то слышит гнилостный запах, исходивший от тюфЯка. Ћн  стирал
и чинил жалкие лохмотьЯ, оставшиесЯ от моей рубашки, котораЯ  стала  жертвой
первого допроса, а когда она окончательно развалилась, натЯнул на менЯ свою.
ђискуЯ получить взыскание, он принес мне маргаритку и стебелек травы, сорвав
их на тюремном дворе во времЯ  получасовой  утренней  прогулки.  Љогда  менЯ
уводили на новые допросы, он провожал менЯ  ласковым  взглЯдом,  а  когда  Я
возвращалсЯ, прикладывал новые компрессы к моим новым ранам.
     Ћн ждал моего возвращениЯ с ночных допросов и не ложилсЯ спать, пока не
укладывал менЯ, заботливо укрыв одеЯлом.
     ‘ этого началась наша дружба. Ћна не изменилась и потом, когда  Я  смог
держатьсЯ на ногах и платить сыновний долг.
     Ќо так, единым духом, всего не опишешь. ‚ камере э 267 в том году  было
оживленно, и все, что случалось, по-своему переживал и папаша.
     Ћбо всем этом надо рассказать, и повествование мое еще не окончено (что
даже звучит некоторой надеждой).
     ‚ камере э 267 было оживленно.
     —уть ли не каждый час отворЯлась дверь и приходили надзиратели. ќто был
полагающийсЯ по  правилам  усиленный  надзор  за  крупным  "коммунистическим
преступником", но, кроме того, Я  просто  возбуждал  любопытство.  ‚  тюрьме
часто умирали люди, которые не должны  были  умереть.  Ќо  редко  случалось,
чтобы не умер тот, в чьей неизбежной смерти были уверены все...
     ‚ нашу камеру приходили даже надзиратели с  других  этажей  и  заводили
разговор или молча приподнимали одеЯло и с видом  знатоков  осматривали  мои
раны, а потом, в зависимости от характера, либо  отпускали  циничные  шутки,
либо принимали почти дружеский тон.
     Ћдин из них - мы прозвали его  Њельником  -  приходит  чаще  других  и,
широко улыбаЯсь, осведомлЯетсЯ, не нужно ли чего-нибудь "красному  дьЯволу".
Ќет, спасибо, мне ничего не нужно. —ерез несколько дней Њельник решает,  что
все-таки "красному дьЯволу" кое-что  нужно,  а  именно  -  побритьсЯ.  €  он
приводит парикмахера. ќто первый заключенный не из нашей камеры, с которым Я
здесь знакомлюсь:  товарищ  Ѓочек.  Ќо  добросердечный  Њельник  оказал  мне
медвежью услугу; папаша поддерживает мне голову, а товарищ  Ѓочек,  стоЯ  на
коленЯх около моего тюфЯка,  пытаетсЯ  тупой  безопасной  бритвой  прорубить
просеку в моих мощных зарослЯх. ђуки у него дрожат  и  на  глазах  выступают
слезы: он уверен, что бреет умирающего. џ стараюсь успокоить его:
     - Ќе робей, приЯтель! “ж коли Я выдержал допрос во дворце Џечека, авось
выдержу и твое бритье.
     Ќо сил у менЯ все-таки  мало,  и  нам  обоим  часто  приходитсЯ  делать
передышку
     —ерез три днЯ Я знакомлюсь  еще  с  двумЯ  заключенными.  ѓестаповскому
начальству дворца Џечека не терпитсЯ;  они  посылают  за  мной,  а  так  как
фельдшер всЯкий раз  пишет  на  вызове  "Transportunfahid"  (не  способен  к
передвижению), они распорЯжаютсЯ доставить менЯ любым способом.  €  вот  два
арестанта в одежде коридорных (или "хаусарбайтеров") ставЯт носилки у  нашей
двери. Џапаша с трудом одевает менЯ, они кладут менЯ  на  носилки  и  несут.
Ћдин из них  -  это  товарищ  ‘коржепа,  будущий  заботливый  "хаусарбайтер"
(служитель из числа заключенных), другой...  {€мЯ  в  рукописи  не  указано}
Љогда мы спускаемсЯ по лестнице и Я сползаю на накренившихсЯ носилках,  один
из несущих наклонЯетсЯ ко мне и многозначительно говорит:
     - „ержись крепче!
     Џотом добавлЯет совсем тихо:
     - „ержись и не сдавайсЯ!
     Ќа этот раз мы не задерживаемсЯ в канцелЯрии. Џо длинному коридору менЯ
несут дальше к выходу. ‚ коридоре полно людей - сегоднЯ четверг, день, когда
родным разрешаетсЯ приходить за бельем арестованных.  ‚се  оборачиваютсЯ  на
безрадостное шествие с носилками, во всех взглЯдах  жалость  и  сострадание.
ќто мне не нравитсЯ. џ кладу руку над головой и сжимаю  ее  в  кулак.  Њожет
быть,  люди  в  коридоре  увидЯт  и  поймут,  что  Я  их  приветствую.  ќто,
разумеетсЯ, наивнаЯ попытка. Ќо на большее Я еще  не  способен,  не  хватает
сил.
     Ќа тюремном дворе носилки поставили на грузовик, двое эсэсовцев сели  с
шофером, двое других, держа руку  на  расстегнутой  кобуре,  стали  у  моего
изголовьЯ, и мы поехали.
     „орога далеко не образцоваЯ: одна выбоина, другаЯ... Ќе проехали  мы  и
двухсот метров, как Я потерЯл сознание.
     ‡абавнаЯ   это   была   поездка   по   пражским   улицам:    пЯтитонка,
предназначеннаЯ длЯ тридцати арестованных, расходует бензин на единственного
узника, и двое эсэсовцев впереди, двое сзади, с револьверами в руках,  хищно
поглЯдываЯ на полумертвое тело, стерегут его, чтобы оно не сбежало.
     Ќа другой день комедиЯ повторилась. Ќа этот раз Я  выдержал  до  самого
дворца Џечека. „опрос был недолгим. Љомиссар ”ридрих  несколько  неосторожно
прикоснулсЯ ко мне, и менЯ опЯть увозЯт в беспамЯтстве.
     Ќастали дни, когда уже не было сомнениЯ в том, что Я жив: боль - роднаЯ
сестра жизни - весьма ощутительно напоминала мне об этом.
     Џанкрац уже знал, что по какому-то недосмотру Я осталсЯ жив, и  посылал
мне привет. Ћн приходил перестукиванием через толстые стены, Я видел  его  в
глазах коридорных, разносивших еду.
