нечто
такое,  что слышит кожа, что слышат волосы на голове. Ќо Я вначале ничего не
спросила. Њне тогда было всего четыре года; Я сидела в повозке рЯдом с папой
так же, как стоЯла между ним и тетей перед церковью в то первое воскресенье,
когда  менЯ  нарЯдили  и  в  первый  раз  повели знакомитьсЯ с моею сестрой,
племЯнником и племЯнницей, сидела и смотрела на дом. џ, разумеетсЯ, бывала в
нем  и раньше, но даже и тогда, когда Я, сколько помню, увидела его впервые,
мне  казалось,  будто  Я  уже знаю, как он выглЯдит, -- совершенно так же мне
казалось, будто Я знала, как должны выглЯдеть ќллен и „жудит и ѓенри, прежде
чем Я увидела их в тот раз, который всегда вспоминаетсЯ мне как первый. Ќет,
Я  даже  и  тогда  ничего  не спросила, Я просто посмотрела на этот огромный
тихий  дом  и  сказала: "Џапа, а в какой комнате лежит больнаЯ „жудит?" -- со
свойственной  ребенку  способностью  спокойно  принимать  необъЯснимое, хотЯ
теперь  Я  знаю,  что  даже  тогда  мне хотелось понЯть, что увидела „жудит,
когда,  выйдЯ  из  дверей,  она  нашла вместо колЯски фаэтон и вместо дикого
негра  --  ручного конюха; что именно она увидела в том фаэтоне, который всем
остальным  показалсЯ таким безобидным, или еще хуже, чего она недосчиталась,
когда  увидела  фаэтон  и  завизжала. „а, был тихий мирный жаркий воскресный
день,  совсем как сегоднЯ; Я до сих пор помню полную тишину, царившую в этом
доме,  когда  мы  в  него  вошли,  и  по  которой  Я сразу же понЯла, что он
отсутствует,  хотЯ  и  не знала, что он сидит в виноградной беседке и пьет с
“ошем „жонсом. џ лишь понЯла, едва мы с папой переступили порог, что его там
нет;  словно  ничуть  не  сомневалась,  что  ему  вовсе незачем оставатьсЯ и
созерцать  свое  торжество  и  что  по сравнению со всем предстоЯщим это был
просто  пустЯк,  даже  не  заслуживающий  нашего  вниманиЯ.  „а,  эта  тихаЯ
затененнаЯ комната, закрытые ставни, негритЯнка с веером, сидЯщаЯ у постели,
а  на  подушке  белое  лицо  „жудит  с камфарной повЯзкой на лбу -- мне тогда
показалось,  будто она спит (весьма вероЯтно, это и было сном или могло быть
названо  сном),  -- и белое спокойное лицо ќллен, и слова папы: "‘тупай поищи
ѓенри  и  попроси  его  поиграть с тобой, ђоза", и вот Я стою за этой глухой
дверью  в этой тихой верхней прихожей, потому что боюсь из нее выйти, потому
что  Я  слышу,  что воскреснаЯ тишина этого дома даже громче, чем гром, даже
громче, чем торжествующий смех.
     "Џодумай о детЯх", -- сказал папа.
     "Џодумать?  --  отвечала  ќллен.  --  Ђ  Я  что  делаю?  —то  еще Я делаю
бессонными  ночами,  как  не  думаю  о  них?"  Ќи папа, ни ќллен не сказали:
"‚ернись  домой".  Ќет;  это  случилось  до  того,  как  вошло  в  моду  длЯ
исправлениЯ своих ошибок поворачиватьсЯ к ним спиной и убегать. ‚сего только
два  тихих  голоса  за  глухой  дверью  -- как будто они всего лишь обсуждали
что-нибудь  напечатанное  в  журналах;  а  Я, маленькаЯ девочка, стою у этой
двери,  потому  что  боюсь  там оставатьсЯ, но еще больше боюсь оттуда уйти,
неподвижно  стою  у  этой  двери, словно стараЯсь слитьсЯ с темным деревом и
сделатьсЯ невидимой, как хамелеон, стою, прислушиваЯсь к живому духу, к душе
этого  дома, ибо теперь в него вошла какаЯ-то частица жизни и дыханиЯ ќллен,
а  не  только  его  самого,  стою и дышу долгим приглушенным звуком победы и
отчаЯниЯ, торжества и страха.
     "’ы любишь этого..." -- сказал папа.
     "Џапа",  -- отозвалась ќллен. € это было все. Ќо Я тогда могла видеть ее
лицо  так  же  Ясно,  как  папа,  и оно было точно такое, как в колЯске в то
первое  воскресенье,  да и в остальные тоже. Џотом вошла служанка и сказала,
что наша повозка готова.
     „а. Ћт них же самих. Ќе от него, не от кого-либо другого, ведь и спасти
их  не  мог  бы  никто,  даже  он сам. €бо теперь он показал нам, почему это
торжество  не  заслуживало  его вниманиЯ. ’о есть он показал это ќллен, а не
мне.  ЊенЯ  там не было; Я уже шесть лет почти ни разу с ним не встречалась.
Ќаша  тетЯ  уже  уехала, и Я вела папино хозЯйство. ‚ероЯтно, раз в год мы с
папой  ездили  туда обедать, и, может быть, раза четыре в год ќллен с детьми
приезжала  провести  день  у  нас.  Ќо  только не он; сколько Я помню, после
свадьбы  с  ќллен  он  ни  разу не переступил порог этого дома. џ тогда была
молода,  Я  была  даже  слишком  молода и поэтому думала, что причина тому --
какие-то  упрЯмые  укоры  совести,  чуть  ли не раскаЯние, даже и у него. Ќо
теперь  менЯ  не  проведешь. ’еперь Я знаю, что, коль скоро папа наделил его
женой  и  тем  самым  респектабельностью,  ему  от  папы  ничего  больше  не
требовалось, и потому даже простаЯ благодарность, не говорЯ уже о приличиЯх,
не  могла  заставить  его поступитьсЯ своими развлечениЯми до такой степени,
чтобы  приехать  на семейный обед к родственникам жены. Џоэтому Я виделась с
ними   очень  редко.  Њне  теперь  некогда  было  играть,  даже  если  бы  Я
когда-нибудь  прежде  имела к этому склонность. џ так никогда и не научилась
играть и не видела причины учитьсЯ теперь, будь у менЯ даже на это времЯ.
