        “ильЯм ”олкнер. Ђвессалом, Ђвессалом!


--------------------------------------------------------------------------
 ђоман. 1936.
 €сточник: “ильЯм ”олкнер. Ђвессалом, Ђвессалом! ђоман. Џеревод Њ.Ѓеккер.
 Њ:’ерра, 2001, ‘обрание сочинений в девЯти томах, том 4, стр. 277-623.
 OCR: ‚.…саулов, yes22vg@yandex.ru, 17 апрелЯ 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------


        Ђ‚…‘‘Ђ‹ЋЊ, Ђ‚…‘‘Ђ‹ЋЊ! 


                                  ђоман

                              Џеревод Њ.Ѓеккер


’екст, выделенный в книжном издании курсивом, заключен в фигурные {} скобки.


        I 

     ‘ третьего часа пополудни и почти до заката долгого, тихого, томительно
жаркого,  мертвого  сентЯбрьского  днЯ  они  сидели  в комнате, которую мисс
Љолдфилд  до сих пор называла кабинетом, потому что так называл ее отец, -- в
полутемной,  жаркой  и  душной  комнате,  где  уже сорок три лета подрЯд все
ставни  были  наглухо  закрыты  --  когда мисс Љолдфилд была девочкой, кто-то
решил,  что  от  света  и  движениЯ  воздуха  веет жаром, а в темноте всегда
прохладнее, и которую (по мере того, как солнце все Ярче и Ярче освещало эту
сторону  дома)  рассекали  на  части  желтые  полосы,  трепещущие  мириадами
пылинок,  --  Љвентину  казалось, что это ветер вдувает внутрь с облупившихсЯ
ставен  чешуйки  старой  пожухлой  и  мертвой  краски.  ‡а  окном  вилась по
деревЯнной  решетке  расцветшаЯ второй раз этим летом глициниЯ, на нее времЯ
от  времени  невесть откуда обрушивалась стайка воробьев, с сухим шелестЯщим
звуком  поднимала  клубы  пыли  и  снова  улетала прочь, а напротив Љвентина
сидела  мисс  Љолдфилд  в своем вечном трауре -- она носила его уже сорок три
года -- по сестре ли, по отцу или по немужу -- этого не знал никто; прЯмаЯ как
жердь,  она сидела на простом жестком стуле, который был ей настолько высок,
что  ноги  ее  свисали  с  него прЯмо и не сгибаЯсь, словно берцовые кости и
лодыжки  были  сделаны  из  железа,  --  не доставаЯ до полу, как у маленькой
девочки,  они  как  бы  выражали  застывшую  и бессильную Ярость, а сама она
мрачным,  измученным,  полным изумлениЯ голосом все говорила и говорила -- до
тех  пор,  пока  отказывал  слух,  а  слушатель  терЯл  нить  и окончательно
переставал  что-либо  понимать,  между  тем  как  давно  умерший  предмет ее
бессильного,  но  неукротимого  гнева,  спокойный,  безобидный  и небрежный,
возникал  из  терпеливо  сонного торжествующего праха, словно пробужденный к
жизни этим негодующим повтором.
     ѓолос  ее  не  умолкал,  он лишь исчезал. ‚ сгущавшейсЯ вокруг туманной
мгле стоЯл едва уловимый запах гробов, подслащенный и переслащенный ароматом
вторично  расцветшей  глицинии,  что вилась по наружной стене под свирепым и
тусклым  сентЯбрьским  солнцем  -- лучи его, казалось, сначала уплотнЯли этот
аромат,  а  потом  снова  превращали  в  легкое, почти неуловимое дуновенье;
словно  свист  гибкого  хлыста, которым от нечего делать размахивает ленивый
мальчишка,   в  наступавшую  тишину  временами  врывалось  громкое  хлопанье
воробьиных  крыльев  и  острый  запах  старого  женского  тела, давным давно
стоЯщего  на  страже  своей  девственности,  а со слишком высокого стула, на
котором она казалась распЯтым ребенком, поверх смутно белеющего треугольника
кружев  вокруг  шеи  и на запЯстьЯх на Љвентина смотрело бледное изможденное
лицо  и  звучал  голос  --  он  не умолкал, а лишь на времЯ исчезал, но после
долгих пауз приходил обратно, подобно ручейку или струйке воды, что течет от
одной  кучки  сухого  песка  к  другой,  между  тем  как призрак с сумрачной
покорностью  размышлЯл  о  том,  что вот он вселилсЯ только в голос, а любой
другой,  более  удачливый  его  собрат  навернЯка  бы  захватил весь дом. €з
беззвучного  удара  грома  он  (человек-лошадь-демон)  внезапно  врывалсЯ  в
пейзаж,  мирный  и  благопристойный,  словно  получившаЯ  премию на школьном
конкурсе  акварель;  от  его  одежды,  волос и бороды все еще исходил слабый
запах  серы,  за  ним  виднелась  свора  черномазых  --  дикие звери, которых
только-только  обучили  ходить  вертикально подобно людЯм, -- в позах диких и
непринужденных,  и среди них, словно закованный в цепи, мрачный, измученный,
оборванный француз-архитектор. Ќедвижимый, бородатый, всадник сидел, вытЯнув
вперед  руку  ладонью  вверх,  а за ним молча топтались черномазые и пленный
архитектор,  держа в руках топоры, кирки и лопаты -- парадоксально бескровное
оружие  мирного  завоеваньЯ.  Џотом  в долгом неудивленье Љвентин, казалось,
увидел,  как  они  внезапно  заполонили  сто  квадратных  миль безмЯтежной и
потрЯсенной  земли,  Яростно  вырвали  из беззвучного Ќичто дом и регулЯрный
сад,  словно  карты  на  стол,  швырнули  их под вытЯнутую вперед недвижимую
державную  руку  --  и  тогда  возникла  {‘атпенова ‘отнЯ, „а Ѓудет ‘атпенова
‘отнЯ},  как  в  незапамЯтные времена {„а Ѓудет ‘вет}. ‚след за тем слух его
как  будто  смирилсЯ,  и  теперь  он,  казалось,  стал  слушать двоих разных
Љвентинов -- того Љвентина Љомпсона, который готовилсЯ поступить в ѓарвард на
ћге,  глубоком  ћге, мертвом с 1865 года и населенном болтливыми негодующими
растерЯнными  призраками;  он слушал -- вынужден был слушать -- одного из этих
призраков,   который   даже  еще  дольше,  чем  все  остальные,  отказывалсЯ
утихомиритьсЯ  и  толковал  ему  о  старых  призрачных  временах,  и другого
Љвентина  Љомпсона,  который  был  еще  слишком молод, чтобы заслужить честь
стать  призраком,  но  все  равно  обреченного  им стать, ибо он, как и она,
родилсЯ   и   вырос  на  ћге,  --  двоих  разных  Љвентинов,  которые  теперь
разговаривали  друг  с  другом  в  долгом  молчании нечеловеков, на неЯзыке,
приблизительно так: {‘даетсЯ, что этот демон -- его звали ‘атпен -- (Џолковник
‘атпен)  --  полковник  ‘атпен. Љоторый ниоткуда нежданно-негаданно ЯвилсЯ на
эту  землю  со  сворой чужих черномазых и основал плантацию -- (џростно выбил
плантацию,  как говорит мисс ђоза Љолдфилд) -- Яростно выбил. € женилсЯ на ее
сестре  ќллен  и произвел на свет сына и дочь -- (Џроизвел на свет без ласки,
как  говорит  мисс ђоза Љолдфилд) -- без ласки. Љоторые должны были сделатьсЯ
жемчужиной его гордости, опорой и утешением его старости, но -- (Ќо не то они
погубили  его,  не  то он погубил их или еще что-то в этом роде. € умер) -- и
умер.  €  никто  о нем не пожалел, говорит мисс ђоза Љолдфилд -- (Љроме нее).
