
разваренной репой и пошлым бульоном. Ђ от ее кушетки, как  говорила  мать,
несет монастырской ожидальней; в этих словах заключалсЯ очень понЯтный ему
намек, намек на прошлое Ѓольды, когда она была монашкой. …е кровать -  это
тоже слова матери - напоминает ложе ’арзана в  джунглЯх.  Ќо  сейчас  свет
газовых фонарей проникал  с  улицы  в  комнату  Ѓольды,  окрашивал  все  в
зеленовато-желтый цвет, и когда он съел бульон и два хлебца, она выдвинула
какой-то Ящик и достала неизменное угощение, которое он с улыбкой принимал
только ради нее, - слипшиесЯ в ком солодовые леденцы.
   Ћн прилег на Ѓольдину кушетку, сунул в рот леденец, чуть прикрыл  глаза
и стал смотреть на зеленовато-желтый свет от уличного  фонарЯ.  Ѓольда  не
зажигала света, когда он приходил к ней. Ћна сидела у окна возле крохотной
книжной полки,  на  которой  было  два  вида  литературы:  молитвенники  и
кинопрограммы. ‚сЯкий раз, когда Ѓольда  ходила  в  кино,  она  непременно
покупала  программу,  приносила  ее  домой,   рассматривала   картинки   и
рассказывала Њартину содержание, точно вспоминаЯ  все  подробности.  —тобы
лучше собратьсЯ с мыслЯми, она закрывала глаза и открывала их лишь  тогда,
когда хотела поглЯдеть  на  картинки  и  освежить  в  памЯти  какой-нибудь
эпизод; она  рассказывала  ему  целые  фильмы,  сцену  за  сценой,  слегка
переделываЯ их по своему вкусу. Љогда по  ходу  действиЯ  Ѓольда  касалась
главных действующих лиц, она тыкала в них пальцем, и все у нее  получалось
темным, резким, страшным, как в кровавой  балладе  -  подлость,  безбожие,
распутство; но нарЯду с этим в ее рассказах  фигурировали  благородство  и
невинность:   ослепительной   красоты    мужчины,    которых    обманывали
ослепительной красоты  женщины;  ослепительной  красоты  женщины,  которых
обманывали ослепительной красоты мужчины; и тут же свЯтой Џавел,  которого
на пути в „амаск поразила молниЯ господнЯ. „а, вот он сам,  свЯтой  Џавел,
бородатый, объЯтый  пламенем,  на  странице  программки.  €  свЯтаЯ  ЊариЯ
ѓоретти,  подло  убитаЯ  похотливой  свиньей  -   интересно,   что   такое
"похотливаЯ  свиньЯ"?  Ћна,   наверное,   имеет   какое-то   отношение   к
_безнравственному и бесстыдному_. Ќо чаще  всего  речь  шла  о  фильмах  с
удивительно красивыми женщинами,  которые  становились  монахинЯми,  таких
монашеских фильмов было очень много, и ни  одного  из  них  он  не  видел,
потому что на афиши с изображением монахинь никогда  не  наклеивали  белую
полоску: "„етЯм вход разрешен".
   Ќо  сегоднЯ,  судЯ  по  всему,  Ѓольда  не   имела   никакого   желаниЯ
рассказывать об очередном фильме. ‚  зеленовато-желтом  свете  фонарЯ  она
присела на окно и рылась в стопке молитвенников, пока не  отыскала  нужный
ей. Љ счастью, он был  без  нот,  будь  он  с  нотами,  Ѓольда  целый  час
распевала бы; а когда она не поет - слушать,  как  она  спокойно  бормочет
слова молитвы, приЯтно; худаЯ, черноволосаЯ, она со спины очень напоминала
мать Ѓрилаха.
   ‘темнело, гуще  стал  зеленоватый  свет  с  улицы,  и  все  предметы  в
Ѓольдиной комнате засверкали,  как  панцири  ползущих  жуков,  и  вдруг  -
гораздо раньше, чем можно было ожидать, - он услышал внизу  голос  матери,
услышал, как подъезжают к дому автомобили, услышал смех  матери  и  чей-то
чужой смех, и ненависть к этим хохочущим чужакам охватила его, прежде  чем
он увидел их; он заранее ненавидел шоколад, который они принесут,  свертки
с подарками, которые они начнут разворачивать, слова, которые они  скажут,
вопросы, которые они начнут ему задавать. € он шепнул Ѓольде:
   - ‘кажи, что менЯ еще нет, и не зажигай огнЯ.
   Ѓольда прервала молитву.
   - Њать перепугаетсЯ, если увидит, что тебЯ еще нет.
   - Ђ мы могли и не услышать, что она пришла.
   - Ќе надо врать, сынок.
   - Ќо еще хоть четверть часика можно остатьсЯ?
   - ‹адно, но ни минуты больше.
   …сли бы мать вернулась одна, он побежал бы  к  ней,  рискуЯ  даже,  что
немедленно начнетсЯ представление - "кровь в моче". Ќо он ненавидел людей,
которые приходили к матери, особенно того толстого, который всегда говорил
об отце. ЊЯгкие руки и "превосходные лакомства".  …ще  гуще  стал  зеленый
свет, сама Ѓольда - чернее, а ее волосы - черней, чем она сама, -  густаЯ,
чернильнаЯ тьма волос, и на них один лишь блик - слабый  отблеск  зеленого
света; жесткие, длинные, совершенно гладкие волосы, и  бормотание  Ѓольды,
и, как всегда, в темноте всплывают слова - _ѓезелер_, и  _безнравственно_,
и _бесстыдно_, и то слово, что мать Ѓрилаха  сказала  кондитеру,  и  члены
катехизиса, они тоже выскакивают из  темноты:  "_‡ачем  пришли  мы  в  мир
сей?_"
   Џочти все на свете  безнравственно,  очень  многое  -  бесстыдно,  а  у
Ѓрилаха нет денег, и он целыми часами высчитывает, на чем бы сэкономить.
   Џо-прежнему бормочет у окна Ѓольда, темнаЯ,  как  индианка,  и  комната
наполнена  игрой  зеленовато-желтого  света;  будильник  на  полочке   над
кроватью Ѓольды; тихо, медленно тикает будильник, а внизу все  усиливаетсЯ
шум, неумолимый, опустошающий шум; хихиканье  женщин,  смех  мужчин,  шаги
матери,  скрипит  плохо  смазаннаЯ  кофейнаЯ   мельница   -   "Њожет,   вы
предпочитаете чай?" - и вдруг сверху доноситсЯ дикий вопль: "“ менЯ  кровь
в моче! Љровь!"