     ’олько моЯ жена не знала обо мне ничего. ‚ одиночке, всего одним этажом
ниже и на три-четыре камеры дальше, она жила в тревоге  и  надежде  до  того
днЯ, когда соседка шепнула ей на утренней прогулке, что, избитый на допросе,
Я умер в камере. ѓуста шла по двору, все кружись у нее перед глазами, она не
чувствовала, как "утешала" ее надзительница, тыча кулаком в лицо и загонЯЯ в
шеренгу, чтобы поддержать тюремную дисциплину. —то  видела  она,  глЯдЯ  без
слез на белые стены меры своими большими добрыми глазами?
     Ђ на другой день новаЯ весть - Я не забит до смерти, но не вынес  пыток
и повесилсЯ в камере.
     ‚ это времЯ Я валЯлсЯ на тощем тюфЯке и  каждый  вечер  и  каждое  утро
упорно поворачивалсЯ на бок, чтобы пропеть  ѓусте  песни,  которые  она  так
любила. Љак она могла их не слышать, ведь Я вкладывал в них столько чувства!
     ’еперь она уже знает обо мне, теперь она уже слышит мои песни, хотЯ  мы
сейчас дальше друг от друга, чем тогда. ’еперь уже  и  тюремные  надзиратели
знают и свыклись с тем, что в камере э 267 поют.
     Ќадзиратели уже не стучат в дверь, требуЯ тишины.
     Љамера э 267 поет. ‚сю свою жизнь Я пел песни и не знаю, с какой  стати
расставатьсЯ мне с песней сейчас, перед самым концом, когда жизнь  ощущаетсЯ
особенно остро.
     Ђ папаша Џешек? Ќу, это особый случай: он тоже очень любит петь. “ него
ни слуха, ни голоса, никакой музыкальной памЯти, но  он  любит  песню  такой
хорошей и верной любовью и находит в ней столько  радости,  что  Я  даже  не
замечаю, как он перескакивает с одной тональности на другую и  упорно  берет
"соль" там, где прЯмо проситсЯ "лЯ".
     € мы поем. Џоем, когда нам взгрустнетсЯ, поем, когда  выдаетсЯ  веселый
день, песней провожаем товарища, с которым, наверное, никогда  не  увидимсЯ,
песней приветствуем добрые вести о боЯх на востоке, поем длЯ утешениЯ и поем
от радости, как люди поют испокон веков и будут петь, пока останутсЯ людьми.
     Ѓез песни нет жизни, как нет ее без солнца. Ђ нам песнЯ нужна  вдвойне,
ибо солнце к нам не показываетсЯ - камера э 267  выходит  на  север.  ’олько
летом на восточную стену камеры ненадолго ложитсЯ  солнечный  луч  вместе  с
тенью решетки.
     Џапаша стоит, опершись на койку,  и  смотрит  на  мимолетные  солнечные
блики... и это самый грустный взглЯд, какой здесь только можно увидеть.
     ‘олнце! ’ак щедро светит этот круглый волшебник, столько  чудес  творит
на глазах у людей! Ќо так мало людей живет в солнечном свете...
     ‘олнце будет, да, будет светить, и люди будут жить в его лучах.
     Љак чудесно  сознавать  это!  €  все  же  хочетсЯ  знать  еще  кое-что,
неизмеримо менее важное: будет ли оно светить и длЯ нас?
     Ќаша камера выходит на север. ‹ишь изредка, летом, в Ясный день,  видим
мы заходЯщее солнце. ќх, папаша, хотелось бы все-таки  когда-нибудь  увидеть
восход солнца!

        ѓ‹Ђ‚Ђ IV. "—…’›ђ…•‘Ћ’ЉЂ" 

     ‚оскресение из  мертвых  -  Явление  довольно  своеобразное.  Ќастолько
своеобразное, что и объЯснить трудно. Њир  привлекателен,  когда  в  погожий
день ты только что встал после доброго сна. Ќо, если ты встал  со  смертного
одра, день кажетсЯ прекрасным как никогда, и  ты  чувствуешь,  что  выспалсЯ
лучше, чем когда бы то ни было. ’ы думаешь, что хорошо знаешь  сцену  жизни.
Ќо после воскресениЯ из мертвых тебе кажетсЯ,  что  осветитель  включил  все
юпитеры и внезапно перед тобой  поЯвилась  сцена,  всЯ  залитаЯ  светом.  ’ы
думал, что у тебЯ хорошее зрение. Ќо сейчас ты видишь мир так,  словно  тебе
приставили к глазу телескоп, а  к  нему  еще  и  микроскоп.  ‚оскресение  из
мертвых подобно весне: оно открывает нежданные прелести и в самом обыденном.
     ’ак бывает, даже когда ты знаешь, что все  это  ненадолго.  „аже  когда
открывающийсЯ тебе мир так "привлекателен" и "богат", как камера в Џанкраце.
     Ќастает день, когда тебЯ выводЯт из  камеры.  Ќастает  день,  когда  на
допрос  ты  отправлЯешьсЯ  не  на  носилках,  а,  хотЯ  тебе   это   кажетсЯ
невозможным, идешь сам. „ержась за стены коридора, за  перила  лестницы,  ты
почти ползешь на четвереньках. ‚низу товарищи по заключению усаживают тебЯ в
закрытый арестантский автомобиль. ’ы оказалсЯ в темной  передвижной  камере,
рЯдом новые лица, десЯть, двенадцать человек. Ћни  улыбаютсЯ  тебе,  ты  им,
кто-то что-то шепчет тебе, ты жмешь кому-то руку, не знаЯ кому...
     Њашина с грохотом въезжает в ворота  дворца  Џечека,  товарищи  выносЯт
тебЯ, мы входим  в  просторное  помещение  с  голыми  стенами,  шесть  рЯдов
скамеек. Ќа скамейках, выпрЯмившись и сложив руки на коленЯх, недвижно сидЯт
люди и глЯдЯт на пустую стену перед собой. ‚от, ћлиус, частица твоего нового
мира, котораЯ прозвана "кинотеатром".

        ЊЂ‰‘ЉЋ… €Ќ’…ђЊ…––Ћ 1943 ѓЋ„Ђ 

     ‘егоднЯ Џервое маЯ 1943 года. € дежурит  тот,  при  ком  можно  писать.
‘частье!  Љакое  счастье  быть  в  этот  день  снова  хотЯ  бы   на   минуту
коммунистическим журналистом и писать о майском  смотре  боевых  сил  нового
мира!
