 Я не из самых  сильных. ‘ тех пор мне кажетсЯ, будто Я смертельно ранен".
Ћн  жаждет  не  успеха,  не  сочувствиЯ,  не  славы  -  напротив, его боевой
темперамент готов встретить гнев, негодование,  даже насмешку - "в состоЯнии
почти до разрыва натЯнутого лука всЯкий аффект благотворен длЯ человека, при
условии,  чтобы  это был сильный  аффект", - но лишь бы какой-нибудь  ответ,
горЯчий или  холодный,  или даже теплый, лишь бы что-нибудь подтвердило  ему
его существование, его духовное  бытие.  Ќо даже друзьЯ робко уклонЯютсЯ  от
ответа  и  в  письмах  тщательно  избегают  всЯкого  отзыва,  как  тЯгостной
повинности.  €  эта  рана въедаетсЯ  все  глубже в его  тело, разъедает  его
гордость, воспламенЯет  его самосознание, зажигает пожар в  его душе - "рана
от неполученного ответа". Ћна-то и делает  его одиночество таким отравленным
и лихорадочным.
     € эта  лихорадка,  достигнув точки кипениЯ, внезапно брызнула ключом из
раненой  души. „остаточно приложить ухо к сочинениЯм и письмам его последних
лет, чтобы  в  этой разреженной атмосфере услышать возбужденное, болезненное
биение,   неимоверное   давление   крови;    сердце    горных   туристов   и
воздухоплавателей знает этот стучащий, учащенный звук вздувающихсЯ легких, в
последних письмах Љлейста звучит учащенный стук  напрЯженности, этот грозный
гул  и  хруст  готовой  взорватьсЯ  машины.  —ерты  беспокойства,  нервности
окрашивают  до  тех  пор  спокойное,  полное  достоинства  поведение  Ќицше:
"длительное молчание ожесточило мою гордость" - он хочет, требует ответа  во
что бы то ни стало. Ћн торопит издателЯ письмами и телеграммами -  только бы
скорей, скорей  вышла книга,  -  как будто он  боитсЯ  опоздать. Ћн  уже  не
заканчивает "‚олю к  власти", свой  капитальный  труд,  а,  нарушаЯ план,  в
нетерпении вырывает  из  него отдельные  части и,  как факел, бросает  их  в
эпоху.  "Ћслепительный   звук"   погас;  стон   звучит  в   этих   последних
произведениЯх, стон, срывающийсЯ со сжатых губ, стон безмерного Язвительного
гнева: бичом нетерпениЯ выгнаны из его души эти  разъЯренные волки с пеной у
рта  и  оскаленными  зубами.  "Ћжесточена"  гордость  равнодушного  к  эпохе
мыслителЯ, и он начинает провоцировать  эпоху, чтобы она откликнулась ему  -
хотЯ бы воплем гнева. € длЯ того, чтобы придать вызову еще большую дерзость,
он  с   "цинизмом,  которому  суждено  стать  историческим"  в  "Ecce  homo"
рассказывает свою жизнь. Ќет книги, котораЯ была бы написана с такой жаждой,
с таким болезненно-судорожным, лихорадочным  ожиданием ответа, как последние
монументальные   памфлеты  Ќицше:  подобно  Љсерксу,   повелевшему  бичевать
непокорное бездушное море, он в  своем  безумном  вызове пытаетсЯ  разбудить
тупое равнодушие  скорпионов  своих книг.  “жасный страх, что он  не  успеет
снЯть жатву, демоническое нетерпение  сквозит  в этой  жажде ответа. € после
каждого   взмаха  бичом  он  медлит  мгновение,  изгибаетсЯ  в   нестерпимом
напрЯжении, чтобы услышать  вопль своих жертв. Ќо ни звука вокруг. Ќе слышно
отклика  в мире "лазурного"  одиночества. ‘ловно железный  обруч, стискивает
молчание его горло,  и самый ужасный вопль,  какой раздавалсЯ на земле, не в
силах его  сломить. € он чувствует: нет бога, который мог  бы вывести его из
темницы последнего одиночества.