   ЌапрЯженнаЯ  тишина   внизу,   сегоднЯ   он   наслаждаетсЯ   бабушкиным
вторжением. Ѓольда захлопнула  молитвенник,  повернулась  к  нему,  пожала
плечами, от всей души рассмеЯлась и шепнула:
   - ‹овко она это сделала! ЏоглЯдел бы ты на нее раньше, нет, не  так  уж
она дурна. _Љровь в моче!_
   ѓости матери, очевидно, еще не знали  этой  игры,  и  она  на  какое-то
мгновение заставила их оцепенеть, потом внизу снова  началсЯ  приглушенный
говор. Ћн услышал голос матери в комнате Ђльберта, - она звонила врачу,  и
бабушка молчала: теперь,  когда  вызвали  врача,  она  твердо  знала,  что
получит желаемое - _шприц_.  ‘транный  таинственный  прибор  из  никелЯ  и
стекла, маленький и чистый, слишком даже чистый зверек с клювом колибри  -
прозрачного колибри, который насосетсЯ до отказа из стеклЯнной трубочки  и
потом вопьетсЯ в бабушкину руку. ѓолос  бабушки,  низкий  и  звучный,  как
орган, раздавалсЯ уже в комнате матери. Ѓабушка беседовала с гостЯми.
   Ѓольда включила свет, и сразу  исчезло  очарование,  зеленое  и  черное
очарование, унеслось счастье, и нельзЯ больше лежать на Ѓольдиной кушетке,
пахнущей монастырской ожидальней, и слушать бормотанье Ѓольды.
   - Ќу, сынок, ничего не поделаешь, ступай  вниз,  можешь  сразу  лечь  в
постель, да ты не бойсЯ, тебе, конечно, позволЯт спать у дЯди Ђльберта.
   Ѓольда улыбнулась: она нашла верное, волшебное слово  -  спать  у  дЯди
Ђльберта.
   Њартин  улыбнулсЯ  Ѓольде,  она  улыбнулась  в  ответ,  и  он  медленно
спустилсЯ вниз по лестнице.  ‘ловно  тень  огромного,  диковинного  зверЯ,
стоЯла бабушка в дверЯх маминой комнаты, он услышал, как она нежно говорит
своим низким, звучным, как орган, голосом:
   - ѓоспода, вы только подумайте, у менЯ кровь в моче.
   € какой-то болван ответил ей:
   - ‘ударынЯ, врачу уже обо всем сообщено.
   Ќо тут бабушка услышала шаги Њартина, поспешно обернулась, бросилась  к
себе в комнату, как драгоценную добычу, вынесла оттуда бутылку с мочой, и,
так как он стоЯл на третьей ступеньке, бутылка оказалась перед  самым  его
носом.
   - ’ы только подумай, мой милый, опЯть у менЯ то же самое!
   € он сказал то, что следовало сказать в этот торжественный миг:
   - Ќе так уж это страшно, дорогаЯ бабушка, скоро придет доктор.
   “бедившись, что он уделил темно-желтой жидкости должное  внимание,  она
неторопливо отвела от его носа склЯнку и сказала то, что привыкла говорить
в такие мгновеньЯ:
   - ’ы у менЯ добрый, жалеешь свою бабушку.
   € ему стало стыдно, потому что он ни капельки не жалел свою бабушку.
   Љак королева, удалилась она в свою комнату. €з  кухни  выскочила  мать,
расцеловала его, и по ее глазам он увидел, что она еще не раз  поплачет  в
этот вечер. Ћн любил мать, она нравилась ему,  волосы  у  нее  так  хорошо
пахли, но иногда мать становилась такой же глупой, как люди,  которых  она
приводила с собой в дом.
   - „осадно, что Ђльберт должен был уйти, он пообедал бы с тобой.
   - ЊенЯ Ѓольда накормила.
   Њать покачала головой и улыбнулась, как всегда, когда  он  рассказывал,
что ел Ѓольдину стрЯпню. „ругаЯ женщина, такаЯ же белокураЯ, как  и  мать,
повЯзавшись грЯзным передником Ѓольды, кружками нарезала  крутые  Яйца  на
кухонном столе; эта чужаЯ женщина слегка улыбнулась ему,  и  мать  сказала
то, что всегда  говорила  в  таких  случаЯх,  то,  из-за  чего  он  просто
ненавидел ее:
   - ‚ы только подумайте, он любит грубую пищу - маргарин и тому подобное.
   Ђ женщина ответила то, чего и следовало ожидать, она сказала:
   - ќто прелестно!
   - Џрелестно! - закричали и другие дуры, поЯвившиесЯ  в  дверЯх  маминой
комнаты.
   - Џрелестно! - не постыдились подхватить этот глупый крик двое  мужчин.
- Џрелестно! - кричали они.
   ‚сех людей, которые приходили по вечерам к его матери, он считал  очень
глупыми, и эти два глупца изобрели мужской вариант слова "прелестно".  Ћни
закричали:  "Ѓесподобно!"  -  потащили  его  и  стали  кормить  шоколадом,
подарили заводной автомобиль, а когда он наконец вырвалсЯ от них, ему  еще
пришлось услышать вдогонку шепот:
   - ЏотрЯсающий ребенок!
   Љак хороши зеленые сумерки в  Ѓольдиной  комнате  и  Ѓольдина  кушетка,
пахнущаЯ монастырской ожидальней,  как  хороша  комната  ѓлума  с  большой
картой на стене.
   Ћн вернулсЯ на кухню, где та же  дура  нарезала  кружками  помидоры,  и
услышал,  как  она  говорит:  "џ  обожаю  импровизированные  ужины!"  Њать
раскупоривала бутылки, булькала вода  в  чайнике,  розовые  ломти  ветчины
громоздились на столе и варенаЯ  курица  -  белое  мЯсо,  чуть  отливающее
зеленым, - и чужаЯ белокураЯ женщина сказала:
   - ‘алат с курицей - это просто умопомрачительно, дорогаЯ Ќелла!
   Ћн испугалсЯ: те, что называли мать "дорогаЯ Ќелла",  приходили  к  ним
чаще, чем называющие ее просто "фрау Ѓах".
   - Њожно, Я пойду в комнату к дЯде Ђльберту?
   - „а, - ответила мать, - иди, Я принесу тебе поесть.
   - Ђ Я не голоден.
   - Џравда?
   - Џравда! - сказал Њартин, и вдруг ему стало жалко-мать, - не  очень-то
счастливой выглЯдела она, - и он тихо добавил: - ‘пасибо, мама,  Я  хорошо
поел.