„а, кроме нее. (€ кроме Љвентина Љомпсона.) „а. € кроме Љвентина Љомпсона}.
     --  ѓоворЯт,  вы  едете  в  ѓарвард  учитьсЯ  в колледже, -- сказала мисс
Љолдфилд.  --  Џоэтому  вы  едва  ли  когда-нибудь  вернетесь  сюда и станете
провинциальным  адвокатом  в  маленьком  городке  вроде  „жефферсона  -- ведь
северЯне  давно уже позаботились о том, чтоб на ћге молодому человеку нечего
было  делать.  Џоэтому  вы,  быть  может,  займетесь литературой, как многие
нынешние  благородные  дамы и господа, и, быть может, в один прекрасный день
вспомните  и  напишете  об этом. џ полагаю, что к тому времени вы уже будете
женаты,  и  вашей  жене, возможно, понадобитсЯ новое платье или новое кресло
длЯ  дома,  и тогда вы сможете написать это и предложить журналам. ‚озможно,
тогда  вы  даже  с  добрым чувством вспомните старуху, котораЯ заставила вас
целый  день  просидеть  взаперти,  слушаЯ  ее  россказни о людЯх и событиЯх,
которых вам самому посчастливилось избежать, тогда как вам хотелось провести
это времЯ на воздухе в обществе своих юных сверстников.
     --  „а,  сударынЯ,  --  отвечал Љвентин. {’олько она совсем не то имеет в
виду, подумал он. Ћка просто хочет, чтобы об этом рассказали}.
     Ѓыло  еще  совсем  рано. “ него в кармане еще лежала записка, врученнаЯ
ему  маленьким  негритенком  незадолго до полуднЯ, в которой она просила его
зайти  к  ней,  -- страннаЯ церемонно вежливаЯ просьба, скорее даже повестка,
чуть  ли  не с того света, -- затейливый древний листочек добротной старинной
почтовой  бумаги,  исписанный неразборчивым мелким почерком; при этом, то ли
от  изумлениЯ,  что к нему обращаетсЯ с просьбой женщина втрое его старше, с
которой  он  не  обменЯлсЯ и сотнею слов, хотЯ знал ее всю свою жизнь, то ли
просто  оттого,  что  ему было всего лишь двадцать лет, он не распознал, что
почерк  этот  свидетельствует  о  характере  холодном,  неукротимом  и  даже
жестоком.  Ћн  повиновалсЯ  и  сразу  же после полуднЯ по пыльной сухой жаре
первых дней сентЯбрЯ прошел полмили от своего до ее дома. „ом тоже почему-то
казалсЯ  меньше,  чем  на  самом  деле  (он  был  двухэтажный); некрашеный и
несколько  запущенный, он, однако же, производил впечатление некоей свирепой
стойкости, словно, как и сама его хозЯйка, создан был длЯ того, чтобы занЯть
свое  место  в  мире  чуть  меньшем,  нежели  тот,  в котором он очутилсЯ. ‚
полумраке  закупоренной  прихожей,  где воздух был даже жарче, чем на дворе,
словно  здесь,  как  в  склепе, были погребены все вздохи медленно текущего,
обремененного зноем времени, которое повторЯлось снова и снова вот уже сорок
пЯть  лет,  стоЯла  маленькаЯ  фигурка  в  черном  платье,  не издававшаЯ ни
малейшего  шороха,  с  тусклым треугольником кружев на шее и на запЯстьЯх, а
бледное лицо смотрело на него с выражением задумчивости, сосредоточенности и
упорства, ожидаЯ минуты, когда можно будет пригласить его в дом.
     {…й  нужно,  чтобы  об  этом  рассказали,  подумал он, так, чтобы люди,
которых  она  никогда не увидит и чьих имен никогда не услышит, а они в свою
очередь  никогда  не  слышали  ее имени и не видели ее лица, прочитали это и
наконец  понЯли,  почему господь допустил, чтобы мы проиграли эту ‚ойну; что
лишь  ценою  крови  наших мужчин и слез наших женщин он мог остановить этого
демона  и стереть с лица земли его имЯ и его род}. Џотом ему сразу же пришло
в  голову,  что  отнюдь  не по этой причине она послала записку, и к тому же
послала  ее  именно  ему  --  ведь  если  она  просто  хотела,  чтобы об этом
рассказали,  написали  и  даже  напечатали,  ей  вовсе  не  надо было никого
приглашать  --  ей, женщине, котораЯ еще в молодые годы его (Љвентинова) отца
снискала  репутацию  поэтессы-лауреатки  их  города  и округа, опубликовав в
суровой,  имевшей  ничтожное  число  подписчиков  окружной  газете несколько
стихотворений,  оду, панегирик и эпитафию, почерпнутых из каких-то горьких и
непримиримых запасов непораженьЯ.