     ’огда,  в  последние  часы,  овладевает  изнемогающим  апокалиптическаЯ
Ярость. Љак ослепленный Џолифем, мечет он вокруг себЯ огромные камни, уже не
видЯ,  задевают  ли они кого-нибудь: и, так как у него  нет  никого,  кто бы
сострадал, кто бы сочувствовал ему, он хватаетсЯ  за свое судорожное сердце.
‚сех  богов он убил, - и  себЯ самого он делает богом:  "разве не должны  мы
сами  стать богами, чтобы ЯвитьсЯ достойными подобных деЯний?"  - ‚се алтари
он низверг - и себе самому воздвигает алтарь, "Ecce  homo", чтобы прославить
того,  кого  не  прославлЯет никто.  ‘ловесные скалы  он  громоздит,  гремЯт
раскаты Языка  с незнакомой  столетию мощью;  вдохновенно  поет он лебединую
песнь избытка  и упоеньЯ,  пэан  своих деЯний и побед.  ‚о мраке звучит  эта
песнь,  и слышитсЯ  в ней  шум приближениЯ грозы, и вдруг  в вышине сверкнул
смех, резкий, злобный, безумный смех, смех отчаЯньЯ, способный душу разъЯть:
песнь "Ecce homo". ‚се прерывистой ритм, все резче врываетсЯ смех в  глетчер
молчаньЯ:  в  восторге  самообожаниЯ воздевает  он руки,  в  такт  дифирамбу
вздрагивает  его нога, -  и вот  начинаетсЯ  танец, танец  над бездной,  над
бездной его конца.
     ’анец над бездной

     …сли долго смотреть в бездну,
     то бездна начинает смотреть в тебЯ.
     ЏЯть осенних месЯцев 1888  года - последние  творческие месЯцы  Ќицше -
Явление небывалое в летописЯх творчества. Ќикогда, может быть, на протЯжении
столь  краткого  промежутка  времени гений единичного человека  не  совершал
такой  огромной, такой  напрЯженной, такой величественной и  гиперболической
работы;  никогда человеческий  мозг  не был так наводнен  мыслЯми,  пронизан
образами, опьЯнен  музыкой, как мозг этого, в те дни уже отмеченного судьбой
человека. „лЯ этого избытка, длЯ этого бурно изливающегосЯ экстаза, длЯ этой
фанатической Ярости творчества историЯ  духа всех времен не знает примера  в
своих необъЯтных далЯх, - кроме, может быть, одного - в современности: в том
же году, под той же широтой, переживает другой художник  такой же неистовый,
уже загнанный  в  безумие подъем  творчества: в саду и  в сумасшедшем доме в
Ђрле; с  той же стремительностью, с той же исступленной одержимостью светом,
с  той  же  маниакальной  избыточностью  творчества,  создает  свои  картины
‚ан-ѓог. …два закончит он  добела раскаленную картину, как  уверенный  штрих
уже  ложитсЯ на  новое  полотно  -  без  обдумываньЯ, без  промедленьЯ,  без
размышлений.   ’ворчество   стало  диктовкой,  демоническим  Ясновидением  и
быстровидением, непрерывной цепью  видений. „рузьЯ,  покинувшие его час тому
назад, вернувшись, с изумлением видЯт новую законченную картину, а он, с еще