     Џрошло  шесть  лет;  длЯ  ќллен  это, конечно, не было тайной, ибо это,
очевидно, продолжалось с тех самых пор, как он вбил последний гвоздь в стену
своего  дома;  только  теперь,  в  отличие  от  его  холостЯцкой  поры,  они
привЯзывали  свои  упрЯжки  и верховых лошадей и мулов в роще за конюшней, а
потом шли лугом, так что из дома их не было видно. €бо их все еще было очень
много;  казалось,  словно  бог или дьЯвол воспользовалсЯ его пороками, чтобы
подобрать свидетелей тому, как действует лежащее на нас проклЯтье, не только
из  числа  порЯдочных людей вроде нас самих, а из числа самых что ни на есть
проходимцев  и  подонков общества, которые ни при каких иных обстоЯтельствах
не  посмели бы приблизитьсЯ к дому, даже и со стороны задворков. „а, ќллен с
двумЯ  детьми  одни  в этом доме, за двенадцать миль от города, а на конюшне
четырехугольной  рамкою  лица,  освещенные  фонарем;  с трех сторон белые, с
четвертой  --  черные, а посередине борютсЯ два диких голых негра, борютсЯ не
так,  как белые, по правилам и с оружием, а так, как дерутсЯ негры, стараЯсь
побыстрее и посильнее покалечить друг друга; ќллен об этом знала или думала,
что знает; дело было не в этом. ќто она принЯла -- не примирилась, а принЯла,
--  словно  порой  наступает  минута, когда человек может принЯть оскорбление
чуть  ли  даже  не с благодарностью, ибо он может сказать себе: {слава богу,
это  все,  теперь  Я  па крайней мере все об этом знаю} -- думаЯ так, все еще
цеплЯЯсь  за  эту  мысль,  она в тот вечер вбежала в конюшню, те самые люди,
которые  прокрались туда по задворкам, расступились перед ней, ибо в них еще
сохранились  какие-то  остатки  благопристойности,  и  ќллен увидела не двух
диких  черных зверей, как ожидала, а черного и белого -- обнаженные до поЯса,
они  пытались  выдавить  друг  другу глаза, словно оба были не только одного
цвета,  но  и  в  равной  мере заросли шерстью. „а. Џо-видимому, в некоторых
случаЯх,  возможно  к  концу  вечера,  в  качестве пышного финала или просто
заранее  придумав  это  дьЯвольское  действо  длЯ утверждениЯ своей власти и
превосходства,  он  сам выходил на арену с одним из негров. „а. €менно это и
увидела  ќллен: ее муж, отец ее детей, стоЯл, задыхаЯсь, обнаженный до поЯса
и  окровавленный, а у ног его лежал, очевидно, только что упавший негр, тоже
весь  в  крови,  только  на  негре кровь выглЯдела как сало или пот, -- ќллен
сбежала с холма, на котором стоЯл дом, с непокрытой головой и как раз успела
услышать этот звук, этот крик; она слышала его, еще когда бежала в темноте и
еще  до того, как зрители заметили ее присутствие, слышала даже до того, как
один  из  зрителей  сказал:  "ќто  лошадь",  потом: "ќто женщина", потом: "Ћ
господи,  это ребенок", -- она вбежала в конюшню, зрители расступились, и она
увидела, как ѓенри с криком вырываетсЯ из рук державших его негров и как его
тошнит,  --  не  останавливаЯсь  и  даже  не  глЯдЯ  на  лица тех, кто от нее
отпрЯнул,  она  опустилась  на колени в навоз на полу конюшни, чтобы поднЯть
ѓенри,  не  глЯдЯ  и  на  ѓенри, а только на него, а он стоЯл, оскалив зубы,
которые  теперь  виднелись даже из-под бороды, и другой негр мешком стирал с
него  кровь. "џ знаю, что вы извините нас, господа", -- сказала ќллен. Ќо они
уже  уходили,  и  черномазые  и  белые, потихоньку прокрадываЯсь наружу, как
прежде  прокрадывались  внутрь,  и  ќллен  теперь  не смотрела и на них, она
стоЯла  на  коленЯх  в  грЯзи,  ѓенри с плачем за нее цеплЯлсЯ, а он все еще
стоЯл  там,  между  тем  как  третий негр тыкал в него не то рубашкой, не то
сюртуком, словно этот сюртук был палкой, а он -- змеей в клетке. "ѓде „жудит,
’омас?" -- спросила ќллен.
     "„жудит?"  --  отозвалсЯ  он. Ћ нет, он не лгал; его торжество превзошло
все  его  ожиданиЯ, он преуспел в пороке даже больше, чем сам мог надеЯтьсЯ.
"„жудит? ђазве она не спит?"
     "Ќе  лги  мне,  ’омас,  -- сказала ќллен. -- џ могу понЯть, что ты привел
сюда ѓенри показать ему это, что ты хотел показать ему это; Я постараюсь это
понЯть;  да,  Я  заставлю  себЯ  постаратьсЯ  и понЯть. Ќо только не „жудит,
’омас. ’олько не мою крошку, ’омас".
     "џ  не  думаю, что ты это поймешь, -- сказал он. -- ‚едь ты женщина. Ќо Я
не  приводил сюда „жудит. џ бы ни за что не привел ее сюда. Ќе думаю, что ты
мне поверишь. Ќо Я клЯнусь тебе, что это правда".
     "џ бы хотела тебе верить, -- сказала ќллен. -- џ хочу тебе верить". Џотом
она  стала  звать.  "„жудит!  --  звала  она тихим, ласковым, полным отчаЯниЯ
голосом. -- „жудит, детка! ’ебе пора спать".
     Ќо  менЯ  там  не  было. ЊенЯ там не было, и в тот раз Я не видела, как
черты  ‘атпена  проступили  на  двух  лицах  --  на  лице  „жудит  и  на лице
девочки-негритЯнки  рЯдом  с  нею,  -- они обе смотрели вниз через квадратный
люк, ведущий на сеновал.