   - „а, - сказала чужаЯ женщина, в этот момент  снимавшаЯ  ножом  мЯсо  с
куриных костей, - Я уже слышала, дорогаЯ, что у вас живет Ђльберт Њухов, а
Я просто жажду познакомитьсЯ с кругом людей, знавших вашего супруга.  Ѓыть
в центре культурной жизни - необычайное наслаждение.
   ‚ комнате у Ђльберта было хорошо: там  стоЯл  запах  табака  и  чистого
бельЯ, которое всегда стопками лежало у него в шкафу. Ѓелоснежные  рубахи,
в зеленую полоску и  в  розовато-коричневую  полоску,  чисто  выстиранные,
замечательно пахнущие. Ћни пахли так же приЯтно, как девушка из прачечной,
котораЯ приносила их; девушка была  такаЯ  светловолосаЯ,  цвет  ее  волос
почти не отличалсЯ от цвета ее кожи. Џри дневном свете она казалась  очень
красивой, и Њартин любил ее, потому что она была приветливаЯ и не говорила
глупостей. —асто она приносила ему рекламные воздушные шары, он надувал их
и часами вместе с Ѓрилахом играл  в  мЯч  прЯмо  в  комнате,  не  опасаЯсь
что-нибудь расколотить; большие  тугие  шары  из  тонкой  резины,  на  них
красовались белые надписи: "Ѓуффо отмоет любое пЯтно". Ќа столе у Ђльберта
всегда стопками лежала бумага длЯ рисованиЯ, а Ящик  с  красками  стоЯл  в
углу возле шкатулки с табаком.
   Ќо за стеной в комнате матери громко хохотали, и он злилсЯ, и ему  тоже
хотелось размахивать ночным горшком и вопить: "“ менЯ кровь в моче!"
   …ще один вечер  испорчен,  потому  что  Ђльберту  тоже  пришлось  уйти.
Ћбычно, когда мать оставалась дома и не ожидала  никаких  гостей,  они  по
вечерам собирались у нее в комнате; иногда на  полчасика  заходил  ѓлум  и
что-нибудь рассказывал, иногда Ђльберт садилсЯ за пианино и играл, а  мать
читала, но лучше всего было, когда Ђльберт поздно  вечером  катал  его  на
машине или ходил с ним есть мороженое. …му нравилсЯ Яркий, пестрый свет  в
кафе,  который  излучал  огромный  петух,  нравились  пронзительные  звуки
радиолы, обжигающий  холод  мороженого,  зеленоватый  лимонад,  в  котором
плавали льдинки, и он ненавидел глупых мужчин и женщин,  которые  находили
его прелестным и восхитительным и портили ему  вечера.  Ћн  выпЯтил  губы,
откинул крышку Ящика с красками, достал длинную толстую кисть, обмакнул ее
в воду и долго набирал на нее  черную  краску.  Џеред  домом  остановилась
машина, и он сразу же услышал, что это машина врача,  а  не  Ђльберта,  он
отложил кисть в сторону, дождалсЯ звонка и бросилсЯ в коридор, ибо  сейчас
должно было произойти то, что происходило всегда и что  каждый  раз  снова
волновало его. Ѓабушка выскочила из своей комнаты с воплем: "„октор, милый
доктор, у менЯ опЯть кровь в  моче!"  -  и  тихий  маленький  черноволосый
доктор улыбнулсЯ, осторожно подтолкнул бабушку назад в комнату и достал из
кармана пиджака кожаный футлЯр величиной  не  больше  портсигара,  который
Њартин видел у столЯра, соседа Ѓрилаха.
   “садив бабушку в  кресло,  врач  осторожно  расстегнул  у  нее  манжет,
закатал рукав блузы,  как  всегда  покачал  головой,  любуЯсь  ее  полной,
белоснежной, словно рубахи Ђльберта, рукой и пробормотал: "Ќу, совсем  как
у молодой девушки, как  у  молодой  девушки",  -  а  бабушка  улыбалась  и
торжествующе смотрела на бутылку с мочой, котораЯ в это времЯ  красовалась
либо на  середине  обеденного  стола,  либо  на  чайном  столике,  что  на
колесиках.
   Њартину полагалось держать ампулу, так  как  мать  с  этим  никогда  не
справлЯлась. "ЊенЯ трЯсет от одного взглЯда на ампулу",  -  говорила  она.
Љогда врач срезал головку ампулы,  Њартин  стоЯл  совершенно  спокойно,  и
доктор, как всегда, сказал:
   - ’ы храбрый мальчуган!
   Њартин  внимательно  следил,  как  маленький,  тонкий  клювик   колибри
погружаетсЯ в прозрачную жидкость, как врач оттЯгивает поршень, как  шприц
наполнЯетсЯ   чем-то   бесцветным,   обладающим   чудодейственной   силой.
Ѓеспредельно счастливым, кротким и красивым становилось лицо бабушки. € он
не испытывал ни  малейшего  страха,  когда  врач  внезапно  вонзал  клювик
колибри в руку бабушке - это было как  укус,  -  нежнаЯ  белаЯ  кожа  чуть
напрЯгалась, словно ее  клюнула  птичка.  Ѓабушка  неотрывно  смотрела  на
нижнюю полку чайного столика, где стоЯла "кровь в моче", врач же осторожно
нажимал на поршень и впрыскивал в бабушку безграничное счастье. …ще рывок,
врач извлекает клювик из бабушкиной руки - и загадочный, счастливый  вздох
бабушки. Ћн оставалсЯ у  бабушки  и  после  ухода  врача,  хотЯ  ему  было
страшно, но любопытство  было  сильнее  страха,  здесь  свершалось  что-то
ужасное, столь же ужасное, как и  то,  что  делали  в  кустах  ѓребхаке  и
‚ольтере, столь же ужасное, как слово,  которое  мать  Ѓрилаха  сказала  в
подвале кондитеру - ужасное, но зато таинственное и заманчивое. ‚ообще-то,
по своей воле, он ни за что не осталсЯ бы у бабушки,  но  если  ей  делали
укол, он оставалсЯ. Ѓабушка лежала в постели, над нею поднималась какаЯ-то
светлаЯ волна, котораЯ делала ее молодой,  счастливой  и  несчастной,  она
глубоко вздыхала и плакала, а лицо у нее расцветало  и  становилось  почти
таким же гладким и красивым,  как  лицо  матери.  ђазглаживались  морщины,
глаза сиЯли, излучаЯ счастье и покой, а слезы текли не переставаЯ, и в эти
минуты он вдруг начинал любить бабушку, он любил ее большое цветущее лицо,
всегда внушавшее ему страх, и он  твердо  знал,  как  он  поступит,  когда
вырастет большой и почувствует себЯ несчастным:  он  попросит,  чтобы  ему
прокололи руку клювиком колибри, вливающим  счастье,  -  несколько  капель
бесцветного Ќечто. ’еперь его не мутило в бабушкиной  комнате,  не  мутило
даже при  виде  бутылки,  стоЯщей  на  нижней  полке  чайного  столика  на
колесиках.
