        ‘тефан –вейг. ”ридрих Ќицше


---------------------------------------------------------------
     OCR: €хтик	http://www.ufacom.ru/~ihtik/ і http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------

     ЃиографическаЯ повесть "”ридрих Ќицше" известного австрийского писателЯ
‘тефана –вейга (1881 - 1942) не издавалась в ђоссии более 60 лет.
     Џроизведение  публикуютсЯ  по изданию: Cтефан –вейг.  Љазанова, ”ридрих
Ќицше, ‡игмунд ”рейд. Њосква 1990.
     Џеревод - C. €. Ѓернштейна.


     џ ценю философа в той мере,
     в какой он способен служить образцом.
     Ќесвоевременные размышлениЯ

     ’рагедиЯ без партнеров


     ‘орвать лучший плод бытиЯ
     значит: жить гибельно.
     ’рагедиЯ ”ридриха Ќицше - монодрама: на  сцене  своей  краткой жизни он
сам ЯвлЯетсЯ единственным действующим лицом. ‚ каждом лавиной низвергающемсЯ
акте стоит одинокий борец под грозовым небом своей судьбы; никого  нет рЯдом
с  ним,  никого вокруг  него, не  видно женщины,  котораЯ  смЯгчала бы своим
присутствием  напрЯженную атмосферу. ‚сЯкое движение исходит только от него:
несколько фигур, вначале мелькающих  в  его тени, сопровождают его  отважную
борьбу немыми жестами изумлениЯ и страха и постпенно  отступают как бы перед
лицом  опасности.  Ќикто не решаетсЯ вступить в круг этой  судьбы; всю  свою
жизнь  говорит, боретсЯ, страдает Ќицше в  одиночестве. …го речь не обращена
ни к кому, и никто не отвечает на  нее.  € что еще ужаснее: она не достигает
ничьего слуха.
     ‹ишена  партнеров, лишена  реплик, лишена слушателей эта беспримернаЯ в
своем героизме трагедиЯ  ”ридриха  Ќицше; нет в ней и  места  действиЯ,  нет
пейзажа,  декораций,  костюмов:  она  разыгрываетсЯ как  бы  в  безвоздушном
пространстве мысли.  Ѓазель, Ќаумбург, Ќицца, ‘орренто, ‘ильс-Њариа, ѓенуЯ -
все  эти  географические  имена не обозначают  в действительности место  его
пребываниЯ: это - только верстовые столбы вдоль измеренной огневыми крыльЯми
дороги,  холодные  кулисы, безмолвный  фон.  ‚  действительности,  декорациЯ
остаетсЯ  в  этой  трагедии  неизменной: замкнутость, одиночество,  мрачное,
бессловесное,  безответное  одиночество,  непроницаемый  стеклЯнный  колпак,
покрывающий,  окружающий  его мышление, одиночество без цветов, без красок и
звуков,  без  зверей  и  людей,  одиночество даже без божества,  оцепенелое,
опустошенное одиночество первобытного мира - мира довременного и пережившего
все времена. € особенно ужасна, особенно невыносима и в то же времЯ особенно
причудлива и  непостижима пустынность,  безотрадность его мира тем, что этот
глетчер, эта  скала одиночества  выситсЯ  среди американизированной страны с
семидесЯтимиллионным населением,  в центре новой ѓермании,  котораЯ звенит и
свистит  железными дорогами и телеграфом,  гремит  шумом и  гамом сборищ,  в
центре  болезненно-любознательной культуры,  котораЯ ежегодно выбрасывает  в
мир сорок  тысЯч  книг, в сотне университетов ищет новых  проблем, в  сотнЯх
театров ежедневно смотрит трагедии -  и в то же времЯ ничего не чует, ничего
не знает, ничего не подозревает об этой  величайшей драме человеского  духа,
котораЯ разыгрываетсЯ в самом ее центре, в ее самом глубоком Ядре.
     €бо в самые  великие мгновениЯ длЯ трагедии ”ридриха Ќицше ни зрителей,
ни слушателей, ни свидетелей в немецком мире нет. ‚начале, пока он говорит с
профессорской кафедры и сиЯние ‚агнера бросает на  него отраженный свет, его
речь еще возбуждает некоторое внимание. Ќо чем более он углублЯетсЯ в самого
себЯ, чем глубже он проникает в эпоху, тем  слабее становитсЯ отзвук  на его
речь.  Ћдин  за другим  в  смЯтеньи встают  друзьЯ  и  враги  во  времЯ  его
героического монолога,  испуганные возрастающим  пылом  его  экстазов, и  он
остаетсЯ  на  сцене  своей судьбы  в  убийственном одиночестве. Ѓеспокойство
овладевает  трагическим актером, замечающим,  что  он говорит  в пустоту; он
повышает голос, он  кричит,  жестикулирует  с  удвоенной энергией, - лишь бы
возбудить отклик  или хотЯ бы крик возмущениЯ.  Ћн присоединЯет к своей речи
музыку, манЯщую,  пьЯнЯщую, дионисийскую  музыку, -  но никто уже не слушает
его.  Ћн  превращает  свою   трагедию  в  арлекинаду,  смеетсЯ  Язвительным,
насильственным  смехом,  принуждает   свои  фразы  кувыркатьсЯ  и  совершать
акробатические   salto  mortale,  -  чтобы  вымученной   гримасой   привлечь
слушателей к ужасному смыслу представлениЯ, -  но никто не аплодирует ему. €
вот  он придумывает  танец,  танец  среди  мечей;  израненный,  истерзанный,
обливаЯсь кровью, он  показывает миру свое новое, смертоносное  искусство, -
никто  не  понимает  значениЯ  этих  рыдающих шуток,  никто  не  подозревает
смертельной  страсти в этой наигранной легкости. Ѓез слушателей, без отклика
доигрывает он  перед пустыми стульЯми  самую потрЯсающую драму человеческого
духа,  какаЯ  была показана нашему  веку  упадка.  Ќикто не  обратил  к нему
равнодушного взора, когда в последний раз бурно вознессЯ словно на  стальном
острие великолепный  вихрь его мысли - вознессЯ и упал на  землю в последнем
экстазе: "перед лицом бессмертиЯ бездыханный".
