ходилось помазать ее
     ‡олотаЯ  кадильница  Џриснодевы,  снизу --  девЯть  ангельских головок,
самый  сосуд  сплетен из  крыльев, и в  него  --  бережно,  любовно -- клали
хрупкий, но крепкий уголь, от которого  золы не  остаетсЯ, и мирро, и ладан.
‚ынимали  кадильницу только  в этот декабрьский  день, на  великий праздник,
тихо, незаметно брали из сандалового ларца, который стоЯл в большом шкафу со
скрипучими  створками;  никто  не мог открыть  его  бесшумно, железные петли
защищали сокровище, словно злые псы, если кто пыталсЯ тронуть дверь красного
дерева, в одну створку, без украшений, дерево--и все.
     Љто же украл кадильницу? Ѓывали здесь одни монашки. Ћбщина решила,  что
каждый  вечер послушницы будут  бичевать себЯ до крови. Њонахини  постились,
молились, причащались, читали молитвы по  четкам, пели гимны, и все впустую,
кадильницы нет как нет.
     Њожет, ее стащил бес? Ќо ведь если бы,  упаси ѓосподь, нечистый вошел в
ризницу, осталсЯ бы запах дерева и от одежд попахивало бы паленым.
     "Ќе  иначе, как  ангел...  ангел... ангел..."--  утешали  монашки  друг
друга,  а  так  --  молчали,  постились да плакали  втихомолку,  ибо  нельзЯ
сокрушатьсЯ  о земном благе, это губит душу, даже если благо -- единственный
сосуд, достойный свЯщенного ладана.
     "Ђнгел ѓосподень,-- твердили они, стараЯсь поменьше страдать по золотой
утрате,-- спустилсЯ с небес и взЯл  ее -- просто взЯл, не украл, дабы кадить
Џриснодеве на небе".
     Џо  склонам  горы,  в  кратере  которой  плавилсЯ  колокол,  взбирались
‚ладетели сокровищ. Ћни сходили на берег с пиратских бригов, чтобы бросить в
плавильню, в  кипЯщий  металл и  лаву, золотые  бруски, монеты,  драгоценные
камни. ‚след за ними шли те, кто  нес  дары победнее. Ћдни  кидали в кратер,
озарЯющий небо алым светом, обручальные кольца, другие -- серебрЯные деньги,
нанизанные на нить среди жемчужных капель, третьи -- перстенек,  тонкий, как
родившийсЯ  месЯц, четвертые -- кошель с золотым  песком,  пЯтые  -- блюдце,
ложку, чашку, все из серебра, крест, браслет, булавку длЯ галстука, уздечку,
ну что “ѓЋ„ЌЋ, чтобы упрЯмый сверкающий металл вспенилсЯ тусклым золотом.
     Љоршун хотел принести в  жертву змеЯ, бросить свою луну  в преисподнюю,
где  плавилсЯ колокол. •отел, да  не смог. ‚ холодной руке, обтЯнутой черной
перчаткой, осталась нить всех  дорог и нить  отражений, а наверху и внизу, в
небесах  и  в  воде,  летел круглый  змей,  свободный,  уже не  свЯзанный  с
желтолицым владельцем. ‘ерые зубы ощерились,  Љоршун вздрогнул, увидев среди
нитей  то. чего  никак  не ждал. —то  же  это? Ѓыть не  может! Ќе может быть
такого  змеЯ! Ђ  если может, откуда он взЯлсЯ, как запуталсЯ  в  осиротевших
нитЯх от того, другого, круглого, в ком  воплощен и настоЯщий и  вымечтанный
облик €ндиги?
     ’ени бросали в кратер свои  жертвы. Љоршун прибавил шагу.  по  вдруг --
вот незадача!-- увЯз в сосновой смоле. ‡олотые звездные слезы не пускали его
дальше. ‚скоре  он понЯл: это  сама €ндига. спрЯтавшись  в соснах, хочет его
удержать золотыми  слезами. Ћн попросил ее:  "Џусти!"-- она  пустила:  он  с
превеликим трудом добралсЯ до жерла и бросил в плавильню то. что  нес,-- то,
что вместо змеЯ запуталось в нитЯх, словно обломок луны.
     “же рассвело. ђассеЯлсЯ  багрЯнец кошмара,  все  затихло, хотЯ  и  пели
утренние  птицы, пели,  свиристели, щебетали, заливались, вторЯ  друг другу,
выводили трели, щелкали, клюв да лапки, голос да перьЯ.
     Љоршун  бросил в плавильню  ценный дар, случайно попавший  ему  в руки.
ЏадаЯ вниз, тот трещал,  словно  змей на ветру, а Љоршун  скалил серые зубы,
прежде чем вернутьсЯ  в пруд,  где  в  зеленых сумерках вод плавали отблески
зари и склизкие сонные водоросли.
     Љолокол вынули из кратера, отнесли на башню,  и он висел  там  всем  на
диво,  дожидаЯсь,  когда в него  ударЯт,  славЯ  истинного Ћтца  и  ѓоспода,
отвергавшего рай.
     “дарить  должны  был  и  двадцать  девЯтого  февралЯ,   в  день   ‡лого
ђазбойника, а пока что колокол увили тринадцатью терновыми венцами. ЋгромнаЯ
ослепительнаЯ опрокинутаЯ  чаша томилась в  колючей  тюрьме,  но до поры  до
времени.  Љогда зазвонЯт, тернии исчезнут. Љак  только тЯжелый Язык коснетсЯ
стенок, отлитых из золота  и лавы, венцы  упадут, останутсЯ розы, спрЯтанные
доселе, как спрЯтан в металле звон.
     ‚се было готово  -- и фейерверк, и танцы, и обрЯды во славу ђазбойника,
осклабившего  серые  зубы, смеющегосЯ  серым,  как  пепел, смехом  над раем,
который ему посулил Џровидец.
     ’олпа притихла. ‚ живом молчании,  словно перьЯ, едва шелестел шепот. ‘
минуты на минуту должен был  зазвонить колокол, огромный,  как гора. Љолокол
‡лого ђазбойника.  ‚се  взоры  взвились  вверх,  словно  воздушные  змеи,  к
вершинам  деревьев,  к  небесам  и   остановились  на  башне,  что  рЯдом  с
пороховницей.
     Ћгромный  Язык  на  веревке  уже  как  будто приближалсЯ к напрЯгшейсЯ,
похолодевшей  руке звонарЯ, качалсЯ взад-вперед, не решаЯсь  тронуть звонких
боков  гигантской чаши. ‘тарый  звонарь помогал ему всем телом, чтобы первый
удар  был громким,  гулким, глубоким. џзык набирал силу, стремЯсь ударить  о
стенку, разбиваЯ вдребезги  звук,  звенЯ  и оглушаЯ. Ћн уже не  слушалсЯ  ни
веревки, ни старика, у которого  во рту пересохло, а в горле  стоЯл комок, и
сам, своим весом, качнулсЯ к небу золоченой пасти, чтобы с этой поры, каждые
четыре  года, двадцать  девЯтого  февралЯ  металл  и  лава  возносили  хвалу
господину високосных лет.
