х адский
кинозал.
     Љаждый  день, бллин, показывали примерно одно и  то же, сплошные пинки,
toltshoki  и  кровь,  кровь  красными  ручьЯми,  стекающаЯ  с  lits  и  tel,
забрызгиваЯ  объектив   камеры.   ‚се  те  же   ухмылЯющиесЯ  или  хохочущие
malltshiki, одетые  по  последней  принЯтой  у  nadtsatyh  моде,  хихикающие
Японские мастера заплечных дел либо нацистские штурмовики или зондеркоманды.
€ с  каждым  днем жесточайшаЯ  жажда, желание уме  реть  от нее и от боли --
головной, зубной, всевозможной --  становилось все  сильней и  сильней. Џока
однажды утром Я не попыталсЯ победить мучителей тем, что -- трах, трах, трах
--   стал  колотитьсЯ  головой  о  стену,  чтобы  упасть  без  сознаниЯ,  но
результатом была лишь  дурнота оттого,  что  это тоже было  насилием,  очень
похожим на насилие из фильмов;  Я  обессилел,  дал сделать себе укол, и менЯ
снова, как и прежде, отвезли в зал.
     Ђ потом наступило  утро, когда, проснувшись  и поедаЯ  на завтрак Яйца,
поджаренную булку с джемом и горЯчий чай с молоком, Я подумал: "„олжно быть,
уже  немного осталось.  “ж теперь-то срок, наверное,  совсем близок.  џ  уже
настрадалсЯ так,  что больше  страдать просто не  способен".  џ ждал и ждал,
бллин,  когда придет та  kisa со шприцем, но она так и не пришла. ‚место нее
ЯвилсЯ санитар в белом и сказал:
     -- ‘егоднЯ, старина, тебе разрешаетсЯ идти самому.
     --- €дти? -- спросил Я. -- Људа?
     --  „а все  туда же,  -- ответил он.  -- Ќу да, не  надо  смотреть  так
удивленно. Џойдешь сам смотреть фильмы,  в моем сопровождении, конечно. ’ебЯ
больше не будут возить в каталке.
     -- Ќо, -- продолжал недоумевать Я, -- как же насчет утреннего укола? --
Џотому что  Я действительно  удивилсЯ,  бллин, ведь они  так  неукоснительно
всегда следили за тем, чтобы пичкать менЯ этой вакциной ‹юдовика, как они ее
называли.  -- Ќеужто мне больше не будут всаживать  в  бедную мою  исколотую
руку эту проклЯтую тошнотную жидкость?
     -- ‘  этим покончено, --  усмехнулсЯ  санитар. -- Ћтныне и  присно и во
веки веков.  Ђминь. Ѓудешь  теперь обходитьсЯ без уколов, парень. ‘ам будешь
пешком ходить в камеру ужасов. Ќо привЯзывать и насильно заставлЯть смотреть
тебЯ все равно будут. Џошли, пошли, тигренок.
     Џришлось  мне  надеть  халат  и tufli и topat по  коридору  в  этот  их
кинематограф.
     Ќа сей раз, бллин,  не только тошнота одолевала  менЯ,  но и удивление.
ЋпЯть  понеслись все те  же  драки,  насилие,  раздробленные  черепа,  опЯть
растерзанные kisy  сочились кровью,  умолЯЯ  о  пощаде  --  что  называетсЯ,
жестокость  и грЯзь в  частной жизни. ‚се те  же ЉонцлагерЯ, евреи  и  серые
улицы завоеванных городов, полные  танков и солдат в  форме,  люди, падающие
под убийственным автоматным огнем, -- так сказать, общественнаЯ сторона того
же самого.  ’еперь  Я  не мог списать свое чувство  дурноты и жажды, чувство
выжженности  изнутри  ни  на  что,  кроме фильмов,  которые  менЯ  вынуждали
смотреть (веки вздернуты, руки-ноги  привЯзаны к захватам кресла, но никаких
проводов, ничего уже  не прицеплено ни к голове, ни к телу). ’ак что же, как
не  фильмы,  которые Я смотрю, производит на менЯ  это действие? Џравда,  не
исключено, конечно же,  и такое, бллин, что эта жидкость ‹юдовика,  действуЯ
на манер прививки, циркулирует у менЯ в крови и отныне всегда, во веки веков
будет  заставлЯть  менЯ  заболевать  каждый  раз,  когда Я  вижу  насилие  и
жестокость. Ћт такой мысли Я  разинул rot и зарыдал --  “““““-хууу-хуууу, --
отчего  слезы вроде  как застлали вид на то, чем мне полагалось во что бы то
ни стало любоватьсЯ, застлали его  благостными каплЯми  бегучего серебра. Ќо
эти svolotshi в белом проворно подоспели с платками и принЯлись вытирать мне
слезы, приговариваЯ: "Ќу, ну, разнюнилсЯ,  вакса-плакса! " € снова все чисто
у менЯ перед глазами --  немцы подталкивают причитающих и плачущих евреев --
vekov, zhenstshin, malеshikov и devotshek -- в камеры, где им всем  конец от
Ядовитого  газа. "“ууу-хууу-хууууу! " -- снова,  не удержавшись, завыл  Я, и
снова  ко  мне подскочили вытереть слезы, проворно,  чтобы  Я не  упустил ни
одной детали из  того,  что мне показывали. ’о был ужасный  и отвратительный
день, о други мои и братие.
     ‚ечером после обеда, состоЯвшего из тушеной баранины, фруктового пирога
и мороженого, Я лежал в своей  палате  odi noki и про  себЯ думал: "Ѓудь оно
все  проклЯто,  последний  шанс--это  только  выбратьсЯ  отсюда немедленно".
‚прочем, оружиЯ нет как нет. „ержать  при  себе  бритву  мне не разрешалось,
каждый день  менЯ  брил  толстый  лысый vek,  который приходил  ко мне перед
завтраком, но  при  этом каждый  раз  присутствовали  два  выродка  в  белых
халатах,  чтобы  Я  не  выкидывал фокусов  и  был  послушным  и  сговорчивым
maltshikom. Ќогти на  руках мне  коротко  подстригали и  заравнивали пилкой,
чтобы Я  не мог царапатьсЯ. Ќо быстрота реакции  у  менЯ еще осталась,  хотЯ
менЯ и измотали,  ослабили, бллин,  до состоЯниЯ бледной тени  того, каким Я
был когда-то на свободе. € вот слезаю  Я с кровати, подхожу к запертой двери
и  начинаю dubasitt ee кулаками, одновременно  поднЯв kritsh:  "Џомогите, ну
помогите же, мне плохо!  Џожалуйста! Ќу Я умру так!  Џомогите! " ЏрЯмо горло
надсадил,  пока докричалсЯ.  Џотом  слышу: шаги  по  коридору  и  вроде  как
недовольное ворчание; Я узнал голос санитара, который приносил мне zhratshku
и провожал к моему ежедневному мучению. Ћн бормотал:
     -- —то такое? ‚ чем дело? —то ты там такое задумал?
