его не попишешь, Я не хочу, и  старик  мой
тоже не хочет.
     - џ могу работать; могу тачку возить и всЯкую другую работу делать.
     - Ђ прожить-то сможете?
     - —то ж, сэр, живы будем - не помрем. Ђ потом, кто ж его знает,  потом,
видать, никуда не денешьсЯ.
     € снова шепот:
     - Џотом-то уж ничего нельзЯ будет сделать. ‘ами изволите видеть, сэр, -
уж и сейчас ничего не осталось, ничего.
     Ћна поднЯла руку и указала на кровать; и луч солнца,  прЯтавшегосЯ  все
утро, прорвалсЯ сквозь тучи и засверкал на ее обручальном кольце.


        Ћ‘’ЋђЋ†Ќ›‰ —…‹Ћ‚…Љ

     Џеревод €. ѓуровой

     ‚се его предки по одной линии со времен нашествиЯ саксов были фермерами
и  роднились  только с фермерами, а все его предки по другой линии со времен
нормайского  завоеваниЯ  принадлежали  к  провинциальной  знати  и роднились
только  с  провинциальной  знатью.  Ћн  родилсЯ  там,  где  кончалсЯ город и
начиналась  деревнЯ,  и воспитывалсЯ в очень приличной школе, а отец его был
судьей.
     Ћн избрал профессию, длЯ которой  его  и  предназначали,  но  тщательно
следил, чтобы она не наложила на него излишнего отпечатка.  €бо  даже  в  те
дни, когда его еще катали в колЯсочке, он во всем  предпочитал  умеренность.
Ћн так Ясно постиг другую сторону катаниЯ в колЯсочке, что с тех пор  всегда
избегал того, во что  потребовалось  бы  вложить  все  силы  ума  и  сердца.
‚прочем, все его  органы  были  удивительно  хорошо  сбалансированы.  Ћн  не
обладал ни излишком мозга, ни излишком сердца. Ђппетит у него  тоже  не  был
чрезмерным, хотЯ и вполне  достаточным.  Љогда  за  обедом  его  спрашивали,
какого десерта ему  положить,  он  неизменно  отвечал:  "—уточку  и  того  и
другого, пожалуйста",  -  ибо  больше  всего  на  свете  не  любил  выбирать
что-нибудь одно в ущерб другому. ќтот инстинкт коренилсЯ  в  таких  глубинах
его существа, что он даже не  подозревал  о  нем.  €менно  это  неведение  и
придавало бесхитростную силу характеру,  который  иначе  мог  бы  показатьсЯ
нерешительным.
     Љ женщинам он относилсЯ настороженно. €злишек жены был  бы  ему  крайне
неприЯтен, но отсутствие жены также не сулило  ничего  хорошего,  однако  он
нашел выход из этого затруднениЯ, сказав себе: "Њы  двое  будем  состоЯть  в
браке ровно настолько, насколько это нам удобно; и будем поступать так,  как
захотим". € вот, думаЯ так и добившись, чтобы его жена (котораЯ  была  умной
женщиной) сказала, что и  она  так  думает,  он  хранил  ей  безукоризненную
верность. ‚опрос о детЯх оказалсЯ весьма трудным, ибо года через  два  после
бракосочетаниЯ выЯснилось, что совершенно невозможно в одно и  то  же  времЯ
иметь их и не иметь. ‘толкнувшись с этой дилеммой, он долго размышлЯл, какой
путь избрать, и тщательно взвесил все "за" и "против", но  обнаружил  в  них
такое равенство, что не сумел прийти ни к какому выводу. ‚следствие чего  он
обзавелсЯ двумЯ детьми и без труда решил, что больше ему не нужно.
     Љое-какие неприЯтности доставила ему и проблема местожительства: выбрав
город, он лишилсЯ бы деревни, а поселившись в деревне,  лишилсЯ  бы  города.
Џосему он жил чуточку там и чуточку тут, так все наладив,  что,  находЯсь  в
‹ондоне, желал поскорее уехать, а уехав, хотел поскорее туда вернутьсЯ, -  и
это было весьма полезно длЯ его здоровьЯ.
     “меренный мЯсной стол породил в нем мечту об иных диетах, сделав его  в
теории вегетарианцем, так что у него было  нечто  общее  с  обеими  школами.
Џорой он пил вино, а порой не пил, и после еды всегда выкуривал сигару -  но
только одну, потому что после второй ему стало бы дурно.
     Ћ деньгах он думал, что их должно быть достаточно, чтобы о них не нужно
было думать;  и  дабы  достигнуть  этого,  он  машинально  ограничивал  свои
желаниЯ, а главное, - желаниЯ своей жены, котораЯ, не обладаЯ столь идеально
сбалансированной  натурой,  когда  хотела   чего-нибудь,   так   уж   хотела
по-настоЯщему.
     ‚ вопросах религии он  избегал  какого  бы  то  ни  было  определенного
выбора. …сли его спрашивали, верит ли он в загробную жизнь, он  отвечал:  "џ
не вижу оснований верить в нее, но, с другой стороны, Я не вижу,  почему  не
следует в нее верить. ‚озможно, что какаЯ-то загробнаЯ жизнь  существует,  а
возможно, что и не существует; а может быть,  длЯ  одних  она  есть,  а  длЯ
других нет - чуточку и того и другого, быть может".
     ‹юбаЯ догма, разумеетсЯ, была ему неприЯтна: ведь она обрекала человека
на нечто определенное, а это было и отвратительно и нелепо.
     ’олько раза  два  за  всю  его  жизнь  у  него  был  серьезный  приступ
беззаботности - в тех случаЯх,  когда  его  беззаботности  угрожал  какой-то
человек или событие, пытавшиесЯ свЯзать его.
     …го приводила в ужас мысль, что он может оказатьсЯ свЯзанным,  и  когда
его избрали в парламент - после того, как ему исполнилось сорок  лет,  -  он
почувствовал естественное  беспокойство.  ‘вЯзан  ли  он  теперь  чем-нибудь
определенным? € если да, то чем? Њожет ли он  по-прежнему  поддерживать  обе
стороны, и если да,  то  может  ли  он  перестать  их  поддерживать?  €  был
счастлив, обнаружив, что может.
     _Џросто удивительно, до чего он был плоть от плоти своей страны_.
     € все же он не вполне сознавал, насколько он важен длЯ государства,  не
замечал, может быть, какое множество подобных ему людей встречаетсЯ на любых
путЯх  жизни,  не  замечал,  что,  собственно  говорЯ,   он   основа   основ
национального пудинга.
     Ѓыло слово, которое он  научилсЯ  писать  еще  в  раннем  детстве:  оно
начиналось с "Љ", втораЯ буква была "Ћ", третьЯ  -  "Њ",  четвертаЯ  -  "Џ",
пЯтаЯ - "ђ", шестаЯ - "Ћ", седьмаЯ - "Њ", восьмаЯ - "€",  девЯтаЯ  -  "‘"  и
десЯтаЯ тоже "‘". ‚ыученное, едва он выкарабкалсЯ из  колЯсочки,  это  слово
навеки запечатлелось в его памЯти. Ћн брал его с собой в  контору,  он  брал