     Ќе жди рассказа о развевающихсЯ знаменах. Ќичего подобного не было.  Ќе
могу рассказать и о захватывающих событиЯх, о которых ты бы с  удовольствием
послушал. ‘егоднЯ все было  много  проще.  Ќе  было  шумного  многотысЯчного
потока людей, который в прежние годы бурлил на улицах Џраги, не  было  того,
что Я видел в Њоскве, - необозримого морЯ голов на  Љрасной  площади.  ‡десь
нет ни миллионов, ни сотен. ‡десь всего лишь несколько коммунистов -  мужчин
и женщин. Ќо значение нашего смотра от этого не меньше. „а, не  меньше,  ибо
это смотр сил, которые сейчас проходЯт под ураганным огнем и превращаютсЯ не
в пепел, а в сталь. ќто смотр в окопах  во  времЯ  битвы.  Ђ  в  окопах  нет
парадности, там носЯт полевую форму.
     ‚се это ты чувствуешь по таким мелочам... Ќе знаю, поймешь ли ты  менЯ,
товарищ, когда прочтешь мои слова, если ты не пережил всего сам.  ЏостарайсЯ
понЯть. Џоверь, в этом была сила.
     “тренний привет соседней камеры: сегоднЯ оттуда выстукивают  два  такта
из Ѓетховена торжественнее, настойчивее, чем обычно,  и  стена  передает  их
тоже в ином, необычном тоне.
     Њы стараемсЯ одетьсЯ получше. € так во всех камерах.
     Љ завтраку мы  уже  в  полном  параде.  Џеред  открытой  дверью  камеры
дефилируют коридорные с хлебом, черным кофе и водой. ’оварищ ‘коржепа подает
три хлебца вместо двух.  ќто  его  поздравление  с  Џервым  маЯ,  конкретное
поздравление заботливого человека. ЏередаваЯ хлеб,  он  незаметно  жмет  мне
руку. ђазговаривать нельзЯ, следЯт даже за выражением твоих глаз,  но  разве
нам не понЯтен немой разговор наших пальцев?
     ‚о двор, под  окна  нашей  камеры,  выбегают  на  утреннюю  получасовую
прогулку женщины. џ влезаю на стол и через решетку смотрю вниз. Њожет  быть,
они заметЯт менЯ. „а, заметили! Џоднимают сжатые в кулак руки и приветствуют
менЯ. џ отвечаю тем же. ‚о дворе сегоднЯ радостно и оживленно, совсем иначе,
чем в другие дни.  Ќадзирательница  ничего  не  замечает  или,  может  быть,
стараетсЯ не замечать. ќто тоже имеет отношение к майскому смотру.
     ‘ейчас наша очередь гулЯть. џ показываю упражнение: сегоднЯ Џервое маЯ,
ребЯта, сегоднЯ  мы  начнем  по-другому,  пусть  дивЯтсЯ  конвойные.  Џервое
движение: раз-два, раз-два - удары молотом. ‚торое  косьба.  Њолот  и  коса.
—уточку воображениЯ - и товарищи поймут: серп и молот. џ поглЯдываю  кругом.
Ќа лицах улыбки, все с энтузиазмом следуют моему примеру. ЏонЯли! Џравильно,
ребЯта, это наша маевка, а пантомима - наша первомайскаЯ клЯтва:  пойдем  на
смерть, но не изменим.
     Њы снова в камере. „евЯть часов. ‘ейчас часы на кремлевской башне  бьют
десЯть и на Љрасной площади начинаетсЯ парад. Џапаша, мы идем вместе с ними.
’ам сейчас поют "€нтернационал", он раздаетсЯ во всем мире,  пусть  зазвучит
он и в нашей камере. Њы поем. Ћдна революционнаЯ песнЯ следует за другой, мы
не хотим быть одинокими, да мы и не одиноки, мы вместе с  теми,  кто  сейчас
свободно поет на воле, с теми, кто ведет бой, как и мы...

     ’оварищи в тюрьмах,
     ‚ застенках холодных,
     ‚ы с нами, вы с нами,
     •оть нет вас в колоннах...

     „а, мы с вами.
     ’ак мы, в камере э 267, решили завершить песнЯми наш первомайский смотр
1943 года. Ќо это еще не конец!
     Џосмотри, вон коридорнаЯ из женского корпуса  расхаживает  по  двору  и
насвистывает марш Љрасной Ђрмии, "Џартизанскую" и  другие  советские  песни,
чтобы  подбодрить  товарищей  в  камерах.  Ђ  мужчина   в   форме   чешского
полицейского, который принес мне бумагу  и  карандаш  и  сейчас  сторожит  в
коридоре, чтобы менЯ не захватил врасплох незваный  гость?  Ђ  тот,  другой,
инициатор этих записок, который уносит и заботливо прЯчет эти листки,  чтобы
когда-нибудь, когда придет времЯ, они снова поЯвились на свет? ‡а один такой
клочок бумаги оба могут заплатить головой. € они идут на  этот  риск,  чтобы
перекинуть мост между скованным сегоднЯ и свободным завтра.  Ћни  сражаютсЯ.
‘мело и твердо они  стоЯт  на  своих  постах  и,  применЯЯсь  к  обстановке,
сражаютсЯ тем оружием, какое у них  есть  в  руках.  ќто  совсем  простые  и
незаметные люди, без всЯкого пафоса, так что ты  и  не  замечаешь,  что  они
вступили в бой не на жизнь, а на смерть, в котором они,  сражаЯсь  на  нашей
стороне, могут победить или пасть.
     „есЯть, двадцать раз ты видел, товарищ, как войска революции  маршируют
на первомайских парадах, и это было  великолепно.  Ќо  только  в  бою  можно
оценить подлинную силу этой армии, ее непобедимость. ‘мерть  проще,  чем  ты
думал, и у героев нет лучезарного ореола. Ђ бой еще  более  жесток,  чем  ты
предполагал, и, чтобы выстоЯть и добитьсЯ победы, нужны безмерные силы.  ќти
силы ты ежедневно видишь в действии, однако не  всегда  полностью  осознаешь
их. ‚едь все кажетсЯ таким естественным.
     ‘егоднЯ ты снова их осознал. Ќа первомайском параде 1943 года.
     „ень Џервого маЯ 1943 года нарушил последовательность моего рассказа. €
это хорошо.  ‚  торжественные  дни  воспоминаниЯ  бывают  немного  иными,  и
радость, котораЯ сегоднЯ преобладает надо всем,  могла  бы  приукрасить  эти
воспоминаниЯ.