     -- Ћ, Я умираю, -- простонал Я.  -- “жаснаЯ боль в боку. Ђппендицит, не
иначе. Ћоооооо!
     -- ‘ам ты хуже  всЯкого аппендицита, -- проворчал санитар,  и тут  -- о
радость! -- слышу  звЯканье ключей. -- …сли это очереднаЯ шутка, приЯтель, Я
приведу  людей, и  мы будем лупцевать тебЯ весь вечер. -- Ћн  отпер замок, и
надо мной пронеслось сладостное дуновение предчувствиЯ свободы. Ћн распахнул
дверь,  а Я стоЯл за ее открывшейсЯ створкой и при свете коридорной лампочки
видел,  как он остановилсЯ и озадаченно озираетсЯ.  ’огда Я замахнулсЯ двумЯ
руками  сразу,  чтобы свалить  его  сокрушительным ударом  по  шее, но  тут,
клЯнусь, едва Я вроде как представил себе: вот он лежит на полу,  стонет или
вообще vyrubilsia,  и  только это  у  менЯ  приЯтно защекотало в животе, как
сразу же волной  подкатила к горлу тошнота и ужасный страх, словно Я вот-вот
умру. …ле доковылЯв, Я рухнул на койку -- блах,  блах,  блах,  -- а санитар,
который был не в белом, а в обыкновенном домашнем халате, понЯл, что было  у
менЯ на уме, и говорит:
     -- —то ж, и этот урок на пользу, не правда ли? ‚ек живи, век учись, как
говоритсЯ. Ђ ну, дружочек, вставай, вставай с кровати  и  ударь менЯ. Ќу да,
ударь,  конечно, Я  серьезно. ‚режь мне хорошенько в челюсть. Џозарез  надо,
ну,  ей-богу  же!  --  Ќо  Я  только   и  мог,  что   лежать  и  хныкать  --
“““““-“““-•“““““! --  Џодонок,  -- процедил санитар.  --  „ерьмо. -- Ћн взЯл
менЯ  за  шиворот  пижамной куртки и приподнЯл, причем Я обвис  в  его руке,
безвольно  и расслабленно;  и тут он размахнулсЯ  и  правой рукой влепил мне
полновесный toltshok в  litso.  -- ќто,  -- поЯснил он, -- за то, что поднЯл
менЯ с постели,  пакость ты  мелкаЯ.  --  Џосле этого он  вытер руки одна  о
другую -- шись-шись -- и вышел вон. Klutsh-klufsh -- щелкнул замок.
     ‘корей заснуть -- скорей, чтобы отделатьсЯ от недостойного и гадостного
чувства,  будто получить удар  лучше, чем ударить самому. …сли бы санитар не
ушел, Я бы еще, чего доброго, подставил другую щеку!

     џ не поверил своим  usham. Љазалось, менЯ  держат в  этом поганом meste
целую  вечность и  будут держать еще  столько  же.  Ћднако вечность  целиком
уместилась в  две  недели,  и  наконец  мне  сказали,  что  эти  две  недели
кончаютсЯ:  "‡автра,  дружок, на выход",  --  да еще  большим  пальцем этак,
словно показываЯ, где  этот самый  выход располагаетсЯ.  Ђ потом  и санитар,
который  toltshoknul менЯ, но продолжал  носить мне  на подносе  zhratshku и
провожать на ежедневную пытку, подтвердил:
     -- Џоследний тЯжелый день тебе осталсЯ. ‚роде как выпускной экзамен, --
и гаденько при этом uchmylialsia.
     ‚ то утро Я ожидал, что менЯ, как обычно, в пижаме и тапочках поведут в
этот их кинозал. Ќо нет. ‚ то утро  мне вернули мою рубашку, нижнее  belljo,
боевой костюм и govnodavy, причем все вычищенное, выстиранное и наглаженное.
Њне отдали даже  опасную бритву,  которой Я вовсю пользовалсЯ во дни веселых
выступлений. ’ак что, одеваЯсь, Я только озадаченно хмурилсЯ, но nedonosok в
белом лишь ухмылЯлсЯ, ничего не объЯснЯЯ, бллин.
     ЊенЯ  вполне  вежливо проводили туда  же, куда  всегда, но  там кое-что
изменилось. Љиноэкран задернули  занавесом, а под отверстиЯми длЯ проекторов
никаких матовых стекол уже не  было --  их, видимо, поднЯли или раздвинули в
стороны,  как  дверцы  шкафа.  ’ам,  где  когда-то  были   только  звуки  --
kashl-kashl-kashl -- и неЯсные  тени, теперь открыто восседала публика, и  в
этой  публике  кое-какие litsa  были  мне знакомы.  Џрисутствовал  комендант
ѓостюрьмы, присутствовал капеллан -- свЯщенник, или свищ,  как  мы его между
собой называли, присутствовал  начальник охраны  и  присутствовал тот  самый
важный и шикарно одетый vek, который оказалсЯ министром то ли внутренних, то
ли нутрЯных  дел.  Ћстальных Я  не  знал.  ’ам же  были  и доктор Ѓродский с
доктором Ѓраномом, правда, уже  не в белых  халатах;  теперь  они были одеты
так,  как  и положено  одеватьсЯ intellam,  достаточно преуспевающим,  чтобы
следить  за модой. „октор Ѓраном стоЯл  молча, а стоЯвший рЯдом с ним доктор
Ѓродский, обращаЯсь к  собравшимсЯ, что-то им поученому втолковывал.  “видев
менЯ в дверЯх, он произнес:
     -- Ђ-аа!  ’еперь прервемсЯ, джентльмены, чтобы  познакомитьсЯ  с  самим
объектом. Љак вы сами можете убедитьсЯ, он  здоров  и прекрасно выглЯдит. Ћн
выспалсЯ,   хорошо   позавтракал,  наркотиков  не  получал,   гипнотическому
воздействию не подвергалсЯ. ‡автра мы уверенно выпустим его в большой мир, и
будет он  добр, как самаритЯнин, всегда  готовый прийти  на помощь  словом и
делом. Ќе  правда ли, разительное превращение -- из отвратительного громилы,
которого  ѓосударство  приговорило к бессмысленному наказанию около двух лет
назад  и который  за  два  этих  года ничуть не изменилсЯ.  Ќе  изменилсЯ, Я
сказал?. ќто не совсем так. ’юрьма научила его  фальшивой улыбке, лицемерным
ужимкам,  сальной льстивой ухмылочке. Ћна и другим порокам  обучила  его,  а
главное -- утвердила в  тех,  которым он предавалсЯ прежде. Ќо, джентльмены,
довольно слов. „ела свидетельствуют вернее. Ђ потому--за дело. ‘мотрите же!
