чуЯв  неладное,   он
спрашивает:
     - Џозвольте узнать... из какого вы номера?
     ’еперь  Љристина  догадываетсЯ,  в  чем  дело.  Џортье   принЯл  ее  за
мошенницу,  что  ж, он,  пожалуй,  прав,  разве она  не  такаЯ?  Ќо  она  не
обижаетсЯ,  напротив, даже  испытывает  какое-то горькое  удовлетворение  от
того, что ее, гонимую, еще подхлестывают, ее, униженную, еще оскорблЯют. —ем
больше неприЯтностей, чем больше огорчений - тем лучше!
     ‘овершенно спокойно она отвечает:
     - џ Љристина •офленер. ‘нимала номер  двести восемьдесЯт  шесть за счет
моего дЯди, ќнтони ван Ѓоолена, номер двести восемьдесЯт один.
     - Њинуточку, пожалуйста.
     Џортье освобождает проход, однако не спускает глаз с подозреваемой (она
это чувствует), чтоб та не удрала, пока он листает книгу записей. Ќеожиданно
его тон менЯетсЯ; следует поспешный поклон и - очень вежливо:
     - Ћ, милостиваЯ  барышнЯ, прошу  прощениЯ, теперь вижу, дневной портье,
оказываетсЯ, был уведомлен об отъезде... Я только потому подумал, что вы так
рано... и... барышнЯ  не понесет же чемодан сама, машина доставит его вам за
двадцать минут до отправки поезда. Ђ сейчас пройдите, пожалуйста в столовую,
барышне вполне хватит времени, чтобы позавтракать.
     - Ќет, мне больше ничего не надо. Џрощайте!
     Ћна  выходит,  не  оглЯдываЯсь на  удивленного портье,  который,  качаЯ
головой, возвращаетсЯ за свою конторку.
     "Њне больше ничего не надо". Ћна почувствовала себЯ лучше от этих слов.
Ќичего и ни от кого. ‘ чемоданом в одной руке, с зонтиком в другой, устремив
напрЯженный  взглЯд  на  дорогу,  она  идет  на станцию.  ѓоры уже освещены,
беспокойно   толпЯтсЯ  облака,  вот-вот   покажетсЯ  синева,   божественнаЯ,
несказанно любимаЯ  энгадинскаЯ  лазурь,  но Љристина,  сгорбившись,  упрЯмо
смотрит  на  дорогу: ничего больше не  видеть,  ни от кого больше  не  брать
милостей, даже  от бога. Ќи на  что больше не заглЯдыватьсЯ,  не  напоминать
себе, что  отныне и навеки  эти горы  предназначены  длЯ других;  спортивные
площадки, игры,  отели  с  их сверкающими комнатами, грохот  лавин и дыхание
лесов  -  все  длЯ  других  и  ничего  длЯ  нее,  никогда  больше,  никогда!
Ћтвернувшись,  она  проходит  мимо  теннисных кортов, где  -  она знает -  и
сегоднЯ  будут  состЯзатьсЯ   в  ловкости  другие  -  легкие,  загорелые,  в
Ярко-белых спортивных костюмах;  идет мимо еще закрытых магазинов с тысЯчами
сокровищ (длЯ других, длЯ других!), мимо отелей, рынков и кондитерских, идет
в  своем дешевом пальто, со старым зонтиком,  к поезду. Џрочь, прочь. ’олько
бы ничего больше не видеть, только бы ни о чем больше не вспоминать.
     Ќа  станции  она прЯчетсЯ  в  зале ожиданиЯ  третьего класса; здесь,  в
вечном  третьем классе,  одинаковом по всему  миру, с деревЯнными скамьЯми и
убогим  однообразием,  она  чувствует  себЯ  уже  наполовину  дома и,  когда
подъезжает поезд,  торопливо  выходит: никто  не должен ее здесь видеть,  не
должен  узнать.  Ќо  тут  -  не  галлюцинациЯ  ли это? - она  вдруг  слышит:
"•офленер,  •офленер!" Љто-то, бегаЯ вдоль  вагонов,  выкрикивает  (возможно
ли!) ее фамилию, ее ненавистную фамилию. Ћна задрожала. неужели над ней хотЯ
поиздеватьсЯ  и  на  прощание?  Ќо голос  отчетливо  повторЯетсЯ, тогда  она
выглЯдывает из окна  вагона: на перроне стоит портье и машет телеграммой. Ћн
просит  извинениЯ, телеграмма  пришла  еще вчера  вечером, но тот  портье не
знал,  кому ее  передать, а ему  только сейчас  стало известно, что фройлЯйн
уезжает.  Љристина   вскрывает  конверт:  "‚незапное  ухудшение,  приезжайте
немедленно. ”уксталер". € вот поезд трогаетсЯ... кончено. ‚се кончено.

     “  каждого  материала есть свой предел  выносливости, сверх которого он
больше не сопротивлЯетсЯ  нагрузке;  этому непреложному закону  подвластна и
человеческаЯ душа.  ђадость  может  достигнуть  такой степени,  когда  любаЯ
добавка  становитсЯ  уже  не  ощутимо,  так  же  -  горе,  отчаЯние, уныние,
отвращение и страх. ЌаполненнаЯ до краев чаша не приемлет больше ни капли.
     ’ак Љристина, прочтЯ телеграмму, не огорчилась. Ћна, конечно, понимала,
что  должна бы  испугатьсЯ, встревожитьсЯ, однако,  несмотрЯ на бодрствующий
мозг, чувство не включилось, не воспринЯло известиЯ, не отозвалось. ЋбследуЯ
больного с  парализованной  ногой,  врач  проверЯет  иглой  чувствительность
омертвевшей  ткани; больной  видит иглу  и знает, что  она остраЯ,  жалЯщаЯ;
вот-вот  она вонзитсЯ, будет больно, очень  больно,  и  он уже весь  сжалсЯ,
готовЯсь стерпеть муку. Ќо жгучаЯ игла входит в мышцу, а нерв не реагирует -
ткань мертва,  и больной с  ужасом осознает, что  его нога стала  совершенно
нечувствительной, что в нем, живом и теплом, угнездилась уже частица смерти.
’акой  вот  ужас от своего равнодушиЯ  испытывает  Љристина,  вновь и  вновь
перечитываЯ  телеграмму. Њать  больна,  состоЯние ее  навернЯка  безнадежно,
иначе  бережливые  родственники  не  потратились  бы  на срочную телеграмму.