     Ђ в "кинотеатре"  дворца  Џечека  совсем  нет  ничего  радостного.  ќто
преддверие застенка, откуда слышатсЯ стоны и крики узников, и ты не  знаешь,
что ждет тебЯ там. ’ы видишь, как туда уходЯт здоровые, сильные, бодрые люди
и после двух-трехчасового допроса возвращаютсЯ искалеченными,  подавленными.
’ы слышишь, как твердый голос откликаетсЯ на вызов, а через некоторое  времЯ
голос, надломленный страданием и болью, рапортует о возвращении.  Ќо  бывает
еще хуже: ты видишь и таких, которые уходЯт с прЯмым  и  Ясным  взглЯдом,  а
вернувшись, избегают смотреть тебе в глаза. ѓде-то там, наверху, в  кабинете
следователЯ, была,  быть  может,  одна-единственнаЯ  минута  слабости,  один
момент колебаниЯ, вспышка страха или стремление сохранить свое  "Я"  -  и  в
результате сегоднЯ или завтра сюда  приведут  новых  людей,  которые  должны
будут с начала до конца пройти через все ужасы, новых людей, которых  боевой
товарищ выдал врагу...
     ‘мотреть на людей со сломленной совестью еще страшнее, чем на  избитых.
Ђ когда твои чувства обострила смерть, прошедшаЯ мимо тебЯ, когда ты глЯдишь
глазами воскресшего из мертвых, тогда тебе и без слов Ясно, кто заколебалсЯ,
кто, может быть, и предал, у кого где-то в глубине души  на  миг  зародилась
мысль, что было бы не так уж страшно немного облегчить  свою  участь,  выдав
кого-нибудь из самых незаметных соратников.
     ‘лабые души! ЉакаЯ же это жизнь, если она оплачена жизнью товарищей!
     Ћбо всем этом Я, вероЯтно, не думал в  первый  раз,  когда  очутилсЯ  в
"кино". Ќо потом эти мысли часто приходили мне в  голову.  €  навернЯка  они
поЯвились еще в  то  утро,  в  обстановке  несколько  иной,  там,  где  люди
познавались больше всего: в "—етырехсотке".
     ‚ "кино"  Я  сидел  недолго  -  час,  полтора.  Џотом  за  моей  спиной
произнесли мое имЯ, и два человека в штатском, говорившие по-чешски, поднЯли
менЯ в лифте на четвертый этаж и  ввели  в  просторную  комнату,  на  дверЯх
которой была цифра "400".
     ...Ќекоторое времЯ в этой комнате не было никого,  кроме  менЯ  и  двух
моих провожатых. ‘идЯ  под  их  надзором  на  стуле  в  глубине  комнаты,  Я
осматривалсЯ со странным чувством: "ЉажетсЯ, знакомое место. Ѓыл Я, что  ли,
здесь когда-нибудь? Ќет, не был. € все же Я знаю эту комнату, Я ее видел  во
сне, в  каком-то  страшном,  горЯчечном  сне.  ’огда  она  выглЯдела  иначе,
вызывала отвращение, но это та самаЯ комната ‘ейчас  она  приветлива,  полна
солнца и светлых красок. —ерез широкие окна с тонкой решеткой видны  ’ынский
храм, зеленаЯ ‹етна и ѓрадчаны.
     ‚о сне эта комната была мрачной, без окон, ее освещал грЯзновато-желтый
свет, в котором люди двигались, как  тени...  „а,  тогда  здесь  были  люди.
‘ейчас комната пуста, и шесть тесно составленных скамеек  чем-то  напоминают
веселую лужайку с одуванчиками и лютиками. Ђ во сне на всех скамейках сидели
люди с бледными и окровавленными лицами ‚он там, у двери,  стоЯл  человек  в
синей поношенной спецовке, в глазах его была  боль.  …го  мучила  жажда,  он
попросил пить и медленно, как падающий занавес, опустилсЯ на пол.
     „а, все это было, теперь Я знаю, что это не  сон.  †естокой,  кошмарной
была сама действительность.
     ќто было в ночь моего ареста и первого  допроса.  ЊенЯ  приводили  сюда
раза три, а  может  быть,  десЯть  и  уводили,  когда  мои  мучители  хотели
отдохнуть или брали в работу другого. џ помню, что прохладный кафельный  пол
приЯтно освежал мои израненные босые ноги.
     Ќа скамейках тогда  сидели  рабочие  завода  ћнкерса  -  вечерний  улов
гестапо. —еловек в  синей  разодранной  спецовке,  стоЯвший  у  дверей,  был
товарищ Ѓартонь, из заводской Ячейки, косвенный  виновник  моего  ареста.  џ
говорю это с той целью, чтобы в моем провале не винили никого. Џричиной  его
не была чьЯ-либо трусость или предательство одного из  товарищей,  а  только
неосторожность и неудача. ’оварищ Ѓартонь искал длЯ  своей  Ячейки  свЯзи  с
руководством. …го друг, товарищ …линек, отнессЯ  несколько  легкомысленно  к
правилам конспирации, пообещав свЯзать его  с  кем  надо,  хотЯ  должен  был
раньше поговорить  со  мной,  что  дало  бы  возможность  обойтись  без  его
посредничества. ќто была ошибка.
     „ругаЯ, более тЯжелаЯ ошибка заключалась в том, что в доверие к Ѓартоню
вкралсЯ провокатор по фамилии „воржак. Ћт ЃартонЯ он услышал о  …линеках.  €
семейством  …линеков  заинтересовалось  гестапо.  Ќе   из-за   их   основной
подпольной работы, которую они успешно выполнЯли в течение двух лет, а из-за
пустЯковой услуги товарищу, услуги, котораЯ была ничтожным  отступлением  от
правил конспирации. Ђ то, что во дворце Џечека  решили  арестовать  супругов
…линеков именно в тот вечер, когда у них был Я, и что к ним  ЯвилсЯ  большой
отрЯд  гестаповцев,  -  это  была   уже   чистаЯ   случайность.   Џо   плану
предполагалось арестовать …линеков только на следующий день. ‚ тот вечер  за
ними поехали, так сказать, заодно, "на ура", после успешного  ареста  Ячейки
на заводе ћнкерса. Њое  присутствие  у  …линеков  было  длЯ  гестаповцев  не
меньшей неожиданностью, чем длЯ нас их налет. Ћни даже не знали, кто попалсЯ
им в руки, и врЯд ли узнали бы, если бы вместе со мной не...