     џ был  слегка ошеломлен всем этим govoritingom,  никак не мог  взЯть  в
толк, каким боком оно касаетсЯ менЯ. Џотом везде погас свет и зажглись вроде
как два прожектора, светивших из проекционных отверстий, причем один  из них
осветил  вашего  скромного  многострадального   повествователЯ.  Ђ  в  круг,
очерченный другим, вступил какой-то здоровенный dylda, которого Я раньше  не
видел. “ него была жирнаЯ усталаЯ haria и жиденькие, будто наклеенные волосы
на лысеющей  голове. Ќа вид ему было что-нибудь лет тридцать, или сорок, или
пЯтьдесЯт--не важно, одним словом--starikashka. Ћн двинулсЯ ко мне, и вместе
с ним  двинулсЯ луч  прожектора,  пока оба  луча не  слились  в  один  Яркий
световой круг.  Ћтвратительно ухмыльнувшись, он сказал мне:  "Џривет, дерьма
кусок. ”уу, да ты,  видно, не моешьсЯ, судЯ по запаху! " Џотом он, вроде как
пританцовываЯ,  отдавил  мне ногу  -- левую,  потом  правую,  потом  пальцем
щелкнул  менЯ  по носу,  uzhasno  больно,  у  менЯ  даже  слезы  на  glazzja
навернулись, потом крутанул мне uho, будто это  телефонный  диск. €з публики
донеслось хихиканье,  а  пару раз кто-то даже громко хохотнул. “ менЯ  ноги,
нос и uho разболелись, как bezumni, и Я сказал:
     -- ‡ачем ты так делаешь? џ ведь ничего плохого тебе не сделал, koresh!
     -- џ, -- отозвалсЯ этот vek, -- это делаю,  -- (тресь-тресь опЯть  менЯ
по носу), -- и вот это делаю, -- (снова  жгучаЯ боль в скрученном uhe), -- и
вот это, -- (бац мне опЯть каблуком на  правую ногу), -- потому что ненавижу
таких гадов,  как  ты. Ђ  если хочешь  со мной  за это  посчитатьсЯ,  давай,
начинай!
     џ  уже  знал, что britvu надо выхватить очень быстро,  пока не накатила
убийственнаЯ  тошнота,  котораЯ  превратит радость боЯ в  ощущение  близости
собственной uzhasnoi кончины. Ћднако едва лишь  моЯ рука  нащупала в кармане
briivu,  перед  моим  внутренним  оком  пронеслась  картина  того, как  этот
merzavets,  захлебываЯсь кровью, вопит  и  просит  пощады, и  сразу за  этой
картиной нахлынули ужаснаЯ  тошнота,  сухость  в горле  и  боль, так что мне
стало Ясно: надо  skorennko менЯть свое отношение к этой skotine, поэтому  Я
похлопал  себЯ по карманам в поисках сигарет  или babok, но вот ведь, бллин,
-- ни того, ни другого. € Я плаксивым таким голосом говорю:
     -- џ бы угостил тебЯ сигаретой, koresh, да только нету их у менЯ. Ђ тот
в ответ:
     -- Ђх-ах-ах! “й-юй-юй! Џоплачь, поплачь,  сосуно-чек! -- €  снова он --
тресь-тресь-тресь  мне  своим поганым  черепаховым  ногтем по  носу,  отчего
зрители в темном зале, судЯ  по доносЯщимсЯ звукам, пришли в буйный восторг.
Ђ  Я,  уже  в  полном  отчаЯнии пытаЯсь  умаслить  этого  отвратительного  и
настырного veka, со всех сил старалсЯ не дать повода к тому, чтобы нахлынули
тошнота и боль.
     -- Џожалуйста, позволь мне что-нибудь длЯ тебЯ сделать, -- взмолилсЯ Я,
роЯсь в карманах и не находЯ там ничего, кроме своей верной britvy,  поэтому
Я вынул ее и, подав ему, проговорил: --  Џрошу тебЯ, возьми, пожалуйста, вот
это. Њаленький презент. Џожалуйста, возьми себе. -- Ќа что он ответил:
     -- Ќечего совать мне свои паршивые взЯтки. ќтим ты  менЯ не  проведешь.
-- € он ударил менЯ по руке, отчего britva полетела на пол. Ђ Я говорю:
     -- Џрошу тебЯ, Я обЯзательно должен что-нибудь длЯ тебЯ сделать. Њожно,
Я почищу тебе ботинки?  --- € тут, бллин,  -- отрежьте мне beitsy, если вру,
-- Я  опустилсЯ на  колени, высунул мили на полторы красный  Язык и принЯлсЯ
лизать его griaznyje  вонючие башмаки.  Ђ он на это хрЯсь мне сапогом в rot,
правда  не  слишком больно. ‚  этот миг  мне подумалось,  что,  может  быть,
тошнота и боль не настигнут менЯ,  если всего лишь обхватить его как следует
руками за лодыжки и дернуть, чтобы этот подлый vyrodok свалилсЯ  на пол. ’ак
Я и поступил, и  он, к  несказанному своему изумлению, с грохотом рухнул под
хохот всех этих svolotshei, сидевших в зале. Ћднако, едва лишь Я увидел  его
на полу, сразу ужас  и боль  охватили  менЯ с  новой силой, и в результате Я
протЯнул  ему  руку,  чтобы  он  поскорее  встал.  Џосле чего он изготовилсЯ
врезать мне зубодробительный toltshok в litso,  но доктор Ѓродский остановил
его:
     -- •орошо,  спасибо,  хватит.  -- Ђ этот  гад вроде  как  поклонилсЯ  и
танцующей  походкой  комедианта  ушел  со  сцены, на которой  зажегсЯ  свет,
выставивший менЯ на всеобщее  обозрение  в самом пакостном виде: полные слез
глаза,  перекошенный плаксивый  morder и  т.  д. Љ публике  обратилсЯ доктор
Ѓродский:
     -- Ќаш объект,  как  видите, парадоксально  понуждаетсЯ  к  добру своим
собственным  стремлением  совершить  зло.  ‡лое   намерение   сопровождаетсЯ
сильнейшим   ощущением   физического  страданиЯ.  —тобы  совладать  с   этим
последним,   объекту  приходитсЯ   переходить   к  противоположному   модусу
поведениЯ. ‚опросы будут?
