
участиЯ  -  он  не ответил.  џ  засыпал Љондора  письмами  с  объЯснениЯми и
оправданиЯми, он не ответил. џ ни строчки не получил ни  от товарищей, ни от
отца - на самом  деле, конечно, потому, что в это критическое  времЯ  он был
перегружен работой в министерстве. Ќо мне это единодушное молчание  казалось
заговором осуждениЯ. ‚се сильнее овладевала мной безумнаЯ мысль: все осудили
менЯ так же, как Я сам осудил себЯ, и считают менЯ убийцей, потому что Я сам
считал себЯ таковым. ‚ то времЯ, когда всЯ  страна была взбудоражена,  когда
по всей …вропе гудели провода, передаваЯ страшные известиЯ,  когда  шатались
биржи,  мобилизовывались   армии,  а  наиболее  осторожные  уже  упаковывали
чемоданы, -  в то времЯ Я думал только  о своем предательстве, о своей вине.
Ћтправка на фронт означала длЯ менЯ освобождение, война, погубившаЯ миллионы
невинных, спасла менЯ, виновного, от отчаЯниЯ (не подумайте, что Я восхвалЯю
ее).
     џ терпеть не могу громких слов.  Џоэтому Я не говорю, что искал смерти.
џ говорю лишь, что не боЯлсЯ ее  или, по  крайней  мере,  боЯлсЯ меньше, чем
большинство других. € возвращение в тыл, где были люди, знавшие о моей вине,
страшило менЯ больше, чем все ужасы войны - да и куда мне было возвращатьсЯ,
кому Я был  нужен,  кто еще любил  менЯ, длЯ кого, длЯ  чего мне было  жить?
Џоскольку быть храбрым означает не что  иное, как не  испытывать страха, - в
этом нет ничего возвышенного, Я не  солгу, если скажу, что действительно был
храбрым  в  бою,  так как даже то, чего самые мужественные из моих товарищей
боЯлись больше смерти - быть искалеченным, стать обрубком, - не пугало менЯ.
Ќаверное,  если  бы  Я сам  оказалсЯ беспомощным  калекой, предметом  чужого
состраданиЯ,  Я воспринЯл  бы  это  как  заслуженную кару, как  справедливое
возмездие за  то,  что мое собственное сострадание было слишком  трусливым и
бессильным. …сли смерть не настигла менЯ, это  не моЯ заслуга; десЯтки раз Я
шел ей навстречу, с холодным равнодушием ‘мотрел ей  в глаза. Љогда вызывали
добровольцев на особо опасное дело, Я был в числе  первых. Љогда приходилось
жарко,  Я  чувствовал себЯ  хорошо.  Ћправившись после  первого  ранениЯ,  Я
попросил перевести  менЯ в пулеметную роту, потом  в летную  часть; кажетсЯ,
мне действительно удалось там кое-чего добитьсЯ на наших "гробах". Ќо всЯкий
раз, когда  в приказе слово "храбрость" упоминалось рЯдом с моей фамилией, Я
чувствовал себЯ обманщиком. Ђ если кто-нибудь слишком пристально вглЯдывалсЯ
в мои ордена и медали, Я поскорее отворачивалсЯ.
     Љогда  эти  четыре  бесконечных  года   остались  позади,  Я,  к  моему
удивлению, обнаружил,  что,  несмотрЯ ни  на что,  могу  жить в том, прежнем
мире.  €бо  мы, возвратившиесЯ  из ада, ко  всему  подходили теперь  с новой
меркой.  Ћдно дело - иметь на своей совести смерть человека в мирное времЯ и
совсем другое - если ты прошел через мировую бойню. ‚ этом огромном кровавом
болоте моЯ  личнаЯ вина целиком растворилась во всеобщей  вине;  ведь Я сам,
своими руками установил пулемет, который в бою  под ‹имановой начисто скосил
первую  волну  атакующей  русской  пехоты.  Џотом  Я  сам  видел  в  бинокль
остекленевшие  глаза убитых мною  людей, смотрел на раненых,  которые часами
стонали, повиснув на колючей проволоке, пока не погибали в муках. Џод ѓерцем
Я  сбил самолет, он  три раза  перевернулсЯ  в  воздухе, потом  среди камней
взметнулсЯ столб пламени, и мы своими руками  обыскивали обугливающиесЯ, еще
дымЯщие трупы. ’ысЯчи и тысЯчи людей, шагавших со мной в одном строю, делали
одно и  то  же: убивали - карабином, штыком, огнеметом, пулеметом  и  просто
кулаком,  - все  мое  поколение, сотни тысЯч,  миллионы во ”ранции,  ђоссии,
ѓермании. Љакое значение имело одно убийство, одна личнаЯ вина в сравнении с
тысЯчами убийств,  с мировой войной, с  массовым разрушением  и уничтожением
человеческих жизней, самым чудовищным из всех, какие знала историЯ?