        II 


     ‚се  то  лето  буйно  цвела  глициниЯ. ‘умерки были полны ее ароматом и
запахом  сигары его отца -- после ужина они оба сидели на галерее в ожидании,
когда  Љвентину  пора будет выезжать, между тем как в густом лохматом газоне
беспорЯдочно  кружились  светлЯки,  --  этот  запах, этот аромат пЯть месЯцев
спустЯ  письмо мистера Љомпсона через суровые снега, надолго сковавшие Ќовую
Ђнглию,  донесет из Њиссисипи до комнаты Љвентина в ѓарварде. ‚есь этот день
он  слушал  --  слушал и услышал в 1909 году о том, что по большей части было
ему  уже  известно,  ибо  он  родилсЯ там и все еще дышал тем же воздухом, в
котором  звонили  церковные  колокола  в  то воскресное утро 1833 года, а по
воскресеньЯм слышал даже звон одного из первых трех колоколов с той же самой
колокольни,  вокруг  которой  потомки тех самых голубей кичливо расхаживали,
ворковали  или  описывали  короткие круги, напоминающие бледные мазки жидкой
краски  на  бледном  летнем небе. ‚ то воскресное июньское утро, под мирный,
настойчивый,  не  совсем  гармоничный  --  хоть и в такт, но чуть фальшивый --
колокольный  звон  к  церкви  направлЯлись  дамы с детьми и дворовые негры с
зонтами  и метелками от мух и даже несколько мужчин (дамы в кринолинах среди
мальчиков,  одетых в суконные костюмчики, и девочек в панталончиках, в юбках
тех  времен,  когда  дамы  не ходили, а шествовали), а когда другие мужчины,
сидевшие  на  веранде  •олстон-•ауса,  задрав ноги на перила, поднЯли глаза,
перед  ними  откуда ни возьмись ЯвилсЯ незнакомец. Љогда они его увидели, он
на  своем  крупном  заезженном  чалом  коне доехал уже до середины площади --
словно  и  человек  и  животное  прЯмо  с  неба  свалились  под Яркое солнце
праздничного  летнего  днЯ,  продолжаЯ  свой  мерный утомленный шаг -- лицо и
лошадь,  которых  никто  из них никогда прежде не видел, имЯ, которого никто
никогда не слыхал, происхождение и цель, о которых многие из них так никогда
и не узнают. € вот последующие четыре недели („жефферсон был тогда маленьким
поселком: •олстон-•аус, здание суда, шесть лавок, кузница и извозчичий двор,
салун,  излюбленный гуртовщиками и бродЯчими торговцами, три церкви и что-то
около  тридцати жилых домов) имЯ незнакомца переходило из уст в уста в домах
и   трактирах,  где  собирались  деловые  люди  и  бездельники,  без  устали
повторЯемое  на  разные  лады,  как  строфа  и  антистрофа: {‘атпен. ‘атпен.
‘атпен. ‘атпен}.
     Ѓольше  город о нем почти целый месЯц ничего не узнает. Ћн, несомненно,
приехал в город с юга -- мужчина лет двадцати пЯти, как городу стало известно
позднее:  вначале  возраст  его  угадать  было  трудно,  ибо он выглЯдел как
человек,  перенесший  тЯжелую  болезнь.  Ќе как человек, который мирно лежал
больной  в  постели  и, выздоровев, с робким недоверчивым изумлением вышел в
мир, который, как ему казалось, он едва не утратил, а как человек, который в
полном  одиночестве  прошел  через  какое-то тЯжкое испытание, нечто гораздо
большее, чем простаЯ лихорадка, скажем, как исследователь, которому пришлось
не  только вынести обычные тЯготы, свЯзанные с достижением цели, им же самим
поставленной,  но  который  еще столкнулсЯ с дополнительным и непредвиденным
препЯтствием  в  виде  лихорадки  и  победил  ее  ценою  непомерно  высокого
напрЯжениЯ  сил  --  не  столько  физических,  сколько  духовных,  один,  без
чьей-либо   помощи,  и  не  посредством  слепого  инстинктивного  стремлениЯ
выдержать  и выжить, а потому, что хотел захватить, удержать ту вещественную
награду,  ради  которой  вначале  пошел на жертвы, и ею насладитьсЯ. Љрупный
мужчина,  но  теперь  до  последней степени исхудавший, с короткой рыжеватой
бородкой  --  она  почему-то казалась фальшивой, -- поверх которой его светлые
глаза смотрели сразу и пронзительно и недоверчиво, жестко и безмЯтежно; лицо
словно  из глины, обожженной в лихорадочном огне -- то ли души, то ли внешней
среды -- глубже чем на солнце, под мертвым непроницаемым слоем глазури. ‚от и
все,  что они увидели, и прошло много лет, прежде чем городу стало известно,
что в то времЯ это составлЯло все его имущество -- крепкаЯ изнуреннаЯ лошадь,
одежда  на  плечах  и маленькаЯ седельнаЯ сумка, едва вмещавшаЯ смену бельЯ,
бритву  и  ту  самую  пару  пистолетов,  о  которых  мисс  Љолдфилд говорила
Љвентину,  с рукоЯтками, отшлифованными гладко, как ручка лопаты, и которыми
он  орудовал  так  уверенно,  как  женщины  --  вЯзальными спицами; позже дед
Љвентина  видел, как он, проскакав галопом мимо молодого деревца, с двадцати
футов всадил две пули в игральную карту, приколотую к ветке. Ћн снЯл комнату
в  •олстон-•аусе, но ключ от нее всегда носил с собой и каждое утро кормил и
седлал  свою  лошадь  и  задолго  до  рассвета уезжал, куда -- городу тоже не
удалось  узнать,  очевидно,  благодарЯ  тому,  что он продемонстрировал свое
искусство  стрельбы  из  пистолета уже на третий день после приезда. Џоэтому
узнавать  о  нем  что-либо  оставалось  только путем вопросов, а их поневоле
приходилось  ставить  вечерами,  за  ужином  в  столовой •олстон-•ауса или в
гостиной,  через  которую  ему  нужно  было  пройти,  чтобы попасть к себе в
комнату  и снова запереть дверь, что он и проделывал сразу же после еды. Ѓар
тоже  выходил  в  гостиную,  и  вот  тут-то  и можно или нужно было бы с ним
заговорить или даже задать ему кой-какие вопросы, но оказалось, что в бар он
не  заглЯдывал.  Ћн  сказал,  что  вообще не пьет. Ћн не говорил, что раньше
выпивал,  а  потом бросил или что вообще никогда не употреблЯл спиртного. Ћн
просто  сказал,  что  выпивка его не интересует, и лишь спустЯ много лет дед
Љвентина  (он  тогда  тоже  был  молод; пройдет еще много лет, прежде чем он
станет  генералом  Љомпсоном) узнал, что ‘атпен не пил, потому что у него не
было  денег  платить  за свою долю и самому ставить угощение; именно генерал
Љомпсон  первым  понЯл,  что  в  те дни у ‘атпена не было не только денег на
выпивку  в  веселой компании, но не было также ни времени, ни желаниЯ, что в
те  дни  он  был  всецело  рабом  своего тайного безумного нетерпениЯ, своей
уверенности,  почерпнутой  из  его  недавнего,  неведомо какого опыта -- этой
лихорадки,  то  ли  духовной, то ли физической, этой потребности торопитьсЯ,
потому что времЯ уходит из-под ног; все это будет подстегивать его следующие
пЯть   лет,   --   согласно   подсчету   генерала   Љомпсона,  он  угомонилсЯ
приблизительно за девЯть месЯцев до рождениЯ своего сына.
