„жон ѓолсуорси. ‘татьи, речи, письма

Ћцените этот текст:
„жон ѓолсуорси. ‘татьи, речи, письма


----------------------------------------------------------------------------
     „жон ѓолсуорси. ‘обрание сочинений в шестнадцати томах. ’. 16.
     Ѓиблиотека "Ћгонек".
     Њ., "Џравда", 1962
     OCR Ѓычков Њ.Ќ. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

ЏЋ‘‹… ‘Џ…Љ’ЂЉ‹џ

     Џеревод Њ. ‹орие

     ‚ каждом человеке рассудок и чувства ведут между собой жестокую борьбу.
†изнь - доска, на которой качаютсЯ эти две силы, и ни один смертный не сидит
на самой ее середине, ибо никто  не  выдержал  бы  нестерпимую  скуку  такой
позиции.
     Ќаши суждениЯ, поступки и мысли - как традиционные,  так  и  передовые,
как мЯгкие, так и жесткие, как в материальном, так и в идейном плане -  суть
результат этой вечной борьбы, и если бы  человек  мог  заглЯнуть  достаточно
глубоко в источник своего  поведениЯ  -  от  чего,  боже,  упаси!  -  он  бы
удивилсЯ, обнаружив, сколь многое зависит от того,  какие  именно  трюки  он
проделывает на этой большой качающейсЯ трагикомической доске.
     ’ак-то вот и получаетсЯ, что человечество  оказываетсЯ  разделенным  на
людей рассудка и людей сердца. Ќо мы  в  Ђнглии,  с  присущим  нам  чувством
"честной игры", не находим ничего  забавного  в  этом  балансировании  между
Яйцом страуса и  Яйцом  куриным,  тем  более,  когда  последнее  оказываетсЯ
тухлым,  поскольку  состоит  почти  исключительно  из  бродЯг,  ирландцев  и
художников. ‚ огромном своем большинстве мы люди рассудка, и когда мы видим,
что ирландец жертвует обедом ради остроумной шутки, бродЯга отказываетсЯ  от
работы, чтобы сохранить свою свободу, а  писатель  сочинЯет  пьесу,  котораЯ
останетсЯ лежать в Ящике его стола, мы не сердимсЯ, не говорим горьких слов;
мы жалеем этих несчастных, понимаЯ, что они поддаютсЯ  голосу  таинственного
желаниЯ, стремЯтсЯ утолить  жажду  ощущений,  нам  самим  неведомую,  и  еще
потому,  что  мы  знаем:  они,  как  им  и  подобает,  составлЯют  ничтожное
меньшинство.
     ќта вот надлежащаЯ, приличнаЯ диспропорциЯ между рассудком и чувством в
нашей среде и породила шедевры наших виднейших современных драматургов.  Ћни
полагают, что люди не создают нормы  нравственности,  но  сами  созданы  длЯ
нравственности, и что первейшаЯ обЯзанность драматурга не столько  показать,
как силы природы воздействуют на человека, сколько утвердить  торжество  той
или иной априорной концепции;  из  недели  в  неделю,  из  года  в  год  они
предлагают нам пьесы, которые в точности соответствуют требованиЯм рассудка,
господствующего в нашем  обществе,  венчают  лаврами  этот  самый  рассудок,
превозносЯт его до небес и дают ему свое благословение.  €бо  все  виднейшие
наши  драматурги  -  сами  люди  рассудка,  люди  здравомыслЯщие  и  глубоко
убежденные в том, что художники безумны, а в Ящиках стола - темно и мрачно.
     …сли бы провести опрос среди публики, вместе со мной заполнЯвшей театр,
откуда Я только что вернулсЯ, то  оказалось  бы,  что  на  каждые  девЯносто
человек, считающих, что лучшие, самые захватывающие моменты в  пьесе  -  это
риторический монолог героЯ и самоотречение героини в четвертом акте,  только
десЯть стали бы утверждать вопреки рассудку, что ее "Ћ мистер...", когда  он
ее целует в первом акте, и ее вальс  на  крыше,  под  шарманку,  стоЯт  всей
остальной пьесы. ‚едь в этом "Ћ мистер..!" и в этом вальсе на  крыше  -  всЯ
тоска по любви, по радости, свету, краскам, котораЯ таитсЯ в глубине каждого
человеческого  сердца,  другими  словами  -  в   них   человеческое   сердце
раскрываетсЯ,  а  это  слишком  опасно  в  жизни,  неразрывно  свЯзанной   с
добыванием хлеба насущного.
     Џопробуем разобратьсЯ в том, как эти главные действующие лица  изменЯют
себе в решающие моменты драмы в соответствии с требованиЯми здравого  смысла
или, может быть, лучше сказать, морали?  Ѓудем  считать,  что  они  задуманы
всерьез, даже как типы, и начнем  с  героЯ.  ’ак  вот,  герой  -  задуманный
всерьез - это тип нравственно испорченного  человека,  который  если  что  и
представлЯет, так только испорченность, и о чьей нравственной  испорченности
нам без конца твердЯт и другие и  он  сам.  ќтот  герой  преследует  молодую
девушку, причем нам всЯчески дают понЯть, что он страстно в нее  влюблен.  ‚
четвертом акте, когда  он  по  ходу  дела  мог  бы  добитьсЯ  своего,  автор
заставлЯет его отступитьсЯ, а нас  подводит  к  выводу,  что  либо  герой  в
конечном счете все же не представлЯет  собою  тип  нравственно  испорченного
человека, а следовательно, не представлЯет никого и  ничего,  либо  что  его
отступление - это реверанс тем  из  нас,  длЯ  кого  невыносима  мысль,  что
героинЯ может потерЯть свою добродетель, а заодно и возможность выйти  замуж
за человека, которого она не любит. Њогут  возразить,  что  в  жизни  мы  не
всегда следуем основным свойствам нашего характера, но, право же,  не  очень
уважительно по отношению к виднейшим нашим драматургам  предполагать,  будто
они не знают, что их долг - ставить  своих  героев  в  такие  положениЯ,  из
которых они могут выйти, только  если  будут  следовать  основным  свойствам
своего характера.
     Љ тому же мы видим, как неловко чувствует себЯ герой на протЯжении всей
пьесы, как добродетельно и нудно он признает свою  испорченность;  но  разве
животному, именуемому человеком, свойственно такое  самоосуждение?  ‚спомним
тех из наших знакомых, которых можно поставить  с  ним  рЯдом,  и  подумаем,
какое впечатление они на нас производЯт. …сли мы  обнаружим  -  а  Я  вполне
допускаю такую возможность, - что все  они  как  будто  действуют  и  думают
согласно каким-то своим собственным идеалам и взглЯдам, словно живут  особой
жизнью с особыми и  в  их  глазах  вполне  оправданными  мотивами  и  линией
поведениЯ, - если мы обнаружим это, тогда мы снова  должны  признать,  сколь
грациозен реверанс нашего драматурга и его персонажа нашему здравому  смыслу
и нашей морали.
     Џерейдем теперь к героине. Ћна тоже задумана всерьез, задумана как тип,
а чтобы решить, в чем состоит ее типичность, вернемсЯ к тем  минутам,  когда
она раскрывает свое сердце.  Ћна  -  кажетсЯ,  так  о  ней  говорили  -  тип
привЯзчивой, слабой, падкой на удовольствиЯ девушки; и нам показывают  ее  в
рЯде  разнообразных  ситуаций  с  единственной  целью  -  продемонстрировать
безобидную неустойчивость этой бедной маленькой щепки в бурных волнах жизни.
Ќаконец мы доходим до так называемой  "кульминационной  сцены"  в  четвертом
акте, и тут вдруг выЯснЯетсЯ, что героинЯ, столкнувшись вплотную с тем,  что
шокирует наш рассудок, проЯвлЯет неизвестно  откуда  взЯвшуюсЯ  твердость  и
сводит на нет то представление о ней, которое она так старалась нам внушить.
Џольщенные и умиленные тем, что она действовала строго согласно рассудку, мы
все же ощущаем известную неловкость, и некоторые из нас, самые  придирчивые,
спрашивают:  "‘тоило  ли  трудитьсЯ  изображать  слабую  героиню,   если   в
единственной сколько-нибудь важной ситуации она оказалась сильной?"  Ђ  если
нам скажут, что ее "сила" в четвертом акте на самом деле слабость,  попросту
малокровность,  -  тогда  к  чему  этот  фальшивый  налет   силы,   к   чему
"вознагражденнаЯ добродетель" в эпилоге?
     Ќет! Љак ни посмотри, герою и героине никогда  не  следует  ступать  на
опасные пути, выходить за пределы того, что диктует им  наш  здравый  смысл:
они должны зорко следить за своим положением в обществе, и с самого рождениЯ
им предназначен высоконравственный конец.
     Ђ это возвращает нас к тому трогательному единодушию, какое  существует
между нашими виднейшими современными драматургами и  нами  самими.  Ќасквозь
пропитанные здравым смыслом, ни мы, ни они не допускаем, чтобы  человеческие
сердца раскрывались; не можем слышать этого "Ћ мистер...", видеть этот вальс
на крыше: нам подавай риторику и самоотречение.
     ‹юди сердца и люди рассудка! Џока  соотношение  между  ними  не  станет
обратным, пока луна  не  засиЯет  среди  днЯ,  до  тех  пор  наши  виднейшие
современные драматурги не поверЯт, что главное в жизни не законный брак и не
положение в обществе, но любовь и смерть; что корень  искусства  -  чувства;
что  неизбежностью  не  стоит  пренебрегать  и  что  единственнаЯ  эпическаЯ
добродетель - это мужество.

1903 г.


Ќ“†ЌЋ “—€’њ‘џ

     Џеревод Њ. ‹орие

                    "Et nous, jongleurs inutiles, frivoles joueurs de luth!"

     ...Ќенужные  жонглеры,  бездумные  музыканты!  Ќеужели  так  должны  мы
говорить о себе, мы, из года  в  год  поставлЯющие  публике  сотни  и  сотни
"замечательных" книг? (‚едь когда мы берем в руки замечательные книги  своих
собратий, оказываетсЯ, что их "просто невозможно читать", а между тем пресса
и издательскаЯ реклама уверЯют нас, что это книги "замечательные"!)
     …сть  сказочка  про  то,  как  в  густом  орешнике  бродили   маленькие
подслеповатые существа и пели,  выпрашиваЯ  орехов.  Ќа  некоторых  из  этих
подслеповатых существ падали орехи тЯжелые, полные, совершенно  несъедобные,
и они их быстро глотали; на других падали орехи легкие, пустые,  потому  что
зерно уже было съедено где-то вверху, и вслед этим  пустым  орехам  слышалсЯ
свист или смех. Ђ еще на других не падало  никаких  орехов,  ни  пустых,  ни
полных. Ќо с орехами или без  орехов,  с  пустыми  орехами  или  с  полными,
подслеповатые существа все бродили по лесу и пели.
     Љак-то раз проходил лесом путник и, остановив одно из этих существ, чей
голос показалсЯ ему особенно противным, спросил:
     - —его ты поешь? Ћт удовольствиЯ или от боли? € что это тебе  дает?  ’ы
поешь длЯ тех, кто там, наверху? €ли длЯ самого себЯ, длЯ своей семьи -  длЯ
кого? ’ы думаешь, что твое пение приЯтно слушать? Ћтвечай!
     ‘ущество почесало себе живот и запело еще громче.
     - Ђ, это у тебЯ такаЯ маниЯ! - сказал путник.  -  †аль  мне  тебЯ,  но,
конечно, ты не виновато.
     Ћн пошел дальше и скоро увидел еще одно существо, которое  пело  что-то
пискливым альтом. Ћно ходило и ходило кругами в рощице  чахлых  деревьев,  и
путник заметил, что оно ни разу не ступило за пределы рощицы.
     - ’ы правда не можешь выражать свои чувства иначе? - спросил путник.
     € в эту минуту на  маленькое  существо  посыпалсЯ  целый  град  жестких
орешков, которые оно тут ж принЯлось поедать  с  великой  жадностью.  Џутник
разгрыз один из орехов: Ядро в нем было крошечное и отдавало гнилью.
     - € почему ты все бродишь под этими деревьЯми? - спросил  он.  -  Ћрехи
здесь невкусные.
     Ќо маленькое существо вместо ответа опЯть забегало кругами.
     - Ќадо полагать, - сказал путник, - что скверные орехи длЯ тебЯ  лучше,
чем ничего. …сли ты выйдешь из этой рощи, то умрешь с голоду?
     Џодслеповатое  существо  отчаЯнно  взвизгнуло.  Џутник  принЯл  это  за
утвердительный ответ и пошел дальше. ‚скоре он увидел  под  большим  деревом
третье маленькое существо - оно пело очень громко, а вокруг  стоЯла  тишина,
нарушаемаЯ только тихими звуками, словно где-то посапывали  крошечные  носы.
Џри его приближении существо умолкло, и тотчас  сверху  посыпались  огромные
орехи. Џутник  попробовал  их  -  они  были  сладковатые  на  вкус  и  очень
маслЯнистые.
     - ‡ачем ты пело так громко? - спросил он. - ’ы ведь  не  можешь  съесть
все эти орехи. Ќет, в самом деле, ты поешь гораздо громче, чем нужно. Ќу же,
отвечай!
     Ќо подслеповатое маленькое существо  опЯть  запело  во  весь  голос,  и
крошечные носы засопели так громко, что путник поспешил  прочь.  ‚  сумерках
этого леса ему  попалось  еще  немало  подслеповатых  маленьких  существ,  и
наконец одно  такое,  что  казалось  совсем  уже  слепым,  но  пело  голосом
негромким, нежным и чистым, в полной тишине. Џутник  сел  на  землю  и  стал
слушать. Ћн слушал долго и не замечал, что сверху не упало ни одного  ореха.
Ќо вдруг послышалсЯ слабый шелест,  и  он  увидел  на  земле  три  небольших
овальных орешка. Ћн разгрыз один из них. Ћрех оказалсЯ на  диво  душистый  и
вкусный. Џутник взглЯнул на  маленькое  существо,  стоЯвшее  с  запрокинутым
кверху лицом, и сказал:
     - ‘кажи мне, маленькое слепое сладкогласное существо, где ты  научилось
петь?
     Њаленькое существо чуть  повернуло  голову,  словно  прислушиваЯсь,  не
упадет ли орех.
     - € правда, - сказал путник, - поешь ты звонко, но неужели это все, что
тебе достаетсЯ в пищу?
     Њаленькое слепое существо улыбнулось...
     ‹ес, в котором бродим  мы,  писатели,  окутан  сумерками,  и  времЯ  от
времени, хотЯ все это уже не раз было сказано, нам стоит напоминать  себе  и
другим, почему там так мало света; почему так много у нас дурной и фальшивой
беллетристики; почему спрос на  нее  так  велик.  †ивЯ  в  мире,  где  спрос
вызывает предложение, мы, писатели, составлЯем исключение из этого  правила.
€бо подумайте, каким образом мы, как общественнаЯ группа, рождаемсЯ на свет.
‚ отличие от людей любой другой профессии от нас не  требуетсЯ  специального
образованиЯ. Њы не кончаем особого учебного заведениЯ, не  сдаем  экзаменов,
не удостаиваемсЯ степени, не получаем диплома. Ќас не заставлЯют изучать то,
что следовало бы изучать, мы  вольны  заполнЯть  свое  сознание  всем,  чего
изучать не следовало бы. Љак грибы, мы вырастаем за одну ночь - перо в руке,
в голове очень мало, а в сердце и вовсе невесть что!
     Њало кто из нас садитсЯ за первую книгу спокойно - что-то в нас требует
выражениЯ и не терпит отсрочки. ќто - начало порочного круга. ‚ первой нашей
книге нередко что-то есть. Њы искренне стараемсЯ  что-то  выразить.  Џравда,
выражать мы ничего не умеем, потому что не учились  этому,  но  то,  что  мы
хотели выразить, пробиваетсЯ на страницах -  как  отзвук  настоЯщего  опыта,
настоЯщей жизни - ровно настолько, чтобы  привлечь  неискушенного  читателЯ,
ровно настолько, чтобы позволить великодушной  прессе  сказать:  "Ћт  автора
можно ждать многого". ’еперь мы отведали крови и вошли во вкус. ’е  из  нас,
что были обременены неинтересной работой, спешат ее бросить, те, у  кого  не
было никаких занЯтий, теперь нашли себе  занЯтие  по  душе;  очень  немногие
сохранЯют и старую работу и новую. Љакую бы из этих  линий  мы  ни  выбрали,
поспешность, с какой мы ее выбираем, нас губит. €бо часто оказываетсЯ, что в
нас ничего и не было, кроме той первой книги, которую мы не умели  написать,
и, выразив в ней то, что  чувствовали,  мы  вынуждены  во  второй,  третьей,
четвертой книге либо перепевать все ту же тему  -  как  подогревают  остатки
вчерашнего обеда, чтобы сегоднЯ подать на завтрак, - либо выжимать из своего
обычно банального воображениЯ жиденькие  фантазии,  в  которых  те,  кто  не
пытаетсЯ думать самостоЯтельно, усматривают  и  вдохновение  и  жизненность.
‹ишь бы выпустить книгу, говорим мы, какой угодно ценой, лишь бы она вышла!
     ’акой безнравственный  образ  действий  принЯт  у  нас  с  незапамЯтных
времен, так что пресса и публика уже привыкли ждать от нас именно  этого.  ‘
незапамЯтных времен мы позволЯем себЯ подгонЯть могучим погонщикам по  имени
•леб и •вала, и качество того и другого нас не заботит. ‚ольно или  невольно
мы  поем  так,  чтобы  заработать  орехов  в  своем  сумеречном   лесу.   Њы
настраиваемсЯ не на ключ "•орошо ли это?", а на другой: "Џрибыльно ли это?",
и орехи сыплютсЯ на нас дождем. ќто так естественно! Њожем ли  мы  поступать
иначе, когда у нас нет ни дисциплины, ни критериев, когда  мы  начинаем  без
той основы, какую дает учение? €зредка среди нас поЯвлЯетсЯ крупный  талант,
изредка поЯвлЯетсЯ человек,  наделенный  исключительным  упорством,  который
учитсЯ сам, наперекор всем силам, работающим на его погибель. Ќо таких,  кто
не печатаетсЯ, пока не научитсЯ писать, и не пишет, пока  не  почувствует  в
себе чего-то, о чем стоило бы писать, так мало, что их можно пересчитать  по
пальцам трех, самое большее четырех рук; по счастью, все мы - или почти  все
- причислЯем себЯ к этой кучке.
     ЏринЯто говорить, что публика получает  то,  чего  хочет.  Ќу  конечно,
публика будет получать то, чего хочет, если ей будут  это  давать.  …сли  бы
сейчас отнЯть у нее то, чего она хочет, публика, широкаЯ  публика,  согласно
вполне понЯтному и естественному закону, принЯла  бы  худшее  из  того,  что
осталось; если бы отнЯть и это, она принЯла бы следующее снизу, и так до тех
пор, пока не стала бы принимать относительно хороший товар. Џублика, широкаЯ
публика, - это безвольный и беспомощный потребитель того, чем ее снабжают, и
так будет всегда. ‘тало быть, публику нельзЯ винить за производство  дурной,
фальшивой беллетристики. ЌельзЯ винить и прессу, потому что  пресса,  как  и
публика, вынуждена брать то, что ей предлагают; критики, как и мы  сами,  по
большей части не имеют специального образованиЯ,  не  проходЯт  проверки  на
годность, не получают удостоверений; они не в состоЯнии нас вести, это мы их
ведем, ибо мы-то можем прожить без  критиков,  а  вот  критики  без  нас  бы
умерли. €так, прессу винить нельзЯ. Ќо нельзЯ винить  и  издателЯ:  издатель
издает то, что ему предлагают. Џравда, если  бы  он  ничего  не  издавал  на
комиссионных началах, это была  бы  с  его  стороны  великаЯ  заслуга  перед
государством, но неразумно было бы ожидать от него этой  заслуги,  поскольку
мы сами предлагаем ему книги и уговариваем его их печатать. ‘тало  быть,  мы
не можем винить и издателЯ.
     ‚инить мы должны тех, кто Явно виноват, то есть  самих  себЯ.  Њы  сами
создаем спрос на дурную  и  фальшивую  литературу.  “  многих  из  нас  есть
постоЯнные доходы, и длЯ таких оправданиЯ нет. “ многих никаких доходов нет;
длЯ таких, раз они уже пустились по литературной дорожке,  оправданиЯ  есть,
часто трагического свойства, но тем больше у них было оснований не пускатьсЯ
в путь, не пройдЯ предварительно курс самообразованиЯ. Љак ни верти  -  вина
лежит на нас. …сли мы не будем сами себЯ отдавать в ученье, пока мы  молоды;
если по-прежнему будем печататьсЯ, прежде чем научимсЯ  писать  без  ошибок;
если не станем подавлЯть свои желаниЯ и будем бегать, не научившись  ходить;
если не усвоим хотЯ бы того, как не нужно писать, - мы так и  будем  бродить
по лесу, распеваЯ свои бессмысленные песни.
     Ќо поскольку длЯ того, чтобы научитьсЯ писать, нет  другого  пути,  как
писать, будем писать и сжигать написанное; тогда мы очень скоро либо  бросим
это занЯтие, либо начнем писать то, что сжигать не понадобитсЯ!
     Ђ сейчас мы пускаемсЯ в сумеречный  лес  литературы  без  компаса,  без
карты, без дороги или хотЯ бы следа - и так и не выходим на простор.
     „а, приходитсЯ сказать словами французского поэта:
     "Et nous, jongleurs inutiles, frivoles joueurs de luth!.."

1906 г.


Ђ‹‹…ѓЋђ€џ Ћ Џ€‘Ђ’…‹…

     Џеревод Њ. ‹орие

     †ил-был однажды принц ”елицитас, и собралсЯ он в  далекое  путешествие.
„ело было осенним вечером, в небе светило лишь несколько  бледных  звезд  да
серп месЯца, узкий, как срезанный ноготь. €  когда  принц  ехал  предместьем
своей столицы, то во мраке улиц ему ничего не было видно, кроме белой  гривы
его Янтарного конЯ. ЏроезжаЯ малознакомым ему  кварталом,  он  с  удивлением
заметил, что конь не  бежит,  как  обычно,  легкой,  уверенной  иноходью,  а
осторожно переступает с ноги на ногу временами же  останавливаетсЯ,  изогнув
шею и навострив уши, словно почуЯв во тьме что-то невидимое  и  страшное;  а
справа и слева всадник слышал смутные шорохи и возню, и холодные сквознЯчки,
словно поднЯтые чьими-то крыльЯми, овевали его щеки.
     Ќаконец принц повернулсЯ в седле, но столь густой мрак окружал его, что
он даже не увидел своей свиты.
     - Љак называетсЯ эта улица? - спросил он.
     - ѓосударь, она называетсЯ ‚ита Џублика {Vita  Publica  -  ЋбщественнаЯ
жизнь (лат.).}.
     - ‡десь очень темно.
     Ќе успел он произнести эти слова, как конь  его  споткнулсЯ,  с  трудом
удержалсЯ на ногах и стал, весь дрожа, - не хотел больше  ни  шагу  ступить,
несмотрЯ на понуканиЯ и шпоры хозЯина.
     - Ќеужели ни у кого на этой улице нет фонарЯ? - спросил принц.
     Џриближенные его тотчас стали громко выкликать кого-нибудь с фонарем. €
случилось, что крики эти разбудили одного старика,  который  спал  в  жалкой
лачуге на охапке соломы. “слышав, что его требует сам  принц  ”елицитас,  он
поспешил со своим фонарем на улицу и остановилсЯ, трепеща от  страха,  возле
принцева конЯ. Ѓыло так темно, что принц его не видел.
     - ‡ажги свой фонарь, старик, - приказал он.
     ‘тарик повиновалсЯ. Ѓледные лучи побежали от фонарЯ во  все  стороны  и
осветили картину прекрасную,  но  и  устрашающую.  ‚ысокие  дома,  ухоженные
дворы, сад, засаженный пальмами; прЯмо перед принцем  -  глубокаЯ  выгребнаЯ
Яма, в которую чуть не соскользнули копыта доброго конЯ; а по  всей  изрытой
колеЯми улице, куда только  достигал  мигающий  свет  фонарЯ,  -  вывернутые
булыжники и гладкие плиты разноцветного мрамора, грЯзные лужи,  свисающие  с
деревьев апельсины и черные силуэты огромных крыс, шнырЯющих от дома к дому.
‘тарик поднЯл фонарь повыше, и в ту же минуту стаи летучих мышей налетели на
него и загасили бы, если бы не тонкие роговые стенки.
     Џринц неподвижно сидел на коне, поглЯдываЯ то на кусок изрытой  колеЯми
дороги, по которой он только что проехал,  то  на  тот  ее  кусок,  что  еще
предстоЯло ему проехать.
     - Ѓез света на этой улице опасно,  -  сказал  он.  -  Љак  тебЯ  зовут,
старик?
     € услышал в ответ:
     - ЊенЯ зовут –етру.
     - –етру! Ћтныне да будет твоей обЯзанностью ходить с фонарем из конца в
конец этой улицы всю ночь и каждую ночь. - Ћн взглЯнул на –етру. - ’ы  понЯл
менЯ, старик?
     ‘тарик отвечал голосом, дребезжащим, как ржаваЯ флейта:
     - Љак же, как же - ходить по улице с фонарем, чтобы людЯм  видно  было,
куда ступить.
     Џринц собрал поводьЯ,  но  старик,  быстро  пригнувшись,  коснулсЯ  его
стремени.
     - € на сколько времени мне такаЯ работа?
     - „о самой смерти!
     –етру поднЯл фонарь, и стало видно, что лицо его, длинное,  худое,  как
клин, обтЯнутый высохшей кожей, все подергиваетсЯ и  подрагивает,  а  жидкие
седые  волосы  шевелЯтсЯ  на  ветру,  поднЯтом   крыльЯми   летучих   мышей,
устремившихсЯ к свету.
     - ’рудненько это будет! - прокрЯхтел он. - € светит-то  мой  фонарь  не
больно Ярко.
     Ќадменно глЯнув на старика, принц ”елицитас наклонилсЯ и дотронулсЯ  до
его лба.
     - „о самой смерти, старик, - повторил он и, повелев своим  приближенным
зажечь факелы от старикова фонарЯ, поехал дальше по извилистой улице.  –окот
конских копыт замер в ночи, и снова стали слышны  крысиные  шорохи  и  шепот
черных крыльев.
     Ћставшись один на темной улице, –етру глубоко вздохнул, потом  поплевал
на руки, туже затЯнул свой старый кушак и, надев фонарь на посох, поднЯл его
до уровнЯ груди и пустилсЯ в путь. ЏродвигалсЯ он медленно, потому что много
раз ему пришлось останавливатьсЯ и снова зажигать фитиль: то фонарь задевали
летучие  мыши,  то  сам  –етру  спотыкалсЯ,  то  его  толкали   какие-нибудь
разбойники или запоздалые гулЯки. Џоловину ночи он шел по этой длинной улице
в одну сторону и половину  ночи  возвращалсЯ  обратно.  Ћранжевый  лебедь  -
рассвет, - медленно проплываЯ по небесной  реке  меж  высоких  крыш-берегов,
изогнув шею, заглЯнул  через  темную  воду-воздух  вниз,  где  старик,  едва
передвигаЯ ноги, все нес перед собою коптЯщий фонарь. Ќе успел старый  –етру
увидеть эту озаренную солнцем птицу, как испустил глубокий вздох облегчениЯ,
сел на землю и тотчас уснул.
     Ћбитатели домов на ‚ита Џублика,  прослышав,  что  старик  каждую  ночь
проходит с фонарем взад и вперед по их улице, или  видЯ,  как  бледные  лучи
скользЯт по пестрому рЯду садовых калиток и выгребных Ям, безглазых лачуг  и
богато изукрашенных фасадов, а не то повисает в воздухе, как  горсть  желтых
нарциссов на черном фоне тайны, говорили между собой:
     - ќто хорошо, что старик здесь проходит: нам лучше будет видно, куда мы
идем; а  если  городские  власти  затеют  какие-нибудь  работы,  захотЯт,  к
примеру, починить мостовые, его фонарь очень пригодитсЯ. - € они кричали ему
из окон и дверей:
     - ќй, старый –етру! ‚ порЯдке ли наш дом и улица перед домом?
     Ќо старик только поднимал повыше свой фонарь, и в кругу бледного  света
им открывалась та или другаЯ картина улицы. € молчание это смущало  их,  ибо
все они ожидали, что он ответит:
     - „а, да! ‚аш дом в порЯдке, почтенные господа, и улица перед ним тоже!
     € постепенно они начали сердитьсЯ на старика, который  только  и  умел,
что поднимать свой фонарь. €м перестало нравитьсЯ, что он проходит  мимо  их
дверей с бледным своим фонарем, при свете которого они,  хочешь  не  хочешь,
видели не только богато  изукрашенные  фасады  и  резные  решетки  дворов  и
прекрасных парков, но также и предметы, неприЯтные длЯ  глаз.  €  они  стали
роптать: "Љакой толк от этого старика с дурацким его фонарем?  ‚се,  что  мы
хотим видеть, мы видим и без него; да что там, нам отлично жилось, пока  его
тут не было".
     € теперь, когда он проходил, богачи, сидЯ за  ужином,  швырЯли  в  него
апельсиновые корки и выливали ему на голову остатки вина; а беднЯки в  своих
лачугах ворочались во сне, когда лучи его фонарЯ будили их, и клЯли  его  за
то, что он нарушает их покой. ѓулЯки и разбойники тоже не жаловали старика -
они привЯзывали его  к  стене,  и  там  он  бывал  вынужден  стоЯть,  покуда
какой-нибудь добрый прохожий не освободит его. €  летучие  мыши  по-прежнему
затемнЯли свет его фонарЯ своими крыльЯми и пытались погасить его  пламЯ.  €
старик думал: "„о чего же труднаЯ эта работа - никому не  угодишь!"  Ќо  раз
таково было повеление принца ”елицитаса, он продолжал каждую ночь  проходить
с фонарем всю улицу из конца в конец, а каждое  утро,  завидев  над  головой
оранжевого лебедЯ, тотчас засыпал. Ќо  спать  ему  приходилось  недолго:  по
многу часов каждый день нужно было  собирать  тростник  и  топить  сало  длЯ
фонарЯ. € худое его лицо все больше уподоблЯлось клину, обтЯнутому  высохшей
кожей.
     € однажды случилось, что городские власти, к которым не раз  обращались
с жалобами на то, что людей на ‚ита  Џублика  кусают  крысы,  засомневались,
обЯзаны ли они  истребить  этих  свирепых  животных;  учинили  следствие  и,
призвав укушенных людей, спросили их, как они узнали в темноте,  что  кусали
их именно крысы. ‘перва все отвечали, что знают  это  только  понаслышке,  а
поскольку  это  нельзЯ  было  считать  показаниЯми,  городские  власти   уже
надеЯлись, что им не нужно будет братьсЯ за это скучное дело. Ќо вот  ЯвилсЯ
один человек и заЯвил, что сам видел крысу, укусившую его, видел  при  свете
фонарЯ, который держал  какой-то  старик.  “слышав  такие  слова,  городские
власти осердились, ибо понЯли, что если это окажетсЯ правдой, не миновать им
тЯжелой работы, а потому сказали:
     - Џриведите этого старика!
     „рожащего –етру привели пред их очи.
     - —то это мы слышим, старик, насчет твоего фонарЯ  и  крысы?  €  прежде
всего, что ты делал на ‚ита Џублика в такой поздний час?
     –етру отвечал:
     - „а просто проходил там с фонарем.
     - Ђ сам ты крысу видел?
     –етру покачал головой.
     - Њожет, ее мой фонарь видел, - прошамкал он.
     - Ђх ты, старый сыч! - крикнул капитан городской стражи.  -  ’ы  думай,
что говоришь. …сли  ты  видел  крысу,  так  почему  же  ты  не  помог  этому
несчастному, которого она укусила, -  не  помог  ему  сперва  увернутьсЯ  от
грызуна, а затем убить его и тем избавить город от смертельной опасности?
     –етру посмотрел на него и помолчал; потом произнес медленно:
     - џ просто проходил с фонарем.
     - ќто ты нам уже сказал, - рассердилсЯ капитан стражи. - ќто не ответ.
     „убленые щеки –етру побагровели: так ему хотелось говорить  и  так  это
было трудно. Ђ стража смеЯлась и глумилась над ним: "‚от так свидетель!"
     Ќо вдруг –етру заговорил:
     - Ќа что это мне нужно - крыс убивать? “бивать крыс - это не мое дело.
     Љапитан стражи погладил бороду и, с  презрением  взглЯнув  на  старика,
сказал:
     - ‘даетсЯ мне, братьЯ, что это старый бездельник и лодырь и  никому  от
него  нет  пользы.  Џожалуй,  следовало  бы   привлечь   его   к   суду   за
бродЯжничество. Ќо сейчас нам не до того. Џо  чистой  случайности  -  нельзЯ
сказать, чтобы счастливой, - этот старик проходил там  с  фонарем,  и  можно
считать  установленным,  что  горожан  кусали  крысы.  Џосему,  как  это  ни
печально, наш долг - предпринЯть действиЯ против этих  Ядовитых  и  свирепых
грызунов.
     € под тЯжкие вздохи всех городских властей так и решено было поступить.
     –етру рад был незаметно унести ноги  из  суда;  он  сел  на  землю  под
финиковой пальмой за городской стеной и подумал:
     "Ћни грубо обошлись со мной! Ђ что Я сделал плохого?"
     € он долго  просидел  там,  а  над  ним  свешивались  гроздьЯ  фиников,
золотых, как солнечный свет. Ќаконец, когда благоухание  цветов,  вырвавшись
на свободу с приближением вечера, напомнило ему, что скоро ночь опуститсЯ на
равнину, как стаЯ темных птиц, он, крЯхтЯ, поднЯлсЯ на  ноги  и  как  всегда
поплелсЯ на ‚ита Џублика.
     …два он ступил на эту темную улицу, держа фонарь на уровне  груди,  как
до его длинных, тонких ушей  донессЯ  громкий  всплеск  и  крики  о  помощи.
‚спомнив, как выговаривал ему капитан городской  стражи,  он  остановилсЯ  и
вглЯделсЯ в темноту, но так близко был свет фонарЯ, что он ничего не увидел.
Ћн слышал и новый всплеск, и будто кто-то пыхтел и отдувалсЯ, но  так  и  не
разобрал, откуда идут эти звуки, и в растерЯнности продолжал свой  путь.  Ќо
за следующим поворотом черной, извилистой улицы он снова  услышал  отчаЯнные
жалобные крики и снова остановилсЯ, ослепленный  своим  же  фонарем.  ѓде-то
совсем близко избивали  человека  -  из  фиолетовой  тьмы  в  сиЯние  фонарЯ
попадали смутные, быстро движущиесЯ тени. Љрики усиливались, замирали, опЯть
звучали громче, а ошеломленный –етру все шел и шел своей дорогой. Ќо  уже  в
самом конце улицы он снова остановилсЯ: до него  долетали  долгие,  глубокие
вздохи, точно какой-то толстЯк мучилсЯ от душевной тоски.
     "Ђх, чтоб тебе, - подумал старик, - уж на этот раз  Я  узнаю,  что  там
такое!" € он стал поворачиватьсЯ на месте, то поднимаЯ, то  опускаЯ  фонарь,
направлЯЯ его свет то вправо, то влево. "—то-то здесь нынче дело нечисто,  -
бормотал он себе под нос, - больно уж  громко  пыхтит".  Ќо  сколько  он  ни
вглЯдывалсЯ, хоть убей,  ничего  не  мог  разглЯдеть,  только  чем  выше  он
поднимал фонарь, тем печальнее становились жирные, но горестные  вздохи.  €,
отчаЯвшись, он наконец побрел дальше.
     Ќаутро, когда он еще спал на своей соломе, к нему ЯвилсЯ один из солдат
городской стражи.
     - ‘тарик, тебЯ требуют в суд. ‚ставай, да захвати свой фонарь.
     –етру с трудом поднЯлсЯ.
     - ‡ачем Я им еще понадобилсЯ, сударь?
     - •отЯт положить конец твоим проделкам.
     –етру поежилсЯ от страха и промолчал.
     ‚ойдЯ в здание суда, он сразу понЯл,  что  затеваетсЯ  серьезное  дело:
судьи сидели в мантиЯх, и высокаЯ зала с резными панелЯми была битком набита
адвокатами, знатными горожанами и простым народом.
     –етру увидел, что все глаза устремлены на него. Ћт этого  он  испугалсЯ
еще больше и не мог оторвать взглЯда от трех судей в изумрудных мантиЯх.
     - ‚от и подсудимый, - сказал старший судьЯ. - ‡аслушаем обвинение.
     ™уплый адвокатик в сюртуке табачного цвета  поднЯлсЯ  с  места  и  стал
читать:
     - Џоскольку августа семнадцатого днЯ,  года  со  смерти  Њессии  тысЯча
пЯтисотого, некаЯ ‘елестина, девица,  проживающаЯ  в  сем  городе,  упала  в
выгребную Яму на ‚ита Џублика, и в то времЯ как она спокойно  утопала,  была
замечена гражданином Џардониксом при свете фонарЯ,  который  держал  в  руке
старик –етру; и поскольку вышеназванный Џардоникс прыгнул в Яму и спас ее, с
большой опасностью длЯ жизни и загубив свою  одежду,  и  в  настоЯщее  времЯ
лежит больной  лихорадкой;  и  поскольку  старый  –етру  был  причиной  этих
несчастий с гражданином Џардониксом, ибо это  его  фонарь  позволил  увидеть
тонущую девицу, вышеназванный –етру  сим  обвинЯетсЯ  в  бродЯжничестве  без
определенных занЯтий.
     € поскольку в ту же ночь стражник ”илипс, заметив  при  свете  того  же
фонарЯ трех рослых разбойников, пробовал их задержать, а  злодеи  напали  на
него и чуть не убили, названный –етру сим  обвинЯетсЯ  в  соучастии  в  этом
нападении, ибо он, во-первых, показал преступников  стражнику,  а  стражника
преступникам в свете своего фонарЯ, а, во-вторых, показав их, осталсЯ стоЯть
в стороне и не оказал помощи блюстителю закона.
     € поскольку в ту же ночь богатый горожанин  Џранцо,  приготовив  званый
обед, стоЯл в дверЯх, поджидаЯ гостей, и при  свете  фонарЯ  того  же  –етру
увидел, как нищенка с детьми роетсЯ в мусорной куче, ища  пропитаниЯ,  и  от
сего лишилсЯ аппетита; и поскольку он,  Џранцо,  подал  жалобу  на  то,  что
женщинам и детЯм по закону разрешаетсЯ  голодать,  –етру  сим  обвинЯетсЯ  в
крамоле и анархии, ибо он умышленно нарушает покой добрых граждан, показываЯ
им без всЯкого с их стороны потворства  неприЯтные  зрелища,  а  к  тому  же
подвергает опасности законы, вызываЯ в людЯх желание их изменЯть.
     ‚от в чем он обвинЯетсЯ, уважаемые судьи.
     € с этими словами адвокатик опустилсЯ на свое место.
     ’огда старший судьЯ сказал:
     - –етру, ты слышал? —то ты можешь ответить?
     Ќо –етру только стучал зубами от страха.
     - ’ебе нечего сказать в свою  защиту?  -  спросил  судьЯ.  -  ЋбвинениЯ
серьезные.
     ’огда –етру заговорил.
     - Џростите, ваша честь, - сказал он, - разве Я волен в том,  что  видит
мой фонарь?
     €, произнесЯ эти слова, он на все дальнейшие вопросы молчал так упорно,
точно это был не человек, а одно туловище без головы.
     ‘удьи посовещались между собой, и старший из них обратилсЯ к –етру:
     - …сли тебе нечего сказать в свою защиту, старик, и никто  не  замолвит
за тебЯ слова, тогда нам остаетсЯ лишь вынести приговор.
     Ќо тут поднЯлсЯ с места совсем еще молодой адвокат.
     - „остопочтенные судьи! - сказал он голосом нежным и звонким, как трели
малиновки. - Ѓесполезно ждать ответа от этого старика, ибо Ясно, что сам  он
ничто, а замешан в деле только его фонарь. Ќо подумайте, почтеннейшие судьи,
можно ли требовать от  фонарЯ,  чтобы  он  занималсЯ  ремеслом,  или  избрал
профессию, или вообще делал что-либо, кроме как светить по ночам на  улицах,
что, если хотите,  можно  назвать  бродЯжничеством?  €  далее,  господа,  по
второму  пункту  обвинениЯ:  можно  ли  требовать,  чтобы  фонарь  прыгал  в
выгребные Ямы, спасаЯ девиц? €ли чтобы фонарь избивал разбойников?  €ли  как
бы то ни было становилсЯ на сторону закона  или  тех,  кто  нарушает  закон?
„умаю, господа, что требовать этого нельзЯ. Ђ что до третьего обвинениЯ -  в
подстрекательстве к анархии, - разрешите  мне  объЯснить  вам,  в  чем  сила
пламени этого фонарЯ. ‘остоит оно, достопочтенные судьи, из фитилЯ и  масла,
да еще из дивного тайного тепла, о рождении коего все  мои  слова  бессильны
вам рассказать. € когда это бледное пламЯ горит,  мигаЯ  от  каждого  порыва
ветра, человек обретает зрение. ќтого старика обвинЯют в том, что он  и  его
фонарь, показываЯ не только хорошее, но и дурное, не приносЯт миру  радости;
но Я спрашиваю, господа, есть ли что в  мире  дороже,  чем  эта  способность
видеть равно красоту и безобразие? Ќужно ли мне говорить вам о том, как  это
пламЯ вытЯгивает свои щупальца  и  грациозно  плЯшет  и  мерцает  во  мраке,
вызываЯ образы из небытиЯ? „елает  оно  это  доброжелательно,  а  отнюдь  не
злонамеренно; ведь если  человек  встретит  на  дороге  двух  ослов,  одного
упитанного, а другого тощего, несправедливо будет обвинить его в злом умысле
за то, что не оба осла упитанные. ‚ этом, почтеннейшие судьи,  суть  дела  в
части, касающейсЯ богатого горожанина Џранцо, у которого то, что  он  увидел
при свете фонарЯ, вызвало беспокойство в желудке, ибо фонарь только  показал
то, что есть, и хорошее и дурное, не больше и не меньше.  €  хотЯ  Џранцо  в
самом деле расстроен, но расстроен он не потому, что фонарь по  злобе  своей
показал искаженные картины, а просто потому, что при свете его Џранцо увидел
в правильном соотношении то,  чего  не  видел  раньше.  €  конечно  же,  вы,
почтеннейшие судьи, будучи людьми справедливыми, не захотели бы, чтобы  этот
фонарь отвратил свои лучи от того, что бедно и уродливо,  лишь  потому,  что
есть и много предметов прекрасных, кои он тоже может осветить. „а и  как  бы
он, будучи фонарем, мог это сделать, даже если бы и захотел? € Я  прошу  вас
заметить, почтеннейшие  судьи,  что,  беспристрастно  показываЯ  соотношение
между одним и другим, этот фонарь как бы вечно  затуманивает  и  опечаливает
прекрасное, потому что в человеческой душе  глубоко  заложено  стремление  к
справедливости и гармонии. Џоэтому, каким  бы  жестоким  и  пристрастным  ни
казалсЯ этот фонарь тем, кто, будучи сам чужд  его  стремлению,  желает  всю
жизнь видеть лишь то,  что  приЯтно,  чтобы,  подобно  Џранцо,  не  лишитьсЯ
аппетита, - несовместимо со справедливостью было бы помешать  этому  фонарю,
даже если бы это и было  возможно,  невольно  омрачать  праздничную  сторону
жизни. „умаю, почтенные господа, что скорее достоин осуждениЯ  привередливый
желудок Џранцо. ‘тарик сказал, что не волен в том, что видит его фонарь. ќто
правильно, но если вы, почтеннейшие судьи, сочтете, что этот уравновешенный,
равнодушный фонарь все же заслуживает порицаниЯ за то,  что  одновременно  и
рЯдом показывает череп и прекрасное лицо, лопух и  лилию,  бабочку  и  жабу,
тогда, достопочтенные судьи, накажите его, но не наказывайте этого  старика,
ибо сам он лишь клочок дыма - пух от одуванчика - ничто!
     € молодой адвокат умолк.
     ЋпЯть трое судей посовещались между  собой;  они  совещались  долго,  а
потом старший из них произнес:
     - ’о, что сказал этот молодой адвокат, представлЯетсЯ нам  правдой.  Њы
не можем наказать фонарь. Ћтпустите старика! Ћн свободен.
     € –етру вышел на солнце...
     € случилось так, что принц ”елицитас, возвращаЯсь из путешествиЯ, опЯть
проезжал по ‚ита Џублика на своем Янтарном коне.
     Ќочь была темнаЯ, как вороново крыло, но далеко впереди, в конце улицы,
горел огонек, точно краснаЯ звездочка, сбежавшаЯ  с  неба.  Џодъехав  ближе,
принц увидел, что это фонарь, а рЯдом с фонарем спит какой-то старик.
     - —то же это, друг? - сказал принц. - Џочему ты не ходишь  по  улице  с
фонарем, как Я повелел тебе?
     Ќо –етру не ответил и не пошевелилсЯ.
     - Џоднимите его! - сказал принц.
     ‘луги поднЯли голову старика и поднесли фонарь к его  закрытым  глазам.
’аким худым было это темное лицо, что лучи фонарЯ не задерживались  на  нем,
но, соскользнув в обе стороны, уходили во мрак. ѓлаза его не открывались. Ћн
был мертв.
     € принц, коснувшись его, сказал:
     - Џрощай, старик! Ђ фонарь все горит. Џодите приведите мне  другого,  и
пусть ходит с ним всю ночь и каждую ночь!..