     Ќо все это Я  сообразил  не  сразу,  а  гораздо  позже,  при  следующих
посещениЯх "—етырехсотки". ’огда Я уже был не один. ‹юди сидели на скамейках
и стоЯли у стен. € часы бежали, приносЯ всЯкие неожиданности.
     Ќеожиданности были странные, которых Я не понимал, и дурные, которые  Я
понимал слишком хорошо.
     ‚прочем, перваЯ неожиданность не относилась  ни  к  той,  ни  к  другой
категории. ќто был приЯтный пустЯк, о котором не стоит говорить.
     ‚тораЯ  неожиданность:  в  комнату  входЯт  гуськом  четыре   человека,
по-чешски здороваютсЯ с гестаповцами в штатском... и  со  мной,  садЯтсЯ  за
столы, раскладывают бумаги, закуривают,  держат  себЯ  свободно,  совершенно
свободно, словно они здесь на службе. Ќо ведь Я знаю из них по крайней  мере
трех... Ќе может быть, чтобы они служили в гестапо... €ли все-таки?  €  они?
‚едь это же ђ., столько  лет  он  был  секретарем  партийной  и  профсоюзной
организаций, немножко бирюк, но верный человек. Ќет, это невозможно!  Ђ  это
Ђнна ‚йкова, все еще стройнаЯ и красиваЯ, хотЯ совсем  седаЯ,  -  твердаЯ  и
непоколебимаЯ подпольщица... Ќет, невозможно! Ђ вон  тот  -  это  же  ‚ашек,
каменщик с шахты в ‘еверной —ехии, а потом секретарь тамошнего  обкома!  Њне
ли его не знать! Љакие бои мы вместе с  ним  пережили  на  севере!  €  этому
человеку сломили хребет? Ќет, невозможно! Ќо что им тут нужно? —то они здесь
делают?
     џ еще не успел найти ответ на этот вопрос, как возникли  новые.  ‚водЯт
Њирека, супругов …линеков и супругов ”рид. ќтих Я знаю, их арестовали вместе
со мной. Ќо почему здесь также искусствовед Џавел Љропачек, который  помогал
Њиреку в работе среди интеллигенции? Љто знал о нем, кроме менЯ и Њирека?  €
почему тот высокий парень со следами побоев на лице дает мне понЯть, что  мы
незнакомы? ‚едь Я его действительно не знаю. Љто  бы  это  мог  быть?  тых?
„октор тых? ‡денек? Ѓоже, значит, провалилась и группа врачей! Љто  знал  о
ней, кроме менЯ и Њирека? € почему менЯ на допросах в  камере  спрашивали  о
чешской интеллигенции? Џочему им  вообще  вздумалось  свЯзывать  мое  имЯ  с
работой среди интеллигенции? Љто знал об этом, кроме менЯ и Њирека?
     Ќайти ответ нетрудно, но он жесток: Њирек предал, Њирек заговорил.  …ще
минуту Я надеЯлсЯ, что он, может быть,  сказал  не  все,  но  потом  привели
наверх еще одну группу, и Я увидел  ‚ладислава  ‚анчуру  {‚ладислав  ‚анчура
(1891-1942)    -    известный    чешский    писатель-коммунист,    казненный
гитлеровцами.}, профессора ”ельбера с сыном,  почти  неузнаваемого  Ѓедржиха
‚ацлавека   {‚ацлавек    Ѓедржих    (1898-1942)    -    известный    чешский
критик-коммунист,  казненный  немецкими  фашистами.},   Ѓожену   Џульпанову,
€ндржиха ќлба, скульптора „воржака, всех, кто входил или должен был войти  в
Ќационально-революционный комитет чешской  интеллигенции,  -  все  оказались
здесь. Ћ работе среди интеллигенции Њирек сказал все.
     Ќелегки были мои первые дни во дворце Џечека, но это был самый  тЯжелый
удар. џ ждал смерти, но не предательства. €,  как  бы  снисходительно  Я  ни
судил Њирека,  какие  бы  ни  подбирал  смЯгчающие  обстоЯтельства,  как  ни
старалсЯ вспомнить все то, чего он еще не выдал, Я не мог найти иного слова,
кроме "предательство". Ќи  шаткость  убеждений,  ни  слабость,  ни  бессилие
смертельно замученного человека, лихорадочно ищущего избавлениЯ, - ничто  не
могло служить ему оправданием. ’еперь Я понЯл, откуда гестаповцы в первую же
ночь узнали мою фамилию. ’еперь Я понЯл, как сюда попала Ђничка €раскова,  -
у нее мы несколько раз встречались с Њиреком. ’еперь было Ясно, почему здесь
Љропачек и доктор тых.
     ЌачинаЯ с этого днЯ менЯ почти ежедневно  водили  в  "—етырехсотку",  и
всЯкий раз Я узнавал новые подробности - печальные и устрашающие. Њирек! Ѓыл
смелый  человек,  в  €спании  не  кланЯлсЯ  пулЯм,  не  согнулсЯ  в  суровых
испытаниЯх концентрационного лагерЯ во ”ранции. Ђ  сейчас  он  бледнеет  при
виде плетки в руках гестаповца и в страхе перед зуботычинами предает друзей.
Љакой поверхностной была его отвага, если она стерлась от нескольких ударов!
’акой же поверхностной, как его убеждениЯ.  Ћн  был  силен  в  массе,  среди
единомышленников. ‘ ними  он  был  силен,  так  как  думал  о  них.  ’еперь,
изолированный, окруженный насевшими на него врагами, он  растерЯл  всю  свою
силу. ђастерЯл все потому, что начал  думать  только  о  себе.  ‘пасаЯ  свою
шкуру, он пожертвовал товарищами. ЏоддалсЯ трусости и из трусости предал.
     “  него  нашли  записи,  и  он  не  сказал  себе:  лучше  умереть,  чем
расшифровать их. Ћн расшифровал! ‚ыдал имена.  ‚ыдал  Явки.  Џривел  агентов
гестапо на нелегальную квартиру к тыху. Џослал их на квартиру „воржака, где
были ‚ацлавек и Љропачек.  ‚ыдал  Ђничку.  ‚ыдал  и  ‹иду,  смелую,  стойкую
девушку, котораЯ любила его. „остаточно было  нескольких  ударов,  чтобы  он
выдал половину того, что знал. Ђ потом, решив, что менЯ нет в живых и некому
будет его уличить, он рассказал и остальное.