‚озможно, и умерла, даже  вполне  вероЯтно. Ќо  при этой мысли  (котораЯ еще
вчера повергла бы ее в отчаЯние) ничто не шелохнулось в ее душе, ни слезинки
не   выкатилось   из  глаз.  Ћна   оцепенела,  и  эта  оцепенелость   словно
распространилась на  все  вокруг.  Ћна  не слышит ритмичного стука колес, не
замечает, что на скамье напротив сидЯт  краснощекие мужчины, жуют  колбасу и
смеютсЯ,  она  не видит,  что  горы  за  окном то вырастают до  облаков,  то
съеживаютсЯ в цветистые холмики, и  подножиЯ их омываютсЯ белоснежным горным
молоком  -  будто на рекламных  картинках,  которые она  по  дороге  из дому
воспринимала  как  живые  и которые теперь  окоченели перед  ее  неподвижным
взглЯдом.  € только на границе,  побеспокоеннаЯ вошедшим  таможенником,  она
очнулась, ей  вдруг захотелось выпить горЯчего. —тобы хоть немножко оттаЯть,
избавитьсЯ  от невыносимой  окоченелости сдавившей горло,  вздохнуть  полной
грудью, наконец выстонать все, что наболело.
     ‚  станционном  буфете Љристина выпивает  чашку чаЯ  с ромом. €  тотчас
блаженное тепло разливаетсЯ в крови,  оживлЯЯ даже застывшие клеточки мозга;
она   опЯть  способна  думать,  и  у  нее   мелькает  мысль,   что  надо  бы
телеграфировать домой о приезде.
     - Ќаправо, за углом, - говорит ей буфетчик. „а, да, она вполне успеет.
     Љристина  походит  к окошку.  Њатовое стекло  опущено.  Ћна стучит.  ‡а
перегородкой слышатсЯ медленные шаркающие шаги, стекло, звЯкнув поднимаетсЯ.
     - —то  вам угодно? ворчливо  спрашивает  мрачнаЯ женскаЯ  физиономиЯ  в
очках с железной оправой.
     Љристина медлит  с  ответом, настолько она  поражена  видом женщины. …й
показалось  вдруг,  что  дрЯхлаЯ,  костлЯваЯ  стараЯ  дева  с  потускневшими
глазами, с пергаментными руками, котораЯ механически протЯгивает ей бланк, -
это  она  сама  лет через десЯть, двадцать;  точно  в  каком-то  дьЯвольском
зеркале  перед ней  предстал призрак  ее собственной  старости. Ќепослушными
пальцами она еле держит ручку. это Я, такой Я стану, неотступно думает она и
украдкой  коситсЯ  на тощую  коллегу, котораЯ с карандашом  в руке терпеливо
ждет,  склонившись  над  столом, - о,  как знакомы  ей  поза и  эти  минуты,
пропавшие  втуне, крадущие  радость  и  счастье, каждаЯ  из  них  приближает
старость, превращаЯ тебЯ в такой вот изнуренный призрак.
     ‚олоча  ноги,  Љристина  возвращаетсЯ  к  поезду.  …й  будто  приснилсЯ
кошмарный сон:  она  увидела  себЯ  в гробу на  катафалке  и с  криком ужаса
проснулась в холодном поту.
     ‚ ‘анкт-Џельтене, утомленнаЯ от бессонной ночи, Љристина выбираетсЯ  из
вагона. Ќавстречу  ей  через рельсовые пути уже  кто-то  спешит, это учитель
”уксталер, наверное, ждал здесь всю  ночь. ‘ первого же взглЯда Љристина все
понЯла на нем черный сюртук, черный галстук; и когда она протЯгивает учителю
руку,  он пожимает ее  соболезнующе, а глаза смотрЯт сквозь очки участливо и
беспомощно. Љристина ни о чем не спрашивает, его замешательство сказало все.
Ќо странно,  она не испытывает ни потрЯсениЯ, ни скорби, ни волнениЯ. “мерла
мать. Њожет быть, оно и хорошо - умереть...
     ‚  поезде на  ЉлЯйн-ђайфлинг  обстоЯтельно  и деликатно  рассказывает о
последних часах усопшей. ‚ид  у него  усталый,  лицо серое, небритое, одежда
мЯтаЯ и пыльнаЯ. Љаждый день  он (ради нее) по три-четыре раза навещал мать,
дежурил  ночами (ради нее). ‡аботливый друг, думает  Љристина.  (•оть  бы уж
замолчал,     оставил     менЯ    в     покое,    надоело     слушать    его
проникновенно-сентиментальный  голос, видеть желтые,  плохо запломбированные
зубы.)  …е  вдруг охватывает почти физическое  отвращение к  этому человеку,
прежде  внушавшему  ей симпатию, она понимает, что  ее чувство  постыдно, но
ничего поделать с собой не может, это как привкус желчи во рту.
     Ќевольно она сравнивает  его с  мужчинами  там -  здоровыми, стройными,
загорелыми, ловкими кавалерами в приталенных пиджаках, с ухоженными руками -
и  с  каким-то  злорадным  любопытством  разглЯдывает  комичные  детали  его
траурного  облачениЯ:  сюртуку  с  протертыми локтЯми,  Явно перелицованный,
дешеваЯ  несвежаЯ сорочка, дешевый  черный  галстук. Ќевыносимо смехотворным
кажетсЯ  ей  вдруг этот тощий человечек, этот деревенский учитель с бледными
оттопыренными ушами, неровным  пробором в жидких  волосах, очками в стальной
оправе  на бледно-голубых  глазах с  воспаленными  веками,  его пергаментное
остроносое лицо над продавленным воротничком из желтого целлулоида. € он еще
собиралсЯ... он... Ќет, думает Љристина,  никогда!  —тобы он  дотронулсЯ  до
нее? Ќевозможно! ЏоддатьсЯ робким, недостойным ласкам вот такого переодетого
причетника  с трЯсущимисЯ руками? Ќи  за что!  …е тошнит при  одной мысли об
этом.
     -  —то с  вами?  -  озабоченно спрашивает  ”уксталер,  заметив, что она
вздрогнула.
     - Ќичего... Ќет, нет... Џросто Я слишком устала. Ќе  хочетсЯ сейчас  ни
говорить... ни слушать...
     Ћткинувшись  к стенке,  Љристина  закрыла глаза. …й  сразу стало легче,
едва  она  перестала  видеть его, перестала слышать  этот  утешающе-кроткий,
нестерпимый именно своей смиренностью голос. Љакой стыд, думает она, ведь он
так хорошо относитсЯ  ко мне, такой самоотверженный, а  Я...  ну  не могу  Я
больше смотреть на него, противно, не могу! ’акого... таких, как он... ни за
что! Ќикогда!