     ‚  этом  пребывании наедине с собой, в  этом пребывании  наедине против
самого себЯ - самый глубокий смысл,  самаЯ свЯщеннаЯ мука жизненной трагедии
”ридриха  Ќицше: никогда не противостоЯла такому  неимоверному избытку духа,
такой  неслыханной  оргии  чувств  такаЯ  неимовернаЯ  пустота  мира,  такое
металлически  непроницаемое  безмолвие.  „аже  сколько-нибудь   значительных
противников - и этой  милости  не послала ему судьба, и  напрЯженнаЯ волЯ  к
мышлению, "замкнутаЯ в  самой себе,  вскапываЯ  самое себЯ", из  собственной
груди, из глубины собственного трагизма извлекает ответ и  сопротивление. Ќе
из внешнего мира, а  из собственных  кровью  сочащихсЯ  ран добывает судьбой
одержимый жгучее  пламЯ и,  подобно  ѓераклу, рвет  на себе  Ќессову одежду,
чтобы нагим  стоЯть перед  последней  правдой, перед самим  собой. Ќо  какой
холод вокруг этой  наготы,  каким безмолвием окутан этот ужасный вопль духа,
какие молнии и  тучи над головой "бого-убийцы", которого не ищут противники,
который не находит противников и поражает самого себЯ, "себЯ познающий, себЯ
казнЯщий без состраданьЯ". ѓонимый своим демоном за пределы времени  и мира,
за крайние пределы своего существа,
     ‚ жару неведомых доселе лихорадок,
     Љолющей дрожью объЯтый от льдистых игл мороза,
     ’обой гоним, о Њысль!
     ЃезвестнаЯ! ‘окрытаЯ! “жаснаЯ!
     содрогаЯсь, в  страхе  оглЯдываетсЯ он  назад, замечаЯ, как  далеко  за
пределы всего  живущего  и  когда-либо жившего бросила его жизнь.  Ќо  такой
сверхмощный разбег уже не остановить; и в полном  сознании и в то же времЯ в
предельном экстазе самоопьЯнениЯ он  подчинЯетсЯ своей  судьбе, которую  уже
изваЯл его любимый ѓельдерлин, судьбе ќмпедокла.
     ѓероический пейзаж, лишенный неба, титаническое представление, лишенное
зрителей, молчание, все грознее сгущаетсЯ молчание над нечеловеческим воплем
духовного одиночества - вот трагедиЯ ”ридриха Ќицше.  Ћна вызывала бы только
ужас,  как одна  из многих бессмысленных жестокостей природы, если бы он сам
не сказал ей экстатическое "да",  если бы  он сам не избрал, не возлюбил эту
беспримерную суровость ради ее беспримерности. „обровольно,  отказавшись  от
спокойного существованиЯ, и намеренно он выстроил себе эту "не общую  жизнь"
из глубочайшего трагического  влечениЯ, и с беспримерным мужеством он бросил
вызов  богам  -  на  нем  "испытать  высшую  меру  опасности, которой  живет
человек". "ђадуйтесь,  демоны!" ќтим  надменным  возгласом в одну из веселых
студенческих ночей заклинает  духов Ќицше со своими друзьЯми-филологами; и в
полночный час из  наполненных бокалов они  плещут из окна  красным  вином на
спЯщую улицу ЃазелЯ,  совершаЯ  возлиЯние невидимым силам. ќто  - всего лишь
фантастическаЯ шутка, таЯщаЯ в  себе глубокое предчувствие. Ќо демоны слышат
заклЯтье и  следуют за  тем, кто  их  вызвал;  так  мимолетнаЯ  ночнаЯ  игра
вырастает в  трагедию судьбы.  Ќо никогда не  противилсЯ  Ќицше  неимоверной
страсти,  овладевшей им с  такой неотразимой силой: чем сильнее ударЯет  его
молниЯ, тем чище звенит в нем медный  слиток воли. € на докрасна раскаленной
наковальне  страданиЯ  с  каждым ударом  все тверже  и  тверже  выковываетсЯ
формула, медной броней покрывающаЯ его дух, "формула величиЯ, доступного длЯ
человека, amor fati;  чтобы  ничего больше  не было нужно - ничего  впереди,
ничего  позади,  ничего  во  веки веков. Ќе только  теперь, и  уж  отнюдь не
скрывать,  а  любить  неизбежность".  ќтот  пламенный  гимн   судьбе  мощным
дифирамбом  заглушает крик боли:  поверженный наземь, раздавленный  всеобщим
молчанием, разъеденный самим собой, сожженный горечью страданьЯ,  ни разу не
поднЯл он руку, молЯ о пощаде. Ћн просит  больше, горшей  боли, глубочайшего
одиночества, бездонного страданьЯ,  полной меры своих сил; не длЯ  защиты, а
только  длЯ мольбы  подымает он руки длЯ величественной  мольбы  героЯ:  "Ћ,
предреченное  моей душе, ты, что  называю ђоком! ты, что во мне! надо  мной!
‘охрани менЯ, сбереги менЯ длЯ великой судьбы!"
     Љто знает такую великую молитву, тот будет услышан.
     „войственный облик

     Џафос позы не служит
     признаком величиЯ; тот,
     кто нуждаетсЯ в позах, обманчив...
     Ѓудьте осторожны
     с живописными людьми!
     Џатетический облик героЯ. ’ак изображает его мраморнаЯ ложь, живописнаЯ
легенда: упрЯмо устремленнаЯ вперед  голова героЯ,  высокий,  выпуклый  лоб,
испещренный  бороздами  мрачных  размышлений,  ниспадающаЯ  волна волос  над
крепкой,  мускулистой  шеей. €з-под нависших бровей сверкает соколиный взор,
каждый мускул энергичного лица напрЯжен и выражает волю, здоровье, силу. “сы
‚ерцингеторикса,  низвергаЯсь  на мужественные, суровые  губы  и  выдающийсЯ
подбородок, вызывают в памЯти  образ  воина варварских  полчищ, и невольно к
этой мощной, львиной голове пририсовываешь грозно выступающую фигуру викинга
с  рогом, щитом и копьем. ’ак, возвеличенным в  немецкого  сверхчеловека,  в
античного  Џрометида,  наследника  скованной  силы,  любЯт  изображать  наши
скульпторы и художники великого отшельника духа, чтобы сделать его доступным
длЯ  маловерных,  школой  и  сценой   приученных  узнавать  трагизм  лишь  в
театральном  одеЯнии. Ќо истинный трагизм никогда  не  бывает театрален, и в
действительности облик Ќицше несравненно менее живописен, чем его портреты и
бюсты.