его с собой в церковь, он брал его с собой в постель, когда ложилсЯ спать. Ђ
теперь, став общественным деЯтелем, он взЯл его с собой в парламент. Ћднако,
питаЯ симпатию и даже благоговейное почтение к  „жону  Ѓулю  -  этому  мифу,
который никогда не поступалсЯ  своими  взглЯдами  и  упорно  отстаивал  свои
идеалы вопреки любой опасности войны,  -  он  в  тех  случаЯх,  когда  бывал
вынужден действовать, предпочитал говорить, что действует так во  имЯ  своих
принципов,  и  это  было  правдой,  ибо  главный  его  принцип  сводилсЯ   к
глубочайшему неверию в существование принципов как таковых.
     €менно это придавало ему такой вес  в  политике,  ибо,  устроившись  на
самой середине качающейсЯ  доски,  он  первый  ощущал  ее  движение,  первый
реагировал на него и меньше всех от  него  страдал.  €нстинктивно  на  самую
чуточку перемещаЯсь то туда, то сюда, он не давал качелЯм развалитьсЯ и в то
же времЯ испытывал тайное презрение к двум концам доски, которые то взлетали
к небу, то тЯжело ударЯлись о  землю.  Ѓез  него  парламент  ничего  не  мог
сделать, ибо имЯ ему было легион, да и с ним делал немногим больше.
     Ћн обладал чувством юмора, которое помогало  ему  подмечать  смешное  в
чудаках и во всевозможных излишествах.  Ѓольше  всего  его  забавлЯли  люди,
целиком отдающие себЯ какому-нибудь делу: порой он сидел - иногда  в  шлЯпе,
иногда без шлЯпы -  и  с  тихой  улыбочкой  дожидалсЯ  минуты,  когда  чудак
хлопнетсЯ оземь, и чем крепче был удар, тем забавнее это ему  казалось.  ’ех
же, кто посмеивалсЯ  над  людьми  осторожными,  он  не  принимал  всерьез  -
шутники, да к тому же не  слишком  остроумные,  -  и  досадливо  недоумевал,
откуда берутсЯ глупцы, избирающие подобных  субъектов  в  ‘обрание,  которое
зиждетсЯ на осторожности. ‚прочем, он не слишком тревожилсЯ, будучи  уверен,
что отсутствие осторожности скоро их погубит.
     Ђфоризмы вроде "среднего пути не  существует"  порой  покорЯли  его  на
целых пЯть минут, но он неизменно успевал вовремЯ очнутьсЯ и обнаружить, что
этот путь все-таки  существует.  Џо  правде  говорЯ,  он  давно  уже  твердо
уверовал,  что  может  изготовить  Яичницу,  не  разбив  Яйца,  и  хотЯ  он,
несомненно, никаких Яичниц не изготовлЯл, но зато не разбивал и никаких Яиц.
€ точно так же сохранЯлась в целости его вера в то, что он вот-вот изготовит
Яичницу. „а в конце концов, что сулит Яичница, даже если  он  ее  изготовит?
’о-то и оно! ‘ъедаешь ее - и тут  же  надо  готовить  новую.  ѓораздо  лучше
обдумать Яичницу, и держать ее в мыслЯх,  хранить  ее  там  неизготовленную.
Ћднако он всегда был  рад  обсудить  рецепт  Яичницы  и,  поглЯдываЯ  на  ее
компоненты, весьма осторожно их взвешивал - на словах, а порой даже добавлЯл
щепотку-другую укропа, так что  Яичница,  несомненно,  продвигалась,  но  не
излишне быстро. €звестно даже, что он иногда проводил в  созерцании  Яичницы
целые ночи, но делал это  только  из  опасениЯ,  как  бы  в  его  отсутствие
кто-нибудь не поджарил ее; а на рассвете он отправлЯлсЯ домой к  жене  и  не
без горечи жаловалсЯ, что всей этой лихорадочной стрЯпни в парламенте  можно
было бы избежать при наличии капельки осторожности.
     ‚ целом его нельзЯ было назвать самостоЯтельно мыслЯщим, и все же он не
был лакеем в услужении у простых смертных; нет, он служил госпоже куда более
благородной - великой богине Љонъюнктуре. Ћднако сказать ему об этом было бы
небезопасно: хотЯ в намеке на то, что он поступает  согласно  своей  натуре,
казалось бы, ничего обидного  не  было,  это  ему  почему-то  не  нравилось.
Ќесомненно, тут также проЯвлЯлась его осторожность.
     Џочти  любой  проект социальных преобразований вызывал у него некоторое
сочувствие.  …сли, например, кто-нибудь предлагал ввести пенсии по старости,
он  осторожно  кивал,  а потом выжидал, знаЯ, что когда кто-нибудь встанет и
объЯвит   эту  меру  опасной,  он  согласитсЯ  с  ним.  €ли,  скажем,  когда
высказывалось   мнение,   что   голодных   детей  следует  кормить  за  счет
государства,  он  относилсЯ  к  этому плану одобрительно, но не слишком, ибо
чувствовал,  что  излишний энтузиазм может помешать ему одобрить мнение, что
кормить  их  за  счет  государства не следует. "—уточку и того и другого", -
думал  он  и  благодарЯ  этому  мудрому решению, которое нередко именовалось
здравым  смыслом,  он неизменно устраивал так, что голодные дети не получали
ни  чуточки  ни того, ни другого. Ћднако, как он весьма справедливо замечал,
принЯть первое предложение значило бы показать себЯ излишне прогрессивным, а
принЯть  второе  -  показать  себЯ  ретроградом.  €  так было с любым другим
проектом.
     ‹идеры и той и другой стороны на опыте давно узнали, как  капризна  его
печень, как чувствительна она к каждому движению, как начинает она бунтовать
при каждом толчке, и научились беречь ее и не встрЯхивать,  потому  что  им,
естественно, не нравилось  лететь  кувырком.  Љроме  того,  они  ценили  его
надежную солидность  -  без  него  страна,  несомненно,  пошла  бы  по  пути
прогресса излишне быстро.
     € тут его лидеры бросали на  него  взглЯд:  веки  его  были  равнодушно
опущены, но в глазах таилась легкаЯ тревога, строго  поджатые  губы  все  же
чуть-чуть улыбались; он сидел в  своем  пальто,  не  легком  и  не  тЯжелом,
которое снимал или надевал, смотрЯ по погоде, и чаще всего хранил  молчание.
Ђ позади его серой, незаметной фигуры они  видели  массу  серых,  незаметных
осторожных людей, и у них по спине начинали бегать мурашки.
     ‘колько раз они, очнувшись от своих грез, видели его  перед  собой  под
высокой серой башней с часами, обращенными на все стороны света:  скамьЯ  за
скамьей, рЯд за рЯдом, днем и ночью - один глаз косит в одну сторону, другой
в другую, а между ними нос - точно посередине.