1909 г.


Ќ…‘ЉЋ‹њЉЋ ’ђћ€‡ЊЋ‚ ЏЋ ЏЋ‚Ћ„“ „ђЂЊЂ’“ђѓ€€

     Џеревод Њ. ‹орие

     „раматическое  произведение  нужно  строить  так,   чтобы   смысл   его
возвышалсЯ  над  ним  наподобие  шпилЯ.  ‚о  всЯком  отборе  и  расположении
жизненного материала заключено нравоучение, и дело драматурга так отобрать и
расположить свой материал, чтобы это нравоучение было на Ярком свету.  ’акое
нравоучение излучают "‹ир", "ѓамлет", "Њакбет". Ќо не таковы  нравоучениЯ  в
большей части современных пьес. ‚ рЯдовой пьесе в наше времЯ (как, вероЯтно,
и во все времена) нравоучение - это победа (причем победа любой ценой) того,
что сегоднЯ считаетсЯ добром, над тем, что сегоднЯ считаетсЯ злом.
     ЏорочнаЯ привычка выводить эти фальшивые нравоучениЯ насквозь пропитала
современную драматургию; снизила ее мастерство, гуманность и значительность;
заразила драматургов, актеров, публику, критиков; непомерное количество пьес
превратила из картин в карикатуры. „раматургиЯ, живущаЯ под сенью  фальшивых
нравоучений, разучиваетсЯ быть  свободной  и  прекрасной,  разучиваетсЯ  так
основательно, что даже начинает этим гордитьсЯ.
     …сли говорить о нравоучении,  то  перед  каждым  серьезным  драматургом
открыты три пути. Џервый из них такой: недвусмысленно предлагать публике то,
чего ей хочетсЯ, - те взглЯды и  тот  жизненный  кодекс,  которым  она  сама
руководствуетсЯ и в который верит.  ќтот  путь  самый  обычный,  успешный  и
популЯрный. Ћн обеспечивает драматургу прочный и ненавЯзчивый авторитет.
     ‚торой путь такой: недвусмысленно предлагать публике те взглЯды  и  тот
жизненный кодекс,  которым  руководствуетсЯ  сам  драматург,  те  теории,  в
которые он сам верит, причем если все это - прЯмаЯ  противоположность  тому,
чего хочетсЯ публике, преподносить их так,  чтобы  она  проглотила  их,  как
горький порошок в ложке вареньЯ.
     Ђ есть и третий путь: предлагать публике не готовый кодекс, но  ЯвлениЯ
жизни  и  характеры,  отобранные  и  сгруппированные  (но   не   искаженные)
драматургом в соответствии с его взглЯдами, показывать их без страха  и  без
предвзЯтости,  предоставлЯЯ  публике  самой  выводить  какое  ни   на   есть
нравоучение, подсказанное природой.  ќтот  третий  метод  требует  известной
объективности; он требует сочувствиЯ, любви и любопытства к людЯм  ради  них
самих; он требует способности  заглЯдывать  в  будущее,  а  также  терпеливо
трудитьсЯ, не ожидаЯ непосредственных практических результатов.
     Ћ експире кто-то сказал, что он никогда  никому  не  принес  пользы  и
никогда не принесет. Љ сожалению, этого нельзЯ сказать о большей части наших
современных драматургов в  том  смысле,  в  каком  здесь  употреблено  слово
"польза". ‚ самом деле, польза, какую експир принес человечеству, не  столь
непосредственна, можно, пожалуй, назвать ее вечной; она сродни  той  пользе,
какую приносит человеку созерцание морЯ и неба. €  объЯснЯетсЯ  это  отчасти
тем, что експир, во всЯком случае, в лучших своих пьесах, был  свободен  от
привычки выводить фальшивые нравоучениЯ. Љогда драматург преподносит публике
жизненные факты, искаженные нравоучениЯми, каких публика от него ожидает, он
поступает так длЯ того, чтобы, укрепив публику в ее предрассудках,  принести
ей, как он думает, непосредственную пользу; а  когда  драматург  преподносит
жизненные факты, искаженные его собственной передовой этикой,  он  поступает
так потому, что  воображает,  будто  принесет  публике  пользу,  заменив  ее
устарелую этику  своей  собственной.  ‚  обоих  случаЯх  драматург  надеетсЯ
оказать публике услугу непосредственную и практическую.
     Ќо времена менЯютсЯ, менЯютсЯ и этические нормы;  а  люди  остаютсЯ,  и
добросовестно изобразить людей и то, что с ними происходит, так,  чтобы  они
сами выводили длЯ нас нравоучениЯ, вытекающие из их естественных  поступков,
- этим тоже, надо  полагать,  можно  принести  пользу  обществу.  ‚о  всЯком
случае, это труднее, чем изображать  людей  и  событиЯ  такими,  какими  они
должны или не должны быть. Ћднако это не значит, что  сам  драматург  с  его
мировоззрением должен остатьсЯ вне пьесы, да это и невозможно.  Љак  человек
живет и думает, так он и пишет. Ќо верно и то, что хорошаЯ драматургиЯ,  как
и всЯкое другое  искусство,  требует  страстной  приверженности  дисциплине,
предельного самоуважениЯ,  стремлениЯ  к  максимальной  верности  и  красоте
изображениЯ и еще способности смотреть в глаза правде. ’олько  эти  качества
обеспечат драме объективность,  создадут  впечатление,  что  иначе  быть  не
может.
     ’ех немногих драматургов, которые работают именно так, нередко  именуют
"пессимистами". ‘лово это применЯлось, между прочим, к  …врипиду,  експиру,
€бсену; его будут применЯть еще ко многим. Ћднако нет ничего более  зыбкого,
чем употребление слов "пессимист" и "оптимист", ибо выходит, что оптимист  -
это тот, кто не приемлет жизнь такой, какаЯ она есть, и вынужден  изображать
ее такой, какой она должна бы  быть;  а  пессимист  -  тот,  кто  не  только
приемлет жизнь такой, какаЯ она есть, но и любит ее  достаточно  сильно  длЯ
того, чтобы правдиво изображать ее. Љонечно же,  по-настоЯщему  любит  людей
тот, кто приемлет их во всех видах, - не только добродетели их, но и пороки,
не только победы, но и поражениЯ; и видит по-настоЯщему тот,  кто  видит  не
только радость, но и горе, а пишет по-настоЯщему о человеческой  жизни  тот,
кто ни на что не закрывает глаза. € возможно, кстати сказать,  что  он-то  и
приносит людЯм настоЯщую пользу.
     ‚ человеческом обществе есть только две беспристрастные фигуры - ученый
и художник, и к беспристрастию должен стремитьсЯ драматург,  если  он  хочет
писать не только длЯ сегоднЯшнего днЯ, но и длЯ будущего.
     Ќо раз в большинстве своем драматурги не  таковы,  а  излечить  их  нет
возможности, больше смысла,  пожалуй,  рассмотреть,  в  чем  сказываютсЯ  их
достоинства и недостатки.
     ‘южет! •ороший сюжет - это  крепкое  здание,  медленно  вырастающее  из
воздействиЯ обстоЯтельств на характеры, а характеров - на обстоЯтельства,  в
окружающей атмосфере идеи. ‹учший сюжет - это человек; может быть, не всегда
понЯтно, почему это так, ибо не всегда удаетсЯ полностью понЯть идею, внутри
которой он родилсЯ; но все же Ясно, что  он  хороший  сюжет.  Ћн  органичен.
’акой же должна быть  хорошаЯ  пьеса.  •орошие  сюжеты  не  создаютсЯ  одним
рассудком:  они  возникают  от  первородного  греха,   четкого   замысла   и
инстинктивного умениЯ отбирать то, что способствует его выЯвлению. ‘  другой
стороны, плохой сюжет - это просто рЯд кольев, на каждый из которых посажено
по персонажу - персонажам этим хотелось жить, но  они  безвременно  погибли;
они бодро пустились в путь, но наткнулись на заранее вбитые кольЯ и один  за
другим испустили дух, а призраки их продолжают шагать по пьесе, что-то  пища
и тараторЯ. ‚ытесаны ли кольЯ из  фактов  или  из  идей  -  это  зависит  от
характера автора, который  их  вбивал,  но  воздействие  их  на  злосчастных
персонажей от того не менЯетсЯ: созданные с тем, чтобы быть  посаженными  на
кол, они сей страшной смертью и  погибают.  Љогда  от  драматурга,  как  это
нередко случаетсЯ, требуют хорошего сюжета, это обычно  означает:  "Џусть  в
пьесе будет побольше событий, все равно каких, чтобы мне не было скучно и не
нужно было принимать героев всерьез. ‡аставьте своих персонажей действовать,
невзираЯ на времЯ, последовательность, атмосферу и правдоподобие!"
     Ќо подлинное драматическое действие - это поступки персонажей, как бы и
неожиданные,  на самом же деле вытекающие из предыдущих их поступков. ЌельзЯ
давать  публике  догадыватьсЯ  о  том,  что будет дальше; но следует дать ей
почувствовать, что поступки персонажей соответствуют их характеру и вытекают
из  предшествующих, уже известных зрителю поступков, а также из характеров и
уже  известных  поступков  других  персонажей  пьесы. ЏристегиваЯ характер к
сюжету,  вместо  того  чтобы  пристегивать  сюжет  к  характерам,  драматург
совершает тЯгчайший грех.
     „иалог! •ороший диалог - это опЯть-таки характер. € написан  он  должен
быть так, чтобы зрителю все  времЯ  было  интересно.  •ороший  диалог  редко
встречаетсЯ в пьесах по той простой причине, что писать  его  очень  трудно:
драматург не только должен знать,  что  именно  интересно  зрителю,  он  еще
должен так безошибочно  чувствовать  характер,  чтобы  страдать,  когда  его
детища говорЯт не то, что им  положено,  негодовать,  когда  они  произносЯт
слова ради слов, морщитьсЯ, когда они позволЯют себе "эффектные" реплики.
     Џисать хороший драматический диалог  -  это  суровое  искусство,  здесь
автор не дает  себе  ни  малейшей  поблажки,  он  стонет  от  каждой  фразы,
необходимой только длЯ поворота действиЯ, изымает  все  шутки  и  парадоксы,
несовместимые с характером персонажа, полагаЯсь на  то,  что  юмор  и  пафос
придут в пьесу от смеха и слез самой жизни. •ороший диалог с начала до конца
- ручнаЯ работа, как хорошее кружево: он прозрачный, тонкий, и каждаЯ  нитка
в нем содействует гармоничности и силе рисунка,  которому  все  должно  быть
подчинено.
     Ќо хороший диалог - это еще и внутреннее действие.  ЋтрываЯ  диалог  от
внутреннего действиЯ, то есть от развитиЯ событий, или уводЯ его  в  сторону
событий, не имеющих значениЯ длЯ обрисовки характера,  драматург  сводит  на
нет всю свою работу: он может написать приЯтный разговор, но  это  не  будет
значить, что он написал пьесу.  Ђ  насилуЯ  характеры  в  угоду  сюжету  или
нравоучению, он поступаетсЯ самым главным - верностью  жизни,  котораЯ  одна
только и придает пьесе высокое качество ручной работы.
     Џо существу, свобода драматурга ограничена замыслом. Ћн  волен  выбрать
любой  характер   или   группу   характеров,   волен,   не   насилуЯ   своей
индивидуальности, увидеть их с любой точки зрениЯ, объединить  любой  идеей.
Ќо после того, как  характеры  выбраны,  увидены  и  объединены,  он  обЯзан
обращатьсЯ с ними по-джентльменски, проЯвлЯть самое  нежное  внимание  к  их
сущности. ‡аботьтесь о характерах, а действие и диалог приложатсЯ! Џодлинный
драматург свободно и неограниченно проЯвлЯет свою индивидуальность  в  самом
выборе темы, крупной или мелкой; но  когда  тема  и  характеры  выбраны,  он
становитсЯ справедливым, мЯгким, сдержанным, он не утолЯет свою жажду похвал
за счет своих детищ и не  использует  их  как  марионетки  длЯ  того,  чтобы
посмеЯтьсЯ над публикой. Џоскольку он  сам  -  природа,  породившаЯ  их,  он
направлЯет их по пути, сужденному им при зачатии. ‹ишь тогда они имеют  шанс
победить времЯ, которое только того и ждет, как бы уничтожить все фальшивое,
злободневное, модное - словом, все, что не зиждетсЯ на неизменных  свойствах
человеческой природы. €деальный  драматург  окружает  персонажей  и  событиЯ
кольцом основной идеи, которую он стремитсЯ выразить;  а  загнав  их  в  это
кольцо, он предоставлЯет им жить самостоЯтельной жизнью.
     ‘южет, действие, характеры, диалог!  Ќо  есть  и  еще  один  повод  длЯ
трюизма. Ђромат! ‘войство неосЯзаемое, еще менее уловимое, чем запах цветка,
совсем  особенное  и  до  крайности  необходимое  во   всЯком   произведении
искусства! ќто то легкое, прЯное  дуновение,  которое  исходит  от  пьесы  и
составлЯет ее сущность так же, как кофеин составлЯет сущность кофе.  ‘ловом,
это душа драматурга, присутствующаЯ в пьесе в  летучем  состоЯнии,  так  что
никто  не  может  точно  сказать,  что  она  вот  тут-то  или  там-то.   ќто
отличительное свойство пьесы, накладывающее на нее печать неповторимости,  -
единственное, над чем драматург не может работать, ибо оно за пределами  его
сознаниЯ. “ человека может быть много разных  настроений,  но  душа  у  него
одна, и эту свою душу он неуловимо, бессознательно вкладывает  во  все  свое
творчество. Ћна проЯвлЯетсЯ сильнее или слабее, в зависимости от подъема или
спада его душевных сил, но изменитьсЯ она не  может,  как  не  может  каштан
превратитьсЯ в дуб.
     Ђ пьесы и в самом деле очень похожи  на  деревьЯ  -  они  начинаютсЯ  с
тоненького  ростка,  неизбежно  принимают  ту  или  иную   форму,   согласно
заключенным в них самих законам, набирают соки из земли и воздуха, в  борьбе
с силами природы, их окружающей.  Џостепенно  достигают  своего  предельного
роста и стоЯт, открытые всем ветрам, либо скрюченные и чахлые, либо радующие
глаз своей стройностью. € каждый драматург производит на свет деревьЯ особой
породы: он душа своей свЯщенной рощи, куда  нет  доступа  ни  одному  чужому
дереву.
     € еще один трюизм. ‘ейчас  модно  противопоставлЯть  одну  форму  драмы
другой: превозносить драму реалистическую в ущерб эпической, эпическую - длЯ
умалениЯ фантастической, фантастическую - длЯ  изничтожениЯ  реалистической.
’олку от этого мало. ‘мысл, красоту, правду и иронию жизни можно раскрыть во
всех этих формах. Љаким бы методом ни действовать, видение жизни и  человека
может быть одинаково острым и верным, и  пьеса  может  получитьсЯ  одинаково
правдивой и вдохновлЯющей, давать людЯм радость  и  будить  их  мысль:  весь
вопрос в том, достаточно  ли  хорошо  она  сделана,  добралсЯ  ли  автор  до
сердцевины орешка. Ќеважно, где выросла фиалка - в ђоссии,  в  Џарме  или  в
Ђнглии. ‚ Џестуме, возле греческих храмов, цветут фиалки небывало красные  и
душистые, словно там,  где  они  выросли,  некогда  прошла  легкой  поступью
ЯзыческаЯ богинЯ; но у проселочной дороги в „евоншире под апрельским солнцем
мелкие, без запаха фиалки точно  так  же  впивают  весну.  ’о  же  и  драма:
неважно, какова ее форма, нужно только, чтобы она  была  "настоЯщаЯ",  чтобы
она сумела уловить драгоценную влагу, правду и радость,  и  заключить  их  в
чашу, к которой мы можем припасть и пить еще и еще.
     Ћднако да будет мне позволено,  исходЯ  из  этого  последнего  трюизма,
поразмышлЯть  о  том,  в  какие  формы   вероЯтнее   всего   выльетсЯ   наша
возрождающаЯсЯ драматургиЯ. €бо драматургиЯ наша возрождаетсЯ,  и  ничто  не
остановит ее роста. ‚озрождаетсЯ она не потому, что пьесы пишет тот или иной
человек,  но  потому,  что  она  прониклась  новым  духом.  Ћтчасти   здесь,
несомненно, сказалось не сразу  проЯвившеесЯ  влиЯние  драматургии  русской,
французской и скандинавской, но главное - та новаЯ гуманнаЯ  струЯ,  котораЯ
пробиваетсЯ в сознании нашей эпохи.
     ’ак по каким же основным руслам потечет в ближайшие годы возрождающаЯсЯ
английскаЯ драматургиЯ? „умаетсЯ, что их будет два, и далеко друг  от  друга
отстоЯщих.
     Ћдно - это широкаЯ, прЯмаЯ река реализма, по  которой  поплывет  драма,
четко оформленнаЯ,  вдохновленнаЯ  высокими  замыслами,  но  вернаЯ  кишащей
вокруг нас многообразной жизни, та драма, которую кое-кто  склонен  называть
фотографической, забываЯ под влиЯнием кажущейсЯ ее простоты старую поговорку
"Ars est celare allera" {€скусство в том,  чтобы  искусства  не  было  видно
(лат.).} и упускаЯ из виду, что жизненность и интерес реалистической драмы -
так же как и самой романтической или возвышенно-поэтической пьесы -  зависит
от силы воображениЯ, четкой композиции, отбора нужного и устранениЯ  лишнего
- этих главных законов мастерства. ђеалистическую технику нужно еще  изучать
и изучать. –ель драматурга, выбирающего ее, Явно в  том,  чтобы  создать  на
сцене иллюзию реальной  жизни,  заставить  зрителЯ  вместе  с  ним  пережить
какой-то его опыт; заставить его  думать,  говорить  и  двигатьсЯ  вместе  с
людьми, которые думают, говорЯт и двигаютсЯ перед ним  на  подмостках.  Ћдна
невернаЯ фраза, одно фальшивое или неуместное слово нарушит  эту  иллюзию  и
замутит поверхность, как  камень,  брошенный  в  спокойный  пруд,  разрушает
отраженный в нем пейзаж. Ќо это лишь одна из причин,  почему  реалистическаЯ
техника самаЯ труднаЯ. „овольно легко воспроизвести разговор и жесты людей в
какой-то комнате; но неимоверно трудно создать естественный разговор и жесты
этих людей, когда каждаЯ  естественнаЯ  фраза  и  каждый  естественный  жест
должны не только способствовать совершенству пьесы в целом, но и  раскрывать
фраза за фразой  и  жест  за  жестом  существенные  черты  характера.  €ными
словами, реалистическое искусство, если оно живое, вернее, длЯ  того,  чтобы
быть  живым,  должно  управлЯть  целой  вереницей  тончайших  символов.  …го
назначение - улавливать и собирать в единый фокус  мысли  и  чувства  людей,
относЯщиесЯ к разным областЯм  жизни.  Ћно  как  фонарь,  который  времЯ  от
времени поднимает невидимаЯ рука, чтобы в его ровном свете показать Ясно и в
правильном соотношении куски жизни,  очищенные  от  тумана  предрассудков  и
пристрастий.  Ђ  второе  главное  русло  будет,  мне  думаетсЯ,   прелестной
извилистой речкой, котораЯ понесет на себе новые ладьи поэзии, может быть, и
написанные  в  форме  прозы,   но   прозы,   воплощающей   благодарЯ   своей
фантастичности и символике  самые  сокровенные  мечты,  тоску,  колебаниЯ  и
таинственные  движениЯ  человеческого  духа;  поэтическаЯ  драма  в   прозе,
волнующаЯ нас чистотой  и  разнообразием  формы  и  выдумки  и  раскрывающаЯ
глубины человеческой души и силы природы, может быть, не так, как это делали
античные  трагедии,  и  не  обЯзательно  в  эпическом  плане,  но  всегда  в
стремлении к красоте, в духе исканий и открытий.
     ’аковы, мне кажетсЯ, будут  две  основные  формы  нашей  драматургии  в
ближайшие десЯтилетиЯ. € между ними не должно быть скороспелых  союзов:  они
слишком далеки друг от друга, это было бы  насильственное  скрещивание.  €бо
если  и  встречаетсЯ  кое-где  в  драматургии  кажущеесЯ  слиЯние  лирики  и
реализма, то, разобравшись, мы убеждаемсЯ,  что  встречаетсЯ  оно  только  в
таких пьесах, где - как в "Ѓаловне ‡ападного мира" ‘инга или в "Ќэн" мистера
Њэйсфилда - сюжет или обстановка так чужды нам и незнакомы, что мы не  можем
судить, до конца ли выдержана иллюзиЯ, да нам это  уже  и  неважно.  ЏоэзиЯ,
котораЯ может и должна  присутствовать  в  реалистической  драматургии,  это
только поэзиЯ совершенной соразмерности, ритма, формы, - короче, та  поэзиЯ,
котораЯ присуща всему живому. €менно соединение несоединимого убило не  одну
сотню пьес. Ќе нужно нам больше ублюдочной  драматургии;  не  нужны  попытки
рЯдить простоту и достоинство повседневной жизни в павлиньи перьЯ  фальшивой
поэтичности; не нужны набитые соломой чучела героев и героинь; не  нужны  ни
кролики и золотые рыбки из кармана фокусника, ни слишком Яркий  свет  рампы.
Џусть озарЯет наши пьесы свет звездный, лунный и солнечный - и  свет  нашего
самоуважениЯ.

1909 г.


‚Ћ‹џ Љ Њ€ђ“

     Џеревод Њ. ‹орие

     џ шел по району ‹ондона, известному под названием  Ќоттинг-•илл  {‚  то
времЯ - трущобы.}, высматриваЯ признаки раЯ на земле, как вдруг  заметил  на
одном рекламном плакате слова: "Џочему Ђнглии предстоит война с ѓерманией?".
     џ стоЯл, тупо глЯдЯ на  эти  слова,  в  обществе  подвыпившей  женщины,
зверского вида мужчины, чахоточного мальчика и полумертвой от голода лошади,
запрЯженной  в  телегу.  ‚сех  их,  кроме  лошади,  скоро   сменили   щуплый
чернорабочий с очень печальным лицом и болезненного вида  женщина  в  рваной
шали. Љогда они  тоже  прошли  дальше,  рЯдом  со  мной  остановились  перед
плакатом  три  девушки,  возвращавшиесЯ  с  работы,  -  их  смех   напоминал
потрескивание сухих веток, - и мужчина, благоухающий  виски,  с  тем  особым
наглым  блеском  в  глазах,  который  угасает  столь  же  внезапно,  как   и
вспыхивает. ќти тоже простоЯли возле менЯ  недолго,  а  на  смену  им  перед
плакатом поЯвились двое молодых оборванцев с серыми  лицами  и  с  окурками,
зажатыми между бескровных губ. Љогда их шаги  и  непечатнаЯ  ругань  замерли
вдали, Я осталсЯ один с плакатом и лошадью.  “  лошади  все  ребра  выпирали
наружу, и, судЯ по  глубоким  впадинам  над  глазами,  затЯнутыми  синеватой
пленкой, она доработалась  за  свою  жизнь  до  полного  изнеможениЯ.  —тобы
немного отдохнуть, она приподнЯла одну переднюю ногу -  слишком  облезлую  у
колена, слишком мохнатую у копыта. Џрибежали две девочки и, держась за руки,
расплющили носы о стекло витрины, на которым висел плакат. Ћдна из  них  все
переступала с ноги на ногу, точно ей жали башмаки, у другой  были  на  ногах
какие-то опорки.
     €  Я  подумал:  "‚  сотнЯх  городов по всей стране такие вот люди стоЯт
перед  этим  плакатом  или  проходЯт  мимо него. Ћдна треть нашего населениЯ
находитсЯ  ниже  черты  мало-мальски  сносного существованиЯ, еще одна треть
удерживаетсЯ  чуть  повыше  этой  черты  ценою неустанных тЯжелых усилий. Њы
самаЯ  богатаЯ  страна в мире, так что даже в хорошо организованной ѓермании
положение,  очевидно,  не  многим  лучше.  …сли  верить этому плакату, между
Ђнглией  и  ѓерманией  будет  война.  €  этот  плакат не шутка, а показатель
определенного  настроениЯ.  Љ  тому  же,  размышлЯл  Я, поскольку мы обЯзаны
верить в честность каждого человека, пока не будет доказана его нечестность,
настроение  это  искренне  и основано на подлинном страхе - более того, его,
очевидно,  разделЯют  многие, как у нас, так и в ѓермании. Ћни ожидают войны
между  этими  странами,  когда  и  в той и в другой две трети населениЯ едва
сводЯт  концы  с концами; войны, в которой будут без пользы растрачены сотни
миллионов  фунтов  и возможные заработки сотен тысЯч людей; войны, котораЯ в
полгода  выкинет  на  помойку двадцать лет общественного прогресса, войны, в
которой,  скорее  всего,  не  будет  ни  тени  благородства, никаких высоких
девизов,  никаких  вдохновлЯющих целей, - просто грЯзнаЯ схватка между одним
деловым  миром  и  другим,  ради  так  называемых коммерческих выгод; войны,
котораЯ  может  превзойти  все  прежние войны по своей циничной жестокости и
ребЯчливой недальновидности. Ђ плакат кричит, что такаЯ война неизбежна!

     ѓде, подумал Я, где только живут люди, которые думают и  говорЯт  такие
вещи? ѓде их сердце и ум, зрение  и  нюх?  Ќеужели  они  не  видЯт  миллионы
призраков, обитающих среди  них?  €ли  они  надеютсЯ  откормить  их  войной?
ђассчитывают с помощью войны снизить цены на хлеб  и  уголь,  распространить
просвещение, содействовать  развитию  наук  и  искусств?  Џоможет  им  война
сохранить  наиболее  сильных  и  здоровых   мужчин   длЯ   совершенствованиЯ
человеческой породы? •оть как-то ускорить медленный  процесс  очеловечиваниЯ
цивилизации, котораЯ все еще производит миллионы  подобных  тем,  кто  стоЯл
рЯдом со мной перед этим плакатом? Ќет, подумал  Я,  они,  конечно,  ответЯт
так: "‚ойна - это зло, но она необходима;  ведь  человечество  разделено  на
части, несхожие между собой и с самого своего рождениЯ вовлеченные в борьбу.
…динственный залог благополучиЯ всего человечества - это  ревностнаЯ  забота
каждой страны  о  себе.  Њечтать  о  мире  ни  к  чему,  готовитьсЯ  к  нему
бесполезно; люди всегда убивали друг друга ради собственной выгоды и  всегда
будут убивать; если бы они не убивали других, то сами не  могли  бы  выжить.
’ак уж устроена жизнь - на всех не хватает.  ‘ледовательно,  мы  знаем,  что
войны не избежать. Њы видим, что она приближаетсЯ. Њы не можем  оторвать  от
нее глаз, не можем уйти от нее. Њы  должны  принести  себЯ  в  жертву  этому
неотвратимому кровожадному чудовищу".
     Ќу знаете, подумал Я, если вам так хочетсЯ  приносить  себЯ  в  жертву,
взглЯните на эту лошадь! ‚зглЯните на людей, что стоЯли перед этим плакатом!
‚от кому требуетсЯ все самопожертвование, на какое вы способны! € тут Я  сам
посмотрел на лошадь. Њутные глаза, опущенные углы губ - никогда не  видел  Я
существа, столь скептически  настроенного.  -  —то  вы  такое,  -  казалось,
говорила она, - как не стаЯ бесхвостых хищных зверей?"
     Ќо внезапно мой умственный взор устремилсЯ вдаль,  и  Я  уже  не  видел
плаката - передо мной, как в видении, проплыли все великие  жизни,  прожитые
людьми,  все   высокие   мысли,   ими   рожденные,   всЯ   их   удивительнаЯ
изобретательность, и упорство, и сила воли; и как им всегда в  конце  концов
удавалось добитьсЯ того, к чему они стремились всеми силами души. Ђ фоном  в
этом видении были несказанные, неиспользованные богатства всех полей,  лесов
и вод, что лежат под солнцем. € Я подумал: "’о,  что  говорит  этот  плакат,
верно только длЯ тех, кто хочет, чтобы это было верно. _’ам, где есть волЯ к
миру, там найдут и способ его  сохранить_  {*}.  ‚ойна  между  такими  двумЯ
странами, двумЯ хранителЯми  цивилизации,  вовсе  не  неизбежна.  “тверждать
обратное - значит  кощунствовать,  клеветать  на  человеческую  природу,  не
верить в силу ‡емли".

1909 г.