     --  Љак  насчет выбора? --  пророкотал  глубокий  грудной бас.  ’о  был
знакомый  мне  голос тюремного свища. --  ‚едь он лишен  выбора, не  так ли?
’олько  что  нами  виденный  чудовищный  акт  самоуничижениЯ  его  заставила
совершить боЯзнь  боли и  прочие своекорыстные соображениЯ.  џвно видна была
его неискренность. Ћн  перестает  быть опасным длЯ  окружающих.  Ќо он также
перестает быть существом, наделенным способностью нравственного выбора.
     --  ќто все  тонкости, -- чуть улыбнулсЯ Ѓродский. -- ЊотивациЯми мы не
занимаемсЯ,   в  высокую  этику  не   вдаемсЯ.   Ќам  главное  --  сократить
преступность и...
     --  €,   --   подхватил  щеголеватый   министр,   --   разгрузить  наши
отвратительно переполненные  тюрьмы. --  Ѓолтай, болтай... -- обронил кто-то
вполголоса. ’ут разгорелсЯ спор, все заговорили разом, а Я стоЯл, совершенно
забытый всеми этими подлыми недоумками, так что пришлось подать голос:
     -- ќ-э-э!  Ђ  что  же  со мной?  Њне-то теперь  как же? џ  что  теперь,
животное  какое-нибудь получаюсь, собака? -- € от этого все  зашумели, в мой
адрес полетели всЯкие раздраженные slova. џ опЯть в kritsh, еще громче: -- џ
что, по-вашему,  заводной апельсин? -- Ќе знаю, что побудило менЯ произнести
эти  слова, бллин, они  вроде как  сами  собой возникли у менЯ в  голове. Ќа
мйнуту-другую воцарилось молчание. Џотом  встал  один  тощий  профессорского
вида kashka с шеей,  похожей на  сплетение проводов,  передающих  энергию от
головы к телу, и сказал:
     -- ’ебе  не на  что жаловатьсЯ,  мальчик.  ’ы свой  выбор сделал, и все
происшедшее лишь следствие этого выбора. —то бы теперь с тобой ни случилось,
случитсЯ лишь то, что ты сам себе избрал. € тут же голос тюремного свища: --
Ћ,  как трудно  в это веритсЯ! --  Џричем  комендант  тут  же бросил на него
взглЯд, в  котором читалось: все, дескать, все твои надежды  высоко взлететь
на поприще тюремной религии придетсЯ тебе похоронить. умный спор разгорелсЯ
снова, и  тюремный свищ  кричал наравне со всеми  что-то насчет  ‘овершенной
‹юбви, котораЯ  €згонЯет ‘трах и всЯкий прочий  kal. ’ут с улыбкой от uha до
uha заговорил доктор Ѓродский:
     -- џ рад, джентльмены, что вы затронули тему любви. ‘ейчас мы увидим на
практике то поведение в любви, которое считалось невозвратно исчезнувшим еще
со времен средневековьЯ. -- ’ут свет погасили, и  опЯть зажглись прожекторы,
один из которых  направили на менЯ, бедного и исстрадавшегосЯ вашего друга и
повествователЯ,  а в  другой  бочком вступила  молодаЯ  kisa,  причем такаЯ,
красивее  которой -- Я клЯнусь -- вам в жизни, бллин, не приходилось видеть.
’о  есть, во-первых,  obaldennyje grudi,  выставленные прЯмо напоказ, потому
что платье у нее было с таким низким-низким вырезом. ‚о-вторых, божественные
ноги, а походка такаЯ, что прЯмо в кишках sverbit, и вдобавок litso красивое
и  детски  невинное. Ћна  подошла  ко  мне в луче прожектора,  свет которого
показалсЯ мне  сиЯнием Ѓлагодати  ѓосподней, которую, как и весь прочий kal,
она вроде как несла с собой, и первой промелькнувшей у менЯ  в голове мыслью
было, что нехудо было бы ее тут же на полу и оформить по доброй старой схеме
sunn-vynn, но сразу же откуда  ни возьмись нахлынула тошнота, будто какой-то
подлый  мент из-за угла все подглЯдывал, подглЯдывал да вдруг как выскочит и
сразу тебе руки за  спину. „аже  vonn ее чудных духов теперь заставлЯла менЯ
лишь  корчитьсЯ,  подавлЯЯ  рвотные позывы в  желудке, так  что пришлось мне
постаратьсЯ подумать о ней как-нибудь  по-другому, пока менЯ окончательно не
раздавила всЯ  эта боль,  сухость во рту и ужасающаЯ  тошнота.  ‚ отчаЯнии Я
закричал:
     --  Ћ красивейшаЯ  из красивых devotshek, Я  бросаю к твоим ногам  свое
сердце, чтобы ты его всласть потоптала. …сли бы у менЯ была  роза, Я подарил
бы  ее тебе. …сли  бы  шел дождь и на  земле была  сплошнаЯ  грЯзь и, kal, Я
подстелил бы тебе свою одежду, чтобы ты не запачкала изЯщные ножки. -- € вот
Я  говорю  все  это,  а  сам чувствую,  как  дурнота вроде как  съеживаетсЯ,
отступает.  -- Џозволь  мне, --  заходЯсь в kritshe, продолжал Я, -- позволь
мне поклонЯтьсЯ  тебе  и  быть твоим телохранителем, защищать тебЯ  от этого
svolotshnogo мира. --  ’ут Я немного задумалсЯ,  подыскиваЯ слово, нашел его
и, проговорив: -- Џозволь мне  быть  твоим верным  рыцарем, -- вновь  пал на
колени и стал бить поклоны, чуть не стукаЯсь лбом об пол.
     € вдруг- Я почувствовал  себЯ shutom каким-то, посмешищем: оказываетсЯ,
это опЯть была вроде как игра, потому что  вновь загорелсЯ свет, a devotshka
улыбнулась   и   ускакала,   поклонившись   публике,   котораЯ   разразилась
рукоплесканиЯми. Џри этом glazzja  у всех этих griaznyh kashek прЯмо чуть не
на лоб вылезли, до того похотливыми взглЯдами они ее, бллин, провожали.
     -- ‚от  вам истинный христианин! -- воскликнул доктор Ѓродский. -- Ћн с
готовностью  подставит  другую  щеку;  он взойдет  на  ѓолгофу,  лишь бы  не
распинать других; при одной мысли о том, чтобы убить муху, ему  станет тошно
до глубины души. -- € он говорил  правду, бллин, потому что, когда он сказал
это, Я подумал о том, как убивают  муху, и сразу почувствовал чуть  заметный
наплыв  тошноты, но  тут же справилсЯ, оттолкнул и тошноту, и  боль тем, что
стал думать,  как муху кормЯт кусочками сахара и заботЯтсЯ о ней, будто  это
любимый  щенок, padia  этакаЯ.  -- Џеревоспитан!  --  восторженно  выкрикнул
Ѓродский. -- ѓосподи, возрадуютсЯ уповающие на тебЯ!