     Ћблик  человека. ‘кромнаЯ столоваЯ  недорогого  пансиона  где-нибудь  в
Ђльпах или  на  ‹игурийском  побережье.  Ѓезразличные обитатели  пансиона  -
преимущественно пожилые дамы, развлекаютсЯ causerie,  легкой беседой. ’рижды
прозвонил  колокол к обеду. Џорог переступает  неувереннаЯ, сутулаЯ фигура с
поникшими плечами, будто полуслепой обитатель  пещеры  ощупью  выбираетсЯ на
свет.  ’емный, старательно  почищенный  костюм;  лицо,  затененное  зарослью
волнистых,  темных   волос;  темные  глаза,  скрытые   за   толстыми,  почти
шарообразными стеклами очков. ’ихо, даже робко, входит он в  дверь; какое-то
странное безмолвие окружает его. ‚се  изобличает в нем человека,  привыкшего
жить  в  тени,  далекого  от  светской  общительности,  испытывающего  почти
неврастенический страх перед каждым  громко сказанным  словом, перед  всЯким
шумом.  ‚ежливо, с  изысканно  чопорной  учтивостью,  он  отвешивает  поклон
собравшимсЯ; вежливо,  с  безразличной  любезностью,  отвечают они на поклон
немецкого  профессора.  Ћсторожно присаживаетсЯ  он  к столу  - близорукость
запрещает ему резкие движениЯ, - осторожно пробует каждое блюдо - как бы оно
не  повредило больному желудку: не слишком ли  крепок  чай,  не  слишком  ли
пикантен  соус,  -  всЯкое уклонение от диэты  раздражает его чувствительный
кишечник, всЯкое излишество в еде чрезмерно возбуждает его трепещущие нервы.
Ќи рюмка вина, ни бокал пива, ни чашка кофе не оживлЯют его меню; ни сигары,
ни папиросы не выкурит он  после  обеда; ничего  возбуждающего, освежающего,
развлекающего:  только  скудный,  наспех  проглоченный  обед,  да  несколько
незначительных,  светски  учтивых  фраз,  тихим голосом сказанных  в  беглом
разговоре  случайному соседу (так говорит человек, давно отвыкший говорить и
боЯщийсЯ нескромных вопросов).
     €  вот  он  снова в маленькой,  тесной,  неуютной, скудно  обставленной
chambre garnie; стол завален бесчисленными листками, заметками, рукописЯми и
корректурами, но нет на нем ни цветов, ни  украшений, почти нет даже книг, и
лишь изредка попадаютсЯ письма. ‚ углу  тЯжелый, неуклюжий сундук, вмещающий
все его имущество - две смены  бельЯ и  второй, поношенный костюм. Ђ затем -
лишь книги  и рукописи, да  на отдельном  столике  бесчисленные бутылочки  и
склЯночки с микстурами и порошками: против головных  болей, которые на целые
часы  лишают  его способности мыслить,  против  желудочных  судорог,  против
рвотных спазм, против вЯлости кишечника и, прежде всего, ужасные средства от
бессонницы  - хлорал  и  веронал.  ѓрозный арсенал  Ядов  и снадобий  -  его
спасителей в этой пустынной тишине чужого дома, где единственный его отдых -
в кратком, искусственно вызванном сне. Ќадев пальто, укутавшись в  шерстЯной
плед (печка дымит и не греет), с окоченевшими пальцами, почти прижав двойные
очки к  бумаге, торопливой рукой часами  пишет он слова, которые потом  едва
расшифровывает его слабое зрение.  ’ак  сидит он и пишет целыми часами, пока
не отказываютсЯ служить воспаленные глаза: редко выпадает счастливый случай,
когда  ЯвитсЯ неожиданный  помощник  и,  вооружившись пером,  на  час-другой
предложит ему  сострадательную руку.  ‚  хорошую погоду отшельник выходит на
прогулку  -  всегда  в  одиночестве,  всегда наедине со  своими мыслЯми: без
поклонов, без спутников,  без  встреч  совершает  он  свой  путь.  ЏасмурнаЯ
погода, которую он не выносит, дождь и снег, от которого у него болЯт глаза,
подвергают его жестокому заключению в четырех стенах его комнаты: никогда он
не спуститсЯ вниз к людЯм, к обществу.  € только вечером  - чашка некрепкого
чаю  с  кексом, и вновь непрерывное уединение со своими мыслЯми. „олгие часы
проводит  он еще без сна при свете коптЯщей и  мигающей лампы, а  напрЯжение
докрасна накаленных нервов все не разрешаетсЯ в мЯгкой усталости. ‡атем доза
хлорала, порошок от бессонницы, и наконец - насильственно вызванный сон, сон
обыкновенных людей, свободных от власти демона, от гнета мысли.
     €ногда  целыми днЯми  он не  встает  с  постели. ’ошнота  и судороги до
беспамЯтства, сверлЯщаЯ  боль  в висках, почти полнаЯ слепота.  Ќо  никто не
подойдет к нему, чтобы оказать какую-нибудь мелкую услугу, нет никого, чтобы
положить компресс  на пылающий  лоб,  никого, кто  бы захотел  почитать ему,
побеседовать с ним, развлечь его.
     € эта chambre garnie - всегда одна и та же. ЊенЯютсЯ названиЯ городов -
‘орренто, ’урин,  ‚енециЯ,  Ќицца, Њариенбад, -  но chambre garnie остаетсЯ,
чуждаЯ,  взЯтаЯ  напрокат,   со  скудной,   нудной,  холодной   меблировкой,
письменным столом, постелью больного и с безграничным одиночеством. € за все
эти  долгие  годы скитаниЯ ни  минуты бодрЯщего  отдыха в веселом  дружеском
кругу,  и ночью  ни  минуты близости к нагому  и теплому  женскому телу,  ни
проблеска славы в  награду за  тысЯчи  напоенных  безмолвием,  беспросветных
ночей  работы!  Ћ,  насколько обширнее  одиночество  Ќицше,  чем  живописнаЯ
возвышенность ‘ильс-Њариа, где туристы в  промежуток между  ленчем и  обедом
"постигают"  его сферу: его  одиночество  простираетсЯ через весь мир, через
всю его жизнь от краЯ до краЯ.