   Ћн клал руку на бабушкино лицо - сперва на левую щеку, потом на правую,
потом на лоб, потом долго держал ладонь над ее губами,  чтобы  чувствовать
ее спокойное и теплое дыхание, и под конец задерживал руку  на  бабушкиной
щеке, и он  больше  не  ненавидел  ее:  замечательно  красивое  лицо,  так
изменившеесЯ от какого-то полунаперстка бесцветного Ќечто. €ногда  бабушка
даже не засыпала, и, не открываЯ глаз, она ласково говорила ему:  "‘лавный
мальчик!", и ему становилось стыдно, потому что _обычно_ он ее  ненавидел.
Љогда она засыпала, он мог спокойно осматривать ее комнату, у него никогда
не находилось времени длЯ этого из-за страха и отвращениЯ. ЃольшаЯ  чернаЯ
горка, дорогаЯ, стариннаЯ, всЯ набитаЯ  хрустальной  посудой.  ‡десь  были
хрустальные вазы и крохотные тонкие рюмки длЯ водки,  стеклЯнные  фигурки:
синеглазаЯ с матовым узором лань, пивные кружки. Џотом, все еще не  снимаЯ
руки с лица бабушки, он смотрел на фотографию отца: она была  больше,  чем
та, что висела над постелью у матери, и здесь отец был еще моложе,  совсем
молодой и  смеющийсЯ,  с  трубкой  во  рту,  темные  густые  волосы  четко
выделЯютсЯ на фоне неба, на небе белые, как клочки ваты,  облачка.  ‘нимок
такой  резкий,  что  можно  различить  даже  выпуклый  узор  -  цветы   на
металлических пуговицах вЯзаного жилета отца, а узкие темные глаза смотрЯт
на Њартина так, словно отец в самом деле стоит там, в темном  углу,  между
горкой и столиком, где висит снимок, и никогда, никогда ему  не  удавалось
понЯть: печален отец  на  этом  снимке  или  весел.  “ж  очень  он  молодо
выглЯдел, почти так, как старшеклассники в их школе. Ќа отца он, во всЯком
случае, не похож ни капельки. Ћтцы бывают старше,  солидней  и  серьезней.
Ћтца можно узнать по тому, как он  сидит  за  столом,  -  ему  обЯзательно
подают _Яйцо_ к завтраку, - как он читает газету, как привычным  движением
он снимает пиджак. Ћтец так же мало походил на  отцов  других  ребЯт,  как
дЯдЯ Ђльберт на дЯдей других мальчиков. Њартин гордилсЯ, что у него  такой
молодой отец,  но  к  этому  примешивалось  чувство  какой-то  неловкости:
казалось, будто он  не  настоЯщий  отец,  и  мать  казалась  не  настоЯщей
матерью, - от нее пахло  иначе,  чем  от  матерей  других  мальчиков,  она
казалась легче и моложе их, и никогда она не  говорила  о  том,  чем  жили
другие люди, о том, что определЯло характер матерей  других  мальчиков,  -
она никогда не говорила о _деньгах_.
   ‚ид у отца не очень счастливый, - к такому выводу  он  всегда  приходил
под конец, но вовсе не из-за того  слова,  которое  неразрывно  свЯзано  с
другими отцами, - вовсе не из-за _забот. ‡аботы_ есть у  всех  отцов,  все
отцы старше, но все они, каждый по-своему, выглЯдЯт ничуть не  счастливее,
чем его отец...
   Ќа ѓлумовой - во всю стену - карте мира были три жирных точки: перваЯ -
место, где родилсЯ ѓлум, втораЯ - место, где они жили, а третьЯ  -  место,
где погиб отец, - Љалиновка.
   Ћн совсем забыл про бабушку, хотЯ рука его все еще лежала на ее  спЯщем
лице, забыл про маму и глупых гостей, про ѓлума и Ѓольду,  даже  про  дЯдю
Ђльберта, - он спокойно рассматривал портрет  отца  в  темном  углу  между
горкой и чайным столиком.
   Ћн все еще продолжал сидеть там, когда мать позвала его, - Ђльберт  уже
давно вернулсЯ. Њартин пошел за матерью, не сказав ни слова, разделсЯ, лег
в постель, прочитал вечернюю молитву: "…сли  не  отпустишь  нам,  господи,
грехи наши", и когда Ђльберт спросил его, не устал ли он,  ответил  -  да,
ему очень хотелось побыть одному. Ђ когда выключили свет, даже глупый смех
в соседней комнате перестал мешать ему, - он закрыл глаза, увидел  портрет
отца,  надеЯсь,  что  отец  придет  к  нему  во  сне  таким  же   молодым,
беззаботным, может быть, улыбающимсЯ,  гораздо  более  молодым,  чем  дЯдЯ
Ђльберт. Ћн ходил гулЯть с отцом в зоопарк; он подолгу каталсЯ  с  ним  на
автомобиле, зажигал ему сигарету, набивал трубку, помогал ему мыть  машину
и исправлЯть повреждениЯ, ездил верхом рЯдом с ним по бесконечным равнинам
и тихо про себЯ с наслаждением бормотал: "Њы мчимсЯ к горизонту", -  слово
"горизонт" он повторЯл медленно и торжественно, и молилсЯ, и надеЯлсЯ, что
отец так и ЯвитсЯ в его сновидениЯх - верхом  или  в  машине,  мчащейсЯ  к
горизонту.
   ќта картина стоЯла перед его глазами, пока он не засыпал, он видел  все
вещи, которые принадлежали отцу: наручные часы,  вЯзаный  жилет,  записную
книжку, в которой были незаконченные стихотворениЯ. Ќо  тщетным  было  его
страстное желание увидеть во сне отца. Ћтец не поЯвлЯлсЯ. ‚  комнате  было
темно, он лежал один, и, когда дЯдЯ Ђльберт заходил взглЯнуть на него,  он
притворЯлсЯ, будто спит, он не хотел, чтобы ему мешали, и все времЯ,  пока
Ђльберт был в комнате, он не открывал глаз, боЯсь, что исчезнет лицо отца,
лицо смеющегосЯ юноши с трубкой во рту, который совсем не походил на отца.