     ’олпа застыла, глЯдЯ на башню. ‚се видели, что Язык ударил  о стенку  и
боЯлись,  что оглохли, ибо  не  услышали  ничего.  ‡вонарь раскачивал  Язык,
словно одержимый, но тщетно -- колокол не звенел,  крепкий, прЯмой фаллос не
касалсЯ женственной плоти лона. “дары словно падали в вату.
     Ѓыть того  не может!  ‡вонарь  не  верил своим  ушам, большим, поросшим
волосами. Ћн решил, что стоит слишком близко и просто оглушен градом хриплых
ударов,  но  взглЯнул вниз и  увидел,  что все ждут первого  звона, торопЯт,
машут  шлЯпами и руками.  Ћсобенно усердствовали те,  кто  держал  трескучий
факел,  чтобы  сразу пустить  в  небеса  шутихи,  и  музыканты,  и  плЯсуны,
нарЯженные Ягуарами, игуанами, черепахами, змеЯми.
     ‚се они в немалом замешательстве сорвались с места,  толкаЯсь, бранЯсь,
пробиваЯ  путь  локтЯми,  оскорблЯЯ  друг  друга;   и  Ярость,  словно  вал,
захлестнула башню.
     ‡вонарь лежал без чувств под огромной оглохшей чашей, будто под крышкой
гроба,  сжимаЯ  в мозолистой руке  обрывок веревки.  ’е, кто добралсЯ раньше
других  до маленькой  площадки, почти  целиком  занЯтой  колоколом, вырывали
конец  веревки  друг  у друга,  пытались раскачать Язык. Ќо Язык  не касалсЯ
стенок,  не ударЯл в них,  не сдавалсЯ. Љаждый, кому  удалось туда  долезть,
хватал  растрепанную  веревку, пропитанную смертным  потом, и  в свой  черед
толкал разбойничий фаллос  к  шероховатой стенке огромного безгласного лона.
Ќикто и поверить не мог,  что -- как ни тЯни, как ни бей, как ни бейсЯ -- из
колокола не выбьешь алмазной молнии звука, окутанной грохотом грома.
     Ќикто  и  поверить  не  мог, что  колокол --  глухонемой.  Ѓольшой,  но
беззвучный.
     Љто не рыдал, тот пил, кто не пил -- молчал, не в силах вынести позора.
—то же это, колокол -- и не звонит, а всасывает, как  медицинские банки, все
малые звуки: жужжание мух, кваканье жаб,  стрекотание кузнечиков, удивленных
тем, что они не  слышат шороха собственных  крыльев, трепещущих со скоростью
света.
     Ќовость распространилась быстро, и кое-кто вспомнил, что  Љоршун скалил
серые зубы, бросаЯ в плавильню какого-то странного змеЯ на четырех цепочках.
     Ћткуда же змей этот взЯлсЯ, если тот, золотой, круглый, с лицом €ндиги,
летит высоко в небе и плывет в глубине ‹ужи? „обратьсЯ до них Љоршун не мог,
тем паче  что  и  нить  оборвалась,  а  значит,  он не  посылал  вестей,  не
спрашивал, не ожидал, что змей кивнет, склонит  лицо,  увенчанное  бахромою,
дернет тЯжелым хвостом,-- словом, свЯзи нет, порвалась нить, держащаЯ луну в
небесах,  и серебрЯный ее  отблеск,  держащий  луну  в  глубине  вод.  Ќарод
сморкалсЯ, пока носы не стали чистыми, горЯчими,  'важными, словно отверстиЯ
длЯ  свечек, чтобы  получше  вдохнуть благоухание,  которое издавал  колокол
всЯкий раз, как его касались.
     --  ‹адан!.. Њирро!..-- кричали они, ибо безумный,  рьЯный, слепой Язык
раскачивалсЯ  все  быстрее, но  шел от  него  не звон,  а запах,  словно  от
огромной кадильницы, висЯщей вверх  дном на золотых цепЯх; от кадильницы,  в
которой  -- темнаЯ тень да Яркие медные угольЯ, бросающие отсвет на выгнутые
краЯ.
     Љто украл  ее у  монахинь и  бросил в  плавильню, где отливалсЯ колокол
‡лого ђазбойника?
     Ѓыть  может, месЯц-воздушный змей пробралсЯ  в полночь  к благоухающему
шкафу и вынул рукою €ндиги свЯщенное золото?
     Ѓыть может, €ндига  швырнула  кадильницу  в  Ќищенскую  лужу, чтобы  ее
выудил Љоршун, горевавший по змею?
     -- Њожет -- так, милый ты мой, может -- этак, а уж что верно, то верно:
каждый  четвертый год, двадцать девЯтого февралЯ, бьют в этот  колокол, а он
не звонит, благоухает.
     ћный ‚ладетель решилсЯ спросить:
     -- ѓде же он теперь?
     --  Ћх, милый  ты  мой,-- отвечали ему рыбаки,-- разлетелсЯ на части  с
башней  вместе,  когда свЯщенный порох взорвал пороховницу  там, где  у тебЯ
галерейка.
     ђыбаки  говорили с  ним  уважительно, он  ведь был  такой  милый, такой
нежный,  совсем худой,  бледный,  да  еще в трауре, и ему, должно  быть,  не
хотелось  идти  домой,  где  слуги  о  тысЯче кос  обращались  с ним  как  с
младенцем, ползунком, который ходить не может,  цеплЯетсЯ за тЯжелую мебель,
падает и встает, ударЯетсЯ,  плачет, хнычет, если  слуга  неподалеку, а если
нет  никого, как бы больно он ни ушибсЯ, побыстрее сует палец в рот и сосет,
чтобы  унЯть боль. €ногда утихала  не только  боль, утихал он сам, засыпал и
лежал недвижно, словно забытаЯ кукла.
     Ќадо вырасти. ‚ырватьсЯ из  себЯ, вывести наружу, вверх то. что сокрыто
в детском теле, как растение, подрастаЯ, выбрасывает новые побеги. Љогда  он
скакал верхом, то казалсЯ себе огромным.  ‘какал по округе, а позже, юношей,
охотилсЯ на оленей с кремневым ружьем в руке.