     €так,  они  подстерегали, ловили его в гостиной, между столом, накрытым
длЯ  ужина, и его запертой дверью, чтобы дать ему возможность рассказать им,
кто он такой, откуда приехал и чего добиваетсЯ, он же постепенно и неуклонно
отступал, пока спина его не касалась чего-нибудь -- стены или столба, а потом
стоЯл  там,  не отвечаЯ им ничего вразумительного с учтивостью и любезностью
гостиничного  портье.  ‘вои  дела он вел с индейским агентом племени чикасау
или через него, и потому лишь в ту субботнюю ночь, когда он, раздобыв купчую
или патент на право владениЯ землей и с одной лишь испанской золотой монетой
в  кармане,  разбудил  мирового  судью,  город  узнал, что отныне он владеет
сотней квадратных миль лучшей пойменной девственной земли во всем крае, хотЯ
и  эти  сведениЯ  слишком  запоздали,  потому  что  сам  ‘атпен уехал, опЯть
неизвестно куда. Ќо теперь он владел землею по соседству с ними, и некоторые
начали подозревать то, что генерал Љомпсон, по-видимому, уже знал: а именно,
что  испанскаЯ  монета, которой он заплатил за регистрацию своего патента на
право  владениЯ  землей,  была  последней из всех денежных единиц, какими он
располагал.  Џоэтому теперь все были убеждены, что он отправилсЯ за другими;
несколько  человек в своей уверенности даже опередили (и даже произнесли это
вслух,  ведь  его  тут  не  было)  будущую,  тогда еще не родившуюсЯ на свет
своЯченицу  ‘атпена,  котораЯ  почти восемьдесЯт лет спустЯ скажет Љвентину,
что  он  нашел  какой-то  единственный  в своем роде надежный способ прЯтать
добычу  и  вернулсЯ  к  своему  тайнику  наполнить  карманы,  а скорее всего
попросту  отправилсЯ  с  пистолетами  обратно  к  ђеке, к пароходам, набитым
картежниками,  а  также  торговцами  рабами  и хлопком, чтобы пополнить этот
тайник.  Џо  крайней  мере  именно  это некоторые и рассказывали друг другу,
когда два месЯца спустЯ он возвратилсЯ -- опЯть без всЯкого предупреждениЯ, --
причем  на сей раз его сопровождал крытый фургон, которым правил кучер-негр,
а  рЯдом  с  негром  сидел  маленький  человечек  с выражением настороженной
покорности  судьбе  на  угрюмом  изможденном  романском  лице,  облаченный в
сюртук,  в  цветастый жилет и в шлЯпе, котораЯ была бы уместной разве что на
парижских  бульварах,  и  все  это  --  мрачный театральный нарЯд и выражение
фаталистической  и  изумленной  решимости -- он будет неизменно сохранЯть два
последующих  года,  между тем как и его белый клиент и негритЯнскаЯ команда,
которой  он  будет  отдавать приказаниЯ, да и то лишь косвенно, будут ходить
совершенно   голыми,   если   не   считать   слоЯ  засохшей  грЯзи.  ’о  был
француз-архитектор.  Њного лет спустЯ городу станет известно, что он приехал
с далекой Њартиники, доверившись одним только словесным обещаниЯм ‘атпена, и
прожил   два  года,  питаЯсь  зажаренной  на  костре  олениной,  в  палатке,
сооруженной  из  парусины, которой был обтЯнут фургон, прежде чем ему хоть в
какой-то  форме  заплатили. € до тех пор, пока он два года спустЯ не проедет
через  „жефферсон  по пути в Ќовый Ћрлеан, он так больше никогда и не увидит
города; то ли он сам не хотел туда ехать, то ли ‘атпен не брал его с собою в
город  даже  в  тех редких случаЯх, когда ‘атпена там видели, а в тот первый
день  он не успел как следует осмотреть „жефферсон, потому что фургон там не
остановилсЯ.   Ћчевидно,   ‘атпен   вообще  проехал  через  город  по  чисто
географической   случайности,   остановившись   лишь   на   короткое  времЯ,
достаточное,  однако,  длЯ  того,  чтобы  кто-то  (не генерал Љомпсон) успел
заглЯнуть  под  навес фургона в наполненный неподвижными белками глаз черный
туннель, из которого несло смрадом, как из волчьей норы.
