        ‘тефан –вейг. ”антастическаЯ ночь


                                    Џеревод €. Њандельштама

<hr>
”айл с книжной полки Ќесененко ЂлексеЯ <a href="http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/">
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/</a>
<hr>

   Ќижеследующие заметки были найдены в запечатанном
конверте в письменном столе барона ”ридриха ЊикаэлЯ фон ђ...
после того, как он, обер-лейтенант запаса одного из
драгунских полков, пал в сражении при ђана-ђусской осенью
1914 года. ђодные покойного, по заглавию и после беглого
просмотра этих листков, решили, что это всего лишь
литературный опыт; они предложили мне ознакомитьсЯ с ними и,
если Я сочту нужным, опубликовать. џ же, со своей стороны,
отнюдь не считаю это вымышленной повестью, а до мельчайших
подробностей правдивой исповедью усопшего и, скрыв его имЯ,
предаю ее гласности без всЯких изменений и добавлений.
   ‘егоднЯ утром мне вдруг пришло в голову, что хорошо бы
длЯ менЯ самого записать событиЯ той фантастической ночи, в
их реальной последовательности, чтобы, наконец, разобратьсЯ
в них. € с этой минуты менЯ неудержимо тЯнет изложить
письменно мое приключение, хотЯ Я сильно сомневаюсь, удастсЯ
ли мне даже приблизительно описать все то необычайное, что
произошло со мной. џ совершенно лишен так называемого
художественного дара, нимало не искушен в литературе, если
не считать нескольких шуточных школьных опусов, никогда не
пробовал писать. џ, например, не знаю даже, существует ли
особаЯ техника, которой можно выучитьсЯ, техника,
позволЯющаЯ правильно сочетать изложение внешних событий с
описанием чувств и мыслей, вызываемых ими; Я задаюсь также
вопросом, сумею ли Я наделить слово надлежащим смыслом,
смысл - надлежащим словом, добьюсь ли того равновесиЯ,
которое всегда безотчетно ощущаю при чтении хороших книг.
Ќо Я ведь пишу эти строки только длЯ себЯ, и они вовсе не
предназначены объЯснЯть другим нечто такое, что Я с трудом
понимаю сам. ќто всего лишь попытка наконец-то в какой-то
мере отделатьсЯ от одного происшествиЯ, которое непрестанно
занимает мои мысли, волнует и терзает менЯ, а длЯ этого Я
должен закрепить его на бумаге, вникнуть в него и
рассмотреть со всех сторон.
   џ не рассказал об этом ни одному из своих приЯтелей
именно потому, что не сумел бы объЯснить им самое
существенное, да и как-то стыдно было сознатьсЯ, что столь
случайное происшествие так менЯ потрЯсло и перевернуло.
‚едь речь-то в конце концов идет о пустЯке. Ќо вот Я
написал это слово и уже замечаю, как трудно без подготовки
выбирать слова надлежащего веса и как двусмысленно,
маловразумительно может оказатьсЯ любое, самое простое
обозначение. €бо если Я называю свое приключение
"пустЯком", то понимаю это, разумеетсЯ, только в
относительном смысле, противопоставлЯЯ его великим
историческим драмам, в которых решаютсЯ судьбы целых
народов; кроме того, Я имею в виду малую протЯженность во
времени - все произошло за каких-нибудь шесть часов. Ќа
менЯ же этот "пустЯк" - этот, с общей точки зрениЯ, мелкий,
маловажный и незначительный случай оказал столь огромное
влиЯние, что еще и теперь, спустЯ четыре месЯца после той
фантастической ночи, Я им горю и должен напрЯгать все свои
силы, чтобы сохранить его в тайне. …жедневно, ежечасно
перебираю Я в памЯти все подробности, ибо он стал как бы
точкой опоры всей моей жизни. ‚се, что Я делаю, что говорю,
помимо моей воли определЯетсЯ им, мысли мои занЯты только
тем, что снова и снова воспроизводЯт его и тем самым
утверждают менЯ во владении им. € теперь Я вдруг понЯл,
чего не сознавал десЯть минут тому назад, когда взЯлсЯ за
перо: что Я длЯ того лишь пишу черным по белому об этом
происшествии, чтобы иметь его перед собой, так сказать, в
ощутимом, вещественном виде, чтобы еще раз все пережить
сердцем и в то же времЯ охватить умом. џ только что сказал,
что хочу от него отделатьсЯ - это неверно, это ложь:
напротив, Я хочу вдохнуть еще больше жизни в слишком быстро
пережитое, наделить его теплым и живым дыханием, чтобы Я мог
постоЯнно к нему возвращатьсЯ. Ћ, Я не боюсь забыть хотЯ бы
одно мгновение того знойного днЯ, той фантастической ночи;
мне не надобно ни примет, ни вех, чтобы шаг за шагом снова
пройти в воспоминаниЯх путь этих часов: в любое времЯ,
среди днЯ, среди ночи, Я, словцо лунатик, безошибочно нахожу
этот путь и вижу каждую подробность с той зоркостью, какую
знает только сердце, а не зыбкаЯ памЯть. џ мог бы и сейчас
уверенно нанести на бумагу очертаниЯ каждого листка в
зеленеющем весеннем ландшафте, Я еще теперь, осенью, ощущаю
нежный, пыльный аромат каштанов в цвету; и если Я все же
описываю эти часы, то не из боЯзни их утратить, а потому,
что мне радостна снова обрести их. € теперь, излагаЯ в
точкой последовательности перипетии той ночи, Я присужден
буду ради стройности рассказа держать себЯ в узде, ибо стоит
мне вспомнить о ней, как мною овладевает какой-то экстаз,
своего рода дурман, и отдельные картины, встающие в памЯти,
грозЯт смешатьсЯ в едином пестром хаосе. џ и сейчас еще так
же пылко переживаю пережитое - тот день 8 июнЯ 1913 года,
когда Я в полдень сел в фиакр...