невысохшей кистью,  с горЯщими глазами,  уже  принимаетсЯ  за третью: демон,
схвативший его за горло,  не дает передышки, не терпит перерывов; что ему до
всадника, чье пышащее огнем, пылающее тело будет растоптано  копытами бешено
скачущего  конЯ! ’ак  создает и  Ќицше  произведение за  произведением,  без
остановки, без передышки, с той же неповторимой Ясностью и быстротой. „есЯть
дней,   две  недели,  три  недели   -  вот  сроки   созданиЯ  его  последних
произведений;  зачатие,  созревание,  рождение,  первоначальный  набросок  и
окончательнаЯ  форма -  все эти стадии пролетают здесь с быстротой пули. Ќет
инкубационного периода, нет остановок, исканий, нащупываний, нет изменений и
поправок: все  выливаетсЯ  сразу  в окончательную,  неизменную, совершенную,
горЯчую и тут же  застывающую форму. Ќикогда  не развивал человеческий .мозг
такого мощного электрического напрЯжениЯ,  сверкающего в  каждом  судорожном
слове, никогда  не сплетались  ассоциации с такой  волшебной быстротой; едва
возникшее видение - уже слово, мысль - сама прозрачность, и, несмотрЯ на эту
неимоверную  полноту, не чувствуетсЯ ни малейшего труда, ни малейшего усилиЯ
-  творчество давно перестало быть длЯ него  деЯтельностью, работой;  это  -
чистое laissez  faire,  непроизвольное тайнодеЯние высших  сил. ЏотрЯсенному
духом достаточно поднЯть взор - дальновидЯщий, "дальномыслЯщий" взор, - чтоб
открылись  ему  (как  и  ѓельдерлину  в  последнем  взлете   к   мифическому
созерцанию)  необъЯтные  просторы  времени  в  прошлом  и в будущем:  и  он,
одержимый  демоном  Ясности,  с  демонической  Ясностью  видит свою  добычу.
„остаточно ему протЯнуть руку - горЯчую,  быструю руку, - чтобы схватить их;
и едва прикоснетсЯ  он к ним, как они наполнЯютсЯ кровью, трепещут  музыкой,
оживленные и одушевленные. € этот поток мыслей  и образов не останавливаетсЯ
ни  на  миг  в течение  этих  поистине  наполеоновских  дней.  „ух  затоплен
разливом, предан насилию - насилию стихийных сил. "‡аратустра овладел мною",
-  всегда  сообщает  он о  какой-нибудь одержимости,  о беззащитности  перед
непреодолимыми силами, - как будто в глубине его существа обрушилась скрытаЯ
плотина разума, органической самозащиты, и неуемный водопад катит свои волны
над  обессиленным,  над  величественно  обезволенным пловцом.  "Ѓыть  может,
вообще никогда и ничто  не создавалось  таким избытком  силы",  - в  экстазе
говорит  Ќицше о  своих последних  произведениЯх; но  ни одним  словом он не
обмолвилсЯ о том,  что эта  сила,  так  щедро  его  одарЯющаЯ, так Ярко  его
озарЯющаЯ, исходит от его существа. Ќапротив,  в  благоговейном  упоении  он
видит  в  себе  лишь  "мундштук  потусторонних императивов",  лишь  носителЯ
высшей, свЯщенной, демонической стихии.