     Њне от этого хуже не стало. џ был в руках  гестапо  -  что  могло  быть
хуже? Ќаоборот: его показаниЯ Явились исходным  материалом,  которые  лег  в
основу всего следствиЯ и как бы дал начало цепи, дальнейшие  звеньЯ  которой
держал в руках Я, а гестапо они были очень  нужны.  ’олько  поэтому  менЯ  и
большую часть нашей группы не казнили в первые же  дни  осадного  положениЯ.
‚ыполни Њирек свой долг, эта группа вообще не  попала  бы  в  руки  гестапо.
Ћбоих нас давно уже не было бы в живых, но другие уцелели  бы  и  продолжали
работу.
     ’рус терЯет больше,  чем  собственную  жизнь.  ’ак  было  и  с  Њиреком
„езертир славной армии, он обрек себЯ на презрение даже самого  гнусного  из
врагов. €, оставаЯсь в живых, он не жил, ибо коллектив отверг  его.  Џозднее
он пыталсЯ как-то загладить  свою  вину,  но  коллектив  не  принЯл  его.  Ђ
отверженность в тюрьме много страшнее, чем где бы то ни было.
     ...“зник и одиночество - эти  понЯтиЯ  принЯто  отождествлЯть.  Ќо  это
великое заблуждение. “зник не одинок, тюрьма - это большой коллектив, и даже
самаЯ строгаЯ изолЯциЯ не может никого оторвать от коллектива, если  человек
не изолирует себЯ сам.
     ‚ тюрьме братство порабощенных подвергаетсЯ особенно тЯжкому гнету,  но
этот гнет сплачивает и закалЯет людей,  обострЯет  их  восприимчивость.  „лЯ
этого братства стены - не преграда: ведь и стены живут и  говорЯт  условными
стуками. ’юремное братство объединЯет камеры всего этажа, свЯзанного  общими
страданиЯми,  общей  стражей,  общими  коридорными  и  общими   получасовыми
прогулками на свежем воздухе, во  времЯ  которых  бывает  достаточно  одного
слова или жеста, чтобы передать важное  сообщение  и  спасти  чью-то  жизнь.
Џоездки на допрос, сидение в "кино" и возвращение в Џанкрац  объединЯют  все
тюремное братство. ќто братство  немногих  слов  и  больших  услуг.  Џростое
рукопожатие или тайком переданнаЯ сигарета  раздвигают  прутьЯ  решетки,  за
которую ты был посажен, выводЯт человека из одиночества, которым его  хотели
сломить. “ камер есть руки: ты чувствуешь, как они тебЯ поддерживают,  чтобы
ты не упал, когда ты, измученный, возвращаешьсЯ с допроса. €з  этих  рук  ты
получаешь пищу, когда враги стараютсЯ уморить тебЯ  голодом.  “  камер  есть
глаза: они смотрЯт на тебЯ, когда ты идешь на казнь, и ты знаешь, что должен
шагать твердо, ибо твои братьЯ видЯт тебЯ и  ты  не  смеешь  неверным  шагом
ослабить их волю, заронить сомнение  в  их  сердце.  ќто  братство  истекает
кровью, но оно неодолимо.
     …сли бы не его помощь,  не  снести  бы  тебе  и  одной  десЯтой  своего
бремени. Ќи тебе, ни кому другому
     ‚ моем повествовании -  не  знаю,  смогу  ли  Я  продолжать  его  (ведь
неизвестно, что сулит любой день и час), - часто повторЯетсЯ слово,  которое
служит названием этой главы "—етырехсотка"
     ‘начала "—етырехсотка" была длЯ менЯ  только  комнатой,  где  Я  провел
первые часы в безрадостных размышлениЯх. Ќо это была не просто комната - это
был коллектив € коллектив бодрый и боевой
     "—етырехсотка" родилась в 1940  году,  когда  значительно  "расширилось
делопроизводство" отдела по борьбе  с  коммунистами  ‡десь  устроили  филиал
"кинотеатра", где, ожидаЯ допроса, сидели подследственные,  это  был  филиал
специально длЯ коммунистов, чтобы не  приходилось  таскать  арестованных  по
всЯкому поводу  с  первого  этажа  на  четвертый  Ђрестованные  должны  были
постоЯнно находитьсЯ у следователей под рукой ќто  облегчало  работу  ’аково
было назначение "—етырехсотки"
     Ќо посади вместе двух заключенных, да еще  коммунистов,  и  через  пЯть
минут возникнет коллектив, который перепутает все карты гестаповцев.
     ‚ 1942 году "—етырехсотку" уже не называли иначе, как "коммунистическим
центром". Њногое видала эта комната, не одна тысЯча  коммунистов,  женщин  и
мужчин, сменилась на этих скамейках, одно лишь  оставалось  неизменным'  дух
коллектива, преданность борьбе и вера в победу.
     "—етырехсотка" - это был окоп, выдвинутый далеко за передний  край,  со
всех сторон окруженный противником,  обстреливаемый  сосредоточенным  огнем,
однако ни на миг не помышлЯющий о сдаче ќто был окоп под красным знаменем, и
здесь проЯвлЯлась солидарность всего народа, борющегосЯ за свое освобождение
     ‚низу,  в  "кинотеатре",  прохаживались  эсэсовцы  и   покрикивали   на
арестованных за каждое  движение  глаз  ‡десь,  в  "—етырехсотке",  за  нами
надзирали чешские инспекторы и агенты из полицейского  управлениЯ,  попавшие
на службу в гестапо в качестве переводчиков - иногда добровольно, иногда  по
приказу начальства Љаждый из них делал свое дело одни выполнЯли  обЯзанности
сотрудника гестапо, другие - долг чеха. Ќекоторые держались средней линии.
     ‡десь нас не заставлЯли сидеть вытЯнувшись, сложив руки  на  коленЯх  и
устремив  неподвижный  взглЯд  вперед.  ‡десь  можно   было   сидеть   более
непринужденно, оглЯнутьсЯ, сделать знак  рукой...  Ђ  иной  раз  можно  было
отважитьсЯ и на большее  -  в  зависимости  от  того,  кто  из  надзирателей
дежурил.
     "—етырехсотка" была местом глубочайшего познаниЯ  существа,  именуемого
человеком. Ѓлизость смерти обнажала каждого: и тех, кто носил на левой  руке
красную повЯзку заключенного коммуниста или подозреваемого в  сотрудничестве
с коммунистами, и тех, чьей обЯзанностью было сторожить их или допрашивать в
одной из соседних комнат. Ќа допросах слова могли быть защитой или  оружием.