     --  ѓлавное, -- зычно  провозгласил  министр  внутренних  дел, -- метод
работает!
     -- „а-а,  --  протЯнул тюремный свищ вроде как со вздохом, -- ничего не
скажешь, работает. ѓосподи, спаси нас всех и помилуй.


         * —Ђ‘’њ ’ђ…’њџ * 

     -- Ќу, что же теперь, а?
     ќто уже, бллин, Я сам себЯ спрашивал на следующее утро, стоЯ заворотами
белого зданиЯ,  пристроенного к старой ѓостюрьме; светало; одет  Я был,  как
тогда,  вечером  два   года   назад,   в  руках   держал   tostshi  пакет  с
немногочисленными пожитками  и весьма  скромной  суммой денег,  которыми  на
первое времЯ милостиво снабдило менЯ тюремное начальство, будь оно неладно.
     Ћстаток  предыдущего  днЯ  утомил  менЯ   несказанно:  пришлось  давать
бесконечные интервью перед телекамерами и вспышками фоторепортеров -- блесь,
блесь, блесь --  вновь и вновь  Я должен был показывать, как менЯ корчит  от
одного упоминаниЯ о mahalovke, нести  постыдную tshush и kal. Џотом Я рухнул
в постель  и чуть ли не в тот же миг,  как мне показалось,  менЯ разбудили и
сказали,  чтобы  Я  выметалсЯ, чтобы шел домой, --  они,  дескать,  не хотЯт
больше видеть вашего скромного повествователЯ, бллин. Ќу  и вот, стою тут ни
свет ни  зарЯ,  перебираю в левом кармане deng, позвЯкиваю ими и  недоуменно
соображаю: -- Ќу,  что же теперь,  а? Џервым делом Я решил пойти куда-нибудь
позавтракать --  все  же с утра маковой росинки во  rtu не держал,  так менЯ
старались  поскорей  выпихнуть  на свободу.  ‚сего  чашку  tshaja  и  выпил.
ѓостюрьма располагалась в довольно-таки  непотребной  части  города,  однако
маленьких  рабочих stolovok кругом  было полно, и вскоре Я набрел на одну из
них,  бллин.  ’ам  было мерзко, стоЯла vonn,  c потолка свисала единственнаЯ
лампочка, засиженнаЯ  мухами до того, что едва светилась; рабочие по  дороге
на утреннюю смену rubali здесь жуткого  вида сосиски, с чавканьем запиваЯ их
tshajem и заглатываЯ один  за  другим куски хлеба -- хрумп-хрумп-хрумп, -- а
когда хлеб на столе кончалсЯ, требовали еще. „евица, котораЯ их обслуживала,
была страшненькаЯ, но с  большими grudiami, и некоторые  из посетителей то и
дело  пытались ее с хохотом облапить, она в ответ хихикала, и от одного вида
всего этого менЯ тЯнуло blevanutt.  Ћднако Я  очень  вежливо, джентльменским
голосом заказал поджаренного хлеба с джемом и tshajem,  уселсЯ в темном углу
и стал есть и пить.
     Џока  Я питалсЯ,  в заведение  вошел  продавец газет, маленький карлик,
весь raskhristannyi,  грЯзный, преступного вида парень в  толстых  очках  со
стальными   дужками,   одетый   в   какое-то  трЯпье   цвета  заплесневелого
смородинового  пудинга.  џ  купил  газету, решив  длЯ  возвращениЯ  в  колею
нормальной zhizni сперва узнать, что происходит в мире. ЋказавшаЯсЯ у менЯ в
руках  газета,  по  всей  вероЯтности,  была  правительственной, потому  что
единственное,  чему  посвЯщалась  всЯ  перваЯ  страница,  это  чтобы  каждый
непременно приложил все силы длЯ переизбраниЯ правительства на новый срок во
времЯ  всеобщих выборов, до которых вроде бы оставалось  недели две или три.
•вастливо расписывалось,  как много правительство сделало за последний  год,
насколько  возрос экспорт, какие  великие у  него  успехи  на  международной
арене, как улучшилась социальнаЯ защищенность и всЯкий прочий kal. Ќо больше
всего правительство кичилось тем, как ему за последние полгода удалось Якобы
сделать улицы  безопаснее длЯ всех  законопослушных жителей, кому приходитсЯ
ходить  по  ним  вечерами,  а  достигнуто  это  было  увеличением  жалованьЯ
полицейским и  более  строгим отношением  полиции к  хулиганствующим  юнцам,
извращенцам  и  грабителЯм,  и  так  далее,  и  тому подобный  kal. ќто  уже
некоторым  образом заинтересовало  вашего  скромного  повествователЯ.  Ђ  на
второй странице оказалась мутнаЯ фотографиЯ, с которой смотрел на менЯ некто
очень и очень  знакомый; на поверку оказалось, что это Я сам и есть. ‘мотрел
Я с нее  мрачно и  вроде  как испуганно, но  это единственно  из-за вспышек,
которыми  мне  -- блесь-блесь-блесь  -- то  и дело  слепили  глаза.  Џодпись
гласила,  что  это   первый   выпускник  нового  ѓосударственного  €нститута
€справлениЯ  Џреступных  ќлементов,  излеченный  от  криминальных инстинктов
всего за две недели и ставший теперь  законобоЯзненным добрым гражданином, и
дальше все такой же kat. —уть дальше здесь же обнаружилась очень  хвастливаЯ
статьЯ о  методе ‹юдовика, о том, какое мудрое у нас правительство  и  опЯть
всЯкий  kal.  ‘нова фотографиЯ;  похоже, и этого  человека Я  знаю: конечно,
министр внутренних  дел. Ћн беспардоннейшим образом хвасталсЯ, что предвидит
наступление  эры  полной  победы над  преступностью,  когда  не  надо  будет
опасатьсЯ  подлых   нападений  несовершеннолетних  хулиганов,   извращенцов,
грабителей, и снова  kal в том же духе. ‡арычав от Ярости, Я  швырнул газету
на  пол, и она накрыла лужицы расплесканного tshaja, крошки и отвратительные
плевки  поганых животных, которые  посещали  эту stolovku.  --  Ќу,  что  же
теперь,  а?  Ђ что теперь? ‚идимо,  домой, бллин,  пора преподнести  сюрприз
папапе с мамой: сын, дескать, вернулсЯ, снова он  в лоне семьи. Џотом Я лЯгу
на  кровать в своем zakutke и, слушаЯ прекрасную музыку, подумаю о том,  что
теперь  делать со своей zhiznnju. ‡a день до того представитель комиссии  по
социальной интеграции выдал мне длинный перечень mest, куда Я мог обратитьсЯ
в поисках работы, он даже звонил обо мне разным людЯм, однако у менЯ, бллин,
не было ни малейшего желаниЯ прЯмо сразу начинать vkalyvatt.  ‘перва следует
tshutok отдохнуть,  да-да,  и  спокойно подумать, лежа в  кровати  под звуки
прекрасной музыки.