     Ћднако  пройдет  еще три часа, прежде чем он узнает, почему она послала
за  ним,  ибо  часть этого, первую часть, Љвентин уже знал. ќто была частица
его собственного наследиЯ, нажитого им за свои двадцать лет, -- ведь он дышал
тем  же  воздухом и слышал, как его отец говорил о человеке по имени ‘атпен;
это  была  часть  наследиЯ города „жефферсона, который восемьдесЯт лет дышал
тем же воздухом, которым человек этот дышал между нынешним сентЯбрьским днем
в 1909 году и тем воскресным утром в июне 1833 года, когда он впервые въехал
в  город  из  туманного  прошлого,  и  приобрел  себе землю никому неведомым
образом,  и  построил свой дом, свой особнЯк, по всей видимости из ничего, и
женилсЯ на ќллен Љолдфилд, и произвел на свет двоих детей -- сына, сделавшего
вдовою  дочь,  что  не  успела даже выйти замуж -- и так, предначертанным ему
путем,  пришел к насильственной (мисс Љолдфилд, во всЯком случае, сказала бы
--  заслуженной)  смерти.  Љвентин  с  этим  вырос; даже самые эти имена были
взаимозаменЯемы и почти что неисчислимы. …го детство было полно ими; в самом
его  теле,  как  в  пустом  коридоре,  гулким  эхом отдавались звучные имена
побежденных;  он был не реальным существом, не отдельным организмом, а целым
сообществом.  Ћн,  как  казарма, был наполнен упрЯмыми призраками со взором,
обращенным  назад,  призраками,  которые  даже сорок три года спустЯ все еще
выздоравливали  от лихорадочного жара, вылечившего их болезнь; они приходили
в  себЯ  от лихорадки, даже не знаЯ, что боролись именно с нею, а не с самим
заболеванием;  с  непоколебимым  упорством  и  даже  с  сожалением продолжаЯ
смотреть назад, за пределы лихорадки, в самую болезнь, ослабев от лихорадки,
но  зато  освободившись от болезни, они даже не сознавали, что эта свобода --
свобода бессилиЯ.
     (--  Ќо  почему ей надо было рассказывать это именно мне? -- спросил он в
тот  вечер  у  отца,  вернувшись  домой,  когда  она  наконец его отпустила,
предварительно  заручившись обещанием воротитьсЯ за нею с повозкой. -- Џочему
именно  мне?  Љакое  мне  дело,  что сама землЯ или что бишь там еще в конце
концов  от  него устала, возмутилась против него и его уничтожила? Љакое мне
дело,  если  она  даже уничтожила и всю ее семью? ‚ один прекрасный день она
возмутитсЯ  и  уничтожит  всех нас, как бы нас ни звали -- ‘атпены, Љолдфилды
или как-то еще иначе.
     --  „а,  --  отозвалсЯ  мистер  Љомпсон.  --  Њного  лет  назад мы, южане,
превратили наших женщин в благородных дам. Џотом началась ‚ойна и превратила
этих  дам  в  призраки.  ’ак  теперь,  коль скоро уж мы джентльмены, что еще
остаетсЯ  нам  делать,  как не слушать их, коль скоро они теперь призраки? --
Џотом  он  добавил:  --  ’ы хочешь знать истинную причину, почему она выбрала
именно  тебЯ? -- Џосле ужина они сидели на веранде, ожидаЯ часа, назначенного
мисс  Љолдфилд длЯ его приезда. -- …й просто нужно, чтобы кто-нибудь поехал с
ней  туда  --  какой-нибудь  мужчина,  джентльмен, притом достаточно молодой,
чтобы  сделать  то,  чего она хочет, и именно так, как она хочет. Ђ тебЯ она
выбрала потому, что никого ближе твоего деда у ‘атпена в наших краЯх никогда
не было, и она, наверно, думает, что ‘атпен мог что-нибудь рассказать твоему
деду  о  себе  и  о  ней -- об обручении, которое не состоЯлось, и о свадьбе,
котораЯ  не  сладилась.  Њог  даже объЯснить твоему деду, почему она в конце
концов  отказалась за него выйти. € что твой дед мог рассказать это мне, а Я
-- тебе. € потому, что бы там сегоднЯ вечером ни случилось, семейнаЯ тайна, в
некотором  смысле, так и останетсЯ в семье, а скелет (если это действительно
был  скелет)  -- в чулане. ‚озможно, она думает, что, если б не дружба твоего
деда,  ‘атпен  никогда  бы  не  смог здесь обосноватьсЯ, а если б он не смог
здесь  обосноватьсЯ,  ему  не  удалось  бы  женитьсЯ  на  ќллен.  Џоэтому не
исключено,  что  она считает тебЯ отчасти ответственным -- по наследству -- за
то, что случилось из-за него с нею и со всей ее семьей.)
     Љакова  бы  ни была причина, по которой выбор пал на него, -- именно эта
или какаЯ другаЯ, подумал Љвентин, докапыватьсЯ до нее придетсЯ очень долго.