     {* Џримечание. џ  помню  статью  в  журнале,  распространению  которого
должен был содействовать этот плакат; в ней доказывалось,  что  война  между
Ђнглией и ѓерманией неизбежна ввиду их торгового соперничества. џ  тогда  же
подумал и думаю до сих пор, что выдвигать такие доводы кощунственно. ‘колько
бы сейчас ни кричали о необходимости торговой войны, мы не могли вступить  в
войну с ѓерманией только по одной этой причине. ‚ войне, котораЯ  -  увы!  -
разразилась, у  нас  есть  лучшие,  более  благородные  цели.  €  все  же  Я
признаюсь, что  не  сумел  правильно  оценить  настроениЯ  правЯщих  классов
ѓермании. Њне всегда казалось, что быть войне или не быть - это  зависит  от
исхода гонок между манией вооружениЯ  и  ростом  интернационализма  по  мере
демократизации общества. џ надеЯлсЯ, что последний одержит победу, если люди
направЯт свою волю на сохранение мира и если нам  дадут  еще  несколько  лет
отсрочки. џ ошибсЯ. „ж. ѓ. 1916 г.}


Ћ –…Ќ‡“ђ…

     {* ќта статьЯ - вклад ѓолсуорси в кампанию за отмену закона 1737 года о
театральной   цензуре,   начатую   в   1907   году   группой    драматургов:
ѓрэнвиль-Ѓаркером, Ѓарри, Џинеро и др. ‚ 1908 году в  парламент  был  внесен
законопроект, была  создана  комиссиЯ  из  представителей  обеих  палат,  на
заседании которой ѓолсуорси выступал  как  свидетель.  ЉомиссиЯ  представила
доклад, но тем дело и кончилось.}

     Џоскольку в этой стране свободных установлений не раз  и  не  два  было
доказано,  что  подавлЯющее  большинство  наших  соотечественников   считают
единственную форму цензуры, ныне у нас существующую,  а  именно  театральную
цензуру, надежным бастионом, ограждающим  их  покой  и  чувствительность  от
духовных исканий и игры ума людей, более смелых  и  не  в  меру  деЯтельных,
настало времЯ всерьез подумать о том, не распространить  ли  правило,  столь
приЯтное длЯ большинства, на все наши установлениЯ.
     Ќикто не станет отрицать, что театральнаЯ цензура работает без волокиты
и трений, гладко и быстро, как ни одно общественное учреждение.  Ѓезупречную
эту работу не тормозит ни  беспокойнаЯ  гласность,  ни  скучные  проволочки,
каких требует апеллЯциЯ.  …й  не  мешает  ни  закон,  ни  тЯгучаЯ  процедура
народных выборов. ‚стречаЯ  полное  одобрение  подавлЯющего  большинства,  а
протест лишь со стороны  тех,  кто  от  нее  страдает,  да  еще  со  стороны
ничтожной горстки людей, которые, тупо отстаиваЯ свободу личности,  осуждают
сосредоточение неограниченной власти в руках одного человека, ответственного
только  перед  собственной  совестью,  цензура   добиваетсЯ   поразительных,
триумфальных успехов.
     ’ак почему же  в  демократической  стране  такаЯ  ценнаЯ  защита  воли,
интересов и удовольствиЯ большинства недоступна другим  сферам  общественной
деЯтельности? Ћтсутствие  всЯких  иных  видов  цензуры  привело  противников
цензуры театральной к выводу,  что  это  устаревший  пережиток,  механически
перенесенный в эпоху, котораЯ его давно переросла.  €звестны  случаи,  когда
они заЯвлЯли, будто она еще держитсЯ только  потому,  что  драматурги,  чьей
репутации и заработку она угрожает,  всегда  были  немногочисленны  и  плохо
организованы, иными словами - благодарЯ беззащитности  и  слабости  наиболее
заинтересованной стороны. ‚се мы должны решительно осудить такой  поклеп  на
наше  законодательство.  Њожно  ли  хоть  на  минуту  предположить,  что   у
государства, которое самому ничтожному, самому  беспомощному  и  бедному  из
своих граждан  обеспечивает  суд  с  присЯжными,  которое  самому  страшному
преступнику предоставлЯет право апеллЯции, хватило цинизма отнЯть  у  группы
вполне порЯдочных людей простейшие  права  гражданства  только  потому,  что
число этих людей невелико, интересы разрознены, а  протесты  негромки?  Ќет,
такое предположение просто нелепо! ‚  нашей  стране  немыслима  политическаЯ
оплошность, по которой  целаЯ  группа  граждан  оказываетсЯ  лишенной  своих
естественных прав, а плоды их труда поставлены  под  контроль  человека,  не
ответственного  перед  законом.  „а  ведь  это  значило  бы,  что  в   нашем
королевстве смеютсЯ над справедливостью! Џоистине это было бы  и  цинично  и
неразумно! Њы ни в коем  случае  не  должны  признавать,  что  здание  наших
гражданских прав не зиждетсЯ на справедливости. Њы просто обЯзаны заключить,
что и это деспотическое учреждение  основано  на  справедливом  и  тщательно
обдуманном принципе; ведь иначе его не потерпели бы у нас ни минутой дольше!
Ѓум! ’рах!
     €так, если театральнаЯ цензура справедлива, благотворна и  основана  на
тщательно обдуманном принципе, мы вправе спросить, какую достаточно вескую и
логичную причину можно привести длЯ отсутствиЯ  цензуры  в  других  областЯх
национальной жизни. …сли цензура драмы - в интересах народа или,  во  всЯком
случае, данный цензор в данный момент так считает, тогда цензура  искусства,
литературы, религии, науки и политики - тоже в интересах народа,  разве  что
удастсЯ доказать, что между  драмой  и  этими  другими  видами  общественной
деЯтельности есть какое-то  существенное  различие.  Џопробуем  разобратьсЯ,
есть такое различие или нет.
     Ќеоспорим тот факт, что ежегодно в большом  количестве  выходЯт  книги,
подвергающие ум и чувства рЯдового  читателЯ  тЯжким  испытаниЯм;  книги,  в
которых содержатсЯ мысли, совершенно непосильные длЯ нормальных мыслительных
способностей;  книги,  в  которых  изложены   взглЯды   на   нравственность,
расходЯщиесЯ с общепринЯтыми,  и  обсуждаютсЯ  вопросы,  не  подходЯщие  длЯ
молодых девиц; словом, книги,  которые  не  доставлЯют  широкой  публике  ни
малейшего удовольствиЯ, и, наоборот, причинЯют  ей  непритворные  страданиЯ,
оскорблЯЯ либо ее чувства, либо ее вкус.
     Џравда, от таких книг  (как,  впрочем,  и  от  пьес)  публику  охранЯет
бдительнаЯ и придирчиваЯ пресса; охранЯют ее также коммерческие  соображениЯ
библиотек: они не станут держать у себЯ товар, который может прийтись не  по
нраву их клиентам, - точно так же, как от подобных  пьес  публику  ограждает
здравый смысл антрепренеров; и, наконец, ее охранЯют полициЯ и закон страны.
Ќо, несмотрЯ на все эти  охранительные  меры,  рЯдовому  гражданину  нередко
случаетсЯ купить какую-нибудь из этих смущающих и сомнительных  книг.  €меет
ли он право, когда обнаружит истинный ее характер, зайти к  книгопродавцу  и
получить обратно свои деньги? Ќет,  не  имеет.  €  поэтому  он  подвергаетсЯ
опасности,  котораЯ  не  грозит  ему  в  театре,   состоЯщем   под   защитой
благоразумной цензуры. “же по одной этой причине, насколько  же  лучше  было
бы, если бы некаЯ отеческаЯ рука (иные, вероЯтно, скажут - рука  прабабушки,
но нельзЯ смешивать зубоскальство с серьезными доводами) изымала  эти  книги
до выхода их в свет и тем самым избавлЯла нас от опасности покупать, а может
быть, даже и читать нежелательную или неприЯтную литературу!
     Ћднако кое-кто выдвигает благовидное объЯснение тому, что книги  лишены
цензуры, милостиво дарованной театру. ‚ театре, видите ли,  человек  смотрит
пьесу на людЯх, и его чувства и вкус могут быть оскорблены, когда  он  сидит
рЯдом с юношами или с женщинами любого возраста; может даже  случитьсЯ,  что
он пришел в театр с женой или с молоденькой дочерью. ‘ другой стороны, книгу
человек читает  в  одиночестве.  ‚се  это  так,  и  тем  не  менее  спорщик,
выдвигающий этот довод, хватаетсЯ за обоюдоострый меч.  €менно  потому,  что
книгу не воспринимает одновременно большаЯ и смешаннаЯ аудиториЯ, литература
не подвластна сдерживающему началу, которое служит  самой  верной  гарантией
против  безнравственности  в  драматургии.  Ќи   один   антрепренер-практик,
зарабатывающий себе на жизнь, не рискнет  без  разрешениЯ  цензора  показать
смешанной публике пьесу, котораЯ может вызвать бунт зрителей. ‚ самом  деле,
давно замечено, что антрепренеры, за  редкими  исключениЯми,  опасаютсЯ  той
ответственности, какаЯ легла бы на их плечи с отменой цензуры.  ‘трах  перед
смешанной аудиторией всегда держит их в узде. €здателю,  предлагающему  свой
товар всЯкий раз одному человеку,  такой  страх  не  знаком.  €  по  этой-то
причине, из-за смешанной публики, на которую постоЯнно и ошибочно  ссылаютсЯ
те, кто неЯсно представлЯет  себе  суть  дела,  литературнаЯ  цензура  более
необходима, чем театральнаЯ.
     „алее,  если  бы  была  у  нас  литературнаЯ  цензура,  то   какие   бы
сомнительные книги она ни пропускала, совесть читателЯ всегда была бы чиста.
‚едь  то  положение,  что  первым  следствием  цензуры  ЯвлЯетсЯ  безмЯтежно
спокойнаЯ общественнаЯ совесть, неоспоримо доказано  театром:  на  сцене  из
года в год ставЯт немало сомнительных пьес, нисколько не  нарушаЯ  душевного
покоЯ  публики,  убежденной  в  том,  что   сие   благодетельное,   хотЯ   и
деспотическое установление охранЯет ее от всЯкого зла. “ченые мужи, которые,
к вЯщему смущению толпы,  ратуют  за  свободу  литературы  от  этого  гнета,
придерживаютсЯ старомодного мнениЯ, будто нарыву следует помогать прорватьсЯ
наружу,  вместо  того,  чтобы  тихо  и  пристойно  загонЯть  его  внутрь   и
предоставлЯть ему там гноитьсЯ.
     ‹егкомысленные  люди  выдвигают  и  еще  один  довод  против   введениЯ
литературной цензуры - что на это, мол, потребуетсЯ слишком много  цензоров.
„овод недостойный  и  даже  просто  ошибочный.  ЌазначаЯ  человека  на  пост
театрального цензора, никогда не  считали  нужным  подвергать  его  какой-то
специальной проверке. ’акой экзамен не только  не  нужен,  он  был  бы  даже
опасен, поскольку главнаЯ задача цензуры - охранЯть  самые  распространенные
предрассудки и образ мыслей. Ђ значит, можно было бы хоть завтра без всЯкого
труда набрать нужное количество литературных цензоров (скажем, двадцать  или
тридцать); ведь от них требовалось бы только одно: чтобы они в полной  тайне
и без всЯкого контролЯ руководствовались собственным вкусом. Љороче  говорЯ,
эта  наша  свободнаЯ  литература  потакает  передовым  взглЯдам   и   всЯким
размышлениЯм; а те,  кто  полагает,  что  гражданскаЯ  свобода  должна  быть
ограничена только законом, и ратует за свободную литературу, - те ратуют  за
систему, в корне враждебную  воле  большинства,  вовсе  не  жаждущего  таких
глупостей, как размышлениЯ и передовые  взглЯды.  Џо  существу,  такие  люди
убеждены в том,  что  _у  народа  в  целом,  не  охранЯемого  деспотическими
суждениЯми отдельных людей, достанет силы и ума разобратьсЯ в том,  что  длЯ
него вредно, а что полезно. Ќарод полагаетсЯ на прессу и на закон,  которые,
будучи рождены общественной совестью, действуют открыто и доступны всем_. „о
какой степени все это глупо и неправильно, мы видим на  примере  театральной
цензуры.
     “бедившись, что нет ни малейших причин освобождать  от  цензуры  книги,
обратимсЯ теперь к изобразительным искусствам. ЉаждаЯ картина,  выставленнаЯ
в галерее, каждаЯ статуЯ, водруженнаЯ на пьедестал, открыта взорам смешанной
публики. Џочему же у нас нет цензуры, котораЯ ограждала бы нас от  опасности
увидеть произведение,  способное  вызвать  краску  стыда  на  щеках  молодой
девицы? Ќе потому же, в самом деле, что владельцы  галерей  больше  достойны
довериЯ,  чем   театральные   антрепренеры!   ‘ами   антрепренеры,   которые
поддерживают театральную цензуру,  первые  обиделись  бы  на  такую  гнусную
инсинуацию. Џравда, общества художников и владельцы галерей преследуютсЯ  по
закону в тех случаЯх, когда они нарушают общепринЯтые нормы приличий; но  то
же можно сказать и о владельцах театров и антрепренерах,  а  между  тем  длЯ
этих последних сочли целесообразным прибавить еще и цензуру. €  тут  уместно
будет еще раз отметить, насколько же проще и удобнее, что общепринЯтые нормы
приличий устанавливаютсЯ одним человеком, ни перед кем не  ответственным,  а
не таким  громоздким  (хоть  и  более  гласным)  методом,  как  общественный
протест.
     ’ак  почему  же,  в  свете  доказанной  необходимости  и  эффективности
театральной цензуры, цензура над искусством все же у  нас  отсутствует?  —ем
больше вдумываешьсЯ в этот вопрос, тем Яснее  становитсЯ,  что  _причин  длЯ
этого нет_! ‚ любой момент нам может попастьсЯ на глаза картина или  статуЯ,
столь  же  трагическаЯ,  душераздирающаЯ  и  сомнительнаЯ   по   теме,   как
запрещеннаЯ цензурой  пьеса  "—енчи",  написаннаЯ  некиим  елли;  столь  же
опаснаЯ длЯ всЯких предрассудков и свидетельствующаЯ о новом образе  мыслей,
как запрещенные цензурой "Џризраки" некоего €бсена. „авайте же  протестовать
против этой нависшей над нами опасности и требовать,  чтобы  немедленно  был
назначен один человек, выбранный не за  какое-то  там  утонченное  понимание
искусства, а просто наделенный единоличной властью  запрещать  показывать  в
галереЯх и прочих общественных местах  такие  произведениЯ,  какие,  по  его
единоличному и бесконтрольному  мнению,  не  подходЯт  длЯ  рЯдового  ума  и
чувствительности. Ѓудем требовать этого в интересах молодой девицы, а  также
тех общественных групп, которые едва ли вообще интересуютсЯ искусством и длЯ
которых задачи, размышлениЯ и достижениЯ великих художников,  работающих  не
только длЯ нашего времени, но  и  длЯ  будущего,  естественно,  представлЯют
собой темный  лес.  Џотребуем  еще,  чтобы  этот  чиновник  был  уполномочен
издавать приказы об уничтожении тех произведений искусства, какие он  сочтет
неподходЯщими длЯ рЯдового ума и чувствительности,  чтобы  создатели  их  не
могли на них нажитьсЯ, продав их в частные руки, -  ведь  драматурги  лишены
возможности наживатьсЯ на пьесах, запрещенных цензурой, их уже нельзЯ  нигде
поставить. Ѓудем требовать этого со всей  возможной  настойчивостью  -  ведь
несправедливо отдавать живописцу предпочтение перед драматургом!
     Ћба они художники - так пусть же их мерЯют одной меркой!
     Ђ теперь рассмотрим положение с наукой. Ќикто  не  решитсЯ  утверждать,
что научные исследованиЯ, облеченные в форму  докладов  или  статей,  всегда
отвечают вкусам и способностЯм широкой публики. ‚от, скажем, возникла широко
известнаЯ доктрина  эволюции,  учение  —арлза  „арвина  и  Ђльфреда  ђассела
“оллеса, которые, собрав воедино некоторые факты, до тех пор известные  лишь
приблизительно, выступили с невероЯтными и кощунственными  сообщениЯми,  тем
посеЯв смЯтение и разлад во всех нормальных  умах  своего  времени.  ‚  этом
катаклизме пострадала не только тогдашнЯЯ официальнаЯ религиЯ: открытие, что
человек произошел от обезьЯны, горЯчо  поддержанное  ’омасом  ѓенри  ѓексли,
Явилось невыносимым оскорблением нашего вкуса и  чувств.  ‚сем  казалось,  а
многим кажетсЯ и по сей день, что защита  этой  теории  грубо  нарушает  все
нормы приличий и таит в  себе  большую  опасность.  ’ак  подумайте,  сколько
страданий можно было бы предотвратить, каких серьезных последствий и подрыва
наивной веры избежать, если бы в те дни существовал благоразумный цензор над
научной  мыслью,  который,  руководствуЯсь  личной  своей  оценкой  воли   и
настроениЯ большинства, наложил бы запрет на доктрину эволюции!
     Ѓесчисленные исследованиЯ ученых в таких вопросах, как  возраст  нашего
мира, времЯ от времени сводились воедино и бестактно преподносились публике,
поражаЯ и шокируЯ ее, когда оказывалось, что  факты,  которые  она  привыкла
считать непреложными, отнюдь не соответствуют действительности. ’ак же  и  в
области медицины: трудно привести хотЯ бы одно крупное  открытие  (например,
профилактическаЯ сила прививок оспы), обнародование которого не оскорбило бы
предрассудков и не нарушило равновесиЯ рЯдовых умов. …сли  бы  эти  открытиЯ
были в свое времЯ благоразумно  запрещены,  либо  подстрижены  под  уровень,
подходЯщий, по мнению цензора, длЯ тогдашнего восприЯтиЯ, всех этих забот  и
волнений вполне можно было бы избежать.
     Њне, несомненно, возразЯт (ибо никто не  восстает  против  цензуры  так
рьЯно, как те, кому она угрожает), что нет смысла  сравнивать  столь  важное
научное открытие, как доктрина эволюции, с какой-то там пьесой.  Љ  счастью,
ответить на это невеликодушное возражение легко. …сли бы наука  подвергалась
цензуре, подобной той, какаЯ в течение двухсот лет существует в  театре,  то
научные открытиЯ _были бы не более значительными и волнующими, чем те, какие
мы привыкли времЯ от времени находить  в  нашей  аккуратно  подстриженной  и
укрощенной драматургии_. €бо мало того, что наиболее опасные и захватывающие
научные истины были бы заботливо удушены еще при рождении,  -  сами  ученые,
знаЯ, что всЯкий  результат  их  исследований,  не  отвечающий  общепринЯтым
понЯтиЯм, будет запрещен, давно перестали бы тратить времЯ на поиски знаний,
неприемлемых длЯ рЯдового  ума,  а  следовательно,  заведомо  обреченных,  и
занЯлись бы работой, более соответствующей вкусам публики,  например,  стали
бы заново открывать истины, уже известные и обнародованные.
     ‘ желательностью научной цензуры неразрывно свЯзана и  необходимость  в
цензуре религиозной. €бо в этой области, отнюдь не наименее важной  в  жизни
нации, мы из недели в неделю, из года в год наблюдаем  картину,  которую,  в
свете безопасности, обеспечиваемой театральной цензурой, нельзЯ не расценить
как  в  высшей  степени  тревожную.  ’ысЯчи  людей  получают  право   каждое
воскресенье излагать с церковных кафедр свои личные взглЯды,  независимо  от
установившихсЯ  убеждений  своей  многочисленной  паствы.  Џравда,  огромное
большинство проповедей (как и огромное большинство пьес) находитсЯ и  всегда
будет находитьсЯ в полной гармонии с чувствами рЯдового гражданина; ибо, как
правило, ни свЯщенник, ни драматург не  наделен  даром  духовного  дерзаниЯ,
который мог бы сделать его ненадежным наставником; и к тому  же  соображениЯ
здравого смысла обычно  удерживают  их  в  определенных  рамках.  Ќо  нельзЯ
отрицать и того, что времЯ от времени поЯвлЯютсЯ люди вроде „жона “эсли  или
"ѓенерала Ѓута" {„жон “эсли (1703-1791) - английский богослов  и  свЯщенник,
основатель собственной секты; лишенный права служить в церквах, он пЯтьдесЯт
лет странствовал  по  …вропе,  собираЯ  своими  проповедЯми  огромные  толпы
народа. "ѓенерал  Ѓут"  -  “ильЯм  Ѓут  (1829-1912),  английский  свЯщенник,
основатель "Ђрмии  спасениЯ".}  -  люди  такого  неуемного  нрава,  что  они
способны злоупотребить своей свободой и провозгласить  доктрину  или  обрЯд,
расходЯщиесЯ с религиозной традицией  той  или  иной  эпохи.  €  не  следует
забывать, что проповеди, равно как и пьесы, обращены к смешанной аудитории -
к целым семьЯм, так что одно не прошедшее цензуру заЯвление с кафедры  может
за десЯть минут свести на нет религиозные уроки целой жизни, причем родители
не вправе, как в театре, выразить свой протест, а должны сидеть  молча  и  с
болью душевной наблюдать, как их дети, иные даже в  нежном  возрасте,  жадно
впивают слова, идущие вразрез с тем, что сами они с таким трудом им внушали.
     …сли  бы  назначить  цензоров  (здесь,  как  и  в  литературе,  одного,
несомненно, не хватит, их потребуетсЯ примерно сто восемьдесЯт,  но  набрать
их, по уже указанным  причинам,  будет  легко),  которые  не  отличались  бы
религиозным  складом  ума  и,  будучи  свободны   от   скучных   соображений
ответственности, могли бы действовать быстро и издать приказ - давать им  на
проверку все проповеди и все публичные выступлениЯ на  религиозные  темы  до
того, как они будут произнесены, поручив  им  по  прочтении  вымарывать  все
куски, по их личному мнению не подходЯщие в данное времЯ длЯ ушей публики, -
мы далеко продвинулись бы по пути сохранениЯ status quo, а значит, и по пути
сохранениЯ в неприкосновенности верований и этических норм  среди  не  столь
одухотворенных широких масс. …сли же все останетсЯ, как сейчас, у нации  нет
решительно никаких гарантий против религиозного прогресса.
     €так, мы доказали, что литературе, искусству, науке и  религии  цензура
нужна так же, если не больше, чем театру. ’еперь мы должны привлечь внимание
к самой насущной потребности - к необходимости цензуры политической.
     Џоскольку цензура основана на справедливости, поскольку  доказано,  что
она служит публике и успешно несет свою одинокую вахту, охранЯЯ нашу  сцену,
ее _логически необходимо_ распространить на все сходные случаи; мы не можем,
не смеем сделать исключениЯ длЯ политики. ‚едь как раз в этой  высшей  сфере
общественной жизни власть и свобода передовых умов  особенно  опасны.  —тобы
убедитьсЯ в этом, достаточно рассмотреть деЯтельность палаты общин. естьсот
семьдесЯт человек, выбранных из  числа  сорокачетырехмиллионного  населениЯ,
каковы бы ни были их личные недостатки, безусловно, граждане _выше_ среднего
предприимчивые, находчивые и решительные. €х избирают на срок до  пЯти  лет.
Њногие из них честолюбивы; иные не  признают  компромиссов;  немало  есть  и
таких, которые страстно желают что-то сделать длЯ своей  родины,  носЯтсЯ  с
планами улучшениЯ  национальных  и  социальных  условий,  к  каковым  планам
широкие массы,  поглощенные  повседневными  житейскими  заботами,  не  могут
питать особенного сочувствиЯ. € все же, как мы видим, этим  людЯм  разрешено
произносить перед смешанной аудиторией, с оглЯдкой  только  на  закон  и  на
здравый смысл, какие угодно политические речи,  чреватые  самыми  серьезными
последствиЯми и способные в любую минуту развЯзать революцию  или  ввергнуть
Ђнглию в войну; речи, нередко вызывающие недоверие, отвращение и  ужас,  или
кровно оскорблЯющие огромное  большинство  англичан  в  их  самых  свЯщенных
чувствах  касательно  семьи  и  собственности!  €  мы  подвергаемсЯ   такому
страшному риску, когда нас мог бы спасти один-единственный цензор или, самое
большее,  десЯток  цензоров,  облеченных  несложными,   но   неограниченными
полномочиЯми - сокращать или целиком запрещать те политические речи, какие,
по их личному суждению, могут обидеть  рЯдового  человека  или  смутить  его
душевный покой.  Џравда,  широкие  массы  имеют  защиту  от  неразумных  или
крамольных политиков в лице закона и средство длЯ борьбы с ними в  виде  так
называемой демократической процедуры выборов; но, как мы видели, театральнаЯ
публика тоже пользуетсЯ защитой закона и имеет в руках такое  средство,  как
бойкот,  однако  же  длЯ  нее  эта  защита  и  это  средство  не  почитаютсЯ
достаточными. —то же тогда сказать о политике, где опасность, сопрЯженнаЯ  с
зажигательными или подрывными речами, во  сто  крат  серьезнее,  а  средство
действует во сто крат медленнее?
     Ќаши законодатели возвели цензуру в первый принцип  справедливости,  на
которой основаны гражданские  права  драматургов.  ’огда  пусть  их  девизом
станет "–ензура длЯ всех!", пусть наша страна будет  избавлена  от  гнета  и
опасности  свободных  установлений!  Џусть  законодатели  не  только  введут
незамедлительно цензуру литературы, искусства, науки и религии, но  и  самих
себЯ  поставЯт  в  те  условиЯ,  какими  они  преспокойно  сковали   свободу
драматургов. Ќе может быть, чтобы они сочли совместимым со своим уважением к
справедливости, со  своей  честью  и,  наконец,  со  своим  чувством  юмора,
уклонЯтьсЯ от такой же опеки, какую они учредили над другими.  ‚сем  знакома
стараЯ истина, что хороший офицер никогда не даст  своим  солдатам  приказа,
какой он не согласилсЯ бы выполнить сам. € у нас нет оснований сомневатьсЯ в
том, что наши законодатели, поставив драматурга в то положение, в  каком  он
сейчас находитсЯ, теперь, когда им разъЯснили, в чем их долг,  без  малейших
колебаний сойдут с пьедестала и станут с ним рЯдом.
     Ќо если они все же станут противитьсЯ и скажут так: "Њы  всегда  готовы
подчинитьсЯ закону и воле народа, но нельзЯ требовать,  чтобы  мы  поставили
нашу профессию, наш долг и нашу  честь  в  зависимость  от  безответственной
власти самодержавного тирана, сколь бы он ни  сочувствовал  большинству!"  -
тогда мы их спросим: "Ђ слышали ли  вы,  господа,  великое  изречение:  "Љак
хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними"? €бо  можно
с уверенностью сказать, что драматурги, которых наши законодатели отдали  во
власть деспоту, не меньше, чем сами законодатели, гордЯтсЯ своей профессией,
сознают свой долг и дорожат своей честью.

1909 г.


‘Ћ‹ЋЊ€ЌЉЂ ЌЂ ‚…’ђ“

     Џеревод Њ. ‹орие

     Ќекий писатель, вернувшись однажды с  дневной  репетиции  своей  пьесы,
уселсЯ в ресторане гостиницы, в которой остановилсЯ, приехав в ‹ондон. "Ќет,
- думал он, - не понравитсЯ моЯ пьеса публике; она мрачнаЯ, почти  пугающаЯ.
’олько сегоднЯ Я прочел в утренней газете такие слова: "Ќи один художник  не
может позволить себе роскошь пренебрегать мнением публики,  ибо,  независимо
от того, признает он это или нет, назначение художника - давать публике  то,
чего ей хочетсЯ". ‚ыходит, Я не только позволил себе лишнюю роскошь, но и не
оправдал своего назначениЯ в жизни".
     ђесторан был переполнен: подошло времЯ чаЯ. € писатель, оглЯдевшись  по
сторонам, подумал: "‚от это и есть публика - та публика, которой  моЯ  пьеса
не понравитсЯ!" Ќесколько минут он, как завороженный, смотрел на  окружавших
его людей. Ќо вот он заметил официанта, который стоЯл между двумЯ столиками,
глубоко задумавшись. Њаска профессиональной вежливости съехала у него набок,
и весь его облик представлЯл разительный контраст с обликом тех, у  кого  он
только что принимал заказы; он был, как птица, застигнутаЯ в  своем  гнезде,
еще не заметившаЯ, что на нее устремлены глаза человека. € писатель подумал:
"Ќо если публика - эти люди за столиками, что же тогда официант? Њожет быть,
Я ошибсЯ, и не они, а он настоЯщаЯ публика?" €, проверЯЯ свою мысль, он стал
перебирать в уме всех, кого видел за последнее времЯ. Ћн вспомнил  юбилейный
банкет в одной известной школе, на котором присутствовал  накануне  вечером.
"Ќет, - размышлЯл он, - Я не вижу особенного сходства между теми, кто был на
банкете, и этими, что сидЯт здесь, а уж между ними и официантом  и  подавно.
Њожет быть, они-то и есть настоЯщаЯ публика - они, а не официант, и  не  те,
что сидЯт в этом зале?" Ќо не успел он это  подумать,  как  ему  вспомнилась
группа рабочих, которых он  наблюдал  два  днЯ  тому  назад.  "ЋпЯть  та  же
историЯ, - подумал он, - что-то Я не припоминаю ни малейшего сходства  между
этими рабочими и участниками банкета, и, уж, конечно, они не  похожи  ни  на
кого из сидЯщих здесь. Ђ что, если настоЯщаЯ публика -  это  рабочие,  а  не
участники банкета, и не официант, и не те, что сидЯт здесь?" ’ут  мысли  его
снова пустились странствовать и на  этот  раз  остановились  на  кружке  его
ближайших друзей. „рузьЯ эти показались ему совсем не похожи  на  те  четыре
публики, которые он успел обнаружить. "„а, - решил он, - как подумаешь,  мои
друзьЯ - художники, писатели, критики и прочаЯ братиЯ - не имеют  как  будто
ничего общего со всеми этими людьми. ’ак, может быть, настоЯщаЯ моЯ  публика
- это именно они, мои приЯтели?"  ‘ообразив,  что  это  была  бы  уже  пЯтаЯ
настоЯщаЯ публика, он немного растерЯлсЯ. Ќо потом стал думать дальше:  "—то
было, то было, прошедшего не вернешь, эта моЯ пьеса публике  не  понравитсЯ;
но ведь есть еще будущее! џ не хочу делать то, чего художник не  может  себе
позволить. џ всей душой стремлюсь  оправдать  свое  назначение  в  жизни;  а
поскольку назначение мое - давать публике то, чего ей  хочетсЯ,  мне,  право
же,  очень  нужно  знать,  что  такое  публика!"  €  он   стал   внимательно
разглЯдывать лица окружающих в надежде, что ответ на  его  вопрос  подскажет
если не общественнаЯ группа, так тип человека. ‡а соседним  столиком  сидела
женщина, а справа и слева от нее - двое мужчин. Џервый весь  обмЯк  в  своем
кресле, у него были тонкие подвижные  губы  и  морщинки  вокруг  глаз,  щеки
пухлые, но поблекшие и Ямочка на подбородке. Њожно было не сомневатьсЯ,  что
это человек с юмором, добрый, расположенный к людЯм, не  очень  уверенный  в
себе, склонный к  размышлениЯм,  в  меру  умный  и,  возможно,  с  зачатками
воображениЯ. Џисатель перевел глаза на второго  -  тот  сидел  очень  прЯмо,
точно гордЯсь тем, какой у него замечательный позвоночник. ќто  был  рослый,
красивый мужчина - крупный, правильный нос и  подбородок,  четко  очерченные
губы под шелковыми усами, взглЯд прЯмой и дерзкий, немного срезанный  лоб  и
такой вид, точно он хозЯин вселенной. Ѓыло Ясно, что он  всегда  в  точности
знает, чего хочет, что он не чужд жестокости, обладает  острым  практическим
умом, решителен, начисто лишен воображениЯ, зато самоуверенности у него хоть
отбавлЯй.  Џисатель  посмотрел  на  женщину.  •орошенькаЯ,  но  лицо  вЯлое,
совершенно бесцветное. Ћн снова и снова обводил их взглЯдом, и  чем  дальше,
тем все меньше усматривал между ними сходства. Ќаконец им стало не  по  себе
от такого вниманиЯ. ’огда он отвел от них глаза. ЌоваЯ мысль  пришла  ему  в
голову: "Ќет! Џублика - это не та или инаЯ группа,  не  тот  или  иной  тип;
публика - это воображаемый среднеарифметический человек, наделенный средними
человеческими свойствами, - некий продукт перегонки всех, кто сидит  в  этом
зале, и всех, кто проходит сейчас по  улице,  и  всех,  кто  живет  в  нашей
стране". Ќа времЯ эта мысль его успокоила, но скоро он  опЯть  засомневалсЯ.
"…сли Я должен дать этому воображаемому существу то, чего ему  хочетсЯ,  мне
придетсЯ выЯснить, как перегнать его  из  всех  ингредиентов,  которые  менЯ
окружают. Љак же за это взЯтьсЯ? Ќа то, чтобы собрать и прокипЯтить  все  их
души, не хватит целой жизни, а без этого как мне выпарить нужный продукт?  €
уж совсем не останетсЯ, времени,  чтобы  дать  этому  осадку  то,  чего  ему
хочетсЯ! Ђ все-таки найти среднеарифметического человека  необходимо,  иначе
менЯ до конца дней будет мучить, что Я не даю ему  то,  чего  ему  хочетсЯ!"
Џисатель терЯлсЯ все больше и больше.  Ћперировать  знанием  всех  глубин  и
высот, всех пороков и  добродетелей,  вкусов  и  антипатий  всех  обитателей
страны, не имеЯ этого знаниЯ, - это, казалось ему, граничит с  дерзостью.  Ђ
еще большим нахальством, думал он, было бы взЯть эту сумму знаний, которых у
него нет, и извлечь из нее некую золотую середину, чтобы дать ей то, чего ей
хочетсЯ. Ћднако же именно так поступают все художники,  которые  оправдывают
свое назначение, - иначе этого не написали бы в газете. Ћн  поднЯл  глаза  к
высокому  потолку,  словно  мог  увидеть  там  публику,  витающую  в  легких
синеватых облаках табачного дыма. € вдруг подумал: "Ђ если бы каким-то чудом
моЯ птица "золотаЯ середина"  прилетела  ко  мне  с  открытым  клювом,  чтоб
схватить пищу, которую Я обЯзан ей давать, - может быть, она не оказалась бы
таким уж диковинным созданием? Њожет быть, она оказалась бы очень похожей на
менЯ самого? € правда, что, если публика - это Я сам? ‚едь предполагать, что
мое обычное "Я"  наделено  хоть  одним-единственным  свойством,  которым  не
обладает воображаемый среднеарифметический человек, было бы с  моей  стороны
непростительным самомнением. „а, Я и есть публика, - во всЯком случае,  инаЯ
моему сознанию  недоступна".  €  тут  он  попробовал  рассуждать  логически.
‘ейчас, когда он был совершенно спокоен, когда нервы его перестали шалить, а
ум и чувства работали нормально, ему и самому стало казатьсЯ, что воспринЯть
его пьесу нелегко. "‚от оно что, - подумал он, - вперед  мне  наука:  писать
нужно только тогда, когда Я совершенно спокоен, когда нервы в порЯдке, а  ум
и чувства не возбуждены. ‘ловом, когда Я в таком нормальном  состоЯнии,  как
сейчас". Ќесколько  минут  он  сидел  неподвижно,  глЯдЯ  на  кончики  своих
штиблет. Ђ потом в голову ему закралась беспокойнаЯ мысль: "Ќо случалось  ли
мне писать, если Я не чувствовал себЯ  немножко...  ненормальным?  ‘лучалось
ли, чтобы мне захотелось писать, если мозг мой не  работал  особенно  четко,
чувства не были обострены, а душа взволнована больше обычного! Ќикогда! “вы,
никогда! ’ак, значит, Я  жалкий  ренегат,  изменивший  своему  назначению  в
жизни, и у менЯ нет ни проблеска надежды  исправитьсЯ,  стать  не  таким  уж
недостойным художником! ‚едь Я просто не могу заставить себЯ  писать,  когда
менЯ не подгонЯет какаЯ-нибудь эмоциЯ, усилившаЯсЯ за счет других. ’ак  было
в прошлом, так будет и  дальше:  Я  никогда  не  смогу  взЯтьсЯ  за  перо  в
нормальном и спокойном состоЯнии, никогда не  смогу  удовлетворить  то  свое
"Я", которое  есть  публика!"  €  еще  он  подумал:  "„ело  мое  дрЯнь.  €бо
удовлетворЯть это нормальное "Я", давать публике то, чего ей хочетсЯ, -  длЯ
этого, как говорЯт (и, наверно, не без  основаниЯ)  и  существуют  на  свете
художники. "•оэфоры" и "Џрометей" ќсхила, "ќдип - царь" ‘офокла,  …врипидовы
"’роЯнки", "ЊедеЯ" и "€пполит", "‹ир" експира, "”ауст" ѓете,  "Џризраки"  и
"Џер ѓюнт" €бсена, "‚ласть тьмы" ’олстого - все  эти  великие  произведениЯ,
очевидно,  удовлетворЯли  нормальное  "Я"  своих  творцов;  все,   все   без
исключениЯ, были тем, чего хочетсЯ среднеарифметическому человеку,  то  есть
публике; ибо в этом, как нам известно, и состоЯло назначение их  авторов,  а
кто осмелитсЯ утверждать, что эти великие люди не были ему верны? ќто просто
немыслимо. Ђ между тем... между тем нас уверЯют, да  так  оно  и  есть,  что
именно длЯ этих пьес в нашей  стране  нет  настоЯщей  публики!  ‘тало  быть,
ќсхил, ‘офокл, …врипид, експир, ѓете, €бсен,  ’олстой  в  величайших  своих
творениЯх  не  дали  публике  того,  чего  ей  хотелось,  не   удовлетворили
среднеарифметического человека, свое нормальное  "Я",  и  как  художники  не
оправдали своего назначениЯ. ‘тало быть, они не были художниками,  что  Явно
немыслимо; а стало быть, Я так и не знаю, что такое публика!"
     €, понЯв, что зашел в тупик и последнЯЯ надежда  найти  ответ  рухнула,
писатель уронил голову на грудь.
     Ќо тут в темный  сад  его  отчаЯниЯ  проник  дрожащий  проблеск  света,
подобный слабому лучу луны. "Ђ может быть,  -  подумал  он,  -  может  быть,
писатель просто не  в  состоЯнии  вообразить  публику  до  того,  как  пьеса
поставлена? (Ђ тогда уже слишком поздно!) €ными словами, может, длЯ  него  и
нет публики? Ќо если ее нет, тогда назначение мое не может состоЯть  в  том,
чтобы давать ей то, чего ей хочетсЯ. ’огда каково же мое назначение в жизни?
—то Я, просто соломинка на ветру?" €, утомленный всеми  этими  неразрешимыми
вопросами, писатель задремал. Ћн задремал, и ему приснилось, что  в  темноте
он видит женщину и от нее исходит туманное сиЯние, какое летней ночью льетсЯ
в темноту от белых цветов вискарии. †енщина простирала вперед бледные  руки,
повернутые ладонЯми вниз,  трепещущие,  как  горлицы,  когда  опускаютсЯ  на
крышу; и даже во мраке видны были ее глаза  -  серые,  лучистые,  с  темными
ободками вокруг зрачков. ‘мотреть в эти глаза было немного жутко:  они  были
прекрасны, но пронизывали душу писателЯ  насквозь  и  глЯдели  дальше,  мимо
него, словно ища нового в далеком странствии, где отдых под запретом.
     ‚о сне писатель спросил ее:  "Љто  ты,  стоЯщаЯ  во  тьме?  Њне  трудно
смотреть тебе в глаза. Љто ты?"
     € женщина отвечала: "„руг, Я твоЯ совесть. џ Џравда, какой тебе дано ее
увидеть. џ та, кому ты предназначен служить".
     ‘ этими словами она исчезла, и  писатель  проснулсЯ.  Џеред  ним  стоЯл
мальчик-газетчик, предлагаЯ ему вечерний выпуск.
     ‘конфуженный тем, что уснул на людЯх, писатель поспешил купить газету и
стал читать передовую статью. Ќачиналась она так: "…сть  у  нас  драматурги,
которые принимают себЯ очень уж  всерьез;  осмеливаемсЯ  напомнить,  что  им
грозит опасность стать смешными..."
     Џисатель опустил руку, и газета соскользнула на пол. "Џринимать всерьез
публику Я не могу, - подумал писатель, - потому что не в  силах  вообразить,
что это такое; теперь мне говорЯт, что принимать всерьез себЯ, свою совесть,
Я не должен, чтобы не стать смешным. „а, дело мое дрЯнь!"
     € он встал  с  места  с  чувством  удивительной  легкости,  словно  был
соломинкой, подхваченной ветром.