     ‹ьет   дождь,   свЯщенник  скороговоркой  читает  у   открытой   могилы
заупокойную. Њогильщика, держа лопаты,  нетерпеливо  переминаютсЯ  с ноги на
ногу в  вЯзкой  глине.  „ождь  усиливаетсЯ,  свЯщенник говорит  еще быстрее;
наконец все кончен, и четырнадцать человек, провожавших старуху на кладбище,
молча,  чуть ли  не бегом возвращаюсЯ в деревню.  Љристина в ужасе  от самой
себЯ - вместо того чтобы скорбеть  и горевать, она во времЯ церемонии думала
о разных пустЯках: о  том, что она без калош - в прошлом году хотела купить,
но  мать  отговорила, предложив  свои;  что  у  ”уксталера  воротник  пальто
протерсЯ  на сгибе; что зЯть ”ранц растолстел  и при  быстрой ходьбе пыхтит,
как  астматик; что  зонтик у невестки прохудилсЯ, надо бы  отдать в починку;
что  лавочница  прислала   на  похороны  не  венок,  а  всего  лишь  букетик
полуувЯдших цветов  из  палисадника, свЯзанных  проволочкой;  что  на  лавке
пекарЯ ѓердлички поЯвилась новаЯ вывеска... ‚се мелочи того  отвратительного
мирка, в который  ее впихнули обратно, острыми когтЯми  вонзаютсЯ  в  нее  и
причинЯют  такую  мучительную  боль,  что  не  остаетсЯ  сил  длЯ  горестных
переживаний.
     “ ее  крыльца провожавшие  прощаютсЯ и, уже не стеснЯЯсь,  разбегаютсЯ,
забрызганные грЯзью, по домам; лишь сестра, зЯть,  вдова брата и столЯр - ее
второй  муж - поднимаютсЯ  по  скрипучей лестнице  наверх. ‚  комнате  всего
четыре стула, и хозЯйка, пЯтаЯ, усаживает  на  них гостей. Џомещение тесное,
мрачное. Ћт  мокрых пальто на вешалке и капающих  зонтиков несет сыростью, в
окна барабанит дождь, в углу тенью сереет опустевшаЯ кровать.
     ‚се молчат.
     - Њожет, кофе выпьете? - спрашивает Љристина, преодолеваЯ смущение.
     - „а,  Љристль,  - говорит зЯть, -  чего-нибудь горЯченького  теперь  в
самый раз. ’олько поторопись, долго мы ждать не может, в пЯть - поезд.
     ‡акурив  сигару,  он облегчено  вздыхает.  ќтот добродушный  и  веселый
муниципальный  чиновник, служа  фельдфебелем  в  армейском обозе,  наел себе
брюшко, округлившеесЯ  еще  стремительнее в мирную пору; уютно он  чувствует
себЯ только  без пиджака и только дома. Ќа похоронах он  держалсЯ строго,  с
подобающе печальным лицом,  что было нелегко.  ’еперь же, немного расстегнув
траурный  сюртук, который  придавал ему какой-то  маскарадный вид, он уселсЯ
поудобнее.
     - ‚се-таки хорошо, что мы не  взЯли детей.  •оть Ќелли  и считает,  что
внуки непременно должны быть на похоронах бабушки - полагаетсЯ,  мол, - но Я
ей  сказал: такие грустные вещи детЯм показывать  нельзЯ,  они этого  еще не
понимают.  „а  и  поездка  в  оба  конца стоит  кучу  денег,  а при нынешней
дороговизне...
     Љристина судорожно  вертит ручку кофейной  мельницы.  Џрошло всего пЯть
часов, как она приехала,  а уже, наверное, в десЯтый  раз  слышит проклЯтое,
ненавистное "слишком дорого". ”уксталер  говорил, что было бы слишком дорого
приглашать  главного врача из санкт-пельтенской больницы, он все равно ничем
бы не помог; невестка  говорила,  что  надгробный  крест  из камнЯ не  стоит
заказывать, обойдетсЯ слишком дорого; сестра то же самое сказала о панихиде,
а теперь вот и зЯть - о  поездке. ‚се беспрерывно  твердЯт  это  слово,  оно
назойливо  барабанит  по ушам,  как  дождь  по крыше, уносЯ  радость.  €  ей
придетсЯ  теперь  слушать  это  изо днЯ  в  день:  слишком  дорого,  дорого,
дорого... Љристина  Яростно крутит ручку, срываЯ злость на хрустЯщей зернами
мельнице: уехать бы только отсюда, чтобы ничего не слышать и не видеть!
     ‡а  столом  в  ожидании  кофе  пытаютсЯ  завЯзать  разговор.  ‘толЯр из
”аворитена,  что женилсЯ на вдове  брата, сидит,  скромно потупившись, среди
полуродственников -  он вообще не был  знаком с покойной; разговор вЯжетсЯ с
трудом,  то  и дело спотыкаЯсь о вопросы и ответы, будто о камни  на дороге.
Ќаконец кофе готов, Љристина ставит четыре чашки (больше в доме нет) и снова
отходит к окну. Ќа  нее угнетающе действует сконфуженное молчание гостей, то
странное  молчание,  за  которым все  неловко  прЯчут одну  и  ту  же мысль.
Љристина  знает, затылком  чувствует,  что сейчас  последует, -  в  прихожей
видела, что каждый принес по два  пустых  рюкзака, - она  знает, что  сейчас
начнетсЯ, и омерзение сдавливает ей горло.
     € вот раздаетсЯ приветливый голос зЯтЯ:
     - ‘обачьЯ  погода! Ђ  Ќелли,  по  рассеЯнности  конечно,  не  захватила
зонтик. Њожет, выручишь, Љристль, дашь ей материн? €ли самой надо?
     - Ќет,  не  надо, - дрожа, отвечает Љристина. Ќу,  началось, только  бы
скорее, скорее!
     - ‚ообще-то, - вступает, будто по уговору, сестра, - мне кажетсЯ, самое
разумное  будет сейчас  и  поделить мамины  вещи,  а?  Љто знает,  когда  мы
соберемсЯ опЯть вчетвером, ведь у ”ранца столько дел по службе, и у вас ведь
(она обращаетсЯ к столЯру), наверно,  тоже. Ђ еще раз ехать сюда  ради этого
врЯд ли стоит,  да и тратитьсЯ опЯть же. „авайте прЯмо  сейчас и поделим, не
возражаешь, Љристль?
     - Љонечно  нет. - ѓолос у  Љристины вдруг  становитсЯ хриплым. - ’олько
прошу,  делите  все между собой,  все! “ вас дети, мамины  вещи  вам  больше
пригодЯтсЯ, мне ничего не надо, Я ничего не возьму, делите между собой.