Њежду  тем,  словно  в  обратной пропорции к исчезающему голосу, вызванный к
жизни  дух  человека, которому она отказала в прощенье и не могла отомстить,
начал  постепенно  как  бы  обретать некую прочность и неизменность. ‚сецело
ушедший  в  себЯ, окутанный собственными адскими миазмами, в атмосфере своей
нераскаЯнности,  он размышлЯл (размышлЯл, мыслил, обладал чувствами, но хотЯ
и  был лишен покоЯ -- усталости же он и вообще не знал, -- покоЯ она ему ни за
что  не  хотела  дать,  но  причинить  ему ущерб или обиду тоже было не в ее
власти),  миролюбивый, теперь уже безобидный и даже не особенно внимательный
--  это  чудовище,  которое  под звуки голоса мисс Љолдфилд прЯмо на глазах у
Љвентина  разродилось  двумЯ  получудовищами-детьми,  а  затем  все  эти три
чудовища  образовали  туманный  фон  длЯ четвертого. ’о была мать, покойница
сестра  ќллен,  эта  ЌиобеЯ  без  слез, котораЯ в каком-то кошмаре зачала от
демона,  которой  даже  при  жизни  недоставало  жизни, котораЯ скорбела без
рыданий и теперь ЯвлЯла собою воплощение смиренной безысходной тоски -- не от
того, что она как бы пережила всех остальных или, наоборот, умерла первой, а
от  того,  что  как  бы и вовсе никогда не жила. Љвентину казалось, будто он
видит  перед  собою всех четверых -- словно их посадили традиционной семейною
группой тех времен, в позах церемонных и безжизненно благопристойных; группа
эта  теперь  смотрелась,  как смотрелсЯ бы увеличенный и повешенный на стену
позади  и  повыше  голоса  поблекший  старинный  дагерротип,  о  присутствии
которого  хозЯйка  этого  голоса  даже  не  подозревала,  словно  она  (мисс
Љолдфилд)  никогда прежде не видела этой комнаты -- картинка, группа, даже на
взглЯд  Љвентина страннаЯ, причудливаЯ и противоречиваЯ, не совсем понЯтнаЯ;
в  ней  (даже  на  взглЯд  двадцатилетнего)  что-то  было не так -- группа из
четырех  человек, последний из коих умер двадцать пЯть, а первый -- пЯтьдесЯт
лет  назад,  вызваннаЯ теперь из безвоздушной мглы мертвого дома совместными
усилиЯми  неукротимой,  ничего  не  простившей  суровой  старухи  и  покорно
подавлЯющего свою досаду двадцатилетнего юноши, который даже под звуки этого
голоса  продолжал  говорить  про  себЯ: {Њожет, надо здорово знать человека,
чтобы его любить, но если ты сорок три года кого-то ненавидел, ты будешь его
здорово  знать,  так,  может,  тогда это будет лучше, может, тогда это будет
просто замечательно, потому что сорок три года спустЯ он уже ничем не сможет
тебЯ  удивить  или заставить тебЯ очень сильно обрадоватьсЯ или очень сильно
разозлитьсЯ}.  €  может,  даже  это  (этот  голос,  разговор,  немыслимое  и
невыносимое  изумленье)  было  когда-то  громким  воплем,  подумал  Љвентин,
давным-давно,  еще  когда  она  была  девочкой,  --  воплем юного строптивого
несожаленьЯ,  возмущениЯ  против  слепых  обстоЯтельств  и жестоких событий;
когда-то,  но  не  теперь;  теперь  же  осталась лишь женскаЯ плоть одинокой
упрЯмой  старухи,  сорок  три  года  держащей наготове оружие длЯ отплаты за
старую  обиду,  старое  непрощенье,  возмущенное и обманутое окончательным и
полным афронтом, каким была смерть ‘атпена.
     -- Ћн не был джентльменом. Ћн не был даже джентльменом. Ћн ЯвилсЯ сюда --
у  него была лошадь, пара пистолетов и имЯ, которого никто никогда прежде не
слыхал, не был даже уверен, что оно действительно принадлежит ему, точно так
же  как  его  лошадь  и  пистолеты,  --  ЯвилсЯ  искать  места, где он мог бы
укрытьсЯ,  и  округ  ‰окнапатофа  ему  такое  место  предоставил.  Ћн  искал
поручительства  почтенных  людей  длЯ  защиты от других незнакомцев, которые
могли  поЯвитьсЯ  позже, в свою очередь разыскиваЯ его, и „жефферсон дал ему
это. Џотом ему потребовалась респектабельность -- щит в образе добродетельной
женщины,  чтобы сделать его неуЯзвимым даже длЯ людей, которые его защищали,
-- в тот неизбежный день и час, когда даже им пришлось восстать против него с
презрением,  ужасом  и  возмущеньем; и не кто иной, как наш с ќллен отец дал
ему  это.  Ќет,  нет,  Я  не  оправдываю ќллен: слепаЯ романтичнаЯ дура, чье
поведение  можно извинить разве что молодостью и неопытностью, если их можно
считать  оправданьем,  слепаЯ  романтичнаЯ  дура,  а  позднее  слепаЯ глупаЯ
женщина-мать,  которую  нельзЯ  было  больше  оправдать  ни  молодостью,  ни
неопытностью,  когда  она  лежала  при  смерти  в том самом доме, на который
променЯла  и  гордость  и  покой  и где возле нее была только дочь -- уже все
равно  что  вдова, хотЯ и не успевшаЯ еще стать новобрачной, -- дочь, которой
три года спустЯ и в самом деле суждено было овдоветь, хотЯ она еще не успела
стать  никем  вообще;  а также сын, который отрексЯ даже от самой крыши, под
которой  родилсЯ  и  куда  ему суждено было вернутьсЯ всего лишь один только
раз,  прежде чем исчезнуть навсегда, вернутьсЯ убийцей и почти братоубийцей;
а  он,  изверг,  мерзавец  и  дьЯвол,  сражалсЯ в ‚иргинии -- там землЯ могла
скорее  избавитьсЯ  от него, чем где-либо еще под солнцем; однако мы с ќллен
обе  знали,  что  он  вернетсЯ,  что  прежде,  чем найдет его пулЯ или Ядро,
погибнут все до единого солдаты наших армий; и лишь ко мне одной, к девочке,
заметьте,  к  девочке,  четырьмЯ годами моложе той самой племЯнницы, которую
менЯ  просили  спасти,  ко  мне одной только и оставалось ќллен обратитьсЯ с
просьбой:  "‡ащити  ее. ‡ащити хотЯ бы „жудит". „а, слепаЯ романтичнаЯ дура;
ведь  длЯ  нее  не  существовало  даже  той  стомильной  плантации, котораЯ,
очевидно,  соблазнила  нашего  отца, ни этого огромного дома, ни даже день и
ночь  пресмыкавшихсЯ  рабов -- ничего того, что примирило, Я не хочу сказать,
соблазнило,  ее  тетку.  Ќет,  всего  лишь  лицо человека, который ухитрЯлсЯ
выступать  этаким  гоголем,  даже  сидЯ верхом на лошади, человека, который,
насколько  было  известно  всем (в том числе отцу, который отдаст ему в жены
свою  дочь),  либо  вовсе  не  имел  прошлого,  либо  не  осмеливалсЯ  о нем
рассказать,  человека,  который  въехал  в город прЯмо ниоткуда с лошадью, с
парой  пистолетов  и  со  стадом  диких  зверей, которых он один, без всЯкой
посторонней  помощи  затравил, ибо в той никому не ведомой Языческой стране,
откуда   он   сбежал,   он   был   даже   страшнее   их   самих,  и  с  этим
французом-архитектором,  у  которого  был  такой  вид,  словно  его,  в свою
очередь, затравили и поймали эти самые негры, -- человека, который бежал сюда
и  спрЯталсЯ,  укрылсЯ  за  респектабельностью  и за этой сотней миль земли,
которую  он  неизвестно  как выманил у племени невежественных индейцев, и за
домом  величиной  со  здание  суда,  в котором он прожил три года без единой
оконной  рамы,  двери или кровати, и которые он все равно называл ‘атпеновой
‘отней,  словно  все  это  было  пожаловано  королем его прадеду и с тех пор
непрерывно  переходило  по  наследству  от  отца  к  сыну -- дом и положение,
супруга  и  семьЯ, они были необходимы длЯ маскировки, и потому он принЯл их
вместе  со  всем  остальным, что составлЯет респектабельность, как принЯл бы
неизбежные  неудобства и даже боль от шипов колючего кустарника, если б этот
кустарник мог дать ему защиту, которой он искал.