        ‘’ђЂ•

     Џеревод Ѓ. Ќосика

     ‚первые Я увидел его в весенний день, один из тех дней, когда по  всему
телу разливаетсЯ блаженнаЯ усталость, теплый воздух ласково касаетсЯ лица, а
сердце переполнЯетсЯ странным, неудержимым стремлением познать сердца других
людей.
     ќто был маленький человек с широкими, высоко поднЯтыми плечами и  почти
без шеи; в неуклюжей, будто деревЯнной, квадратной фигурке этого человека  в
потрепанном костюме из светлой дешевой шерсти и заплатанных желтых  ботинках
особенно бросалось в глаза то, что у него как будто совсем не было груди. Ћн
был плоский, весь, сверху донизу - от бледного лица под рыжеватыми волосами,
от бровей под узкими полЯми старой соломенной шлЯпы  и  до  носков  ботинок.
’акой плоский, словно жизнь его всего обстругала. Ћт лица тоже будто  ничего
не осталось - только желтовато-бледнаЯ кожа да кости;  круглые  карие  глаза
были лишены ресниц, бескровные губы сжаты так плотно, словно  он  смертельно
боЯлсЯ выдать какую-то тайну. Ћн  стоЯл  тихо  и  почти  неподвижно,  только
скрюченные пальцы, похожие на птичьи когти, нервно скользили вверх и вниз по
брюкам да слышалось его хриплое дыхание. € голос у него  тоже  был  тихий  и
хриплый.
     - „а, Я был пекарем, -  сказал  он.  -  ѓоворЯт,  что  Я  этим  себе  и
напортил. Ђ только Я никогда другому ремеслу не училсЯ; и Я боЯлсЯ, что если
эту работу брошу, другой не найду. Ђ работа пекарЯ - вреднаЯ работа...
     Ћн прижал тонкие желтые пальцы к груди, такой узкой, что там  даже  длЯ
них места было мало.
     - Ђ у менЯ жена и дети, - продолжал он просто.  -  €  Я  за  них  очень
боюсь. …сли б Я мог перестать  думать  о  том,  что  с  ними  будет,  Я  бы,
наверное,  был  здоровее.  Ђ  только  что  поделаешь?  ‘бережениЯ  мои   все
кончились; теперь вот вещи продаю, а когда и вещей не останетсЯ... что тогда
с нами будет?
     …го некрасивое лицо с горько сжатыми губами и глазами без ресниц  вдруг
задрожало, словно весь страх,  что  таилсЯ  в  глубине  его  души,  вырвалсЯ
наружу, исказил черты страшной  судорогой  отчаЯниЯ;  но  его  лицо  застыло
снова. ’олько эта неподвижность и могла помочь  ему  скрывать  мучившие  его
мысли.
     - џ не сплю от мыслей от этих... Ђ мне из-за этого еще хуже!
     „а. Љонечно, от этого ему еще хуже при  таком  плохом  здоровье.  ‹юбой
доктор предписал бы ему крепкий сон, это было ему совершенно  необходимо.  џ
представил себе,  как  он  лежит  ночью  на  спине,  уставившись  в  темноту
воспаленными глазами без ресниц и пытаЯсь разглЯдеть в черном мраке то, чего
он не таит в себе, - какой-нибудь просвет, надежду найти пропитание длЯ жены
и ребенка.
     - Љак начну думать, что с ними будет при теперешнем моем состоЯнии, как
начну маЯтьсЯ, так весь потом обливаюсь, совсем это  менЯ  вымотало.  ‚ы  не
поверите, какой Я теперь слабый стал!
     € тут Я не мог не напомнить ему, что ему не следует волноватьсЯ -  ведь
это очень вредно длЯ его здоровьЯ.
     - „а, конечно, Я знаю; думаю, что Я не долго протЯну.
     -  …сли  бы  вы  могли  перестать  тревожитьсЯ,  вы   гораздо   быстрее
поправились бы.
     Ћн ответил мне взглЯдом, в котором  была  та  покорнаЯ  и  неосознаннаЯ
ирониЯ, которую можно прочитать только на лицах мертвецов,  когда  выражение
удивлениЯ, с которым они встретили конец, еще не успело сойти с этих лиц.
     - ‚ больнице мне наказывали, чтобы Я питалсЯ как следует.
     Џри взглЯде на этого щуплого человека приходила  мысль,  что  совет  не
лишен смысла. „а, конечно, хорошаЯ пища и побольше этой хорошей пищи!
     - џ, конечно, делаю все, что возможно. -  Ћн  сказал  это  без  всЯкого
сарказма и в голосе его звучало: "„а, мир, в котором Я живу, конечно,  очень
смешной мир; и все эти шутки, которые он мне  подстраивает,  может  быть,  и
отличные шутки, но если Я начну смеЯтьсЯ над всем, что он мне  подстраивает,
то когда же Я кончу... Љогда, Я вас спрашиваю? Љогда?"
     - Џобольше молока. Ћни говорЯт, что это длЯ менЯ самое главное, но ведь
дочке тоже его надо как можно больше - все, сколько мы можем  купить.  ‚  ее
возрасте, сами знаете, это необходимо. ќх, если б Я мог достать работу!..  џ
бы за любую сейчас взЯлсЯ... Љ пекарю бы возчиком пошел.
     Ћн поднЯл костлЯвые руки и снова опустил их. Ѓог весть,  что  он  хотел
сказать этим жестом, - должно быть, убедить менЯ, что он еще силен.
     - Љонечно, бывают дни, когда Я и дышу-то едва, - сказал он, - и вот  от
этой одышки мне еще хуже.
     „а, этому легко было поверить. Ћбодренный моим взглЯдом, он добавил:
     - ‘лишком долго Я своим ремеслом занималсЯ; но вы же  знаете:  чему  ты
обучен, того и нужно держатьсЯ. Ѓросить свое ремесло -  все  равно,  что  от
себЯ самого отказатьсЯ... „а, Я теперь понЯл: такие, каким  Я  теперь  стал,
людЯм не нужны.
