильному  и  полному,  то  совсем  слабому,  заметила
что-то странное в настроении людей в эту ночь. €, потерЯвшаЯсЯ в  толпе  и
всеми  забытаЯ,  она  тоже  стала   обходить   сады,   чтобы   внимательно
присмотретьсЯ к физиологическим особенностЯм этого живого  трупа,  который
уже хрипит, но все еще продолжает петь  и,  подобно  престарелой  кокетке,
краситсЯ даже на смертном одре.
   Џосле длительной ходьбы, миновав много беспорЯдочно толпившихсЯ групп и
окунувшись  в  царившую  кругом  атмосферу  лихорадочного,  но  совсем  не
заразительного весельЯ, она, усталаЯ, села отдохнуть под  сенью  китайских
туй. ‹елиЯ почувствовала, что ей трудно дышать. Ћна взглЯнула на небо: над
его головой блистали звезды, но ближе к горизонту они скрывались за густою
завесою туч. ‹елии стало плохо. ‚друг ЯркаЯ вспышка озарила деревьЯ -  это
была молниЯ; ‹елиЯ понЯла,  почему  ей  вдруг  стало  худо:  гроза  всегда
причинЯла  ей   физическую   боль,   нервное   беспокойство,   делала   ее
раздражительной,  словом,  повергала  ее  в  какое-то  особое   состоЯние,
которое, вероЯтно, всем женщинам приходилось испытывать.
   ’огда ее охватило то внезапное отчаЯние, какое иногда  овладевает  нами
без всЯкой видимой причины; отчаЯние  это  всегда  оказываетсЯ  следствием
душевного недуга, который человек долгое времЯ от  всех  скрывает.  ‘кука,
ужасающаЯ скука комком подступила ей к горлу. Ћна почувствовала себЯ такой
несчастной, такой неудачницей в жизни,  что  упала  без  сил  на  траву  и
расплакалась теми детскими слезами, которые свидетельствуют о том,  что  у
человека не осталось уже ни сил, ни гордости.  Ђ  ведь  ‹елиЯ  производила
впечатление женщины, владеющей собой, как ни одна другаЯ. Ќикогда,  с  тех
пор как она была ‹елией, никто не мог прочесть на  ее  бесстрастном  лице,
что делаетсЯ у нее в сердце. Ќи разу ни одна слеза страданиЯ или  умилениЯ
не проступила на ее бледных, не тронутых ни одной морщиной щеках.
   Ћна приходила в ужас, когда  кто-нибудь  начинал  ее  жалеть,  в  самые
тЯжелые минуты какой-то инстинкт самосохранениЯ заставлЯл ее скрывать свои
чувства. ’ак и теперь она уткнула голову  в  свою  бархатную  накидку,  и,
вдали  от  людей,  вдали  от  света,  спрЯтавшись  среди   высокой   травы
заброшенного уголка сада, она  дала  волю  страданию  и  залилась  слезами
бессильными и малодушными. Ѓыло что-то страшное  в  скорби  этой  женщины,
такой красивой и так нарЯдно одетой,  когда  она  лежала  так,  когда  она
каталась по траве, сжималась в комок, изнемогаЯ в своем  страдании,  точно
раненаЯ львица, котораЯ видит струЯщуюсЯ из раны кровь  и  зализывает  ее,
рыча от боли.
   ‚друг чьЯ-то  рука  коснулась  ее  обнаженного  плеча,  рука  теплаЯ  и
влажнаЯ, как дыхание этой грозовой ночи. ‹елиЯ задрожала;  пристыженнаЯ  и
раздраженнаЯ, что кто-то застал ее в эту минуту слабости, так,  как  никто
еще никогда ее не видел, она вдруг мгновенно набралась мужества и, вскочив
на ноги, выпрЯмилась во весь  рост  перед  дерзкою  незнакомкой.  ’о  было
голубое домино, за которым все так гнались, то была куртизанка –инцолина.
   ‹елиЯ громко вскрикнула; потом, стараЯсь придать своему голосу побольше
суровости, она сказала:
   - џ узнала тебЯ, ты моЯ сестра...
   - Ђ если Я сейчас сниму маску, ‹елиЯ, - отвечала куртизанка, - разве  и
ты тоже не закричишь: "Џозор и бесчестие!"?
   - Ђх, Я узнала даже твой голос, - отвечала ‹елиЯ. - ’ы ЏульхериЯ...
   - џ твоЯ сестра, - сказала куртизанка, снимаЯ маску, - дочь твоего отца
и твоей матери. Ќеужели у тебЯ длЯ менЯ не найдетсЯ слова любви?
   - Ћ, сестра моЯ, ты все такаЯ же  красавица!  -  воскликнула  ‹елиЯ.  -
‘паси менЯ. ‘паси менЯ от жизни, спаси от отчаЯниЯ; подари  мне  нежность,
скажи, что ты менЯ любишь, что ты помнишь чудесные дни нашей жизни, что ты
моЯ семьЯ, моЯ кровь, единственное, что у менЯ осталось на свете!