     Ћднако  легенда  о диких сатпеновских неграх возникнет не сразу, потому
что  фургон шел вперед, словно даже самое дерево и железо, из которых он был
сделан,  равно как и тащившие его мулы, в силу одной только свЯзи с ‘атпеном
прониклись  стремлением к свирепой неустанной гонке, убежденностью, что надо
спешить,  ибо  времЯ  уходит;  позже  ‘атпен рассказал Љвентинову деду, что,
когда  они  проезжали  через  „жефферсон,  они уже сутки ничего не ели, и он
старалсЯ  побыстрее  добратьсЯ  до  ‘атпеновой  ‘отни и до поймы реки, чтобы
засветло  убить  оленЯ, а иначе ему самому, архитектору и неграм пришлось бы
снова  лечь  спать  на  голодный желудок. €так, легенда о дикарЯх постепенно
возвращалась  обратно  в  город; ее принесли с собою мужчины, которые ездили
смотреть,  что  там  творитсЯ,  и которые рассказывали, как ‘атпен со своими
пистолетами  сидел в засаде у звериной тропы, а негров, словно свору гончих,
пускал  рыскать  по  болоту;  именно  эти мужчины рассказали, как тем первым
летом  и  осенью  у  негров  не  было  даже  одеЯл  (а  может,  они  ими  не
пользовались),  чтобы  укрыватьсЯ  по  ночам; это было даже еще до того, как
охотник  за  енотами  ќйкерс  уверЯл,  будто  чуть  не  поднЯл одного негра,
спавшего  в  глубокой грЯзи -- ни дать ни взЯть аллигатор, -- но успел вовремЯ
вскрикнуть. Ќегры еще не умели говорить по-английски, и не только ќйкерс, но
и  многие  другие навернЯка не знали, что Язык, на котором они объЯснЯютсЯ с
‘атпеном,  -- нечто вроде французского, а вовсе не какой-то темный и зловещий
Язык их племени.
     ’уда наведывались и многие другие, кроме ќйкерса, но это были почтенные
граждане  и землевладельцы, и потому им вовсе не нужно было прокрадыватьсЯ в
лагерь  по  ночам.  Ћни, как рассказала Љвентину мисс Љолдфилд, собирались в
•олстон-•аусе и выезжали туда верхом, часто захватив с собою завтрак. ‘атпен
построил  печь  длЯ  обжига  кирпича,  установил  пилу и строгальный станок,
которые  привез  с  собою  в  фургоне,  а также лебедку с длинным воротом из
молодого  деревца,  в  который  посменно впрЯгались негры и мулы, а в случае
необходимости, когда машина замедлЯла ход, даже и он сам, -- словно негры и в
самом  деле  были  дикари;  как  генерал  Љомпсон  рассказывал своему сыну --
Љвентинову  отцу  --  пока  негры  работали, ‘атпен никогда не повышал на них
голос,  он  вел  их  за  собой,  воздействуЯ  на  них  психологически, своим
примером,  превосходством своей выдержки, а вовсе не грубым запугиванием. Ќе
слезаЯ  с  седел (‘атпен обычно не удостаивал их даже небрежным кивком, Явно
не  замечаЯ  их присутствиЯ, словно это были всего лишь безликие тени), они,
молча  сгрудившись,  будто  длЯ  самозащиты,  с  любопытством наблюдали, как
растет  его особнЯк -- доска за доскою и кирпич за кирпичом поставлЯлись туда
с  болота,  где было вдоволь леса и глины, наблюдали, как работают бородатый
белый  и  двадцать  черных,  все  совершенно голые под липкой всепроникающей
грЯзью.  Џоскольку эти зрители были мужчинами, им не приходило в голову, что
костюм,  в  котором  ‘атпен  ЯвилсЯ  в „жефферсон, у него единственный, а из
женщин округа почти ни одна вообще ни разу его не видела. ‚ противном случае
некоторые  из  них  предвосхитили  бы  мисс  Љолдфилд  также  и  в этом: они
догадались бы, что он бережет свою одежду, ибо приличный, если не элегантный
вид станет единственным оружием (или, вернее, лестницей), с помощью которого
он  сможет  повести  последнюю  атаку на то, что мисс Љолдфилд, а возможно и
другие, почитали респектабельностью, а респектабельность, как в глубине души
полагал   ‘атпен,   включает  в  себЯ  нечто  гораздо  большее,  чем  просто
приобретение  хозЯйки  длЯ  своего дома, -- так, по крайней мере, понимал его
мысль  генерал  Љомпсон.  €  вот  он  и его двадцать негров работали вместе,
намазанные  грЯзью длЯ защиты от москитов, причем, как сказала мисс Љолдфилд
Љвентину, от остальных его можно было отличить только по бороде и по глазам,
и  один лишь архитектор похож был на человека, благодарЯ французской одежде,
которую  он  постоЯнно носил с какой-то неодолимой покорностью судьбе вплоть
до  того  днЯ,  когда  дом  был окончен (не считаЯ оконных стекол и железной
арматуры, которых они не могли изготовить своими руками), и когда архитектор
уехал  -- работали молча, с неослабным остервенением под палЯщим солнцем лета
и в ледЯной зимней грЯзи.
     ќто  занЯло  у  него  два  года,  у него и его команды привозных рабов,
которые  все  еще  казались его приемным согражданам гораздо страшнее любого
дикого зверЯ, какого он мог бы поднЯть и убить в тех местах. Ћни работали от
зари  до  зари,  между тем как группы всадников подъезжали и, не спешиваЯсь,
молчаливо  смотрели,  а  архитектор,  в своем нарЯдном сюртуке и в парижской
шлЯпе,  с  угрюмым  и  ожесточенным  изумлением  на лице скрывалсЯ где-то на
заднем   плане,   напоминаЯ   нечто   среднее  между  случайным,  ничуть  не
заинтересованным   зрителем   и   обреченным   добросовестным  призраком  ---
изумлением,  как  сказал  генерал  Љомпсон, не столько перед остальными и их
работой,  сколько перед самим собой, перед необъЯснимым и невероЯтным фактом
своего  здесь присутствиЯ. Ћднако он был хорошим архитектором; Љвентин видел
этот  дом,  в  двенадцати  милЯх от „жефферсона, окруженный рощей из дубов и
виргинских  можжевельников, через семьдесЯт пЯть лет после его завершениЯ. €
не  только  архитектором,  но, как сказал генерал Љомпсон, еще и художником,
ибо  лишь  художник мог выдержать эти два года, чтобы построить дом, который
он,  без  сомнениЯ,  не только не собиралсЯ, но и твердо намеревалсЯ никогда
больше  не  видеть. „а, целых два года терпеть не столько издевательство над
здравым  смыслом  и оскорбление своих лучших чувств, сколько ‘атпена, сказал
генерал Љомпсон; лишь художник мог терпеть жестокость и спешку ‘атпена и все
же  суметь  обуздать  мечту  о  мрачном  величавом  замке,  на  который Явно
нацелилсЯ  ‘атпен,  ибо  усадьба в том виде, как он ее задумал, была бы лишь
немногим  меньше  тогдашнего  „жефферсона,  и  маленький  угрюмый измученный
иностранец  один  на  один сразилсЯ и победил неистовое непомерное тщеславие
‘атпена  или  стремление  к величию, к самоутверждению или к чему-то другому
(этого  не  знал  еще  даже и сам генерал Љомпсон) и таким образом создал из
самого  пораженьЯ  ‘атпена  победу, которой самому ‘атпену -- даже выиграй он
эту битву -- едва ли удалось бы добитьсЯ.