   Ќо Я уже чувствую, что мне нужно опЯть остановитьсЯ,
потому что Я вновь с испугом замечаю, как обоюдоостро, как
многозначаще может быть любое слово. ’олько теперь, когда
мне впервые предстоит изложить нечто в свЯзном виде, Я вижу,
как трудно заключить в сжатую форму то зыбкое и
ускользающее, что составлЯет путь всего живого. ’олько что
Я написал слово: "Я", сообщил, что 8 июнЯ 1913 года, в
полдень, Я сел в фиакр. Ќо уже одно это слово ведет к
неЯсности, потому что тем "Я", каким Я был 8 июнЯ, Я уже
давно перестал быть, хотЯ прошло только четыре месЯца, хотЯ
Я продолжаю жить в квартире своего бывшего "Я" и пишу за его
столом, его пером и его собственной рукой. Ћт этого
человека, и как раз под влиЯнием той ночи, Я отрешилсЯ
совершенно, Я глЯжу на него теперь со стороны, бесстрастно и
трезво, Я могу его описать, как товарища, сверстника, друга,
о котором знаю много существенного, но которым сам Я отнюдь
уже не ЯвлЯюсь. џ мог бы о нем говорить, порицать его,
строго осуждать и при этом вообще не чувствовать, что
когда-то он был мною.
   —еловек, каким Я был в ту пору, внешне и внутренне мало
отличалсЯ от большинства людей того социального слоЯ,
который принЯто, в частности у нас, в ‚ене, без особой
гордости, но с полным убеждением, называть "хорошим
обществом". Њне шел тридцать шестой год, родители мои
умерли рано и оставили мне, незадолго до моего
совершеннолетиЯ, состоЯние, оказавшеесЯ достаточно
значительным, чтобы навсегда избавить менЯ от забот о
заработке и карьере. ’аким образом, Я неожиданно
освободилсЯ от необходимости принЯть какое-либо решение, что
менЯ в то времЯ очень беспокоило. џ только что окончил
университет и стоЯл перед выбором дальнейшего поприща; в
силу наших семейных свЯзей и моей рано обнаружившейсЯ
склонности к спокойной жизни мне, вероЯтно, предстоЯла
государственнаЯ служба. € тут, получив, как единственный
наследник, все состоЯние родителей, Я неожиданно обрел
возможность вести независимое и праздное существование, не
отказываЯ себе даже в дорогостоЯщих прихотЯх. —естолюбием Я
никогда не страдал, поэтому решил сначала, в течение
нескольких лет, понаблюдать жизнь, пока сам не почувствую
потребности найти себе какое-нибудь поле деЯтельности. Ќо Я
так и осталсЯ наблюдателем жизни, ибо не стремилсЯ ни к чему
такому, что выходило бы за узкий круг моих легко исполнимых
желаний; ни один город в мире так не располагает к неге и
праздности, как ‚ена, где искусство гулЯть без цели,
созерцать в бездействии, быть образцом изЯщества доведено до
поистине художественного совершенства и длЯ многих
составлЯет весь смысл существованиЯ. Ћтложив всЯкое
попечение о сколько-нибудь серьезной деЯтельности, Я
предавалсЯ всем развлечениЯм, доступным знатному, богатому,
приЯтной внешности молодому человеку, лишенному вдобавок
честолюбиЯ; умеренно увлекалсЯ азартными играми, охотой,
участвовал в пикниках, путешествовал и вскоре начал все
более обдуманно и усердно всЯчески украшать свою
бездеЯтельную жизнь. џ собирал редкое стекло, не столько из
пристрастиЯ, сколько ради удовольствиЯ без особого труда
приобрести знаниЯ в небольшой, ограниченной области; Я
повесил в своей квартире гравюры итальЯнского барокко и
пейзажи в манере Љаналетто; разыскивать все это у антикваров
или на аукционах было длЯ менЯ приЯтным развлечением, без
примеси опасного азарта; Я предавалсЯ самым разнообразным
занЯтиЯм, соответственно своим склонностЯм и вкусам, редко
пропускал концерты и выставки картин. “ женщин Я имел успех
и в этой области тоже проЯвил тайную страсть коллекционера,
котораЯ до некоторой степени всегда указывает на вЯлость
духовной жизни; много памЯтных и драгоценных мгновений
выпало мне на долю, и постепенно Я из обыкновенного
сластолюбца превратилсЯ в знатока и ценителЯ. €так, Я
заполнЯл свои дни приЯтными пустЯками, в твердой
уверенности, что живу богатой, многогранной жизнью, и эта
мЯгкаЯ, тепличнаЯ атмосфера, в которой протекала моЯ отнюдь
не скучнаЯ, но и не бурнаЯ молодость, нравилась мне все
сильнее; каких-либо новых желаний Я почти уже не знал, - в
этом неподвижном воздухе любаЯ безделица превращалась в
радостное событие. “дачно выбранный галстук мог ЯвитьсЯ
причиной прекрасного настроениЯ, прогулка на автомобиле,
хорошаЯ книга или свидание с женщиной - дать ощущение
полного счастьЯ. Ћсобенно был мне приЯтен такой образ жизни
тем, что он ни с какой стороны - совсем как безупречно
сшитый костюм английского покроЯ - никому не бросалсЯ в
глаза. „умаетсЯ мне, что в обществе на менЯ смотрели как на
симпатичного молодого человека, менЯ любили и охотно
принимали, и большинство знакомых называло менЯ счастливцем.
   ’еперь уже мне трудно сказать, действительно ли
чувствовал себЯ счастливым тот прежний человек, которого Я
стараюсь представить себе; ибо ныне, когда Я, под влиЯнием
пережитого, требую от каждого чувства несравненно более
полного и глубокого содержаниЯ, мне кажетсЯ почти
невозможным судить о тогдашнем моем самочувствии. Ќо Я могу
с уверенностью утверждать, что во всЯком случае не
чувствовал себЯ несчастным: ведь почти все мои желаниЯ, все
мои требованиЯ к жизни удовлетворЯлись. Ћднако как раз то
обстоЯтельство, что Я привык получать от судьбы все, чего
хотел, и вне этого никаких притЯзаний к ней не иметь, мало-
помалу породило некоторое притупление интереса, какую-то
мертвенность в самой жизни. ‚ иные минуты Я испытывал
безотчетную тоску; не то чтобы Я чего-нибудь желал - это
было желание желаний, потребность хотеть сильнее,
необузданнее, упорней, жить горЯчей, может быть даже узнать
страдание.