     "‚ернулись ‚ладетели сокровищ,  хозЯева  дома",--  говорили  безбородые
слуги,  глЯдЯ, как он скачет на  вороном коне, с ружьем. ‘пешитсЯ, преклонит
колено, перекреститсЯ перед  ‡лым ђазбойником, а то и  просто ходит по дому,
беседуете  иными, смеетсЯ --  словом,  живет подобно предкам. ‘  тех пор как
исчез Љоршун, слуги боЯлись зеркала, и вот ‚ладетели -- все,  кроме Љоршуна,
который спал рЯдом с  €ндигой, на дне  Ќищенской лужи,-- вернулись в обличий
мальчика, во  вкусах его, повадках, привычках, особом взглЯде  (он как будто
моргал), особом движении (он откидывал кудри со лба и закладывал за уши).
     ‚се  повторЯли неустанно, что ћный ‚ладетель  сокровищ  очень похож  на
отцов  своих и  дедов,  дЯдюшек  и прадедов,  и  тем  не менее  все ждали --
вернутсЯ и они.  †дали спальни, столовые, залы.  ‘луги вели себЯ  так, будто
пришла весть о возвращении одетых в черное хозЯев. Ќочь за ночью стелили они
постели, мЯгкие от тишины и пуха, летом клали в белье пахучие щепочки, чтобы
те пронзили сердце  воспоминанием, зимою -- камешки, согретые  на  жаровне и
завернутые  в трЯпицу. Ќочь  за ночью зажигали  свечи  и лампы, догоравшие к
утру, а  на кухне стрЯпали лучшие Яства, словно с минуты на  минуту  хозЯева
сЯдут  за  стол  вместе  с  гостЯми.  Ќаготове  стоЯли  вина, сигары,  вода,
остуженнаЯ под чистым небом, фрукты, ликеры, кофе...
     ’олько на галерейке никого не ждали. Ћттуда ушли все, ћный ‚ладетель --
последним.


     —асть втораЯ

     Ќадо плыть далеко, туда,  куда не доходЯт ни взглЯд, ни  море. ’ак мы и
плыли.  Џод  звездами,  которые,  если  сравнить,  много  крупнее  песчинок,
проповедовал  ЌастоЯтель.  Љогда  он  кончил  речь, лицо его  во тьме  стало
непроницаемым,  как скала. Њы  называли его ЌастоЯтелем  (он был похож и  на
птицу и  на человека), ибо епископ  поставил его во главе прихода, откуда мы
отправились к дальнему, невидимому берегу.
     ЌастоЯтель  был глух, но  мы говорили с ним  очень тихо, так он  слышал
лучше. Ќе слышал он грубых голосов, резких звуков, крика,  шума.  ЌастоЯтель
был  слеп,  но мы смотрели ему в  глаза весело и  мирно, и он  нас видел. Ќе
видел   он  злобных  взглЯдов,  искусственного  света,   сердитых  движений.
ЌастоЯтель  не чувствовал ничего,  он был как  мертвый длЯ тех,  кто его  не
любит -- мертвый,  словно  камень, нечувствительный к ранам, ударам, ожогам,
но мы дышали на ладони, согревали их, прежде чем его  коснутьсЯ, и он ощущал
прикосновениЯ.
     -- Љто вы такие?-- спрашивал он.
     € мы отвечали тихо-тихо, чтобы он услышал:
     -- Њы...-- и все,  чтобы он не  понЯл, что и сами  мы  толком не знаем;
чтобы не спрашивать, знает ли он.
     Ќадо  плыть далеко,  туда, куда не доходЯт ни взглЯд, ни море. ’ак мы и
плыли.   Џод  солнцем,   которое,  если  сравнить,   много   крупнее  звезд,
проповедовал ЌастоЯтель. Љогда он кончил речь,  лицо его, обращенное к морю,
стало непроницаемым, как скала.
     Њы  глЯдели  ему в глаза весело  и мирно, говорили с ним нежно и  грели
дыханием пальцы, чтобы коснутьсЯ худой руки.
     -- Љто вы такие?--спрашивал он.
     € мы отвечали тихо-тихо:
     --  Њы...-- и все, чтобы он не  понЯл, что  и сами  мы толком не знаем;
чтобы не спрашивать, знает ли он.
     Џосле  отплытиЯ  минула  ночь,  минул  и день,  и мы увидали  парусник,
проплывавший  -- мы так и не разглЯдели -- толп по  воде, толп по воздуху, в
тумане, слабо освещенном луною. Ќа  мачтах не было флагов, паруса набухли от
слез. ‚доль трапов мерцали огоньки, двигаЯсь  туда-сюда,  словно кто-то ждал
новых пассажиров или собиралсЯ выгружать запрещенный товар. Ѓольше мы ничего
не увидели  и  ничего не узнали. ’ень судна в тумане.  Џодумать  только, длЯ
этого-то мы заплыли в такую даль!..
     џ и прежде не ведал, кто Я, и теперь не  ведаю, а из  команды вроде  бы
знаю одного  ЌастоЯтелЯ. Ћн не ест,  не  говорит и работает как вол. „а, это
он. Ћн решил, что мы  должны увидеть парусник. Ќаверное, ему известно что-то
еще о событиЯх той ночи. € на сей раз, когда он  кончил проповедь, лицо  его
стало непроницаемым, как скала.  Њы называли его ЌастоЯтелем (он был похож и
на птицу и на человека), ибо  епископ  поставил его во главе прихода, откуда
мы отправились...
     Џонемногу утихли  песни, и храп  матросов вторил  ударам волн о  корму.
Џлыли мы совсем бесшумно. Ќочь на море так велика, что парусник плывет, а ты
и не чувствуешь.
     џ увидел ЌастоЯтелЯ  на самом носу,  у мачты. Ћн глЯдел в бесконечность
уронив руки, и они висели вдоль тела.
     --  ЌастоЯтель!..--  Ћт  моего  голоса  у  него  похолодела  спина,  он
вздрогнул.-- —то ты тут делаешь?
     -- џ -- капитан. Ћтвет менЯ смутил.
     -- Људа ты плывешь, куда плывем мы все?
     -- Ќе куда, а откуда...
     -- Ћткуда же мы плывем? ‹ицо его было как скала. Ћн не ответил.
     --  ЌастоЯтель!..  (Џрошло  столько времени, что  он,  несомненно, менЯ
забыл, и от голоса моего спина у него опЯть  похолодела, он вздрогнул.) …сли
ты  капитан,  скажи,  каков  наш  путь,  какова  наша   цель,  куда  мы  все
стремимсЯ?..
     -- “ нас нет ни пути, ни цели, ни стремлений...
     -- Ћднако, если слушать тебЯ, что-то мы делать должны.
     -- Џлыть...
     ‹ицо  его  было  неприступным, словно крепость  в бурю.  ‚етер сек  нам
соленые губы, сон слепил глаза.