   Ћн кочевал по разным странам и бормотал про себЯ их названиЯ:  ”ранциЯ,
ѓерманиЯ, Џольша, ђоссиЯ, “краина, Љалиновка, - а потом плакал во  тьме  и
горЯчо мечтал увидеть сон, который так ему и не  приснилсЯ.  „ЯдЯ  Ђльберт
был рЯдом с отцом, когда тот погиб,  иногда  он  рассказывал  об  этом:  о
_ѓезелере_, о той деревне, о войне, которую он называл  _грЯзной  войной_,
но и в такие ночи отец приходил к нему в  сновидениЯх  не  таким,  как  он
хотел бы его видеть.
   ‡емлю, в которой покоитсЯ отец, он представлЯл себе похожей  на  волосы
Ѓольды. —ернильнаЯ тьма, поглотившаЯ тело отца, сковавшаЯ его, как  свежий
вЯзкий асфальт, сковавшаЯ так, что он даже во сне  не  может  вырватьсЯ  и
прийти к своему  сыну.  ‘амое  большее,  чего  мог  добитьсЯ  Њартин,  это
представить себе отца плачущим, но даже плачущим отец во сне не приходил к
нему.
   ’олько в темноте он мог представить себе лицо отца,  и  то  если  перед
этим в комнате у бабушки в тишине будет долго смотреть на его портрет,  но
так бывало лишь когда на сцену выступала "кровь  в  моче",  когда  звонили
врачу и бабушке впрыскивали счастье.
   Ћн прочитал  все  молитвы,  какие  только  знал,  и  каждую  заканчивал
словами: "„ай мне увидеть во сне отца..."
   Ќо когда он, наконец, увидел отца, тот оказалсЯ совсем  не  таким,  как
ему хотелось: отец сидел-под  высоким  деревом,  закрыв  лицо  руками,  но
Њартин сразу узнал отца, хоть он и заслонил лицо. Ћтец будто ждал чего-то,
бесконечно долго ждал; казалось, что он сидит так  уже  _миллионы_  лет  и
лицо прикрывает, потому что оно такое  печальное,  и  когда  отец  опускал
руки, Њартин всЯкий раз пугалсЯ, хотЯ заранее  знал,  что  увидит  сейчас.
Ћказывалось, что лица вовсе нет, и отец  словно  хочет  сказать  ему:  вот
теперь ты все знаешь. Њожет быть, отец  дожидалсЯ  нового  лица  под  этим
деревом. ‡емлЯ была черна, как волосы Ѓольды, а отец - совсем один  и  без
лица, но даже без лица он выглЯдел  бесконечно  печальным  и  усталым,  и,
когда начинал говорить, Њартин всегда ожидал, что вот он скажет "ѓезелер",
но ни разу отец не назвал это имЯ, ни разу ни слова не сказал о ѓезелере.
   Ќа какую-то  дуру  в  соседней  комнате  напал  приступ  смеха,  и  это
разбудило его, -  всю  свою  злость,  всю  ненависть  и  разочарование  он
выплакал в подушку, потому что так резко оборвалсЯ  его  сон  об  отце:  а
вдруг отец обрел бы лицо и заговорил с ним?
   Ћн плакал долго и громко, потом смех в соседней комнате стал  затихать,
он звучал все тише и тише,  и  в  новом  сновидении  поЯвилась  блондинка,
котораЯ возилась на кухне, но вместо помидоров и крутых  Яиц  она  срезала
теперь головки огромных ампул, стеклЯнных баллонов, а  улыбающийсЯ  доктор
наполнЯл огромный шприц их содержимым.
   Ќа мыльном облаке медленно проплыла Ѓольда с белым  как  снег  лицом  и
черными как смоль волосами, лицо у нее было гладкое-гладкое, как у бабушки
после укола, и Ѓольда пела, чудесно пела, даже лучше,  чем  фрау  ЃорусЯк,
так она  и  вознеслась  на  небо,  зажав  в  зубах,  как  пропуск  в  рай,
кинопрограмму с изображением свЯтой Њарии ѓоретти.
   Ќо отец, которого он ждал даже во сне, так и не вернулсЯ, его  навсегда
спугнул глупый смех в соседней комнате, а Ѓольду в небе сменила блондинка,
нарезавшаЯ крутые Яйца, - она плыла, рассекаЯ воздух как воду, и  кричала:
"Џрелестно, прелестно, прелестно!", пока  откуда-то  издалека  не  донессЯ
низкий, звучный, как орган, голос бабушки, ее дикий вопль: "Љровь в моче!"


        6

   Ќе сразу понЯл ѓенрих, что с ним: такое чувство бывает, когда идешь  по
льду, по тонкому льду, только недавно покрывшему  реку,  и  не  знаешь  ее
глубины. ‹ед под тобой еще не проломилсЯ, да и утонуть тебе не  дадут;  по
обоим берегам, улыбаЯсь, стоЯт люди, готовые броситьсЯ  на  помощь,  стоит
только тебе оступитьсЯ, но это ничего не изменит: лед может в любую минуту
проломитьсЯ,  а  глубина  остаетсЯ   неизвестной.   ЏерваЯ   трещина   уже
показалась, небольшаЯ пока - это когда он  увидел,  как  напугало  Њартина
слово, которое его мать  сказала  кондитеру,  гадкое  слово,  обозначающее
сожительство мужчин и женщин, но на его, ѓенриха, взглЯд,  сожительство  -
это вообще слишком красивое слово длЯ обозначениЯ не слишком-то  красивого
дела: багрово-красные лица, стоны. „авно, когда ‹ео еще не был его  дЯдей,
он застал его с какой-то кондукторшей. ѓенрих хотел отдать ему суп и вошел
без стука. Џронзительный крик кондукторши и обезьЯнье  лицо  ‹ео:  "‡акрой
дверь, паршивец!" Ђ на другой день ‹ео больно  стукнул  его  компостерными
щипцами по голове и  сказал:  "Ќу,  дружок,  Я  тебе  покажу,  _что  такое
приличие_. ’ы что, не мог постучать?" Џотом уже ‹ео всегда запирал  дверь,
но когда мать перебралась к ‹ео, там, вероЯтно,  творилось  то  же  самое.
Ќет, сожительство - слишком красивое слово длЯ такой мерзости. Њожет быть,
у людей, имеющих деньги, это делаетсЯ как-то иначе? ‚озможно. Ќет,  слово,
которое принес с собой ‹ео, гадкое слово, но оно подходит гораздо больше.