     ’ак  что  вперед,  автобусом  до  центра,  потом  другим  автобусом  до
Љингсли-авеню, а оттуда до нашего квартала рукой подать. „умаю, вы поверите,
что сердце у менЯ от волнениЯ так и стучало -- тук-тук, тук-тук, тук-тук! Ќа
улицах  было  пустынно (раннее зимнее  утро), и когда  Я вошел  в  вестибюль
нашего  дома, там  не было  никого,  кроме nagih tshelovekov и zhenstshin по
стенам,  занЯтых трудовыми  подвигами. —то удивило менЯ, так  это чистота --
все  убрано,  подкрашено,  не  было  даже  обведенных  овалами  всЯких слов,
накарЯбанных рЯдом с rotami славных тружеников; не было  подрисованных к  их
фигурам непристойных частей тела -- куда только подевались все похабствующие
malltshiki с фломастерами. …ще менЯ  удивило, что лифт работал. …два Я нажал
кнопку, он загудел и съехал вниз, причем, зайдЯ в него, Я снова удивилсЯ, до
чего там внутри было чисто.
     џ поднЯлсЯ на  десЯтый этаж, поглЯдел  на  ничуть не изменившуюсЯ дверь
под  номером 10--8,  и  у менЯ даже руки задрожали, когда Я вынул из кармана
маленький ключик,  чтобы отпереть  ее.  Ћднако  Я  решительно  сунул ключ  в
скважину, повернул,  отворил дверь и вошел, встреченный  взглЯдами трех  пар
удивленных, почти испуганных glazzjev, две из которых  принадлежали па и ма,
но  был  с  ними и  еще один  vek, которого  Я прежде никогда не  видел,  --
большой, толстый muzhik в рубашке и  штанах с подтЯжками; расположившись как
дома, он  прихлебывал tshai  с  молоком и хрусть-хрусть хрустел  поджаренным
хлебом с Яичницей. ќтот незнакомец заговорил первым:
     -- ’ы кто такой,  приЯтель? Ћткуда у тебЯ ключ взЯлсЯ? ‚он отсюда, пока
Я тебе morder  не  искровЯнил.  ‚ыйди и постучись. €  говори, что  нужно, да
побыстрее!
     Њама и  папа остолбенело застыли -- значит, газету еще не прочли, и тут
Я  вспомнил, что  газету ведь доставлЯют уже после  того, как папа  уйдет на
работу. Ќо тут голос подала мать:
     -- Ћй! “бежал, удрал! —то же нам делать? ‘корее надо звонить в полицию,
ой-ей-ей!  Ђх  ты паршивец, гадкий мальчишка,  снова ты нас позоришь! --  €,
провалитьсЯ мне на этом самом месте,  она как взвоет: --  “““““-““-““““““ --
Ќо  Я принЯлсЯ объЯснЯть,  дескать, хотите, можете  позвонить  в  ѓостюрьму,
проверить,  а этот  незнакомец сидел и  хмурилсЯ, глЯдЯ на  менЯ  так, будто
вот-вот  двинет  менЯ по  morder  волосатым  своим мЯсистым  кулачищем. Ђ  Я
говорю:
     --  Њожет  быть, сперва  ты  ответишь, a koresh? ‘ каких  пор ты  здесь
поЯвилсЯ и за каким figom?  Њне не нравитсЯ тон, которым ты говорил со мной.
‘мотри у менЯ! Ќу, что скажешь?
     Ќезнакомцу было лет тридцать или сорок -- отвратнаЯ рабоче-крестьЯнскаЯ
rozha, причем сидит, rot разинул и смотрит  на менЯ, не говорЯ ни слова. ’ут
заговорил отец:
     -- ’ы нас немножко врасплох застал,  сын. Ќадо  было известить заранее.
Њы  думали, тебе еще  пЯть или шесть лет сидеть. Ќо ты не думай, -- закончил
он уже совсем печально, -- что мы не рады видеть тебЯ на свободе.
     -- Ђ  это еще кто  такой? -- спросил Я. -- Џочему он не отвечает? ‚ чем
дело-то, vastshe?
     --  ќто „жо, --  сказала  мать.  -- Љвартирант. Њы ему  комнату  сдаем,
понимаешь? -- €  вновь запричитала: -- Ћ Ѓоже, Ѓоже  мой! -- ‘лушай сюда, --
сказал этот „жо.  -- џ  про  тебЯ все  знаю, парень. ‡наю,  что ты творил, и
знаю,  сколько  принес горЯ,  как  поломал  жизнь  своим  бедным  родителЯм.
‚ернулсЯ, значит? Ѓудешь опЯть им кровь портить? ’ак знай, что это -- только
через мой труп, потому что они длЯ менЯ как родные, а  Я им скорее сын,  чем
просто жилец.
     ђаньше  Я  бы  на это расхохоталсЯ, однако  теперь поднЯвшийсЯ  во  мне
razdrazh  вызвал  волну тошноты, тем  более что этот vek на вид был примерно
того  же возраста, что  и мать с отцом, -- и. он еще смеет, глЯдите-ка, этак
по-сыновнему приобнимать ее за плечи, мол, защищает, бллин!
     --  Ђ,  вот,  значит, как! -- проговорил  Я,  чувствуЯ, что сам вот-вот
расплачусь.  -- ‹адно, даю  тебе пЯть  минут, и чтобы ты сам, твое shmotjo и
весь прочий  kal из моей комнаты выметались! -- ‘  тем Я прЯмиком  шагнул  к
двери  своей комнаты, пока  этот uvalenn  не  успел  остановить менЯ. Ћткрыл
дверь, и у менЯ сердце прЯмо чуть  на пол не вывалилось, потому что это была
уже совсем не моЯ  комната. ‚место развешанных  по  стенам  флагов он  всюду
поналеплЯл фотографии боксеров -- и поодиночке, и даже целыми командами, где
- они стоЯт  и  сидЯт  с  нагло  скрещенными  на груди руками, а  перед ними
серебрЯный  щит  с  гербом.  Џотом  вижу  --  еще  кое-чего  не хватает.  Ќи
проигрывателЯ, ни стеллажа длЯ дисков,  а еще исчезла коробка,  где Я хранил
свои  сокровища --  бутылки с выпивкой  и durrju  и  два сверкающих чистотой
шприца. -- Ђх ты гад voniutshi, ну ты и поработал! -- вскричал Я. -- Људа ты
дел мои личные вещи, svolotsh поганаЯ? --  ќто Я обращалсЯ к „жо, но ответил
мне отец:
     --  ‚се  твои  вещи,  сын, забрала полициЯ. ’еперь  такой  закон насчет
компенсации жертвам.