   џ устранил из своего существованиЯ, посредством чрезмерно
разумной тактики, всЯкое противодействие, и это отсутствие
сопротивлениЯ расслаблЯло мою жизнеспособность. џ замечал,
что желаю все меньше, все слабее, что какое-то оцепенение
овладевает моими чувствами, что Я - пожалуй, будет
правильнее всего так выразитьсЯ - страдаю духовным
бессилием, неспособностью к страстному обладанию жизнью.
‘начала Я стал догадыватьсЯ об этом по мелким признакам. џ
обратил внимание на то, что все реже бываю в театре, в
обществе, что, покупаЯ книги, которые мне хвалили, Я
оставлЯю их в течение целых недель неразрезанными на столе,
что хоть и продолжаю по привычке собирать старинное стекло и
другие древности, но уже не располагаю их в определенном
порЯдке и не радуюсь, как бывало, неожиданной находке, после
долгих поисков, какой-нибудь редкой вещи.
   Ћсознал же Я вполне это медленное и постепенное угасание
своей духовной энергии только благодарЯ одному случаю,
отчетливо сохранившемусЯ в моей памЯти. џ осталсЯ на лето в
‚ене - также под влиЯнием этой странной вЯлости, не
поддававшейсЯ никаким приманкам новизны, и вдруг получил из
одного курорта письмо от женщины, с которой Я уже три года
находилсЯ в свЯзи и в любви к которой был даже искренне
уверен. Ћна взволнованно писала мне на четырнадцати
страницах, что познакомилась там с одним человеком и он стал
длЯ нее всем в жизни, осенью она выйдет за него замуж и наши
отношениЯ должны прекратитьсЯ. Ћна без раскаЯньЯ, больше
того - с радостью вспоминает прожитое со мною времЯ; вступаЯ
в новый брак, хранит памЯть обо мне, как о самом дорогом ее
сердцу в ее прежней жизни, и надеетсЯ, что Я прощу ей это
неожиданное решение. ‚след за этим деловым сообщением
следовали трогательные заклинаниЯ, чтобы Я не очень сердилсЯ
на нее и не слишком страдал от этого внезапного разрыва;
чтобы Я не пыталсЯ насильно удержать ее или сделать
что-нибудь над собой. ‚се стремительнее и пламенней
становились строки письма: она умолЯла менЯ найти утешение
у более достойной женщины и сейчас же ей написать, потому
что она с трепетом думает о том, как Я приму это известие.
€ в виде постскриптума, карандашом, было еще приписано: "Ќе
делай ничего безрассудного, пойми менЯ, прости менЯ".
   —итаЯ это письмо, Я сначала опешил от неожиданности, а
потом, когда Я его перелистал и начал читать вторично, то
ощутил стыд, который быстро превратилсЯ в тайный страх, как
только Я понЯл, почему мне стыдно. €бо ни одно из тех
сильных и вполне понЯтных чувств, которые, естественно,
предвидела моЯ любовница, даже в слабой мере не шевельнулось
во мне. …е сообщение не причинило мне боли, не вызвало во
мне гнева, и уж во всЯком случае ни на мгновенье не пришло
мне на ум какое-либо насилие над нею или над собою; и этот
мой душевный холод был уж слишком странен, чтобы не испугать
менЯ самого. ‚едь от менЯ уходила женщина, несколько лет
бывшаЯ спутницей моей жизни, женщина, чье теплое, гибкое
тело прижималось к моему, чье дыхание в долгие ночи
сливалось с моим, - и ничто во мне не шевельнулось, Я не
возмутилсЯ, не пыталсЯ завоевать ее снова; ничего не
произошло в моей душе из того, чего чистосердечно ожидала от
менЯ эта женщина, как от любого живого человека. ‚ эту
минуту Я впервые по-настоЯщему понЯл, как далеко во мне
подвинулсЯ процесс окостенениЯ: Я скользил по жизни, словно
по быстро текущей зеркальной воде, нигде не задерживаЯсь, не
пускаЯ корней, и очень хорошо знал, что в этом холоде есть
что-то от мертвеца, от трупа - пусть еще без гнилостного
запаха тлениЯ, но это душевное окоченение, эта жуткаЯ,
ледЯнаЯ бесчувственность уже словно предварЯли подлинную,
зримую смерть.
   ‘ тех пор Я начал внимательно наблюдать себЯ и это
странное притупление чувств во мне - так больной следит за
своей болезнью. ‚скоре после этого умер мой друг, и когда Я
шел за его гробом, то напрЯженно прислушивалсЯ к самому
себе: не пробудитсЯ ли во мне скорбь, не причинит ли мне
боль грустнаЯ мысль о том, что Я навеки утратил близкого мне
с детских лет человека? Ќо ничто не шевельнулось во мне, Я
сам себе казалсЯ каким-то стеклЯнным колпаком, сквозь
который все просвечивает, никогда не проникаЯ внутрь, и как
Я ни силилсЯ на похоронах друга, да и при многих подобных
обстоЯтельствах, что-нибудь почувствовать или хоть доводами
рассудка возбудить в себе чувство, Я не слышал отклика в
своей душе. „рузьЯ покидали менЯ, женщины приходили и
уходили - Я ощущал это почти так же, как человек, сидЯщий в
комнате, ощущает дождь, который барабанит в окно. Њежду
мной и окружающим миром была какаЯ-то стеклЯннаЯ преграда, а
разбить ее усилием воли у менЯ не хватало мужества.
   џ вполне отдавал себе отчет в своем состоЯнии, однако это
открытие не вызвало во мне подлинной тревоги, ибо, как Я уже
говорил, Я равнодушно относилсЯ даже к тому, что касалось
менЯ самого. џ уже потерЯл способность испытывать
огорчениЯ. џ довольствовалсЯ тем, что этот духовный изъЯн
так же не заметен длЯ посторонних, как неполноценность
мужчины, котораЯ обнаруживаетсЯ только в интимные мгновениЯ;
и часто, на людЯх, Я нарочно разыгрывал восторженность,
повышенную восприимчивость, чтобы скрыть, до какой степени Я
внутренне безучастен и мертв. ‚нешне Я по-прежнему жил в
свое удовольствие, не знаЯ ни забот, ни препЯтствий, не
сходЯ с однажды избранного пути; недели, месЯцы неприметно
скользили мимо, медленно превращаЯсь в годы. Ћднажды утром
Я увидел в зеркале седую прЯдь у себЯ на виске и понЯл, что
моЯ молодость уже готовитсЯ отойти в прошлое. Ќо то, что
другие называют молодостью, длЯ менЯ давно миновало.