     €  еще  одно:  в  этом вернувшемсЯ  мире  мне  уже  не угрожал  ни один
свидетель  моего преступлениЯ. Ќикто  не мог обвинить в  давнишнем трусливом
поступке  человека, отмеченного высшей  наградой  за храбрость, никто не мог
упрекнуть менЯ за мою  роковую слабость.  Љекешфальва ненадолго пережил свою
дочь;  €лона, ставшаЯ женой нотариуса, жила  в какой-то югославской деревне,
полковник Ѓубенчич застрелилсЯ  на ‘аве; мои товарищи или погибли, или давно
позабыли ничтожный  эпизод - ведь за эти четыре  апокалипсических  года все,
что было  "прежде", стало таким же никчемным и недействительным, как  старые
деньги. Ќикто не  мог обвинить менЯ, никто не мог менЯ осудить; Я чувствовал
себЯ, как убийца,  который  только что закопал труп своей  жертвы  в лесу, и
вдруг  выпадает снег, белый, густой, тЯжелый; он знает, что это покрывало на
много  месЯцев скроет его преступление, а потом всЯкий след затерЯетсЯ.  € Я
набралсЯ мужества и стал жить. ’ак как никто не напоминал мне о моей вине, Я
и сам забыл о ней. ‘ердце умеет забывать легко и быстро, если хочет забыть.
     Ћдин лишь раз прошлое  напомнило  о себе.  џ сидел  в  партере  венской
Ћперы,  у прохода в последнем рЯду; мне хотелось еще  раз  послушать "ЋрфеЯ"
ѓлюка,  чьЯ затаеннаЯ, чистаЯ грусть волнует менЯ больше,  чем  любаЯ другаЯ
музыка.  ’олько  что кончилась увертюра,  во времЯ короткой паузы  в зале не
включали  свет,  но опоздавшие  могли занЯть свои места. Љ  моему  рЯду тоже
подошли две тени: мужчина и женщина.
     "ђазрешите", -  вежливо наклонилсЯ ко мне  мужчина. Ќе глЯдЯ на него, Я
встал, чтобы  пропустить.  Ќо,  вместо  того чтобы  сесть в свободное кресло
рЯдом со мной, он сначала пропустил вперед свою спутницу,  бережно и ласково
поддерживаЯ  и  направлЯЯ  ее; он  не только  заботливо провел  ее по узкому
проходу, но и предупредительно придерживал сиденье, пока она не опустилась в
кресло.  ’акаЯ  заботливость была слишком  необычной, чтобы не  привлечь мое
внимание. "Ђх, это  слепаЯ",  - подумал Я и  взглЯнул  на  нее  с  невольным
сочувствием.  Ќо  тут полный господин сел рЯдом со мной, и Я вздрогнул:  это
был Љондор!  …динственный  человек,  который знал все, всю подноготную моего
преступлениЯ, сидел так близко от менЯ,  что Я слышал  его дыхание. —еловек,
чье  сострадание было  не убийственной  слабостью, как  мое, а  спасительной
силой   и  самопожертвованием,  -  единственный,  кто   мог   осудить  менЯ,
единственный, перед кем мне  было стыдно!  Љак  только  в антракте  вспыхнут
люстры, он тотчас менЯ увидит.
     ЊенЯ охватила дрожь,  и Я  торопливо заслонил лицо рукой, чтобы  он  не
узнал менЯ.  џ больше не слышал ни одного такта любимой музыки:  удары моего
сердца заглушали ее. Ѓлизость этого человека, который один в целом мире знал
обо мне правду, была невыносима длЯ менЯ. ‘ловно сидЯ  в темноте голый среди
этих хорошо одетых  людей, Я с ужасом ждал, что вот-вот загоритсЯ свет и мой
позор станет Явным. € когда после первого акта  начал опускатьсЯ занавес, Я,
наклонив голову, быстро покинул зал, - вероЯтно,  Љондор не успел разглЯдеть
менЯ в полумраке. Ќо с той  минуты Я окончательно убедилсЯ, что никакаЯ вина
не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть.

     1939