     Ќо это чудо  вдохновениЯ, ужас и трепет этой  в течение пЯти месЯцев не
утихающей  творческой грозы  - кто решитсЯ его изобразить после того, как он
сам в восторге благодарности,  в сиЯнии непосредственного, самого жизненного
чувства  изобразил  свое переживание?  џ могу  лишь переписать эту  страницу
молниЯми изваЯнной прозы так, как он ее  написал: " -  €меет ли кто-нибудь в
конце девЯтнадцатого столетиЯ Ясное представление о том, что  поэты  сильных
эпох  называли вдохновением? …сли нет, то  Я это опишу. - „ействительно, при
самом  ничтожном остатке  суевериЯ  в душе  почти невозможно  отказатьсЯ  от
представлениЯ, что  ЯвлЯешьсЯ  только воплощением, только мундштуком, только
посредником сверхмощных сил. ЏонЯтие откровениЯ, в том смысле, что внезапно,
с невыразимой достоверностью и тонкостью нечто становитсЯ видимым, слышимым,
нечто  такое,  что глубоко  потрЯсает  и  опрокидывает  человека,  -  только
описывает факты. Ќе слушаешь, не ищешь; берешь - и не спрашиваешь, кто дает;
будто молниЯ сверкнет  мысль, с необходимостью, уже облеченнаЯ в форму,  - у
менЯ никогда  не бывало  выбора.  ‚осторг,  неимоверное напрЯжение  которого
иногда  разрешаетсЯ  потоком   слез,  восторг,  при  котором  шаг  то  бурно
устремлЯетсЯ  вперед, то  замедлЯетсЯ; полный  экстаз, пребывание вне самого
себЯ,  с  самым  отчетливым  сознанием  бесчисленных  тончайших  трепетов  и
увлажнений,  охватывающих тело с головы  до ног; глубина счастьЯ, в  которой
самое болезненное и мрачное  действует не как противоположность, а как нечто
обусловленное,  вынужденное,  как  необходимаЯ  краска среди такого  избытка
света; инстинкт ритмических отношении, оформлЯющий обширные  пространства, -
протЯженность, потребность в широком  ритмическом охвате может почти служить
мерой длЯ силы  вдохновениЯ, как бы противовесом давлению и напрЯжению.  ‚се
происходит  в высшей степени непроизвольно, но  как бы  в  урагане  ощущениЯ
свободы, безусловности, божественности, мощи... ‘амое замечательное в этом -
непроизвольность образа, сравнениЯ; утрачиваетсЯ всЯкое понЯтие об образе, о
сравнении, все даетсЯ как самое  точное,  самое верное,  самое  естественное
выражение. „ействительно, кажетсЯ, говорЯ словами ‡аратустры, будто предметы
сами приходЯт к тебе и сами  сочетаютсЯ  в  сравнениЯ - ("тут все  предметы,
ласкаЯсь, приходЯт в твою речь и льнут к тебе; ибо они хотЯт ездить на твоей
спине. ‡десь раскрываютсЯ перед тобой  все  слова  и все ларцы слова; всЯкое
бытие здесь  хочет стать  словом, всЯкое становление  хочет  учитьсЯ  у тебЯ
речи"). ‚от мой  опыт  вдохновениЯ; Я не сомневаюсь,  что нужно вернутьсЯ за
тысЯчелетиЯ назад, чтобы найти кого-нибудь, кто скажет: и мой тоже".
     ќта  самоупоеннаЯ,  эта гимническаЯ  интонациЯ счастьЯ -  Я знаю:  наши
врачи  видЯт  в  ней  эвфорию,  восторг,  предшествующий  гибели,  и  стигму
мегаломании, самовозношение, типичное длЯ душевно-больных. € все  же, спрошу
Я, кем  изваЯно в вечности с такой  алмазной  Ясностью состоЯние творческого
экстаза?  €бо   самое   изумительное,   самое  своеобразное  чудо  последних
произведений Ќицше  в том, что высшей  степени экстаза здесь сомнамбулически
сопутствует  высшаЯ  степень Ясности, что они  остаютсЯ мудры как змеи среди
вакханалии своей  почти животной силы. Ћбычно у экстатиков, у всех, чьЯ душа
опьЯнена  „ионисом, неподвижны уста, и слово  их  озвучено  мраком. Ѓудто из
глубин сновидениЯ звучат  их смЯтенные, вещие речи;  все они, заглЯнувшие  в
бездну, навсегда сохранЯют орфическую,  пифическую, тайновидческую интонацию
потустороннего Языка, внЯтную нашему трепетному чувству, но непонЯтную  уму,
- но Ќицше остаетсЯ алмазно-Ясен среди экстаза,  неколебимо твердым и острым
остаетсЯ  в  пламени опьЯнениЯ  его  слово. Ѓыть может, никто из смертных не
вглЯдывалсЯ в  бездну безумиЯ так глубоко и зорко, так  властно и  Ясно, без
малейшего головокружениЯ:  показаниЯ  Ќицше  не  подкрашены,  не подтушеваны
тайной, как у ѓельдерлина, как у мистиков и пификов; напротив, никогда он не
был Ясней и правдивей, чем  в  свои последние  мгновениЯ,  - в свете сиЯющей
тайны.  Џравда, губительно это сиЯнье -  фантастическаЯ, болезненнаЯ Яркость
полуночного солнца, в  раскаленном  ореоле  встающего над  ледЯными  горами,
северное сиЯние души, вызывающее трепет своим  неповторимым величием. Ћно не
греет, а устрашает, не ослеплЯет, но убивает. Ќе  бурные  волны ритма уносЯт
его, как ѓельдерлина, не темные воды тоски: его сжигает собственнаЯ Яркость,
будто солнечный удар безмерного света, безмерного жара, добела раскаленной и
уже  невыносимой  Ясности.  ѓибель  Ќицше  -  огненнаЯ  смерть,  испепеление
самовоспламенившегосЯ духа.