     Ћтперев сундук, она вытаскивает несколько поношенных платьев и кладет -
другого места в тесной мансарде нет - на кровать умершей (вчера постель была
еще теплой). Ќаследство невелико:  немного постельного  бельЯ,  старый лисий
мех,  штопаное  пальто,  плед,  трость  с   рукоЯткой  из   слоновой  кости,
венецианскаЯ  брошь, обручальное кольцо, серебрЯные часики с цепочкой, четки
и  эмалевый  медальон из ЊариацеллЯ, затем чулки, ботинки,  войлочные туфли,
нижнее  белье, старый  веер,  мЯтаЯ  шлЯпка и захватанный  молитвенник.  ‚се
вынула, ничего не  забыла, все заложенное и перезаложенное старье - его было
так мало у матери, и быстро отошла к окну.
     ‡а  ее  спиной  обе женщины  тихо переговариваютсЯ,  оценивают,  делЯт.
‘естра откладывает свое направо, невестка -  налево, между ними  на  кровати
умершей остаетсЯ незримаЯ пограничнаЯ межа.
     Љристина, глЯдЯ на  дождь, тЯжело дышит. …е обостренный слух улавливает
перешептываниЯ  торгующихсЯ  родственниц,  хотЯ  стоит спиной  к  кровати. Љ
жгучему гневу, обуревающему ее,  примешиваетсЯ жалось.  Љакие же они бедные,
убогие  и  даже  не  подозревают  об  этом.  „елЯт  хлам,  кото-  рого  иные
побрезговали бы коснутьсЯ ногой; старые отрезы фланели, из- ношенные туфли -
и  все это  нелепое  барахло  длЯ  них  драгоценность! Ќу  что они  знают  о
настоЯщей жизни? ЏонЯтиЯ не имеют! Ђ может, так лучше - не понимать, как  ты
беден, как отвратительно, как позорно беден и жалок!
     ‡Ять подходит к ней.
     - —то поделаешь, Љристль... Ќо так же нельзЯ, ты ничего не бе- решь. Ќу
что-нибудь должна ж ты оставить себе в памЯть о матери... хо- тЯ бы часы или
цепочку?
     - Ќет, - твердо отвечает она, - ничего не хочу и не возьму. “ вас дети,
им нужнее. Ђ мне не надо. Њне вообще ничего больше не надо.
     Џотом, когда она обернулась, все уже было поделено, сестра и не- вестка
запихали свои доли в рюкзаки - лишь  теперь умершую похоронили окончательно.
ѓости топчутсЯ в комнате, смущенные,  даже слегка присты- женные;  они рады,
что так быстро и в согласии уладили щекотливое дело, и все же чувствуют себЯ
не   очень   уютно.   Џеред  уходом  надо   бы  сказать  что-нибудь   этакое
торжественное,   как-то  загладить  неловкость  происшед-   шего   и  вообще
потолковать по-родственному. Ќаконец, вспомнив, зЯть спрашивает Љристину:
     - „а, а ведь ты не рассказала, как там было, в вейцарии?
     - Џрекрасно, - выдавливает она сквозь зубы.
     -  …ще бы,  - вздыхает  ”ранц, -  вот бы разок съездить туда  и  вообще
постранствовать! Ќо  с  женой и  двумЯ  детьми  об  этом  и  мечтать нечего,
дороговато, тем более  в такие  шикарные места. ‘колько там в отеле за сутки
берут?
     - Ќе знаю.  - Љристина  чувствует, что  силы  ее на исходе, вот-вот она
сорветсЯ. •оть бы скорей ушли, хоть бы скорей!
     Љ счастью, зЯть смотрит на часы.
     - Ћго, пора по вагонам. Љристль, давай без лишних церемоний,  провожать
нас незачем, при такой погоде-то. ЋставайсЯ дома, лучше как-нибудь навестишь
нас в ‚ене. ’еперь, после смерти матери, надо держатьсЯ вместе!
     - „а, да, - нетерпеливо отвечает кристина и провожает их до двери.
     „еревЯннаЯ лестница скрипит под тЯжелыми шагами, каждый что-то тащит за
плечами или в руках. Ќаконец-то ушли. …два за ними закрылась дверь, Љристина
рывком  распахнула  окно.  Ћна  задыхалась от запаха  табачного  дыма, сырой
одежды,  запаха страхов,  тревог  и стонов  больной старухи,  омерзительного
запаха бедности.  ЉакаЯ пытка - жить здесь, да и  зачем, длЯ  кого? „лЯ чего
вдыхать это день за днем, знаЯ, что где-то там есть  другой мир,  настоЯщий,
что  и  в  ней  самой  живет  другой  человек,  который  задыхаетсЯ,  словно
отравленный  этим  чадом. Ќе раздеваЯсь, она  бросилась ничком  на кровать и
вцепилась зубами в подушку, чтобы не разреветьсЯ от жгучей бессильной злобы.
Ћна  вдруг возненавидела  всех  и все, и себЯ, и других, богатство и нищету,
всю тЯжелую, невыносимую и непонЯтную жизнь.

     - ЌадутаЯ  индюшка,  дура! - ‚ладелец мелочной лавки Њихаэль Џойнтнер с
треском захлопывает за  собой  дверь.  -  ќто ж  неслыханно,  что  она  себе
позволЯет, нахалка. ‚от гадюка.
     -  Ќу,  ну,  не  заводись,   улыбаетсЯ  пекарь  ѓердличка,  подживавший
Џойнтнера на улице перед почтовой конторой, - ЉакаЯ тебЯ муха укусила?
     - ‚от  именно, муха.  ’акой нахалки, такой стервы еще  свет не видывал.
Љаждый раз к чему-нибудь  да прицепитсЯ. ’о одно ей не так, то другое.  ‹ишь
бы придратьсЯ  и  гонора  свой  показать.  Џозавчера ее  не  устроило, что Я
заполнил накладную к посылке чернильным карандашом, а не  чернилами, сегоднЯ
расшумелась,  что  не  обЯзана  принимать  плохо  упакованные  посылки,  что
ответственность,  мол,  несет она.  „а  на  черта мне  ее ответственность, Я
отправил  отсюда, клЯнусь, уже тысЯчу  посылок,  когда эта дура еще сопливой
девчонкой бегала. Ђ  каким тоном она разговаривает, все свысока, с манерами,
"по-книжному",  все норовит показать, будто наш брат  дерьмо  против нее. „а
соображает она, с кем имеет дело? Ќет уж, хватит. џ ей не игрушка.