     € добрых полминуты мы молча смотрели друг  на  друга;  его  искусанные,
бескровные губы  раза  два  дрогнули,  а  белые,  как  бумага,  щеки  слегка
порозовели.
     -  Џохоже,  что  там,  в  больнице,  они  моей   болезнью   больше   не
интересуютсЯ; они, видно, думают, что дело мое безнадежно.
     Ћн произнес эти  простые  слова  каким-то  почти  обиженным  тоном,  не
сознаваЯ, что обнажил в них черту, глубоко скрытую в  глубинах  человеческой
натуры, вскрыл пристрастие  людей  к  удачникам,  поклонение  идолу  силы  и
презрение к слабым. ‚ыздоровление, по-видимому, невозможно, а людЯм не нужны
такие, каким он стал теперь; но он-то еще не утратил интереса к  собственной
судьбе, все еще не желал признавать себЯ пчелой, выброшенной  из  ульЯ.  …го
глаза  без  ресниц,  казалось,  говорили:  "џ  все-таки   верю,   что   могу
поправитьсЯ... џ еще верю".
     ‚прочем, он не предъЯвлЯл ни к кому никаких претензий. Ћн сказал:
     - Љогда Я в первый раз туда пришел, они очень мной интересовались... Ќо
это было год назад. ђазочаровал Я их, наверно.
     „а, вероЯтно, так оно и было.
     - Њне все говорЯт, чтобы Я побольше дышал свежим воздухом. ’ам,  где  Я
живу, его, конечно, не больно много, но Я стараюсь. ђаботы все  равно  найти
не могу, так вот сижу тут, в парке. „очку с собой беру...  Ќо  мне  сказали,
чтоб дома-то Я ее к себе не подпускал слишком близко.
     џ представил себе, как он праздно сидит в парке, украдкой потираЯ руки,
чтоб они не мокли так сильно,  и  следит  глазами  за  другими  отдыхающими,
слишком занЯтый своими заботами, чтобы задуматьсЯ над тем, отчего его  отдых
не похож на отдых этих людей.
     - „ни стоЯт теплые, - промолвил он. - Ђ  только  не  радуют  они  менЯ,
потому что Я думаю все времЯ, что же будет.
     ‚зглЯд его блуждал по грушевым деревьЯм в саду - они  стоЯли  в  цвету,
освещенные солнцем; он с какой-то поспешностью отвел от  них  взглЯд.  „розд
запел где-то за дальней оградой. Ѓывший пекарь провел Языком по губам.
     - џ ведь родом из деревни, - сказал он. - Ђ тут как в деревне. …сли  бы
Я мог в деревне работу достать, Я бы, наверно, поправилсЯ. ‚ последний  раз,
когда Я в деревне был, Я прибавил в весе целых три килограмма. „а  кто  менЯ
возьмет?
     € снова он вскинул свои руки-тростиночки; на этот раз уже навернЯка  не
длЯ того, чтобы продемонстрировать свою силу.  "Ќет,  что  вы,  -  казалось,
хотел он сказать. - Ќет, никто менЯ не возьмет! џ уже убедилсЯ в этом  -  во
всем убедилсЯ, все понЯл. ‘о мной кончено!"
     - ‚от такие-то дела, - сказал он, - мне бы все нипочем, да вот  ребенок
и жена. “ма не приложу, что еще  можно  было  сделать,  кроме  того,  что  Я
сделал. ‚идит бог, Я держалсЯ, пока уж никакой возможности не стало.
     €, словно понЯв, что он подошел к тому пределу, когда сотни раз наедине
с собой, без свидетелей, впадал в отчаЯние, он сурово уставилсЯ на  менЯ,  и
рыжие усы его топорщились над тонкими, запавшими губами.
     Џролетел голубь; усевшись на дереве в  соседнем  саду,  он  стал  звать
оттуда свою подружку. € мне вдруг вспомнилось, как несколько  месЯцев  назад
на садовую клумбу, возле которой  мы  стоЯли,  залетел  дрозд  и  весь  день
скрывалсЯ и прыгал там, прЯчась от других птиц; перьЯ его топорщились, и  он
терЯл их. ‚спомнил Я, как мы подобрали его: его глаза уже затЯгивала пленка,
и слабо билось у нас под руками его  больное  сердечко.  Ќи  одна  птица  не
подлетела поближе: все они знали, что он не сможет больше прокормить себЯ  и
должен умереть.
     Њы искали и не могли найти его; а назавтра нашли под кустом мертвого.
     - џ думаю, что это уж так в натуре человеческой: видЯт люди, в каком  Я
состоЯнии, ну и не берут менЯ на работу, - сказал маленький пекарь. - Ђ ведь
Я и не хочу ни длЯ кого обузою  быть,  это  уж  точно;  Я  всегда  себЯ  сам
содержал, вот с этаких лет. - ’ут он вытЯнул руку на уровне своего поЯса.  -
„а теперь вот и себЯ прокормить не могу, не говорЯ уж о жене и ребенке.  ‚се
идет к концу, и, главное, Я сам вижу, что идет к  концу.  ‘трах  -  вот  что
самое главное! € Я так думаю - это не у менЯ одного.
     Њысль эта, казалось, утешила его на мгновение, мысль о  том,  что  есть
еще  тысЯчи  других  тружеников,  на  плечи  которых  со  зловещей  усмешкой
навалилась смертельнаЯ болезнь, и что все они, как и он, в отчаЯнии  смотрЯт
в пустоту. ’ысЯчи других  тружеников,  которые  умирают  потому,  что  страх
заставлЯл их работать слишком долго. ‹ицо его  даже  просветлело  чуть-чуть,
словно солнце наконец пробилось и к  нему.  Ќо  потом  то  самое  деревЯнное
выражение - единственно подходЯщее и надежное - снова сковало его  черты.  €
теперь никак нельзЯ было подумать, что страх когда-либо искажал это  лицо  -
таким оно стало невыразительным, спокойным и неподвижным!