     „авно уже пылает  и сверкает  в судорогах его душа  от  этой чрезмерной
Яркости;  он сам,  в магическом предвидении, нередко  пугаетсЯ  этого потока
горнего  света  и  Ярой Ясности своей  души.  "€нтенсивности  моего  чувства
вызывают  во мне трепет и хохот". Ќо  ничем уж не остановить  экстатического
потока этих соколом низвергающихсЯ с неба мыслей; звенЯ  и звуча, жужжат они
вокруг него день и ночь, ночь и  день, час за часом, пока не оглушит его гул
крови в висках. Ќочью помогает еще хлорал, возводЯ шаткую крышу сна - слабую
защиту  от нетерпеливого  ливнЯ  видений.  Ќо нервы  пылают  как раскаленнаЯ
проволока;  он  весь  -  электричество, молнией вспыхивающее, вздрагивающее,
судорожное пламЯ.
     “дивительно  ли,  что  в  этом  вихре  скоростей  вдохновениЯ,  в  этом
безудержном  водопаде  гремЯщих  мыслей  он терЯет твердую, ровную почву под
ногами, что Ќицше,  разрываемый  всеми демонами духа, уже не  знает, кто он;
что  он, безграничный, уже не видит  своих границ? „авно уже вздрагивает его
рука (с тех пор, как  она пишет  под диктовку высших сил, а не человеческого
разума),   подписываЯ   письма  именем   "”ридрих  Ќицше":   ничтожный   сын
наумбургского пастора - подсказывает ему смутное чувство -  это уже давно не
он, -  переживающий неимоверное,  существо, которому нет еще  имени,  колосс
чувства, новый  мученик  человечества.  €  только  символическими  знаками -
"—удовище", "ђаспЯтый", "Ђнтихрист", "„ионис" - подписывает он письма - свои
последние посланиЯ, - с того мгновениЯ, как он  постиг, что он и высшие силы
-  одно, что  он  -  уже не человек, а сила и миссиЯ... "џ  не человек, Я  -
динамит". "џ - мировое событие,  которое делит  историю человечества  на две
части", - гремит его гордынЯ, потрЯсаЯ окружающую его пустоту. Љак  Ќаполеон
в пылающей Њоскве, среди бесконечной русской зимы, видЯ лишь  жалкие обломки
великой   армии,   все   еще   издает   монументальные,  грозные   манифесты
(величественные  до грани смешного),  так Ќицше, запертый в пылающем  Љремле
своего мозга,  обессиленный, собираЯ  рассеЯнные  отрЯды своих мыслей, пишет
самые убийственные памфлеты: он приказывает германскому императору ЯвитьсЯ в
ђим, чтобы расстрелЯть его; он  требует  от европейских держав  вооруженного
выступлениЯ  против   ѓермании,   на  которую   он  хочет  надеть   железную
смирительную    рубашку.    Ќикогда   столь   апокалиптическаЯ   Ярость   не
свирепствовала так буйно в пустом пространстве, никогда столь величественнаЯ
гордынЯ  не уносила человеческий дух так  далеко  за пределы всего  земного.