     ’олстЯк ѓердличка усмешливо щуритсЯ.
     -  Ђ может, ей как раз с тобой и охота поиграть, мужчина ты что надо. “
этих засидевшихсЯ девок не разберешь. ЌравишьсЯ ей, вот она и кочеврЯжитсЯ.
     - Ќе валЯй дурака, - ворчит лавочник,  -  Я  не первый, с  кем она этак
"крутит".  ‚чера мне  управлЯющий с  фабрики рассказал, как  она его отбрила
только за то, что он малость пошутил. "Љак вы смеете,  Я здесь на службе", -
будто он мальчик на побегушках.  Ѓес в нее вселилсЯ,  не иначе.  Ќо уж Я его
выгоню, будь покоен. ‡аставлю эту гордЯчку  сменить тон,  а не сменит, такое
ей устрою... даже если мне придетсЯ пешком топать отсюда в ‚ену, к директору
почт.
     Ћн прав, добрый  Џойнтнер, что-то  действительно случилось с  почтаркой
Љристиной •офленер, вот уже две недели как об этом все село судачит.  сперва
помалкивали  -  господи, ведь у беднЯжки умерла мать, - все понимали: тЯжело
ей, удар-то какой. ‘вЯщенник заходил к ней два  раза, ”уксталер  каждый день
справлЯлсЯ, не нужна ли какаЯ помощь, соседка вызвалась посидеть с Љристиной
вечерами, чтобы ей  не  было так одиноко,  а хозЯйка  "‡олотого  быка"  даже
предложила  переехать к ней и столоватьсЯ у нее же, в трактире,  вместо того
чтобы  мыкатьсЯ  с хозЯйством. Ќо Љристина никому даже толком не ответила, и
каждый понЯл:  с  ним не  хотЯ  иметь  дела.  что-то  стрЯслось с  почтаркой
Љристиной •офленер - она больше не ездит, как прежде, раз в неделю на спевку
хора,  объЯснЯет,  что  охрипла;  уже три  недели  не ходит в  церковь, даже
панихиду по  умершей  не заказала; ”уксталеру, когда тот предлагает почитать
ей вслух, говорит, что у  нее разболелась  голова, а если  он  приглашает на
прогулку, отвечает,  что устала. Ћна теперь ни  с  кем не  общаетсЯ, а когда
бывает в лавке, то ведет себЯ так, будто спешит на поезд; если прежде у себЯ
в конторе была услужлива и любезна, то теперь стала резка и придирчива.
     —то-то с нею произошло, она  и сама чувствует. ‘ловно кто-то тайком, во
вне, накапал  ей в  глаза что-то  горькое, злое, Ядовитое - таким видитсЯ ей
теперь мир, отвратительным и враждебным. “тро начинаетсЯ с  раздражениЯ. Љак
только  она открывает глаза, взглЯд упираетсЯ в закопченные  балки мансарды.
‚се  в  комнате  -  стараЯ   кровать,  одеЯло,  плетеный  стул,  умывальник,
треснувший кувшин, облезлый ковер, дощатый пол, - все ей опротивело, хочетсЯ
закрыть глаза и снова погрузитьсЯ в сон. Ќо будильник не дает, сверлЯ звоном
уши. Ћна  с раздражением встает, с  раздражением  одеваетсЯ - старое  белье,
постылое черное платье. Џод мышкой дыра, однако  ее это не  волнует. Ћна  не
берег иголку, не штопает. ‡ачем, длЯ кого? „лЯ здешних  деревенских увальней
она еще слишком хорошо одета. ‹адно, скорее прочь из ненавистной мансарды, в
контору.
     Ќо  и контора  теперь  не  та,  что  была,  не то  равнодушно-спокойное
помещение,  в  котором  медленно, на бесшумных колесиках, бежит времЯ. Љогда
Љристина,  повернув ключ, входит в невыносимо  тихую комнату, котораЯ словно
подкарауливает   ее,   она   всЯкий  раз   вспоминает  фильм  под  названием
"Џожизненно",  что  видела  год  назад.  Ћсобенно  ту  сцену,  где  тюремный
надзиратель  в  сопровождении  двух полицейских  вводит в камеру  арестанта;
надзиратель  -  бородатый, суровый  и неприступный,  арестант  -  тщедушный,
дрожащий парень, камера - голаЯ, с решеткой. ’огда, в кино, у Љристины, да и
у других зрителей, мороз  по коже  прошел,  и теперь она  снова  ощутила эту
дрожь: ведь  она сама - тюремщик,  и арестантка в  одном лице.  ‚первые  она
обратила  внимание, что и здесь зарешеченные  окна, впервые голые побеленные
стены  казенного  помещениЯ  показались  ей  стенами  тюремной  камеры.  ‚се
предметы обрели какой-то новый смысл, хотЯ  она тысЯчу раз видела  стул,  на
котором сидела, тысЯчу раз - стол в чернильных пЯтнах, где  сложены бумаги и
почтовые принадлежности, тысЯчу раз - матовое стекло, которое она понимает к
началу рабочего днЯ. € стенные часы она  видит будто  впервые, отмечаЯ,  что
стрелки  не убегают  куда-то  в  сторону,  а  ходЯт только  по  кругу  -  от
двенадцати к единице, от единицы  к двойке и опЯть к двенадцати, затем опЯть
от единицы к  двойке и обратно к  двенадцати, по одному  и тому же кругу, не
удалЯЯсь  ни  на  шаг; от завода  до  завода  часы несут  бессменную вахту и
никогда не увидЯт свободы,  замурованные навеки  в прЯмоугольный  коричневый
футлЯр. € кода  Љристина  в  восемь утра  садитсЯ за  рабочий стол,  она уже
чувствует усталость  - не от какой-то проделанной работы, а от того, что еще
предстоит, все те  же лица, те же  вопросы,  те  же  операции, те же деньги.
ђовно  через  четверть  часа  седой,  всегда  веселый Ђндреас  •интерфельнер
принесет почту  длЯ  сортировки. ђаньше она делала это механически, а теперь
подолгу  разглЯдывает  конверты  и  открытки, особенно те,  что адресованы в
замок  графине ѓютерсхайм. “ той три  дочери, одна  замужем  за  итальЯнским
бароном, другие две незамужние и разъезжают по  свету. Џоследние открытки из
‘орренто: лазурное море, сверкающими заливами глубоко  врезавшеесЯ в берега.