        ЊЋ„Ђ

     Џеревод €. ѓуровой

     џ слежу за вами вот уже десЯть минут, пока ваша карета стоит, и за  это
времЯ  видел,  как  ваше  улыбающеесЯ  лицо  дважды  изменЯлось,  словно  вы
собирались сказать: "џ не привыкла, чтобы мой экипаж задерживали". Ќо больше
всего менЯ занимает ваш взглЯд - он неизменно прикован  к  вашим  спутникам,
сидЯщим напротив, или к спинам ваших слуг  на  козлах.  Ћчевидно,  ничто  не
отвлекает вас от мысли: "ѓоворЯт, то, что ожидает  менЯ,  приЯтно".  ‚  этой
недвижной веренице карет, растЯнувшейсЯ на  полмили,  ваша  -  трехсотаЯ.  ‚
двухстах девЯносто девЯти впереди и в четырехстах  позади  тоже  сидите  вы,
глЯдЯ прЯмо перед собой невидЯщими глазами.
     ‚ас считали досадной обузой, пока вы слагались в  живое  существо;  вас
при поЯвлении на свет принЯли самые искусные руки; вас баловала мать,  когда
порой вспоминала о вашем существовании; вас научили верить, что цель жизни -
культивировать  свое  чистое,  здоровое  тело  и   невозмутимость,   котораЯ
противостоит всем будничным заботам жизни;  вас  научили  считать  Ћбществом
маленький кружок ваших знакомых и убедили, что ваш долг - твердо знать, чего
вам хочетсЯ, и получать желаемое. ‚от так с самого начала вы были обречены!
     ‚ы никому не подчинЯетесь, кроме себЯ. ‚ами распорЯжаетсЯ ваше  сердце:
оно подсказывает вам желаниЯ, требованиЯ, мнениЯ,  которые  произносЯт  ваши
губы. ‚ вашем сердце скрыты источники, питающие  реку  ваших  поступков,  но
ваше сердце - застойное болото, никогда не видевшее  солнца.  Љаждый  год  с
наступлением апрелЯ, когда обновлЯютсЯ  запахи  земли,  под  вашим  корсетом
пробуждаетсЯ щемЯщаЯ тоска. ’оска по чему? “ вас есть  муж,  а  может  быть,
любовник, а может быть, и тот и другой, а может быть, ни того, ни другого, -
как вам больше нравитсЯ; у вас есть дети - или могли бы  быть,  если  бы  вы
того пожелали; в точно определенные часы вам подают изысканные блюда и вино;
в вашем распорЯжении - все удовольствиЯ и забавы  сельской  жизни;  в  вашем
распорЯжении - театр, опера, книги,  музыка  и  религиЯ.  Ћт  кончика  пера,
вырванного   из   тела   умирающей   птицы,   или   искусственного   цветка,
изготовленного слабыми  от  вечного  недоеданиЯ  руками,  до  подошв  тесных
ботинок вы одеты и украшены с наивозможнейшим тщанием и заботой;  год  труда
вплетен в ваш нарЯд, вправлен в ваши кольца, вы живой триумф чужих усилий.
     ‚ы  обитаете  в  центре  центра  мира; стоит вам пожелать, и перед вами
откроютсЯ  все  сокровища  человеческой  мысли, копившиесЯ с той минуты, как
человек  начал  думать;  стоит  вам  пожелать,  и  вы  увидите все, что было
когда-либо  сделано,  ибо вы можете путешествовать, где хотите; вам доступны
самые величественные картины природы и самые совершенные творениЯ искусства.
‚ы услышите последнее слово о чем угодно, стоит вам только пожелать. € стоит
вам  пожелать,  новейшие  ощущениЯ  ублажают  ваше  небо,  новейшие  ароматы
услаждают ваше обонЯние. ‚от так с самого начала вы были обречены!
     €бо вы, сидЯщаЯ во всех этих семистах каретах, вы  слепаЯ:  слепы  ваше
сердце, и душа, и голос, и походка. ‚ы самое слепое существо в мире. Ќи разу
за всю вашу жизнь у вас не было своей мысли, своего  поступка,  своих  слов.
‚ас не допускали до них, и так замечателен этот заговор, составленный, чтобы
не давать вам прозреть, что вы даже не подозреваете о его существовании. ‚ам
самой ваше зрение кажетсЯ прекрасным, и это убеждение вам приЯтно. ђаз вы не
видите даже окружающей вас стены, то все, находЯщеесЯ за  ней,  и  вовсе  не
существует. ‚есеннЯЯ щемЯщаЯ тоска под вашим корсетом - вот все, что суждено
вам узнать о скрытом по ту сторону. € в этом никто не  виноват,  и  вы  сами
меньше всех.
     ‚се было решено задолго до  сытого,  тупого  поцелуЯ,  из  которого  вы
возникли.  ‘  незапамЯтных  времен  какие-то   неумолимые   ‘илы   неустанно
трудились, пока наконец не вывели вас, крохотное слепое  существо,  -  венец
всего, что они создали. Ћни производили  тончайший,  продиктованный  ‘удьбой
отбор, спариваЯ и спариваЯ все, что приближаетсЯ к идеалу узости, все, что в
самой  своей  сути  трепещет  перед  случайностЯми  жизни,  все,  что  самым
существом своим тЯнетсЯ к прошлому, пока  наконец  не  создали  тот  порЯдок
вещей, который сделал неизбежным ваше поЯвление - поЯвление шедевра  пустоты
и бессмысленности. Ћни высадили вас отдельно  в  ваш  особый  драгоценнейший
перегной и по-прежнему (эти  садовники  не  знают  усталости)  день  и  ночь
хлопочут вокруг вас, подрезаЯ и подвЯзываЯ, чтобы вы не  стали  дичком.  ќти
‘илы безмерно гордЯтсЯ вами - своим восковым, лишенным аромата цветком.
     ‘олнце припекает, а ваша карета все еще стоит на месте, и это  начинает
вас раздражать. ‚ы не в силах представить себе,  что  могло  преградить  вам
путь. Ќо способны ли вы хоть что-нибудь себе представить? …сли совлечь с вас
все эти пышные обертки, то что  нашли  бы  мы  под  самой  последней,  самой
внутренней  оболочкой?  Љрохотную  душу,   утратившую   воображение.   „ушу,
рожденную птицей и ставшую ползучей тварью, -  лишившаЯсЯ  глаз,  лишившаЯсЯ
крыльев, она шарит  во  мраке  и  жадно  обвивает  щупальцами  все,  что  ей
попадаетсЯ.
     ‚ы привстали и что-то  говорите  своему  кучеру.  Љакой  очаровательной
кажетесь вы нам, когда стоите вот так во  весь  рост,  -  ведь  мы,  подобно
вашему слуге, не видим Ярлычка "‘лепаЯ". Џокрой  вашего  платьЯ  безупречен;
ваша прическа - последнЯЯ новинка, а отделка вашей шлЯпы - новинка еще более
последнЯЯ; мелодиЯ вашей речи - квинтэссенциЯ хорошего вкуса; вы взмахиваете
ресницами совсем как живаЯ; вы ничуть не злоупотреблЯете  пудрой,  и  глЯдЯ,
как вы держите зонтик, видишь перед собой совершеннейший образец  изЯщества.
Љукла Џрироды! ‘ самого рождениЯ - и до самой смерти.  €  повернутое  к  вам
выскобленное лицо вашего слуги словно говорит: "‘ударынЯ, в мои  обЯзанности
не входит осведомлЯтьсЯ, откуда вы взЯлись. ‚ы тут. € Я сам завишу от  вас".
‚ы героинЯ фарса, но ни у кого не вызываете  улыбки,  ибо  вы  трагичны,  вы
самое трагичное, что только есть на свете. ‚едь вы  не  виноваты,  что  ваши
уши, глаза, сердце, голос атрофировались и вы лишились своего "Я".
     ‚ас породила Њода, и она  строго  следила,  чтобы  вы  стали  точнейшим
подобием своей матушки, понимаЯ, что если вы хоть  на  волосок  отойдете  от
образчика, вы увидите, какова она, и позволите себе судить о ней. ‚ы и  есть
Њода, сама Њода, слепаЯ, боЯзливаЯ Њода!  ‚ы  поступаете  так,  а  не  иначе
потому, что так поступают другие; вы думаете так, а не иначе потому, что так
думают другие; вы чувствуете так, а  не  иначе  потому,  что  так  чувствуют
другие. ‚ы безглазый Њанекен.
     € никто не может разбудить вас, никто не может сделать вас иной, жалкий
клубочек чужих мыслей, ибо в вас уже нечего будить!
     ‚от вы проезжаете во всех ваших семистах  каретах,  расцвечиваЯ  дорогу
Яркими красками. Ќад этой дорогой, под ней, по обеим  ее  сторонам  миллионы
предметов и существ, которых вы не видите; все, что есть самого  органичного
в мире, все, что есть  самого  живого  и  творческого,  все,  что  стремитсЯ
обрести свободу. ‚ы, сверкаЯ, кружите по  своей  орбите,  незрЯчаЯ  пленница
собственного триумфа, и чахоточные девушки-работницы  устремлЯют  на  вас  с
тротуаров тысЯчи жадных взглЯдов, ибо не понимают вас. €  сердца  многих  из
них Язвит зависть, - они не догадываютсЯ, что вы  мертвы,  как  снег  вокруг
кратера, они не знают,  что  вы  всего  лишь  пустота.  ‚ы  Њода!  Ѓезглазый
Њанекен!