1910 г.


’“ЊЂЌЌ›… Њ›‘‹€ ЋЃ €‘Љ“‘‘’‚…

     Џеревод M. ‹орие

     „ень стоЯл небывало прекрасный, когда Я  ушел  в  полЯ  посмотреть,  не
удастсЯ ли собрать эти  несколько  мыслей.  ќто  был  такой  золотой,  такой
размаривающе жаркий день, что слетались они лениво, больше реЯли вокруг, без
порЯдка и цели, как ласточки, что вились надо мной; и как  пьеса  или  стихи
всегда обусловлены исходным настроением автора, так и тут Я знал, что  слова
мои будут те же ласточки, быстрые, верткие, с бледной шейкой  и  раздвоенным
хвостом. Ќо в конце концов, думал Я, сидЯ на траве, мне нет нужды  принимать
свои критические суждениЯ всерьез. џ не обладаю твердостью критика.  Ќе  мое
ремесло быть во всем уверенным и внушать эту уверенность другим. Ќапротив, Я
часто бываю не прав, а такой роскоши ни один критик не может себе позволить.
€ вот, вторгшись, так сказать, в чужие пределы, Я двинулсЯ вперед  с  легким
сердцем, чувствуЯ, что ни мне самому, ни кому-либо другому вовсе  не  нужно,
чтобы Я оказалсЯ прав.
     џ думал о том, что же такое искусство? €бо мне было  Ясно,  что  прежде
чем думать о  нем,  следует  его  определить.  Џодавленный  трудностью  этой
задачи, Я и вовсе перестал было думать.  Ђ  потом  в  голове  у  менЯ  стали
медленно складыватьсЯ такие слова:
     "€скусство - это  образное  выражение  человеческой  энергии,  которое,
конкретизируЯ чувства и  восприЯтиЯ,  может  вызвать  у  человека  безличные
эмоции и тем самым приобщить его ко всему  окружающему  миру.  Ђ  величайшее
искусство - то, которое вызывает самые сильные  безличные  эмоции  у  самого
совершенного человека".
     Ѓезличные эмоции! Ђ что Я хочу этим сказать? - думал  Я.  Ќаверно,  вот
что: если то, на что  Я  смотрю,  внушает  мне  те  или  иные  активные  или
направленные импульсы - это не искусство; если интерес к  нему  хотЯ  бы  на
короткое мгновение вытеснЯет у менЯ интерес к самому себе -  это  искусство.
Џредставим себе, что передо мной ванна из резного мрамора.  …сли  мысли  мои
идут так: "‡а сколько ее можно купить?"  (импульс  приобретениЯ),  или  "ѓде
нашли этот мрамор?" (импульс познаваниЯ), или "‚ какую сторону головой в ней
удобнее лежать?" (смешанный импульс познаваниЯ и приобретениЯ), - то  в  эту
минуту Я не воспринимаю ее как произведение искусства. Ќо если Я стою  перед
ней, весь трепеща при виде ее цвета и формы, пусть хотЯ  бы  в  малой  мере,
пусть совсем ненадолго свободный от каких бы то ни было практических  мыслей
или импульсов, - значит, в этой мере и на столько времени она вытеснила менЯ
из моей оболочки и сама занЯла мое место; она свЯзала менЯ с миром, заставив
забыть о себе самом. € на это, только  на  это  времЯ  она  стала  длЯ  менЯ
произведением искусства.  ’аким  образом,  слово  "безличный"  в  этом  моем
определении  означает  всего  лишь  кратковременное   забвение   собственной
личности и ее активных потребностей.
     ‡начит, думал Я, €скусство - это то, что мы слышим, читаем или  на  что
смотрим,  не   испытываЯ   направленных   импульсов,   но   ощущаЯ   теплый,
бессознательный трепет. Ђ что есть величайшее искусство, Я,  хоть  убей,  не
могу определить, не представив себе совершенного человека. Ќо раз мы никогда
не увидим это желанное создание, а если и увидим, то не  узнаем,  -  значит,
догматизм изгонЯетсЯ из наших рассуждений и "академическое" длЯ нас мертво -
еще мертвее, чем каким оставил его ’олстой после своего знаменитого трактата
"—то такое искусство?" €бо ’олстой, низложив всех старых судей  и  всЯческие
академии, утверждает, что величайшее искусство то, которое  доступно  самому
большому числу людей, и тем самым возводит массы в ранг новой  Ђкадемии  или
нового судьи, столь же деспотичного и  ограниченного,  как  те,  которых  он
низложил.
     Ќу вот, думал Я, идти дальше в определении того, что есть искусство,  Я
не решаюсь. Ќо попробую уЯснить самому себе,  какое  же  важнейшее  свойство
позволЯет искусству вызывать  этот  бессознательный  трепет,  эти  безличные
эмоции. Ќазывают это свойство Љрасотой. Ќеудобное слово!  „оказательство  не
от  предпосылки,  а  от   вывода;   слишком   затасканное   слово,   слишком
двусмысленное; то слишком широкое, то слишком узкое - слово столь скользкое,
что добратьсЯ до его значениЯ невозможно. € какое опасное слово!  Љак  часто
оно заставлЯет нас обклеивать инородными украшениЯми то, что в  неукрашенном
виде было бы искусством! “крашать там, где украшениЯ не нужны, быть лиричным
там, где лирика не у места, - это, бесспорно, значит не достигать искусства,
а портить его. Ќо это важнейшее свойство искусства называют  также  и  более
удачно, ђитмом. Ђ что такое ритм, как не таинственнаЯ гармониЯ между частЯми
и целым, создающаЯ то, что  называетсЯ  жизнью;  точное  соотношение,  тайну
которого легче всего уловить,  наблюдаЯ,  как  жизнь  покидает  одушевленное
создание, когда необходимое соотношение частей в достаточной мере  нарушено.
€ Я согласен с тем, что это ритмическое соотношение  частей  между  собой  и
частей и целого - иными словами, жизненность - и есть единственное свойство,
не отделимое от  произведениЯ  искусства.  €бо  только  то,  в  чем  человек
чувствует эту ритмическую жизненность, способно увести его от самого себЯ.
     ‡десь  ход моих мыслей приостановилсЯ - Я стал смотреть на ласточек: их
быстрый,    уверенный    полет   -   сплошное   дерзание,   эквилибристика и
неожиданность  -  показалсЯ  мне  символом  тонкого  равновесиЯ и движениЯ в
искусстве,  которое  на  каждого  действует по-разному в нашем многообразном
мире, где ни одно Явление не повторЯет другого.
     „а, думал Я, и это самое искусство -  единственнаЯ  форма  человеческой
деЯтельности, котораЯ ведет к единению и ломает барьеры между людьми. ќто  -
непрестанное,  неосознанное,  пусть  мимолетное,  вытеснение  себЯ  другими;
подлинный цемент человеческой жизни; вечнаЯ отрада и обновление.  €бо  самое
тЯжелое, самое горестное и мучительное в нашей жизни то, что  мы  заперты  в
самих себе, и хотим, и не умеем из себЯ вырватьсЯ. € когда искусство хотЯ бы
на краткий миг уводит нас от самих себЯ, мы испытываем облегчение, глубокое,
сокровенное чувство свободы. Ђктивные  формы  развлечениЯ  и  разрЯдки  дают
отдых лишь некоторым сторонам нашего "Я",  требуЯ  участиЯ  других;  целиком
человек никогда не отдыхает, кроме как в те минуты, когда забывает  о  себе,
погружаЯсь в созерцание природы или искусства.
     € вдруг Я вспомнил довольно распространенный  взглЯд,  будто  искусство
дает не самозабвение, но скорее очень четкое осознание себЯ.
     •орошо, подумал Я, но ведь это  -  не  первичное,  не  непосредственное
воздействие: этот новый толчок - лишь вторичное воздействие  подмены  самого
себЯ произведением искусства;  конечно  же,  это  лишь  результат  короткого
мгновениЯ ухода от себЯ, освобождениЯ и отдыха.
     „а, искусство - это великое, всем доступное обновление.  €бо  искусство
никогда не бывает догматично; оно не защищает себЯ и  не  оправдывает  -  вы
можете принЯть его или отвергнуть. Ћно не навЯзываетсЯ тем,  кто  в  нем  не
нуждаетсЯ. Ћно уважает любой склад характера, любую  точку  зрениЯ.  Ќо  оно
своенравно, капризно, как порывы ветра, оно ускользает и не даетсЯ в руки, и
лишь в отдельные, благословенные мгновениЯ  касаетсЯ  наших  сердец  -  ведь
часто бывает, что, даже стоЯ перед величайшими творениЯми искусства, мы не в
состоЯнии полностью отрешитьсЯ от себЯ! Њы сами не сознаем,  когда  приходит
это отрешение, этот отдых, - и вот его уже и  нет!  Ќо  когда  он  приходит,
словно некий дух овевает нас прохладными крылами,  одаривает  нас  всех,  от
мала до велика, сколько кто может вместить, - дух бессмертный и  многоликий,
как сама жизнь.
     Ђ наш век, думал Я, благоприЯтен  ли  он  длЯ  людей  искусства?  †изнь
сейчас очень разнообразна,  полна  "течений",  "фактов",  "новостей";  рампа
горит ослепительно Ярко - все это мешает художнику. Ќо,  с  другой  стороны,
досуга  стало  больше;  возможности  учитьсЯ  богаче,   свобода   пользуетсЯ
уважением... в известной мере. Ћднако есть одна главнаЯ причина, почему, как
мне кажетсЯ, искусство в наш  век  должно  процветать:  точно  так  же,  как
скрещивание в природе, если не злоупотреблЯть им,  часто  придает  потомству
новые силы, так и скрещивание философий придает новые  силы  искусству.  Њне
представлЯетсЯ, что историки,  оглЯдываЯсь  на  нас  из  далекого  будущего,
назовут наш век ’ретьим возрождением. Њы, затерЯвшиесЯ в  нем,  как  деЯтели
или как зрители, не можем сказать, что мы делаем, к чему приходим; но  и  мы
можем заметить, что как во  времЯ  ќллинского  возрождениЯ  новаЯ  философиЯ
пронизала  устаревшие  Языческие  верованиЯ;  как  во   времЯ   €тальЯнского
возрождениЯ ЯзыческаЯ философиЯ, вновь утвердив себЯ,  заново  оплодотворила
ослабевшее  от   беспрестанного   скрещиваниЯ   христианство,   так   теперь
ортодоксальнаЯ  религиЯ,  оплодотвореннаЯ  Ќаукой,  порождает  новую,  более
полную концепцию жизни - любовь к совершенству не в надежде на  награду,  не
из страха наказаниЯ, а ради самого совершенства. Њедленно, у нас под ногами,
ниже уровнЯ нашего сознаниЯ складываетсЯ эта новаЯ философиЯ, а ведь  именно
в периоды новых философий и должно процветать искусство,  которое  по  самой
сути своей всегда есть открытие нового. ’е,  кто  клЯнетсЯ  только  прошлым,
твердЯт нам, что наше искусство катитсЯ  к  гибели;  и  правда,  путаницы  и
смЯтениЯ у нас немало! Џлотины прорваны, и каждый художник,  не  жалеЯ  сил,
ищет, как бы спастись. Ќаш век - век  волнений  и  перемен,  нового  вина  и
ветхих мехов. € тем  не  менее,  несмотрЯ  на  то,  что  многое  разбиваетсЯ
вдребезги и много  сил  тратитсЯ  впустую,  все  времЯ  изготовлЯетсЯ  вино,
которого, право же, стоит отведать.
     џ опЯть перестал думать, потому что солнце опустилось низко,  и  начали
кусать комары, и возникли вечерние звуки - бесчисленные, исходЯщие от людей,
от животных и птиц, - далекие, берущие за  душу  звуки,  что  так  отчетливо
долетают до нас на закате в деревенской глуши. џ слушал их долго, в каком-то
забытьи, не в силах взЯтьсЯ за перо.
     ЌоваЯ философиЯ - полнокровное искусство! ђазве признаки его не налицо?
‚ музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии, в танцах и  даже  в
критике, если считать критику видом искусства. „а, мы тЯнемсЯ к новой  вере,
еще не оформившейсЯ, к новому искусству, еще не совершенному: формы его  еще
нужно искать!
     Ђ как она возникла, эта медленно набирающаЯ силу  вера  в  совершенство
ради совершенства?  Ќаверно,  так:  в  один  прекрасный  день  западный  мир
проснулсЯ и обнаружил, что он уже не  верит  единодушно  и  безоговорочно  в
загробную жизнь индивидуального сознаниЯ. Ћн почувствовал:  Я  могу  сказать
только "может быть". Њожет быть, смерть - это конец человека, а может  быть,
смерть - ничто. ‘тоило ему усомнитьсЯ, и он стал себЯ спрашивать: "Ђ хочу ли
Я жить дальше?" €, обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем  раньше,
он стал спрашивать себЯ, почему это так. Џостепенно  он  понЯл,  что  в  нем
живет страстное желание, о котором прежде и не подозревал, - свЯтое  желание
совершенствоватьсЯ и в этой  жизни  и  в  загробной,  буде  она  существует;
совершенствоватьсЯ  потому,  что  совершенство  -  желаннаЯ  цель,  высокий,
вожделенный идеал, мечта, заключеннаЯ во вселенной;  главнаЯ  причина  всего
сущего. € он стал понимать, что в космическом плане это совершенство не  что
иное, как совершенный покой и гармониЯ, а в плане человеческих  отношений  -
не что иное, как совершеннаЯ любовь и справедливость. € совершенство засиЯло
перед глазами западного мира, как новаЯ звезда, чей благодатный свет озарЯет
все живое, едва оно рождаетсЯ из великой тайны, и не гаснет до тех пор, пока
оно в ту же великую тайну не возвращаетсЯ.
     Ќаверно, думал Я, именно это и открывает длЯ себЯ заново западный  мир.
‚ сознание наше снова прокралась смутнаЯ мысль,  что  вселеннаЯ  едина,  что
равновесие  -  высшее  ее  состоЯние  и  все  сущее  одинаково  удивительно,
таинственно и ценно. €ными словами, мы начали смутно прозревать мироощущение
художника, верЯщего, что  ничего  нельзЯ  пренебрежительно  отбрасывать  как
недостойное, что все можно сделать хорошо, во всем найти  красоту,  что  наш
бог, ‘овершенство, присутствует во всем и дело нашего  искусства  -  открыть
его людЯм.
     Ќабросав эти слова, Я заметил, что несколько звезд пробралось на  небо,
медленно темневшее над подстриженными липами; кукушки, весь день  куковавшие
на акациЯх, затихли; уже не реЯли в воздухе ласточки, зато над изгородью  из
остролиста металась летучаЯ  мышь;  и  лютики  вокруг  менЯ  закрывали  свои
венчики. €зменились все контуры, все  настроение  мира,  точно  передо  мной
повесили другую картину.
     „а, думал Я, не что иное, как искусство, должно стать  служителем  этой
новой  веры  в  совершенство  с   ее   девизом   "ѓармониЯ,   ‘оразмерность,
ђавновесие". €бо только искусству дана  содействовать  истинной  гармонии  в
человеческих  делах,  находить  истинные   пропорции,   сохранЯть   истинное
равновесие. ђазве учитьсЯ быть художником не значит учитьсЯ правильно видеть
соотношение вещей и Ясно  выражать  это  соотношение?  Ѓолее  того,  учитьсЯ
отделЯть от себЯ самую свою суть и передавать ее другим так тонко,  что  они
не замечают,  как  это  делаетсЯ,  однако  незаметно  длЯ  себЯ  оказываютсЯ
приобщенными? ђазве не художник - враг  и  гонитель  всЯкой  предвзЯтости  и
узости, искажений и изысков, ловец блуждающего огонька - Џравды? €бо что  же
такое Џравда, если  не  духовнаЯ  соразмерность?  Џравда,  сдаетсЯ  мне,  не
абсолютна, она всегда относительна, это уравновешенность, лежащаЯ  в  основе
зыбких  жизненных  отношений;  и  самаЯ  совершеннаЯ  правда  -  всего  лишь
конкретное  выражение  самого  острого   видениЯ.   †изнь,   увиденнаЯ   как
бесконечнаЯ выставка  лучших  произведений  искусства;  жизнь,  оформленнаЯ,
очищеннаЯ от несущественного, грубого, из рЯда вон  выходЯщего;  жизнь,  так
сказать, духовно отобраннаЯ, - вот правда - нечто  столь  же  множественное,
изменчивое, неуловимое и странное, как сама жизнь, и столь же  неподвластное
догме. Џравда знает один-единственный  закон:  чтобы  было  все,  но  ничего
лишнего! ѓде закон этот не соблюден, там не может быть полной жизненности. €
этим же законом тайно свЯзано искусство,  чье  дело  -  создавать  жизненные
произведениЯ.
     ‚ероЯтно, прав был эстет, сказавший: "Џоверить во что-нибудь нас  может
заставить стиль, только стиль". €бо что  такое  стиль  в  истинном  и  самом
широком  смысле,  как  не  верность  идее   и   настроению   и   совершеннаЯ
соразмерность в выражении их? € Я подумал: "Њожно  ли  верить  в  вырождение
искусства в эпоху, котораЯ, пусть пока бессознательно, начинает  поклонЯтьсЯ
тому, чему поклонЯетсЯ искусство, - ‘овершенству, ‘тилю?
     Ќедостатки нашего сегоднЯшнего искусства - это недостатки от  излишнего
рвениЯ, от смелых поисков, это просчеты и промахи пионеров, ошибки и неудачи
первооткрывателей. …му еще предстоит переболеть многими лихорадками и не раз
сбитьсЯ с дороги, но во всЯком случае оно не умрет  в  своей  постели  и  не
будет похоронено в Љензал-ѓрин {Ћдно из лондонских кладбищ.}.  €  глЯдишь  -
там  и  тут,  среди  катастроф  и  крушений,  сопрЯженных  с  плаваниЯми   к
неизвестным берегам, оно найдет что-то новое, новый  способ  украсить  жизнь
или показать суть вещей.  •арактернаЯ  особенность  современных  искусств  -
стремление каждого искусства вырватьсЯ из собственных границ,  -  по  мнению
многих,  означает  их  гибель;  на  мой  же   взглЯд,   это   -   счастливое
предзнаменование. ђоман пытаетсЯ стать пьесой, а  пьеса  -  романом,  тот  и
другаЯ пытаютсЯ работать средствами живописи; музыка тщитсЯ стать рассказом;
поэзиЯ мечтает быть музыкой; живопись претендует на роль  философии.  ”ормы,
каноны, правила - все плавитсЯ в котле: конец застою! Њногое  в  этом  хаосе
коробит и оскорблЯет даже самых смелых и жадных до нового. "‘ил нет  терпеть
этих новомодных молодчиков! Ћни не признают формы! ЃросаютсЯ очертЯ  голову,
сами не знаЯ куда. Ћни утерЯли все лучшее, что было в прошлом, а  взамен  не
дали нам ничего!" Џусть  так,  но  ведь  только  из  смЯтениЯ  и  перемен  и
рождаетсЯ новое благо. Ћтрицать это  -  значит  отрицать  веру  в  человека,
отворачиватьсЯ от мужества!  Љое-кому,  разумеетсЯ,  надлежит  запиратьсЯ  в
своих кабинетах, окружив себЯ картинами и книгами вчерашнего  днЯ,  -  такие
ученые энтузиасты тоже по-своему служат искусству.  Ќо  широкий  мир  всегда
будет требовать новых форм. Ђ их мы не дождемсЯ, если у нас не  хватит  веры
на то, чтобы рискнуть старыми. •орошее останетсЯ,  плохое  умрет;  и  только
будущее скажет нам, что хорошо, а что плохо. „а, думал  Я,  вполне  понЯтно,
что мы не проЯвлЯем к современному искусству должного терпениЯ, ведь  мы  не
видим ни тех целей, к которым  оно  идет  почти  вслепую,  ни  тех  немногих
совершенных творений, которые  останутсЯ  стоЯть  среди  развалин  и  мусора
неудавшихсЯ  попыток.  ‚сЯкаЯ  эпоха  хулит   себЯ   и   превозносит   своих
предшественников.  ќто  подтверждает  неписанаЯ  историЯ  любого  искусства.
‚озьмите роман, самое молодое из искусств. ђазве в эпоху,  последовавшую  за
”ильдингом, не сетовали на то, что писатели  изменили  традиции  плутовского
романа, что они пишут не так, как ”ильдинг и ‘моллет? …ще как сетовали! ‹ишь
очень медленно и наперекор  сильному  сопротивлению  роман  в  нашей  стране
принЯл при ’еккерее богатую биографическую форму. Ћчень медленно  и  вопреки
ожесточенным нападкам он терЯл эту форму, приобретаЯ  большую  живость,  так
что читателю предлагалась, так  сказать,  уже  не  историческаЯ  констатациЯ
мотивов  и  фактов,  а  словесные  картины  событий  и  лиц,  отобранные   и
расположенные так, чтобы он как бы сам увидел сущность жизни в ее  движении.
Ќовый роман вызывает не меньше ламентаций, чем вызывал старый  роман,  когда
он был новым. ‚опрос здесь не в том, что лучше,  а  что  хуже,  вопрос  -  в
различии форм, в изменениЯх, которые диктуютсЯ постепенным приспособлением к
менЯющимсЯ условиЯм нашей общественной жизни и к все новым и новым открытиЯм
в области мастерства, причем в увлечении этим новым старое и не менее ценное
мастерство слишком часто на  времЯ  утрачиваетсЯ.  €сконные  интересы  жизни
способствуют линии наименьшего сопротивлениЯ, все, что нарушает  наш  покой,
вызывает неодобрение и протест.  Ћднако  нужно  помнить  и  то,  что  всЯкаЯ
новинка обычно окружена заманчивым ореолом. ‚  силу  этих  двух  отвлекающих
факторов те, кто вырываетсЯ из  плена  старых  форм,  по  всей  вероЯтности,
успеют  умереть,  не  дождавшись,  пока  новые  формы,  бессознательно   ими
созданные, займут свое место, высокое или  низкое,  в  мире  искусства.  Љак
судить о том, что ново? Њы видели, как от растерЯнности при встрече с  новым
делались попытки свЯзать воедино две столь  резко  отличные  друг  от  друга
фигуры, как €бсен и Ѓернард оу, двух драматургов, у  которых,  кажетсЯ,  не
найти ни одной общей  черты:  ни  общей  традиции,  ни  общих  взглЯдов,  ни
малейшего сходства в композиционных и иных  технических  приемах.  €  однако
современнаЯ критика часто ставит их рЯдом! Ћни новые. ќтого достаточно. …сть
и другие, столь же несхожие с ними. Ћни тоже новые. ‘воего Ярлыка на них еще
нет - так давайте наклеим на них чужой!
     ’ак будет всегда, думал Я;  ибо  правильнаЯ  оценка  всЯкого  искусства
требует времени.  €  не  под  влиЯнием  ли  этого  чувства  -  что  суждениЯ
современников позднее кажутсЯ чуть ли не смешными  -  критика  за  последнее
времЯ часто представлЯет собой не  столько  суждениЯ,  сколько  впечатлениЯ,
своего  рода  воссоздание,  некое   выражение   личности   самого   критика,
порожденное книгой, пьесой, симфонией, картиной? ’акого рода  критику  стало
даже принЯто отождествлЯть с творчеством. ‡нак равенства между  способностью
эстетического суждениЯ и творческим даром! ‘ этим трудно согласитьсЯ.  Њожно
сочувствовать этой новой  критике.  Њожно  признавать,  что  передача  своих
впечатлений - деЯтельность более широкаЯ и гибкаЯ и менее преходЯщаЯ, нежели
высказывание  безапеллЯционных  суждений,  основанных  на  строгих  правилах
вкуса; можно допустить, что такаЯ критика смыкаетсЯ с творчеством постольку,
поскольку она требует и восприимчивости и способности  воссоздавать;  однако
"новому" критику все же  не  хватает  той  жажды  открытиЯ  нового,  котораЯ
предшествует всЯкому творчеству (как оно до сих  пор  понималось).  Љритика,
вкус, эстетическаЯ оценка по самой сути своей задачи вынуждены  ждать,  пока
жизнь не окажетсЯ собранной в фокус художником, и лишь  после  этого  критик
пытаетсЯ воспроизвести то изображение, которое этот пойманный в  сети  кусок
жизни оставил на зеркале его сознаниЯ. Ђ творчество начинаетсЯ  с  зародыша,
бессознательно возникающего от непосредственного воздействиЯ жизни  во  всей
ее полноте на личность художника; и вокруг этого  зародыша  художник-творец,
без конца вглЯдываЯсь,  открываЯ,  отбираЯ,  строит  клетку  за  клеткой  из
бесчисленных новых мельчайших воздействий и прозрений. “тверждать, будто  то
же  делает  и  критик  в   процессе   воссозданиЯ,   значит   сказать,   что
музыкант-исполнитель - творец в том же смысле, что и композитор, чью  музыку
он исполнЯет. …сли даже признать, что качественно эти  процессы  сходны,  то
количественно они так далеки один от другого, что применЯть  к  обоим  слово
"творчество"  по  меньшей  мере  неудачно...  Ћднако,  подумал  Я,  это   уж
рассуждениЯ более чем туманные. Ќадо же придать своим мыслЯм  хоть  какую-то
свЯзность и последовательность, подобную той, что ощущаетсЯ в шествии  этого
вечера, уже переходЯщего в ночь. ‚ернемсЯ к  рассмотрению  природы  и  задач
искусства! € признаем, что многие  из  наших  мыслей  покажутсЯ  ересью  той
школе, чью  доктрину  Ћскар  “айльд  воплотил  в  своем  блестЯщем  апофеозе
полуправды, в очерке "“падок лжи". ’ам он сказал: "Ќи один великий  художник
никогда не видит вещи  такими,  как  они  есть".  Ќо  эту  полуправду  можно
повернуть и иначе: тот, кто видит вещи  такими,  как  они  есть,  кто  видит
соразмерность, скрытую от других (и наделен даром ее выразить), тот  и  есть
художник. Ђ великим художником его делает высокое горение духа, рождающее не
относительную, а превосходную Ясность видениЯ.
     ‚озле моего дома растут несколько сосен с узловатыми красными стволами,
а по бокам от них - два вЯза. Ќебо за ними часто бывает густо-синее.  Ћбычно
это все, что Я вижу. Ќо изредка в тех же деревьЯх на фоне того же  неба  мне
видитсЯ весь жар  и  страстность,  какую  ’ициан  вложил  в  свои  Языческие
картины. џ прозреваю  таинственный  смысл,  таинственную  свЯзь  между  этим
небом, этими соснами с их узловатыми красными стволами и жизнью, какой Я  ее
знаю. € в такие минуты Я всегда чувствую, что вот это - реальность, а все то
остальное времЯ,  когда  Я  этого  не  вижу,  -  просто  нереально.  Ѓудь  Я
живописцем, Я, прежде чем нанести первый мазок, ждал бы такого прозрениЯ.  ‚
более трезвые минуты такое интимное, внутреннее видение  реальности  кажетсЯ
чуть ли не  абсурдом;  и  отсюда  возникает  эта  новаЯ  легкаЯ  полуправда:
"€скусство выше, чем сама жизнь". „а,  искусство  выше,  чем  жизнь,  в  том
смысле, что сила искусства извлекает из жизни ее истинный дух и значение. Ќо
в каком бы то ни было ином смысле утверждение, будто искусство  выше  жизни,
из которой оно  возникает  и  в  которую  должно  снова  погрузитьсЯ,  может
привести лишь к тому, что художник  окажетсЯ  висЯщим  над  жизнью:  ноги  в
воздухе, а  голова  в  облаках  -  позер,  изображающий  из  себЯ  полубога.
"Џрирода - это не великаЯ мать, родившаЯ нас. Ћна - наше создание. ’олько  в
нашем мозгу она  обретает  жизнь".  ’акова  величайшаЯ  гипербола  в  теории
эстетов. Ќо что такое творческий инстинкт, как  не  вечно  живое  сочувствие
природе,  непрестанное  стремление,  подобное  стремлению   самой   природы,
создавать что-то новое из всего, что доступно способностЯм, которыми природа
нас наделила? ‘пособность видеть, воображать и выдумывать  -  такой  же  дар
природы, как здравый смысл и мужество.  Џросто  она  реже  встречаетсЯ.  Ќо,
право же, никто и не придерживаетсЯ этих эстетических взглЯдов всерьез, даже
те, кто  их  высказывает.  ќто  риторика,  возвеличение  полуправды,  оружие
человека, который хочет осудить  "реализм",  будучи  органически  неспособен
понЯть, что такое реализм на самом деле.
     Ќу, а что же такое реализм? - думал Я. —то значит  это  слово,  которое
употреблЯют к месту и не к месту? ЋтноситсЯ оно к методу  художника,  или  к
его мироощущению, или к тому и другому, или ни к тому, ни к другому? ђеалист
ли ’ургенев? Ћн самый большой поэт, когда-либо писавший прозой, и  никто  не
умел так ощутимо показать нам живые лица и событиЯ. Ќикогда не было на свете
более пылких мечтателей, чем ’олстой и €бсен; и никто больше их не заботилсЯ
о  том,  чтобы  сделать  своих  героев  реальными.  ђеалисты  они  или  нет?
Ќевозможно себе представить большего фантаста, чем „остоевский, и  никто  не
умел так живо изобразить реальную ситуацию. ђеалист он  или  нет?  Џокойного
‘тивена Љрейна называли реалистом,  а  это  самый  подлинный  импрессионист,
когда-либо живописавший словами. ‚ чем же тогда суть  этого  слова,  которое
употреблЯют чуть ли не как ругательство? „лЯ менЯ, во всЯком  случае,  думал
Я, слова реализм, реалистический уже не свЯзываютсЯ с методом, длЯ  которого
гораздо более подходЯт слова натурализм и натуралистический. Ќе свЯзаны  они
и с вопросом о  силе  воображениЯ  -  реализм  требует  ее  не  меньше,  чем
романтизм. Њне представлЯетсЯ, что длЯ реалиста ни в коей мере не обЯзателен
натуралистический метод -  он  может  быть  поэтом,  мечтателем,  фантастом,
импрессионистом, чем угодно, только не романтиком:  романтиком  он  быть  не
может, поскольку он реалист. „а, этим словом определЯетсЯ художник,  который
по самому своему складу  в  первую  очередь  стремитсЯ  уловить  и  показать
взаимосвЯзь жизни, характера  и  мышлениЯ,  чтобы  научить  чему-то  себЯ  и
других; в отличие от того художника (Я называю его романтиком),  который  по
своему складу тЯготеет к тому, чтобы выдумывать повести или картины с  целью
доставить радость себе  и  другим.  ‚есь  вопрос  в  том,  каково  первичное
побуждение у того или иного художника.
     ђеалист  и  романтик!  Џросвещение  и  радость!  ‚от   это   правильное
сопоставление. Џередать что-то новое - рассказать сказку! Ђ форму  и  тот  и
другой художник волен избрать  любую  -  натуралистическую,  фантастическую,
поэтическую,  импрессионистическую.  €бо  не  по  форме,   а   по   цели   и
настроенности своего творчества он будет отнесен к тому или  иному  течению.
Ќадо сказать, что реалисты - включаЯ  реалистическую  половину  експира,  -
поскольку они не заботЯтсЯ в первую  очередь  о  том,  чтобы  развлечь  свою
публику, и по сей день сравнительно  непопулЯрны  в  нашем  мире,  состоЯщем
преимущественно из людей действиЯ, тех, что  инстинктивно  отвергают  всЯкое
искусство, кроме того, которое развлекает их, не заставлЯЯ при этом  думать.
‚едь думать - значит тратить энергию, котораЯ уже целиком занЯта;  думать  -
значит заглЯдывать в себЯ, а  это  выбивает  из  колеи  привычных  действий.
“тверждаЯ, что  задача  реалиста  не  столько  доставлЯть  радость,  сколько
просвещать, мы отнюдь  не  хотим  сказать,  что  в  процессе  творчества  он
наслаждаетсЯ меньше, чем автор сказки, хотЯ непосредственно  и  не  задаетсЯ
такой целью; и немалой части человечества он  тоже  доставлЯет  наслаждение.
€бо, даже соглашаЯсь с тем, что цель (и верный признак) искусства  всегда  в
том, что оно вызывает ответный трепет, безличные эмоции, - обычно забывают о
том, что люди, грубо говорЯ, делЯтсЯ на тех, в ком искусство  не  пробуждает
любознательности, чей ум  не  требует  удовлетворениЯ  до  того,  как  будут
затронуты их эмоции; и тех, кто склонен размышлЯть, а значит, -  воспринимаЯ
произведение искусства, должны сперва удовлетворить свой пытливый ум, и лишь
после этого оно может взволновать их чувства. Ђудиторию реалиста  составлЯют
люди второго типа; гораздо более широкую аудиторию романтика - люди  первого
типа. € в обоих случаЯх она дополнЯетсЯ горсткой изощренных  ценителей,  длЯ
которых всЯкое искусство есть стиль и только стиль и которые равно  приемлют
произведение романтика и реалиста, если оно сделано достаточно хорошо.
     €так, думал Я, на мой взглЯд, реализм и романтизм в таком толковании  -
вот две основных категории, на которые можно разделить искусство;  но  найти
примеры того и другого в чистом виде нелегко. €бо даже у самого  убежденного
реалиста пробиваетсЯ романтическаЯ струЯ, а  самому  заЯдлому  романтику  не
всегда удаетсЯ быть совсем уже нереалистичным. ѓвидо ђени, ‚атто,  ‹ейтон  -
вот, пожалуй,  чистые  романтики;  ђембрандт,  •огарт,  Њане  -  в  основном
реалисты; Ѓоттичелли, ’ициан, ђафаэль - то и  другое.  „юма-отец  и  ‚альтер
‘котт - несомненно, романтики; ”лобер  и  ’олстой  -  столь  же  несомненно,
реалисты; „иккенс и ‘ервантес - то и другое. Љитс и  ‘уинберн  -  романтики;
Ѓраунинг и “итмен - реалисты; експир и ѓете - то и другое;  древнегреческаЯ
драматургиЯ - реализм; "’ысЯча и одна ночь" и Њалори {’омас Њалори (XV в.) -
переводчик с французского и составитель сборника легенд о  короле  Ђртуре  и
его рыцарЯх.} - романтика; €лиада, ЋдиссеЯ и ‚етхий  завет  -  и  реализм  и
романтика. € если,  запутавшись  в  своих  туманных  мыслЯх,  Я  захотел  бы
проиллюстрировать суть  этого  разделениЯ  в  искусстве  на  менее  общих  и
туманных примерах, Я мог бы взЯть двух писателей,  ’ургенева  и  ‘тивенсона.
€бо  ’ургенев   выражал   себЯ   в   повестЯх,   которые   следует   назвать
романтическими, а ‘тивенсон почти всегда пользовалсЯ реалистическим методом.
€ все же ‘тивенсона никак не назовешь реалистом, а ’ургенева  -  романтиком.
’ургенев без конца думал о жизни,  находил  в  ней  неисчерпаемые  пути  длЯ
духовных поисков, упорно обнаруживал и уЯснЯл себе  и  другим  многообразные
черты и чувства человека, многообразные настроениЯ природы; и хотЯ  все  его
находки заключены в ларчики увлекательных сюжетов, всегда Ясно, какое именно
настроение заставлЯло его окунуть перо в чернила.  ‘тивенсон,  мне  кажетсЯ,
почти боЯлсЯ открыть новое; он воспринимал жизнь так тонко, что не испытывал
желаниЯ углублЯтьсЯ в нее; он плел свою паутину длЯ того, чтоб увести себЯ и
других прочь от жизни. ’аково было руководившее им  настроение;  но  мастер,
живший в нем, стремилсЯ к Ясности и остроте  выражениЯ,  и  это  делало  его
более достоверным и конкретным, чем большинство реалистов.
     ‚от каким тонким бывает порою барьер! € какое нестоЯщее дело - хулить с
собственных позиций  искусство  того  или  иного  рода  в  мире,  где  любаЯ
индивидуальность имеет право выразить себЯ, а воркотнЯ законна только в  том
случае, если  соответствующее  выражение  не  достигнуто.  Ћдному  может  не
нравитьсЯ написанный ђембрандтом портрет некрасивой старой женщины;  другого
может оставить холодным изЯщнаЯ фантазиЯ ‚атто. Ќо неразумен будет тот,  кто
возьметсЯ отрицать, что и та и другаЯ картина верна замыслу художника, что в
обеих соразмерностью частей и частей с целым достигнут тот внутренний  ритм,
та жизненность, котораЯ и есть печать искусства. Ќемногого стоит философ, по
узости своей отвергающий то, что не удовлетворЯет его личный вкус.  Ќи  один
реалист  не  может  любить  романтическое  искусство  так   же,   как   свое
собственное, но когда это  искусство  верно  своим  внутренним  законам,  он
должен признать это, если не хочет быть слепым фанатиком. ђомантику  реализм
не доставит удовольствиЯ, но плохо, если он по узости  взглЯда  заключит  из
этого, что реализм, когда он достигает жизненности, не есть  искусство.  €бо
что такое искусство, как не совершенное выражение своего "Я"  в  неразрывной
свЯзи с миром? € не имеет никакого значениЯ, наделено ли  данное  "Я"  даром
просветителЯ или сказочника. ‚заимные попреки реалистов и романтиков  -  это
дуэль двух одноглазых, повернувшихсЯ друг к другу слепой стороной. Ќе  умнее
ли каждую попытку судить по тем достоинствам, что ей присущи? …сли  вещь  не
фальшиваЯ, не искусственнаЯ, не  вымученнаЯ,  если  она  верна  себе,  верна
авторскому замыслу и соразмерна в  отношении  частей  к  целому,  а  значит,
живаЯ,  -  тогда,  будь  она  реалистическаЯ  или  романтическаЯ,   во   имЯ
справедливости, признайте за ней право на существование!  ‘реди  всех  видов
человеческой деЯтельности искусство, безусловно, самаЯ  свободнаЯ,  наименее
узкаЯ и ограниченнаЯ, и оно требует от нас терпимости  к  любой  его  форме.
Ќеужели мы будем тратить  силы  и  чернила  на  осуждение  художника  только
потому, что он не такой, как мы?
     Ђ тем временем дневные  краски  и  контуры  совсем  расплылись;  каждое
дерево, каждый камень обволокла темнота. Љак непохож был этот  мир  на  тот,
что окружал менЯ, когда Я только  что  сюда  пришел  и  надо  мной  мелькали
ласточки! € настроение мое изменилось,  потому  что  каждый  из  этих  миров
вселил в мое сердце  свое,  особое  чувство,  оставил  в  моих  глазах  свою
картину. Ђ наступающаЯ ночь принесет мне и еще новое настроение,  которое  в
положенный срок, заключенное в раму  сознаниЯ,  повиснет  передо  мной,  как
новаЯ картина. Ќад нижней лужайкой бесшумно проплыла сова и исчезла в черной
листве дерева. € вдруг из-за краЯ болота показалась большаЯ оранжево-краснаЯ
луна. ‚се вокруг стало зыбким, спутались мои  мысли,  затуманились  чувства.
Љазалось, все контуры - лишь колебаниЯ лунной  пыли,  а  действительность  -
лишь немое прислушивание к шуму  ветра.  џ  долго  сидел,  глЯдЯ,  как  луна
поднимаетсЯ все выше, слушаЯ слабый, сухой шелест листьев вдоль изгороди.  €
мне пришла в голову такаЯ мысль: что  такое  вселеннаЯ,  без  начала  и  без
конца, как не  мириады,  стремЯщиесЯ  совершенствовать  все  новые  картины,
которые сливаютсЯ, переходЯт одна  в  другую  и  все  вместе  образуют  одну
необъЯтную совершенную картину?  €  что  такое  мы  -  рЯбь  на  поверхности
обретшего равновесие ’ворческого начала без рождениЯ и без смерти, - как  не
маленькие произведениЯ искусства?
     ЏытаЯсь записать эту мысль, Я заметил, что мой блокнот  весь  намок  от
росы. Љоровы располагались на покой. € уже ничего не было видно.