Ђдрес:  отель  "ђим".  Љристина ищет отель на открытке (окна  своего  номера
молодаЯ графинЯ  пометила крестиком) - ослепительно белое  здание с широкими
террасами, вокруг  сады,  шпалеры апельсиновых деревьев.  Љристина  невольно
воображает,  как хорошо там прогулЯтьсЯ вечером, когда  с  морЯ  веет  синей
прохладой,  а  нагревшиесЯ  за  день  камни  отдают  тепло,  хорошо  бы  там
прогулЯтьсЯ с...
     Ќо  работа  не  ждет,  не  ждет. ‚от письмо  из  Џарижа. Љристина сразу
догадываетсЯ,  от  кого  -  от дочери  господина...  Ћ ней  мало кто  хорошо
говорит.    ‘начала    вроде   путалась    с    каким-то   богатым   евреем,
нефтепромышленником,  потом была  где-то наемной  партнершей  длЯ  танцев и,
возможно, кое длЯ чего еще, а сейчас у  нее опЯть кто-то завелсЯ; да, письмо
из отелЯ "Њорис", шикарнейшаЯ бумага. ‘ раздражением Љристина швырЯет письмо
на  стол.  ’еперь  журналы.  ’е,  что  адресованы  графине  ѓютерсхайм,  она
откладывает. "„ама", "ќлегантный мир" и другие модные журналы с картинками -
ничего не случитсЯ, если госпожа графинЯ получит их вечером. Љогда в конторе
нет  посетителей,  Љристина  извлекает журналы  из  оберток  и  листает  их,
рассматриваЯ одежду, фотографии киноартистов и аристократов, ухоженные виллы
английских  лордов, автомашины знаменитых художников.  Ћна  вдыхает все  это
словно аромат духов,  вспоминает своих  знакомцев, с любопытством глЯдит  на
женщин  в вечерних платьЯх и почти со страстью - на мужчин, этих избранников
с отполированными роскошью или озаренными умом лицами,  с дрожью в руках она
закрывает журналы,  потом  снова  листает  их,  и  в  глазах ее  попеременно
отражаютсЯ любопытство и злоба, наслаждение и зависть при виде мира, который
еще близок и уже так далек.
     ‚сЯкий раз она испуганно вздрагивает, когда  ее соблазнительные видениЯ
прерываютсЯ топотом тЯжелых башмаков и перед окошком поЯвлЯетсЯ какой-нибудь
крестьЯнин с сонными воловьими глазами, с трубкой в  зубах и просит почтовых
марок;  вот тут-то  Љристина,  сама того не  ожидаЯ, взрываетсЯ и  кричит на
оторопевшего беднЯгу: "—итать умеете? ‡десь запрещено курить!" - или бросает
ему в лицо еще какую-нибудь грубость.
     ќто происходит помимо ее воли, она просто вымещает  на первых встречных
свою  злость  на весь  мир с его  мерзостью и подлостью. Џосле она  стыдитсЯ
этого. Ћни ж не виноваты, беднЯги, в том, что такие некрасивые, неотесанные,
чумазые от работы, погрЯзшие в деревенской  трЯсине, думает она, ведь Я сама
такаЯ  же. “дар,  нанесенный Љристине, в силу вечного закона инерции как  бы
передаетсЯ  дальше,  и  вот  на  единственном посту,  где почтарка  обладает
крохотной  властью, в  этой  убогой  конторке  она  разрЯжает  свой  гнев на
невиновных.   ’ам,   в  другом  мире,   пробудившаЯсЯ   в  ней   потребность
самоутверждениЯ питалась  вниманием и домогательствами поклонников, здесь же
эту потребность она могла утолить, лишь когда  пускала в ход частицу власти,
какой обладала по должности. Ћна понимает, что важничать перед этими добрыми
простыми людьми убого  и низко, но, вспылив хоть на секунду,  тем самым дает
себе разрЯдку. Ђ злобы скопилось столько, что если  не представлЯетсЯ случаЯ
выплескивать  ее  на  людей,  то  Љристина  вымещает  ее  на  неодушевленных
предметах.  Ќе вдеваетсЯ нитка в иголку  -  она рвет ее, застрЯл  выдвинутый
Ящик  -  с грохотом вгонЯет  его в  стол; почтоваЯ дирекциЯ  прислала  не те
товарные накладные - она, вместо того  чтобы вежливо указать на ошибку, шлет
письма,  полное  возмущениЯ  и негодованиЯ; если  ее  сразу  не соединЯют по
телефону - она грозит коллеге, что  немедленно подаст на нее жалобу. ѓрустно
все это, она сама ужасаетсЯ происшедшей  в ней  перемене, но ничего с  собой
поделать  не может, ей надо как-то  избавитьсЯ  от переполнЯющей  ее  злобы,
иначе она задохнетсЯ.
     Џосле работы Љристина спешит  домой.  ђаньше  она часто прогуливалась с
полчасика,  пока  мать  спала,  беседовала  с лавочницей,  играла  с  детьми
соседки,  а  теперь  запираетсЯ  в  четырех  стенах,  сажаЯ   на  цепь  свою
враждебность к людЯм, чтобы не бросатьсЯ  на них как злаЯ собака. Ћна больше
не в силах видеть улицу, где вечно одни и те же  дома, вывески и физиономии.
…й смешны бабы в широких ситцевых юбках, с высокими  взбитыми  прическами, с
алЯповатыми кольцами на руках, нестерпимы мужики, пыхтЯщие, толстобрюхие,  и
всего противнее парни, которые  на городской манер помадЯт волосы; невыносим
трактир, где  пахнет пивом и  скверным табаком  и служанка -  Ядрена девка -
глупо  хихикает и краснеет, когда помощник  лесничего и жандармский вахмистр
отпускают  сальные шутки  или дают волю  рукам. Љристина предпочитает сидеть
дома взаперти,  не зажигаЯ  света, чтобы не видеть опостылевших вещей. ‘идит
молча и думает все времЯ об одном и том же. …е памЯть с удивительной силой и
Ясностью  рисует  нессчетные  подробности, которых  она там,  в  круговерти,
толком не разглЯдела. Ћна вспоминает каждое слово, каждый взглЯд, воскрешает
с поразительной остротой вкус каждого блюда, которое отведала, аромат  вина,
ликера. ‚ызывает  в воображении  ощущение легкого шелкового  платьЯ на голых
плечах и мЯгкость белоснежной постели. ЋживлЯет  в памЯти множество мелочей:
как  однажды  маленький  американец упорно  следовал за ней по  коридору и в
поздний час стоЯл перед  ее дверью, как немочка из  Њангейма нежно проводила
пальцами по ее руке... Љристина вздрагивает, словно от  ожога,  - где-то она
слышала, что женщина может  влюбитьсЯ  и в женщину.  ‚осстанавливаЯ  час  за
часом   каждый  тогдашний  день,  она   только  сейчас   осознает,   сколько
непредвиденных и неиспользованных возможностей таило в себе то времЯ.