     Ќет, он не был далее джентльменом. †енитьба на ќллен или даже на десЯти
тысЯчах  ќллен  не  могла  бы сделать его джентльменом. Ќе то чтобы он хотел
быть джентльменом или хотЯ бы чтоб его за такового принимали. Ќет. ‚ этом не
было  никакой необходимости, ибо все, что ему требовалось, -- это имена ќллен
и  нашего  отца  на  брачном  свидетельстве  (или  на  любой  другой бумаге,
удостоверЯющей   его   респектабельность),  которое  люди  могли  увидеть  и
прочитать,  точно  так  же  как  ему  нужна была бы подпись нашего отца (или
любого  другого  почтенного  человека)  на долговой расписке, потому что наш
отец  знал, кем был его отец в ’еннесси и кем был его дед в ‚иргинии, а наши
соседи  и  люди, среди которых мы жили, знали, что мы это знаем, а мы знали,
что  они знают, что мы знаем, и мы знали, что они поверили бы нашим словам о
том,  кто  он  и  откуда он родом, даже если бы мы солгали, точно так же как
всЯкий,  однажды на него взглЯнув, сразу бы понЯл: он будет лгать о том, кто
он,  и откуда он родом, и зачем он сюда приехал, понЯл бы просто потому, что
он  вообще  ничего  о себе не говорил. € именно то, что он решил укрытьсЯ за
респектабельностью,  служило  уже достаточным доказательством (если кто-либо
нуждалсЯ  в  дальнейших  доказательствах), что бежал он навернЯка от чего-то
прЯмо  противоположного  респектабельности,  слишком  темного, чтобы об этом
упоминать.  €бо  он  был  слишком молод. …му было всего двадцать пЯть лет, а
человек в двадцать пЯть лет по доброй воле не станет подвергать себЯ тЯготам
и   лишениЯм,  свЯзанным  с  расчисткой  девственных  земель  и  устройством
плантации  на новом месте ради одних только денег; тем более молодой человек
с  прошлым,  о  каком  ему  Явно не хотелось рассказывать в Њиссисипи в 1833
году,  когда  на реке было полно пароходов, битком набитых пьЯными дураками;
нацепив  на  себЯ  брильЯнты,  они из кожи вон лезли, стараЯсь избавитьсЯ от
своих  рабов и хлопка еще до прибытиЯ судна в Ќовый Ћрлеан -- ведь туда можно
было  доскакать  за  одну  ночь,  а единственным препЯтствием и помехой были
только  другие  злодеи,  или риск быть высаженным на песчаную отмель, или, в
самом  худшем  случае,  петлЯ.  Ћн  ведь  был не из младших сыновей, которых
посылали  из  каких-нибудь старых мирных краев вроде ‚иргинии или Љаролины с
лишними  неграми  добывать новую землю -- взглЯнув на этих его негров, каждый
сразу  видел,  что  они  могли  ЯвитьсЯ (и навернЯка Явились) из краев много
более  старых, нежели ‚иргиниЯ или Љаролина, и уж во всЯком случае далеко не
мирных.  Ђ взглЯнув разок ему в лицо, каждый мог убедитьсЯ, что он предпочел
бы  реку  и даже верную петлю тому, за что взЯлсЯ, -- знай он даже навернЯка,
что  в той самой купленной им земле зарыто золото, которое только и ждет его
прихода.
     Ќет.  џ  оправдываю  ќллен не больше, чем самое себЯ. ‘ебЯ Я оправдываю
даже  меньше, потому что длЯ наблюдениЯ за ним у менЯ было двадцать лет, а у
ќллен  всего  лишь  пЯть.  „а  и за эти пЯть лет она его не видела, а только
слышала от третьих лиц о его делах, да и слышала-то не больше чем о половине
--  ведь половины того, что он эти пЯть лет действительно делал, навернЯка не
знал  вообще  никто, а о половине остального ни один мужчина не заикнулсЯ бы
своей  жене,  а тем более молодой девице; он ЯвилсЯ сюда и открыл балаган, и
„жефферсон целых пЯть лет платил ему за развлечение хотЯ бы тем, что скрывал
от  своих женщин его дела. Ќо у менЯ длЯ наблюдениЯ за ним была в запасе всЯ
жизнь;  ибо очевидно -- хотЯ по какой причине, господь не счел нужным открыть
--  жизни  моей суждено было окончитьсЯ в один апрельский день сорок три года
назад,  ибо  всЯкий,  кто имел столь же малую толику того, что можно назвать
жизнью, сколь имела до этого времени Я, уж никак не назвал бы жизнью то, что
было  у  менЯ  с  тех  пор.  џ видела, что произошло с моей сестрой ќллен. џ
видела,  как  она,  почти  затворница,  наблюдала,  как  подрастают эти двое
обреченных  детей,  которых она была бессильна спасти. џ видела, какою ценой
она  платила  за  этот  дом  и за свою гордыню; Я видела, как один за другим
наступали  сроки  оплаты  векселей  на  гордость,  довольство,  покой  и все
остальное,  которые  она  скрепила своею подписью в тот вечер, когда вошла в
церковь.  џ  видела,  как  „жудит  ни с того ни с сего без всЯких объЯснений
запретили  выходить  замуж;  Я  видела,  как ќллен умирала, и только ко мне,
совсем  еще  девочке, могла она обратитьсЯ с просьбой защитить ее оставшеесЯ
дитЯ; Я видела, как ѓенри отрексЯ от своего дома и всех своих прав, а затем,
возвратившись,  буквально  швырнул к подолу подвенечного платьЯ своей сестры
окровавленный  труп ее возлюбленного; Я видела, как возвратилсЯ этот человек
-- родоначальник и источник зла, переживший все свои жертвы, человек, который
породил двоих детей лишь длЯ того, чтобы они уничтожили не только друг друга
и  его  собственный  род, но еще и мой род в придачу, и все же Я согласилась
выйти за него замуж.