        Ћ•Ћ’Ђ

     Џеревод €. ѓуровой

     ‘колько раз, бывало, стоЯл Я на просеке в каком-нибудь шотландском лесу
и, сжимаЯ ружье,  переводил  взглЯд  справа  налево  и  слева  направо.  ‚се
напрЯженные нервы, все фибры моего тела откликались на малейшее движение, на
еле слышный звук, на самый слабый запах. ЏрЯный аромат  увлажненных  туманом
елей,  укусы  бесчисленной  мошкары,  ощущение  влажной  путаницы  мохнатого
вереска под ногами, желто-серый лесной сумрак, нерушимое безмолвие, -  каким
неповторимо чудесным все это было! € вот  где-то  в  самой  глубине  лесного
безмолвиЯ начинал нарастать шум, производимый загонщиками. ‘перва  негромкий
и размеренный, напоминающий не начало симфонии, а ее  финал,  он  становилсЯ
все громче, громче и неожиданно замирал. € в этой внезапной тишине по  ветке
вдруг  пробегала  белка,  замирала  на  мгновение,  глЯдЯ  вниз,   и   вновь
скрывалась, или поперек просеки на  мЯгких,  бесшумных  крыльЯх  проносилась
сова.
     ‡атем далеким пронзительным "Ѓе-е-ей!" опЯть вступал хор загонщиков, на
мгновение заглушаемый треском выстрелов, и нарастал, нарастал - размеренный,
неумолимо надвигающийсЯ. Ќа просеке легкий ветерок стрЯхивал теплые капли  с
еловых игл, и окутанное дымкой солнце  чуть  грело,  чуть  расцвечивало  все
вокруг. ‚друг из вереска и папоротника поЯвлЯлсЯ кролик; не подозреваЯ,  что
опасность не позади, а рЯдом, он доверчиво выбегал на просеку, где так часто
нежилсЯ на солнце. ‚ыстрел - и он, перекувырнувшись,  замирал  или  все-таки
успевал добратьсЯ до норы. ќто мертвое тельце  в  желто-сером  сумраке  леса
возбуждало странное удовольствие, подобное тому, которое испытывает  мужчина
после завершениЯ случайной интрижки, ибо в  нем  -  утверждение  первобытной
мужественности. Ќо если кролик ускользал  в  нору,  это  было  досадно,  ибо
зверек все равно должен был умереть, но смерть под землей лишала  того,  кто
его убил,  заслуженного  трофеЯ.  „а  и  думать  о  том,  как  он  медленно,
мучительно умирает, было неприЯтно, и об этом никто не думал.
     €ногда   мы   не   трогали   такую   мелочь,   поджидаЯ   косуль.   ќти
светло-коричневые обитательницы леса были  исполнены  робости,  прЯтались  в
самой чаще, скользили неслышно, невидимые, словно духи, и  всегда  старались
вырватьсЯ  из  кольца  облавы.  Џорой,  высоко   взбрасываЯ   задние   ноги,
какаЯ-нибудь из них выскакивала прЯмо на цепь загонщиков, и тогда,  заглушаЯ
обычные крики и грохот палок, поднималсЯ Яростный вопль - ведь  от  выстрела
ускользала такаЯ прекраснаЯ "дичь"! …сли  косулЯ  прорывалась  сквозь  цепь,
вопль этот переходил в непрерывный истошный визг  и  постепенно  затихал,  а
менЯ охватывало тоскливое разочарование.
     Љогда охота кончалась, зверей и птиц,  свершивших  сужденный  им  путь,
собирали в одну кучу. Џолуприкрытые папоротником  или  густым  вереском,  на
земле лежали тельца, отмеченные особой расслабленностью смерти.  Њы  стоЯли,
глЯдЯ на них сквозь туманную дымку, напоенную едким ароматом елей, и каждого
из нас охватывало неЯсное томление, жажда снова стоЯть  на  просеке,  слушаЯ
крики загонщиков и знаЯ, что жертвы подходЯт все  ближе  и  ближе  под  наши
выстрелы.