     -  ЌастоЯтель!..  (Ћн  услышал менЯ,  и  за единый миг  прошло  столько
времени,  что он задрожал, затрЯссЯ.) Џомнишь,  как все мы -- и Я. и другие,
кого Я не знаю, даже не ведаю. есть ли они на самом деле,-- помнишь, как  мы
едва различили в тумане парусник, плывший неведомо куда, неведомо когда?
     -- —то же ты допытываешьсЯ, зачем мы тут, в море? ‚  тот раз он проплыл
далеко...
     Ћт  морЯков, хрипло  хохочущих зверюг, сплошь  покрытых  татуировкой, Я
узнал,  что ЌастоЯтель зафрахтовал наше судно и с той поры мы плывем по воле
волн.
     Љогда темнело,  Я неуклонно находил его на самом носу, у мачты. ‘лепыми
глазами,  видЯщими даль, он  вглЯдывалсЯ  в море, руки  его искали  дна всем
весом Якорей. Њы думали со страхом, не призрак ли он и не везет ли он нас на
судне без капитана туда, где могут сбытьсЯ наши убогие мечты.
     -- ЌастоЯтель...
     Ђ он обернулсЯ морем,  великаном на  песчаных ногах. Њы взглЯнули ему в
глаза весело и мирно, чтобы он нас видел, и спросили тихо, чтобы он услышал:
     -- ЌастоЯтель, скажи, куда же мы плывем?
     Ћн не  ответил.  ‹ицо  его было  как  город  после  пожара. Ќакануне мы
повстречали судно без огней,-- их не было ни по левому, ни по правому борту,
и могли бы поклЯстьсЯ, что судно это -- мертвое. Ѓыть  может, именно  его мы
ищем, ибо ветер не доносил ни слова, ни голоса, ни звука.
     --  ЃратьЯ!..--  жалобно  сказал Я.-- Љак не  похож  мертвый призрак на
светЯщуюсЯ тьму!
     Љто-то из наших крикнул:
     -- ’ы кто такой?..
     -- Ћ-о-о-ой...--слабо откликнулось эхо. Њы долго ждали ответа.
     -- Љто Я такой?.. Ќе знаю... ‚ чаше ладоней собирал Я тень, капающую из
человеческих глаз, чтобы стало  больше тьмы, но  теперь у менЯ нет рук,  а у
людей нет век, под которыми, каплЯ  за каплей,  копились тьма и мечта. Ќикто
не спит, все бодрствуют. как тот, кто ведет наше судно.
     ЌастоЯтель  слышал,  что  мы  плакали  от  страха до  самого  утра  под
крошечными блестками звезд.
     Ќастал  полдень.  Љто  отдыхал, кто  ел  апельсин,  кто  изливал  душу.
Ѓернардо  „итЯ рассказывал о своих  любовных победах,  тогда как с губ его и
зубов по густой бороде стекал золотистый сладкий  сок.  ‹юбил он семь женщин
поочередно,  но  прорицатель  открыл  ему,  что  все  они  --  только  образ
единственной, которую ом теперь ищет в море.
     -- —то у тебЯ с глазами почему они не голубые?
     Ѓрат его, •опер „итЯ,  берег его глаза пуще собственных. ќто слезы...--
отвечал Ѓернардо, отираЯ щеку волосатой рукой выдубленной солнцем и ветром.
     †енские имена попадались в апельсиновых дольках, словно косточки. Љогда
рассказывал другой  морЯк, ‹уис  Ђнанас, рука  его  открывалась,  как  пасть
голодного льва, который не рычит а выпускает голубей на волю. ’ак говорил он
сам, тревожно глЯдЯ  на людей, словно к морю не привык и не видит горизонта.
’олько  стемнело, мы увидали призрачный  бриг,  весь  в огнЯх. Ћн не отделЯл
морЯ  от  неба,  везде  царил  сумрак.  Ћгни  брига  тЯнулись  вдоль  кормы,
удлинЯлись,  бледнели,  дрожали.  ЋгромнаЯ  зебра  в трепещущую полоску.  Њы
видели это наЯву, а •опер „итЯ рассказал, когда проснулсЯ, что он это  видел
во сне.
     -- Њожет,  Я и не спал,-- покладисто  сказал  он,  чтобы не  спорить  с
братом своим Ѓернардо, у  которого смеЯлись и голубые глаза, и ровные  зубы,
белые, как рыбий хребет.-- Ќочью все похоже на сон.
     Џока Я  жив, не  забуду того часа, часа  сладких  апельсинов, хранивших
наши  тайны; семерых  женщин  Ѓернардо; забот •олера о  его голубых  глазах,
наполовину скрытых слезами; толков о морской зебре -- во сне  ее видел •опер
или наЯву,  в ночи, похожей  на  сон; любовных похождений ‹уиса, повествуЯ о
которых он  взмахивал красивой десницей юного  старца,  и она порою казалась
гривастой львиной головою.
     --  ЌастоЯтель,-- сказал кто-то, улыбаЯсь, чтобы тот увидел его  сквозь
решетку ресниц,-- почему днем исчезает судно, которое мы ищем?
     --  Ћно исчезает,--  без колебаний отвечал  ЌастоЯтель,--  как исчезает
храм, когда мы входим в него.
     €  неожиданное  сравнение, и  самое слово  в его  устах  (он пророкотал
"хр-р-рам", словно  гром прогремел, вселЯЯ свЯщенный трепет) напомнили нам о
нашей церковке, из которой мы ушли под звезды, к морю.
     ђасслышав мои мысли, Ѓернардо открыл голубые глаза.
     -- ’ы что-то сказал? ’ы тоже?..
     -- Ќет, Я только подумал, не сказал, но как прекрасно слово "тоже".
     ЌастоЯтель стоЯл, как и прежде, на носу, у мачты. Љогда он был  с нами,
утихали страхи.
     -- ќто не рыба... это ледЯнаЯ глыба!
     -- Њолчи!-- закричал Я Ѓернардо.-- ќто парусник, который мы ищем.
     -- Ќе глЯди на него! Ќе глЯди!
     •опер (он пошел вслед за нами) прикрыл ему глаза грубыми
     ђаковинами ладоней.
     - Ќе глЯди, глаза потерЯешь!
     Ћн заботилсЯ о братниных глазах пуще, чем  о своих. Џарусник прошел так
близко,  что  мы  разглЯдели вмерзшие в  лед фигурки  рождественских Яслей и
расслышали голоса.
     -- ‚аша милость изволили плыть на другом судне?
     -- Ћно  не очень устойчиво,  ему полторы  тысЯчи лет,  и мы решили, что
плыть на плавучей Џсалтири не совсем безопасно.  Ѓогослужение хрупко, словно
сахар.
     -- Ћднако  не забывайте,  что парусник этот вечен.-- вмешалсЯ патриарх,
расправлЯЯ складки облачениЯ.
     -- ‚ернее сказать,  подобен  церкви,-- возразил собеседник.--  ќто лишь
мнимость, которой свЯщенники морочат новообращенных.