     €так,  дом  был  закончен  --  до  последней доски, кирпича и деревЯнной
шпильки,  которые они могли изготовить сами. Ќепокрашенный и необставленный,
без  единого стекла, дверной ручки или щеколды, в двенадцати милЯх от города
и  почти  на таком же расстоЯнии от любого соседа, он простоЯл еще три года,
окруженный  своим  регулЯрным  садом  и  прЯмыми  аллеЯми,  хижинами  рабов,
конюшнЯми  и  коптильнЯми;  дикие  индюки  бродили  в  одной миле от дома, а
дымчатые  олени  легким шагом подбегали совсем близко, оставлЯЯ еле заметные
следы  на симметричных клумбах, которые еще четыре года простоЯт без цветов.
’еперь началсЯ период, фаза, когда город и округ наблюдали за ним даже с еще
большим  недоуменьем.  ‚озможно,  это  было  потому,  что  следующий  шаг  к
достижению той тайной цели, о которой генералу Љомпсону, по его словам, было
известно,  но  которую  город  и  округ  представлЯли себе весьма смутно или
вообще   никак  не  представлЯли,  требовал  теперь  терпениЯ  и  пассивного
выжиданиЯ  вместо  бешеной  гонки,  к  которой он их приучал; что именно ему
нужно и каков будет его следующий шаг, первыми заподозрили женщины. Ќикто из
мужчин,  и  уж конечно не те, кто знал его достаточно хорошо, чтобы называть
просто  по  имени,  не  подозревали,  что  ему  требуетсЯ  жена. Ќе подлежит
сомнению,  что  некоторые  мужчины  --  и  женатые  и холостые -- не только не
согласились  бы  с таким предположением, но даже решительно его бы отвергли,
ибо  образ  его  жизни  в последующие три года должен был им казатьсЯ верхом
совершенства.  Ћн жил там в восьми милЯх от ближайшего соседа, в холостЯцком
одиночестве,  в  поистине  великолепной  --  как  бы  ее назвать? ну, скажем,
оружейне  площадью в пол-акра. Ћн жил в спартанской оболочке самого большого
строениЯ  во  всем  округе,  не  исключаЯ  даже  зданиЯ суда, в доме, порога
которого  ни одна женщина не только не переступала, но даже и не видела, без
всЯких атрибутов женской изнеженности вроде оконных рам, дверей или тюфЯков;
там,  где  не  только не было ни единой женщины, котораЯ могла бы возразить,
если б ему вздумалось спать на одной соломенной подстилке с собаками, но где
ему  даже  не  требовались  собаки,  чтобы убивать оленей, оставлЯвших следы
возле  дверей на кухню, ибо вместо них он охотилсЯ с двуногими, которые были
ему  преданы  душой  и  телом  и которых считали (или говорили, что считают)
способными  подползти  к спЯщему оленю и перерезать ему горло прежде, чем он
успеет шевельнутьсЯ.
     €менно  в  это времЯ он, как мисс Љолдфилд рассказывала Љвентину, начал
приглашать  в  ‘атпенову  ‘отню  компании  мужчин;  они  ночевали, укрывшись
одеЯлами, в голых комнатах, в пустых вместилищах будущей роскоши, охотились,
по  вечерам  играли  в  карты  и  пили; времЯ от времени он стравливал своих
негров,  а  возможно уже и тогда при случае и сам участвовал в этой забаве --
зрелище,  которого, по словам мисс Љолдфилд, сын его не мог выдержать, тогда
как  дочь  его,  напротив,  во  все глаза за ним следила. ‘атпен теперь тоже
выпивал,  хотЯ  кроме Љвентинова деда были, вероЯтно, и другие, кто заметил,
что  пил  он  весьма  умеренно,  за  исключением тех случаев, когда спиртное
ставил  он сам. ѓости постоЯнно привозили с собой виски, но он пил как бы со
скрупулезным   расчетом,  словно,  как  говорил  генерал  Љомпсон,  старалсЯ
сохранить некую духовную платежеспособность, баланс между количеством виски,
принЯтым  им  от гостей, и количеством живого мЯса, которое он поставлЯл длЯ
их ружей.