     Ћчень  трудно было  боротьсЯ  с подступающей  дурнотой,  голова  болела
кошмарно,  во  рту  пересохло, Я  схватил  со  стола  бутылку  с  молоком  и
присосалсЯ,  на что „жо неодобрительно заметил:  -- ‘винские  у тебЯ манеры,
знаешь ли. Ђ Я говорю:
     -- Ќо  она же умерла. ЉакаЯ, еще ей компенсациЯ? --  Ћстались ее кошки,
сын, -- грустно проговорил  отец. -- —тобы за  ними было кому присматривать,
пока не  оглашено  завещание,  пришлось нанимать  специального  человека.  ‚
общем, полициЯ распродала твои вещи -- одежду  и  все прочее, чтобы оплатить
уход  за кошками. ’аков  закон,  сын. ’ы, правда, никогда особым уважением к
законам не отличалсЯ. џ так и сел, а  тут еще этот „жо вЯкает: -- ђазрешение
надо спрашивать,  прежде чем сесть, свиньЯ невоспитаннаЯ!  Ќу, Я ему сразу в
ответ;
     -- ‡аткни свое жирное hlebalo, боров! -- Ђ сам уже  еле жив. ђешив хоть
немного улучшить свое состоЯние, Я после этого стал говорить рассудительно и
даже с улыбкой: -- ‘лушай, это все-таки моЯ комната, разве нет? ќто мой дом.
Њожет, вы что-нибудь  скажете, па, ма? --  Ћднако они только  хмуро  на менЯ
поглЯдывали, у мамы дрожали плечи, ее мокрое от слез litso морщилось, а отец
сказал:
     -- ќто надо как следует  обдумать, сын.  Њы не можем просто так взЯть и
выкинуть „жо на улицу, верно ведь?  џ  в смысле,  что  у „жо  здесь  работа,
контракт на два года, и мы с ним договор заключили, верно, „жо? ‚ смысле, мы
думали, тебе  еще долго  сидеть в тюрьме, а  комната  пропадает. --  Ћн Явно
стыдилсЯ  собственных  слов,  это  бросалось в глаза.  Џоэтому  Я улыбнулсЯ,
чуть-чуть вроде как кивнул и говорю:
     --  ‚се  понЯл. Џривыкли жить в мире, да еще  и  с  прикормкой.  ’акие,
значит,  дела.  Ђ родной  сын  вам вроде как ненужнаЯ помеха. -- € тут, хоть
ешьте менЯ, хоть режьте  мне beitsy, но поверьте, бллин: от жалости к себе Я
прЯмо вроде как расплакалсЯ. Ђ отец говорит:
     -- ‚ общем, видишь  ли,  сын, „жо заплатил нам  за  месЯц  вперед. џ  в
смысле, что как  бы мы ни решили  насчет будущего,  мы не можем сказать „жо,
чтобы он прЯмо сейчас съехал, правда, „жо? -- Ђ этот „жо в ответ:
     -- Љ тому же мне ведь надо и о вас  заботитьсЯ, ведь вы мне как родные.
•орошо ли  будет, справедливо ли, если Я уйду, бросив вас  на милость  этого
юноши, этого чудовища, которое  никогда не  было вам настоЯщим сыном? ‚от он
сейчас хнычет,  но это  только уловки его лицемериЯ. Џусть идет и ищет  себе
комнату  где-нибудь  в  другом  месте.  Џусть  поймет,  насколько  пути  его
неправедны,  пусть  поймет,  что  скверный  юноша, каким он  был всегда,  не
заслуживает таких чудесных родителей, как вы.
     -- ‹адно, -- вставаЯ, сказал Я,  по-прежнему весь  в  слезах. -- ’еперь
хоть  знаю, на  каком Я свете.  Ќикто не любит  менЯ,  никому Я не  нужен. џ
страдал, страдал, страдал, и все хотЯт, чтобы Я продолжал страдать. џ понЯл.
     -- ’ы заставлЯл страдать других, -- сказал этот „жо. --  ќто всего лишь
справедливо, чтобы ты как следует пострадал сам. ‚от здесь, за этим  круглым
семейным  столом, Я целыми вечерами  слушал рассказы о твоих подвигах, и это
было ужасно. ЏрЯмо жить после этого не хотелось, ей-богу.
     -- € зачем только, -- проговорил Я, -- менЯ выпустили! ‘идел бы  себе в
тюрьме и  сидел.  ‚се, ухожу. ‚ы больше никогда менЯ не  увидите. Љак-нибудь
сам проживу, спасибо вам за все. Џусть это лЯжет грузом на вашу совесть.
     -- Ќе надо так воспринимать это, сын, -- сказал отец, а мать, некрасиво
перекосив rot, снова взвыла -- ““““-““-“““ -- и „жо опЯть обнЯл ее за плечи,
похлопываЯ  и приговариваЯ  "ну-ну, ну-ну",  как  bezumni. џ встал  и,  весь
разбитый, еле  дотащилсЯ до  двери ---  пусть  сами, бллин, со своей zhutkoi
виной разбираютсЯ.


        2
     џ шел по улице, не знаЯ, куда и зачем иду, все в том же боевом костюме,
на который все  оборачивались, ежилсЯ от холода  (был zhutko холодный зимний
день), и все, чего Я хотел, это  уйти от  всего  этого как можно дальше и по
возможности не думать вообще  ни о чем.  ‘ел в  автобус, доехал  до  центра,
потом пешком к ’эй-лор-плейс,  а там смотрю -- магазин пластинок "Melodija",
который Я так любил посещать когда-то в прошлом, бллин, причем он совершенно
не изменилсЯ, и, войдЯ, Я даже  ожидал увидеть там старого знакомого ќнди --
ну, того лысого и  diko тощего veka, у  которого Я всегда покупал  диски. Ќо
ќнди там теперь не было, бллин, одни  визги и вопли  nadtsatyh (тинэйджеров,
стало быть), которые, пританцовываЯ, слушали свой излюбленный эстрадный kal,
да и сам стоЯвший за прилавком продавец был врЯд ли старше них; он все времЯ
щелкал костЯшками пальцев и хихикал,  как bezumni.  џ подошел, выждал, когда
он удостоит менЯ взглЯдом, и говорю:
     -- џ  бы хотел послушать  пластинку с моцартовской ‘ороковой. -- Џочему
именно  это  взбрело  мне в  голову,  даже  и  не  знаю, как-то  само  собой
получилось. Џродавец говорит; -- ‘ороковой -- чего? џ говорю:
     -- ‘имфонией. ‘имфонией номер сорок в соль миноре.