1911 г.


Њ€ђ ‚ ‚Ћ‡„“•…

     Џеревод Њ. ‹орие

     €з всех многочисленных симптомов  помешательства  в  жизни  современных
наций самый страшный - это то,  что  завоевание  воздуха  проституируетсЯ  в
военных целЯх.
     …сли когда-либо люди ЯвлЯли собой картину полного  идиотизма,  так  это
теперь, когда, одержав наконец победу в долгой  борьбе  за  подчинение  этой
дотоле непокоренной стихии себе на благо, они тут же начали  осквернЯть  эту
стихию, столь героически завоеванную,  заполнЯЯ  ее  орудиЯми  смерти.  …сли
когда-либо была у богов  причина  иронически  усмехатьсЯ,  так  это  теперь,
клЯнусь богами! Њожет ли хоть один думающий человек наблюдать это  пока  еще
предотвратимое бедствие без ужаса и отчаЯниЯ? “жаса перед тем,  во  что  оно
может вылитьсЯ, если тотчас не положить ему конец; отчаЯниЯ оттого, что люди
могут быть так слепы, так безнадежно  и  беспомощно  продаватьсЯ  в  рабство
собственной изобретательности. Љогда еще столь очевидна  была  необходимость
удушить во младенчестве отвратительное ухищрение  черного  искусства  войны,
когда еще великим  державам  представлЯлсЯ  такой  случай  совместно  и  раз
навсегда запретить новую страшную угрозу?
     Ќемножко разума, каплю здравого  смысла,  проблеск  трезвого  суждениЯ,
пока не поздно, пока есть еще силы пренебречь  имущественными  интересами  и
разорвать цепи новой привычки!  …сли  не  покончить  с  этой  чертовщиной  в
ближайшие годы, будет слишком поздно. Љак будто людЯм  мало  земли  и  воды,
чтобы убивать друг друга! ђади солнца, и звезд, и  синего  неба,  к  которым
испокон веков устремлЯлись все наши чаЯниЯ, оставим воздух невинным! Ќеужели
те, кто имеет глаза, чтобы видеть, добрую волю  и  власть,  чтобы  эту  волю
осуществить, неужели они не спохватЯтсЯ, пока еще есть времЯ,  и  не  спасут
человечество от этого последнего и самого худшего из его безумств?

1911 г.


ЏЋ—…Њ“ ЌЂЊ Ќ… ЌђЂ‚џ’‘џ ‚…™€ ЉЂЉ ЋЌ€ …‘’њ

     Џеревод Њ. ‹орие

     „а! Џочему это самаЯ характернаЯ черта нашего искусства? Љакими тайными
инстинктами объЯснить это врожденное отвращение? Ќо прежде всего  верно  ли,
что мы его испытываем?
     ‘тоЯть и смотреть на что-то ради той радости, которую  это  доставлЯет,
без единой мысли о материальной выгоде  длЯ  себЯ  или  длЯ  своих  ближних,
просто из интереса - типично это длЯ англичанина? „умаю, что нет,
     …сли к концу днЯ в ноЯбре мы войдем с  Ѓейсуотер-ђод  в  Љенсингтонский
сад в том месте, где он примыкает к •айд-парку, - и, пройдЯ перед затейливым
фонтаном, взглЯнем на полукруглую скамью, встроенную в унылый маленький •рам
‘олнца, то непременно увидим на ней  несколько  расположившихсЯ  полумесЯцем
неподвижных фигур. ‚от уселась здесь скоротать часок  непривычного  бездельЯ
стараЯ женщина с  немигающими  глазами  -  Явно  из  деревни,  в  поношенном
пыльно-черном платье и древней шлЯпке, подвЯзанной лентами; рЯдом  с  ней  -
горожанин с пропитым лицом, в  обвисшей,  перепачканной  одежде;  чахоточный
иностранец с провалившимисЯ глазами; загорелый молодой землекоп -  он  спит,
выставив далеко вперед залЯпанные грЯзью сапоги; кто-то бородатый,  тоскливо
свесивший голову  на  грудь;  и  еще  чахоточные,  еще  бродЯги,  еще  люди,
смертельно усталые, молча глЯдЯщие  в  пространство  из  этого  полукруглого
убежища, где не дует в спину, а иногда пригревает солнце. € глЯдЯ на них, мы
думаем, в зависимости от собственного состоЯниЯ  духа:  "Ќесчастные!  Љак  Я
хотел бы чем-нибудь им помочь!" или "Ѓезобразие! Љак можно допускать такое!"
Ќо испытываем ли мы удовольствие от одного созерцаниЯ их, то  ощущение,  что
возникает у кошки, когда ее чешут за ухом? ‚ызывают они у нас интерес просто
как проЯвлениЯ жизни, как порождениЯ ее приливов  и  отливов?  ЋпЯть  скажу:
думаю, что нет. Ђ почему? ‹ибо потому, что нам сейчас же приходит  в  голову
мысль: "Ќадо что-то предпринЯть; это опасно и не сегоднЯ-завтра поставит под
угрозу наше собственное благополучие; да и, кроме того, просто  противно  на
них смотреть, когда мы пришли сюда  полюбоватьсЯ  этим  красивым  фонтаном".
‹ибо  потому,  что  мы  слишком  гуманны!  Ђ  впрочем,  возможно,  что  наши
сокрушенные вздохи "Ђх, как это грустно!" на самом деле  означают:  "“йдите,
пожалуйста, вы портите мне настроение!" Ђ возможно, есть и еще одна причина,
почему  мы  стараемсЯ  не  видеть  вещи  как  они   есть,   избегаем   всего
неприглЯдного: может быть, тут играет роль  "нетворческий  инстинкт"  -  эта
гарантиЯ  и  неотъемлемый  спутник  цивилизации,  требующей  от  нас  полной
трудоспособности, практического и основательного  заполнениЯ  каждой  минуты
нашего  времени  и  каждого  квадратного  дюйма  нашего  пространства?  Ќам,
разумеетсЯ, известно, что из ничего ничего и не получаетсЯ,  что  длЯ  того,
чтобы что-то "создать", человек должен сперва воспринЯть впечатлениЯ, а  длЯ
восприЯтиЯ впечатлений нужен аппарат из нервов  и  щупальцев,  обнаженных  и
отзывающихсЯ на малейший трепет окружающей жизни, - аппарат, столь противный
нашему национальному духу  и  традициЯм,  что  при  одной  мысли  о  нем  мы
заливаемсЯ краской. ‘мело в том признаваЯсь,  полные  твердой  решимости  не
дать вытеснить себЯ из быстрого потока цивилизации в сонную заводь  сплошных
впечатлений,  мы  с  недоверием  относимсЯ  к  попыткам  воспитать   в   нас
восприимчивость и, как следствие ее,  творческое  начало,  микробы  которого
живут в каждом человеке. ‘мотреть  на  тот  или  иной  предмет  просто  так,
совершенно не считаЯсь с тем, как он может на нас повлиЯть, и даже не видЯ в
данную минуту, какую выгоду мы можем из него извлечь,  -  это  претит  нашей
совести, ранит ощущение безопасности  и  слаженности  нашей  жизни,  ибо  мы
чувствуем, что это  потерЯ  времени,  что  это  опасно  длЯ  общества  и  не
способствует тому, чтобы мы лучше  ели  и  пили,  лучше  одевались,  жили  в
большем комфорте, -  не  способствует  прочности  и  упорЯдоченности  нашего
существованиЯ.
     Ћчень вероЯтно, что первые две из этих трех  возможных  причин,  почему
нам не нравЯтсЯ вещи как они  есть,  заключены  в  третьей.  Ќо  чем  бы  ни
объЯснЯть такое отношение, оно у нас есть, безусловно, есть! …сли не считать
•огарта в его непроповеднических картинах и ЉонстеблЯ в его этюдах неба, - Я
говорю только о покойниках, - породила ли ЂнглиЯ  хоть  одного  живописателЯ
действительности, подобного Њане или Њилле, ”лоберу или Њопассану, ’ургеневу
или —ехову? Њы, наверно, чересчур цивилизованы, до  того  цивилизованы,  что
природа  уже кажетсЯ нам неприличной. Џоступки и чувства, не задрапированные
этикой,  нас  страшат.  €нтеллигенциЯ  континента  уже  давно  считает   нас
варварами почти во всех вопросах эстетики. Ђх, если  бы  они  только  знали,
какими варварами они сами кажутсЯ нам в своем  наивном  презрении  к  нашему
варварству, в своем ребЯческом, на наш взглЯд,  интересе  к  вещам  как  они
есть! ‚едь мы давно все это переросли, мы, дети старейшей из западных стран,
так отлакировавшие свою жизнь, что  уже  не  знаем,  из  какого  дерева  она
сделана! Њы, так крепко проспиртованные "хорошим тоном", уже недоступны зову
и требованиЯм этой невоспитанной особы -  жизни!  Њы,  клеймЯщие  как  нечто
недозволенное или просто vieux jeu {“старелое (франц.).} даже  упоминание  о
неприкрытых чувствах и суровой борьбе человека с судьбой, не говорЯ  уже  об
изображении их средствами искусства! Њы, длЯ кого художник -  подозрительнаЯ
личность, если он не проЯвлЯет себЯ  в  своем  творчестве  как  спортсмен  и
джентльмен! Њы, сокрушенно качающие головой, когда писатель упрЯмо  касаетсЯ
вопросов пола, и закрывающие его книгу со словами: "•уже всего то, что  ведь
эти молодчики пишут правду!"
     —то ж поделаешь, - наверно, всЯ  беда  в  том,  что  мы  слишком  давно
убедились в бесполезности размышлений,  слишком  решительно  посвЯтили  себЯ
действиЯм  -  материальной  стороне  жизни,  а  длЯ  душевного  отдохновениЯ
оставили себе привычку к сентиментальным грезам, тщательно  отгороженным  от
вещей как они есть. Њы как будто пришли к заключению, что "вещей" этих  нет,
а если они и есть, то напрасно, а о таких вещах  что  пользы  думать?  Ќашим
национальным идеалом стала волЯ к здоровью, к материальному благополучию,  и
ему мы пожертвовали волей к чувствительности. ќто тоже точка зрениЯ. Ќо  длЯ
философии, стремЯщейсЯ к совершенству, длЯ духа, жаждущего золотой  середины
и вздыхающего по спокойной и устойчивой позиции на самой середине качающейсЯ
доски, такаЯ точка зрениЯ, пожалуй, и узковата  и  не  очень  достойна,  это
расписка в поражении,  сознательное  ограничивание  своего  духовного  мира.
Ќеужели с этим нужно миритьсЯ, неужели мы навсегда отвернемсЯ от  вещей  как
они есть и будем глушить свое воображение и чувствительность из страха,  как
бы они не завладели нами и не подорвали наше душевное здоровье? ќто  вопрос,
который всегда стоит перед художником и мыслителем. Ћттого,  что  за  полным
расцветом неизбежно следует упадок,  что  огонь,  разгоревшись  до  предела,
неизбежно спадает, должны ли мы отказатьсЯ от попыток достигнуть совершенной
гармонии? ‹учше любить и потерЯть свою любовь, чем так и  не  узнать  любви;
лучше шагнуть вперед и схватить самое полное выражение души человека и  души
нации, чем все времЯ оставатьсЯ под сенью стены.  Њне  даже  представлЯетсЯ,
что можно быть чувствительным, не впадаЯ в неврастению, сочувствовать людЯм,
не терЯЯ рассудка, и подставлЯть себЯ  всем  ветрам,  не  болеЯ  инфлуэнцей.
‘охрани нас бог от того, чтобы наша  литература  и  искусство  выродились  в
бердслейанство; но между этой крайностью и  нынешним  их  "здоровьем"  лежит
вершина полного цветениЯ, которой мы еще далеко не достигли.
     Ђ длЯ того, чтобы расцвести,  нам,  думаетсЯ,  следует  немного  больше
видеть вещи... как они есть!

1905-1912 гг.


Џђ…„€‘‹Ћ‚€… Љ ђЋЊЂЌ“ „€ЉЉ…Ќ‘Ђ "•Ћ‹Ћ„Ќ›‰ „ЋЊ"

     Џеревод Њ. ‹орие

     "Il pechait par  l'exces  de  ses  qualites.  Il  avait  d'innombiables
passions" {Ћн грешил от избытка собственных  достоинств.  ‘трасти  его  были
несчетны (франц.).}. ’ак описывает Њопассан своего "колосса ђодосского"; так
менЯ тЯнет написать о  „иккенсе.  ‚  свое  времЯ  он  внушил  мне  настоЯщую
страсть, первую серьезную и самую  долговечную  страсть  в  моей  умственной
жизни. ‘ейчас, перечитываЯ этот роман через двадцать семь лет, Я  как  будто
вспоминаю каждое слово - не потому, что это мой любимый роман  „иккенса  (на
мой взглЯд, "‡аписки Џикквикского клуба", "„авид  Љопперфильд",  "Ќаш  общий
друг" и "Њартин —езлвит" стоЯт выше), но потому, что, читаЯ его  впервые,  Я
влюбилсЯ в автора; потому что каждое его слово Я с двенадцати до  семнадцати
лет читал со страстью. ’акое, кажетсЯ, случалось со мной только в  отношении
семи других писателей. ќто “айт-Њелвилль, чьи невозмутимые денди  прЯмо-таки
подорвали  мое  юношеское  здоровье;  ’еккерей,  которым  Я   увлекалсЯ   от
семнадцати до двадцати двух лет; „юма-отец, который владел мною от  двадцати
пЯти лет до двадцати восьми; ’ургенев, который поразил мой ум и душу,  когда
мне было лет тридцать; Њопассан, взЯвший  то,  что  осталось  от  ’ургенева;
’олстой и, в несколько меньшей степени, Ђнатоль  ”ранс.  џ  никогда  не  был
дегустатором книг, верхоглЯдом, литературным  волокитой:  мне  всегда  нужно
было проникнутьсЯ к тому или иному блюду подлинной страстью, иначе у менЯ не
было на него аппетита. Џомимо произведений этих семи писателей, у  менЯ  был
флирт с "’омом ‘ойером" и "ѓекльберри ”инном" Њарка ’вена; с "„он  Љихотом";
и с "’ремЯ сказками" ”лобера. ‚от и всЯ моЯ исповедь. ‹итературнаЯ жизнь  на
диво чистаЯ и безгрешнаЯ.
     ‘ейчас, когда Я вернулсЯ к этой первой любви,  менЯ  особенно  поражает
то, как это все прекрасно читаетсЯ. ‚сЯ литературнаЯ вода, котораЯ утекла  с
тех пор, словно и не коснулась этой книги. ‚ероЯтно, не найдетсЯ  ни  одного
так называемого эстетического правила или канона, который не был бы  нарушен
в  ней  десЯтки  раз.  ‚  ней  нет  ни  линии,  ни  формы,   ни   логической
последовательности,   ни   какого-либо   нравственного   откровениЯ.   ‘южет
мелодраматичен и строитсЯ на случайностЯх;  характеры  -  по  большей  части
карикатуры.  Ђвтор  неприкрыто  морализирует,  его  юмор  зачастую   вопиюще
дешевый, а пафос отдает патокой. ‘тиль не отличаетсЯ особым изЯществом. —уть
не на каждой странице все маленькие божки искусства  краснеют  от  стыда.  Ђ
между тем!.. Љакое богатство, какаЯ жизненность,  какой  размах  и  простор!
ЉакаЯ силища, какие беспорЯдочные россыпи  сокровищ!  Ђх,  милые  мои  божки
искусства, как все это пригодилось бы там, где вы властвуете!  ’олько  гений
способен так поднЯтьсЯ  над  собственной  техникой.  Џоистине  всеобъемлющее
сердце „иккенса, его великолепное сочувствие к людЯм - вот  причина,  почему
его произведениЯ живы сегоднЯ не меньше, чем в те дни... когда мы  не  знали
лучшего! ‘колько бы ни искать, вы не найдете на этих страницах  ничего,  что
не вылилось бы из  прекрасного,  благородного  сердца,  из  сердца,  которое
ненавидело подлость и жестокость  -  эти  неразлучные  пороки,  единственные
подлинные пороки человечества; и ничего такого, чего не стоило  бы  сказать,
пусть оно и сказано по-чудному. ЉакаЯ во всем этом  душевнаЯ  мудрость,  как
чудодейственно духовный палец писателЯ  проникает  сквозь  внешние  оболочки
любого ЯвлениЯ и безошибочно находит его пульс!
     •отЯ перо „иккенса создало Ђнглию - и  притом,  пожалуй,  Ђнглию  более
живую, чем настоЯщаЯ, - мне порою кажетсЯ, что никогда не было в  английской
литературе писателЯ столь неанглийского.
     ‘ухость нашей крови и  костей,  обусловленнаЯ  влажным  климатом,  наша
худосочнаЯ, чудаковатаЯ чопорность; наш гнусный страх перед тем, что  скажут
соседи, - ничего этого у „иккенса не  было.  Ћн  всегда  был  в  движении  -
непрерывно  действующий  вулкан;  и   горы   извергнутой   им   лавы   более
разнообразны, чем холмы всех наших других писателей, вместе взЯтые.
     „а,  ни  один  англичанин  никогда  не   обладал   такой   великолепной
несдержанностью, как „иккенс; а от  всех  других  английских  писателей  его
отличает то, что в нем причудливо сочетались интерес ко всему несуразному  и
ненормальному и понимание основных  типов  человеческого  характера.  Ћ  его
поразительной разносторонности свидетельствует  то,  что  мозг  его  создает
какую-нибудь диковинную мисс ”лайт или Љрука  с  таким  же  увлечением,  как
миссис „желлиби, ‘кимпола, ’алкингхорна и  ђичарда  Љарстона,  в  каждом  из
которых воплощена та или инаЯ из главных человеческих слабостей. …сли ангелы
всегда удавались ему хуже, это значит только, что героическое - материал длЯ
поэзии, а не длЯ прозы. Џерсонажи, на которых  автор  смотрит  снизу  вверх,
никогда не бывают  живыми.  „жарндис  и  ќстер  ‘аммерсон  именно  потому  и
малокровны, что „иккенс благоговейно взирает  на  них  снизу  вверх;  он  не
решилсЯ прикоснутьсЯ к ним кистью юмориста, и в крови их  недостает  красных
шариков, которые  литературный  персонаж  впитывает  в  более  грубых  слоЯх
сознаниЯ своего творца. Ѓезыскусственный героизм Љедди, Џринца ’арвидропа  и
‹оренса Ѓойторна сверкает, как золото, потому что на них направлен прЯмой  и
твердый взглЯд человека, не навЯзывающего им своих  собственных  идеалов.  “
них нет крыльев, поэтому они ближе к  небу.  “беждает  ли  нас  когда-нибудь
"ангельский характер" - по преимуществу, женский? џ  не  вспомню  ни  одного
такого случаЯ во всей художественной литературе. Њожет быть, лучше  выразить
эту мысль так: есть ли во всей художественной литературе хоть один персонаж,
который захватывает нас и чарует, если нарЯду с его добродетелЯми  автор  не
увидел и не изобразил также и его слабости? Њне  эта  редкаЯ  птица  еще  не
попадалась. €зображение героизма -  дело  тонкое,  здесь  лобоваЯ  атака  не
годитсЯ, от излишнего преклонениЯ ореол  его  быстро  тускнеет.  ѓероическое
должно  застигать  нас  врасплох,   неожиданными   вспышками;   оно   должно
таинственно подмигивать нам из праха. „иккенс  иногда  устремлЯетсЯ  к  нему
напролом. Ќу что ж, в таких случаЯх он терпит неудачу. Ќо он не много грешил
в этом отношении. …го неудачи - ќстер  ‘аммерсон,  Ђгнес  “икфильд,  ”лоренс
„омби, Љэт Ќикльби, „жарндис и Ќиколас Ќикльби  -  это  лишь  малаЯ  долЯ  в
необъЯтной галерее его образов, хотЯ в опасной близости к ним  стоЯт  и  ’ом
Џинч, и Њарк ’эпли, и даже ’омми ’рэдлз.  Il  pechait  par  l'exces  de  ses
qualites - когда он видел добро, он видел его сахарным, а когда  видел  зло,
макал перо в самые что ни на есть черные чернила.
     Љакими болванами мы были бы в глазах „иккенса  -  мы,  бедные  писатели
эстетической  эпохи,  которых  чуть  ли  не  предают  анафеме  за  искреннее
выражение наших антипатий! Ћн-то орудовал мечом, снова и снова вонзаЯ его во
всЯческую мерзость, и кто теперь бросит в него камень за его  долгую  борьбу
против всевозможных лицемеров и жестоких глупцов? Ќо какой это был меч!

     "- Ѓоже мой, что такое? -  осведомлЯетсЯ  мистер  ‘негсби.  -  —то  тут
происходит?
     - ќтому  малому,  -  говорит  квартальный,  -  тысЯчу  раз  приказывали
проходить, не задерживатьсЯ на одном месте, но он не хочет...
     - „а неужто Я задерживаюсь, сэр? - горЯчо возражает подросток,  вытираЯ
грЯзные слезы рукавом. - џ не задерживаюсь, Я, сколько себЯ помню, все  хожу
да хожу. Људа же мне еще-то идти, сэр?
     - Ћн не желает слушатьсЯ, - спокойно объЯснЯет квартальный... - хотЯ не
раз получал предупреждение, и Я поэтому вынужден заключить его  под  стражу.
ќто такой упрЯмый  сорванец,  каких  Я  в  жизни  не  видывал.  _Ќе  желает_
проходить, и все тут.
     - Ћ господи! „а куда же мне идти! - кричит мальчик, в отчаЯнии хватаЯсь
за волосы и топаЯ босыми ногами по полу в коридоре мистера ‘негсби.
     - Ќе дурить, а не то Я с тобой живо расправлюсь! - внушает квартальный,
невозмутимо встрЯхиваЯ его. - Њне приказано, чтобы  ты  не  задерживалсЯ.  џ
тебе это пЯтьсот раз говорил.
     - „а куда же мне деватьсЯ? - взвизгивает мальчик.
     - Њ-да! Ђ все-таки, знаете, господин квартальный, это разумный  вопрос,
- задумчиво произносит мистер ‘негсби и покашливает  в  руку,  выражаЯ  этим
величайшее недоумение и замешательство. - ‚ самом деле, куда  ему  деватьсЯ,
а?
     - Ќасчет этого мне ничего не приказано, - отвечает квартальный.  -  Њне
приказано, чтобы мальчишка не задерживалсЯ на одном месте".

     ќто благороднаЯ сатира,  высокое  искусство,  хотЯ  уже  от  следующего
абзаца, где автор преподносит нам те же чувства без всЯкого покрова,  божков
должно бросить в краску. Il  pechait!..  Ќо  ничего!  Ћн  обстрелЯл  царство
Ѓамблов, как  никто  ни  до,  ни  после  него.  Ћн  изрешетил  ведомственный
идиотизм, так что в отверстиЯ, пробитые его пулЯми, ворвалсЯ более вольный и
теплый ветер и поднЯл внутри ураган.
     Љогда Я в детстве страстно зачитывалсЯ им, Я лишь смутно прозревал  его
великий подвиг; теперь, когда  Я  немножко  знаю  жизнь  и  сам  насмотрелсЯ
Ѓамблов всех мастей, Я не устаю стоЯть при дороге, смиренно  снЯв  шлЯпу,  и
смотреть, как проезжает мимо этот великий, доблестный призрак.

1912 г.


Ћ ‡ЂЉЋЌ—…ЌЌЋ‘’€ € ЋЏђ…„…‹…ЌЌЋ‘’€

     Џеревод Њ. ‹орие

     ѓранд-Љэньон в Ђризоне - одно из  самых  захватывающих  чудес  Џрироды.
‡десь она так расположила свои эффекты, что получилось  законченное  и  даже
вставленное в раму произведение  искусства:  между  двумЯ  линиЯми  высокого
плато, ровного, как поверхность морЯ, далеко в глубине  разбросаны  каменные
троны бесчисленных богов, возлежащих на них и в бесконечной смене  освещениЯ
и красок вечно благоговеющих перед ‚еликой тайной.
     “видев это чудо своими глазами, Я понЯл, почему многие либо  шарахаютсЯ
от него и первым же поездом уезжают домой, либо называют  его  "удивительным
геологическим образованием". €бо  рЯдовой  человек  жаждет  законченности  и
определенности, но не той, котораЯ преклонЯетсЯ перед ’айной. ‚  природе,  в
религии, в искусстве, в  жизни,  -  везде  тот  же  вопль:  "‘кажите  мне  в
точности, к чему Я пришел, что Я  делаю  и  куда  иду!  Ћсвободите  менЯ  от
мучительного ощущениЯ, что Я  ничего  не  знаю  навернЯка!"  €з  религиозных
учений лучше всего воспринимаютсЯ наиболее определенные и законченные. Њодны
те профессии, что обеспечивают нам прочное положение. Ќаиболее популЯрны  те
книги, в которых на долю нашему воображению  ничего  не  остаетсЯ.  €  разве
можно не отнестись снисходительно к этой погоне за низменной  прозой,  когда
хоть немного знаешь жизнь, а следовательно, знаешь, что в нас обычно сильнее
всего не самые высокие и не самые мужественные черты, и мы упорно тЯготеем к
уюту плотно закрытых дверей и к линии наименьшего  сопротивлениЯ?  Њы  вечно
уверЯем, что хотим все знать навернЯка; но если бы просьбу нашу исполнили  и
не осталось бы ’айны, котораЯ синей дымкой обволакивает горы и обращает день
в ночь, мы, конечно же, не замедлили бы взмолитьсЯ: "€збавьте нас  от  этого
ужаса, знать навернЯка - что может быть страшнее!"
     …сли говорить об искусстве, то здесь Я вполне  согласен  с  одним  ныне
здравствующим  писателем,  который  требует  от  искусства   определенности,
полагаЯ ее в том, что он называет "нравственным открытием", - эти слова  он,
очевидно, употреблЯет в самом широком смысле. Ћднако Я бы добавил, что такаЯ
определенность не исчерпываетсЯ правильным выводом из заданных  предпосылок;
она может также проступить постепенно, негативно, из всего произведениЯ, как
некое нравственное раскрытие самого автора.  „ругими  словами,  ЯснаЯ  точка
зрениЯ  автора,  переданнаЯ  читателю,  может  придать  произведению   такое
единство и жизненность, что в них будет заключена всЯ определенность,  какой
можно требовать от искусства. €бо определенность, нужнаЯ в  искусстве,  будь
она положительнаЯ или отрицательнаЯ, это не определенность догмы или фактов,
это только определенность чувства - некий духовный свет, смутно прозреваемый
зрителем в том странном мерцающем тумане, каким душа одного человека  всегда
остаетсЯ  длЯ  другого.  €  этим  же,  кстати  сказать,  достигаетсЯ   некаЯ
таинственность искусства, необходимаЯ ему еще более, чем определенность, ибо
тайна, обволакивающаЯ произведение искусства, -  это  тайна  его  творца,  а
тайна его творца - это разница между  его  душой  и  душой  всЯкого  другого
человека.
     Ќо позвольте мне привести пример того, что Я разумею  под  этими  двумЯ
видами определенности, возможными в искусстве, и показать, что, в  сущности,
это лишь две половины одного и того же целого. …два ли кто-нибудь  усомнитсЯ
в том, что ранний  роман  ЂнатолЯ  ”ранса  "ЉраснаЯ  лилиЯ"  -  произведение
искусства.  ’ак  вот,  в  этом  романе  есть  определенность  положительнаЯ,
поскольку внутренний вывод из его предпосылок кажетсЯ нам правильным.  Ќо  к
произведениЯм искусства нельзЯ не причислить и  четыре  романа  о  господине
Ѓержере того же автора, где определенность отрицательнаЯ состоит лишь в  той
атмосфере, которой все они проникнуты.  …сли  бы  за  тему  "Љрасной  лилии"
взЯлсЯ ’олстой, Њередит или ’ургенев, они,  исходЯ  из  тех  же  фактических
предпосылок, сделали бы выводы, отличные от выводов ”ранса, как круг отличен
от квадрата, а между тем, будучи сделаны не менее великими художниками,  эти
выводы, безусловно, показались бы нам не менее правильными. ’ак не значит ли
это, что положительнаЯ законченность  "Љрасной  лилии",  хотЯ  и  выраженнаЯ
средствами иного мастерства, по существу, одно и то же, что и  отрицательнаЯ
законченность романов о господине Ѓержере?  Ќе  есть  ли  они  обе  попросту
неповторимый цветок - душа автора, верного себе? …сли аромат, краски и форма
этого цветка достаточно отчетливы и прекрасны, чтобы подействовать  на  наши
духовные чувства, тогда все остальное - чистаЯ теориЯ и несущественно.
     Ќо тут подает голос рЯдовой человек. "Ќеповторимый цветок",  -  говорит
он, - "духовные чувства"! ќто еще что такое? Џодавайте мне то,  что  Я  могу
понЯть! ђазъЯсните мне, куда Я иду!" ‘ловом, ему нужна не та определенность,
какую может дать искусство. Ћн  раздраженно  допытываетсЯ  у  автора,  какое
решение тот предлагает, или какой преподает урок, или в чем вообще смысл его
книги, не замечаЯ того, что несчастный пыталсЯ выразить этот смысл в  каждой
своей фразе. Ћн желает знать, почему автор не сказал, что случилось дальше с
—арлзом или Њэри, чьЯ судьба  так  его  заинтересовала;  и  почти  пугаетсЯ,
услышав в ответ, что автор и сам этого не знает. Ђ если ему,  чего  доброго,
предложат приобщитьсЯ философии, котораЯ не обещает ему  четко  определенной
позиции как в этом мире, так и в будущем, он попЯтитсЯ назад и скажет не без
презрениЯ: "Ќу нет, сэр! ќто длЯ менЯ  пустой  звук.  Ђ  если  длЯ  вас  это
что-нибудь значит, в чем Я сильно сомневаюсь, могу  сказать  одно:  мне  вас
жаль!"
     …му подавай факты, и еще факты, не только в настоЯщем и прошедшем, но и
в будущем. € он требует фактов как раз там, где фактов ему не  получить.  Ћн
упорно требует фактов у искусства, вернее, тех фактов, каких искусство  дать
не может, ибо в конечном счете "душа автора" - это тоже своего рода факт.
     ‚озьмите, к примеру, шедевр ‘инга, его пьесу "Ѓаловень западного мира".
‚от вам "душа автора" во всей  красе.  Ђ  что  это  длЯ  рЯдового  человека?
Џасквиль на ирландский характер! ‹овко  написаннаЯ  вещица!  ‡абавный  фарс!
‡агадочный скепсис, который никуда не ведет! Ђвтор -  какой-то  чудак!  Ђ  у
рЯдового человека чудаки вызывают досаду.
     „а, "душа автора" мало кому нужна. Љ тому же ее обычно ищут там, где ее
нет. ‘казать, что законченность, какой требует  искусство,  это  всего  лишь
единство настроениЯ, душа автора, - еще не значит сказать, что ее может  нам
передать любой мускулистый молодчик, вколачивающий свои  взглЯды  в  бумагу.
‚овсе нет! Џока в произведении виден автор как человек, до  тех  пор  цветка
его души нам не увидеть. …сли  автор  притЯзает  на  роль  художника,  пусть
скроетсЯ в тень. ђоманы о Ѓержере сделаны с таким же  тонким  мастерством  и
так же безличны, как и "ЉраснаЯ лилиЯ". ‚  каждую  их  страницу  вложено  не
меньше труда и творческих терзаний, чтобы от них исходил аромат таинственной
определенности, скрытое, но ощутимое суждение. Ќеповторимый цветок  -  "душа
автора" - встречаетсЯ не так часто, как лютик, или калифорнийский  мак,  или
веселаЯ  техасскаЯ  галлардиЯ,  и  по  этой  самой  причине   законченность,
сообщаемаЯ им, никогда не будет  достаточно  Ясной  длЯ  рЯдового  человека,
который любит все готовенькое  и  снабженное  Ярлыками  с  надписью  крупным
шрифтом. ‚ы только вспомните - Я беру лишь  один  образец  этого  спроса  на
фактическую законченность, - как упорно от нас требуют  характеров,  которым
можно было  бы  поклонЯтьсЯ;  как  упорно  хотЯт  услышать,  что  —арлз  был
настоЯщий герой, и как горько сожалеют о том, что Њэри показала  себЯ  не  с
лучшей стороны. ђЯдовому человеку  подавай  героЯ  так  героЯ,  героиню  так
героиню, и уж длЯ таких он, разумеетсЯ, приемлет только счастливый конец.
     Џомню, когда мы, налюбовавшись на ѓранд-Љэньон, уезжали из  Ђризоны,  в
поезде рЯдом с нами сидели молодой человек и девушка,  Явно  влюбленные.  Ћн
подсел к ней очень близко и, героически игнорируЯ всех нас, читал  ей  вслух
роман в бумажной обложке:
     "...‘эр ђоберт, - пролепетала она, поднЯв на него свои дивные глаза,  -
Я не могу вас соблазнить, длЯ этого вы мне слишком дороги!" ‘эр ђоберт  сжал
ее прелестное лицо в своих сильных ладонЯх. "Џрощай!" - сказал он и вышел  в
ночь. Ќо что-то говорило им обоим, что когда сэр ђоберт исполнит свой  долг,
он возвратитсЯ..." Ћн еще  не  возвратилсЯ,  когда  мы  доехали  до  узловой
станции, но в этом баронете была определенность, и мы не сомневались, что он
непременно вернетсЯ. …ще долго после  того,  как  прилежный  голос  молодого
человека замер у нас в ушах, мы размышлЯли о сэре ђоберте и, сравниваЯ его с
знаменитыми литературными персонажами, постепенно пришли к  выводу,  что  ни
один из них не героичен столь определенно. Ќет, всем им далеко  до  него.  ‚
самом деле, ѓамлет - в высшей степени неопределенный субъект, а ‹ир донельзЯ
несдержан. Џикквик питает пристрастие к пуншу, а ‘эм “эллер любит  приврать.
Ѓазаров - нигилист, а уж €рина!.. ‹евин и Ђнна, Џьер  и  Ќаташа  -  все  они
вспыльчивы и не всегда ведут себЯ примерно.  "ЏростаЯ  душа"  -  всего  лишь
служанка, и к тому же стараЯ дева; "‘вЯтой ћлиан ‘транноприимец" -  какой-то
фанатик. Џолковник Ќьюком - слишком раздражителен, да вдобавок  и  глуповат.
„он Љихот - клинический случай помешательства. •ильда ‚ангель, Ќора, ѓедда -
да сэр ђоберт и разговаривать не стал бы с такими предосудительными особами!
Њосье Ѓержере - трЯпка! „'ЂртаньЯн - прЯмо-таки головорез! ’ом „жонс, ”ауст,
„он †уан - о них даже думать неприЯтно. Ђ уж эти несчастные греки!  Џрометей
- бессовестный бунтовщик. ќдип надолго был изгнан цензором. ”едра и  ќлектра
еще менее добродетельны, чем та Њэри, что показала себЯ не с лучшей стороны.
Ђ если вспомнить более знакомые фигуры - €осиф и Њоисей, „авид и €лиЯ  -  ни
один из них не мог похвастатьсЯ столь законченным героизмом, как сэр ђоберт,
ни один не мог с ним потЯгатьсЯ... Њы размышлЯли  долго  и,  додумавшись  до
того, что автор всегда должен быть выше своих детищ, порадовались при мысли,
что на свете живет столько авторов, способных породить сэра ђоберта; ибо сэр
ђоберт и та законченность, какаЯ есть в нем, а  не  сомнительные  герои,  не
душа автора, не тайна, - вот  чего  требует  и  всегда  будет  требовать  от
писателЯ рЯдовой человек.
     ‹юдей можно разделить на две категории - это так же верно, как то,  что
масло не смешиваетсЯ с водой. ѓлавнаЯ трещина во всей  истории  и  есть  это
трудно уловимое, но всепроникающее разделение человечества на людей фактов и
людей чувства. Џричислить их к той или к другой категории можно не по  тому,
что они собой представлЯют или что  делают,  а  именно  по  их  отношению  к
определенности. Љ счастью,  большинство  из  нас  гибриды.  Ќо  чистокровные
представители того и другого  рода  питают  друг  к  другу  самую  настоЯщую
вражду, более глубокую, чем вражда расоваЯ,  политическаЯ  или  религиознаЯ,
вражду, от которой не помогут до  конца  избавитьсЯ  ни  обстоЯтельства,  ни
любовь, ни добраЯ волЯ,  ни  необходимость.  ‘корее  пантера  договоритсЯ  с
быком, чем человек чувства с человеком фактов.  ќто  два  мира,  разделенные
пропастью, через которую не перекинешь моста.
     € не всЯкого человека так легко поместить в один из  этих  двух  миров,
как ту даму, что сказала, протЯнув руку к дальнему берегу ѓранд-Љэньона:
     - Ќа вид тут нет тринадцати миль, но его измерили  вон  там!  Џростите,
что показываю пальцем.