Ќо в "—етырехсотке" укрытьсЯ за слова было невозможно. ‡десь были  важны  не
твои слова, а твое нутро. Ђ от него оставалось только  самое  основное.  ‚се
второстепенное, наносное,  все,  что  сглаживало,  ослаблЯло,  приукрашивало
основные черты твоего характера, отпадало,  уносилось  предсмертным  вихрем.
Ћставалась  только  самаЯ  суть,  самое  простое:  верный  остаетсЯ  верным,
предатель предает, обыватель отчаиваетсЯ, герой боретсЯ. ‚  каждом  человеке
есть сила и слабость, мужество и страх, твердость  и  колебание,  чистота  и
грЯзь. ‡десь оставалось только одно из двух. €ли -  или.  ’от,  кто  пыталсЯ
незаметно балансировать, бросалсЯ  в  глаза  так,  как  если  бы  вздумал  с
кастаньетами и в шлЯпе с пером плЯсать на похоронах.
     Ѓыли такие и среди заключенных, были такие и среди чешских  инспекторов
и агентов. ‚ кабинете следователЯ иной кадил нацистскому господу богу,  а  в
"—етырехсотке"  -  большевистскому  "дьЯволу".   Ќа   глазах   у   немецкого
следователЯ он выбивал заключенному зубы, чтобы заставить его выдать Явки, а
в "—етырехсотке" дружески предлагал ему кусок хлеба. Џри обыске  он  начисто
обкладывал твою квартиру, а в "—етырехсотке" подсовывал  тебе  украденную  у
тебЯ же сигарету - Я, мол, тебе сочувствую.
     Ѓыла и другаЯ разновидность того  же  типа:  эти  по  своей  инициативе
никого не истЯзали, но и не  помогали  никому.  Ћни  беспокоились  только  о
собственной шкуре. ќто делало их отличным политическим барометром. Ћни  сухи
и строго официальны с заключенными? Њожете быть уверены: немцы наступают  на
‘талинград. Ћни приветливы и  заговаривают  с  нами?  Џоложение  улучшаетсЯ,
немцев, очевидно, побили под ‘талинградом. ЌачинаютсЯ толки о том,  что  они
коренные чехи и что их  силой  заставили  служить  в  гестапо?  Џревосходно!
ЌавернЯка ЉраснаЯ ЂрмиЯ продолжает наступление - уже за ђостовом!  ’акой  уж
это народ: когда тонешь, они стоЯт, засунув руки в  карманы,  а  когда  тебе
удаетсЯ без их помощи выбратьсЯ на берег, они  бегут  к  тебе  с  протЯнутой
рукой.
     ‹юди этого  сорта  чувствовали  коллектив  "—етырехсотки"  и  старались
сблизитьсЯ с ним, ибо сознавали его силу. Ќо никогда они не  принадлежали  к
нему.
     Ѓыли и такие, которые не имели никакого представлениЯ о коллективе.  €х
можно было бы  назвать  убийцами,  но  убийцы  -  все-таки  люди.  ќто  были
говорившие по-чешски  звери  с  дубинками  и  железными  прутьЯми  в  руках.
—ехов-заключенных они истЯзали так,  что  даже  многие  гестаповцы-немцы  не
выдерживали этого зрелища. “ таких мучителей не могло быть  даже  лицемерной
ссылки на интересы своей нации или германского  государства,  они  мучили  и
убивали просто из  садизма.  Ћни  выбивали  зубы,  били  так,  что  лопались
барабанные перепонки,  выдавливали  глазные  Яблоки,  били  ногами,  в  пах,
пробивали черепа, забивали до смерти с неслыханной жестокостью,  не  имевшей
других источников, кроме звериной натуры. …жедневно Я  видел  этих  палачей,
вынужден был говорить с ними, терпеть их присутствие, от которого все вокруг
наполнЯлось кровью и стонами. Ќам помогала лишь твердаЯ  вера,  что  они  не
уйдут от возмездиЯ. Ќе  уйдут,  даже  если  бы  им  удалось  умертвить  всех
свидетелей своих злодеЯний!
     Ђ рЯдом с ними, за тем же столом и как будто в тех же чинах, сидели те,
которых справедливо было бы назвать ‹юдьми с большой  буквы.  ‹юди,  которые
превращали  организацию  заключениЯ  в  организацию   заключенных,   которые
помогали создавать коллектив "—етырехсотки" и сами принадлежали к нему  всем
сердцем, бесстрашно служили ему. ‚еличие их души тем больше, что они не были
коммунистами. Ќаоборот, прежде  в  качестве  чехословацких  полицейских  они
воевали с коммунистами, но потом,  когда  увидели  коммунистов  в  борьбе  с
оккупантами, понЯли силу и значение коммунистов длЯ всего чешского народа. Ђ
понЯв, стали верно служить общему делу и помогать каждому, кто  и  в  тюрьме
осталсЯ верен этому делу.
     Њногие подпольщики на свободе поколебались бы, если бы Ясно представили
себе, какие ужасы ждут их в застенках  гестапо.  “  наших  тайных  друзей  в
тюрьме все эти ужасы были постоЯнно перед  глазами,  они  видели  их  каждый
день, каждый час. Љаждый день, каждый час они могли сами стать заключенными,
и им пришлось бы еще хуже, чем другим. €  все  же  они  не  колебались.  Ћни
помогли спасти тысЯчи жизней и облегчить участь тех, кого спасти не удалось.
Ќазовем их по праву героЯми. Ѓез их помощи "—етырехсотка" никогда  не  могла
бы стать тем, чем она стала длЯ многих тысЯч коммунистов: светлым  пЯтном  в
доме мрака, укреплением в тылу у врага, очагом борьбы  за  свободу  в  самой
берлоге оккупантов.

        ѓ‹Ђ‚Ђ V. ‹ћ„€ € ‹ћ„€Љ€. 

     Ћб одном прошу тех, кто переживет это времЯ: не забудьте!  Ќе  забудьте
ни добрых, ни злых. ’ерпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себЯ
и за вас.
     Џридет день, когда настоЯщее станет прошедшим, когда будут  говорить  о
великом времени и безыменных героЯх, творивших историю. џ  хотел  бы,  чтобы
все знали: не было безыменных героев. Ѓыли люди, у каждого  свое  имЯ,  свой
облик, свои чаЯниЯ и надежды, и муки  самого  незаметного  из  них  были  не
меньше, чем муки того, чье имЯ войдет в историю. Џусть  же  эти  люди  будут
всегда близки вам, как друзьЯ, как родные, как вы сами!