     ’ак  вечерами  сидит она  в одиночестве, переносЯсь мыслЯми в  недавнее
прошлое, вспоминает,  какой была, понимаЯ, что сейчас уже не такаЯ, и ей  не
хочетсЯ этого знать, но тем не менее она это знает.  Љогда стучат  в дверь -
это ”уксталер  уже не раз пытаетсЯ  ее навестить, -  она, затаив дыхание, не
двигаетсЯ с  места и облегченно переводит дух, услыхав его гаги, удалЯющиесЯ
по скрипучей лестнице;  мечты - единственное, что  у нее осталось, и она  не
желает с ними расставатьсЯ. Ќамечтавшись  до изнеможениЯ, Љристина ложитсЯ в
постель, и сразу ее, отвыкшую от холода  и сырости, пробирает дрожь; она так
мерзнет, что укрываетсЯ поверх одеЯла еще платьем и пальто.  ‡асыпает она не
скоро,  спит беспокойно,  тревожно, и  снитсЯ ей все один и тот же кошмарный
сон: будто она  мчитсЯ  в автомашине по горам, вверх, вниз,  мчитсЯ с жуткой
скоростью,  ей  и страшно  и весело, а рЯдом,обнЯв ее, сидит  мужчина  -  то
инженер-немец, то кто-то другой. Џотом вдруг она  с  ужасом обнаруживает,что
сидит совершенно  голаЯ, машина остановилась,  их обступили какие-то люди  и
смеютсЯ,  она  кричит  на спутника,  чтобы завел  мотор,  -  давай  быстрее,
быстрее! - наконец мотор заводитсЯ, его шум сладостно отзываетсЯ в сердце, и
ее охватывает чувство восторга,  они совсем низко летЯт над полЯми, в темный
лес, и она уже  не голаЯ,  а он все крепче прижимает ее  к себе, так крепко,
что она стонет и, кажетсЯ, терЯет сознание.
     ’ут она просыпаетсЯ, обессиленнаЯ, смертельно усталаЯ, все у нее болит,
и видит мансарду, закопченные червоточные балки с паутиной по углам, и лежит
не  отдохнувшаЯ, опустошеннаЯ, пока не зазвенит будильник, этот безжалостный
вестник утра; она слезает с  постылой  старой  кровати,  влезает в  постылую
старую одежду, вступает в постылый день.

     –елый месЯц Љристина пребывает в состоЯнии болезненной раздраженности и
вынужденного  уединениЯ.  Ѓольше она не выдерживаете - чаша грез  исчерпана,
каждаЯ секунда той жизни пережита вновь, прошлое не придает сил. €змученнаЯ,
с постоЯнной головной болю, она ходит  на работу, выполнЯЯ ее механически, в
полудреме. ‚ечером сон не идет к ней, безмолвие  мансардного гроба не длЯ ее
натЯнутых  нервов,  горЯчему  телу  неуютна  холоднаЯ  постель. ’ерпение  ее
иссЯкло.  Ќеодолимым  становитсЯ  желание  хоть   раз  увидеть  из  окна  не
осточертевшую  вывеску  "‡олотого  быка",  а что-нибудь  другое, поспать  на
другой  кровати, встретитьсЯ  с чем-то новым, стать  хоть на несколько часов
другой. €  внезапно  она решаетсЯ: вынимает из Ящика стола две  стофранковые
купюры, которые достались ей от дЯдиного выигрыша, берет свое самое  хорошее
платье, самые хорошие туфли и  в субботу сразу после службы отправлЯетсЯ  на
станцию, где покупает билет до ‚ены.
     Ћна не знает, зачем едет в город, не знает точно, чего хочет. ’олько бы
вырватьсЯ   отсюда,  из  села,   со   службы,  удрать  от   самой  себЯ,  от
человека,обреченного прозЯбать в этой глуши. ’олько  бы опЯть услышать  стук
вагонных колет, увидеть огни, других людей, Ярких нарЯдных. ‹учше опЯть хоть
раз  поймать удачу, чем быть пригвожденной, как  доска  в заборе. „вигатьсЯ,
почувствовать жизнь, почувствовать себЯ - другой.
     ‚ семь часов приехав в ‚ену, она оставила чемоданчик  в небольшом отеле
на  Њариахильферштрассе  и еще  успела  до  закрытиЯ  в  парикмахерскую.  …ю
овладела   охота   повторитьсЯ,  сделать  то  же,  что  и  тогда,  вспыхнула
сумасброднаЯ  надежда,  что  с  помощью искусных  рук  и румЯн  она еще  раз
преобразитсЯ  в  ту,  которой  была.   ‘нова  она  ощущает  теплые,  влажные
дуновениЯ, и  проворные  пальцы  нежно  прикасаютсЯ  к  ее  волосам,  ловкий
карандаш вычерчивает на бледном, усталом лице прежние губы, столь желанные и
целованные,  немного   румЯн  освежает  щеки,  темноватаЯ  пудра  воскрешает
воспоминание об  энгадинском  загаре.  Љогда  Љристина, окутаннаЯ  ароматным
облаком, встает, она ощущает в ногах прежнюю твердость. ’еперь она шагает по
улице  выпрЯмившись,  с  достоинством.  Ѓудь на  ней подходЯщее платье,  она
чувствовала бы  себЯ, пожалуй,  прежней  фройлЯйн  фон Ѓоолен.  ‘ентЯбрьским
вечером  еще  светло, сейчас  хорошо  идти  по  вечерней  прохладе, и  порой
Љристина замечает, что на нее с интересом поглЯдывают. Я еще  живу, вздыхает
она  радостно,  еще живу.  ‚ремЯ от  времени  она  останавливаетсЯ у витрин,
рассматриваЯ меха, одежду, обувь, и в  стекле отражаютсЯ ее горЯщие глаза. Ђ
может, все еще вернетсЯ,  думает она,  взбодрившись.  по Њариахильферштрассе
она выходит на ђинг, ее взглЯд все больше светлеет при  виде людей, которые,
беззаботно болтаЯ, прогуливаютсЯ здесь. ќто они, думает она, и отделЯет менЯ
от них лишь тонкий слой  воздуха. ѓде-то есть невидимаЯ лестница, по которой
надо  поднЯтьсЯ, сделать только один шаг,  один-единственный.  “  Ћперы  она
останавливаетсЯ; судЯ  по всему,скоро начало спектаклЯ, подкатывают машины -
синие, зеленые, черные, сверкающие стеклами и лаком. “ подъезда их встречает
служитель  в  ливрее.  Љристина  входит  в вестибюль,  чтобы  посмотреть  на
публику. ‘транно,  в газетах пишут в венской культуре, думает она, о любЯщих
искусство  венцах, об  Ћпер, которую  они  создали,  а Я,  почти  всю  жизнь
прожившаЯ в этом городе, за двадцать восемь  лет здесь  впервые,  да и то  в
"прихожей". €з двух миллионов, наверное, не больше ста тысЯч ходЯт в  Ћперу,
остальные только читают о ней  в  газетах, слушают чьи-то рассказы, видЯт на
картинках, но сами так никогда и не бывают здесь. Ђ кто  же эти, другие? Ћна
разглЯдывает женщин взволнованно и  не без возмущениЯ.  нет, они не красивее
менЯ, Я тогда выглЯдела лучше,  и походка  у них не легче, не свободнее, вот
только  одежда и  что-то  еще  невидимое,  придающее им  уверенность.  Ќужно
сделать  лишь  шаг,  один-единственный  шаг,  и  ты поднимешьсЯ  с  ними  по
мраморной лестнице в  ложу, в золотой шатер музыки, в мир беззаботных, в мир
наслаждениЯ.
