ил из  года  в  год,  едва
перебиваЯсь, и не питал иллюзий относительно своей профессии: она не  давала
ничего. ‚се же это было лучше, чем торговлЯ цветами, котораЯ давала  и  того
меньше. ‚ конце концов, он привык к метаниЯм птицы-усталости в  своей  душе,
и, если б ей вдруг удалось поднЯтьсЯ и полететь, ему, вероЯтно,  недоставало
бы ее.
     "’ЯжелаЯ жизнь!" - говорил он иногда, когда  крестовника  бывало  мало,
покупателей еще меньше, а сырость болью отдавалась в искалеченной ноге.  ќто
говорилось как нечто само собой разумеющеесЯ и было пределом его жалоб, хотЯ
он охотно плакалсЯ на свои незадачи с крестовником, покупателЯми  и  больной
ногой перед теми немногими, кого  можно  было  этим  пронЯть.  ‚прочем,  как
правило, он стоЯл или сидел молча, наблюдаЯ шумевшую  вокруг  жизнь,  как  в
прежние дни наблюдал волны, накатывавшие на его стоЯвший на Якоре  парусник,
и затуманенный взглЯд его голубых зорких глаз выражал удивительное терпение;
казалось,  он  постоЯнно  провозглашал   простое   бессознательное   решение
человека: "Ѓуду держатьсЯ, пока не упаду".
     Ћ чем он думал, стоЯ так  на  улице,  трудно  сказать;  быть  может,  о
прежних днЯх на ѓудвинских отмелЯх или о  желтых  головках  крестовника,  не
желающих  раскрыватьсЯ  как  следует,  о  своей  больной  ноге,  о  собаках,
обнюхивавших его корзину и отворачивавшихсЯ с презрением, о жене, страдающей
подагрой, о селедке к чаю, о задолженности за  квартиру,  о  том,  как  мало
людей спрашивает крестовник, и снова о больной ноге.
     Ќикто не останавливалсЯ взглЯнуть на него, кроме женщин, покупавших  на
пенни крестовника длЯ своих хилых  птичек.  €  если  инаЯ  бросала  на  него
взглЯд, она видела  перед  собой  просто  темнобородого  человека  с  лицом,
изрезанным глубокими морщинами, хромоногого, часто предлагавшего  крестовник
такого качества, что они не решались давать его канарейкам. Ћни говорили ему
об этом и добавлЯли, что погода сейчас холоднаЯ, на что он отвечал, знаЯ это
лучше, чем они: "„а, мэм, вы не поверите, как Я чувствую это в своей  ноге".
Ћн не вкладывал в свои слова никакого скрытого смысла, но  женщины  отводили
глаза и спешили дальше, полагаЯ, что, пожалуй, ему не следовало заговаривать
о своей ноге - слишком похоже на то, что он  хочет  заработать  на  этом.  ‚
действительности  же  он  отличалсЯ  щепетильной  сдержанностью  морЯка,  но
больнаЯ нога мучила его уже так долго, что нервы больше не выдерживали;  это
мучение было так тесно свЯзано с его жизнью, что он не  мог  не  говорить  о
нем. €ногда - главным образом в Ясные теплые дни,  когда  крестовник  был  в
полном цвету и он меньше  нуждалсЯ  в  случайных  прибавках,  -  покупатели,
поддавшись доброму порыву, платили ему пенс за то, что  стоило  полпенса.  €
незаметно длЯ него самого это укреплЯло в нем  привычку  плакатьсЯ  на  свою
больную ногу.
     ђазумеетсЯ, он не имел дней отдыха, но иногда его не было на посту. ќто
случалось тогда, когда больнаЯ  нога,  чувствуЯ,  что  он  обходитсЯ  с  ней
слишком уж бесцеремонно, доставлЯла ему, по его собственному выражению "уйму
боли". ‚ таких случаЯх задолженность за квартиру росла, но он говорил:  "ђаз
не можешь выйти из дому, значит, не можешь - так  ведь?"  Џосле  таких  дней
вынужденного отдыха он с особым рвением принималсЯ за работу  и  выезжал  за
крестовником далеко за город, а по вечерам оставалсЯ на посту  до  тех  пор,
пока не продавал весь товар, ибо он  чувствовал,  что  если  не  сбудет  его
сейчас, то ему так и не удастсЯ его сбыть.
     ђождество было его праздником: на ђождество людЯм  хотелось  побаловать
своих птичек, и постоЯнные покупатели давали ему  шестипенсовики.  ќто  было
очень кстати, так как в эту пору он почти всегда болел, то ли от недоеданиЯ,
то ли просто от холода. Џосле приступа  "баранхита",  повторЯвшегосЯ  каждый
год, его обветренное лицо бывало необыкновенно бледно, а в  голубых  глазах,
казалось, стоЯл туман многих  ночных  вахт  -  так,  должно  быть,  выглЯдЯт
призраки утонувших в море рыбаков;  его  загрубелаЯ  рука  дрожала,  пытаЯсь
отыскать среди головок крестовника  такие,  от  которых  не  отвернулась  бы
привередливаЯ канарейка.
     - ‚ы не поверите, с каким трудом Я наскреб даже эту крохотную кучку,  -
говорил он. - Њне то и дело казалось, что Я оставлю там  свою  ногу,  Я  так
ослаб, что совсем не  было  сил  волочить  ее  по  грЯзи.  Ђ  жена?  “  жены
подагрический ревматизм. Џодумать только, какой Я  незадачливый!  -  €,  бог
весть откуда набираЯсь веселости,  он  улыбалсЯ,  а  затем,  глЯдЯ  на  свою
больную ногу, которую "едва  не  оставил  там",  с  некоторой  хвастливостью
прибавлЯл: - ‚от видите, в ней совсем  нет  силы,  ни  кусочка  мускулов  не
осталось... - "Њало найдетсЯ людей с такой ногой", - казалось,  с  гордостью
говорили его глаза и голос.
     Ѓеспристрастному наблюдателю было бы  нелегко  понЯть,  чем  еще  может
привлекать этого человека жизнь, разглЯдеть за мраком его непосильного труда
и страданий все еще живые глаза птицы-усталости, скрытой на дне его  души  и
пусть слабо, но непрестанно шевелЯщей  обрубками  искалеченных  крыльев.  Ќа
первый взглЯд могло показатьсЯ, что, в  общем,  этому  человеку  нет  смысла
цеплЯтьсЯ за жизнь, поскольку его ждет впереди лишь худшее,  что  она  может
дать. Ћтносительно своего будущего он неопределенно замечал: "†ена все времЯ
говорит мне, что нельзЯ жить хуже, чем мы живем. € она, конечно, права, если
только вообще можно сказать, что мы живем".
     € все-таки ему, видно, никогда не приходила в голову мысль: "‡ачем  мне
жить дальше?" Љазалось, ему даже доставлЯло тайную радость меритьсЯ силами с
злой судьбой, противостоЯть всем напастЯм, и это было отрадно, ибо и днем  с
огнем вы не сыщете более благоприЯтного предзнаменованиЯ длЯ будущности рода
человеческого.
     ‘ лицом усталым, но выражавшим твердую волю, стоЯл  он  на  многолюдной
улице перед своею корзиной, опираЯсь на шишковатую палку, стоЯл, как  статуЯ
великой, безотчетной человеческой доблести, того наиболее обнадеживающего  и
вдохновлЯющего, что только есть на земле: мужества без надежды!

1907-1908 гг.