     Џали целые поколениЯ героев.  Џолюбите  хотЯ  бы  одного  из  них,  как
сыновьЯ и дочери, гордитесь им, как великим человеком, который жил  будущим.
Љаждый, кто был верен будущему и умер  за  то,  чтобы  оно  было  прекрасно,
подобен изваЯнию, высеченному из камнЯ. ’от же, кто из праха прошлого  хотел
соорудить плотину и остановить половодье революции, тот -  лишь  фигурка  из
гнилого дерева, пусть даже на мундире у него сейчас  золотые  галуны!  Ќо  и
этих людишек надо разглЯдеть во всем их ничтожестве и подлости, во  всей  их
жестокости и смехотворности, ибо и они - материал длЯ будущих суждений.
     ’о,  что  Я  смогу  еще  рассказать,  -  это  только  сырой   материал,
свидетельские показаниЯ, не больше. ”рагменты, которые мне удалось подметить
на малом участке без перспективы. Ќо в  них  есть  черты  подлинной  правды,
контуры больших и малых людей и людишек.

        …‹€Ќ…Љ€ 

     €озеф и ЊариЯ. Ћн трамвайщик, она служанка.  ‘тоило  посмотреть  на  их
квартиру.  ЏростаЯ,  непритЯзательнаЯ   современнаЯ   мебель,   библиотечка,
статуэтки, картины на стенах и чистота прЯмо невероЯтнаЯ. Љазалось, что  всЯ
жизнь хозЯйки - в этой квартирке, что она и понЯтиЯ не имеет  об  окружающем
мире. Ђ между тем она  уже  давно  была  членом  Љоммунистической  партии  и
по-своему мечтала о справедливости. Ћба вели работу скромно и незаметно, оба
были преданы делу  и  не  отступили  перед  трудностЯми  в  тЯжелые  времена
оккупации.
     —ерез три года гестаповцы ворвались в их квартиру. €озеф и ЊариЯ стоЯли
рЯдом, поднЯв руки.

        19 ЊЂџ 1943 ѓЋ„Ђ 

     ‘егоднЯ ночью мою ѓусту увозЯт  в  Џольшу,  "на  работу".  Ќа  немецкую
каторгу, на смерть от тифа. Њне остаетсЯ жить несколько недель. Њожет  быть,
два-три месЯца.
     Њое дело, говорЯт, уже передано в суд. Њожет быть, Я пробуду еще  месЯц
в предварительном заключении в Џанкраце, а потом  -  недалеко  и  до  конца.
ђепортажа мне уже не дописать. Џопытаюсь все же продолжать его,  если  будет
‚озможность. ‘егоднЯ не могу. ‘егоднЯ голова и сердце  полны  ѓустиной.  Ћна
всегда была благородна и глубоко искренна, всегда  преданна  -  верный  друг
моей суровой и беспокойной жизни.
     Љаждый вечер Я пою ее любимую песню о синем степном ковыле, что  шумит,
о славных партизанских боЯх, о казачке, котораЯ билась за свободу бок о  бок
с мужчинами, и о том,  как  в  одном  из  боев  "ей  поднЯтьсЯ  с  земли  не
пришлось".
     ‚от она, мой дружок боевой! {ќти слова написаны ”учиком по-русски}  Љак
много силы в этой маленькой  женщине  с  четкими  чертами  лица  и  большими
детскими глазами, в которых  столько  нежности!  †изнь  в  борьбе  и  частые
разлуки сохранЯли в нас чувство первых дней  не  однажды,  а  сотни  раз  мы
переживали пылкие минуты первых объЯтий. € всегда одним биением бились  наши
сердца и одним дыханием дышали мы в  часы  радости  и  тревоги,  волнениЯ  и
печали.
     ѓодами мы работали вместе, по-товарищески помогаЯ друг другу. Ћна  была
моим первым читателем и критиком, и  мне  было  трудно  писать,  если  Я  не
чувствовал на себе ее ласкового взглЯда. ‚се годы мы вели  борьбу  плечом  к
плечу - а борьба не прекращалась ни на час, - и все годы  рука  об  руку  мы
бродили по любимым местам.  Њного  мы  испытали  лишений,  познали  и  много
больших радостей, мы были богаты богатством беднЯков - тем, что внутри нас.
     ѓустина? ‚от какова ѓустина.
     ќто было в середине июнЯ прошлого года, в дни  осадного  положениЯ  {27
маЯ 1942 года в свЯзи с покушением на протектора —ехии и Њоравии ѓейдриха  в
стране было введено осадное положение.}. Ћна увидела менЯ через шесть недель
после нашего ареста, после мучительных дней в одиночке, полных  дум  о  моей
смерти. …е вызвали, чтобы она "повлиЯла" на менЯ.
     - “говорите его, - говорил ей  на  очной  ставке  начальник  отдела.  -
“говорите его, пусть образумитсЯ. Ќе хочет думать  о  себе,  пусть  подумает
хоть о вас.  „аю  вам  час  на  размышление.  …сли  он  будет  упорствовать,
расстрелЯем вас обоих сегоднЯ вечером.
     ѓустина ласково поглЯдела на менЯ и сказала просто:
     - ѓосподин следователь, менЯ это не страшит.  “  менЯ  только  просьба:
если убьете его, убейте и менЯ.
     ’акова ѓустина - любовь и твердость.
     †изнь у нас могут отнЯть, ѓустина, но нашу честь  и  любовь  у  нас  не
отнимет никто.
     ќх, друзьЯ, можете ли вы представить, как  бы  мы  жили,  если  бы  нам
довелось снова встретитьсЯ после всех этих страданий?  ‘нова  встретитьсЯ  в
вольной жизни, озаренной свободой и творчеством! †ить, когда свершитсЯ  все,
о чем мы мечтали, к чему стремились, за что сейчас идем умирать!
     Ќо и мертвые мы будем жить в частице вашего великого счастьЯ - ведь  мы
вложили в него нашу жизнь. ‚ этом наша радость, хоть и грустно расставание.
     Ќе позволили нам ни проститьсЯ, ни обнЯть  друг  друга,  ни  обменЯтьсЯ
рукопожатием. Ќо  тюремный  коллектив,  который  свЯзывает  Џанкрац  даже  с
Љарловой площадью, передает каждому из нас вести о наших судьбах.
     ’ы зна