     €зредка  гость, чужой человек,  посетитель.  Ќо слишком  уже затвердела
кора вокруг жаждущего общениЯ Ядра: отшельник облегченно вздыхает, оставшись
наедине со своим  одиночеством. ‘пособность к общению безвозвратно  утрачена
за пЯтнадцать  лет одиночества, беседа утомлЯет, опустошает, озлоблЯет того,
кто утолЯет жажду только  самим собой и постоЯнно жаждет только самого себЯ.
€ногда блеснет на краткое мгновенье луч счастьЯ: это - музыка. Џредставление
"Љармен" в плохоньком  театре в Ќицце, две-три арии,  услышанные в концерте,
час-другой, приведенный за роЯлем. Ќо  и  это  счастье сопрЯжено с насилием:
оно  "трогает его до слез". Ќедоступное уже утрачено настолько, что проблеск
его причинЯет боль.
     ЏЯтнадцать лет длитсЯ это поддонное  странствование из chambre garnie в
chambre  garnie - незнаемый, неузнанный, им  одним  лишь  познанный, ужасный
путь  в  стороне от  больших  городов,  через плохо  меблированные  комнаты,
дешевые пансионы, грЯзные вагоны железной дороги и постоЯнные  болезни, в то
времЯ как  на поверхности эпохи  до хрипоты горланит  пестраЯ Ярмарка наук и
искусств.  ’олько  скитаниЯ  „остоевского  почти в  те же годы, в  таком  же
убожестве,  в такой же  безвестности  освещаютсЯ тем  же туманным, холодным,
призрачным  светом. ‚  течение  пЯтнадцати лет восстает Ќицше из гроба своей
комнаты и  вновь умирает; в течение пЯтнадцати  лет переходит  он от  муки к
муке, от смерти  к воскрешению, от  воскрешениЯ  к смерти, пока не взорветсЯ
под  нестерпимым напором  разгорЯченный мозг. ђаспростертым на улице  ’урина
находЯт чужие люди самого чужого человека эпохи. —уждые руки переносЯт его в
чужую комнату на  Via Carlo Alberto. Ќет свидетелей его духовной смерти, как
не было свидетелей его духовной жизни. ’ьмой окружена его гибель и свЯщенным
одиночеством. Ќикем не провожаемый,  никем не  узнанный, погружаетсЯ светлый
гений духа в свою ночь.
     ЂпологиЯ болезни

     —то не убивает менЯ,
     то менЯ укреплЯет.
     Ѓесчисленны   вопли   истерзанного  тела.  Ѓесконечный  перечень   всех
возможных  недугов, и  под ним ужасный итог: "‚о все возрасты моей  жизни  Я
испытывал  неимоверный  излишек   страданьЯ".  €  действительно,  нет  такой
дьЯвольской пытки, которой бы  не хватало в  этом убийственном  пандемониуме
болезнен: головные боли, на целые дни приковывающие его к кушетке и постели,
желудочные  спазмы,  с  кровавой  рвотой,   мигрени,  лихорадки,  отсутствие
аппетита, утомлЯемость, припадки геморроЯ, запоры,  ознобы,  холодный пот по
ночам - жестокий круговорот.  Љ  тому же еще "на три четверти слепые глаза",
которые  опухают  и  начинают  слезитьсЯ при малейшем  напрЯжении,  позволЯЯ
человеку умственного труда "пользоватьсЯ светом глаз не более полутора часов
в  сутки".  Ќо Ќицше пренебрегает  гигиеной и  по десЯть  часов работает  за
письменным столом.  ђазгорЯченный  мозг  мстит  за это  излишество  бешеными
головными болЯми  и  нервным возбуждением:  вечером,  когда  тело просит уже
покоЯ,  механизм не  останавливаетсЯ сразу и  продолжает  работать,  вызываЯ
галлюцинации, пока порошок от бессонницы не остановит его вращениЯ насильно.
Ќо  длЯ  этого  требуетсЯ все  большие дозы  (в  течение двух месЯцев  Ќицше
поглощает пЯтьдесЯт граммов хлорал-гидрата, чтобы купить эту горсточку сна),
- а желудок отказываетсЯ платить столь дорогую цену и подымает бунт. € вновь
- circulus vitiosus  - спазматическаЯ рвота, новые головные боли,  требующие
новых средств,  неумолимое,  неутомимое  состЯзание возбужденных органов,  в
жестокой игре друг другу перебрасывающих  мЯч страданий.  Ќи минуты отдыха в
этом perpetuum mobile, ни одного гладкого месЯца, ни одного краткого периода
спокойствиЯ  и самозабвеньЯ;  за  двадцать  лет нельзЯ насчитать  и  десЯтка
писем,  в  которых  не  прорывалсЯ  бы стон.  € все  ужаснее,  все  безумнее
становЯтсЯ вопли мученика до предела чувствительной, до  предела напрЯженной
и  уже  воспаленной  нервной  системы.  "Ћблегчи себе  эту  муку:  умри!"  -
восклицает он, или пишет:  "Џистолет служит длЯ менЯ источником относительно
приЯтных мыслей" или: "“жасные и почти непрестанные мучениЯ  заставлЯют менЯ
с  жадностью ждать  конца,  и по некоторым признакам  разрешающий  удар  уже
близок".  Ћн  уже  не  находит  превосходных  степеней  выражениЯ длЯ  своих
страданий,  уже  они  звучат  почти  монотонно  в  своей  пронзительности  и
непрерывности,  эти  ужасные,   почти  нечеловеческие  вопли,  несущиесЯ  из
"собачьей  конуры  его существованиЯ". € вдруг  вспыхивает в  "Ecce  homo" -
чудовищным противоречием - мощное,  гордое,  каменное признание, будто улика
во лжи:  "In  summa summarum  (в  течение  последних  пЯтнадцати  лет) Я был
здоров".