   €спуг Њартина Ясно показал, как глубока  вода  подо  льдом.  Ѓесконечно
глубока и холодна, и никто не спасет тебЯ, если проломитсЯ  лед.  „ело  не
только в деньгах и не только в разнице между тем,  что  всегда  найдешь  в
холодильнике у Њартина, и тем, что ежедневно покупаешь ты сам,  высчитываЯ
каждый пфенниг: хлеб, маргарин, картофель, Яйцо длЯ скотины  ‹ео,  изредка
Яйцо длЯ ‚ильмы, длЯ себЯ или длЯ матери. „ело  еще  и  в  различии  между
дЯдей Ђльбертом и ‹ео, между тем, как испугалсЯ Њартин, когда услышал  это
слово, и тем, как сам он только чуть вздрогнул, услышав его, - ему  просто
стало не по себе от того, что это слово вошло в обиход матери.
   ђазница между его матерью и матерью Њартина, собственно, не  так  уж  и
велика, пожалуй, она только в деньгах. € может быть, может быть, лед так и
не проломитсЯ?
   € в школе он тоже ходил по льду. ‘вЯщенник, например, чуть не  упал  со
стула, когда Њартин на  исповеди  повторил  слово,  которое  мать  сказала
кондитеру. Њартин должен был пЯть раз прочитать  "Ћтче  наш"  и  пЯть  раз
"Ѓогородице „ево, радуйсЯ" только  из-за  того,  что  услышал  это  слово;
мЯгкий, приветливый голос свЯщенника  рассказывал  о  непорочном  зачатии,
голос дЯди ‚иллЯ  говорил  о  свЯтой  благодати,  о  сердечной  чистоте  и
целомудрии души; красивый голос и  доброе  лицо  свЯщенника,  он  добилсЯ,
чтобы матери  ѓенриха  выдали  денег  на  его  конфирмацию,  хотЯ  мать  и
_безнравственнаЯ_. Ќо разве видел когда-нибудь свЯщенник чистое,  вымытое,
красное, пахнущее туалетной водой обезьЯнье лицо  дЯди  ‹ео,  разве  такие
лица бывают у целомудренных душ?
   Ћн шел по льду через реку, глубина которой выЯснитсЯ лишь тогда,  когда
проломитсЯ лед. € мать стала другой:  она  вымолвила  это  слово,  но  еще
раньше она стала другой - неласковой; он помнил  ее  мЯгкой,  приветливой,
кроткой, когда она ночью терпеливо менЯла уксусные компрессы на груди дЯди
ќриха, или улыбалась ѓерту, или разговаривала  с  Љарлом  перед  тем,  как
избавилась от "этого". †естким стало ее лицо после больницы.
   ‹ед кое-где уже треснул по краЯм на мелких, неопасных  местах,  где  он
еще может снова подмерзнуть.  €сториЯ  с  "ночной  потливостью"  ‚иллЯ,  к
примеру, вызывала у ѓенриха только  смех.  Ћн  смеЯлсЯ,  как  смеЯлсЯ  над
рассуждениЯми ‚иллЯ  о  книгах  и  кино:  бессвЯзное  бормотание,  водЯные
струйки, бегущие изо рта заколдованного духа, они поднимаютсЯ  из  глубины
реки и, играЯ, искрЯтсЯ, как фонтан в кафе ѓенелЯ.
   ЏонЯтна была цена  на  маргарин,  котораЯ,  кстати,  опЯть  повысилась,
понЯтны подсчеты, которые он делал длЯ матери,  -  мать  совсем  не  умела
считать, не умела экономить, рассчитывать весь домашний  бюджет  было  его
обЯзанностью; понЯтно было чисто выбритое лицо  дЯди  ‹ео,  произносившего
слова, по сравнению с которыми "дерьмо", оставшеесЯ в наследство от ѓерта,
казалось нежным и деликатным; понЯтна и близка была  фотографиЯ  отца,  до
которого он  помаленьку  дорастал,  понЯтно  и  близко  лицо  матери,  оно
становилось все жестче, губы - все тоньше, все чаще срываютсЯ с них  слова
‹ео, все чаще ходила она с ‹ео на танцы, пела песни ‹ео,  делала  все  то,
что делали некоторые женщины в фильмах,  те  женщины,  которых  рисуют  на
афишах с красной надписью "„етЯм до 16 лет...".
   ‹учше всего в кино, уютно, тепло. Ќикто на тебЯ  не  смотрит,  никто  с
тобой не разговаривает, и ты можешь позволить себе то, чего  не  позволишь
нигде, - _забытьсЯ_.
   ‘лова учителЯ были, как слова свЯщенника - Яркие, сверкающие, но чужие;
они переливались подо льдом, на который он ступил, но до него не доходили,
он был глух к ним. ‚здорожали  Яйца,  цена  на  хлеб  подскочила  на  пЯть
пфеннигов, и свиньЯ ‹ео жалуетсЯ на то, что завтраки стали хуже, что  Яйцо
ему подают очень мелкое, и обвинил ѓенриха  в  _хищении  денег_.  ‚от  это
волнует - _ненависть_ к этой обезьЯне, ко всему еще и  _глупой_.  Џришлось
сунуть ему под нос все расчеты, чтобы он сам мог  убедитьсЯ,  но  слово-то
осталось: _хищение_. € мать - ѓенрих пристально  наблюдал  за  нею  -  _на
какое-то мгновенье_ поверила ‹ео, правда, всего лишь _на мгновенье_, но  и
мгновеньЯ достаточно. …му приходилось экономить - потому что  они  подолгу
бывали на улице, а ‚ильме не  покупали  платьЯ.  _•ищение_,  и  никому  не
расскажешь это. Њартин - тот бы вовсе ничего не понЯл, а с дЯдей Ђльбертом
он пока стеснЯлсЯ говорить. Љогда-нибудь потом он это сделает,  ведь  дЯдЯ
Ђльберт  единственный,  кто  может  понЯть,  что  значит  длЯ  него  такое
обвинение. Ћн отомстил просто и  жестоко.  „ве  недели  он  не  бралсЯ  за
домашние дела, отказалсЯ делать покупки: пусть мать сама  покупает,  пусть
‹ео побеспокоитсЯ об этом, пусть сам увидит. Ќе прошло и недели,  как  все
хозЯйство пошло к черту, в  доме  нечего  было  жрать;  мать  ревела.  ‹ео
скрежетал зубами, и, наконец, оба в один голос  стали  умолЯть  его  снова
занЯтьсЯ хозЯйством - и он занЯлсЯ, но так и не  забыл  того  _мгновеньЯ_,
когда мать заподозрила его.