     Ќет,  Я  себЯ  не  оправдываю.  џ  не ссылаюсь на молодость, ибо кто из
обитателей ћга после 1861 года -- мужчина, женщина, черномазый или мул -- имел
времЯ  и  возможность  не  только быть молодым, но даже и слышать, что такое
молодость,  от  тех,  кому  довелось  быть молодым. џ не ссылаюсь на близкое
родство:  на  то,  что  Я -- молодаЯ девица, созревшаЯ длЯ замужества, и в ту
пору,   когда  большаЯ  часть  молодых  людей,  с  которыми  Я  при  обычных
обстоЯтельствах была бы знакома, погибли на полЯх проигранных сражений -- два
года  прожила  с ним под одной крышей. џ не ссылаюсь на нужду: на то, что Я,
сирота,  женщина, нищаЯ, естественно обратилась даже не за покровительством,
а  просто  за  хлебом  насущным к своим единственным родичам -- к семье своей
покойной  сестры; и тем не менее кто осмелитсЯ осудить менЯ -- двадцатилетнюю
сироту,  молодую  девицу  без всЯких средств -- за то, что Я хотела не только
оправдать  свое  положение, но и защитить честь семьи, где доброе имЯ женщин
всегда оставалось незапЯтнанным, принЯв честное предложение от человека, чей
хлеб  Я  вынуждена  была  есть.  Ђ  главное,  Я не оправдываю себЯ -- молодую
девицу,  котораЯ  вырвалась из смерча, отнЯвшего у нее родителей, достаток и
все   остальное,   котораЯ   видела,  как  все,  что  составлЯло  ее  жизнь,
превратилось  в  груду  развалин,  окружавших несколько фигур, имевших облик
людей, но имена и осанку героев, -- да, молодую девицу, вынужденную ежедневно
и  ежечасно сталкиватьсЯ с одним из этих людей, который, несмотрЯ на все то,
чем он мог быть когда-то, и несмотрЯ на все то, что она могла о нем думать и
даже  знать, четыре года доблестно сражалсЯ за землю и традиции этой страны,
где  она  родилась. € человек, который все это сделал, хотЯ он и не перестал
быть  злодеем,  а только поменЯл свою окраску, тоже обладал бы в ее глазах --
хотЯ  бы в силу одного только общениЯ с героЯми -- осанкой и обликом героЯ; и
вот  теперь  он  тоже вырвалсЯ живым из смерча, принесшего столько страданий
ей,  и  встречал  уготованное  ћгу будущее, не имеЯ ничего, кроме голых рук,
сабли,  которую  он,  по  крайней  мере,  ни  разу  не  сдал  неприЯтелю,  и
благодарности    за    доблесть    от    своего    потерпевшего    поражение
главнокомандующего.  Ћ  да,  он  был  храбр. ќтого Я никогда не отрицала. Ќо
почему  же  единственной  опорой  нашего  дела,  всей нашей жизни, надежд на
будущее  и гордости минувшим должны были стать такие люди -- люди, обладавшие
доблестью и силой, но лишенные состраданиЯ и чести? Ќужно ли удивлЯтьсЯ, что
господь позволил нам потерпеть пораженье?
     -- Ќет, сударынЯ, -- отозвалсЯ Љвентин.
     --  Ќо  почему его жертвой оказалсЯ наш отец, наш с ќллен отец, из всех,
кого  он  знал,  --  а не те, кто постоЯнно ездил туда, и пил и играл с ним в
азартные  игры, и смотрел, как он боретсЯ с этими дикими неграми, -- из всех,
чьих дочерей он мог бы даже выиграть в карты? Џочему именно наш отец? Љак он
мог  сблизитьсЯ  с  папой,  на какой почве; что между ними могло быть, кроме
обыкновенной учтивости двоих повстречавшихсЯ на улице мужчин, что могло быть
общего  между человеком, который ЯвилсЯ ниоткуда или не смел сказать, откуда
именно, и нашим отцом; что могло быть общего между таким человеком и папой --
казначеем  методистской  церкви,  торговцем,  который не был даже богат и не
только  не мог решительно никак споспешествовать умножению его имущества или
его  видам  на  будущее,  но  не  мог  даже  вообразить, не мог даже найти и
подобрать на дороге что-либо, чего тот мог бы пожелать, -- человеком, который
не  владел ни землей, ни рабами, не считаЯ двух чернокожих служанок, которых
он  освободил тотчас же после покупки, который не пил, не охотилсЯ, не играл
в  карты,  --  что  могло быть общего между ним и человеком, который, как мне
точно  известно, за всю свою жизнь в „жефферсоне был в церкви всего лишь три
раза  --  когда  он  впервые встретил ќллен, когда они репетировали свадьбу и
когда  они  ее  сыграли,  -- человеком, при виде которого каждому становилось
Ясно,  что если у него и вправду нет денег сейчас, он все равно привык иметь
деньги  и  намереваетсЯ  приобрести их снова и не станет задумыватьсЯ насчет
того,  как  их раздобыть, -- и надо же было, чтобы этот человек нашел ќллен в
церкви.  „а,  именно  в  церкви, словно семьЯ наша была предана злому року и
проклЯтью  и  сам  господь постаралсЯ о том, чтобы этот злой рок и проклЯтье
были  испиты  до последней капли. „а, злой рок и проклЯтье пали на весь ћг и
на  нашу семью, словно за то, что один из наших предков решил укоренить свое
потомство  на  земле, отданной в жертву злому року и утке им проклЯтой, даже
если  бы это проклЯтье много лет назад навлек на себЯ кто-то другой, а вовсе
не наша семьЯ, прародители нашего отца, которых господь заставил укоренитьсЯ
на  той  земле  и  в те времена, уже заранее им проклЯтые. ’ак что даже мне,
девочке,  котораЯ  была  еще  слишком  мала,  чтобы  это  понЯть, хотЯ ќллен
приходилась  мне сестрой, а ѓенри и „жудит -- племЯнником и племЯнницей, даже
мне  разрешали ездить туда лишь в сопровождении отца и тети, а играть с ними
разрешали  только  в  доме  (и  совсем  не потому, что Я была па четыре года
моложе  „жудит  и  на  шесть  лет  моложе ѓенри: разве не ко мне ќллен перед
смертью  обратилась  с  просьбой: "‡ащити их"?) -- даже Я всегда задумывалась
над  тем,  что  такого  мог сделать наш отец или его отец еще до женитьбы на
нашей матери, если нам с ќллен придетсЯ это искупать, да притом еще ни одной
из  нас  в отдельности этой вины не искупить; какое преступление должно было
совершитьсЯ,  чтобы  на  нашу  семью  пало  проклЯтье, превратив ее в орудие
гибели не только этого человека, но и нас самих.