   Ћни обнЯлись и заплакали. ђадость  Џульхерии  была  страстной,  радость
‹елии - печальной. Ћни глЯдели друг на друга влажными от слез  глазами,  и
каждое прикосновение их обеих дивило. Ћни поражались  тому,  что  обе  еще
красивы, что могут друг друга восхищать, друг друга любить и что при  всей
разнице их положениЯ они друг друга, узнали.
   ‹елиЯ вдруг вспомнила, что сестра запЯтнала  себЯ  позором.  Ћна  легко
простила бы его любому человеческому существу, но теперь краснела  оттого,
что этим существом оказалась ее собственнаЯ сестра. Џомимо своей воли  она
поддалась неодолимому  влиЯнию  остатков  тщеславиЯ,  которое  в  обществе
зоветсЯ честью.
   ђазжав объЯтиЯ, она опустила руки и осталась неподвижной,  уничтоженнаЯ
каким-то  новым  порывом  отчаЯниЯ,  смертельно  побледнев,  согнувшись  и
уставившись глазами в темную зелень, в которой тонули отблески огней.
   ЏульхериЯ испугалась  этой  мрачной  неподвижности  и  горькой,  словно
застывшей улыбки, котораЯ блуждала теперь на губах сестры. Џозабыв о  том,
как низко она сама пала в глазах общества, куртизанка вдруг преисполнилась
жалостью к ‹елии - до такой степени страдание сравнЯло их доли.
   - ’ак вот ты какаЯ! - сказала она ей с той мЯгкостью в голосе, с  какой
мать стала бы успокаивать огорченного ребенка. - Њного  лет  провела  Я  в
разлуке с сестрой, и вот теперь Я нашла ее, а  она  лежит  на  земле,  как
истрепанное, никому не нужное  платье,  стараетсЯ  приглушить  свои  крики
прЯдЯми волос и в отчаЯнии царапает грудь ногтЯми.  ’акой  Я  тебЯ  нашла,
‹елиЯ; а сейчас ты еще того хуже;  тогда  ты  плакала,  а  сейчас  ты  как
мертваЯ. ’ы жила своим страданием, а теперь тебе жить нечем. ‚от  до  чего
ты дошла, ‹елиЯ! Ћ боже! Ќа что же послужили тебе все эти блестЯщие  дары,
которыми ты так гордилась! Људа тебЯ привела дорога, по которой  ты  пошла
так доверчиво и с такой надеждой?  ‚  какую  бездну  горЯ  ты  упала,  ты,
котораЯ считала, что мы не стоим твоих подметок.  ‘ион,  ‘ион,  говорил  Я
тебе, что гордость тебЯ погубит!
   - ѓордость! - воскликнула ‹елиЯ,  почувствовав,  что  задели  ее  самое
больное место. - € ты еще смеешь говорить об этом, погибшее создание!  Љто
из нас двоих безнадежнее заблудилсЯ в этой пустыне, ты или Я?
   - Ќе знаю, ‹елиЯ, - печально сказала куртизанка. - Њне  было  хорошо  в
этой жизни, Я еще молода, еще красива. џ много выстрадала,  но  Я  еще  не
сказала "Ћ господи, довольно!". ’огда как ты, ‹елиЯ...
   - ’ы права, - удрученно ответила ‹елиЯ, - Я все исчерпала.
   - ‚се,  кроме  наслаждениЯ!  -  воскликнула  ЏульхериЯ,  расхохотавшись
смехом вакханки, от которого она всЯ вдруг переменилась.
   ‹елиЯ задрожала и невольно отпрЯнула, потом она все же снова кинулась к
сестре и взЯла ее за руку.
   - Ђ ты, сестра, - вскричала она, - ты-то вкусила наслаждение? ’ы-то  не
исчерпала его? ‡начит, ты все еще женщина, все еще живаЯ?  Ћткрой  же  мне
свою тайну, дай мне твое счастье, раз оно у тебЯ есть!
   - ‘частьЯ у менЯ нет, - ответила ЏульхериЯ. - џ не  искала  его.  џ  не
жила иллюзиЯми, как ты. џ не просила у жизни больше,  чем  она  могла  мне
дать. џ ограничила свои притЯзаниЯ умением радоватьсЯ тому,  что  есть.  џ
употребила мои добродетели на  то,  чтобы  не  презирать  эту  жизнь,  мою
мудрость - на то, чтобы не желать ничего большего.  ‹итургию  мою  написал
Ђнакреон. ‡а образец Я взЯла античность, божествами моими стали обнаженные
греческие  богини.  џ  переношу  все  то  зло,  которое  несет  нам   наша
неумереннаЯ цивилизациЯ. Ќо длЯ того, чтобы уберечь себЯ  от  отчаЯниЯ,  у
менЯ есть религиЯ наслаждениЯ. ‹елиЯ, как ты смотришь на менЯ,  как  жадно
ты менЯ слушаешь! ‡начит, Я уже не внушаю тебе больше ужаса! џ уже  не  та
тупаЯ и низкаЯ тварь, от которой ты с таким омерзением отвернулась!
   - џ никогда не презирала тебЯ, сестра. џ тебЯ жалела. Ђ  сейчас  вот  Я
поражаюсь, - оказываетсЯ, тебЯ не приходитсЯ жалеть. ‘казать ли тебе,  что
менЯ это радует?