Џоэтому прощатьсЯ с нею было не очень больно; Я ведь и
собственную молодость любил недостаточно. „аже по отношению
ко мне самому мое строптивое сердце молчало.
   €з-за этой внутренней неподвижности дни мои становились
все более однообразными, несмотрЯ на пестроту занЯтий и
мелких происшествий; одинаково тусклые, они следовали друг
за другом, поЯвлЯлись и блекли, как листьЯ на дереве. € так
же обыденно, ничем не выделЯЯсь, без всЯкого
предзнаменованиЯ, началсЯ и тот единственный день, который Я
хочу самому себе описать.
   ‚ тот день, 8 июнЯ 1913 года, Я встал немного позднее
обычного, безотчетно повинуЯсь сохранившемусЯ со школьных
лет ощущению воскресного утра; принЯл ванну, прочел газету,
полистал книги; затем пошел гулЯть, прельстившись теплым
летним солнцем, участливо заглЯдывавшим в мою комнату; как
всегда, прошелсЯ по ѓрабену, где царило обычное праздничное
оживление; любовалсЯ потоком экипажей, обменивалсЯ поклонами
с приЯтелЯми и знакомыми, перекидывалсЯ кое с кем из них
несколькими словами. Џотом отправилсЯ обедать к своим
друзьЯм. џ ни с кем не уславливалсЯ о дальнейшем
времЯпрепровождении, потому что именно по воскресеньЯм Я
любил полностью располагать самим собою, отдаваЯсь на волю
случаЯ или какой- нибудь внезапной прихоти. ‚озвращаЯсь
после обеда по ђингштрассе, Я любовалсЯ красотой залитого
солнцем города, его Ярким летним убранством. ‚се люди
казались веселыми и словно влюбленными в праздничную
пестроту улицы, многое радовало глаз, и прежде всего -
пышный зеленый нарЯд деревьев, росших прЯмо посреди
асфальта. •отЯ Я здесь проходил почти ежедневно, эта
воскреснаЯ сутолока вдруг восхитила менЯ, мне захотелось
зелени, Ярких, сочных красок. џ невольно вспомнил о
Џратере, где в эту пору, когда весна переходит в лето,
густолиственные деревьЯ как исполинские слуги в зеленых
ливреЯх стоЯт по обе стороны главной аллеи, по которой
тЯнетсЯ вереница экипажей, и протЯгивают свои белые цветы
нарЯдной, праздничной толпе. Џривыкнув тотчас же уступать
каждому, даже самому мимолетному, желанию, Я остановил
первый встретившийсЯ мне фиакр и велел кучеру ехать в
Џратер. - Ќа скачки, господин барон? - почтительно сказал
он, как нечто само собой разумеющеесЯ. ’ут только Я
вспомнил, что на этот день назначены традиционные скачки,
предшествующие розыгрышу дерби, на которых бывает все
фешенебельное венское общество. "‘транно, - подумал Я,
садЯсь в фиакр, - еще несколько лет тому назад было бы
просто немыслимо, чтобы Я пропустил такой день, а тем более
забыл о нем". Џо этой забывчивости Я снова, точно раненый,
неосторожным движением разбередивший свою рану, ощутил всю
глубину овладевшего мной равнодушиЯ.
   ѓлавнаЯ аллеЯ была уже довольно пустынна, когда мы
выехали на нее; скачки, должно быть, уже давно начались,
потому что обычного потока пышных выездов не было видно,
только единичные фиакры, под громкий стук копыт, мчались
мимо нас, точно в погоне за невидимой целью. Ључер
обернулсЯ ко мне и спросил, не подогнать ли и ему коней, но
Я сказал, чтобы он не торопилсЯ, - мне было совершенно
безразлично, опоздаю Я или нет. ‘лишком часто бывал Я на
скачках и наблюдал публику на ипподроме, чтобы боЯтьсЯ
опоздать, и в моем ленивом настроении мне больше нравилось
мЯгко покачиватьсЯ в колЯске, ощущать нежный шелест
голубеющего воздуха, словно рокот морЯ на палубе кораблЯ, и
мирно созерцать каштаны в цвету, бросавшие вкрадчиво-теплому
ветру свои лепестки, которые он, играЯ, подхватывал и,
покружив немного, снежинками ронЯл на землю. ЏриЯтно было
покачиватьсЯ, как в люльке, вдыхать весну с закрытыми
глазами, чувствовать, что без малейших усилий с твоей
стороны тебЯ уносит куда-то; в сущности Я был недоволен,
когда фиакр подъехал к воротам в ”ройденау. џ охотно
повернул бы обратно, чтобы еще насладитьсЯ Ясным, теплым
днем раннего лета. Ќо уже было поздно - фиакр остановилсЯ
перед ипподромом.