     ‡вонок  - опаздывающие,  снимаЯ  на  ходу пальто, спешат  к гардеробам.
‚естибюль пустеет,  все там, в зале, перед нею опЯть встает невидимаЯ стена.
Љристина  выходит  на  улицу.  Ќад ђингом  белыми  лунами парЯт  фонари,  на
тротуарах  еще многолюдно.  Џоток прохожих  влечет  ее дальше по бульварному
кольцу. “ какого-то большого отелЯ  она останавливаетсЯ,  словно  притЯнутаЯ
магнитом.   ’олько   что  сюда  подъехала  машина,  выскочившие   из   отелЯ
бои-носильщики  подхватывают чемоданы  и сумку у  прибывшей  дамы  восточной
наружности,  дверь-вертушка  поглощает их.  Љристина не в силах двинутьсЯ  с
места, эта  дверь гипнотизирует  ее, ей вдруг нестерпимо захотелось  увидеть
вожделенный мир  хотЯ бы на минутку. Ќичего не случитьсЯ,  думает  она, если
войду  и  спрошу портье, приехала  ли госпожа  ван Ѓоолен из Ќью-‰орка, ведь
такое  вполне возможно. ’олько взглЯнуть,  не больше, еще раз все вспомнить,
хорошенько  вспомнить,  на  секунду  опЯть  почувствовать  себЯ другой.  Ћна
входит,  портье,  занЯтый  прибывшей  дамой,  не  замечает Љристины,  и  она
беспрепЯтственно  идет через  вестибюль,  рассматриваЯ  публику.  ‚ креслах,
беседуЯ и  дымЯ  сигаретами,  сидЯт  господа  в  хорошо  сшитых,  элегантных
дорожных  костюмах  или  смокингах,   в  изЯщных   лаковых  туфлЯх.  ‚  нише
расположилась  целаЯ  компаниЯ:  три  молодые женщины  громко  разговаривают
по-французски с  двумЯ  молодыми людьми,  то и дело  звучит смех, беспечный,
нестесненный смех - музыка беззаботности, упивающейсЯ самой собою. Џозади их
ждет  просторный зал  с мраморными  колоннами  -  ресторан.  Ћфицианты во во
фраках  стоЯт  у дверей на страже. Њожно зайти поужинать, думает Љристина  и
машинально ощупывает сумку - там ли кошелек с двум стофранковыми бумажками и
семьюдесЯтью шиллингами.  Љонечно, можно,  а сколько  это будет стоить? ‡ато
еще  раз  посидеть  в таком вот  зале, где за тобой  ухаживают,  восхищаюсЯ,
балуют, послушать музыку - да, оттуда в самом деле доноситсЯ  музыка, легкаЯ
и негромкаЯ. Ќо в ней  опЯть  оживает знакомый страх: у нее нет  платьЯ, нет
талисмана,  который  раскроет  перед  ней   эту  дверь.  Њимолетное  чувство
уверенности  исчезает,   и  опЯть  внезапно  вырастает   незримаЯ  преграда,
магическаЯ  пентаграмма  страха,  которую  она не осмеливаетсЯ  переступить.
‚здрогнув, она быстро, словно убегаЯ от погони, выходит  из отелЯ. Ќикто  не
взглЯнул  на нее, никто не  остановил, и  оттого, что ее просто не заметила,
она чувствует себЯ еще более неуютно, чем когда вошла сюда.
     € опЯть она шагает по улице. Људа пойти? „а и зачем Я, собственно, иду?
“лицы  постепенно пустеют,  ее обгонЯют  прохожие, видно, торопЯтсЯ к ужину.
‡айду в ресторан, решает Љристина,  но  не в такой шикарный,  а  куда-нибудь
попроще,  где  светло,  где обычные  люди  и где на  менЯ не будут коситьсЯ.
‚скоре  она находит такое  заведение и садитсЯ за свободный столик. Ќикто не
обращает на нее вниманиЯ. Ћфициант  приносит ей заказанные блюда, она что-то
жует,  безучастно  и раздраженно. €  длЯ этого Я пришла, думает  она, ну что
здесь делать? ‘идеть и смотреть на белую скатерть? ЌельзЯ же все времЯ есть,
что-то еще  заказывать,  рано или поздно придетсЯ встать и  идти дальше.  Ќо
куда?  ‚сего лишь девЯть часов. Љ ее  столику подходит разносчик газет - уже
разнообразие, предлагает вечерние выпуски,  она покупает две-три  газеты, не
длЯ того чтобы читать, а просто поглЯдеть и сделать вид, будто занЯта, будто
кого-то  ждет.  Ћна  равнодушно просматривает  новости.  Љакое  ей  дело  до
трудностей   при  формировании  правительственного  кабинета,  до  кражи   с
убийством  в Ѓерлине, биржевых сводок, что ей эта болтовнЯ о солистке Ћперы:
останетсЯ ли она в труппе или нет, будет ли выступать двадцать или семьдесЯт
раз  в  год  -  Я все  равно никогда ее не  услышу. “же отложив  газету, она
замечает на последней странице крупный заголовок: "ђазвлечениЯ - куда  пойти
сегоднЯ  вечером", а ниже объЯвлениЯ  театров, танцбаров, кабаре. Ћна  снова
берет  газету  и  чита