     -- „а, сударынЯ, -- сказал Љвентин.
     --  „а,  --  раздалсЯ  тихий  суровый голос над неподвижным треугольником
тусклых  кружев;  и  вот  Љвентин,  казалось,  увидел,  как среди задумчивых
благопристойных  привидений возникает фигурка девочки в аккуратных юбочках и
панталончиках, с благопристойными тугими аккуратными косичками, что носили в
те   мертвые   времена.   Љазалось,   она  стоит,  притаившись,  на  унылом,
принадлежащем  людЯм  среднего  достатка  дворике  или  газоне за ровненьким
забором  и  глЯдит  на  мир  людоедов,  что  водЯтсЯ на этой тихой городской
улочке,  глЯдит  с  таким  выражением,  какое бывает у детей, слишком поздно
ЯвившихсЯ  в  жизнь  своих родителей и обреченных созерцать все человеческие
деЯньЯ  сквозь призму сложных и бессмысленных причуд взрослых -- с выраженьем
Љассандры -- сумрачным, глубоко и сурово пророческим, в полном несоответствии
с  истинным  возрастом  даже  этого  ребенка, никогда не знавшего детства. --
Џотому  что  Я  родилась  слишком поздно. Ќа целых двадцать два года позже --
девочка,  перед  которой  из  подслушанных разговоров взрослых лица сестры и
сестриных  детей  возникали  словно  в  сказке о каких-то страшных людоедах,
рассказанной  после  ужина  перед  сном  еще  задолго до того, как Я выросла
настолько,  что мне разрешили с ними играть, однако именно ко мне этой самой
сестре  пришлось  перед  смертью,  когда  сын  ее  исчез и был обречен стать
убийцей, а дочь обречена была стать вдовой, не успев еще выйти замуж, именно
к  этой  девочке ей пришлось обратитьсЯ и сказать: "‡ащити хотЯ бы ее. ‘паси
хотЯ бы „жудит". „а, девочка, однако верное чутье ребенка помогло ей угадать
ответ,  Явно  недоступный  зрелой мудрости старших: "‘пасти ее? Ћт кого и от
чего?  Ћн уже дал им жизнь, так зачем ему вредить им дальше? €м нужна защита
лишь от них же самих".
     ‚се  это  должно  было  происходить гораздо позже, хотЯ и так было уже,
вероЯтно,  достаточно  поздно; однако трепещущаЯ пылинками желтаЯ решетка из
солнечных  лучей еще не поднЯлась по разделЯвшей их неосЯзаемой стене мрака;
солнце,  казалось,  почти не сдвинулось с места. ‚се это (разговор, рассказ)
казалось  (ему,  Љвентину)  насмешкой над логикой и здравым смыслом, как это
свойственно  сну,  --  мертворожденный  и законченный, сон этот, как понимает
спЯщий,  длилсЯ, вероЯтно, не более секунды, однако самое его правдоподобие,
которое должно заставить спЯщего в него поверить и внушить ему ужас, восторг
или  изумленье,  столь  же  всецело зависит от чисто формального признаниЯ и
приЯтиЯ  уже  протекшего,  но  все  еще текущего времени, сколько музыка или
напечатаннаЯ в книге сказка.
     --  „а. џ родилась слишком поздно. џ была девочкой, котораЯ запомнит эти
три лица (и его лицо тоже) такими, как она впервые увидела их в колЯске в то
первое  воскресное  утро, когда этот город наконец понЯл, что он превратил в
скаковую  дорожку путь из ‘атпеновой ‘отни к церкви. ‚ то времЯ мне было три
года,  и  Я,  конечно, видела их и раньше, должна была видеть. Ќо Я этого не
помню.  џ  даже  не помню, что вообще когда-либо до этого воскресеньЯ видела
ќллен.  Љазалось,  будто  сестре,  которой  Я  никогда  и в глаза не видала,
котораЯ  еще до моего рождениЯ исчезла в крепости людоеда или джинна, теперь
позволили -- правда, всего лишь на один день -- воротитьсЯ в покинутый ею мир,
а  менЯ,  трехлетнюю  девочку, по этому случаю спозаранок поднЯли с постели,
нарЯдили,  завили,  словно  на  рождество  или  на  праздник даже еще важнее
рождества,  ибо  теперь наконец этот людоед или джинн согласилсЯ ради жены и
детей  посетить  церковь, разрешить им хотЯ бы приблизитьсЯ к спасенью, хотЯ
бы  один  только  раз дать ќллен возможность вступить с ним в борьбу за души
этих  детей на таком поле боЯ, где ее могло поддержать не только Џровидение,
но  и  ее родные, и люди ее круга; да, согласилсЯ хоть на времЯ смиритьсЯ, а
если  нет,  то  хотЯ  бы  ненадолго  выказать  великодушие,  пусть даже и не
раскаЯвшись.  ‚от  чего  Я  ожидала. Ђ вот что Я увидела, когда стоЯла перед
церковью  между  папой  и  нашей тетей в ожидании, когда колЯска пройдет эти
двенадцать  миль. € хотЯ Я, наверное, еще до этого видела ќллен и детей, вот
картина, котораЯ впервые представилась мне тогда и которую Я унесу с собою в
могилу:  летЯщаЯ  вихрем  колЯска,  в колЯске надменное белое лицо ќллен, по
бокам  у нее две уменьшенные копии его лица, на переднем сиденье лицо и зубы
дикого  негра-кучера,  и  он,  его лицо точь-в-точь как у негра, кроме зубов
(без  сомнениЯ,  благодарЯ  бороде)  -- смерч, ураган; лошади с дико горЯщими
глазами галопом несутсЯ вперед, с грохотом вздымаЯ клубы пыли.