   ѓлухой гул нессЯ мае навстречу. ‘ловно море бушевало за
ступенчатыми трибунами, где шумела, скрытаЯ от моих глаз,
возбужденнаЯ толпа, и мне невольно припомнилось, как в
Ћстенде, когда узкими проулками идешь из города на плЯж,
тебЯ уже обдает резким соленым ветром и слышитсЯ глухой рев
еще прежде, чем взору открываетсЯ пенистый серый простор, по
которому ходЯт гремЯщие валы. Ћчередной заезд, видимо,
началсЯ, но между мною и кругом, по которому скакали теперь
лошади, теснилась пестраЯ, гудЯщаЯ, словно потрЯсаемаЯ
бурей, толпа игроков и зрителей; сам Я не видел дорожки, но
все перипетии скачки отражались на поведении окружающих, и Я
мог свободно следить за ней. ‹ошади, очевидно, давно были
пущены и уже вытЯнулись в рЯд, две-три вырвались вперед и
боролись за лидирующее место, потому что из толпы, остро
переживавшей незримое длЯ менЯ состЯзание, уже неслись крики
и ободрЯющие возгласы. ‚се взглЯды были устремлены в одну
точку, и Я понЯл, что скачка достигла поворота; толпа словно
обратилась в одну-единственную вытЯнутую шею, и тысЯчи
отдельных звуков, вырываЯсь, казалось, из одной-единственной
гортани, сливались в ревущий, клокочущий прибой. € этот
прибой вздымалсЯ выше и выше, он уже заполнил все
пространство, вплоть до безмЯтежного синего неба. џ
вглЯделсЯ в несколько ближайших лиц. Ћни были искажены как
бы внутренней судорогой, горЯщие глаза выпучены, губы
прикушены, подбородок алчно выставлен вперед, ноздри
раздуты, точно у лошади. € смешно и жутко было мне,
трезвому, смотреть на этих не владеющих собой, пьЯных от
азарта людей. ђЯдом со мною стоЯл на стуле мужчина,
щегольски одетый и, вероЯтно, приЯтной наружности; теперь
же, одержимый незримым дьЯволом, он неистовствовал,
размахивал тростью, словно кого-то подхлестываЯ, и
безотчетно подражал движениЯм жокеЯ, подгонЯющего скачущую
лошадь, что длЯ стороннего наблюдателЯ было невыразимо
комично; точно упираЯсь в стремена, он непрестанно
переступал с каблука на носок, правой рукой беспрерывно
рассекал воздух, работаЯ тростью, словно хлыстом, левой
судорожно сжимал афишу. ’аких белых афиш кругом мелькало
множество. Љак брызги пены взлетали они над этим Яростно
бурлЯщим человеческим морем. ’еперь, по-видимому, несколько
лошадей шли на кривой почти голова в голову, потому что
сразу многоголосый рев раздробилсЯ на два, три, четыре
имени, которые, как боевой клич, выкрикивали отдельные
группы, и исступленные вопли служили, казалось, отдушинами
длЯ их горЯчечного бреда.
   џ стоЯл среди этих бесноватых невозмутимый, как скала
среди волн океана, и отчетливо помню, что испытывал в ту
минуту. ЊенЯ смешили нелепые телодвижениЯ, перекошенные
лица, и Я с презрительной иронией поглЯдывал на столь
плебейскую несдержанность, но вместе с тем - и Я лишь нехотЯ
признавалсЯ себе в этом - Я слегка завидовал такому
возбуждению, такой одержимости, жизненной силе, таившейсЯ в
этом бешеном азарте. —то могло бы случитьсЯ, чтоб до такой
степени взволновать менЯ, думал Я, привести в такое
исступление, чтобы Я весь горел как в огне, а из горла
против воли вырывались дикие крики? џ не представлЯл себе
такой денежной суммы, которой бы Я так пламенно жаждал
обладать, или женщины, к которой Я так страстно воспылал бы.
Ќе было ничего, ничего, что могло бы разжечь менЯ! Џеред
дулом внезапно направленного на менЯ пистолета сердце мое,
за миг до смерти, не колотилось бы так бешено, как
колотились вокруг менЯ, из-за горсточки золота, сердца
десЯтка тысЯч людей.
   Ќо, видимо, одна из лошадей уже подходила к финишу,
потому что над толпой вдруг взвилось одно имЯ, повторЯемое
тысЯчью голосов, и этот слитный пронзительный крик
становилсЯ все громче, пока сразу не оборвалсЯ - словно
лопнула слишком сильно натЯнутаЯ струна. ‡аиграл оркестр,
толпа поредела. ‡аезд был окончен, исход борьбы решилсЯ,
волнение улеглось, оставив после себЯ легкую зыбь. ’олпа,
только что ЯвлЯвшаЯ собой единый плотно сбитый ком страстей,
раскололась на множество гулЯющих, смеющихсЯ, беседующих
людей. €з-за масок безумиЯ снова показались спокойные лица;
сплошнаЯ расплавленнаЯ масса, в которую на несколько
мгновений превратил всех этих людей игорный азарт, уже опЯть
начала расслаиватьсЯ; люди расходились или собирались
группами соответственно своему общественному положению; были
здесь знакомые между собой, которые обменивались поклонами,
были и чужие, с холодной учтивостью посматривающие друг на
друга. †енщины ревниво оглЯдывали нарЯды своих соперниц,
мужчины бросали на них нежные взоры; то праздное
любопытство, которое составлЯет по существу главное занЯтие
светских людей, было пущено в ход; разыскивали друзей,
приЯтелей, проверЯли, все ли в сборе, кто как одет. …два
очнувшись от опьЯнениЯ, все эти люди уже и сами не знали,
зачем они пришли - ради скачек или ради перерывов между
скачками.
   џ лениво расхаживал в этой праздной толпе, -
раскланивалсЯ, отвечал на поклоны, с удовольствием вдыхал
столь привычный запах духов и аромат изЯщества, которым
веЯло от этого пестрого людского калейдоскопа; но еще
приЯтнее был легкий ветерок, долетавший с согретых летним
солнцем лужаек и рощ, ласково игравший белой кисеей женских
платьев. Ќесколько раз знакомые пытались заговорить со
мною, „иана, известнаЯ своей красотой актриса, приветливо
кивнула мне, приглашаЯ в свою ложу, но Я ни к кому не
подходил. Њне не хотелось разговаривать с этими людьми, мне
было скучно видеть в них, точно в зеркале, самого себЯ;
только зрелище прельщало менЯ, только возбуждение, царившее
в толпе (ибо чужое возбуждение длЯ равнодушного человека
самое увлекательное зрелище). Љогда мне встречались
красивые женщины, Я дерзко, но очень хладнокровно смотрел на
их бюст, полуприкрытый прозрачным газом, и про себЯ
забавлЯлсЯ их смущением, в котором было столько же
стыдливости, сколько удовлетворенного тщеславиЯ. џ не
испытывал никакого волнениЯ, мне просто нравилась эта игра,
нравилось вызывать у них нескромные мысли, раздевать их
взглЯдом и подмечать в их глазах ответный огонек; Я, как
всЯкий равнодушный человек, черпал подлинное наслаждение не
в собственной страсти, а в смЯтении чувств, вызванном мною.