   - ‹ицемерные спиритуалисты,  -  сказала  ЏульхериЯ,  -  вы  всЯкий  раз
боитесь признать те радости, которых сами  не  разделЯете!  Ћ,  теперь  ты
плачешь? ’ы опускаешь голову, моЯ  беднаЯ  сестра!  ’еперь  ты  согнута  и
надломлена под тЯжестью судьбы, которую себе избрала! Љто в этом  виноват?
Џусть хоть этот урок послужит тебе на пользу. ‚спомни о  наших  ссорах,  о
наших распрЯх и о нашей разлуке; мы обе предсказали друг другу погибель.
   - “вы, Я предсказывала тебе презрение мужчин, ЏульхериЯ, предсказывала,
что они бросЯт тебЯ, что тебЯ ждет ужаснаЯ  старость...  Џредсказание  это
еще не исполнилось, благодарение богу, ты все еще  красива  и  молода.  Ќо
разве ты еще не почувствовала, как стыд жжет тебЯ каленым  железом?  ђазве
ты не слышишь, как эта жаднаЯ и празднаЯ толпа, котораЯ ищет тебЯ  сейчас,
чтобы удовлетворить свое ненасытное любопытство, разве ты не слышишь,  как
она ревет словно  отвратительное  чудовище?  ђазве  ты  не  чувствуешь  ее
горЯчего дыханиЯ, которое преследует тебЯ своим мерзким запахом? Џослушай,
она зовет тебЯ, она требует тебЯ,  как  свою  добычу,  ты  куртизанка,  ты
принадлежишь ей! Ћ, если она ворветсЯ сюда,  не  говори  ей,  что  ты  моЯ
сестра! —то, если она решит, что мы с тобой одно? —то, если она схватит  и
менЯ своими грЯзными лапами? ЃеднаЯ ЏульхериЯ, вот твой господин, вот твой
бог, вот твой возлюбленный! ќта толпа, да, всЯ эта толпа! ’ы  наслаждалась
в их объЯтиЯх; ты видишь, беднаЯ сестра моЯ, что ты еще грЯзнее, чем  пыль
у них под ногами!
   -  џ  это  знаю,  -  сказала  куртизанка,  проводЯ  рукою   по   своему
непроницаемому лицу, словно длЯ того,  чтобы  согнать  с  него  налетевшую
тень, - Я призвана не считать это стыдом; в этом мое призвание, моЯ  сила,
так же, как твоЯ, - в том, чтобы его избежать. ‚ этом моЯ мудрость, говорю
тебе, и она ведет менЯ к моей  цели,  она  преодолевает  препЯтствиЯ,  она
справлЯетсЯ со страхами, которые ЯвлЯютсЯ вновь и вновь, а  в  награду  за
эту борьбу мне дано наслаждение. ќто  мой  луч  солнца  после  грозы,  это
заколдованный остров, на который менЯ выбрасывает бурЯ, и если Я  и  бываю
унижена, Я, во всЯком случае, не кажусь смешной. Ѓыть бесполезной,  ‹елиЯ,
- это быть смешной. ќто хуже, чем заниматьсЯ постыдным делом:  быть  ничем
во вселенной позорнее, чем удовлетворЯть самые низменные потребности.
   - Њожет быть, - мрачно сказала ‹елиЯ.
   - Љ тому же, - продолжала куртизанка, - какое значение имеет  стыд  длЯ
действительно сильной души? ‡наешь, ‹елиЯ,  что  власть  людского  мнениЯ,
перед которой раболепствует все так называемые честные  люди,  знаешь  ты,
что с ним считаютсЯ только  слабые,  что  надо  быть  сильным,  чтобы  ему
противопоставить себЯ? Њожно ли назвать добродетелью эгоистический расчет,
который так легко бывает осуществить и в котором все тебЯ  воодушевлЯет  и
возбуждает? Њожно ли сравнить труды, страданиЯ и героизм матери  семейства
и проститутки? Ќеужели ты думаешь, что, когда обеим приходитсЯ боротьсЯ  с
жизнью, большей славы заслуживает та, на чью долю выпадает меньше тЯгот?
   Ќо что Я вижу, ‹елиЯ! ’ы больше не дрожишь от  моих  слов,  как  бывало
когда-то? ’ы ничего мне не отвечаешь? Њолчание твое ужасно, ‹елиЯ: значит,
ты превратилась в ничто! ’ы исчезаешь,  как  набежавшаЯ  волна,  как  имЯ,
начертанное на песке? ’воЯ благороднаЯ кровь больше не возмущаетсЯ ересЯми
разврата, непотребством  материального  мира?  Џробудись,  ‹елиЯ,  защищай
добродетель, если ты хочешь убедить менЯ, что  нечто  такое  действительно
существует!
   - ѓовори, говори, - отвечала ‹елиЯ мрачным голосом. - џ слушаю тебЯ.
   - ‚ конце концов какой  же  удел  назначил  нам  господь  на  земле?  -
продолжала ЏульхериЯ. - †ить, не так ли? —е