1912 г.


€‘Љ“‘‘’‚Ћ € ‚Ћ‰ЌЂ
     Џеревод Њ. ‹орие

     ‘кульптор ђоден - вероЯтно, величайший из  ныне  живущих  художников  -
недавно определил искусство как поиски красоты, а красоту -  как  "выражение
того, что есть лучшего в человеке". "—еловек, -  говорит  он,  -  испытывает
потребность выразить в совершенной  форме  какого-либо  искусства  все  свое
неосознанное стремление к Ќепознаваемому". ‘лова эти могут послужить ответом
тем, кто воображает, что война вырвет хоть один из корней дерева искусства -
дерева, которое все растет и растет, с тех самых пор, как в глазах  человека
впервые засветилась душа.
     Ќаш  мир  (как  признают  все)  -  одно   из   бесчисленных   выражений
непознаваемого ’ворческого начала, которое мы в обиходе называем  богом;  но
не все признают, что это ’ворческое начало формирует не только материю, но и
то, что мы зовем духом, при помощи трениЯ: сталкиваЯ людей носами, сердцами,
мыслЯми. Џока материальное состоЯние нашей  планеты  -  теплота  или  трение
внутри ее - будет оставатьсЯ благоприЯтным длЯ жизни человека,  до  тех  пор
неизбежно будет нарастать  человеческое  величие  в  силу  все  нарастающего
трениЯ одной человеческой души о другую; трениЯ, вызываемого самой жизнью, а
следом за ней - теми  изображениЯми  жизни,  теми  выражениЯми  человеческих
поисков и порывов, которые мы зовем искусством. €скусство  длЯ  искусства  -
если словам этим когда-либо придавали их настоЯщий смысл, что сомнительно, -
всегда было пустым и неумным девизом. ‘ тем же успехом  можно  сказать,  что
художник не человек. €скусство не  только  властвует  над  человеком,  но  и
служит ему. –ивилизациЯ, котораЯ, по сути дела, есть всего лишь  постепенное
превращение животного под названием человек в человека, пошла от искусства в
большей степени, чем от религии, закона и науки.  €бо  больше  всего,  после
самой жизни, обогащает человеческое сердце именно  "выражение  неосознанного
стремлениЯ человека к Ќепознаваемому в более или менее... совершенных формах
искусства".
     Ќесомненно, что  цель  человеческой  жизни  -  счастье.  Ќо  что  такое
счастье?  ђаботоспособность,   богатство,   материальный   комфорт?   Њногие
утверждают это своей жизнью; кое у кого хватает цинизма  утверждать  это  на
словах; но на смертном ложе никто этого не ощущает.  „аже  свобода  сама  по
себе еще не дает счастьЯ. ‘частье в душевном богатстве. Ђ душевное богатство
- это та внутреннЯЯ свобода, котораЯ позволЯет нам  понимать  других  людей,
сочувствовать им и, если нужно, помогать им.  ‚  душевном  богатстве  истоки
справедливости, любви, самопожертвованиЯ; без него все наши усилиЯ терЯли бы
смысл, и историЯ человечества была бы не более как историей очень  одаренных
животных; ведь многие  из  них  весьма  трудоспособны  и  обладают  чувством
общности - отчасти в силу инстинкта, отчасти потому, что на опыте  убедились
в его полезности; но ни одному из них недоступен сознательный альтруизм  при
полном отсутствии заботы о собственной  выгоде,  движимый  только  ощущением
своей красоты. ‚ общем, всЯ цивилизациЯ - это рост сознательного альтруизма;
а направлЯющаЯ нравственнаЯ цель - наше  смутное,  но  от  духовного  трениЯ
непрерывно растущее  прозрение  того,  что  мы  все  больше  приближаемсЯ  к
пониманию самих себЯ и друг друга и ко  всему,  что  из  этого  вытекает.  Ђ
следовательно, воображать, будто нынешнЯЯ  война,  при  всем  ее  размахе  и
ужасе, может прекратить рост этого пониманиЯ (а не просто задержать  его  на
короткое времЯ), - значит упускать  из  виду  весь  тот  медленный  процесс,
который на протЯжении веков все больше  отдалЯл  человека  от  животного;  и
боЯтьсЯ,  что  война  иссушит  и  сожжет  искусство,  этот  основной  фактор
взаимного пониманиЯ, - значит либо причислЯть себЯ к тем мелким  эклектикам,
которые производЯт лишь эстетские безделки, либо откровенно расписыватьсЯ  в
полном незнании того, что есть искусство.
     ’е, кто говорит и пишет об искусстве, сплошь и  рЯдом  забывают  о  его
относительности. „лЯ одной школы публика как бы не  существует;  длЯ  другой
нет ничего, кроме публики. Ћбе эти точки  зрениЯ  Явно  ошибочны.  €скусство
может быть очень наивным и все же быть искусством - все же выражать  детское
видение, обращенное к детскому видению, заставлЯющее битьсЯ детские  сердца.
’ак,

                           Ѓыла у Њэри овечка,
                           ерстка - снега белей,
                           € повсюду эта овечка
                           •одила следом за ней

-  это  искусство  длЯ  пЯтилетнего ребенка, на чье сердце и воображение оно
воздействует. Ђ

                        ’игр, о тигр, светло горЯщий
                        ‚ глубине полночной чащи!
                        Љем задуман огневой
                        ‘оразмерный образ твой? {*}
                        {* “ильЯм Ѓлейк (1757-1827). Џеревод ‘. Њаршака.}

- искусство длЯ пишущего и читающего эти строки.
     ‘ другой стороны, ’олстой, сведЯ все искусство лишь к тому, что понЯтно
простому народу,  превосходно  выполнил  одну  свою  задачу  -  разоблачение
эстетских вывертов, но от правды в более широком смысле  оказалсЯ  до  ужаса
далеко. ‘ущность искусства -  в  общении  сердец.  ‚ерно.  Ќо  так  же,  как
человеческой природе нельзЯ  сказать:  "Ѓудь  такой-то  или  такой-то",  как
нельзЯ сказать волнам человеческого пониманиЯ: "„о сих пор и не дальше", так
же нельзЯ сказать этого искусству.
     ‚сЯкий может нарисовать дерево, но немногие могут нарисовать  его  так,
чтобы другие его узнали, а передать самую  душу  дерева  может  только  один
человек из миллиона. …сли человек не способен перешагнуть через рампу к  той
или иной публике, никто, кроме него самого, не признает в нем художника.  Ќо
стоит ему установить подлинную свЯзь между  своим  творением  и  восприЯтием
других людей, и он уже производит искусство - пусть в большинстве случаев  и
очень нехитрое. Ћб одном следует напоминать еще  и  еще:  искусство  черпает
вдохновение из жизни, и существование его как  искусства  зависит  от  того,
воздействует ли оно, рано или поздно,  на  других  людей.  ‘татуЯ,  картина,
книга, котораЯ при полной к тому возможности не  взволновала  никого,  кроме
своего создателЯ,  безусловно,  не  искусство.  €з  этого  не  следует,  что
художник должен подлаживатьсЯ к публике или старатьсЯ угодить кому бы то  ни
было, кроме самого себЯ; но если, угождаЯ своему лучшему "Я", он  не  сумеет
угодить другим, будь то в прошлом, настоЯщем или будущем, значит, то, что он
произвел, не искусство.  ђазумеетсЯ,  достоинство  художника  измерЯетсЯ  не
численностью его публики. Џублика  -  это  обычно  лишь  очень  ограниченнаЯ
группа в каждую данную эпоху. ’олстой как будто забывает об этом и  упускает
из виду, как важно самое  качество  публики.  €бо  если  (как  он  признает)
сущность искусства в том, чтобы свЯзывать воедино сердца, ценность его может
быть больше от того, что поначалу оно трогает и обогащает сердца не  столько
широкой публики,  сколько  других  художников,  -  ведь  через  этих  других
художников оно расходитсЯ  вдаль  и  вширь,  кругами  и  волнами  выражениЯ.
€скусство - всемирный путешественник, его влиЯние не  знает  государственных
границ. ђаскрываЯ сущность,  лежащую  под  видимой  каждому  поверхностью  и
случайными обстоЯтельствами, погружаЯсь в окружающую  природу  и  в  природу
человеческую и воссоздаваЯ мир из почерпнутого там материала, оно  одолевает
десЯтки тысЯч миль в пространстве, десЯтки тысЯч лет во  времени  и  все  же
находит отклик у тех, кто встречает его на этих далеких берегах. €скусство -
единственное достоЯние всЯкой страны, которое обычно уважают и любЯт даже ее
враги. ‚ойна - разрушитель, порождение той грани человеческой  природы,  что
враждебна душевному богатству, - может на  времЯ  парализовать  деЯтельность
художников, но может ли она  сковать  самый  дух  искусства  или  прекратить
брожение  творческого  инстинкта?   ‘   незапамЯтных   времен   война   была
естественным состоЯнием человечества,  однако  нарЯду  с  войной  процветало
искусство, отражаЯ  чаЯниЯ  и  устремлениЯ  человека  и  через  бесчисленные
выражениЯ индивидуального в_и_дениЯ и  чувства  собираЯ  человеческую  жизнь
воедино, поскольку безличные эмоции передавались и передаютсЯ  от  сердца  к
сердцу путЯми незримыми, как пути ветра, несущего семена и пыльцу  растений.
…сли  б  можно  было  увидеть  эти  несчетные  хрупкие  мостики,   сотканные
искусством, паутинки в росе, протЯнувшиесЯ над всей лужайкой жизни!  …сли  б
мы хоть на минуту могли их увидеть,  унылое  жужжание  сомнений  и  отчаЯниЯ
перестало бы смущать наш слух. ‚ силах ли эта  война  сделать  то,  чего  не
сделали миллионы прежних войн? „а, она более грандиозна и  кровава,  но  тем
более  сильную  реакцию  она  вызовет.  „аже  если  в  западном  мире  будут
уничтожены  все  произведениЯ  искусства  и  убиты  все  художники,  неужели
человеческаЯ природа вернетсЯ в то животное состоЯние, из которого искусство
в известной мере ее поднЯло? Ќет. €скусство удержит все позиции,  какие  оно
успело завоевать в душе человека.
     Љогда война кончитсЯ,  люди  обнаружат,  что  меньше  всего  изменилось
искусство. Ћни увидЯт, что поубавилось денег, которые можно было бы на  него
тратить; что некоторые художники убиты;  что  с  дерева  облетели  кое-какие
засохшие листьЯ, наросты и сухие ветки, - вот и все. Ќо самое дерево  устоит
- ветер войны, несущий  зловоние  смерти,  не  отравит  его  и  не  погубит.
Џолезность искусства, вызывающаЯ столько насмешек  в  эти  дни  страданий  и
крови, снова станет очевидна даже длЯ насмешников еще до того, как  затихнет
грохот последнего взрыва. "Љрасота полезна", - говорит ђоден. Ћ да, еще  как
полезна!
     Љто знает, может быть, даже в разгар  этого  небывалого  побоища  будут
созданы произведениЯ искусства, которые по совокупности  своего  влиЯниЯ  на
человечество перевесЯт  и  переживут  совокупность  последствий  войны,  как
творениЯ …врипида,  експира,  ‹еонардо,  Ѓетховена  и  ’олстого  перевесили
результаты  войн  Џелопонесской,  шестнадцатого   века,   наполеоновских   и
Љрымской. ‚ойна невыразимо трагична потому, что и без нее  природа,  дай  ей
только времЯ, достигла бы тех же результатов, только по-иному. ‚сЯкаЯ  война
-  это  очередной  бунт  древних  инстинктов  дикарЯ  против  медленного   и
постепенного очеловечиваниЯ животного, называемого человеком. Ћна исходит от
беспокойных и так называемых  мужественных  людей,  длЯ  которых  нестерпимо
движение  человечества  по  пути  к  взаимному  пониманию,  людей,   нередко
кощунственно провозглашающих свою  веру  в  искусство,  свою  приверженность
богу. € сейчас еще, видимо, достаточно кучке таких людей  сойтись  вместе  и
поиграть на страхах и патриотических чувствах широких  масс,  чтобы  разжечь
пожар на целом континенте. Ђ к чему это ведет? ’е  из  нас,  кому  доведетсЯ
через  тридцать  лет  оглЯнутьсЯ  назад,  на  этот  ураган  смерти,   горько
посмеютсЯ, придЯ к выводу, что если бы войны и не было,  в  основном  все  в
мире обстоЯло бы точно так же.
     ѓоворЯ это, Я далек от  мысли  отрицать  первостепенную  важность  этой
войны теперь, когда мы в  нее  вступили:  ѓуманизм  и  „емократиЯ  оказались
внезапно ввергнуты в смертельную схватку со своими исконными врагами; и надо
сделать так, чтобы исход этой схватки соответствовал медленному, но  верному
и всеобщему прогрессу человечества. Ќо если бы судьба оказалась милостивее и
эта страшнаЯ война не обрушилась на цивилизацию, та же  победа  была  бы  со
временем одержана другими путЯми. ‚ том-то и состоит ирониЯ. €бо, независимо
от войн, будущее, безусловно, за гуманизмом.
     Ћднако у искусства нет оснований унывать, а  у  художников  -  опускать
руки. Ћни служат будущему не меньше, а больше,  чем  служили  прошлому;  они
верно служат и настоЯщему, потому что должны сохранЯть свое умение и  острый
глаз в предвидении того времени, когда  их  снова  начнут  ценить.  Џодлинно
прекраснаЯ картина -  это  радость,  котораЯ  когда-нибудь  будет  волновать
сердца, даже если сейчас картину эту не продать и нельзЯ будет  продать  еще
несколько лет после войны; красота остаетсЯ "выражением  того  лучшего,  что
есть в человеке", хотЯ сейчас землЯ и пропитана кровью.
     ђусский поэт ‘ологуб, говорЯ недавно о  будущем  искусства,  как  будто
выразил мнение, что после войны  искусство  отойдет  от  путей  реализма;  а
реалистов  он  определЯет  как   "людей,   описывающих   жизнь   с   позиций
материального  удовлетворениЯ".  џ  лично  совсем  не   согласен   с   таким
определением, но спорить о словах бессмысленно. ‚ терминологии,  относЯщейсЯ
к искусству, царит такаЯ путаница, что лучше всего выкинуть из головы всЯкие
термины и, рассуждаЯ о том, в какие формы должно вылитьсЯ искусство, уходить
глубже, к критерию общениЯ между сердцами. ‚ажно одно  -  облекать  видение,
воображение, чувства в такую одежду, котораЯ позволит другим сердцам  полнее
всего воспринЯть их; чем проще форма, чем Яснее и общедоступней, тем  лучше;
вот и все,  что  можно  сказать  на  эту  тему.  €скать  длЯ  вымысла  одежд
усложненных, изощренных, вычурных, значит, лишь мешать восприЯтию и  ставить
под угрозу общение;  художники,  занимающиесЯ  такими  поисками,  обычно  не
слишком значительны. ‚еличие Ѓлейка - это величие сравнительно  простых  его
стихов. ‚прочем, делать вид, будто люди более ребЯчливы,  чем  они  есть  на
самом деле, в такой же мере аффектациЯ, как и  делать  вид,  будто  все  они
обладают утонченностью ђоберта Ѓраунинга.  …сли  кругозор  художника  широк,
воображение следует правде, а чувства горЯчи, тогда,  чем  более  простую  и
доступную форму он выберет, тем шире  отклик  найдет,  тем  глубже  затронет
сердца, тем ценнее будет его искусство.
     "Ќам нужно настоЯщее искусство", - говорит господин ‘ологуб. ‘овершенно
верно!   ‚   произведении   искусства   нужно   естественное,   невымученное
соответствие между замыслом и формой, содержанием и духом, так чтобы мы,  не
отвлекаЯсь соображениЯми о натурализме, мистицизме, кубизме и прочих  измах,
могли просто волноватьсЯ, глубоко и бескорыстно, переданными  нам  чувствами
художника. ‘ейчас мне приходЯт в голову два примера. ‚ ‹увре  висит  картина
†ана ”рансуа Њилле "‚есна". ‚ ней художник путем простого отбора,  нисколько
не отступаЯ от  нормального  изображениЯ  жизни,  исходЯ  только  из  своего
видениЯ и чувства, воплотил  самую  суть  весны,  ее  задумчивость  и  белые
вспышки, ожидание перемен, ощущение половодьЯ - все то, что с каждой  весной
снова и снова переживает каждое человеческое сердце, - воплотил и передал от
своего зрениЯ и сердца зрению и сердцу других людей.
     Ђ второй пример - те главы из романа  "Ћтцы  и  дети"  соотечественника
господина ‘ологуба, ’ургенева, в которых описана просто и реалистично смерть
Ѓазарова. ‡десь тоже биение чувства самого общечеловеческого, и передано оно
так живо, что и не думаешь о том, как это сделано.
     ќто два случаЯ того полного слиЯниЯ формы  и  духа,  которое  только  и
требуетсЯ и которого  только  и  можно  требовать  от  искусства;  остальное
зависит от величиЯ и силы чувств художника. Џосле  войны  искусство,  как  и
раньше, пойдет самыми  разными  путЯми;  и  времЯ  от  времени  какой-нибудь
художник будет достигать истинного слиЯниЯ формы и замысла, которое  и  есть
красота.
     „лЯ  ђодена  красота  -  это  благоговение  перед  всем,  что   человек
воспринимает своими духовными чувствами.  „а,  так  оно  и  есть.  €  задача
художника - склонЯтьсЯ ниц перед жизнью, пока  ему  не  удастсЯ  вырвать  ее
сердце и слепить  его  со  своим;  от  таких  союзов  рождаютсЯ  драгоценные
отпрыски, крылатые посланцы.
     ‚ ‹увре висит одна картина  ”ранчески,  не  в  меру  отреставрированнаЯ
(есть мнение, что это не подлинный ”ранческа, но тогда не  подлинники  и  те
его картины, что висЯт в Ќациональной галерее в ‹ондоне, а  их  подлинность,
сколько мне известно, не оспариваетсЯ),  -  Њадонна,  сжав  руки,  стоит  на
коленЯх перед обнаженным Њладенцем на фоне холмов и рек. ‚о всей ее фигуре -
неизъЯснимаЯ, щемЯщаЯ любовь и красота. †ивописец уловил их своими духовными
чувствами  и,  благоговеЯ,  написал  то,  что  увидел,  смешав  с   порывами
собственного сердца. Љто однажды посмотрел на эту картину, тот всегда  будет
знать, что такое материнскаЯ любовь и красота.  Ђ  художник  уходит  от  нее
вдохновленный и с новыми силами беретсЯ за долгие поиски.
     ‚от в чем полезность искусства. Ћно, как свет, перебегает от человека к
человеку,  показываЯ  высоты   и   глубины   природы,   зовет   вперед   или
предостерегает от гибели и, будЯ  чувства,  открывает  одно  сердце  другим.
€скусство - жрица ѓуманизма, оно укреплЯет нашу слабеющую веру в возможность
приблизитьсЯ  к  Ќепознаваемому,  и  так  будет  до  тех  пор,  пока   волны
’ворческого начала не пойдут на убыль, и планета наша  остынет,  и  —еловек,
прожив свой день в полную меру своих сил, постепенно отойдет ко сну.

1915 г.


ђ“‘‘Љ€‰ € ЂЌѓ‹€—ЂЌ€Ќ

     Џеревод Њ. ‹орие

     {* ‘татьЯ была напечатана на английском  и  русском  Языках  в  журнале
"ђоссиЯ XX века", выходившем в Ђнглии во времЯ первой мировой войны.}

     …ще  много  лет  назад  у  менЯ  сложилось  убеждение,  что  русский  и
англичанин составлЯют как бы две  дополнЯющие  друг  друга  половины  одного
целого. ’о, чего недостает русскому, есть у англичанина, то, чего  недостает
англичанину, есть у русского. ЏроизведениЯ ѓоголЯ, ’ургенева,  „остоевского,
’олстого, —ехова - поразительнаЯ искренность и правдивость этих  мастеров  -
позволили мне, думаетсЯ, проникнуть в некоторые тайны русской души, так  что
русские, которых Я встречал в жизни, кажутсЯ мне более понЯтными, чем другие
иностранцы. „лЯ такого пониманиЯ у менЯ  было  то,  что  школьники  называют
шпаргалкой. ’олько дурак может утверждать, что он  знает  все:  чужаЯ  душа,
несомненно, темный лес; но  русскаЯ  душа  представлЯетсЯ  мне  лесом  менее
темным, чем многие другие, - отчасти потому, что  достоинства  и  недостатки
русских так бросаютсЯ в глаза англичанину, отчасти же  потому,  что  великие
русские писатели, доставившие мне столько наслаждениЯ, велики превыше  всего
своей правдивостью. ‘опоставлЯЯ русских и англичан, лучше всего, пожалуй,  и
начать с вопроса о "правде".  “  англичанина  есть  то,  что  можно  назвать
страстью к букве правды: он хозЯин  своего  слова...  почти  всегда;  он  не
лжет...  почти  никогда;  честность,  по  английской  поговорке,  -   лучшаЯ
политика. Ќо самый дух правды он  не  особенно  уважает.  Ћн  бессознательно
занимаетсЯ самообманом, отказываЯсь видеть и слышать то, что может  помешать
ему "преуспеть". €м движет дух соревнованиЯ, он хочет не столько жить полной
жизнью, не столько понЯть, сколько победить. Ђ  длЯ  того,  чтобы  победить,
или, скажем,  создать  себе  иллюзию  победы,  надо  на  многое  старательно
закрывать глаза.
     ђусский,  сколько  Я  понимаю,  легче  относитсЯ  к  букве  правды,  но
упиваетсЯ самопознанием и самораскрытием, любит  исследовать  глубины  своих
мыслей и чувств, даже самых мрачных. ђусский  -  так  мне  по  крайней  мере
представлЯетсЯ - жадно накидываетсЯ на жизнь, пьет чашу до дна, потом честно
признает, что обнаружил на дне  мутный  осадок,  и  как-то  миритсЯ  с  этим
разочарованием. Ђнгличанин берет чашу осторожно  и  прихлебывает  маленькими
глотками, в твердой решимости растЯнуть удовольствие, не взмутить  осадка  и
умереть, не добравшись до дна.
     ќто два полюса одного и того же инстинктивного желаниЯ - желаниЯ  взЯть
от жизни  все  возможное,  которым  спокон  веков  руководствуетсЯ  человек.
ђусскому важно любой ценой познать всю полноту  чувства  и  достичь  предела
пониманиЯ; англичанину важно сохранить иллюзию и побеждать жизнь до тех пор,
пока в один прекрасный день его самого не победит смерть.
     —ем  объЯснить  это  существенное  различие,  Я  не  знаю,  разве   что
несхожестью наших климатических и географических  условий.  ‚ы,  русские,  -
дети необъЯтных равнин и лесов, сухого воздуха, резких смен холода  и  жары;
мы, англичане, - дети морЯ, миниатюрных, пересеченных изгородЯми ландшафтов,
тумана  и  средних  температур.  Љак  это  ни  парадоксально,  мы  с   нашей
сознательной слепотой к этому беспокойному фактору - правде, а может быть, и
в силу этой слепоты, добились такой свободы слова и действий, какаЯ вам  еще
не  дана,  хотЯ  вы,  конечно,  далеко  превзошли  нас  в   стремлении   все
выворачивать наизнанку, чтобы докопатьсЯ до  сути.  Џолитическое  устройство
страны, как мне  кажетсЯ,  основано  на  национальном  складе  характера;  и
политическаЯ свобода, котораЯ годитсЯ длЯ нас, старой нации с практическим и
осторожным взглЯдом на жизнь,  пока  еще  была  невозможна  длЯ  вас,  нации
молодой и так щедро  себЯ  растрачивающей.  ‚ы  растете  главным  образом  в
молодости, у нас молодость - сравнительно вЯлаЯ пора, а  рост  начинаетсЯ  в
зрелости. Ћднако в политическом смысле вы все молоды,  а  мы  все  стары,  и
опрометчиво  было  бы  предсказывать,  к  чему  вы  придете.  „а  и   вообще
таинственнаЯ игра политических сил, причин  и  следствий  политики,  выходит
далеко за рамки этого краткого очерка.
     ‚ас, русских, должны больше всего поражать  в  нас,  а  может  быть,  и
вызывать вашу зависть, наш практический, здравый смысл, веками  выработанное
понимание того, чего в жизни можно достигнуть,  и  самых  лучших  и  простых
способов этого достигать. Ќам же следовало бы завидовать вам потому, что  вы
"не от мира сего". џ вовсе не хочу сказать, что вы смотрите на этот мир  как
на преддверие другого мира, - это значило бы обвинить вас в меркантильности.
џ имею в виду ваше естественное расположение к тому, чтобы жить без оглЯдки,
жить чувствами. Ќеумение отдатьсЯ чувствам - наш большой недостаток. ‘умеете
ли вы, в результате нынешнего нашего  сближениЯ,  немного  заразитьсЯ  нашим
здравым смыслом, а мы - вашим "не от мира сего" - в этом весь вопрос. € Я бы
ответил на него так: в искусстве мы можем позаимствовать кое-что  у  вас;  в
жизни вы можете позаимствовать кое-что у нас.  ‚аша  литература,  во  всЯком
случае за последние два десЯтилетиЯ, сильно повлиЯла на нашу. ђусскаЯ  проза
ваших мастеров - это самаЯ  мощнаЯ  животворнаЯ  струЯ  в  море  современной
литературы, струЯ более мощнаЯ, осмелюсь утверждать, чем любаЯ из тех, какие
прослеживает в своем  монументальном  труде  ѓеорг  Ѓрандес.  ‚аши  писатели
внесли в художественную  литературу  -  на  мой  взглЯд,  из  всех  областей
литературы самую важную - прЯмоту  в  изображении  увиденного,  искренность,
удивительную длЯ всех западных стран, особенно же удивительную и драгоценную
длЯ нас - наименее искренней из наций. ќто  свойство  ваших  писателей,  как
видно,  глубоко   национальное,   ибо   даже   ’ургеневу   с   его   высоким
профессиональным мастерством оно присуще в такой  же  мере,  как  его  менее
изощренным собратьЯм. ќто, несомненно, одно из проЯвлений вашей  способности
глубоко окунатьсЯ в  море  опыта  и  переживаний,  самозабвенно  и  страстно
отдаватьсЯ поискам правды.
     “ тех из ваших современных писателей, которых  Я  читал  -  у  Љуприна,
ѓорького и некоторых  других,  -  Я  тоже  с  радостью  отметил  эту  особую
способность показывать жизнь, окрашиваЯ ее - но не затемнЯЯ -  своим  личным
мироощущением, так что впечатление получаетсЯ такое, словно  между  тобой  и
жизнью нет печатного текста. “тверждаЯ, что вы оказали глубокое  влиЯние  на
нашу  литературу,  Я  не  хочу   сказать,   что   мы,   подобно   вам,   уже
восторжествовали над этим промежуточным звеном - печатным текстом - или  что
наш душевный склад уподобилсЯ вашему; Я хочу сказать, что некоторые  из  нас
заразились  стремлением  видеть  и  изображать  правду   и   отрешитьсЯ   от
морализированиЯ, которое  с  незапамЯтных  времен  проклЯтием  тЯготело  над
английским искусством. „ругими словами,  ваше  стремление  понЯть  несколько
умерило наше стремление достигнуть. ‚ вашей литературе нас особенно  пленЯет
правдивость, глубокаЯ и всеобъемлющаЯ терпимость.  Ќасколько  мне  известно,
вас в нашей литературе особенно привлекает здравомыслие и утверждающаЯ сила,
то есть то, что длЯ вас  непривычно  и  ново.  ‘мею  надеЯтьсЯ,  что  вы  не
заразитесь этим от нас; что никакое сближение между нами не замутит духовной
и умственной честности ваших писателей, не лишит  их  искренности.  …сли  вы
восхищаетесь нашей более энергичной литературой, ее насыщенными сюжетами, ее
позицией "Љ  черту  психологию!",  то,  прошу  вас,  длЯ  вашего  же  блага,
восхищайтесь  издали,  не  давайте  ей  коснутьсЯ  вас  слишком  близко!  Ќе
воображайте, что,  если  вам  хочетсЯ  привить  русской  душе  практичность,
действенность, методичность, вы можете позволить себе шутить шутки со  своей
литературой. ‚ этой области вам ничего от нас не нужно, вы  можете  спокойно
довольствоватьсЯ той лучшей долей, котораЯ у вас уже  есть.  ’ут  мы  должны
заимствовать от вас, должны по возможности научитьсЯ подобно вам окунатьсЯ в
жизнь и воссоздавать ее, ничего не навЯзываЯ читателю  от  себЯ,  кроме  той
неуловимой личной окраски, котораЯ придает  каждому  произведению  искусства
его неповторимо  индивидуальное  свойство.  „аже  если  вашей  литературе  в
последнее времЯ недостает сдержанности, вы можете поучитьсЯ ей  у  ваших  же
старых мастеров лучше, нежели у нас; ибо наша сдержанность в искусстве - это
либо поверхностность, либо ханжеское наследие  пуританства.  ‘держанность  в
жизни, в поведении - иное дело. ’ут вам, пожалуй, есть чему поучитьсЯ у нас,
ведь мы непревзойденные мастера по части того, чтобы держать свои чувства  в
узде.
     ‚ вопросах поведениЯ мы, можно сказать, старше вас;  думаетсЯ,  в  этом
отношении мы больше походили на вас в дни …лизаветы, триста лет тому  назад.
‹юди, с кем бы они ни общались, не становЯтсЯ моложе. € если  в  будущем,  в
результате нашего нынешнего боевого  содружества,  нам  доведетсЯ  расширить
наши торговые и общественные свЯзи, Я думаю, что  ваши  обычаи  и  нравы,  а
может быть, и ваши  социальные  и  политические  взглЯды  скорее  поддадутсЯ
нашему влиЯнию, чем наоборот. ЏовторЯю, нам есть  чему  поучитьсЯ  у  вас  в
искусстве, вам есть чему поучитьсЯ у нас в жизни.
     Ћбычно взаимной симпатией проникаютсЯ друг  к  другу  люди  либо  очень
схожие между собой, либо очень несхожие. Њне говорили, что наши солдаты  как
нельзЯ лучше ладЯт с вашими. Ќо когда война кончитсЯ, общатьсЯ  между  собой
будут не военные, а штатские - деловые люди и туристы. ЌельзЯ  ожидать,  что
мы, если не считать редких исключений в той и другой стране, до конца поймем
друг друга, а тем более станем одинаково думать и поступать.  Ќаша  взаимнаЯ
терпимость будет во многом зависеть от признаниЯ того положениЯ, с  которого
Я начал: что мы как бы две половины единого целого, совершенно  между  собой
не  схожие;  мы  дополнЯем  друг  друга,  мы  совместимы,   но   отнюдь   не
взаимозаменимы. € вы и мы, хоть  и  очень  по-разному,  весьма  существенные
разновидности человечества, очень замкнутые в себе, очень  отграниченные  от
всего нерусского и  неанглийского;  очень  неизменные  и  непроницаемые  длЯ
посторонних влиЯний. ЋтнЯть у  англичанина  его  английские  качества  почти
невозможно, и так же трудно, вероЯтно, отнЯть русские качества  у  русского.
Ђнгличанин за границей как будто рассчитывает, что аборигены будут  смотреть
на все его глазами, и даже склонен сердитьсЯ, когда этого не происходит! Ќам
следует остерегатьсЯ этой своей черты: не  глупо  ли  ожидать  тождества  от
полной себе противоположности! Ќам следует усвоить, что  в  ђоссии  времЯ  и
пространство не имеют того значениЯ, какое они имеют у  нас,  что  жить  длЯ
русских важнее, чем овладевать жизнью, что чувства там не стеснЯют,  а  дают
им полную волю; что в ђоссии встречаютсЯ не только крайности жары и  холода,
но и крайности скепсиса и веры, интеллектуальной тонкости и простодушиЯ; что
правда длЯ вас имеет совсем другое значение; что нравы у вас иные, а то, что
мы называем "хорошим тоном", длЯ вас бессмысленнаЯ условность.  €  поскольку
англичанин учитсЯ туго и характер у него неважный, мы  просим  вас  проЯвить
терпение. ‚ам, со своей стороны, предстоит узнать, что скрывать свои чувства
еще не значит не иметь сердца; что  под  чопорной  деловитостью  англичанина
нередко прЯчетсЯ и душевное тепло и душевнаЯ тонкость, что он и не так  глуп
и не так хитер, как порою кажетсЯ. џ не жду  слишком  многого  от  духовного
общениЯ между нашими двумЯ народами, ибо не очень верю в  восприимчивость  и
сочувственное любопытство рЯдового человека, будь то англичанин или русский.
’он будут задавать интересы торговые и политические. € все же Я  думаю,  что
те русские и те англичане, которые умеют видеть, найдут друг в  друге  много
привлекательного и интересного и что это обогатит их ум и сердце.

1916 г.


„…’€ € ‚Ћ‰ЌЂ
                              (Ћткрытое письмо)

     Џеревод Њ. ‹орие

     ‚се мы были когда-то детьми, но те, кто вершит судьбы политики, едва ли
помнЯт об этом; и сейчас, накануне  конференции  по  разоружению,  Я  считаю
своим долгом сказать о том, что значит война длЯ детей, и  выступить  от  их
имени, поскольку сами они не могут этого сделать. џ не буду перегружать  это
открытое письмо статистикой, но прилагаю к нему краткую -  очень  краткую  -
сводку тех различных последствий, какие имела длЯ детей ЊироваЯ война.
     …сли в мирное времЯ ребенка подвергают надругательству или убивают, всЯ
страна приходит в волнение. ‚о времЯ войны  подвергаютсЯ  надругательству  и
гибнут миллионы детей - по-иному, но не менее ужасно.  Ќа  них  обрушиваютсЯ
голод, эпидемии, увечьЯ, сиротство, смерть от  болезней,  Ядовитых  газов  и
бомб. ‹ишенные отцовского надзора,  многие  из  них  становЯтсЯ  малолетними
преступниками. €стощенные, физически и нравственно ослабленные,  они  раньше
времени бросают школу и идут работать на военные заводы.  ЏоследствиЯ  войны
они чувствуют на себе еще много лет спустЯ, иногда всю свою жизнь. ‘частливы
те сотни тысЯч, которые родились  бы,  не  будь  войны,  но  не  успели.  €,
вероЯтно, страданиЯ детей в прошлых войнах - ничто по сравнению с  тем,  что
их ожидает в войнах  будущего,  когда  жизнь  целой  страны  возможно  будет
парализовать нападением с воздуха на густонаселенные города  и  уничтожением
заводов и морских портов. ‚ойна, как ни посмотри на нее, -  всегда  безумие.
Ћна не достигает никаких  реальных  целей;  не  дает  здорового  и  прочного
удовлетворениЯ  национальной  чести,  не  приносит  подлинных  экономических
выгод, даже не укреплЯет характер страданиЯми, ибо если вначале она и  может
оказать очистительное действие,  то  очень  скоро  уже  становитсЯ  затЯжной
болезнью. Ќо если посмотреть на войну с точки зрениЯ детей,  ЯвлЯющих  собой
беспомощное будущее страны, отданное во  власть  наглому  и  расточительному
настоЯщему, - война сразу предстанет перед нами как чудовище с  прожорливой,
окровавленной пастью, убивающее и калечащее без жалости и без разбора, - тот
самый свирепый дракон, каким пугают  детей.  „опускаЯ  войну,  мы  отдаем  в
заклад свое будущее - не только в том смысле, как это стало  нам  сейчас  до
ужаса Ясно в свЯзи с нашими  экономическими  затруднениЯми,  но  и  способом
гораздо более тонким и пагубным - частично уничтожаЯ и целиком портЯ урожай,
который мы посеЯли длЯ завтрашнего днЯ  и  большую  часть  которого  нам  не
доведетсЯ собрать в житницы.
     Џусть каждый из тех, кто скоро соберетсЯ на конференцию  с  целью,  как
они объЯвили, рассмотреть,  в  какой  степени  возможно  свести  к  минимуму
вероЯтность и размеры будущей войны,  задаст  себе  вопрос:  "…сли  бы  менЯ
подстрекали к тому, чтобы надругатьсЯ над ребенком или убить ребенка, что  Я
сказал бы такому подстрекателю, как поступил бы с ним?" € пусть они  помнЯт,
что здоровье, моральное благополучие и жизнь миллионов детей,  поколение  за
поколением, зависЯт от того,  насколько  им,  этим  людЯм,  удастсЯ  уберечь
будущее от разнузданных безумств настоЯщего  и  от  страшных  жестокостей  и
унижений прошлого.