’олько теплое дуновение, которым обдает нашу чувственность
присутствие женщины, любил Я ощущать, а не подлинный жар;
мне нужен был не пламень, а созерцание его. ’ак Я
прогуливалсЯ и сейчас, ловил женские взглЯды, легко отражаЯ
их, словно мЯчики, ласкал, не прикасаЯсь, упивалсЯ, не
ощущаЯ, лишь слегка разгорЯченный привычной игрой.
   Ќо и это мне скоро наскучило. ‚се те же люди попадались
навстречу, Я знал уже наизусть их лица и движениЯ.
Џоблизости оказалсЯ свободный стул. џ уселсЯ. ‚округ менЯ
опЯть началась сутолока, люди толпились, бежали, натыкались
друг на друга; очевидно, предстоЯл новый заезд. џ не
двинулсЯ с места и, откинувшись на спинку, задумчиво следил
за струйкой дыма, белыми завитками поднимавшейсЯ к небу от
моей папиросы и таЯвшей, как крохотное облачко в весенней
лазури.
   € тут началось то необычайное и неповторимое, что и
теперь направлЯет мою жизнь. џ могу совершенно точно
указать времЯ, потому что случайно в ту минуту посмотрел на
часы. Ѓыло три минуты четвертого, а день - 8 июнЯ 1913
года. €так, с папиросой в руке Я смотрел на белый
циферблат, совершенно уйдЯ в это ребЯчливое и бессмысленное
созерцание, как вдруг услышал за спиной женский смех;
женщина смеЯлась громко, тем возбужденным, резким смехом,
который мне нравитсЯ у женщин, тем смехом, который внезапно
вырываетсЯ у них в угаре любовной страсти. џ уже хотел было
повернуть голову, чтобы взглЯнуть на женщину, так дерзко и
вызывающе вторгшуюсЯ в мои беспечные мечтаниЯ, словно
ослепительно белый камень, брошенный в заросший тиной пруд,
но удержалсЯ. Ћстановило менЯ нередко уже овладевавшее мною
странное желание позабавитьсЯ безобидной игрой - проделать
маленький психологический опыт. Њне захотелось дать волю
своему воображению и, не глЯдЯ на нее, представить себе эту
женщину - ее лицо, рот, шею, затылок, грудь, - словом,
воплотить ее смех в живой, реальный, законченный образ.
   Ћна, очевидно, стоЯла теперь вплотную за моей спиной.
‘мех сменилсЯ болтовней. џ напрЯженно прислушивалсЯ. Ћна
говорила с легким венгерским акцентом, очень быстро и живо,
растЯгиваЯ гласные, точно пела. џ забавлЯлсЯ тем, что
присочинЯл к ее говору весь облик, и старалсЯ вообразить
себе как можно больше подробностей. џ придал ей темные
волосы, темные глаза, большой чувственный рот, белоснежные
крепкие зубы, тонкий нос с подвижными широкими ноздрЯми. Љ
левой щеке Я приклеил мушку, в руку вложил стек, которым
она, смеЯсь, похлопывала себЯ по ноге. Ђ она все говорила.
€ каждое слово прибавлЯло новую черту к молниеносно
возникшему в моей фантазии образу: узкие девические плечи,
темно-зеленое платье с наискосок приколотой бриллиантовой
прЯжкой, светлаЯ шлЯпа с белым эспри. ‚се Яснее становилась
картина, и мне уже казалось, что эта чужаЯ женщина, стоЯвшаЯ
позади менЯ, отражаетсЯ в моих зрачках, как на
фотографической пластинке. Ќо Я не обернулсЯ, мне хотелось
продолжить игру, какое-то запретное очарование таилось длЯ
менЯ в этом смелом полете фантазии; Я закрыл глаза, ничуть
не сомневаЯсь, что, когда Я открою их и, наконец, обернусь,
воображаемый образ в точности совпадет с реальным.
   ’ут она вышла вперед. џ невольно открыл глаза - и
рассердилсЯ. џ ровно ничего не угадал: все было иначе;
мало того - словно нарочно, она оказалась полной
противоположностью тому, что Я насочинЯл. Ћна была не в
зеленом, а в белом платье, не стройнаЯ, а полнаЯ, с пышными
бедрами, на пухлой щеке не видно было мушки, на рыжеватых, а
не черных волосах сидел шлемообразный ток. Ќи одна из моих
примет не соответствовала ее облику; но женщина была
красива, вызывающе красива, хотЯ Я, уЯзвленный в своем
тщеславии психолога, не желал этого признавать. Џочти
враждебно взглЯнул Я на нее; но даже в самом сопротивлении Я
ощущал чувственное обаЯние, исходившее от этой женщины,
призывную животную страстность ее упругого полного тела.
Ћна уже снова громко смеЯлась, показываЯ белые ровные зубы,
и несомненно этот откровенно дразнЯщий смех вполне
гармонировал с ее пышной красотой; все в ней было Ярко и
вызывающе - высокаЯ грудь, выставленный вперед подбородок,
когда она смеЯлась, острый взглЯд, нос с горбинкой, рука,
крепко опирающаЯсЯ на зонтик. ‡десь было женское начало,
первобытнаЯ сила, искусное, настойчивое прельщение -
воплощенный соблазн.
   ђЯдом с ней стоЯл изЯщный, немного потасканный офицер и
что-то с увлечением говорил ей. Ћна слушала, улыбалась,
смеЯлась, отвечала, но все это только мимоходом, потому что
ноздри ее беспокойно вздрагивали и глаза зорко поглЯдывали
по сторонам; она вбирала в себЯ знаки вниманиЯ, улыбки,
взоры всех и каждого из проходивших мимо мужчин. ‚зглЯд ее
все времЯ блуждал - то по трибунам, где она вдруг
обнаруживала знакомое лицо и радостно отвечала на поклон, то
влево, то вправо, между тем как она по-прежнему с тщеславной
улыбкой слушала офицера. ’олько Я, заслоненный ее
спутником, оставалсЯ вне полЯ ее зрениЯ. ќто злило менЯ. џ
поднЯлсЯ - она менЯ не видела. џ подошел поближе - она
опЯть смотрела на трибуны. ’огда Я решительно стал перед
нею, поклонилсЯ ее спутнику и предложил ей стул. Ћна
удивленно взглЯнула на менЯ, глаза задорно блеснули, губы
изогнулись в приветливой улыбке. Ћднако поблагодарила она
менЯ сдержанно и хоть и взЯла стул, но не села. Ћна мЯгко
оперлась полной, обнаженной до локтЯ рукой на спинку, принЯв
позу, выгодно подчеркивающую ее пышные формы.