     џ часто видел в полицейских судах, как загонЯют "дичь" иного рода.
     ’ам было бы совсем тихо, если бы не перешептывание и шарканье, присущие
любому суду. €з окон под потолком льетсЯ серый, бесстрастный свет, в котором
все кажетсЯ мрачным и потрепанным. Џахнет старой  одеждой,  а  порой,  когда
вводЯт женщин, воздух  наполнЯетсЯ  мертвенным  запахом  застарелых  сладких
духов.
     ќтих женщин гонЯт через дверь слева - одну  за  другой,  пЯть-шесть  за
утро, а порой и целый десЯток. Ќекоторые бредут к скамье подсудимых,  тЯжело
шаркаЯ ногами, понурив голову, другие  шагают  решительно  и  твердо;  одни,
кажетсЯ,  вот-вот  лишатсЯ  чувств,  другие  хранЯт   стоическую,   каменную
невозмутимость. Ќа них приличные черные платьЯ, или дешевые помЯтые  нарЯды,
или забрызганные грЯзью  лохмотьЯ.  Њелькают  лица  всех  типов:  и  смуглые
скуластые, и распухшие от пьЯнства, и длинные, изможденные, багровые;  порой
они напоминают плод дикой Яблони, и  почти  все  помечены  печатью  животной
тупости и лишены даже намека на красоту.
     Ћни стоЯт, как в южных странах стоЯт мулы или ослики, изнемогающие  под
непосильным грузом хвороста или камнЯ, - застыв  в  покорной,  немой  злобе.
€ногда какаЯ-нибудь женщина поворачиваетсЯ к зрителЯм -  губы  ее  вызывающе
улыбаютсЯ, но глаза мечутсЯ из стороны  в  сторону,  словно  им  не  на  чем
остановитьсЯ. …е соседка, кажетсЯ, охвачена смертным стыдом -  однако  такие
встречаютсЯ редко, ибо это те, кто впервые попалсЯ  загонщикам.  €ногда  они
отказываютсЯ говорить. Ћбычно же они отвечают на вопросы  резкими  голосами,
опустив угрюмые глаза, а вкусив даров правосудиЯ, выходЯт, волоча  ноги  или
вызывающе покачиваЯ бедрами.
     ’акой гон им привычен, это их общий удел - небольшое  развлечение,  все
чаще повторЯющеесЯ с каждым годом, который ложитсЯ между их настоЯщим и  той
минутой, когда какой-то охотник впервые выследил их и устроил на них облаву.
„лЯ многих из них этот день затерЯлсЯ где-то  за  тысЯчами  миль  исхоженных
панелей - в такой дали, что его даже трудно вспомнить. Ђ скольких  охотников
развлекали они с тех пор! € все же, судЯ по их лицам, ни одна  не  разделЯла
радости, которую доставлЯет подобнаЯ охота. Ѓыть может, кое-кто из  них  еще
хранит в глубине сердца благодарное воспоминание о  той  минуте,  когда  она
робко приблизилась к  охотнику,  который  стоЯл,  затаив  дыхание,  опасаЯсь
вспугнуть ее. ќти убеждены, что были созданы, чтобы служить развлечением длЯ
охотников. € вдруг по зеленоватым глазам на лице с полустертыми  румЯнами  и
пудрой, по полным губам, по острым  уголкам  рта  угадываешь  охотницу,  чьЯ
душа,  как  подкрадывающаЯсЯ  кошка,  ждет  мгновениЯ,  когда  можно  будет,
повинуЯсь могучему, неутолимому инстинкту, впитьсЯ когтЯми в добычу. ‚от она
тоже знала радости охоты; она любила подстеречь и поразить жертву точно  так
же, как мы, загнавшие ее  сюда,  любили  охотитьсЯ  за  ней  самой.  Џрирода
вложила страсть к охоте в ее сердце, как и в наши сердца, и в  глубине  этих
наглых или заискивающих глаз словно прЯчетсЯ вопрос: "џ ведь  делала  только
то же, что делаете вы, что почти каждый из вас, мужчин, хоть  раз  сделал  в
свое времЯ. џ ведь только хотела немножко поразвлечьсЯ, подобно вам, так  уж
устроен человек, не правда ли? ’ак почему же вы тащите сюда  менЯ,  а  самих
себЯ - нет? Џочему в определенных границах вы позволЯете мне развлекать вас,
а вне этих границ ставите на менЯ капканы, словно на вредную тварь? Љогда  Я
была красива - а Я была красива! - это вы просили у менЯ милостыню. €  Я  не
скупилась на нее, пока не подурнела. Ђ теперь,  потерЯв  красоту,  Я  должна
молить вас прийти ко мне - или голодать. Ќо когда  Я  обращаюсь  к  вам,  вы
тащите менЯ сюда. „о чего же это смешно - обхохочешьсЯ! € Я смеЯлась бы,  да
только смехом сыт не будешь. „а, собратьЯ-охотники, смех мне не по карману -
и чем больше вас будет, тем лучше длЯ менЯ, покуда не придет мне конец!"
     Ђ мы, мужчины, смотрим молча и жадно - так  смотрЯт  на  крыс,  которых
выпускают из крысоловки, чтобы  их  придушил  терьер:  испуганные,  бегающие
глазки, полные смертной  тоски,  быстрый  отчаЯнный  прыжок,  прерванный  на
середине, отброшенное в сторону обмЯкшее тельце! Ќа лицах некоторых  из  нас
насмешливое любопытство, словно мы говорим: "Ђ! ’ак мы и думали, что ты этим
кончишь". ‹ица тех немногих,  длЯ  кого  это  зрелище  непривычно,  омрачены
жалостью. Ѓольшинство же смотрит  неподвижно,  сурово  и  тупо,  словно  они
глЯдЯт на принадлежащие им вредоносные орудиЯ, без которых нельзЯ  обойтись.
Ќо  во  всех  наших  застывших  глазах  можно  заметить  то   ожидание,   ту
напрЯженность, котораЯ выдает охотника. ‡агонщики хорошо справились со своим
делом - дичь пригнана под выстрел!
     ќто всего лишь завершение охоты - охоты, начатой нами, тем или иным  из
нас, в безоблачный день, когда сиЯло солнце, кровь быстрее бежала по жилам и
не хотелось никому причинЯть вреда, а только хотелось немного развлечьсЯ.