     -- ЌастоЯтель, вы только послушайте, что он говорит!..
     -- Ћн прав. Љульт портит свЯтыню, это -- мнимость, это -- от
     беса.
     -- —то за чудо, отец ЌастоЯтель! —то за чудо!
     Њы плыли  прЯмо  к заре.  Џроходили не часы,  годы. Ѓыло не  утро, было
детство. >, -- —то за чудо, отец ЌастоЯтель! —то за чудо!
     џритсЯ мрак и острым топором,
     привычным к абордажам и пожарам,
     громаду пены рассекает.
     ‚ода, дробЯсь, играет серебром и белопенным кипЯтком вскипает.
     а мрак удар наносит за ударом
     и дальше рветсЯ -- напролом.
     ‚се сокрушить грозитсЯ мрак,
     любые узы разорвать, расторгнуть,
     € рубит ‘ дерзостным ‚Ћ‘’ЋђѓЋЊ
     стеклЯнный шлейф за кораблем. ..
     ‘корее прочь от берегов,
     покинуть землю, вырватьсЯ из плена -- в открытом море даже, пена
     не сотворит длЯ нас оков".
     -- —то за чудо, отец ЌастоЯтель!
     -- Љак легка жизнь, когда небо -- в сердце, и как тЯжела, когда небо --
там, где-то, а в сердце -- мир сей!
     ‘уетное  море покрывалось  волнами, мелкими,  словно смешинки.  Ќемного
света оставалось  только на мостиках,  у нас и у них.  ‚се прочее слилось  в
темную глыбу, хотЯ всходило солнце.
     -- ЌастоЯтель, мы хотим счастьЯ! Њы хотим, чтобы не было дьЯвола!

     џ пошел за Ѓернардо в каюту лоцмана. Ѓернардо утверждал,  что видели мы
не  парусник, а сосульку, замерзшие слезы. ‘осульку, внутри которой светЯтсЯ
люди с пустыми глазницами.
     --‹юди  без  глаз, Ѓернардо.-- пугалсЯ брат  его  •опер, который  видел
глазами брата лучше, чем своими.
     -- „а. без глаз, как Языческие боги...
     -- Ђ слышал ты, что они говорили?-- вмешалсЯ Я.
     -- Љогда  •опер прикрыл мне  глаза, они говорили  о воздухе, о воде, об
огне. Љакой-то  далекий голос объЯснЯл, что такое любовь, что такое раздоры.
„ругой  голос,  еще  дальше,  отрицал  единосущность ’роицы.  ѓолоса  иногда
переплетались,  и  самый  напев  их  придавал  речам  теплоту   и  нежность.
“бедительней всех говорил тот, кого называли бродЯчим музыкантом.
     _  Ѓернардо,  лучше слышать, чем видеть.  ‘егоднЯ  ночью и  мы  закроем
глаза...
     --  ’огда это  будет  во  сне,--  возразил •опер.--  Џриснилась  же мне
полосатаЯ морскаЯ рыба.
     -- ЉакаЯ разница,-- сказал Я,-- видеть во сне или в мнимости ночи?
     Њы обернулись, словно слепые, когда говорЯт у них за  спиною. Ќас звали
на лотерею душ. Њы вглЯделись и ничего не увидели. Ќас звали, как мертвецов,
избегаЯ  наших имен, крича  куда-то  в  бесконечность,  чтобы  имена сгинули
вместе с нами.
     Њоре  врывалось  в  храм, как вода  вливаетсЯ  в глотку.  €ногда  волны
казались  склоненными  спинами  бесчисленных прихожан. Џочти  ничего не было
видно. Љолонны. ‘камьи. Ђлтарь.  ‘ветЯщиесЯ угольЯ витражей в  очаге абсиды.
ЏламЯ свечи, над ним -- пена, нет, кольца дыма, а на кафедре -- в нестойкой,
трепещущей пирамидке золотой фольги -- чьЯ-то  чешуйчатаЯ тень в треугольной
шапочке с двумЯ круглыми глазками на каждом уголке.
     Љогда  ЌастоЯтелЯ не  было,  служил  его  помощник,  вынимаЯ из черного
кармана,  запачканного воском, записки  с  именами усопших, участвующих этой
ночью  в  лотерее  душ,  и  читал  эти  имена, среди  которых были  и  наши.
Џоследнему из  всех доставались молитвы  и заупокойные  службы. Ѓог попускал
награду той душе, которой она всех нужнее.
     Љолокол бил в темноте, словно молот, вторЯ пению хора:
     ѓосподи, дай умереть своей смертью,
     ибо есть люди, умирающие смертью чужою!
     ѓосподи. дай уподобитьсЯ •ристу,  лучшему  из обреченных на смерть, ибо
есть люди, умирающие смертью чужою!
     ѓосподи, дай не думать о смерти ‘ократа, Язычника, который умер забыв о
самом себе,
     ибо есть люди,  умирающие смертью чужою! ѓосподи, дай  умереть, себЯ не
забываЯ, :
     ибо есть люди, умирающие смертью чужою!
     ѓосподи, дай нам смертную памЯть, сомнение и покаЯнье, '
     ибо есть люди, умирающие смертью чужою!
     ѓосподи, не дай нам восхищатьсЯ  мужеством тех. кто  гнушаетсЯ  жизнью,
ибо есть люди, умирающие смертью чужою!
     ѓосподи, не давай нам исцелитьсЯ от всех болезней,
     ибо  мы от  рожденьЯ  болеем  смертью!  Ќе попусти,  чтобы  кровь  наша
свернулась во сне! Ќе попусти, чтобы гром убивал лишь грозных, море --  лишь
морЯков, меч  --  лишь  взЯвших его, ибо есть люди, умирающие смертью чужою,
смертью чужою, смертью чужою,
     ...и другие,  сгинувшие  в  море... ‘емь  ночей  подрЯд мы  толковали у
толстой  мачты,  на  носу,  пока  светила   луна.  Ђфре,  одноглазый  морЯк,
прикрывший  медалькой  пустую  глазницу,  завораживал  нас  красотою   своих
рассказов. Љогда-то он жил в Љитае. Ћ, красотка с косою  из  букв, китайскаЯ
страна! ‚о дворцах там  нет лестниц,  и правители,  словно циркачи,  прыгают
вверх, перевернувшись на лету.
     -- †енщины, опий  и пытки,-- говорил Ђфре и, предавшись  воспоминаниЯм,
добавлЯл: -- †енщину не забудешь, когда  волосы у нее пахнут жасмином, плоть
холодит, словно слоноваЯ кость, а жилки -- чайного цвета.
     Џотом возвращалсЯ к рассказу:
     -- ‚ Ќебесной империи женщины ступают  бесшумно маленькими, спеленутыми
ногами. ‘кользЯт, как шелковистые карты, когда тасуешь колоду.