     —ему же верить? ’ысЯчекратным воплЯм или монументальному  слову? € тому
и другому! Ћрганизм Ќицше был по природе крепок и устойчив, его ствол прочен
и мог выдержать огромную нагрузку: его корни глубоко уходЯт в здоровую почву
немецкого  пасторского  рода.  ‚   общем  итоге  "in  summa  summarum",  как
совокупность  задатков,  как организм  в своей  психофизиологической основе,
Ќицше действительно был здоров.  ’олько нервы слишком нежны  длЯ  его бурной
впечатлительности и потому  всегда в состоЯнии возмущениЯ (которое однако не
в силах поколебать железную  мощь его духа). Ќицше  сам нашел  удачный образ
длЯ  выражениЯ  этого опасного и в то же времЯ неприступного  состоЯниЯ:  он
сравнивал  свои  страданиЯ  со  "стрельбой  из  орудий  мелкого калибра".  €
действительно, ни  разу  в  этой  войне  дело не  доходит  до  вторжениЯ  за
внутренний  вал его  крепости:  он живет как ѓулливер  - в постоЯнной  осаде
среди  пигмеев. …го нервы неустанно бьют  набат  на дозорной башне вниманиЯ,
всегда он  в  состоЯнии изнурительной, мучительной самозащиты.  Ќо  ни  одна
болезнь (кроме, той может быть, единственной, котораЯ в течение двадцати лет
роет  минный подкоп к  цитадели его  духа,  чтобы  внезапно взорвать ее)  не
достигает победы:  монументальный дух  Ќицше  недоступен длЯ "орудий мелкого
калибра"; только взрыв способен сокрушить гранит его мозга. ’ак неизмеримому
страданию   соответствует   неизмеримаЯ   сопротивлЯемость,   исключительной
стремительности чувства исключительнаЯ чуткость нервно-двигательной системы.
€бо  каждый нерв желудка, как и сердца, как и высших чувств,  ЯвлЯетсЯ в его
организме точнейшим,  филигранно-выверенным манометром,  который болезненным
возбуждением,   как   бы   резким   отклонением  стрелки,   отмечает   самые
незначительные изменениЯ в напрЯжении.  Ќичто у него не остаетсЯ скрытым  от
тела  (как  и  от  духа).  ЊалейшаЯ лихорадка,  немаЯ  длЯ  всЯкого другого,
судорожным  сигналом подает  ему  весть,  и эта  "бешенаЯ  чувствительность"
раздроблЯет  ему природную  жизнеспособность  на  тысЯчи  колющих,  режущих,
пронзающих  осколков. Ћтсюда  эти  ужасные  вопли - всЯкий раз, как малейшее
движение,  неподготовленный  жизненный  шаг  вызывает прикосновение  к  этим
обнаженным, судорожно напрЯженным нервам.
     ќта ужасающаЯ, демоническаЯ сверхчувствительность  его нервов, на весах
которой  всЯкий  едва вибрирующий нюанс, длЯ других  дремлющий  глубоко  под
порогом сознаниЯ, превращаетсЯ в отчетливую боль,  ЯвлЯетсЯ корнем  всех его
страданий и в то же времЯ Ядром его гениальной  способности к оценке. …му не
нужно что-либо вещественное,  реальный  аффект, длЯ того чтобы  в его  крови
возникла судорожнаЯ  реакциЯ:  уже самый воздух с его  суточными изменениЯми
метеорологического характера служит длЯ него источником бесконечных мучений.
…два ли найдетсЯ еще один человек, живущий духовными интересами, который был
бы так  чувствителен к метеорологическим ЯвлениЯм, так убийственно чуток  ко
всЯкому атмосферному напрЯжению и колебанию, был  бы в такой мере манометром
и ртутью, обладал  бы такой раздражительностью: словно  тайные электрические
контакты соединЯли его пульс с атмосферным давлением, его нервы с влажностью
воздуха.  …го  нервы отмечают  болью  каждый метр  высоты, всЯкое  изменение
давлениЯ,  и  мЯтежным  ритмом отвечают  на всЯкий  мЯтеж в природе.  „ождь,
облачное  небо  понижает  его  жизнеспособность   ("затЯнутое  небо  глубоко
угнетает  менЯ"),  грозовые  тучи  он  ощущает  всем  существом,  вплоть  до
кишечника,  дождь его  "депотенцирует", сырость изнурЯет, сухость  оживлЯет,
солнце   освобождает,   зима  длЯ   него   -  столбнЯк  и  смерть.   Ќикогда
барометрическаЯ   игла  его  апрельски   непостоЯнных   нервов  не  остаетсЯ
неподвижной:  разве  лишь  изредка  при  безоблачном   пейзаже  безветренной
возвышенности  ќнгадина. Ќо не только внешнее небо отражает в нем давление и
облачность:  его  чуткие  органы  отмечают  также  всЯкое  давление,  всЯкое
возмущение на  внутреннем небе, на небе  духа.  €бо всЯкий  раз как сверкнет
мысль в его мозгу,  она будто  молниЯ пронизывает  туго  натЯнутые  нити его
нервов: акт мышлениЯ протекает у Ќицше до такой  степени экстатично и бурно,
до  такой  степени электрически-судорожно, что всЯкий  раз  он  действует на
организм как  гроза, и "при всЯком  взрыве  чувства  достаточно мгновениЯ  в
точном смысле этого слова,  длЯ того чтобы изменить кровообращение". ’ело  и
дух у этого самого жизнеспособного из мыслителей свЯзаны до того напрЯженно,
что внешние и внутренние воздействиЯ он  воспринимает одинаковым образом: "џ
не  дух и  не тело,  а  что-то третье. џ страдаю  всем существом и  от всего
существующего".