Ѓудто  удары молота, разбивают его слова  все мироздание: он  требует, чтобы
летоисчисление начиналось не с рождества •ристова, а с поЯвлениЯ Ђнтихриста,
свое изображение он ставит над образами всех времен, - даже болезненный бред
у  Ќицше величественнее,  чем у других  ослепленных духом;  и  здесь, как во
всем, царит у него великолепнаЯ, смертельнаЯ чрезмерность.
     Ќикогда не испытывал  творЯщий  человек  такого потока вдохновениЯ, как
Ќицше в ту неповторимую осень. "’ак никто еще не творил,  не чувствовал,  не
страдал:  так  может страдать  только  бог,  только  „ионис",  -  эти  слова
зарождающегосЯ  безумиЯ  таЯт ужасную  правду. €бо в этой  тесной комнате  в
четвертом этаже и  в  берлоге в ‘ильс-Њариа вместе  с  больным,  издерганным
человеком,   ”ридрихом   Ќицше,   ютЯтсЯ   самые   отважные   мысли,   самые
величественные слова, какие были  пережиты концом  столетиЯ: творческий  дух
нашел  приют  под низкой,  солнцем  накаленной  крышей  и здесь  изливает на
несчастного, безвестного,  одинокого, робкого,  потерЯвшегосЯ  человека  всю
свою полноту,  -  свыше меры, какую может вынести  человек.  € в этом тесном
пространстве, задыхаЯсь бесконечностью, шатаЯсь, блуждает испуганный, бедный
земной  рассудок,   под  тЯжестью  ударов  молнии,  под  бичами  озарений  и
откровений. Ќекий бог, - мнитсЯ ему, как  и ослепленному духу ѓельдерлину, -
некий  бог  веет над ним, огненный  бог,  чей взор  ослеплЯет и  чье дыханье
сжигает...  в трепете тщитсЯ  он познать его лик, и в изнеможении бродЯт его
мысли. €  он, переживающий, создающий,  сознающий в муках  несказанное... не
бог ли он сам... бог  мира, убивший другого бога... Љто же,  кто же он?.. “ж
не распЯтый ли  он,  мертвый  бог?.. или живой?.. Ѓог его юности,  „ионис?..
или, может быть,  сразу и  тот,  и  другой, распЯтый „ионис?.. ‚се смЯтеннее
мысли, слишком  бурно бушует поток, переполненный  светом...  €  что  это  -
свет?.. или  уже музыка?  ’еснаЯ  комната в  четвертом  этаже на Via Alberto
начинает звучать,  сферы  парЯт  и  сиЯют, небеса объЯты светом...  Ћ, какаЯ
музыка!  ‘лезы текут по его усам, теплые, горЯчие  слезы... о,  божественнаЯ
нежность! о, изумруднаЯ радость!..  Ђ теперь... какие  светлые  краски!..  €
внизу, на улице, все улыбаютсЯ  ему... все кланЯютсЯ... как они приветствуют
его!.. и эта разносчица - она ищет длЯ него лучшие Яблоки в своей корзине...
все склонЯетсЯ перед ним, богоубийцей, все ликует... но почему?.. „а, да, он
знает: Ђнтихрист пришел  в мир, и они возглашают  "Ћсанна!.. осанна!"... все
гремит,  мир гремит  в ликованьи и  в музыке... € вдруг  - тишина...  —то-то
упало... ќто  он... он  сам  упал  перед  дверью  своего  дома...  …го несут
наверх... вот он уж в комнате... как долго он спал! какаЯ тьма вокруг!.. вот
роЯль... музыка! музыка!.. € вдруг - в комнате люди...  ведь это  Ћвербек!..