     …го перебивал ирландец с испанским именем Џабло, по прозвищу ‘моква. Ћн
знал €ндию как свои пЯть пальцев, хотЯ не покидал „ублина.
     •опер  „итЯ,  корабельный  географ, важно облизывал  губы,  прежде  чем
воспеть  географию,  науку  наук, благодарЯ  которой можно  знать  страны, в
которых ты не бывал.
     -- „а бог с  ней, с наукой,-- говорил Џабло.-- џ знаю €ндию потому, что
читал про злодейства англичан. Џодошел ЌастоЯтель и сказал, будто во сне:
     --  ...  когда  ближний  умирает  от  голода,  накорми  его.  ‹енивому,
голодному народу Ѓог  может  ЯвитьсЯ лишь в образе труда и пищи. Ѓог  создал
человека, чтобы гот в поте лица ел хлеб свой, и ѓосподню, кто не работает --
вор,  ибо  он крадет чужое, чужими трудами, ибо  едим чужое. Џроследите путь
монет наполнЯющих ваши карманы, и убедитесь, что Я сказал вам
     ѓолос  его походил  на голос  ѓанди. ‚  нем  была скорбь,  неведонам Ћн
обращалсЯ  к вечности, словно распЯтый на невидимом  кресте, тихо, не двигаЯ
руками, в отличие от ‹уиса, который бурно ими размахивал:
     -- ѓеографиЯ? ‡лодейства англичан:.. Ђ, что там!.. ‘трану узнаешь через
женщин. ‹юбовь испанки печальна, как храм, как араб как  море. “ француженки
плоть ненасытна, но слов ей не  нужно, она отдаетсЯ смеЯсь, потом -- томна и
ленива. Ђ на Џикадилли.'.. какие уж там злодейства, какаЯ наука! ‡нал Я одну
ирландку, так вот, она  раздевалась  и говорила:  "Џричастись -- Я бела, как
облатка!"  ‹Яжет  крестом, читает  молитвы,  а после,  как  выйдем  из дому,
жалуетсЯ: "Ђх, если бы ночью можно  было  пойти в церковь, тьма выела бы нам
очи...  они  ведь вкусные... Ѓоже, что  залитаниЯ  призраков!"  €  сердитсЯ:
"Џоцелуй отрубает голову,  как меч! Ќе целуй менЯ, не надо! ‡ачем,  зачем ты
целуешь? ЌельзЯ ласкать тело, нельзЯ целовать губы, это -- услада. –елуй мне
руки, они благодарней губ! ‹учше не знать услад, которые так скоротечны... џ
плачу  не  от  печали. Ѓоже, Я плачу,  утратив радость. Ћ, ѓосподи, Я -- как
невеста, у которой нет рук!"
     ђассказы ‹уиса  не кончались столь  невинно -- он приберегал напоследок
подробности  других  похождений  и  говорил  об извращенных  куртизанках, об
итальЯнских  девицах, бросающих  жребий,  о  турках,  предающихсЯ  однополой
любви. Љогда он замолкал, морЯки тЯжело  дышали. Љаждый страдал, представлЯЯ
все  эти сцены. Ѓернардо „итЯ вообразил ЌастоЯтелЯ  обнаженным юношей.  Ѓрат
его •опер ЯрилсЯ, видЯ, как  Ѓернардо, не мигаЯ,  глЯдит на ангельское тело.
„ругой морЯк кусал себе  пальцы: ему казалось, только протЯни руку --  сидит
девица,  а на самом деле это был Ђфре,  который, не выпускаЯ трубки изо рта,
так его ударил, что он покатилсЯ по палубе.
     -- ‘кука,-- говорил Ђфре ирландцу Џабло ‘мокве,-- защищает нас от всего
-- от  наркотиков, от  греха,  от женщин, от самой  жизни...  џ не воплощусь
снова, потому что мне скучно, а это -- все равно что уйти в нирвану.
     --- ЌастоЯтель, слышишь? ќтой ночью только  ты будешь ждать парусник  в
тумане.
     Њы сразу спросили ЌастоЯтелЯ, видел ли он ‘“„ЌЋ которое мы ищем.
     -- Џроплыло  вдалеке... Њы  согрешили... мы вожделели  друг к другу,  Я
вожделел к тебе...-- ‘лушаЯ эти слова, все мы отшатнулись, но костлЯваЯ рука
ЌастоЯтелЯ указала на  менЯ.--  Ђ  потом прости менЯ,  Ѓоже,  вожделение мое
коснулось виноградной грозди, женщин. Ћни трепетали, страшась, что Я вопьюсь
в них,  словно хищнаЯ  рыба, которую тащат из воды. € от пира моего остались
во тьме пустые шкурки.
     --  Љогда судно, которое мы ищем,  проплывало рЯдом,--  продолжал он,--
когда  наш жалкий  взор стал различать, кто на  нем, а  жалкий  слух слышать
слова, мы его упустили.
     €, разозлЯсь, резко повысив  голос. ЌастоЯтель  вынес  приговор  ‹уису,
вызвавшему эти беды:
     -- Ћн умрет  сегоднЯ,  пока  солнце не село,  если  мы  снова не увидим
судна.
     Њы онемели, растерЯлись, пришли в ужас.
     ‘мерть улыбалась  за  спиной пророка. ‘перва, поутру, мы обходили  наше
судно.  ‘колько ночей мы плыли, сколько дней, но лишь сейчас, в  присутствии
смерти, понЯли, чем владеем, и  оценили  все предметы, цвет их и ценность, а
не тень.
     ‚скоре стемнело. Ќебеса скрыло ненастье. Љогда солнце исчезло за тучами
внезапной бури, лицо приговоренного к смерти покрылось каплЯми пота. Ќо бурЯ
оборвалась, сменившись печальным розовым закатом. ‚здутые паруса походили на
огромные плененные шары.
     Џриговоренный к смерти обвел нас темным, туманным, добрым взглЯдом.
     --  —его  ты  от  нас  хочешь?-- спросил ирландец  Џабло,  тронутый его
мольбою.
     -- …сли вы снова  увидите  призрачный  бриг, возьмите его на абордаж  и
завладейте тенью, которой одеты люди.  “ них зеленые ноги,  головы нет, лицо
-- на груди.
     Љогда, выполнЯЯ приговор,  ‹уиса  должны  были  бросить  в  море, Џабло
протЯнул руку, и  мы увидели,  что из  глубин возникает нечто вроде огромной
рыбы.
     --  ќто он!..  ќто бриг!..--  закричали все,  кроме Ѓернардо,  которому
•опер прикрыл ладонью глаза.
     -- ЌастоЯтель!.. ЌастоЯтель!..-- звали мы  на бегу.-- ‚он судно! ‘удно!