     € эта врожденнаЯ склонность  к дифференцированию  раздражений, к бурной
реакции  на  всЯкое   впечатление,  получает  преувеличенное  насильственное
развитие   в  неподвижной,   замкнутой  атмосфере,  созданной  десЯтилетиЯми
отшельнической жизни.  ’ак  как  в  течение трехсот  шестидесЯти  пЯти дней,
составлЯющих год, он  не встречает  никакой  телесности,  кроме собственного
тела - у него нет ни жены, ни друга, - и так как  в течение двадцати четырех
часов, составлЯющих сутки, он не слышит  ничьего голоса, кроме  голоса своей
крови, - он как бы ведет непрерывный  диалог со своими нервами. ЏостоЯнно он
держит  в  руках  компас  своего  самочувствиЯ   и,  как  всЯкий  отшельник,
затворник, холостЯх,  чудак, ипохондрик, следит за малейшими функциональными
изменениЯми своего тела. „ругие забывают себЯ: их внимание отвлечено работой
и беседой,  игрой и  утомлением; другие  одурманиваютсЯ апатией и  вином. Ќо
такой  человек,  как  Ќицше,  гениальный  диагност,  постоЯнно  подвергаетсЯ
искушению   в  своем   страдании   найти  пищу  длЯ  своей   психологической
любознательности, сделать себЯ  самого "объектом  эксперимента, лабораторным
кроликом". Ќепрерывно,  острым  пинцетом - врач и больной  в одном лице - он
обнажает  свои нервы и, как всЯкий нервный человек и фантазер, повышает их и
без того чрезмерную  чувствительность. Ќе доверЯЯ врачам, он  сам становитсЯ
собственным  врачом  и  непрерывно  "уврачевывает"  себЯ всю  свою жизнь. Ћн
испытывает  все  средства и курсы лечениЯ,  какие только можно придумать,  -
электрические  массажи,  самые  разнообразные  диэты,  воды,  ванны:  то  он
заглушает  возбуждение  бромом,  то  вызывает  его  всЯкими  микстурами. …го
метеорологическаЯ чувствительность постоЯнно гонит его на  поиски подходЯщих
атмосферных условий, особенно благоприЯтной местности, "климата его души". ‚
‹угано он ищет целебного  воздуха и  безветриЯ; оттуда он едет  в  ‘орренто;
потом ему  кажетсЯ, что ванны ђагаца помогут ему избыть боль от самого себЯ,
что благотворный климат ‘анкт-Њорица, источники  Ѓаден-Ѓадена или Њариенбада
принесут ему  облегчение.  ‚  одну  из  весен  особенно близким его  природе
оказываетсЯ  ќнгадин - благодарЯ  "крепкому, озонированному воздуху",  затем
эта роль переходит к  южным городам - Ќицце с ее "сухим" воздухом,  затем  к
‚енеции и ѓенуе. ’о леса привлекают его, то морЯ, то  стремитсЯ он к озерам,
то ищет маленький уютный городок "с доброкачественным легким столом". Ћдному
богу известно, сколько тысЯч километров  изъездил  вечный странник в поисках
этого сказочного места,  где прекратилось бы горение  и дерганье его нервов,
вечное бодрствование всех  его органов. Џостепенно дистиллируетсЯ его опыт в
своего  рода   географию  здоровьЯ;  толстые  томы  геологических  сочинений
штудирует  он,  чтобы найти  эту  местность, которую  он  ищет  как перстень
Ђлладина, чтобы обрести наконец власть над своим телом и мир своей душе. Ќет
расстоЯний, которые бы его пугали: Ѓарцелона  входит  в его  планы нарЯду  с
Њексиканским плоскогорьем, Ђргентиной и  даже џпонией.  ѓеографиЯ, диэтетика
климата и питаниЯ постепенно становитсЯ  как бы его второй специальностью. ‚
каждой местности он  отмечает температуру, атмосферное давление, гидроскопом
и гидростатом измерЯет в миллиметрах количество осадков и влажность воздуха,
- до такой степени  превратилсЯ  его  организм  в  ртутный  столб, до  такой
степени уподобилсЯ реторте.  ’а  же  преувеличенность и в отношении диэты. €
тут целый перечень  предосторожностей,  целый свод  медицинских предписаний:
чай  должен  быть определенной  марки  и  определенной  крепости,  чтобы  не
причинить  ему  вреда; мЯснаЯ  пища  длЯ  него  опасна,  овощи  должны  быть
приготовлены    определенным    образом.    Џостепенно    это    непрерывное
самоисследование   и  самоврачевание   приобретает  отпечаток   болезненного
солипсизма,  до предела напрЯженной сосредоточенности на самом себе. € самое
болезненное  в болезнЯх Ќицше - это постоЯннаЯ  вивисекциЯ:  психолог всегда
страдает вдвойне, дважды переживает свое страданье - один раз в реальности и
другой - в самонаблюдении.
     Ќо Ќицше - гений мощных  поворотов;  в противоположность  ѓете, который
обладал  гениальным  даром  избегать  опасностей,  Ќицше  отважно  встречает
опасность  лицом  к лицу  и  не  боитсЯ схватить  быка за  рога. ЏсихологиЯ,
духовное   начало  приводит  его   беззащитную  чувствительность  в  глубины
страданиЯ,   и  бездну  отчаЯниЯ,  но  та   же  психологиЯ,   тот   же   дух
восстанавливает его здоровье... € болезни, и выздоровлениЯ Ќицше проистекают
из гениального самопознаниЯ.  ЏсихологиЯ, над  которой ему  дана  магическаЯ
власть,  становитсЯ  терапией  - образец  беспримерной  "алхимии,  создающей
ценности, из неблагородного металла". Џосле  десЯти лет непрерывных  мучений
он  достиг "низшей  точки  жизнеспособности";  казалось, что он  уже  вконец
растерзан,   разъеден   своими   нервами,  жертва   отчаЯниЯ  и   депрессии,
пессимистического самоотречениЯ. €  тогда в духовном развитии Ќицше внезапно
наступает  столь характерное  длЯ  него молниеносное,  поистине вдохновенное
"преодоление", одно из  тех мгновений самопознаниЯ и  самоспасениЯ,  которые
сообщают истории его  духа такую величественную,  потрЯсающую драматичность.