нет,  нет, он в Ѓазеле... а сам он,  сам он... где?.. Ћн не знает...  Џочему
они  смотрЯт так странно,  так  озабоченно?..  Џотом  - вагон, вагон...  как
грохочут колеса!.. как странно грохочут, - как будто вот-вот запоют... и вот
поют...  поют  его  "Ѓаркароллу",  и   он  поет  с  ними  в  тон...  поет  в
беспредельной тьме...
     € потом где-то  в комнате,  в незнакомом месте, где вечный мрак, вечный
мрак. Ќет больше  солнца,  нет больше света, ни  здесь, нигде.  ѓде-то внизу
голоса  людей.  ‚от женщина  -  быть  может, сестра? Ќо ведь  она  далеко...
навсегда. Ћна читает ему книгу... Љнигу? ђазве сам он не  писал книг? Љто-то
ласково  отвечает ему. Ќо он уже не понимает слов. ’от, в чьей душе  отшумел
такой ураган,  навеки  глух  длЯ  человеческой речи.  ’от, кто  так  глубоко
заглЯнул в глаза демону, ослеплен навеки.
     ‚оспитатель свободы

     Ѓыть великим - значит:
     дать направление.
     "ЊенЯ   поймут  после   европейской  войны",  -  в  последних  писаниЯх
проскальзывает  пророческое  слово.  €   в   самом  деле,   истинный  смысл,
историческаЯ    необходимость   великих   увещаний   уЯснЯетсЯ   только   из
напрЯженного,  зыбкого и грозного  состоЯниЯ  нашего мира на  пороге  нового
столетиЯ: в  этом атмосферическом  гении,  который всЯкое предчувствие грозы
претворЯл из  нервного возбуждениЯ в сознание, из предчувствиЯ в  слово, - в
нем мощно разрЯдилось неимоверное давление  спертой  нравственной  атмосферы
…вропы - величественнаЯ  гроза духа - предвестье губительной  грозы истории.
"„альномыслЯщий" взор Ќнцше видел кризис еще в ту  пору, когда другие  уютно
грелись  у очагов услужливой  фразы, и видел его причину: "национальный  зуд
сердца и гангрену, из-за которой …вропа будто карантинами отгораживает народ
от народа", "национализм рогатого скота", не знающий более высоких идей, чем
эгоистическаЯ  идеЯ истории,  - в то  времЯ, как  все силы бурно стремЯтсЯ к
высшему  объединению,  к   союзу  будущего.  €  гневно  звучит  из  его  уст
предвещание катастрофы, когда он видит судорожные попытки "навеки  закрепить
мелкодержавие  …вропы",  оградить  нравственность,   основанную  только   на
торгашестве и  выгоде; "это абсурдное  состоЯние не может долго  длитьсЯ,  -
огненными  буквами пишет  на  стене  его  рука, - лед под нашими ногами стал
слишком тонок:  все  мы  чувствуем  гибельное теплое дыхание южного  ветра".
Ќикто не  слышал  так  Явственно,  как Ќицше, хруст  в  социальном  строении
…вропы,  никто  в  …вропе  в эпоху  оптимистического  самолюбованиЯ с  таким
отчаЯнием не  призывал  к бегству  - к  бегству в правдивость,  в Ясность, в
высшую свободу интеллекта. Ќикто не ощущал с такой силой, что эпоха отжила и
отмерла, и рождаетсЯ  в смертельном  кризисе  нечто новое  и  мощное: только
теперь мы знаем это вместе с ним.