ЌастоЯтель!
     ‹уис был спасен, а мы погибли.
     Џризрак рос, приближаЯсь так быстро, что радость наша канула в море. Ћн
подавлЯл  нас, влек  к  себе. ’раур его  парусов  окутывал  нас тьмою,  и мы
отводили  взор,  понимаЯ,   что  призрак-скиталец   вот-вот  раздавит   нашу
скорлупку. …ще  минута, еще миг... но он стал быстро  таЯть, пока  не  исчез
совсем.
     •опер  „итЯ,  прикрывший  ладонью  глаза  своего  брата,  спас  нас  от
гибельного столкновениЯ с судном,  которое, должно быть, существовало только
в душе нашего капитана.
     ‚ синих глазах Ѓернардо. под веками, бриг обрел истинные размеры, и это
нас спасло.
     - —то было бы с нами. ЌастоЯтель? -- спрашивали мы позже.
     -- Њы бы исчезли!..--  воскликнул он, глЯдЯ  вдаль, туда, где и белесом
море  растворилсЯ  призрак, а  в  воду падали звезды, покидающие небо, чтобы
найти заблудшие суда.
     мачты
     ЌастоЯтель, мы проведем эту ночь вместе с тобой, на носу, у
     Њы говорили тихо, чтобы он нас услышал, он ведь не слышал злых голосов,
резких звуков и бури; мы говорили тихо, чтобы он не оглох:
     --  Љогда  люди  страдают, они хнычут,  как  дети. ѓде ты? ‡ачем ты нас
оставил?
     “тром,  на заре, веки  его задрожали -- он показал нам, что  слышит, и,
ощутив рЯдом пастырЯ и капитана, ведущего судно в открытом  море, мы увидали
в утреннем свете, что у нас покраснели глаза.
     --  „уши  соединЯютсЯ в прошлом!-- воскликнул ЌастоЯтель,-- ’олько тела
--  в настоЯщем. ‚идите звезды?  Њного веков  назад они  отливали  золотом в
утреннем небе, а свет их  доходит до нас на  этой заре. Ќочь соединЯет былые
звезды,  чтобы  создать небо,  а наша  тьма,  рождаЯ  душу,  соединЯет былые
мгновениЯ, которые мы провели с теми, кто был нам близок.
     --  ’рубке   моей,--  заметил  Џабло,--  очень  нужна  одна  из  звезд,
сверкавших за  тысЯчи  лет до того,  как  мы их увидели, чтобы зажечь табак,
искрошенную памЯть, улетающую белым дымом.
     -- џ,-- сказал •опер,-- не женилсЯ  на первой своей  невесте, однако мы
свЯзаны в воспоминании. ‡аговорил ЌастоЯтель:
     -- €  созвездиЯ, и людское  счастье  сопрЯгаютсЯ в прошедшем. Џочему  в
юности  нас  влечет  наслаждение? Ѓыть может,  мы, сами того  не знаЯ, копим
радости,  чтобы  вспоминать  их?  “  тех, кто не помнит,  как некогда он  ел
сладкий  плод,-- горько во рту; те, кто не помнит, что  слышал пение птиц,--
утратили слух;  те, кто, закрыв глаза,  не  видит  улыбки,  озарЯвшей  лицо,
которого уже нет.-- слепы, как и тот,  кто не вспомнит,  какого  цвета был и
трава  и деревьЯ там, где его посетило счастье. ‡ачем быстрые реки повторЯют
красоты, мимо которых бегут? —тобы вспоминать их, чтобы хранить в призрачном
зеркале вод, или в соленом море, или в небе,  куда возносЯтсЯ капли, образуЯ
облака.  —ем  был   рай.  если  не  воспоминанием  о  счастье.  „а  рай  был
воспоминанием раЯ...
     -- Љакое чудо, ЌастоЯтель, какое чудо! Ѓернардо „итЯ ударил молотом век
по мЯгкому металлу глаз:
     --  Џортовые  города  уходЯт  с  каждым  судном   и   с  каждым  судном
возвращаютсЯ.  Љогда они  устанут  плавать  туда-сюда,  то  уйдут  совсем  и
соединЯтсЯ в памЯти морЯ.
     Џросвистела  летучаЯ  рыба,  словно  кто-то  вдруг  заиграл  на золотой
флейте.
     -- Њне кажетсЯ,-- сказал  Ѓернардо,-- что поющие рыбы  научились петь в
порту, и крик их печален, а сами они похожи на бородатых бродЯг с глазами из
темного серебра.
     -- ЌастоЯтель, взглЯни, как заигрывает рыба-луна с ничтожной  рыбешкой!
Љак  она смотрит  на нее!  ’ого и глЯди проглотит.  ќто  --  поющаЯ рыба,  и
проглотить  ее надо, чтобы пело сердце. Ќо  никто ее не  тронет,  они просто
играют, а рыбешка испугалась, и только круглаЯ рыба, отблеск луны,  уплывает
и снова поет. ’ьма пахнет бессонной водою.
     ‹уис  раздробил себе левую руку,  строгаЯ  мачту.  Њы  унесли его -- он
потерЯл  сознание  --  и  уложили  в постель.  Џока  мы его  несли,  у  него
отвалились  пальцы,  потом  из  них  сделали  наживку.  Џабло,  неторопливый
ирландец, смеЯлсЯ, привЯзываЯ их к удочке:
     --  ‚от мы и  кладем палец морским обитателЯм прЯмо  в рот!  Љ полуночи
‹уис пришел в  себЯ, увидел завЯзанную руку и, догадавшись, что пальцев нет,
печально спросил:
     -- Љто же будет играть на аккордеоне?
     Њы велели  ему молчать, огорченные  его тревогой, наверное, потому, что
сами в сердце своем спрашивали о том же:
     -- Љто будет играть на аккордеоне?
     --  ЌастоЯтель, менЯ  томит  тоска! (Ћн  бросилсЯ в  ноги  тому,  кого,
казалось,  и  нет.)  Ќе  знаю,  что  со мной, ЌастоЯтель,  тоска и  тоска...
ЌастоЯтель, этой самой рукой, раненой, без пальцев, Я ударил возлюбленную! џ
ударил  ее, и топор менЯ покарал. …сли бы, если бы все  это было сном! —то с
нами творитсЯ, ЌастоЯтель, почему преследует нас, как тень, причиненнаЯ нами
мука? ЌастоЯтель, Я ударил возлюбленную, и тоска моЯ непомерна. Ќе знаю, что
со  мной, но теперь у  менЯ вечно болит щека в том  самом месте, где другой,
смуглой щеки  коснулись пальцы, которые  покарал топор. џ каюсь. џ хотел бы,
чтобы это  был только сон. —то с нами  творитсЯ, почему мы не забываем того,
что  томит нам душу, терзает,  рвет,  убивает? ЌастоЯтель, коснись моей щеки
там, куда Я ударил возлюбленную!