ђезким  движением привлекает он к  себе болезнь, котораЯ подрывает  почву  у
него под ногами, и  прижимает ее к  сердцу;  таинственный, неопределимый  во
времени  миг, одно  из  тех молниеносных вдохновений,  когда Ќицше  на путЯх
своего творчества "открывает" длЯ себЯ свою болезнь, когда,  изумленный тем,
что он все еще, все еще жив, тем, что в  самых  жестоких депрессиЯх, в самые
болезненные периоды жизни, не иссЯкает, а возрастает его творческаЯ мощь, он
с   глубоким  убеждением  провозглашает,   что  эти  страданиЯ   неотъемлемо
принадлежат  к  "сущности",  свЯщенной,  безгранично   ценной  сущности  его
существа.   €  с  этой   минуты  его  дух  отказывает  телу  в  сострадании,
отказываетсЯ  от  состраданиЯ  с  телом, и  впервые  открываетсЯ  ему  новаЯ
перспектива   жизни,   углубленный  смысл  болезни.  ЏростираЯ  руки,  мудро
принимает он ее, как необходимость, в свою судьбу и, фанатический "заступник
жизни", любЯ все,  что дает ему существование, и страданию своему он говорит
гимническое  "да"  ‡аратустры,  ликующее  "…ще!  еще!  -  и  навеки!"  ѓолое
признание  становитсЯ  знанием, знание - благодарностью.  €бо в этом  высшем
созерцании, которое возносит взор  над собственной болью  и мерит жизнь лишь
как путь к самому себе, открывает он  (с обычной  беспредельностью  восторга
перед  магией  предела),  что ни  одна  земнаЯ сила не  дала ему больше, чем
болезнь,  что  самому  жестокому   своему  палачу  он  обЯзан  высшим  своим
достоинством: свободой. ‘вободой  внешнего существованиЯ, свободой духа. €бо
всЯкий раз, как был он готов успокоитьсЯ в  косности, плоскости,  плотности,
преждевременно оцепенеть в профессии, службе,  в духовном шаблоне, -  всЯкий
раз  она своим  жалом мощно  толкала  его вперед. ЃлагодарЯ  болезни он  был
избавлен от военной службы и  посвЯтил себЯ  науке; благодарЯ  болезни он не
увЯз  навсегда  в науке  и филологии;  болезнь  бросила  его  из Ѓазельского
университетского  круга в "пансион",  в  жизнь, и  вернула  его самому себе.
Ѓолезни глаз обЯзан он "освобождением от  книги", "величайшим  благодеЯнием,
которое Я  оказал себе".  Ћт всЯкой коры, которой он мог обрасти, от  всЯких
цепей, которые могли  сковать  его, спасала  его  (мучительно и  благодатно)
болезнь. "Ѓолезнь как бы  освобождает менЯ от самого себЯ", - признаетсЯ он;
болезнь была длЯ него акушером, облегчавшим  рождение внутреннего  человека,
сестрой  милосердиЯ и мучительницей в одно и то  же времЯ. …й он обЯзан тем,
что  жизнь стала длЯ него не привычкой,  а  обновлением, открытием: "џ будто
заново открыл жизнь, включаЯ и самого себЯ".
     €бо - так  воспевает страдалец  свое  страданье в величественном  гимне
свЯщенной боли - только  страданье  дает  мудрость.  Џросто  унаследованное,
непоколебимое  медвежье здоровье  тупо  и замыкаетсЯ в своей ограниченности.
Ћно ничего не желает, ни о чем не спрашивает, и поэтому у здоровых людей нет
психологии.  ‚сЯкаЯ мудрость  проистекает  от  страданьЯ,  "боль  постепенно
спрашивает о причинах, а наслаждение склонно стоЯть на месте, не оглЯдываЯсь
назад".  "Ѓоль  утончает"  человека; страданье,  вечно  скребущее,  грызущее
страданье  вскапывает почву  души,  и  болезненность этой  внутренней пахоты
взрыхлЯет душу длЯ нового  духовного урожаЯ.  "’олько великаЯ  боль приводит
дух  к  последней свободе;  только  она  позволЯет  нам достигнуть последних
глубин нашего существа, -  и  тот,  длЯ  кого  она была почти  смертельна, с
гордостью может сказать о себе: "џ знаю о жизни больше потому, что так часто
бывал на границе смерти".
     €так, не  искусственно, не  путем отрицаниЯ, не сокрытием, идеализацией
своего недуга преодолевает Ќицше всЯкое страданье, а изначальной силой своей
природы, познаваньем:  верховный созидатель  ценностей  открывает ценность в
своей болезни. ‚ противоположность мученику за  веру, он не обладает заранее
верой,  за которую терпит мученье: веру создает он себе в муках и пытках. Ќо
его мудраЯ химиЯ открывает не только  ценность болезни, но и противоположный
ее  полюс:  ценность  здоровьЯ; лишь  совокупность обеих  ценностей  создает
полноту  жизненного чувства,  вечное состоЯние  напрЯженного экстаза и муки,
которое бросает человека в беспредельность. ’о и другое необходимо - болезнь
как  средство,  здоровье как  цель,  болезнь  как  путь,  здоровье  как  его
завершение.  €бо страдание в смысле Ќицше - только один, только темный берег
болезни;  другой сиЯет  несказанным светом:  это -  выздоровленье,  и только
отправлЯЯсь  от  берега страданьЯ,  можно его достигнуть.  Ќо выздоровление,
здоровье означает  больше, чем достижение нормального  жизненного состоЯниЯ,
не  просто превращенье, а  нечто  бесконечно  большее:  это  -  восхождение,
возвышение   и   утончение:   из  болезни  выходит   человек  "с  повышенной
чувствительностью кожи,  с  утонченным осЯзанием, с обостренным длЯ радостей
вкусом, с более нежным  Языком длЯ хороших вещей, с более веселыми чувствами
и с новой, более опасной неискушенностью в наслаждении", детски простодушным
и в то  же времЯ в тысЯчу раз более утонченным,  чем когда бы то  ни было. €
это  второе  здоровье,  стоЯщее  позади  болезни, не  слепо  воспринЯтое,  а
страстно  выстраданное,  насильно  вырванное,   сотнЯми  вздохов   и  криков
купленное, это  "завоеванное, вымученное"  здоровье  в тысЯчу раз жизненнее,
чем тупое самодовольство  всегда  здорового человека.  €  тот,  кто  однажды
изведал трепетную сладость,  колючий  хмель  такого  выздоровлениЯ,  сгорает
жаждой пережить  его  вновь;  он вновь  и вновь  бросаетсЯ в  огненный поток
горЯщей  серы,  пылающих  мук, чтобы  вновь  достигнуть  "чарующего  чувства
здоровьЯ", золотистого опьЯнениЯ, которое  длЯ Ќицше в тысЯчу раз слаще, чем
обычные возбуждающие  средства  - никотин и алкоголь.  Ќо едва открыл  Ќицше
смысл  своего  страданьЯ  и  великое  сладострастие  выздоровленьЯ,  как  он
немедленно  превращает его  в  проповедь, возводит в  смысл мира. Љак всЯкаЯ
демоническаЯ  натура, он отдает  себЯ во власть экстаза, и  мелькающаЯ смена
страданьЯ и наслажденьЯ уже не насыщает его: он хочет еще горшей муки, чтобы
вознестись  еще  выше  -   в  последнее,  всеблагое,  всесветлое,  всемощное
выздоровленье.  € в этом сиЯющем, томЯщем опьЯнении он  постепенно привыкает
свою  безграничную  волю  к  здоровью  принимать  за  самое  здоровье,  свою
лихорадку - за жизнеспособность, свой восторг гибели -  за достигнутую мощь.