   „осада, вызваннаЯ моим неудачным психологическим опытом,
рассеЯлась, менЯ занимала только игра с этой женщиной. џ
немного отступил к стене трибуны, откуда мог свободно и все
же незаметно длЯ других смотреть на нее, оперсЯ на свою
трость и стал искать ее взглЯда. Ћна это заметила, слегка
повернулась в сторону моего наблюдательного поста, но все же
так, что это движение казалось совершенно случайным, не
избегала моего взглЯда, даже иногда отвечала на него, не
подаваЯ, однако, надежд. ѓлаза ее по-прежнему блуждали, ни
на чем не задерживаЯсь. ’олько ли при встрече с моими в них
вспыхивала улыбка, или она дарила ее каждому - этого Я никак
не мог решить, и именно эта неопределенность злила менЯ.
Љогда взглЯд ее словно луч светового сигнала падал на менЯ,
он казалсЯ полным обещаниЯ, но тем же холодным блеском он
без разбора отражал все устремленные на нее взоры; этой
игрой она Явно только тешила свое тщеславие и притом ни на
минуту не прерывала кокетливой болтовни с офицером,
притворЯЯсь чрезвычайно заинтересованной. —то-то неслыханно
дерзкое было в ее поведении - виртуозность кокетства или
бьющаЯ через край чувственность. Ќевольно Я приблизилсЯ на
шаг: ее невозмутимаЯ наглость передалась и мне. џ уже не
глЯдел ей в глаза, а со знанием дела рассматривал ее с
головы до ног, взглЯдом срывал с нее одежду и мысленно видел
ее обнаженной. Ћна следила за моим взглЯдом, нисколько не
оскорбленнаЯ, улыбалась углами рта своему собеседнику, но в
этой понимающей усмешке Я прочел одобрение. Ђ когда Я стал
смотреть на ее маленькую изЯщную ступню, выглЯдывавшую
из-под белого платьЯ, она скользнула взглЯдом по своему
платью и, немного помедлив, как бы случайно поставила ногу
на нижнюю перекладину стула, так что Я сквозь ажурную юбку
видел чулки до колен, и в то же времЯ на ее улыбающемсЯ
лице, обращенном к спутнику, поЯвилось выражение
насмешливого лукавства. Ћчевидно, она заигрывала со мной
так же бесстрастно, как Я с ней, и Я со злобой должен был
признать, что она в совершенстве владеет техникой этой
рискованной игры; ибо, как бы невзначай разжигаЯ мое
любопытство, она в то же времЯ внимательно слушала
нашептывание своего спутника, но делала и то и другое с
полным равнодушием. ЊенЯ это возмущало, потому что это
холодное, злостно- расчетливое кокетство было мне ненавистно
в других, так как Я чувствовал его столь
кровосмесительно-близкое родство с моею собственной
бесчувственностью. Ќо все же Я загорелсЯ, быть может в
большей мере от ненависти, чем от влечениЯ к этой женщине.
џ подошел к ней и нагло посмотрел ей прЯмо в глаза. "џ хочу
тебЯ, красивое животное", - недвусмысленно говорил мой
взглЯд, и, вероЯтно, губы мои невольно шевельнулись, потому
что она улыбнулась чуть презрительной улыбкой и,
отвернувшись, оправила платье. € тут же ее черные глаза
опЯть оживленно забегали по сторонам. Ѓыло совершенно Ясно,
что она так же холодна, как и Я, что она достойный менЯ
партнер и что каждый из нас играет пылом другого, который,
тоже всего лишь бутафорский огонь, однако радует глаз и
помогает убить времЯ.
   Ќо вдруг оживление исчезло с ее лица, блеск в глазах
погас, досадливаЯ складка легла около только что
улыбавшегосЯ рта. џ проследил за ее взглЯдом: невысокого
роста толстый господин, в мешковатом костюме, торопливо шел
к ней, вытираЯ на ходу вспотевшее лицо. €з-под шлЯпы,
второпЯх надетой набекрень, видна была сбоку большаЯ плешь
(Я невольно подумал, что под шлЯпой его лысина, должно быть,
усеЯна крупными каплЯми пота, и почувствовал отвращение к
этому человеку). …го унизанные перстнЯми пальцы сжимали
целую пачку билетов, и, отдуваЯсь от волнениЯ, он тотчас же,
не взглЯнув на жену, громко заговорил по-венгерски с
офицером. џ сразу угадал в нем страстного любителЯ конного
спорта; вероЯтно, это был какой-нибудь крупный барышник, длЯ
которого весь смысл жизни заключалсЯ в тотализаторе. …го
жена, видимо, сделала ему замечание (его присутствие Явно
стеснЯло ее, и она утратила свою дерзкую самоуверенность),
ибо он поправил шлЯпу, потом добродушно рассмеЯлсЯ и
покровительственно похлопал ее по плечу. Ћна гневно
вздернула брови, негодуЯ на такую супружескую
бесцеремонность, коробившую ее в присутствии офицера, а быть
может, еще больше в моем. Ћн как будто извинилсЯ, сказал
опЯть по-венгерски несколько слов офицеру, на что тот
ответил, любезно осклабЯсь, а потом нежно и несколько робко
взЯл жену под руку. џ понимал, что она стыдитсЯ своего
мужа, и наслаждалсЯ ее унижением со смешанным чувством
насмешки и брезгливости. Ќо она уже опЯть овладела собой и,
мЯгко опершись на его руку, бросила иронический взглЯд в мою
сторону, как бы говорЯ: "‚идишь, вот кому Я принадлежу, а
не тебе". Њне было и досадно и противно. Ѓольше всего мне
хотелось повернутьсЯ к ней спиной и уйти, чтобы показать ей,
что супруга столь вульгарного толстЯка не может менЯ
интересовать. Ќо соблазн был слишком велик. џ осталсЯ.