     ЌастоЯтель слушал его, глЯдЯ в бесконечность.
     -- џ трус,-- не унималсЯ несчастный, стоЯ перед ним на коленЯх - Я трус
и это ползучее слово менЯ удушит. џ трус, но тоска коленЯх --
     моЯ больше трусости...
     Ћн  долго  молчал --  тишину у  самой воды  обжигали сверкающие -- рыбы
освещаЯ  путь  рыбам летучим,-- а потом продолжал, стоЯ  на коленЯх,  припав
щекой  к  ногам ЌастоЯтелЯ: __ ЌастоЯтель, у менЯ есть  возлюбленнаЯ, и Я ее
ударил по лицу
     кулаком .. ’ы знаешь, как бьют, ЌастоЯтель... ‚от так... выкинешь
     руку  вперед, будто  выскочил кролик, напрЯжешь ее, напружинишь  и  она
станет слепою силой, подчинЯющейсЯ тебе. џ ударил
     возлюбленную по лицу, по щеке -- ранил былые поцелуи, прежние
     ласки и теперь менЯ снедает тоска, душат слезы. џ хочу, чтобы
     менЯ простили те, кто не прощает.
     ‘перва он  кричал как одержимый,  потом его голос стал таЯть и  наконец
почти потонул в рыданиЯх.
     -- ЌастоЯтель, мне совсем не больно, в этом беда. ‹учше бы рука болела,
Я  бы  жаловалсЯ, а так -- болит только жизнь, непонЯтнаЯ  мешанина, котораЯ
зоветсЯ жизнью.  Ѓог оказал бы  мне милость,  если бы  наслал болезнь, и она
порешила бы менЯ  в одночасье, и Я бы осталсЯ один, без друзей, только  мухи
да черви!
     Ћн снова повысил голос:
     --  ЌастоЯтель,  у менЯ есть возлюбленнаЯ, и Я  ее  ударил!  •орошо  бы
сказать, что это не Я! Љак же себЯ обмануть, как солгать, как уничтожить то,
что было?.. Љогда Я ее ударил, Я ощутил себЯ сильным, гордым, способным бить
снова и снова, но тут же сломилсЯ, ослаб,  ничего уже не  хотел. ‘отню раз Я
пыталсЯ ее приласкать,  сотню раз  себЯ сдерживал, Я ведь не ребенок. ’олько
дети сперва побьют, потом погладЯт.
     ЌастоЯтель едва пошевелил губами:
     -- ‘трасть -- удел животных...
     -- ЌастоЯтель!--вскричал ‹уис и поднЯлсЯ.-- џ хотел  бы повторить  все,
что сказал, чтобы ты менЯ  послушал и понЯл,  хотЯ слушать  -- одно,  самому
пережить  --  другое. Љричи Я тысЯчу раз: "џ  ударил  возлюбленную!"--ты  не
ощутишь этого, как Я. ЌастоЯтель, Я ее ударил, почему же слова эти ничего не
значат,  словно Я просто опоздал на поезд? „а что там, дело останетсЯ делом,
тем  же самым. ’очно  тем же, вот только  хорошо бы назвать его иначе,-- эти
слова осточертел и,  Я повторЯю  их, а смысл все тот же,  они -- как сосуды,
полные горькой воды. „ела не  уничтожишь, ЌастоЯтель. Њы, люди, понимаем это
слишком поздно. ‘ны исчезают, когда страшно -- можно проснутьсЯ; героев книг
забываешь,  перевернув  страницу, а дела не сотрешь. …сли  б их  можно  было
стереть,  Я  бы  кричал:  "Ќе  ударил!..  Ќе  ударил!..  Ќикого  не  ударил,
ЌастоЯтель!"-- и сердце мое исполнилось бы радости.
     - ‘трасть  --  удел  животных,-- повторил  ЌастоЯтель,  обернув  к морю
каменное лицо.
     -- ЌастоЯтель, у менЯ есть  возлюбленнаЯ, и Я ее ударил! Џомню, когда Я
впервые подралсЯ в школе, Я тоже горевал. Џочему не случилось  иначе,  лучше
бы она менЯ  ударила, но  нет, это Я  оставил  на ее щеке черный, как смола,
след  пальцев! Љ счастью,  теперь этих  пальцев  нет... рука моЯ наказана...
рука...  рука...  рука...  та  самаЯ  рука,  ЌастоЯтель,  которой  Я  ударил
возлюбленную!..
     --  Ћ, цветок! Ћ,  пена!  Ћ,  золотые  столетьЯ!  Џомогите  мне воспеть
вас!..-- кричал  ирландец Џабло, поймавший  рыбу,  чей  плеск бесшумен,  чьи
глаза -- как сон, чьЯ плоть-- как у сирены; поймавший такую рыбу на удочку с
наживкой из пальцев мужчины, ударившего женщину.
     -- ЌастоЯтель, у менЯ есть возлюбленнаЯ, и Я ее ударил!
     -- Ћ, рыба, холоднаЯ владычица луны и слоновой кости, стеклЯнные глаза,
слепой  взор!--  кричал  Џабло.-- ’еперь, вне  воды, ты  не  узришь грозного
взглЯда ‚енеры!.. „аруйте мне день без мертвых!..
     -- ЌастоЯтель, у менЯ есть возлюбленнаЯ, и Я ее ударил!
     -- „аруйте мне день без мертвых!.. „ень без мертвых!..

     —асть третьЯ
     I

     „ве  женщины  в одно  и то же  времЯ проходЯт  сквозь мою жизнь. Ќичего
интересного в них нет. Њне еще горше, когда Я думаю о том, что они ничуть не
интересны Ћбе занимают в моей памЯти одинаковое место; как ни странно именно
так -- одинаковое место в памЯти. ‘ловно две фотографии, одна поверх другой.
‹ица  их и фигуры смешиваютсЯ,  путаютсЯ, и  мне кажетсЯ порою,  будто у них
одно и то же лицо, одна и та же фигура.
     џ жил вместе с ними  в комнатах без окон. ‡вука их  шагов Я не помню --
они ступали бесшумно, как тени, тихо говорили. „етство свое Я провел с двумЯ
женщинами, которые боЯлись, что кого-то разбудЯт или что мы проснемсЯ сами в
запертой темной комнате. џ не знал, какаЯ из них была мне  матерью. Џро одну
Я слышал, что  она мне сестра. ‚споминаЯ те дни,  Я различаю их вот как: та,
котораЯ любила менЯ сильней,  целовала крепко, до боли.  ‘корее всего, это и
была моЯ мать, а другаЯ -- сестра, но иногда Я сбиваюсь, ибо слышал еще, что
та, кого Я считал сестрой, была мне матерью.