‡доровье! ‡доровье! - будто знамЯ  развеваетсЯ опьЯненное самим собою слово;
в нем  смысл мира,  цель  жизни, мера всех вещей, только  в нем  мерило всех
ценностей; и тот,  кто  десЯтилетиЯми  блуждал во  тьме,  переходЯ от муки к
муке, ныне  переступает  свой предел в этом  гимне жизнеспособности, грубой,
самовлюбленной силе. ‚ неимоверно жгучих красках разворачивает он знамЯ воли
к власти, воли  к  жизни, к суровости, к жестокости и в экстазе ведет за ним
грЯдущее   человечество,  -  не  подозреваЯ,  что  та  самаЯ  сила,  котораЯ
воодушевлЯет его  и  побуждает так высоко  держать  это знамЯ, уже напрЯгает
лук, чтобы сразить его смертельной стрелой.
     €бо последнее здоровье Ќицше,  которое  в своей  избыточности воспевает
себЯ в дифирамбе,  есть лишь  самовнушение, "изобретенное здоровье". € в  ту
минуту, когда он, ликуЯ, воздевает руки к небу  в упоении своей силой, когда
он пишет в "Ecce homo" о своем великом  здоровье и  клЯтвенно  заверЯет, что
никогда он не переживал состоЯний болезни,  состоЯний упадка, - уже сверкают
молнии в его крови.  ’о, что воздает хвалу, то, что торжествует в нем, - это
уже не  жизнь, а  смерть,  уже не  мудрый  дух,  а демон, овладевающий своей
жертвой. ’о, что он принимает за сиЯние, за самое Яркое пламЯ своей силы,  в
действительности  таит  в себе смертельный  взрыв его  болезни, и  блаженное
чувство,  которое   охватывает  его  в  последние  часы,   клинический  взор
современного  врача  безошибочно  определит  как эвфорию,  типичное ощущение
здоровьЯ, предшествующее катастрофе.  “же трепещет  навстречу ему,  наполнЯЯ
его последние часы, серебристое сиЯние потустороннего мира, ореол, венчающий
демонических  поэтов,  -  но он,  упоенный,  он  этого не  знает.  Ћн только
чувствует себЯ преисполненным блеска земной благодати: огненные мысли пылают
ему,  Язык  с первобытной  силой  струитсЯ  из всех  пор  его  речи,  музыка
наводнЯет его душу. Људа бы ни обратил он взор, всюду сиЯет ему мир: люди на
улице улыбаютсЯ  ему, каждое письмо несет божественную весть,  и, цепенеЯ от
счастьЯ, обращаетсЯ он в последнем письме к другу,  Џетеру ѓасту: "‘пой  мне
новую  песнь:  мир просветлел,  и небеса  объЯты радостью".  € вот, из этого
просветленного неба поражает его  огненный луч, сплавлЯЯ блаженство и боль в
одном  нераздельном  мгновеньи. Ћба  полюса чувств одновременно пронзают его
бурно  вздымающуюсЯ грудь, и гремит кровь в его разрывающихсЯ висках, сливаЯ
смерть и жизнь в единую апокалиптическую песнь.
     „он †уан познаваниЯ

     Ќе в вечной жизни суть,
     а в вечной жизненности..
     €ммануил Љант  живет  с познаванием как  с законной женой, с которой он
сожительствует  в  течение  сорока  лет, на  одном  и том  же  духовном ложе
зачинает и приживает целое поколение немецких философских систем, до сих пор
доживающих свой  век  в нашем мире. …го отношение  к истине можно определить
как строгую моногамию и этот принцип унаследовали все его духовные сыновьЯ -
еллинг, ”ихте, ѓегель и опенгауэр. €х влечение к философии лишено и намека
на демонизм: это  - волЯ к высшему порЯдку, к системе, честнаЯ немецкаЯ волЯ
к  дисциплине  духа,  к архитектонической  упорЯдоченности  бытиЯ. Ћни любЯт
истину простой, спокойной, неизменно постоЯнной любовью: в этой любви нет  и
следа эротики, жажды поглотить и быть поглощенным; истина длЯ них -  супруга
и прочно обеспеченное достоЯние, принадлежащее  им  до гробовой  доски, и ни
разу  они не  нарушили супружеской верности. Џоэтому их отношение к истине -
отношение домохозЯина и домоседа и каждый из них поместил  свое брачное ложе
в уютный "собственный дом": в свою прочную систему. € каждый из них плугом и
бороной прилежно  возделывает свой участок, новину духа, вырубленную  им  на
благо человечества в первобытной чаще хаоса. Ћсторожно расширЯют они границы
своего  познаваниЯ  вглубь эпохи и культуры, потом и кровью умножаЯ духовный
урожай.
     “ Ќицше страсть  к  познаванию -  продукт совсем другого  темперамента,
противоположного  полюса чувств. …го отношение к истине исполнено демонизма,
трепетнаЯ,  напоеннаЯ  горЯчим  дыханием,  гонимаЯ  нервами,  любознательнаЯ
жажда, котораЯ  ничем не  удовлетворЯетсЯ, никогда  не  иссЯкает,  нигде  не
останавливаетсЯ, ни на каком результате,  и, получив  ответ,  нетерпеливо  и
безудержно  стремитсЯ  вперед,  вновь и вновь вопрошаЯ. Ќикакое  познание не
может  привлечь  его  надолго, нет  истины,  которой  он  принес  бы  клЯтву
верности, с  которой  бы  он обручилсЯ как  со "своей  системой"