     € этот  смертельный кризис - смертельно продумал  и  пережил  он  его в
предчувствии; в  этом его величие, его  героизм.  €  неимоверное напрЯжение,
которое так терзало и  в конце концов надорвало его дух, - оно свЯзало его с
горной стихией: это был  лихорадочный  жар нашего мира, продолжавшийсЯ, пока
не вскрылсЯ гнойный нарыв. Џеред великими революциЯми и  катастрофами всегда
летают буревестники духа,  и  смутнаЯ вера народа, котораЯ  перед  войнами и
кризисами  всегда  видит  кровавые кометы: в  высшей стихии, - эта суевернаЯ
вера оправдываетсЯ в духе. Ќицше был маЯком в воздушной стихии, предгрозовой
молнией, великим шумом на горных высЯх, предвещающим бурю в долинах, - никто
с  такой   метеорологической  точностью  не  предчувствовал  силу  грЯдущего
катаклизма  нашей культуры. Ќо  вечнаЯ трагедиЯ  духа в  том, что его  сфера
высшего, Ясного виденьЯ не сообщаетсЯ с затхлым, стоЯчим воздухом эпохи, что
никогда современность не чует и  не замечает знамений на  небе духа и шумных
крыл пророчества. „аже самый светлый гений века  не был  достаточно Ясен, не
был внЯтен эпохе: как марафонский гонец, видевший гибель персидского царства
и пробежавший много миль до  Ђфин, мог возвестить победу только исступленным
возгласом измученных легких  (и хлынула кровь из смертельно пылавшей груди),
- так  Ќицше мог лишь предсказать,  но не  предотвратить  ужасную катастрофу
нашей  культуры. ’олько вопль, исступленный, неслыханный, незабываемый вопль
он бросил в эпоху - и смертельно было длЯ него напрЯжение духа.
     Ќо подлинный его подвиг лучше всех выразил, как мне кажетсЯ, его лучший
читатель џкоб Ѓурхард, написав ему, что его книги "увеличили независимость в
мире". €менно так сказал умный, умудренный знанием  человек: независимость в
мире,  не независимость  мира. €бо независимость существует всегда  только в
личности, в единственном числе, она не поддаетсЯ размножению,  не  вырастает
из книг и знаний: "нет героических эпох, есть только  героические личности".
’олько индивид  может внести ее  в  мир, и  только  длЯ  себЯ  может  он  ее
установить.  ‚сЯкий  свободный дух подобен Ђлександру:  штурмом  он покорЯет
города и  царства, но  нет у  него наследников  - и завоеванное  им  царство
свободы   достаетсЯ   в   удел   диадохам  и  правителЯм,   комментаторам  и
толкователЯм,   которые   неизбежно   становЯтсЯ   рабами   слова.   Џоэтому
величественнаЯ независимость Ќицше  создает не учение (как полагают школьные
педанты), не  веру, а только атмосферу,  бесконечно Ясную, безмерно светлую,
бурей  страсти  насыщенную атмосферу демонической личности, разрешающуюсЯ  в
разрушении,  в  грозе.  ‚ходЯ  в  его  книги,  мы  ощущаем  озон, стихийный,
очищенный  от  всЯкой  затхлости,  спертости,  мрачности воздуха:  свободный
кругозор открываетсЯ в этом героическом пейзаже, свободный небосклон, и веет
в нем безгранично прозрачный, острый, как нож, воздух,  воздух  длЯ сильного
сердца, воздух свободного духа. ‚сегда в свободе длЯ Ќицше последний смысл -
смысл его жизни, смысл его гибели: как природе нужны циклоны и вихри, чтоб в
мЯтеже  против своего постоЯнства мощно излить  избыток  сил,  так нуждаетсЯ
времЯ от времени дух  в демонической личности, чтобы  избыток мощи своей она
обратила  против  монотонии  морали  и  общности  мысли;  и,  разрушаЯ,  она
разрушает себЯ. Ќо в мЯтеже остаетсЯ герой изваЯнием и ваЯтелем космоса - не
меньше, чем мирный  строитель:  один  отражает  полноту  жизни, другой -  ее
непостижимую ширь. €бо  только в  трагизме героЯ познаем мы  свою глубину. €
только безмерный укажет человечеству его последнюю меру.


        ЉЋЌ…–