   Ћ таких вещах в доме Њартина он мог говорить только с дЯдей Ђльбертом и
когда-нибудь потом, на каникулах, когда  они  поедут  с  Ђльбертом  к  его
матери, где Ѓилль станет присматривать за  ‚ильмой;  там  найдетсЯ  случай
поговорить с Ђльбертом про невыносимое слово "хищение". —удачка  Ѓольда  -
очень добраЯ женщина, но с нею тоже нельзЯ  говорить  о  деньгах,  а  мать
Њартина отличаетсЯ от его собственной матери только тем, что  у  нее  есть
деньги, правда, тут еще и то, что она очень красиваЯ, на свой лад красивее
даже его мамы, такаЯ, как женщины в фильмах, но в деньгах  она  ничего  не
смыслит. ѓоворить о деньгах с бабушкой неудобно: она тут же  вытащит  свою
чековую книжку. ‚се они дарили ему деньги - Ђльберт, бабушка, ‚илль,  мать
Њартина, но и от денег лед не становилсЯ крепче и глубина воды  оставалась
такой же неизмеримой. Љонечно, можно сделать маме какой-нибудь  подарок  -
сумочку из красной кожи и к ней красные кожаные перчатки, какие он видел у
одной женщины в кино, можно купить что-нибудь и длЯ ‚ильмы, можно пойти  в
кино, поесть мороженого, пополнить домашнюю кассу и при этом принципиально
ничего не покупать длЯ ‹ео  и  принципиально  не  дать  ему  почувствовать
никаких улучшений. Ќо денег все равно не хватит, чтобы купить дом и все  с
ним свЯзанное, чтобы обрести чувство  уверенности,  сознание,  что  ты  не
ходишь больше по льду, а главное, ни за какие деньги не купить  того,  что
отличает дЯдю Ђльберта от дЯди ‹ео.
   ‘лова учителЯ в школе и слова свЯщенника совпадали с тем,  что  говорил
Љарл "новаЯ  жизнь":  красивые  слова,  с  ними  у  ѓенриха  свЯзано  даже
определенное представление,  которое  -  он  знал  это  -  никогда  нельзЯ
осуществить. ‹ицо матери округлилось и в то же времЯ стало жестче, она все
дальше уходила от отца, становилась  старше  отца,  а  сам  он  постепенно
догонЯл отца. Њать была теперь старой, бесконечно старой казалась она ему,
а ведь совсем недавно, когда она впервые танцевала с ‹ео, когда в больнице
освободилась от "него", мать казалась ему совсем молодой. € рука ее  стала
тЯжелее, рука, которой по вечерам она торопливо гладила  его  лоб,  прежде
чем перейти в комнату к ‹ео, чтобы сожительствовать с ним.
   Ђ у него на руках ребенок, от которого мать не избавилась. ‚ильме скоро
уже два года, и она почему-то всегда грЯзнаЯ.  ‹ео  ненавидит  грЯзь;  ‹ео
такой чистюлЯ, его за версту можно  узнать  по  запаху  туалетной  воды  и
помады. ђуки у него до красноты  натерты  щеткой,  ногти  отполированы,  и
нарЯду с кондукторским компостером он в качестве оружиЯ применЯл пилку длЯ
ногтей - нескладную длинную  железку.  ќтой  железкой  он  бил  ‚ильму  по
пальцам. Љаждое утро ѓенрих разогревал  воду,  чтобы  помыть  ‚ильму,  как
можно чаще менЯл ей белье, но ‚ильма почему-то  всегда  казалась  грЯзной,
измазанной, хотЯ это была умнаЯ и милаЯ девочка. Ѓыло  от  чего  прийти  в
отчаЯние.
   Љогда ‹ео работал в ночную смену, малышка днем на час оставалась на его
попечении, потому что мать уходила теперь в пекарню к половине первого,  и
с тех пор, как ‚ильма впервые осталась одна с ‹ео, она, едва завидев  его,
начинала вопить. ‘тоило ‹ео угрожающе поднЯть свои никелевые  компостерные
щипцы, чтобы припугнуть девочку, как  она  заходилась  в  плаче,  с  ревом
бросалась к ѓенриху, цеплЯлась за него и не  успокаивалась,  пока  ‹ео  не
уйдет, да и то еще ѓенрих должен был несколько раз повторить ей: "‹ео нет,
‹ео нет, ‹ео нет". Ќо слезы все текли по ее лицу и заливали руки  ѓенриха.
Џосле обеда чаще всего он оставалсЯ  с  нею  один,  и  девочка  вела  себЯ
спокойно, совсем не плакала, а еще лучше было  по  вечерам,  когда  ‹ео  с
матерью уходили на танцы. ѓенрих тогда извещал Њартина, который соглашалсЯ
бывать у них только в отсутствие ‹ео, -  он  боЯлсЯ  ‹ео  не  меньше,  чем
‚ильма, - и они вместе купали девочку, кормили ее и играли с  нею.  Ќе  то
просто оставлЯли ‚ильму в саду у Њартина, а сами играли в футбол. ‚  такие
вечера ѓенрих с ‚ильмой одни укладывались спать,  и  он  про  себЯ  шептал
вечерние молитвы и думал о всЯкого рода дЯдЯх.  ‚ильма,  засунув  палец  в
рот, чистенькаЯ, умытаЯ,  засыпала  рЯдом  с  ним.  Љогда  у  него  самого
начинали слипатьсЯ глаза, он переносил ‚ильму в ее постельку. Ђ в соседней
комнате мать сожительствовала с ‹ео - он ничего не слышал,  но  знал  все,
что там происходит.
   Љогда ѓенрих начинал думать, какой из дЯдей  нравилсЯ  ему  больше,  он
всегда колебалсЯ между Љарлом и ѓертом. Љарл был  приветлив  и  аккуратен.
Љарл - "новаЯ жизнь", Љарл -  "дополнительный  паек".  Љарл,  от  которого
пахло супом из столовой магистратуры, Љарл, оставивший у  них  брезентовую
сумку длЯ алюминиевых обеденных судков, в которую ‚ильма складывала теперь
свои игрушки. Љ тому же Љарл умел  делать  подарки,  как  и  ѓерт,  -  тот
приходил по вечерам с ведерком из-под повидла и  вываливал  на  стол  весь
свой инструмент - кельму, шпатель, фуганок,  ватерпас  -  и  свой  дневной
заработок, который ему всегда  платили  натурой:  маргарин,  хлеб,  табак,
мЯсо, муку и даже иногда Яйца - вещь дивного вкуса, чрезвычайно  редкую  и
дорогую в те времена. € мать смеЯлась больше всего во времена ѓерта.  ѓерт
был молодой, темноволосый и не прочь был сразитьсЯ с ним в лото и в фишки.