1920 г.

Љ —…Њ“ Њ› Џђ€‹€

     Џеревод Њ. ‹орие

     –ивилизациЯ? —то это такое? Ѓогатое,  научно  организованное  общество?
€ли всеобщаЯ гуманность? Ќе ища во что бы то  ни  стало  единого  этического
определениЯ, мы все же можем признать, что самым цивилизованным государством
будет то, в котором (пропорционально его населению) больше всего счастливых,
здоровых, разумных и  гуманных  граждан.  …сли  судить  по  этим  критериЯм,
достигала ли когда-нибудь цивилизациЯ высокого уровнЯ? …два ли: перед войной
уровень этот, во всЯком случае, был достаточно низок, а сейчас он еще  ниже.
‚еликаЯ война не обрушилась на невинное человечество как гром  среди  Ясного
неба: это  было  возмездие,  старательно  взращенное  в  недрах  современной
цивилизации; естественный, исподволь достигнутый  результат  грубой  системы
конкуренции, доведенной почти до предела, - кульминациЯ личных, политических
и межнациональных распрей, которые, начинаЯ со средних  веков,  неуклонно  к
этому вели.
     ђазвитие человечества направлЯетсЯ не волей его и не  его  верованиЯми,
но воздействием великих и, так сказать, случайных открытий  на  человеческую
природу. Ћткрытие и  использование  Языка,  огнЯ,  хлеба,  лодки,  металлов,
пороха, книгопечатаниЯ, углЯ,  пара,  электричества,  летательных  аппаратов
(использование атомной энергии еще  впереди),  воздействуЯ  на  человеческую
природу, котораЯ, по  существу,  неизменна,  определЯет  формы  человеческой
жизни, а религии, принципы, личности, идеи и политические курсы лишь  служат
этому удобной и приЯтной маскировкой. Џосле открытиЯ и использованиЯ  пороха
и книгопечатаниЯ века на некоторое времЯ приостановили свой  бег,  но  затем
поЯвилсЯ  уголь,  пар  и  современные  машины,  и   началсЯ   быстрый   рост
промышленности, который и привел мир к его теперешнему состоЯнию.
     Џо сравнению с ролью этих открытий и  их  как  будто  бы  и  незаметным
влиЯнием  на  жизнь  человека  влиЯние  политических   идей   представлЯетсЯ
незначительным.  €бо  теории  не  предшествуют  материальным  условиЯм,   не
вызывают их, а возникают из них как их следствие. ’ак, например,  английский
либерализм не породил ‘вободу ’орговли  (это  практичное  дитЯ  Ѓогатства  и
Ќедальновидности); он даже не ввел в  обиход  теорию  "невмешательства".  Ћн
лишь увенчал туманным ореолом давно признанное состоЯние общества, в котором
промышленность возобладала над сельским хозЯйством. ЏрусскаЯ "волЯ к власти"
не вызвала, а лишь увенчала  терниЯми  нарастающую  волну  промышленности  и
богатства ѓермании. € нельзЯ  сказать,  что  выдающиесЯ  личности,  подобные
ѓладстону и Ѓисмарку, возвеличивают свою эпоху: скорее сама эпоха  выдвигает
и возвеличивает их.
     ќто одна из двух простейших истин, с которыми  нужно  считатьсЯ,  когда
думаешь  о  будущем  цивилизации;  втораЯ  -  уже  упомЯнутаЯ   неизменность
человеческой природы. ’о обстоЯтельство, что в наше времЯ люди более  тонки,
честолюбивы и  гуманны,  чем  первобытный  человек,  не  так  уж  важно  длЯ
созданий, которые живут на свете каких-нибудь  семьдесЯт  лет  и  по  своему
духовному облику в общем не выше, а по физическому развитию, вероЯтно, ниже,
чем древние греки и римлЯне.
     ’акой катаклизм, как ЊироваЯ война, всех  нас  заставил  оглЯнутьсЯ  на
пройденный путь; и  сейчас  мы  на  сто  ладов,  с  какой-то  автоматической
деловитостью, рассуждаем о том, к чему мы пришли, - очевидно,  с  похвальным
намерением прийти к чему-то иному. Њы будем и дальше пытатьсЯ понЯть, в  чем
мы потерпели неудачу и что нам теперь делать, а поступать,  вероЯтно,  будем
так, как нам велЯт наши открытиЯ и изобретениЯ, воздействующие на общую нашу
натуру. Ћднако столь фаталистическое соображение должно не обескуражить нас,
а  побудить  к  новым  усилиЯм.  €бо  не  будем   тешить   себЯ   иллюзиЯми:
человечество, не понимающее, какую власть забрали над ним его  же  открытиЯ,
тем более бессильно против этой власти. Ќе стоит также  закрывать  глаза  на
то, что мы собой представлЯем. ‡адумайтесь на  минуту  над  этой  диковинной
смесью,   что   зоветсЯ   общечеловеческой   природой.   Џростой    человек,
превосходЯщий  своих  эксплуататоров,  хозЯев  и   пастырей   выносливостью,
выдержкой,  терпением  и  юмором,  уступает  им  в  способности  воображать,
рассуждать, придумывать, соперничать и командовать. Џорожденные конкуренцией
и интригами свойства этих вождей общества - политиков, генералов,  капитанов
промышленности  и  эксплуататоров,  газетных  магнатов,   рабочих   лидеров,
юристов, свЯщенников и писателей  -  вместе  с  простыми  качествами  людей,
которых  они  за  собою  ведут,  и  образуют  ту  амальгаму,   что   зоветсЯ
общечеловеческой природой. Ќо как ведущим, так  и  ведомым  почти  одинаково
недостает чистого альтруизма, забвениЯ собственных  интересов;  так  что,  в
общем,  человеческаЯ  природа  -   это   нечто   эгоистичное,   напрЯженное,
выносливое, терпеливое, недальновидное, воинственное и  честолюбивое  -  как
раз тот материал, какому  впору  растерЯтьсЯ  от  ужаса  перед  собственными
открытиЯми и изобретениЯми.
     ‚ойна ни на йоту не  изменила  человеческую  природу,  число  же  наших
неосвоенных открытий и изобретений она не уменьшила, а скорее увеличила: она
способствовала развитию орудий уничтожениЯ и летательных аппаратов, будь  то
длЯ целей торговли или  войны,  она  развила  всеобщую  изобретательность  и
умножила  возможности  материального  производства.  —то  еще  она  сделала?
‡ачеркнула старые границы и  проблемы  и  породила  множество  новых.  ‘мела
несколько самодержавных государств  и  создала  другие,  столь  же  чреватые
тиранией меньшинства над большинством. ђеволюционизировала ђоссию,  вероЯтно
- навсегда; и до такой степени истощила молодежь  и  богатство  …вропы,  что
подлинный  центр  циклона  переместилсЯ  на  ’ихий  океан   и   в   три   не
обескровленные войною страны, расположенные к востоку и к  западу  от  него.
ђаздула понЯтие нации и в общем сузила понЯтие личной свободы.
     ‚ойна выдвинула теорию объединениЯ наций, котораЯ, увы, так и останетсЯ
прекрасной теорией, если только державы, занимающие сейчас  первые  места  в
мире, к своему великому удивлению, не проникнутсЯ внезапно альтруизмом.  Ћна
сильно продвинула вперед женскую эмансипацию и ослабила  семейные  узы.  Ћна
укрепила надежды и повысила потребности "рабочих" -  термин,  предполагающий
монополию, в природе не существующую. ђазвив авиацию, она свела и сухопутную
и морскую войну к азартной игре в воздухе. Ћна показала, что  каждой  стране
необходимо обеспечить  себЯ  собственными  продуктами  питаниЯ,  не  вызвав,
впрочем, в Ђнглии ни малейшего желаниЯ этим заниматьсЯ. €,  насколько  можно
судить, она  ни  в  чем  не  изменила  единственный  идеал,  принЯтый  всеми
современными  государствами,  -  максимальное  производство   богатства   на
квадратную милю.
     Ђ между тем нечего надеЯтьсЯ, что будущее цивилизации  окажетсЯ  лучше,
чем ее прошлое и настоЯщее, если вместо  этого  обанкротившегосЯ  идеала  не
принЯть другой - максимальное производство здоровьЯ и счастьЯ (что бы мы  ни
говорили и ни думали, разница между этими  двумЯ  идеалами  есть).  ‘удЯ  по
речам некоторых лидеров, "рабочие" стремЯтсЯ к такой замене. Ќо сомнительно,
многие ли из них доросли до объективного пониманиЯ  этой  необходимости  или
правильно оценили корни зла.
     Џриведем один пример: в Ђнглии  сейчас  много  кричат  о  добыче  углЯ,
национализации шахт и т. п. ‹ишь изредка какой-нибудь глас вопиет в  пустыне
о необходимости сосредоточить внимание страны на том, чтобы обуздывать  реки
и строить гидроэлектростанции, разрабатывать залежи нефти или обращать уголь
в ту же нефть. “голь - это проклЯтие, нужно искать любого пути обойтись  без
него. €бо, хотЯ сам по себе он нужен, дым от него сгубил больше  здоровьЯ  и
счастьЯ, чем любое другое из наших великих открытий. € даже если бы уголь не
давал дыма, все равно его нужно добывать, а значит, миллионы людей  в  нашем
прекрасном мире должны работать под землей. Ќам кричат, что от  добычи  углЯ
зависЯт наши возможности экспорта - возможность платить за пищу, которую  мы
вынуждены ввозить.
     € лишь робким шепотом нам говорЯт, что  вместо  этого  мы  сами  должны
растить свою пищу, - а это возможно в гораздо более  широких  размерах,  чем
сейчас, - и таким образом сокращать свою потребность в  угле.  Ћткуда  такой
фатализм в отношении углЯ? „а просто мы  не  можем  выбратьсЯ  из  привычной
колеи, освоенное открытие действует на человеческую природу: мы знаем, что у
нас имеютсЯ огромные неразработанные залежи  углЯ;  многие  из  нас  владеют
угольными шахтами или акциЯми угольных компаний; очень  многие  зарабатывают
на  жизнь  добычей  углЯ;  наши  правители  зависЯт  от  голосов   общества,
поклонЯющегосЯ углю; мы жаждем быстрого обогащениЯ; короче  говорЯ,  все  мы
люди, каждый из нас предпочитает собственную непосредственную  выгоду  тому,
что в будущем принесет пользу нам всем. ќто конкретный пример  того,  почему
будущее цивилизации достаточно мрачно.
     ‚сех нас мчит вперед в колеснице промышленности,  а  правит  ею  слепой
возница, наш дух конкуренции. ќто можно сказать не только об Ђнглии. Ђмерика
и џпониЯ быстро следуют по нашему пути, превращаютсЯ  в  страны,  задушенные
городами, помешанные на промышленности. ‘ледующаЯ серьезнаЯ война, вероЯтно,
вспыхнет между ними. „аже китайцы заразились  западной  идеей  -  добиватьсЯ
максимального богатства на квадратную милю. €х "передовые" люди говорЯт: "Њы
должны перенЯть западные методы, иначе мы не можем конкурировать с  западной
промышленностью".   €ндустриализациЯ   без   двух   основных   гарантий    -
отечественного производства продуктов питаниЯ в каждой стране и переключениЯ
духа конкуренции на духовные ценности, на искусство, на спорт и  путешествиЯ
- это неосторожный курс, при  котором  цивилизациЯ  не  может  надеЯтьсЯ  на
движение  вперед.  Џока  идеалом  каждой  страны  остаетсЯ,  грубо   говорЯ,
максимальное  производство  богатства  на  квадратную  милю,  никакие  планы
экономии,    жилищного    строительства,    здравоохранениЯ,    просвещениЯ,
промышленного развитиЯ и мало ли чего еще не предотвратЯт гибели, заложенной
в самом прогрессе этих стран.
     Ќации, как и отдельные люди, могут быть здоровыми  и  счастливыми  даже
при относительной бедности. ‚  крайнем  случае  лучше  уж  научным  способом
ограничивать рост населениЯ, нежели мчатьсЯ очертЯ голову по этому  опасному
пути. Ѓогатство не  цель,  а  средство  к  достижению  цели.  …го  пробовали
приравнЯть к здоровью и счастью, но  эта  попытка  бесславно  провалилась  и
привела нас к войне.
     …сли помнить, что человеческаЯ природа не менЯетсЯ, что от  изобретений
никуда не денешьсЯ и что почти всегда люди учатсЯ на опыте слишком поздно  -
si jeunesse savait, si vieillesse pouvait {…сли б молодость  знала,  если  б
старость могла (франц. поговорка).}, можно заключить, что цивилизациЯ  зашла
в тупик. Љогда государственные деЯтели уверЯют нас, что скверный старый  мир
непременно уйдет в прошлое, мы, естественно, задаемсЯ вопросом,  с  чего  бы
новому  миру  быть  лучше  старого,  если  только  не  изменЯтсЯ  самый  дух
прогресса. ’ак что же нам делать - развести  руками  и  сказать:  "Њы  всего
только люди; мы делаем, что можем, и ведь как-никак в  некоторых  отношениЯх
мир стал лучше, чем  был,  даже  если  мы  и  несемсЯ  к  катастрофе,  более
страшной, чем та, которую мы только что пережили"? €ли стоит все же хотЯ  бы
попытатьсЯ выйти из тупика?
     …сли путь к спасению есть, то состоит он в следующем:  взЯть  за  идеал
длЯ всего мира не богатство, как сейчас, а здоровье и счастье; и средством к
достижению этого нового идеала сделать воспитание, начинаЯ  с  младенческого
возраста. „лЯ этого государства должны изменить весь дух  воспитаниЯ,  иными
словами, ввести в него религию: не прежние формальные религиозные учениЯ, но
гуманную религию служениЯ общему благу, религию общественной чести,  котораЯ
всеобщее здоровье и счастье ставит на первое место, а собственное  богатство
- на второе.
     ‹юбопытно и утешительно то обстоЯтельство, что  общительность,  которую
развили в нынешних  нациЯх,  быстрота  современных  средств  передвижениЯ  и
непрестанное общение, уже  подспудно  формирует  эту  новую  гуманистическую
религию.  Ќо  этой  тенденции  еще  не  хватает  средств,  чтобы   полностью
проЯвитьсЯ. ‚ наше времЯ  основнаЯ  цель  воспитаниЯ  и  образованиЯ  -  это
материальный успех  с  некоторой  пристойной  приправой  в  виде  воспитаниЯ
моральных качеств. Ђ должно быть наоборот. „етей  нужно  обучать  думать,  в
материальных  вопросах,  в  первую  очередь  о  других;  им  нужно   внушать
убеждение, что, облегчаЯ жизнь всем, они тем самым и себе прокладывают  путь
к здоровью и счастью. ‚ажно, в каком духе нас обучают учитьсЯ.  ‘о  школьных
лет нужно подавлЯть, а не укреплЯть, как  это  делаетсЯ  сейчас,  врожденный
эгоизм и стЯжательство. Ђ на это способны лишь такие учителЯ,  которые  сами
вдохновлены  идеалом  служениЯ  общему  благу.  Џоэтому  первое,  что  нужно
цивилизации, это подобрать и подготовить таких учителей и воспитателей.
     ЏрофессиЯ педагога достойна уважениЯ превыше всЯкой другой; направление
ее идеалов, критериев и программ, подбор самих  педагогов  следует  поручать
наиболее просвещенным и гуманным  людЯм  в  стране  -  не  просто  способным
администраторам или ученым, но мужчинам и женщинам, на практике  доказавшим,
что они способны поднЯтьсЯ до альтруистического подхода к жизни общества. Ќа
это великое, самое основное дело - на правильное  воспитание  и  образование
молодежи - государства должны тратить деньги и усилиЯ так же щедро, как  они
до сих пор тратили их на взаимное ослабление и уничтожение.
     Ќикакое экономическое производство,  никакое  развитие  науки,  никакие
открытиЯ и изобретениЯ не спасут нас, если они ведутсЯ  в  духе  безудержной
конкуренции. ’орговлЯ  сама  по  себе  не  благо,  поскольку  она  неизбежно
воспитывает в человеке черствость и эгоизм. ‚место духа коммерции нам  нужен
некий всемирный спортивный дух, основа того настроениЯ, при котором нарЯду с
самым усиленным соревнованием в области духовной -  в  архитектуре,  музыке,
литературе, в тех областЯх науки, что служат здоровью и счастью, - а также с
соревнованием в области спорта и путешествий люди согласились бы  объединить
свои производственные и промышленные усилиЯ  и  поставить  на  первое  место
материальное  благоденствие  всего  человечества,  а  на   второе   -   свое
собственное; и нужно, чтобы такое настроение отмело  и  подчинило  себе  все
узконациональные предрассудки и симпатии.
     €стинное, высокое значение ‹иги Ќаций состоит в том, что  она,  впервые
за всю историю международных отношений, может создать предпосылки длЯ такого
настроениЯ. €бо нужно честно признать, что если этих предпосылок не будет  в
международных  делах,  нет  надежды,  что  таким   настроением   проникнутсЯ
отдельные нации.
     €так, если ‹иге Ќаций не удастсЯ  склонить  весь  мир  к  этому  новому
принципу поведениЯ, цивилизациЯ  будет  по-прежнему  развиватьсЯ  только  на
страницах газет и в речах государственных деЯтелей всех стран, на  самом  же
деле все будут быстро, хотЯ, может, и не сознаваЯ этого, катитьсЯ к черту  в
пекло. Ѓолее того, в силу  нашего  слепого  прогресса  в  применении  орудий
разрушениЯ это неизбежно приведет нас к новой всемирной катастрофе, во много
раз худшей, чем только что пережитаЯ, и тогда те из нас, кто уцелеет,  будут
утешатьсЯ мыслью, что мы только люди  и  нельзЯ  требовать  от  нас  слишком
многого.

1920 г.


Њ…†„“ЌЂђЋ„ЌЂџ Њ›‘‹њ

     Џеревод Њ. ‹орие

     "Њеждународный обмен мыслЯми - единственный путь к спасению мира".

     ’ем, кто до  1914  года  верил  в  уважительное  отношение  человека  к
человеку, война и последовавший за нею мир принесли  большое  разочарование.
Џоглощенные своими гуманитарными  профессиЯми,  как  правило,  незнакомые  с
подлинной борьбой за существование, они были застигнуты врасплох.  Ћстальные
представители  человечества  особенного  удивлениЯ  не  испытали:  длЯ   них
обставлЯть друг друга было  повседневной  практикой,  и  когда  это  принЯло
коллективные формы, ничто в их психологии не изменилось, это было  ужасно...
и естественно. ‚озможно, такой взглЯд на человеческую  жизнь  не  популЯрен,
однако это правда. Ћбычно жизнь -  это  долгаЯ  борьба;  успех  одного  есть
неудача другого; сотрудничество и справедливость - только легкий покров  длЯ
беспощадной конкуренции. Ћ ничтожной кучке разочарованных  не  стоило  бы  и
говорить, если бы не то обстоЯтельство, что  именно  они  -  нервы  и  голос
общества. €х исторические труды, стихи, романы,  пьесы,  картины,  трактаты,
проповеди были выражением того, что мы зовем цивилизацией. Ђ  разочарованные
философы, хоть они в какой-то мере оказываютсЯ ближе к правде жизни,  в  той
же мере, пожалуй, утрачивают свою полезность длЯ человечества. Ќам  едва  ли
нужны напоминаниЯ о  правде,  котораЯ  всегда  при  нас;  скорее  нам  нужны
непрестанные заверениЯ в том, что правда могла бы быть  -  и  при  известном
усилии  может  стать  -  менее  горькой.  „а,  нельзЯ  закрывать  глаза   на
действительность, но все  же  сущность  этической  философии  в  том,  чтобы
вдохновлЯть.
     Ћсобенно  достойно  сожалениЯ,  что  современнаЯ  философиЯ  туманна  и
нерЯшлива, что искусство уходит от  жизни,  увлекаЯсь  ничего  не  значащими
приемами формы и цвета;  что  литература  варитсЯ  в  собственном  соку  или
буйствует без всЯкого удержу;  наука  больше  занимаетсЯ  совершенствованием
Ядовитых газов, чем борьбой с дымом или исцелением от рака; религиЯ  норовит
спрЯтать голову под крыло  спиритизма;  что,  хоть  об  этом  и  не  говорЯт
открыто, вера в жизнь слабеет и убывает. Ѓыть может,  спасительной  силой  в
нашем мире ЯвлЯетсЯ спорт - над ним по-прежнему реет флаг  оптимизма,  здесь
соблюдают правила и уважают противника независимо от того, на  чьей  стороне
победа. …сли дух честной игры, царЯщий в спорте, когда-нибудь возобладает  в
международных делах,  зверинаЯ  сила,  которой  там  все  сейчас  подчинено,
уползет прочь, и человеческаЯ жизнь впервые выберетсЯ из джунглей.
     Њир,  если  посмотреть  на  него  без  розовых  очков,   ЯвлЯет   собой
довольно-таки  неприглЯдное  зрелище.  Џод  тонким   покровом   уважениЯ   к
цивилизации, а иногда и без него, каждаЯ страна, большаЯ и малаЯ, преследует
свои цели - пытаетсЯ отстроить собственный дом в сожженной  деревне.  ’олько
страх перед еще  худшим  хаосом,  еще  более  страшной  смертью,  еще  более
свирепой чумой заставлЯет государства соглашатьсЯ на такой  компромисс,  как
мир. Њожно ли надеЯтьсЯ на лучшее будущее?
     "Њеждународный обмен мыслЯми - единственный путь к спасению мира" - это
слова ’омаса ѓарди, и  слова  столь  справедливые,  что  стоит  обозреть  те
средства длЯ международного обмена мыслЯми, какие у нас имеютсЯ. "ЏостоЯнный
международный суд";  "‹ига  Ќаций";  "Џанамериканский  конгресс";  несколько
содружеств между теми или  иными  двумЯ  нациЯми,  не  свободных  от  налета
своекорыстиЯ; эпизодические международные  конференции  по  тому  или  иному
вопросу;  и  такие  организации,  как   Њеждународный   ђотарианский   клуб,
ЊеждународнаЯ федерациЯ студентов и еще - Џен-клуб, международнаЯ ассоциациЯ
писателей,  преследующаЯ  цели  дружбы,  но   не   ставЯщаЯ   себе   никаких
политических задач. ‚от, пожалуй, и все, и  нельзЯ  сказать,  чтобы  народы,
населЯющие землю, особенно считались с  этими  организациЯми.  Ђ  между  тем
спасение мира, в котором мы все живем, - дело,  казалось  бы,  немаловажное.
’ак почему же  пренебрегают  единственным  существующим  путем  к  спасению?
Ћбосновывают это примерно так: "†изнью людей всегда управлЯла и всегда будет
управлЯть  сила.  ‚  основе  жизни  лежит   соперничество.   …сть,   правда,
определенные замкнутые общины, где с помощью сотрудничества и справедливости
удаетсЯ ослабить наиболее грубые формы преступности, но удаетсЯ лишь потому,
что внутри такой общины общественное мнение представлЯет собою силу, которой
отдельнаЯ преступнаЯ личность не может противостоЯть. Ћднако целые страны  -
это не замкнутые общины, поэтому там нет  единого  общественного  мнениЯ,  а
значит - нет силы, способной удержать  отдельные  нации  от  преступлений  -
если, к тому же, можно  считать  преступлением  нарушение  законов,  которые
нигде не записаны". ’аков, в общем, нынешний практический  взглЯд  на  вещи.
…сли он и дальше будет  преобладать,  миру  нечего  надеЯтьсЯ  на  спасение.
"Џочему? - возражает наш практик. - ’акой взглЯд существовал всегда,  а  мир
живет и живет". ќто верно. Ћднако за последние  годы  условиЯ  человеческого
существованиЯ претерпели коренную перемену, до  сих  пор  еще  полностью  не
осознанную. Ќаука разрушениЯ сделала гигантский, ни с чем не сообразный  шаг
вперед. Ћна развиваетсЯ гак быстро, что всЯкое безответственное  утверждение
национальных прав или интересов заметно приближает мир к краю пропасти.  Ќет
сомнениЯ в том, что  силы  разрушениЯ  быстро  нагонЯют  силы  созиданиЯ.  ‚
прежние времена, чтобы истощить страну,  требовалась  тридцатилетнЯЯ  война;
скоро станет возможно (а может, и сейчас уже  возможно)  истощить  страну  в
одну неделю, разрушив ее крупнейшие города с воздуха. Џокорение  воздуха,  с
таким ликованием встреченное теми, кто не  дает  себе  труда  думать,  может
обернутьсЯ самым грозным событием в нашей истории просто потому, что  мы  не
были к нему готовы и не сумели устоЯть против  страшных  соблазнов,  которые
оно в себе таило. ‘видетельство тому -  использование  авиации  в  последней
войне; еще Яснее об этом свидетельствует тупое  нежелание  напуганных  наций
взглЯнуть  в  лицо  фактам  и  единодушно  запретить  химическую   войну   и
использование авиации  в  военных  целЯх.  Ќикто  не  станет  отрицать,  что
покорение воздуха  -  великое,  удивительное  достижение;  никто  не  станет
отрицать, что  оно  могло  бы  стать  благодетельным  достижением,  если  бы
государства это допустили. Ќо человечество, судЯ по всему, еще  не  достигло
той степени порЯдочности, при которой  ему  можно  было  бы  доверить  столь
притЯгательное и страшное оружие. ‚сем  нам  знаком  такой  довод:  сделайте
войну достаточно ужасной, и войны не будет. Ќо никто из нас в это не  верит.
ЏоследнЯЯ война начисто опровергла этот  довод.  “же  сейчас  люди  мыслЯщие
стали отождествлЯть гонку  вооружений  с  соперничеством  в  воздухе.  —ерез
несколько лет только это и будет иметь значение. ‘ помощью  нашей  науки  мы
создали  чудовище,  которое  пожрет  нас  самих,  если   только   мы   путем
международного  обмена  мыслЯми  не  создадим  в  противовес   новым   силам
разрушениЯ общественное мнение, столь сильное и  единодушное,  что  ни  одна
страна не решитсЯ пойти против него.
     Ќа днЯх один известный сторонник ‹иги Ќаций сказал: "џ не считаю нужным
предоставить в распорЯжение ‹иги определенный  контингент  вооруженных  сил.
’акого контингента, который мог бы помешать одной из великих держав нарушить
мир, она не могла бы содержать. ‘ила  ее  -  в  использовании  общественного
мнениЯ, в том, чтобы  быть  рупором  повсеместного  осуждениЯ  потенциальной
агрессии, где бы она ни проЯвилась".
     Џредание гласности всех военных приготовлений и военных действий  любой
страны,  обнародование  разрушительных  изобретений  и  орудий,  безусловно,
содействовало бы нашему спасению больше, чем какие бы то ни было уставы. ‚от
если бы химики всего мира и инженеры всего мира собирались в духе дружбы  на
ежегодные конференции ради спасениЯ  человечества!  …сли  бы  они  совместно
постановили, что совершенствовать орудиЯ  разрушениЯ  длЯ  использованиЯ  их
правительствами - значит совершать преступление, а получать за это деньги  -
значит предавать человечество! …сли  бы  наладить  такой  вот  международный
обмен мыслЯми, тогда поистине мы услышали бы шуршание спасительных крыл.  Ђ,
собственно, почему бы и нет? ‚ наше времЯ не правительства  должны  ответить
на вопрос "—то суждено человечеству - счастье или горе, рост  или  гибель?".
Џравительства - это лишь  конкурирующие  между  собою  агенты  конкурирующих
частей человечества. „айте им в руки разрушение,  и  они  используют  его  в
интересах своих хозЯев, так же, как используют и даже вдохновлЯют  прессу  -
этот духовный Ядовитый газ. €стинный ключ к будущему  -  в  руках  тех,  кто
производит  средства  разрушениЯ.  Ќеужели  ученые  (химики,   изобретатели,
инженеры), работающие на разрушение, в первую очередь американцы, англичане,
французы, немцы, Японцы, русские, а потом уже люди?  —то  должно  их  больше
волновать: интересы собственной  страны  или  интересы  всего  человечества?
‘ейчас, когда будущее человечества впервые оказалось в их руках, это главный
вопрос, на который они должны ответить. ‘овременнаЯ наука  так  стремительно
шагнула вперед, что центр ответственности переместилсЯ. Љак никогда  раньше,
ответственность несет наука, наука и... финансы. € тут  международный  обмен
мыслЯми тоже приобрел первостепенное значение. ’ак, если бы финансисты всего
мира установили постоЯнный, не от случаЯ к случаю, обмен мыслЯми, то в свете
своих знаний, под нажимом своих затруднений, в целЯх  взаимной  помощи  они,
безусловно, могли бы додуматьсЯ до реального и  надежного  способа  улучшить
экономические условиЯ жизни.
     Ќа  такое  предложение  наш  практик  ответит:  "—епуха!  €зобретатели,
химики, инженеры, финансисты - все хотЯт есть,  и  так  же,  как  и  прочие,
склонны верить каждый в свою страну. Ќа первом  месте  длЯ  них  собственный
карман и та страна, котораЯ этот карман наполнЯет". „а, суть дела  именно  в
этом. …сли ни ученые, ни финансисты  не  пожелают  мыслить  в  международном
масштабе,  то,  видимо,  ничего  не  останетсЯ,  как  замкнутьсЯ   в   своем
разочаровании и ждать того, что не заставит себЯ ждать долго, -  не  полного
конца,  но,  скажем,  примерно  такого  положениЯ,  какое   совсем   недавно
наблюдалось в пораженных голодом областЯх ђоссии.
     Џессимистом быть легко, и легко поддатьсЯ дешевому  оптимизму;  гораздо
труднее найти средний путь между тем и другим. “ нас еще есть шанс спасти  и
улучшить нашу цивилизацию, какаЯ она ни на есть; но  шанс  этот  зависит  от
того, насколько мы сумеем в  ближайшие  годы  наладить  международный  обмен
мыслЯми.  Ќекоторые  люди  отождествлЯют  самое  слово   "международный"   с
социализмом, даже с коммунизмом. Ћднако в том значении, в  каком  это  слово
употреблено здесь, оно не имеет ничего  общего  с  экономическими  теориЯми,
классовыми  барьерами  или  политическими  задачами.   Њеждународный   обмен
мыслЯми, который только и может  нас  спасти,  -  это  обмен  мыслЯми  между
специалистами - между государственными деЯтелЯми всех стран;  юристами  всех
стран; учеными,  финансистами,  писателЯми  всех  стран.  “  государственных
деЯтелей и юристов уже есть организации  длЯ  такого  обмена  мыслЯми  (хотЯ
используютсЯ они далеко не достаточно); а вот ученые (изобретатели,  химики,
инженеры) и финанисты, то есть те две категории специалистов, в  чьих  руках
главным образом находитсЯ будущее мира, до сих пор не  имеют  сколько-нибудь
удовлетворительной международной организации и до сих пор еще  не  понимают,
какаЯ ответственность за судьбы мира легла на их плечи. …сли бы они осознали
всю меру этой  ответственности,  битва  за  жизнь  была  бы  уже  наполовину
выиграна.
     —то  касаетсЯ  международного  обмена  мыслЯми  в   нашей   собственной
профессии, то писатели как таковые могут способствовать наступлению  лучшего
будущего тремЯ  способами.  Ћни  могут  оказывать  дружеское  гостеприимство
писателЯм других стран - длЯ этого существует международный Џен-клуб  с  его
многочисленными отделениЯми. Ћни могут  признать  и  внедрЯть  принцип,  что
литературные произведениЯ,  как,  впрочем,  и  все  произведениЯ  искусства,
принадлежат всему человечеству, а не только стране, в которой они создаютсЯ;
что, к примеру, перестать во времЯ войны с ѓерманией читать немецкую поэзию,
слушать немецкую музыку, смотреть  на  немецкие  картины  значило  допустить
нелепую и пагубную ошибку, котораЯ не должна повторитьсЯ.  ‚сЯкое  подлинное
произведение искусства индивидуально и национально по своим корнЯм и фактуре
и в то же времЯ воздействует на любого человека любой  страны.  €скусство  -
одно  из  великих  свЯзующих  звеньев  (может  быть,  единственное   великое
свЯзующее звено) между различными породами людей, и сбрасывать со счетов его
очеловечивающее влиЯние во времЯ войны значит расписатьсЯ в том, что мы  все
еще обезьЯны и тигры. ’олько писатели могут распространЯть эту веру,  только
писатели могут во времЯ межнациональных раздоров держать открытой дверь  длЯ
искусства; и их первейший долг - оказывать человечеству эту услугу.
     ’ретий и самый  важный  способ,  каким  писатель  может  способствовать
наступлению лучшего будущего, можно выразить простыми словами: честнаЯ игра.
‘ила прессы легко становитсЯ в один рЯд с силой науки и  финансов.  …сли  бы
пресса в целом всегда правдиво освещала событиЯ; если  бы  она  не  пожелала
безотказно служить партийным или патриотическим страстЯм, если бы вела  игру
так, как ведутсЯ игры спортивные, - насколько это очистило бы  атмосферу!  ‚
настоЯщее времЯ - разумеетсЯ, есть и немало похвальных исключении  -  пресса
всех стран ведет игру по собственным правилам, весьма далеким  от  тех,  что
принЯты в спорте.
     Џрессу обслуживает  целаЯ  армиЯ  писателей,  у  огромного  большинства
которых личный критерий честной игры выше, чем у прессы в целом.  џ  уверен,
что они сами первыми бы это признали. „обитьсЯ, чтобы пресса  повысила  свой
критерий честной игры в политических и международных вопросах, могут  только
отдельные писатели, из которых и состоит  пресса.  €  добитьсЯ  этого  можно
будет  только  тогда,  когда  редакторы  и  журналисты  примут  за   правило
обмениватьсЯ мыслЯми в международном масштабе, обогащать свой  ум  и  сердце
новыми воззрениЯми, помнить, что они должны относитьсЯ  к  другим  так,  как
хотели бы, чтобы другие относились к ним. ‘ловом, только  тогда,  когда  они
начнут поступать так, как большинство из них поступало бы в качестве частных
лиц, некие всемирные миазмы перестанут порождать международные  лихорадки  и
горЯчки. ‚  частной  жизни  мы  обычно  не  считаем,  что  цель  оправдывает
средства. Џочему же в жизни прессы  должно  быть  иначе,  почему  так  часто
принимают сообщениЯ без должной проверки, если они подтверждают то или  иное
мнение,  и  отвергают  без  должной  проверки,   если   они   этому   мнению
противоречат? Џочему так часто замалчивают точку зрениЯ другой стороны? и т.
д. и т. д. Џресса имеет большую силу и декларирует  высокие  идеалы;  у  нее
много достоинств; она приносит большую пользу; но она  приносит  еще  больше
вреда в тех случаЯх, когда по каким бы то  ни  было  причинам  отступает  от
правды или от правил честной игры.
     €так, правительства и народы перестали править миром. Ќаша судьба  -  в
руках трех великих  сил:  науки,  финансов  и  прессы.  Џод  Ярким  покровом
политики эти три великие силы тайно определЯют ход  жизни  наций;  и  трудно
надеЯтьсЯ на лучшее будущее, если силы эти не станут более человечными и  не
примут  международного  характера.  ‚  каждой  из  перечисленных  профессий,
несомненно, есть люди, убежденные в этом  так  же  твердо,  как  автор  этих
строк. Ќа них - всЯ надежда мира, надежда на то,  что  они  сумеют  учредить
своего рода опеку над человечеством - создать новый тройственный союз Ќауки,
”инансов и Џрессы и поставить его  на  службу  новой  вере.  Ќации  в  целом
никогда не подадут друг другу руки, никогда не  объединЯт  своих  интересов,
никогда не поймут точку зрениЯ друг друга. “  выдающихсЯ  специалистов  всех
стран больше шансов найти общий Язык; у  них  общаЯ  отправнаЯ  точка  -  их
специальность - и более острый глаз. ‘ейчас  их  разъединЯет  слишком  узкий
патриотизм и, грубо говорЯ, деньги. €зобретателЯм нужно как-то существовать;
финансистам нужно жить; а газеты должны приносить доход.  Ќо  какаЯ  ирониЯ!
•отЯ наука, финансы и  пресса  как  будто  в  том  и  сомневаютсЯ,  спасение
человечества - более прибыльное дело, чем его уничтожение, и сулит большие и
более постоЯнные доходы длЯ этих "трех сословий". Ђ между тем, если не будет
свободного международного обмена мыслЯми, мы можем не сомневатьсЯ,  что  они
по-прежнему будут добывать свой хлеб насущный на чисто национальной  основе,
а если так, то род человеческий вскоре прекратит  свое  существование,  или,
если и не прекратит вовсе, то, во всЯком случае, о нем можно будет  сказать,
как о старухе у ЂнатолЯ ”ранса: "Ћн еще жив, но живет еле-еле!"

1923 г.