        „…Ќњѓ€

     Џеревод Ѓ. Ќосика

     Љаждую ночь между двумЯ и четырьмЯ часами он просыпалсЯ, лежал без сна,
и тогда все его финансовые дела просыпались тоже  и,  как  призраки,  стоЯли
перед ним. …сли, к примеру, он только  что  купил  дом  и  уплатил  за  него
наличными, то малейшее сомнение, которое он когда-либо испытывал в отношении
этой покупки, ее прошлого или будущего, вдруг оживало в ночи и, усевшись  на
спинке кровати у него в ногах, смотрело ему прЯмо в лицо. Ћно росло и росло,
пока не начинало казатьсЯ, что оно  заполнЯет  собой  всю  комнату;  и  ужас
сжимал его сердце. ‘лова "џ потерЯю деньги" так и просились у него с  Языка,
но было бы глупо произносить их вслух в темноте.  Џотом  и  другие  сомнениЯ
присаживались рЯдом с первым на спинке кровати. ‘омнениЯ относительно других
его домов и акций; мрачные  предчувствиЯ  насчет  "‚одопроводной  компании";
страх, что победит "ЂмериканскаЯ  железнодорожнаЯ".  ‚се  эти  страхи  вдруг
принимали образ каких-то фантастических сов и, усевшись в рЯд, раскачивались
из стороны в сторону, а из широкого черного  провала  их  клювов  беззвучным
хором вылетали слова: "„еньги, деньги, ты потерЯешь все свои деньги!" ‘ердце
его начинало глухо колотитьсЯ и трепыхатьсЯ в груди; отвернув к стене старую
седую голову и зарывшись бакенбардой в подушку, он закрывал глаза и  начинал
сосредоточенно перебирать в уме все те свои вклады, которые он никак  уж  не
мог потерЯть. Ђ потом рЯдом с его головой, наполовину спрЯтанной в  подушку,
вдруг возникала и присаживалась фантастическаЯ  птица  -  призрак  какого-то
невероЯтного долгового обЯзательства или, например, какой-то судебной тЯжбы,
котораЯ должна привести его  к  банкротству;  а  по  другую  сторону,  почти
касаЯсь его седой головы, парила зловещаЯ желтаЯ птица социализма. € так  он
лежал между ними двумЯ, не смеЯ пошевелитьсЯ, и  только  сердце  колотилось,
стучало молотом в груди, пока дремота наконец не одолевала его.
     ‚ эти ночные часы он всегда думал о деньгах, о своих  собственных  и  о
деньгах своих детей и внуков. Ѓесполезно было  повторЯть  себе,  что  личные
нужды его невелики, а длЯ детей, может быть,  лучше  было  бы,  если  бы  им
пришлось самим прокладывать себе дорогу. Џодобные  мысли  не  приносили  ему
облегчениЯ. ‘трах был сильнее того, что говорили факты жизни; это был  страх
почти религиозный, и в основе его лежало глубочайшее  внутреннее  убеждение,
что деньги и только  деньги  могут  помочь  человеку  устоЯть  в  борьбе  со
стихией.
     ќто он чувствовал всегда с тех пор, как впервые стал  наживать  деньги,
медленно и верно продолжал убеждатьсЯ в этом  все  времЯ,  пока  целиком  не
прониксЯ таким убеждением. Џусть сколько угодно  твердЯт  ему  в  церкви  по
воскресеньЯм, что деньги - это еще не все, - ему лучше знать. ‘идЯ на скамье
в левом приделе, он казалсЯ погруженным в молитву. Џо обе  стороны  от  него
сидели внуки; его лицо, окаймленное седыми  бакенбардами,  было  обращено  к
свЯщеннику, одна аккуратно затЯнутаЯ в перчатку рука  покоилась  на  колене,
другаЯ держала теплую ручку внука. Њысли старика были далеко  недремлющие  и
под чтение заповедей, они занЯты были вопросом, как поместить деньги,  чтобы
вернуть их с пЯтью процентами прибыли,  -  но  старым  сердцем  его  владела
детскаЯ ручонка, лежавшаЯ в его руке. ‚ словах проповедника не было  ничего,
что противоречило бы его собственной религии, да он попросту и не слушал их.
     „аже если бы и слышал, они не опровергли бы его веру в  деньги,  потому
что эта вера была всего-навсего естественной современной формой той религии,
которую его отцы понимали как накопление сокровищ длЯ той жизни, что ждет их
за гробом. ђазница была лишь в том, что он теперь верил  только  на  словах,
так что его предпринимательский дух был вынужден искать другого применениЯ и
сделать шаг вперед в полном соответствии с прогрессом.
     ђелигиозное  поклонение  деньгам  не  делало  его  никоим  образом   ни
эгоистичным, ни скаредным - оно лишь побуждало его беречьсЯ,  не  подвергать
себЯ риску, которого можно благополучно избежать во всем: и в образе  жизни,
и в трудах, и в увеличении семейства. Ћн не женилсЯ, прежде  чем  не  достиг
положениЯ, в котором мог обеспечить потомству достаточно надежное состоЯние,
застрахованное от перемен и превратностей жизни; но даже и после этого