   ‚ эту минуту послышалсЯ пронзительный сигнал старта, и
сразу всЯ болтающаЯ, лениво прогуливающаЯсЯ разрозненнаЯ
толпа всколыхнулась и опЯть в едином порыве хлынула к
барьеру. Ћна чуть было не увлекла менЯ за собой, но Я
непременно хотел как раз в общей суматохе оказатьсЯ поближе
к этой женщине, в надежде, что представитсЯ случай длЯ
решающего взглЯда, жеста, какой-нибудь смелой выходки, какой
именно - Я еще и сам не знал, и поэтому Я упорно
проталкивалсЯ к ней. …е супруг тоже с ожесточением
протискивалсЯ вперед, видимо стремЯсь захватить место
получше, подле трибуны, и мы вдруг, под напором толпы, так
сильно столкнулись друг с другом, что у него упала шлЯпа и
засунутые за ее ленту билеты разлетелись во все стороны,
словно красные, синие, желтые и белые мотыльки. Ћн сердито
посмотрел на менЯ. џ уже хотел извинитьсЯ, но какое-то злое
побуждение зажало мне рот; мало того, Я глЯдел на него
холодно, даже с дерзким, оскорбительным вызовом. ‚зглЯд его
на секунду вспыхнул от едва подавлЯемой Ярости, но тут же
малодушно погас перед моим. ‘ безответной, почти
трогательной робостью он поглЯдел мне в лицо, потом
отвернулсЯ, вспомнил про свои билеты, поднЯл шлЯпу и начал
собирать их.
   …го жена, выпустив руку мужа, с нескрываемой злобой, всЯ
краснаЯ от волнениЯ, сверкнула на менЯ глазами, а Я
внутренне ликовал, видЯ, что ей страстно хочетсЯ побить
менЯ. Ќо Я продолжал безучастно стоЯть на том же месте и с
небрежной улыбкой наблюдал, как толстЯк, крЯхтЯ и задыхаЯсь,
у самых моих ног подбирал с земли билеты. Љогда он
нагибалсЯ, воротник отставал от шеи, как перьЯ у
нахохлившейсЯ курицы, толстаЯ складка жира вздувалась на
красном затылке. Ќевольно Я представил себе эту тушу в
супружеских объЯтьЯх, мне стало противно и смешно, и Я, уже
не таЯсь, с ухмылкой посмотрел в ее искаженное гневом лицо.
’еперь она была очень бледна и едва владела собою, -
наконец-то Я вырвал у нее искреннее, подлинное чувство,
ненависть, необузданный гнев! џ с удовольствием продлил бы
эту нелепую сцену до бесконечности, с холодным злорадством
следЯ за тем, как мучаетсЯ толстЯк, подбираЯ билеты один за
другие. Љакой-то проказливый бесенок сидел у менЯ в горле,
все времЯ хихикавший и едва удерживавшийсЯ от смеха, - мне
очень хотелось громко расхохотатьсЯ или потыкать тростью
ползающего у моих ног толстенького человечка; Я даже не
припомню, чтобы мною когда-нибудь владела такаЯ неудержимаЯ
злоба, как в ту минуту полного торжества над этой дерзкой,
самоуверенной женщиной.
   Ќо вот беднЯга собрал, наконец, все свои билеты, кроме
одного, синего, который отлетел подальше и лежал у самой
моей ноги. Ћн, отдаваЯсь, поворачивалсЯ во все стороны, ища
его своими близорукими глазами, пенсне съехало на самый
кончик покрытого капельками пота носа, и Я коварно
воспользовалсЯ этой секундой, чтобы продлить его смешившие
менЯ поиски с озорством расшалившегосЯ школьника Я быстро
выставил ногу и прикрыл синюю карточку: теперь, вопреки
всем усилиЯм, он не нашел бы ее, и Я мог заставить его
искать, сколько мне заблагорассудитсЯ. € он искал, искал
неутомимо, посапываЯ, пересчитываЯ вновь и вновь
разноцветные карточки; Ясно было, что одной - моей - не
хватает, и когда среди все сгущавшейсЯ толпы он хотел опЯть
принЯтьсЯ за поиски, его жена, котораЯ, кусаЯ губы, упорно
отворачивалась от моих насмешливых взглЯдов, не выдержала и
дала волю своему гневу. - ‹айош! - властно крикнула она, и
он встрепенулсЯ, как лошадь при звуке трубы, еще раз поискал
глазами на земле - мне даже стало щекотно от спрЯтанного под
подошвой билета и Я с трудом подавил смех, - потом смиренно
повернулсЯ к жене, и та, с подчеркнутой поспешностью,
повлекла его прочь от менЯ в самую гущу людского водоворота.
   џ осталсЯ на месте, не испытываЯ ни малейшей охоты
следовать за ними. ќпизод был длЯ менЯ закончен, комическаЯ
развЯзка заглушила мимолетное желание, от увлечениЯ игрой не
осталось ровно ничего, кроме приЯтного ощущениЯ сытости Я
утолил свою внезапно прорвавшуюсЯ злобу и чрезвычайно
гордилсЯ тем, что моЯ проделка удалась. ‚переди уже была
давка, возбужденнаЯ толпа, словно мутный вспененный вал,
хлынула к барьеру, - но Я даже не смотрел в ту сторону, мне
уже становилось скучно, и Я раздумывал над тем, прогулЯтьсЯ
ли по соседнему парку, или поехать домой. Ќо едва лишь Я
сделал шаг, как заметил синий билет, валЯвшийсЯ на земле. џ
поднЯл его и небрежно вертел в руках, не знаЯ, куда ею
девать. “ менЯ мелькнула было мысль возвратить его ‹айошу,
что послужило бы превосходным предлогом длЯ знакомства с его
женой; но она нисколько уже менЯ не занимала, а интерес,
который возбудило во мне это маленькое приключение, давно
сменилсЯ моим обычным равнодушием. Ѓольшего, чем такой
немой поединок, обмен откровенными взглЯдами, Я не требовал
от супруги ‹айоша, - Я потешилсЯ этой игрой, и теперь
осталось только легкое любопытство, приЯтное отдохновение.
   ‘