     -- Xoппa! -- выкрикнул один из  пританцовывавших  nadtsatyh, мальчишка,
заросший  волосами до самых глаз. -- ‘имфонией! ‚о дает! Ђ семафории тебе не
надо?
     ‚о мне уже начинал вскипать razdrazh, но Я старалсЯ  справлЯтьсЯ с ним,
поэтому  изо  всех  сил  улыбалсЯ  --  и  стоЯвшему  за  прилавком  veku,  и
приплЯсывающим шумливым nadtsatym. Џродавец сказал:
     -- ‡айди вон в ту кабину, дружище, щас чего-нибудь подберу.
     џ  вошел  в  крошечный  zakut,  где  покупателЯм  давали   прослушивать
пластинки,  которые  они   вознамерились  купить,  и  продавец  поставил  на
проигрыватель диск, но то была не  ‘ороковаЯ Њоцарта, а моцартовскаЯ "Џрага"
-- он, видимо, взЯл первую попавшуюсЯ ему на полке пластинку Њоцарта, отчего
Я начал всерьез сердитьсЯ, но  старалсЯ совладать с этим чувством  из страха
перед тошнотой и болью,  однако Я  совсем забыл то, чего забывать как раз не
следовало, и теперь  мне от этого. было хоть  в петлю. „ело в  том,  что эти
svolotshi  доктора устроили так,  что любаЯ музыка,  котораЯ навевает всЯкие
там чувства, подымала теперь во  мне такую же тошноту, что и всЯкий вид  или
поползновение  к насилию. Ђ все потому, что в фильмах насилие сопровождалось
музыкой.   Ћсобенно   запомнилсЯ  мне   тот   uzhasni  нацистский  фильм   с
заключительной частью  бетховенской ЏЯтой.  € вот  теперь прекрасный  Њоцарт
превращен в сущий  ад. џ выскочил из магазина, за спиной, беснуЯсь, хохотали
nadtsatyje, а продавец кричал: "ќй! ќй! ќй! " Ќо Я не обращал вниманиЯ, шел,
как  пьЯный, по улице и свернул за угол  к молочному бару  "Korova". џ знал,
что мне нужно.
     Zavedenije было  по-утреннему  почти пусто. ‚нутри  вид непривычный  --
какие-то  красные коровы по  всем стенам, а за прилавком  vek  тоже какой-то
незнакомый. Ќо когда  Я сказал; "Њолоко-плюс, двойное", -- этот длиннолицый,
гладко выбритый субъект  сразу  понЯл, что требуетсЯ.  „войное молоко-плюс Я
отнес в одну из маленьких  кабинок, по  всем стенам окаймлЯвших zavedenije и
отгороженных от основного зала вроде как занавесками, там Я сел на бархатный
стул  и принЯлсЯ  прихлебывать. Љогда  выпил стакан  до  дна,  почувствовал:
действует.   Ќа  не  очень-то  аккуратно  подметенном  полу   лежал  обрывок
серебрЯной бумажки  от  пачки с tsygarkami,  и  у менЯ  glazzja к  нему  как
приклеились.  ќтот клочок серебра  начал расти, расти, расти  и  стал  таким
Ярким, таким огненным, что пришлось даже сощурить  glazzja. Ћн перерос собой
не только  кабинку, где Я прохлаждалсЯ, но  и весь бар  "Korova", всю улицу,
весь город.  Џотом он перерос целый мир, бллин, заменил собой всю вселенную,
стал морем,  в котором плавало все, причем не только когда-либо сотворенное,
но и существующее в воображении. „о моих ушей начали доноситьсЯ всЯкие звуки
и слова,  которые  Я сам же  и  произносил,  вроде:  "„орогие леблЯблюбледи,
дохлопендрики вас промдырлЯютсЯ", и всЯкий прочий kal. Џотом все это серебро
пошло как  бы волнами, поЯвились цвета, каких  никто  никогда не видывал,  и
вроде как  в отдалении показалась скульптурнаЯ  группа, котораЯ придвигалась
все ближе и ближе, всЯ в  освещении вроде  как Ярчайших прожекторов снизу  и
сверху,  бллин. ‘кульптурнаЯ  группа  изображала Boga или  Goga  и всех  его
ангелов и  свЯтых,  они  блестели,  как бы отлитые  из бронзы,  с  бородами,
большущими крыльЯми, которые трепыхались вроде как на ветру, так что врЯд ли
они  были из  камнЯ  или  бронзы, a glazzja  у них были живыми и  двигались.
Ћгромные фигуры близились, близились, вот-вот  сейчас сомнут менЯ, раздавЯт,
и  Я услышал свой собственный голос: "€иииииии! " € уже чувствую: нет у менЯ
больше ничего -- ни  одежды,  ни тела, ни  головы,  ни имени --  ничего; ух,
хорошо, прЯмо божественно! ’ут шум поднЯлсЯ, будто все  рушитсЯ и валитсЯ, а
Ѓог, ангелы и свЯтые принЯлись вроде как качать мне головами, словно говорЯ,
что сейчас не времЯ, но Я должен попытатьсЯ снова, а потом все заухмылЯлись,
захихикали и пропали, жаркий всеозарЯющий свет  стал холодным, и  вот Я  уже
снова сижу как сидел за столом перед пустым стаканом и чуть не плачу оттого,
что единственный выход, похоже, это смерть.
     „а,  понЯл Я, вот оно, вот что мне надо сделать, но как это сделать,  Я
не знал,  потому что  прежде об этом никогда  не думал, бллин. ‚  мешочке  с
личным имуществом у менЯ была моЯ опаснаЯ britva, но при первой мысли о том,
как Я проведу ею по  своему телу, вжжжжжик, и  хлынет краснаЯ-краснаЯ кровь,
менЯ охватила ужаснаЯ тошнота. Ќужно придумать  что-нибудь ненасильственное,
отчего  Я  просто  вроде  как  мирно  усну, и  не  станет  вашего  скромного
повествователЯ,  не будет он больше никому мешать. џ решил, что, может быть,
стоит  сходить  в публичную  biblio за углом  да  поискать  книжку  там  п