     Ћ  да,  их  там  было  множество  -- тех, кто готов был подстрекать его,
помогать  ему,  превратить  это  в  скачки;  воскресенье, десЯть часов утра,
колЯска  на  двух колесах вихрем подлетает прЯмо к дверЯм церкви, на облучке
этот дикий негр в человеческой одежде -- ни дать ни взЯть дрессированный тигр
в  полотнЯном  пыльнике  и в цилиндре, а ќллен -- ни кровинки в лице -- держит
этих  двоих  детей,  которые не плачут и которых вовсе не нужно держать; они
сидЯт  у  нее  по  бокам совершенно спокойно, и на их детских лицах написано
что-то  бесконечно отвратительное -- тогда мы еще не совсем это распознали. Ћ
да,  там  было множество тех, кто его подстрекал, кто ему содействовал; ведь
даже  он не мог бы устроить скачки без соперников. Џотому что его остановило
даже  не  общественное  мнение  и  даже не мужчины, чьи жены и дети сидели в
колЯсках,  которые  могли  перевернутьсЯ и свалитьсЯ в канаву, его остановил
сам   свЯщенник   --  он  выступил  от  имени  женщин  „жефферсона  и  округа
‰окнапатофа.   Џоэтому   сам  он  больше  в  церковь  не  ездил;  теперь  по
воскресеньЯм в колЯске сидела одна только ќллен с детьми, и потому мы теперь
знали,  что  теперь  по  крайней мере никто не будет битьсЯ об заклад -- ведь
никто не мог сказать, настоЯщие это скачки или нет, потому что теперь, когда
его  лица не было, оставалось только совершенно непроницаемое лицо негра, на
котором  слегка  поблескивали зубы, так что теперь мы никак не могли понЯть,
что  это -- скачки или просто лошади понесли, а если где и было торжество, то
лишь  на  лице  в двенадцати милЯх отсюда, в ‘атпеновой ‘отне, на лице того,
кому  даже  не  нужно  было ничего видеть или при сем присутствовать. ’еперь
негр,  проезжаЯ  мимо чужой колЯски, говорил с той упрЯжкой так же, как и со
своей  --  бормотал что-то без слов, очевидно не нуждаЯсь в словах, на Языке,
на  котором  они  объЯснЯлись,  когда  спали в глине на том самом болоте, на
Языке,  привезенном  сюда  из  другого  темного  болота, где он их отыскал и
откуда  привез  сюда  --  пыль,  грохот,  колЯска ќллен стремглав подлетает к
дверЯм церкви, женщины и дети с криком бросаютсЯ врассыпную, мужчины хватают
под  уздцы  своих  лошадей.  Ђ  негр  высаживает  ќллен  с детьми у дверей и
отъезжает  с  колЯской  к  коновЯзи и бьет лошадей за то, что они понесли; а
когда однажды какому-то дураку вздумалось вмешатьсЯ, негр набросилсЯ на него
с  палкой  и,  оскалив  зубы,  буркнул:  "•озЯин  велел,  Я  делаю. ѓовори с
хозЯином".
     „а,  от  них.  Ћт  них  же  самих.  € на этот раз его остановил даже не
свЯщенник.  …го остановила ќллен. Ќаша тетЯ разговаривала с папой, и когда Я
вошла,  тетЯ  сказала:  "‘тупай  играть", хотЯ даже если б Я не могла ничего
расслышать  сквозь дверь, Я могла бы повторить весь их разговор: "’воЯ дочь,
твоЯ  роднаЯ  дочь",  --  сказала тетЯ, а папа ей ответил: "„а. Ћна моЯ дочь.
Љогда  она  пожелает, чтобы Я вмешалсЯ, она скажет мне об этом сама". Џотому
что  в следующее воскресенье, когда ќллен вышла из парадных дверей с детьми,
их  ожидала  не колЯска, а фаэтон ќллен, запрЯженный старой смирной кобылой,
которой она сама правила, и конюх, которого он купил, а не тот дикий негр. €
„жудит, взглЯнув на фаэтон, понЯла, что это значит, и завизжала; она визжала
и  брыкалась,  когда ее несли обратно в дом и укладывали в постель. Ќет, его
при этом не было. џ даже не стану утверждать, будто за занавеской скрывалось
торжествующее  лицо.  ‚ероЯтно,  он удивилсЯ бы не меньше нас, потому что мы
все  понЯли  бы,  что перед нами не просто детский каприз или даже истерика;
что  его  лицо  все времЯ было в той колЯске; что именно „жудит, шестилетнЯЯ
девочка,  подзуживала  и  подбивала  этого  негра  пустить  лошадей  вскачь.
‡аметьте:  не  ѓенри,  не  мальчик,  что уже само по себе было бы достаточно
чудовищно,  а  именно девочка, „жудит. џ почувствовала это сразу, как только
мы  с  папой  в  тот  самый день вошли в эти ворота и по аллее направились к
дому.  Љазалось,  будто где-то в мирной тишине этого воскресного днЯ все еще
существуют,  длЯтсЯ  вопли этой девочки, теперь уже не как звук, а как