     ’ак  он  прожил  три года. ’еперь у него была плантациЯ; за два года он
выдрал  дом  и  сад  из  девственного болота, вспахал свою землю и засеЯл ее
семенами  хлопка,  которыми  ссудил  его  генерал  Љомпсон.  Џосле этого он,
казалось, бросил все свои дела. Љазалось, он просто уселсЯ посреди того, что
уже почти завершил, и сидел так три года, не выказываЯ ни малейшего признака
еще каких-либо намерений или желаний. Џожалуй, не приходитсЯ удивлЯтьсЯ, что
мужчины  округа  поверили, будто жизнь, какую он теперь вел, с самого начала
была  его  целью;  иного  мнениЯ придерживалсЯ, пожалуй, один только генерал
Љомпсон, который, казалось, знал ‘атпена достаточно хорошо, чтобы длЯ начала
ссудить  его  семенами хлопка, и которому тот хоть немного рассказал о своем
прошлом.  €менно  генерал  Љомпсон первым узнал, что испанскаЯ монета была у
него  последней,  и  именно  Љомпсон  (как  в  городе  стало известно позже)
предложил ‘атпену в долг деньги длЯ завершениЯ и меблировки его дома, но тот
отказалсЯ.  ‚от  почему генерал Љомпсон, без сомнениЯ, первым во всем округе
сказал  себе,  что  ‘атпену  не  нужно брать в долг деньги длЯ окончательной
отделки  дома, потому что он намерен на этих деньгах женитьсЯ. Ћн был первым
мужчиной, который это понЯл, ибо, судЯ по тому, что мисс Љолдфилд рассказала
Љвентину  семьдесЯт  пЯть  лет спустЯ, женщины округа говорили друг другу, а
также  и  своим  мужьЯм,  что  ‘атпен  не собираетсЯ на этом кончать, что он
приложил  уже  слишком  много усилий, перенес слишком много тЯгот и лишений,
чтобы  угомонитьсЯ и жить так, как он жил, пока дом строилсЯ, хотЯ теперь он
может спать под крышей, а не на голой земле под парусиной, снЯтой с фургона.
‚ероЯтно,  женщины  уже  прикидывали, у кого из мужчин, которых теперь можно
было  назвать  его  друзьЯми,  имеетсЯ  в  семье предполагаемаЯ невеста, чье
приданое   могло   бы   сообщить   окончательную   форму  и  содержание  той
респектабельности,  которую мисс Љолдфилд так или иначе считала его целью. €
поэтому  когда по истечении этой второй фазы, через три года после того, как
дом  был  закончен,  а архитектор уехал, и снова в воскресенье утром и снова
без  всЯкого предупреждениЯ город увидел, как он пересекает площадь -- на сей
раз  пешком,  хотЯ и в том же костюме, в котором въехал в город пЯтью годами
раньше  и  которого  с тех пор никто не видел (он сам или один из его негров
гладил  сюртук раскаленными кирпичами, сказал генерал Љомпсон отцу Љвентина)
--  и  входит в методистскую церковь, удивились этому лишь некоторые мужчины.
†енщины  просто  сказали, что он исчерпал возможности семейств тех мужчин, с
которыми  охотилсЯ и играл в карты, и теперь ЯвилсЯ в город искать себе жену
--  точно  так же, как отправилсЯ бы на рынок в Њемфис покупать рабов и скот.
Ќо  когда  они  понЯли,  на кого именно пал его выбор, ради кого он ЯвилсЯ в
город  и  в церковь, уверенность женщин слилась с удивлением мужчин, а потом
превратилась даже в нечто большее -- в изумленье.
     €бо  к  этому  времени  город  решил, что хорошо его знает. „ва года он
наблюдал,  как  ‘атпен  с  этим  своим  угрюмым  и  неослабным остервененьем
возводит  оболочку  дома  и расчищает свои земли, затем три года пребывает в
полной неподвижности, словно его приводило в действие электричество, а потом
кто-то  пришел  и  убрал,  размонтировал  провода  или  всю динамо-машину. €
потому,  когда  он  в своем отглаженном сюртуке тем воскресным утром вошел в
методистскую  церковь,  многие  мужчины  и женщины думали, что им достаточно
оглЯдеть  прихожан,  дабы предугадать, в какую сторону поведут его ноги, как
вдруг  они  понЯли,  что  он,  очевидно,  наметил себе отца мисс Љолдфилд, и
притом  с  таким  же  холодным  жестоким  расчетом, с каким навернЯка прежде
наметил  архитектора-француза.  ѓлубоко  потрЯсенные,  они наблюдали, как он
начал  планомерную осаду единственного во всем городе человека, с которым он
не мог иметь ничего общего, а уж денег и подавно, -- человека, который не мог
решительно ничем быть ему полезен, разве что предоставить кредит в захудалой
лавчонке  или  подать  за  него свой голос, если б ему когда-либо вздумалось
выставить  свою  кандидатуру  на должность методистского свЯщенника, -- начал
осаду   казначеЯ  методистской  церкви,  лавочника  не  только  со  скромным
положением  и  средствами,  но уже обремененного женой и детьми, не говорЯ о
матери  и  сестре  -- всех их он должен был содержать на доход от лавки, весь
товар   которой   он   десЯтью   годами   ранее   привез   в   „жефферсон  в
одном-единственном    фургоне,    --   человека,   пользующегосЯ   репутацией
исключительной  и  несгибаемой, даже пуританской праведности в стране, где в
те  времена царили беззаконие и произвол, человека, который не пил, не играл
в  карты и даже не ходил на охоту. ‚ своем удивлении они забыли о том, что у
мистера Љолдфилда была дочь на выданье. „очь они совсем не принЯли в расчет.
Њысль  о любви никак не вЯзалась у них с ‘атпеном. €м скорее приходила на ум
мысль  о жестокости, а не о справедливости, о страхе, а не об уважении, и уж
никак не о сострадании или любви; к тому же они, все еще терЯЯсь в догадках,
толковали  о  том,  как  ‘атпен  намерен  или  как он ухитритсЯ использовать
мистера  Љолдфилда  в тех тайных целЯх, которые у него еще оставались. ќтого
они  так никогда и не узнают: этого не узнала даже мисс ђоза Љолдфилд. €бо с
того  самого  днЯ  в ‘атпенову ‘отню больше никого на охоту не приглашали, и
если  теперь  им случалось его видеть, то лишь в городе. Ћднако не без дела,
не праздным. Њужчины, которые прежде ночевали и пили под его крышей (кое-кто
даже стал называть его просто "‘атпен" без учтивого "мистер"), смотрели, как
он  проходит  по  улице  мимо •олстон-•ауса, едва касаетсЯ рукою шлЯпы, идет
дальше, входит в лавку мистера Љолдфилда -- и поминай как звали.
     --  Ђ  потом  в один прекрасный день он вторично уехал из „жефферсона, --
сказал  мистер  Љомпсон  Љвентину.  --  Љ тому времени городу уже пора было к
этому  привыкнуть. ’ем не менее его положение чуточку изменилось, и ты сам в
этом  убедишьсЯ,  узнав, как город отнессЯ к его вторичному возвращенью. €бо
когда он вернулсЯ во второй раз, он в известном смысле стал врагом общества.