Љогда гасили свет, ѓенрих часто слышал, как мать и ѓерт  смеютсЯ,  лежа  в
постели, и этот смех не казалсЯ  ему  неприЯтным,  в  отличие  от  глупого
хихиканьЯ  матери  при  Љарле.   Ћ   ѓерте   сохранились   такие   хорошие
воспоминаниЯ, что даже мысль о его сожительстве с матерью не омрачала  их.
“ ѓерта оставалось темно-зеленое пЯтно на рукаве мундира, там, где  раньше
были ефрейторские нашивки, а по вечерам ѓерт  подторговывал  алебастром  и
цементом - он продавал их на фунты;  развешиваЯ,  он  набирал  алебастр  и
цемент кельмой из бумажных мешков - как муку.
   Љарл был совсем другой, но тоже славный. €з всех дЯдей он  единственный
ходил в церковь. Љарл и его брал  с  собой,  объЯснЯл  ему  всю  церковную
службу и молитвы, а по вечерам после  ужина  надевал  очки,  и  начинались
рассуждениЯ о "новой жизни". €споведоватьсЯ  он,  правда,  не  ходил  и  к
причастию - тоже, но в церкви он бывал и на все умел дать ответ. Љарл  был
серьезный, дотошный, но приветливый и дарил  конфеты,  игрушки,  и,  когда
Љарл говорил: "Њы начнем новую жизнь", он  всегда  после  этого  добавлЯл:
"‚идишь ли, ‚ильма, Я  хочу  как-то  упорЯдочить  нашу  жизнь,  понимаешь,
упорЯдочить", к упорЯдочению  относилось  и  то,  что  ѓенрих  должен  был
называть его папой, а не дЯдей. €ли  взЯть  ќриха  -  настои  со  странным
запахом, уксусные компрессы, зажигалка, котораЯ до сих пор  не  сломалась.
ќрих осталсЯ в ‘аксонии. Ђ ѓерт в один прекрасный день просто не вернулсЯ,
и они долго о нем  ничего  не  знали,  пока  через  несколько  месЯцев  не
получили письмо из Њюнхена: "Џришлось уйти, Я не вернусь. Њне было  хорошо
с тобой, оставлЯю тебе на памЯть свои часы".  ‚  памЯти  сохранилсЯ  запах
сырого алебастра, а в лексиконе матери оставшеесЯ от ѓерта слово "дерьмо".
€ Љарл тоже ушел, потому что мать избавилась  от  "него".  Ќикакой  "новой
жизни" так и не получилось, он до сих пор иногда встречал Љарла в  церкви.
“ Љарла были теперь жена и ребенок такого  же  возраста,  как  ‚ильма,  по
воскресеньЯм он гулЯл, ведЯ малыша за  руку.  Ќо  Љарл,  казалось,  совсем
забыл и ѓенриха и мать, он с ними  не  здоровалсЯ.  ’еперь  Љарл  ходил  к
причастию, и даже с некоторых пор он первым запевал в  церкви  молитвы,  и
когда с хоров раздавалсЯ голос,  говоривший  прежде  о  "новой  жизни",  о
"дополнительном пайке", о "порЯдке", ѓенрих  не  мог  понЯть,  зачем  мать
избавилась от "него". Љарл теперь был бы его отцом.
   Љто-то из жильцов дома каждый день внизу, в  подъезде  писал  на  стене
карандашом слово, которое мать сказала  кондитеру.  Ќеизвестно  было,  кто
этим занимаетсЯ. €ногда это слово оставалось на  стене  весь  день,  но  к
вечеру оно исчезало, потому что приходил столЯр, у которого под  лестницей
была маленькаЯ мастерскаЯ, соскребал это  место  гвоздем,  и  на  каменных
плитках пола оставалсЯ белый след от осыпавшейсЯ штукатурки, а на стене  -
глубокие царапины. Ќо неизвестный опЯть писал это слово,  а  столЯр  опЯть
соскребал его. ‘тена подъезда была уж исцарапана в  двадцати  местах.  ќто
была немаЯ борьба, и обе стороны вели ее с одинаковым упорством - снова  и
снова поЯвлЯлось на стене это слово, и столЯр, от которого пахло камфорой,
как когда-то от ќриха, выходил из мастерской с  сорокадюймовым  гвоздем  и
соскребал его. ‘толЯр был прекрасным человеком. Ћсобенно хорошо  относилсЯ
он к ‚ильме: по субботам,  когда  ученик  подметал  в  мастерской,  столЯр
приказывал ему выбирать из мусора все  деревЯнные  чурки,  отмывать  их  и
относить ‚ильме, и особенно длинные и кудрЯвые стружки тоже отдавать ей, а
сам столЯр, когда собирал деньги за квартиру, приносил ‚ильме конфеты.
   …сли столЯр заставал дома ‹ео, он говорил ему: "џ еще вам  покажу",  на
что  ‹ео  отвечал:  "€  Я  вам  тоже".  Ѓольше  они  друг  с   другом   не
разговаривали.
   ’олько потом ѓенрих сообразил и удивлЯлсЯ,  как  это  он  не  догадалсЯ
раньше, что слово на стене пишет ‹ео; только он и мог  это  делать,  да  и
слово то было из его лексикона. ѓенрих стал  следить  за  ‹ео,  когда  тот
уходил на работу или возвращалсЯ с работы домой. ‹ео ничего не  писал.  Ќо
зато и слово в те дни, когда он наблюдал за ‹ео, на стене  не  поЯвлЯлось.
‘лово поЯвлЯлось только тогда, когда он не мог проследить за ‹ео.  €сториЯ
эта тЯнулась довольно долго, уже полстены было  в  скребках  и  царапинах.
Љак-то раз, вернувшись из школы и опЯть  увидев  в  подъезде  надпись,  он
взглЯнул во времЯ обеда на карандаш ‹ео - карандаш торчал у ‹ео  за  ухом,
грифель был весь стерт и вокруг грифелЯ было маленькое белое колечко:  так
выглЯдит  карандаш,  когда  им  пишут  на  стене.  ‡начит,  ‹ео  был   тем
невидимкой, кто писал на стене.
   Њать тоже ругала того, кто пишет на стене, и говорила: "„ети не  должны
читать это", и обычно добавлЯла, чуть понизив голос: "Ћни  и  так  слишком
рано узнают всю эту грЯзь".
   Ќо ведь мать  сама  сказала  кондитеру  это  слово  в  темном,  теплом,
пропахшем сдобным тестом подвале пекарни.
   Ђ ‹ео продолжал писать на стене,  и  столЯр  продолжал  соскребать  его
надписи, а ѓенрих все никак не мог набратьсЯ мужества сообщить  столЯру  о
своем открытии.
   Џотом, когда