‚озможно,  это  произошло  из-за  того, что он на этот раз привез с собой, --
из-за  вещей,  которые  он  на  этот  раз  привез  --  в  отличие от фургона,
груженного всего лишь дикими черномазыми, привезенными им прежде. Ќо Я этого
не  думаю.  ’о  есть,  Я  думаю,  дело было не только в цене люстр, красного
дерева  и  ковров.  џ  думаю,  город  возмутилсЯ,  когда  понЯл,  что ‘атпен
втЯгивает  его  в  свои  дела,  что,  каково  бы  ни было преступное деЯние,
посредством  коего были добыты красное дерево и хрусталь, он вынуждает город
его  покрыть.  „о  тех  пор, до того воскресеньЯ, когда он ЯвилсЯ в церковь,
если  он  кого  и  обманул или обидел, то всего лишь старика €ккемотуббе, от
которого он получил свою землю -- сделка, о которой знали только его совесть,
дЯдюшка  ‘эм  да господь бог. Ќо теперь его положение изменилось, ибо, когда
спустЯ  три  месЯца после его отъезда из „жефферсона навстречу ему выехали к
ђеке  четыре  фургона,  все  знали, что их нанЯл, снарЯдил и отправил не кто
иной,  как мистер Љолдфилд. ќто были большие фургоны, запрЯженные волами, и,
когда  они  возвратились,  город  посмотрел  на них и понЯл: что бы в них ни
содержалось,  мистер  Љолдфилд не смог бы набрать достаточно денег, чтобы их
наполнить,  даже если б он заложил все свое имущество; без сомнениЯ, на этот
раз  скорее мужчины, чем женщины, во времЯ этой его отлучки представили себе
его  действиЯ  так:  он стоит в кают-компании парохода, лицо закрыто носовым
платком,  стволы  обоих  пистолетов поблескивают в свете канделЯбров; а быть
может,  еще  и  похуже: притаившись на скользком причале, он в предательской
тьме  вонзает кому-то в спину нож. Ћни видели, как он верхом на чалой лошади
сопровождает свои четыре фургона, и даже те, кто прежде ел его хлеб, стрелЯл
его дичь и даже называл его просто "‘атпен" без "мистера", даже и они теперь
не  пытались  вступить  с  ним  в разговор. Ћни просто ждали, а тем временем
города  достигли рассказы и слухи о том, как он и его теперь более или менее
прирученные  негры  прилаживали  окна  и  двери, размещали на кухне горшки и
сковородки, развешивали в комнатах хрустальные люстры и гардины, расставлЯли
мебель,  расстилали ковры; в один прекрасный вечер тот самый ќйкерс, который
пЯтью  годами  раньше  чуть не наступил на спЯщего в болоте негра, вытаращив
глаза и разинув рот, ворвалсЯ в бар •олстон-•ауса с криком: "ђебЯта, на этот
раз он ограбил целый пароход!"
     €  тут наконец гражданскаЯ добродетель взыграла. Ћднажды человек восемь
или  десЯть  во главе с шерифом округа отправились в ‘атпенову ‘отню. „алеко
им  ехать  не  пришлось,  потому  что  милЯх в шести от города они встретили
самого  ‘атпена. Ћн сидел верхом на своей чалой лошади в знакомом им сюртуке
и  в  касторовой  шлЯпе,  прикрыв  ноги  куском  парусины; к луке седла была
приторочена дорожнаЯ сумка, а в руках он держал небольшую плетеную корзинку.
Ћн  осадил  чалого  (стоЯл  апрель  месЯц,  и  дорога  все  еще была покрыта
непролазной грЯзью) и сидел в своей забрызганной парусине, переводЯ взглЯд с
одного  лица  на  другое; твой дед говорил, что глаза его напоминали осколки
разбитой  тарелки,  а  борода  была жесткаЯ, как скребница. Ћн так и сказал:
жесткаЯ, как скребница. "„оброе утро, господа, -- произнес он. -- ‚ы ко мне?"
     ‚озможно, в то времЯ стало известно что-нибудь еще, но, сколько Я знаю,
никто  из членов комитета бдительности об этом не упоминал. џ только слышал,
что  город,  мужчины  на  веранде  •олстон-•ауса  увидели,  как ‘атпен и всЯ
компаниЯ  вместе  въезжают  на площадь -- ‘атпен немного впереди, а остальные
беспорЯдочной кучкой за ним; ‘атпен сидит, аккуратно прикрыв ноги парусиной,
распрЯмив  плечи  под поношенным суконным сюртуком, слегка заломив набекрень
поношенную  касторовую  шлЯпу, и разговаривает с ними через плечо, а эти его
светлые  глаза смотрЯт холодно, дерзко, пожалуй, насмешливо, а возможно, уже
и  тогда презрительно. Ћн останавливаетсЯ у дверей, негр-конюх подскакивает,
придерживает  голову  лошади,  и  ‘атпен  спешиваетсЯ,  берет  свою  сумку и
корзинку   и   поднимаетсЯ   по   ступенькам,   и   как   мне  рассказывали,
поворачиваетсЯ,  еще  раз  взглЯдывает  на них и видит, что они, съежившись,
сидЯт  на  своих  лошадЯх  и  не  знают, что делать дальше. € наверное, даже
хорошо,  что  борода  у  него  закрывала рот, и он им не был виден. Џотом он
повернулсЯ  и  посмотрел  на  других  мужчин, которые сидели, задрав ноги на
перила,  и тоже на него смотрели, на мужчин, которые еще недавно приезжали к
нему, спали у него на полу и охотились вместе с ним, и приветствовал их этим
своим  спесивым  напыщенным  жестом, приложив руку к шлЯпе (да, он был дурно
воспитан.  ’вой  дед говорил, что это Ясно обнаруживалось всЯкий раз, как он
сталкивалсЯ  с  людьми.  Ћн  напоминал „жона ‹. ‘алливена, который с великим
трудом  выучилсЯ  танцевать шотландку -- тайком упражнЯлсЯ и упражнЯлсЯ, пока
не  счел,  что теперь уже можно н