‘€‹“ќ’› …‘’€ Џ€‘Ђ’…‹…‰

     Џеревод ѓ. ‡лобина

     Џервым Я хочу набросать силуэт —арлза „иккенса, который родилсЯ в  1812
году в ‹ондоне и умер в ѓедсхилле в 1870-м. ‚ те в  некотором  роде  великие
годы раннего викторианства английские романисты, хотЯ и  горЯчо  возмущались
проЯвлениЯми  социальной  несправедливости,  все  же  почитали   условности,
мораль, обычаи, идеалы и  установлениЯ  своего  времени;  они  всем  сердцем
верили, что жить хорошо, общепринЯтые  ценности  считали  абсолютными  и  не
воспринимали действительность иронически, как трагикомедию.  Ћни  не  видели
снисходительной усмешки на лике  ‘удьбы.  ‚  их  творениЯх  ощущаетсЯ  почти
величественнаЯ непосредственность. ’аков был и „иккенс, подлинный сын своего
века.
     ‚ сравнении с „иккенсом експир, живший  за  двести  пЯтьдесЯт  лет  до
него, был куда более склонен к самоанализу и размышлениЯм.
     „иккенс-писатель чрезвычайно безыскусственный и потому всегда отдавалсЯ
на  волю  своего  таланта;  замечательный  мастер   веселых   нелепостей   и
превосходный, необычайной силы стилист. Ћн был прирожденным  рассказчиком  и
удивительно тонко понимал человеческую натуру и  человеческие  характеры;  в
этом  великом  художнике  было  какое-то  озорство,  как  у   школьника   на
рождественских каникулах.
     „иккенс был противником всЯкой фальши, страстно  ненавидел  жестокость,
нетерпимость и самодовольную тупость и на протЯжении всей своей литературной
деЯтельности непрерывно атаковал социальное зло, которое встречал  в  жизни.
„иккенс бичевал бюрократизм, лицемерие, злоупотребление властью. Ќо при всей
склонности к  сатире  он  прежде  всего  приковывает  внимание  к  сюжету  и
характерам. ‘амобытный, стихийный и богатый  талант  его  отмечен  страстной
человечностью и широтой взглЯда. "„обрые дела нужно творить ради них самих и
во имЯ их самих без малейшей мысли о благодарности", - сказал он однажды.
     ‚ероЯтно, „иккенс, подобно большинству романистов, считал себЯ  поэтом.
Ќо у нас мало доказательств, подтверждающих это обвинение.  ‚  произведениЯх
„иккенса нет Языческого начала, не ощутимо влиЯние  не  только  греческой  и
латинской, но вообще какой бы то ни  было  иностранной  культуры.  Ћн  истый
англичанин, и по романам „иккенса даже сейчас можно понЯть Ђнглию лучше, чем
по любым другим литературным произведениЯм. Ќекоторые персонажи их не  более
как фигуры, которые совершают экстравагантные  поступки,  но  тем  очевиднее
талант автора, ибо мы воспринимаем их как живых людей.  Ћн  писал  сочно,  с
великой жизненной убедительностью. “ „иккенса добродетель - это добродетель,
порок - это порок, и они редко соединЯютсЯ в одном лице, как  это  бывает  у
обычных людей, за  исключением,  разумеетсЯ,  наших  общественных  деЯтелей.
„иккенс рисует нравственный облик человека широкой  кистью,  и  будь  в  его
картинах хоть малейшаЯ претензиЯ на искусство, они действовали  бы  на  нас,
как на быка красный цвет. Ќо в те дни писатели не заботились  об  искусстве.
„умаю, что на тогдашних  литературных  собраниЯх  пробавлЯлись  остротами  и
устрицами, вином и разговорами о  политике.  ’еккерей,  великий  современник
„иккенса, кое-что слышал об искусстве и полагал, что оно достойно некоторого
вниманиЯ; что касаетсЯ „иккенса, то он считал искусство чем-то "иностранным"
и не пускал к себе на порог.
     “ „иккенса был здоровый самобытный талант, но как-то странно говорить о
нем, как о писателе, когда  меньше  чем  в  двухстах  милЯх  от  него  такой
совершенный художник,  как  Џроспер  Њериме,  создавал  "Љармен"  и  "‚енеру
€лльскую", ’ургенев - "„ым" и "‚ешние  воды",  когда  за  океаном  Ќатаниель
ѓоторн писал "Ђлую букву" и ќдгар Џо - свои "‘трашные  рассказы".  Ќикто  не
подумал бы учитьсЯ у „иккенса искусству  писать  романы,  но  все  романисты
могут бессознательно перенимать у него основы стилЯ, ибо он был прирожденным
писателем, и заимствовать основы философии, хотЯ он отнюдь не был философом.
     „лЯ менЯ „иккенс, бесспорно, величайший романист Ђнглии и величайший  в
истории  романа  пример  торжества  подлинного,   буйного   таланта.   ‘илою
природного воображениЯ и  художественной  выразительности  он  запечатлел  в
памЯти людей  такие  Яркие  и  разнообразные  представлениЯ  о  человеческой
природе, каких не встретишь ни у кого из западных романистов.
     ЋбщаЯ культура не может научить  писать  романы.  Ћбразование  в  узком
смысле этого слова скорее глушит, чем развивает дар воображениЯ. Џрежде  чем
начать писать, Я успел перезабыть почти все,  чему  менЯ  учили  в  школе  и
университете. ‹юди точных наук редко бывают сильными художниками: они  знают
слишком много и в то же времЯ слишком мало. Ђ люди с богатым воображением не
склонны тщательно изучать что бы то ни было,  кроме  жизни.  —увство  слова,
красок и ритма речи можно развить чтением стихов и  хорошей  прозы,  но  оно
зависит преимущественно от  врожденного  вкуса  и  музыкального  слуха.  „ар
композиции тоже даетсЯ природой, равно как и дар выразительности; их  нельзЯ
приобрести,  можно  только  развить.  Ќикто  не  может  заставить   писателЯ
чувствовать и видеть жизнь так, а не иначе.  Џосле  того,  как  он  научилсЯ
читать и писать, единственное, чему он может поучитьсЯ у других, это  -  как
не следует писать. Џодлинный наставник писателЯ - сама жизнь.
     ’еперь,  когда  мы,  говорЯ  о  романе,  так  любим  употреблЯть  слово
"искусство", необходимо вспомнить историю романа,  продолжающуюсЯ  и  поныне
смену его разнообразных форм, начинаЯ от первого великого западного романа -
"„он Љихота" ‘ервантеса.
     ђанние  западные  романы  принимали  форму  авантюрного,  "плутовского"
романа;  они  представлЯли  собой  рЯд  похождений  одного  или   нескольких
центральных персонажей, построением своим напоминаЯ свЯзку лука, и  зачастую
имели привкус этого овоща. ‘оотношение частей  и  их  единство  носило,  как
видим, примитивный характер, о них просто не заботились.  ђоман  тогда  имел
длину, но не отличалсЯ ни широтой, ни глубиной. Љ началу XIX века роман  все
больше и больше округлЯетсЯ, и в ту пору, когда  писал  „иккенс,  признанной
формой его стало, фигурально выражаЯсь,  Яйцо  -  раздавшеесЯ  посередине  и
узкое с обоих концов, словно преуспевающий литератор. Ќе берусь судить,  что
обусловило это постепенное изменение, но развитие  его  сходно  с  развитием
живописи в эпоху ђенессанса. ‚ творчестве „жейн Ћстин,  „иккенса,  Ѓальзака,
‘тендалЯ,  ‘котта,  „юма,  ’еккереЯ  и  ѓюго  роман  приобрел   определенное
соотношение частей и целого, но нужен был писатель с еще  более  поэтическим
мировосприЯтием и с большей чуткостью, чтобы  довести  пропорции  романа  до
совершенства, ввести принцип отбора  материала  и  достигнуть  того  полного
единства частей и целого, которое создает то, что мы называем  произведением
искусства.  ’аким  писателем  оказалсЯ  ’ургенев,  настолько  же  овладевший
искусством романиста, насколько „иккенс был писателем безыскусственным.
     €ван ’ургенев родилсЯ в 1818 году  в  русском  городе  Ћрле  и  умер  в
Ѓужизале близ Џарижа в 1883 году. Љритики  обычно  предлинно  рассуждают  об
оторванности ’ургенева от его родной русской культуры, о разнице между ним и
стихийным  гигантом  ѓоголем  и  другим  аморфным  гигантом  -  „остоевским.
‘тарательно причислЯЯ ’ургенева к "западникам",  они  не  замечали,  что  не
столько ‡апад  повлиЯл  на  него,  сколько  он  на  ‡апад.  ’ургенев  достиг
исключительного положениЯ сам по себе;  он  был  поэтом  от  природы,  самым
утонченным поэтом, который когда-либо  писал  романы.  €менно  это  отличало
’ургенева от его великих русских современников и  объЯснЯло  его  выдающеесЯ
место в литературе и влиЯние на ‡апад. ђоссиЯ не любила  ’ургенева:  у  него
была  дурнаЯ  привычка  говорить  правду.  ќто  свойство   всюду   считаетсЯ
нежелательным, особенно у писателей. € ђоссиЯ отделалась от него. Ќо если бы
он и не покинул ђоссии, произведениЯ его были бы такими,  как  они  есть,  -
благодарЯ  его  врожденному  чувству  формы.  ’ургенев  неповторимо   владел
искусством рисунка, он продумывал и разрабатывал темы до того, как  выразить
их на бумаге,  и  хотЯ  он  не  пренебрегал  объективной  действительностью,
художественное мышление его определЯлось скорее средствами  настроениЯ,  чем
факта.  ’ургенева  -   аристократа,   человека   высокой   культуры,   тонко
разбиравшегосЯ в иностранных  литературах,  обожавшего  музыку  и  живопись,
драматурга и стихотворца - сближают с „иккенсом три общих,  но  наиважнейших
признака: глубокое понимание человеческой природы, глубокий интерес к  жизни
и глубокаЯ ненависть к жестокости и  фальши.  ’е,  кто  сомневаетсЯ  в  этой
ненависти, пусть прочитают "Њуму",  рассказ  о  немом  дворнике,  крепостном
ѓерасиме, и его собаке. Ќикогда еще искусство не выражало  столь  волнующего
протеста  против  деспотизма  и  жестокости.  „иккенс   как   писатель   был
нетребователен в выборе средств, ’ургенев же предельно требователен. „иккенс
изобличал жестокость, злоупотреблениЯ и сумасбродство открыто или  пользуЯсь
откровенной  карикатурой,  а  ’ургенев  облекал   свою   критику   в   форму
объективного  художественного  изображениЯ.  “тверждают,  что   ’ургенев   -
изысканный стилист, и этому нетрудно поверить, ибо даже в переводе ощущаетсЯ
очарование и своеобразный аромат его стилЯ.  „иалог  у  ’ургенева  -  живой,
легкий, естественный и в то же времЯ содержательный и превосходно раскрывает
характеры, которые хотЯ и подчинены занимающей  писателЯ  главной  теме  или
идее, не перестают оттого быть живыми людьми. ЋписаниЯ природы  у  ’ургенева
восхитительны. Љрасота "Ѓежина луга", "‘виданиЯ"  и  "‚ешних  вод"  навсегда
пленЯет нас. ‚се его произведениЯ проникнуты  каким-то  грустным  восторгом,
какой испытывает поэтическаЯ натура перед лицом природы. €ные  стихотворениЯ
в  прозе  у  ’ургенева  менее  поэтичны,  чем   его   рассказы   и   романы;
преднамеренность губит истинную поэзию, котораЯ возникает  из  настроениЯ  и
чувства почти независимо от самого поэта. ‚ произведениЯх ’ургенева  заметны
еще элементы пародии, черты гротеска -  словом,  следы  того,  что  называют
"старомодным". …сли учесть, однако, что с того времени, когда  расцвело  его
творчество,  прошло  уже  шестьдесЯт  лет,  поражаешьсЯ,  как  мало  скрипит
механизм его искусства.
     ЌесмотрЯ  на  то,  что  английский  роман,   быть   может,   богаче   и
разнообразнее, чем роман любой другой страны, он все же - от  "Љлариссы"  до
"“лисса" - был  склонен,  фигурально  выражаЯсь,  прощать  себе  собственные
недостатки и частенько отправлЯлсЯ спать навеселе. € если теперь  английский
роман обладает какими-то манерами и изЯществом,  то  этим  прежде  всего  он
обЯзан ’ургеневу. џ, во всЯком случае, в большом долгу перед  ’ургеневым.  “
него и у Њопассана Я проходил духовное и  техническое  ученичество,  которое
проходит каждый молодой писатель у того или иного старого мастера,  влекомый
к нему каким-то внутренним сродством. „аже ”лобер,  апостол  рефлектирующего
искусства, не оказал на английских писателей такого  сильного  влиЯниЯ,  как
’ургенев:  в  произведениЯх  ”лобера  ощущаетсЯ  определеннаЯ   замкнутость,
камерное настроение. ‚ этом никогда не упрекали ’ургенева, не упрекали  даже
после 1907 года, когда в Ђнглии стало модно говорить о нем с пренебрежением,
потому что иные наши критики  открыли  (увы,  с  запозданием)  новый  светоч
русской литературы -  „остоевского.  Љазалось,  длЯ  обоих  талантов  хватит
места, но в литературном мире принЯто гасить  один  светильник,  прежде  чем
зажигать другой. ’еперь это уже отошло в прошлое, и имЯ ’ургенева вновь, как
и прежде, знаменито в Ђнглии, но он утратил былое влиЯние на умы. „лЯ  новой
эпохи ’ургенев слишком уравновешен и поэтичен.
     Џерехожу к третьему силуэту, силуэту писателЯ,  которого,  как  говорЯт
одни, все еще читают на его родине, во ”ранции, хотЯ другие утверждают,  что
книги его давно поставили на полку.
     ‚еликие литературные достижениЯ ѓи  де  Њопассана,  который  родилсЯ  в
1850-м и умер в 1893 году, относЯтсЯ к небольшому периоду в двенадцать  лет.
Њопассан известен преимущественно как новеллист, но, по-моему, талант  этого
писателЯ в полной мере проЯвлЯетсЯ в романе и повестЯх, таких, например, как
"Џышка" и "€ветта". ‚се его произведениЯ, большие и малые, рисующие  событиЯ
трагические или повседневные, драматичны в своей  основе,  и  хотЯ  Њопассан
мало писал длЯ театра, он обладал качествами большого драматурга. ‚ вопросах
стилЯ он верховный учитель. Ќикто пока не превзошел его в  наблюдательности,
остроте мысли, в умении облечь их в  краткую  и  четкую  форму.  ‹учше,  чем
кто-либо другой, Њопассан научил нас выбрасывать лишнее из  наших  книг.  Ћн
лучше, чем кто-либо, следовал завету ”лобера: "€зучайте предмет до тех  пор,
пока не постигнете существенных его отличий от других предметов и не сумеете
выразить  их  словами".  ’ворчество  Њопассана  -   живой   укор   путанице,
поверхностному экспрессионизму и расплывчатому  субъективизму,  что  нередко
принимают  за  искусство.  Ѓудучи  художником  дисциплинированным  до  мозга
костей, он  сумел,  однако,  проникнуть  в  глубины  человеческих  чувств  и
показать их. …го Язвительной натуре были ненавистны предрассудки и глупость,
и в редком писателе сыщешь такое неподдельное и  горЯчее  сочувствие  людЯм,
жгучую любознательность, такую прозорливость и чуткость. ‚се это помогло ему
верно воссоздавать жизнь.
     Џорой Њопассан писал рассказы, которые недостойны его  пера.  €ные  его
произведениЯ кажутсЯ вымученными. „ушевнаЯ  болезнь,  омрачившаЯ  конец  его
жизни, губительно сказалась на некоторых поздних его вещах. Ќо, несмотрЯ  на
это, Я, вслед за ’олстым, ставлю Њопассана выше его учителЯ, ”лобера, как  в
вопросах стилЯ, так и по оригинальности.
     Џод пером Њопассана достигает вершины  совершенный  по  форме  рассказ,
прозрачнаЯ  проза,  котораЯ   призвана   посредством   объективного   метода
раскрывать  загадочные  глубины  и  отмели  человеческой  души;   та   форма
беспристрастного и строгого искусства,  когда  темперамент  автора  свободен
только в выборе тем  и  характеров.  ‚  Ђнглии  Њопассана  когда-то  считали
жестоким реалистом. „лЯ нынешней же литературной молодежи он не более как...
чувствительный, детски наивный романтик, а слог его  находЯт  старомодным  и
драматичным. Џозволю себе привести цитату из его предисловиЯ к роману  "Џьер
и †ан":
     "En somme, le public est compose de groupes nombreux qui  nous  crient:
"Consolez-moi",    "Amusez-moi",    "Attristez-moi",     "Attendrissez-moi",
"Faites-moi rever",  "Faites-moi  rire",  "Faites-moi  fremir",  "Faites-moi
pleurer", "Faites-moi penser". Seuls, quelques esprits d'elite  demandent  a
l'artiste:  Faites-moi  quelque  chose  de  beau,  dans  la  formequi   vous
conviendra le mieux, suivant votre temperament. L'artiste  essaie,  reuissit
ou echoue" {"‚  сущности,  читающаЯ  публика  состоит  из  множества  групп,
которые  кричат  нам:  "“тешайте  менЯ",  "Џозабавьте  менЯ",   "„айте   мне
погрустить", "ђастрогайте менЯ", "„айте мне помечтать",  "ђассмешите  менЯ",
"‡аставьте менЯ содрогнутьсЯ", "‡аставьте  менЯ  плакать",  "‡аставьте  менЯ
размышлЯть".
     €  только  немногие  избранные  умы  просЯт  художника:  создайте   нам
что-нибудь прекрасное, в той  форме,  котораЯ  всего  более  присуща  вашему
темпераменту. € художник беретсЯ за  дело  и  достигает  успеха  или  терпит
неудачу".}.
     €деалом  Њопассана было создать прекрасное произведение, отвечающее его
темпераменту.   Џоскольку  вокруг  слова  "прекрасное"  ведутсЯ  бесконечные
споры,  да  будет  мне  позволено  воздержатьсЯ  от определений. Ћдно скажу:
художник, который создает правдивое, живущее своей жизнью произведение, тоже
достигает  высот  прекрасного  -  Я  пришел  к  этому  выводу  после  долгих
размышлений.  Њопассану  не  раз удавалось поймать пугливую птицу, именуемую
Љрасотой.
     Џримечательно,  что  ’олстой,  который  так   непохож   на   Њопассана,
восхищалсЯ им.
     ‹ев ’олстой родилсЯ в 1828 году в џсной ЏолЯне  и  умер  в  Ђстапове  в
1910-м. “ него была деЯтельнаЯ и  полнаЯ  впечатлений  юность,  и  он  начал
писать в возрасте двадцати четырех лет. ’олстой  служил  в  армии  во  времЯ
Љрымской войны, и написанные  им  тогда  "‘евастопольские  рассказы"  быстро
принесли ему известность. ѓлавные шедевры этого писателЯ - "‚ойна и  мир"  и
"Ђнна Љаренина" - были созданы в годы 1864-1873.
     ’олстой ЯвлЯет собой волнующую  загадку.  Џожалуй,  невозможно  указать
другой пример, когда в одном лице так  совмещаютсЯ  художник  и  реформатор.
’олстой-проповедник, которого мы знаем  в  последние  годы  его  жизни,  уже
заслонЯл ’олстого-художника в "Ђнне  Љарениной".  „а  и  в  последней  части
монументального романа "‚ойна и мир" кое-где автор выступает как моралист.
     Џожалуй, и все творчество ’олстого  отмечено  духовной  раздвоенностью.
Ћно как бы поле битвы, на котором видишь приливы и отливы постоЯнной борьбы,
напрЯженную схватку гигантских противоречий. …сли верить современной теории,
развитие характера определЯетсЯ состоЯнием желез,  поэтому  объЯснение  этой
загадочной двойственности мы предоставим врачам: они  утверждают,  что  если
железы человека выделЯют большое количество гормонов, то он  художник,  если
малое, то, по-видимому, моралист.
     …сли бы любители Ярлыков во  всЯкого  рода  опросниках  осведомились  у
менЯ, какой роман можно назвать "величайшим из всего написанного", Я бы,  не
колеблЯсь, назвал "‚ойну и мир". ‚  этой  книге  ’олстой  разрабатывает  две
темы, напоминаЯ циркового наездника, который вольтижирует на двух лошадЯх  и
чудом достигает конюшни целым и  невредимым.  ЃлагодарЯ  творческой  энергии
’олстого каждаЯ страница этой книги  удивительно  содержательна,  и  в  этом
секрет успеха писателЯ. ђоман вшестеро длиннее  обычного,  он  ни  в  единой
части не растЯнут и не  утомлЯет  читателЯ;  создаваемаЯ  писателем  картина
человеческих страстей,  исторических  событий,  быта  и  общественной  жизни
поистине огромна.
     ‚  "‚ойне  и  мире",  как  и  в  других  своих  произведениЯх,  ’олстой
пользуетсЯ собирательным методом: он дает бесконечное количество  Явлений  и
живописных деталей. ‚ противоположность ’ургеневу, который полагаетсЯ больше
на отбор фактов  и  расположение  материала,  на  настроение  и  поэтическое
равновесие, ’олстой заполнЯет все промежутки, ничего не оставлЯЯ воображению
читателЯ, и делает это с такой силой и  свежестью,  что  неизбежно  увлекает
его. "‘тиль" ’олстого - в узком смысле этого слова - ничем не  примечателен.
‚се его произведениЯ носЯт отпечаток личности художника, который заботитсЯ о
том, что сказать читателю, а не о том, как это сделать.
     …сли к бесчисленным определениЯм мастерства добавить еще одно и назвать
мастерством способность писателЯ устранЯть преграды между собой и читателем,
то  вершина  мастерства  достигаетсЯ  тогда,  когда  между  ними   возникает
близость. Џри  таком  определении,  хотЯ  оно  исключает  многих  писателей,
’олстого должно назвать замечательным мастером, потому  что  он,  как  никто
другой,   в   своем   повествовании   создает   непосредственное    ощущение
действительной жизни. ’олстому чужда та преднамеренность, котораЯ так  часто
губит произведениЯ утонченных писателей. ’олстой полностью  отдавалсЯ  своим
порывам как творческим,  так  и  реформаторским.  Ћн  не  останавливалсЯ  на
берегу, пробуЯ воду сначала одной ногой, потом другой, - а ведь это  обычнаЯ
слабость современного искусства. Џолное жизни и смысла  искусство  возникает
тогда, когда художник захвачен своей темой. Ћстальное в искусстве - не более
как упражнениЯ  в  технике,  котораЯ  помогает  воплотить  великие  замыслы,
возникающие - увы! - слишком редко.  †ивописец,  который  полжизни  мечетсЯ,
мучительно решаЯ, кем ему быть - постимпрессионистом, кубистом,  футуристом,
экспрессионистом, дадаистом (или как они там еще сейчас называютсЯ), который
постоЯнно копаетсЯ в себе и силитсЯ найти  какую-то  неведомую  удивительную
форму и менЯет свои эстетические взглЯды, проделывает бесплодную работу.  Ќо
когда художник захвачен темой, все сомнениЯ насчет того,  как  ее  выразить,
разрешаютсЯ сами собой - и рождаетсЯ шедевр.
     ’олстой знал ђоссию и русского крестьЯнина, хотЯ был  аристократом.  Ќо
он не был так близок к гуще русской  жизни,  как  —ехов,  который  вышел  из
народа и знал его как бы изнутри. ђоссиЯ, изображеннаЯ ’олстым  в  "‚ойне  и
мире" и "Ђнне Љарениной", - это ђоссиЯ прошлого, быть может, только  верхний
ее слой, который теперь безвозвратно смЯт и уничтожен.  Љакое  счастье,  что
сохранились эти две великие картины минувшей жизни!
     џ перехожу к пЯтому силуэту - портрету Љонрада.
     „жозеф Љонрад (ћзеф Љоженевский) родилсЯ в 1857 году в семье  польского
шлЯхтича; после восстаниЯ 1863 года его родители были высланы в ђоссию, и он
провел  детство  в  русской  Џольше.  ћность  его  прошла  в  странствиЯх  и
приключениЯх, и, став наконец офицером Ѓританского торгового  флота,  Љонрад
накопил огромный запас жизненных впечатлений,  узнал  обычаи,  быт  и  Языки
разных народов. ‹ет тридцать назад он покинул море ради занЯтий литературой,
поселилсЯ в Ђнглии и начал писать под именем „жозефа Љонрада.  …го  проза  -
более двадцати томов,  -  написаннаЯ  не  на  родном  Языке,  но  отмеченнаЯ
богатством и разнообразием стилЯ, - редчайшее Явление в истории  литературы.
ЏоразительнаЯ Яркость и образность  ранних  произведений  Љонрада  с  годами
сменилась более спокойными красками, но, если взЯть его творчество в  целом,
ни один английский писатель не превзошел его  в  умении  живописать  словом.
ЏроизведениЯ Љонрада не безупречны по  композиции.  Ѓудучи  главным  образом
колористом и рассказчиком, он слишком усложнЯет иногда  сюжет;  это  придает
особую тонкость, богатство и глубину психологии героев и атмосфере рассказа,
но в то же времЯ заводит читателЯ в такие дебри  субтропических  лесов,  что
тот почти терЯет надежду выбратьсЯ оттуда. € все же в конце концов  выходишь
на дневной свет равнин, к тому, что Љонрад называл "нравственным открытием".
Ѓолее других романистов Љонрад обладал чувством космического.  Џо  страницам
его произведений шествует всемогущаЯ, таинственнаЯ ‘удьба, которой полностью
подчинены человеческие существа, какой бы сильной индивидуальностью  они  ни
обладали.  €з  подчиненности  судьбе  и  вырастают   трагический   пафос   и
неотразимость его образов - своего рода эпичность, присущаЯ  людЯм,  которые
всю жизнь борютсЯ против того, что в  конце  концов  неизбежно  одолеет  их.
Ћщущение, что природа выше человека - даже когда он  сохранЯет  свое  "Я"  и
вступает в великую схватку, как это часто происходит в романах Љонрада,  это
ощущение отнюдь не навЯзываетсЯ читателю,  но  незаметно  завладевает  им  -
таков талант писателЯ.
     “ людей не часто встречаетсЯ чувство  космического:  мы  в  большинстве
своем  чересчур  антропоморфичны  и  даже   божественное   рассматриваем   с
человеческой точки зрениЯ. Њы не сознаем  своего  места  в  мировом  порЯдке
вещей, как это сознавали древние греки. L'etat c'est  nous  {"ѓосударство  -
это мы" (франц.).}. Њы порЯдок вещей, и нами движетсЯ мир. ’акое  убеждение,
быть может, и естественно длЯ человека, но с точки зрениЯ  времени,  которое
миллиарды лет взирало на землю, еще не заселенную людьми,  это  -  убеждение
выскочки. Џричины, происхождение и конец  жизни,  даже  жизни  человеческой,
окутаны тайной. € признание этой тайны придает бытию  определенное  величие,
то величие, которое мы находим в творчестве Љонрада.
     ‚о всей английской литературе, пожалуй, только ѓенри  „жеймс  превзошел
Љонрада в  умении  передавать  тончайшие  оттенки  человеческой  психологии,
побуждений и чувств. Њежду тем ни Љонрад, ни  „жеймс  не  англичане.  Ќо  их
эмоциональное    восприЯтие    мира    почти    противоположно.    ‚ыражаЯсь
иносказательно, ѓенри „жеймс пил чай, а Љонрад  -  вино.  ѓенри  „жеймс  как
художник жил в  воображаемом  мире,  в  котором  не  было  места  стихиЯм  и
первобытным свойствам человеческой  натуры.  Ћн  не  позволЯл  своим  героЯм
отдаватьсЯ грубым или неистовым страстЯм. ђазум - вот тот  стержень,  вокруг
которого  вращаетсЯ  порЯдок  вещей  у  „жеймса.  Њир   Љонрада,   напротив,
многообразен, в нем есть все, даже дикость, и главный, если не  единственный
обитатель его - природа, не знающаЯ границ в своей необузданности.
     Ћчарование Љонрада - в неповторимом сочетании реальности с  романтикой:
он рисует в своих книгах мир неведомых морей и небес, рек,  лесов  и  людей,
мир кораблей и далеких гаваней, - словом, все то, что в  нашем  ограниченном
представлении овеЯно дымкой чудесного  опыта.  Љонрад  не  в  пример  другим
современным  писателЯм  прожил  романтическую  жизнь.  …ще  не  думаЯ  стать
писателем, он много лет бессознательно ощущал в себе  биение  этой  жизни  и
отдавалсЯ ей со всей пылкостью юноши, склонного к  приключениЯм.  Љак  много
талантов гибнет из-за отсутствиЯ бессознательно накопленного опыта и  запаса
впечатлений! Љак много писателей пытаютсЯ сбивать масло, когда в  маслобойке
нет сливок!
     Љонрад особенно близок англичанам и вообще людЯм, у  которых  любовь  к
морю в крови. Ќи один писатель, кроме ѓермана Њелвилла в его "Ѓелом ките"  и
Џьера ‹оти в "€сландском  рыбаке",  не  умел  так,  как  Љонрад,  передавать
настроениЯ и очарование морЯ, опасности, которые в нем таЯтсЯ.  …го  картины
морЯ  проникнуты  благоговейным  трепетом  перед  стихией  и   неисчерпаемым
интересом к ней человека, который боретсЯ с морем и побеждает или склонЯетсЯ
перед  бесконечным  его  разнообразием.  "Ќегр  с  "Ќарцисса",  "’айфун"   и
"Њолодость" Љонрада - подлинные шедевры.
     Џерейти от Љонрада к моему последнему силуэту - значит обратить взор от
берегов Њалайи к Ћрлеанской набережной. ‚ драме жизни Љонрад  сам  играл  на
сцене, а Ђнатоль ”ранс от рождениЯ в 1844 году до конца своих  дней  в  1924
году наблюдал за  ней  из  кресел.  “  ”ранса  беспристрастный  ум  ученого.
‚ыросший в атмосфере учености, он был книжником и редким эрудитом и  обладал
ко всему острым пером. Ѓич  его  сатиры  был  удивительно  изЯщен,  и  ”ранс
пользовалсЯ им весьма успешно. Ћн разил  с  непревзойденной  учтивостью.  Ћн
умел так ловко изрешетить свою мишень - предрассудки  и  идолопоклонство,  -
что отверстиЯ бывали едва заметны, и жертвы его никогда не угадывали, откуда
сквозит. ‡а свою долгую писательскую деЯтельность - он начал писать  в  1868
году и продолжал работать до самой смерти в 1924-м -  ”ранс  только  трижды,
если  не  ошибаюсь,  выступил  в  роли  чистого   романиста.   "Џреступление
‘ильвестра Ѓоннара", "ЉраснаЯ  ‹илиЯ"  и  "’еатральнаЯ  историЯ"  по  методу
письма стоЯт особнЯком  от  других  произведений  ”ранса.  ’олько  здесь  он
выступает   преимущественно   исследователем   человеческих   характеров   и
рассказчиком. ‚ других книгах он прежде всего философ и сатирик. „аже  такое
замечательное  произведение  искусства,   как   "’аис",   при   всей   своей
увлекательности, по существу, критично и выковано в пламени гневного сердца.
ђоманы о Ѓержере, хотЯ и  содержат  много  превосходных  портретов,  созданы
человеком, задавшимсЯ целью громить предрассудки, а не  рисовать  характеры.
Ќебольшой шедевр "Џрокуратор €удеи" дает  нам  незабываемый  портрет  ЏонтиЯ
Џилата, но написан он длЯ того, чтобы довести до  совершенства  сатирическую
мысль. Ѓедный Љренкебиль - очень человечный образ,  и  все  же  мы  ценим  и
помним его больше как живое обличение несправедливости. „аже собачонка  ђике
помахивает хвостом так, словно критикует человеческие  нравы.  …сли  ‚ольтер
рубил мечом, то ”ранс искусно фехтует шпагой, и жертвы его до сих  пор  даже
не подозревают, что они убиты. Ћни продолжают читать писателЯ и называют его
мэтром. Ѓесподобный по своей прозрачности и изЯществу  стиль  ”ранса  -  это
поэзиЯ чистого разума. Ћн был истый француз. Њы  врЯд  ли  еще  когда-нибудь
встретим такое блестЯщее воплощение французского остроумиЯ. ”ранс  по  праву
взЯл себе "nom de plume" {Џсевдоним (франц.).}, созвучный с названием  своей
страны. ”ранс - самый убежденный и воинствующий гуманист из всех  писателей,
чьи силуэты Я нарисовал в этой небольшой галерее.  ”рансу  не  выпала  честь
быть сожженным или обезглавленным, так как он, по счастью,  родилсЯ  слишком
поздно, но ему все-таки повезло: ‚атикан отлучил его от церкви.
     Џредоставим тем, кто лично знал ”ранса, судить, откуда то сострадание к
людЯм, которым пронизано большинство его произведений, - от  сердца  или  от
разума. ќто сострадание выражено так искусно и изЯщно, что те,  кто  не  был
знаком с ”рансом,  предполагают  второе.  ‘клонность  ”ранса  облекать  свои
обвинениЯ в  легчайшие  одежды  изысканной  аллегории  в  известной  степени
оградила его от нападок тех,  кто  руководствуетсЯ  принципом  "не  говорить
ничего, что имеет какой-то смысл, и не писать коротко". ”ранс еще  не  вышел
из моды - этой чести он пока не удостоилсЯ, - но  в  определенных  парижских
кругах  и  среди  некоторых  кретинов  Ќью-‰орка  восхищатьсЯ  им  было   бы
рискованно. Њожно с уверенностью сказать,  что  жестокость,  ограниченность,
грубость, всЯкие крайности внушали ему отвращение. Њесье Ѓержере -  это  сам
”ранс, правда, без его  Язвительной  иронии,  высокоцивилизованный  человек,
который не может жить вне культуры.  Ђнатоль  ”ранс  немыслим  на  Њалайских
островах, в полЯх  ђоссии,  в  трущобах  викторианского  ‹ондона  или  среди
нормандских крестьЯн. Ќикто не превзошел ”ранса  в  иронической  перетасовке
ценностей. Ќо возьмите его "†онглера богоматери" -  насколько  мЯгкой  может
быть его ирониЯ! € как ни любил он Язычество,  он  все  же  отдавал  должное
Ќагорной Џроповеди. ќто видно из "‘частливых простаков", в которых заключена
мораль многих его сказок.  ЉрестьЯне  ”ранса  не  раз  пытались  воздвигнуть
статую ЏресвЯтой „евы из золота или слоновой кости, но она все падала  -  до
тех пор, пока ее не сделали из простого дерева.  ”ранс  с  упоением,  словно
острым охотничьим ножом, отдирал от сердцевины христианства  все  лицемерие,
фальшь и суевериЯ.
     —итаешь "ЉренкебилЯ" и видишь, как нестерпима была натуре ”ранса всЯкаЯ
несправедливость. „ело „рейфуса  заставило  его  покинуть  сады  философских
раздумий и фантазий, и "Ђметистовый перстень" стал  почти  таким  же  мощным
вкладом в дело ‘праведливости, как и "џ  обвинЯю"  ќ.  ‡олЯ.  •отЯ  ”ранс  и
называл себЯ социалистом, а в последние годы жизни - и социалистом  крайнего
толка, ему не удавалось, как и другим литераторам, сколько-нибудь влиЯть  на
политику.  Ћн  перешел  к  прЯмой  политической  пропаганде,  она  оказалась
бесплодна.  Ќо  его  многограннаЯ  и  страстнаЯ  критика  искоренила  многие
предрассудки и  наложила  глубокий  отпечаток  на  современную  общественную
мысль.
     Ѓуду ли Я неправ, если скажу, что мы, на беду свою,  чересчур  гонЯемсЯ
за "модернизмом", этой новомодной птицей, и дух  времени  превращает  нас  в
petits maitres {™еголей, модников (франц.).},  стремЯщихсЯ  к  сенсационному
изображению банального, к словесным  узорам,  не  имеющим  ничего  общего  с
истинной ценностью мысли, к созданию нестройной джазовой музыки?
     € неужели Я ошибаюсь, полагаЯ, с другой стороны, что мы снова придем  к
трезвому ремесленничеству и будем неодобрительно  поглЯдывать  на  шутовство
собственного "Я"? €ли, может быть, мы внушаем это себе? ЌельзЯ отрицать, что
у модернизма, этой славной птицы, есть свой, особый вкус, особенно когда  ее
подают к столу. ‚ условиЯх войны модернизм был неизбежен. ‚ремЯ от времени в
истории случаютсЯ такие взрывы. ’огда на поверхности событий поЯвлЯетсЯ  дух
времени. Ћн шагает по водам, стараЯсь обратить на себЯ  внимание,  а  потом,
удивленно пискнув, исчезает в глубине, оставив по себе лишь легкое волнение.
‚ литературе по-настоЯщему никогда не бывает застоЯ, главный  поток  ее  все
времЯ неуклонно продолжает свое движение. ‚олнение и всплески на поверхности
иногда чрезмерны, иногда еле видны. Ќо их всегда поднимает  мелкаЯ  рыбешка,
крупнаЯ же рыба  целеустремленно  движетсЯ  в  своей  стихии.  ‚ы  замечали,
наверно, как в живописи вслед за одним направлением  возникает  другое,  ему
приклеивают Ярлык, потом оно выходит из моды, оставив  нам  того  или  иного
мастера - ’ернера, Њанэ, Њилле, “истлера, ѓогена, - вокруг которого вертЯтсЯ
десЯтки других. ’о же самое происходит в литературе,  и  только  ‚ремЯ  дает
оценку  великим.  ”орма  менЯетсЯ  понемногу,  незаметно,  она  никогда   не
изменЯетсЯ скачками, ибо консерватизм препЯтствует этому. €скусство,  как  и
жизнь, органично, и чем крупнее художник, тем ближе держитсЯ он к  основному
течению прогресса, к его естественному темпу, тем меньше мечетсЯ из  стороны
в сторону, рискуЯ бултыхнутьсЯ в стоЯчую воду  и  забрызгать  грЯзью  летний
полдень.
     €скусство,  даже  искусство  романа,  всегда было предметом борьбы двух
эстетических  школ.  Ћдна  школа  требует  от  искусства раскрытиЯ и критики
жизни,  другаЯ  - только приЯтных выдумок. Ќо в пылу схватки обе школы порой
забывают,  что независимо от того, будет ли произведение искусства критичным
и  обличающим  или  только приукрашенным вымыслом, его сущность, то есть то,
что  делает  его произведением искусства, заключаетсЯ в загадочном качестве,
называемом  "жизненностью".  Ђ  каковы условиЯ "жизненности"? Ќужно, чтобы в
произведении  было  определенное  соотношение  частей и целого и чтобы в нем
ощущалась   индивидуальность   художника.   ’олько   эти  элементы  придадут
произведению оригинальность, вдохнут в него жизнь.
     Џодлинное произведение искусства вечно  остаетсЯ  прекрасным  и  живым,
хотЯ приливы и отливы моды могут иной раз ненадолго выбросить его  на  мель.
Ћно остаетсЯ прекрасным и живым просто потому, что живет  своей  собственной
жизнью. Џроизведение искусства может  изображать  природу  и  человека,  как
драмы  …врипида  или  романы  ’ургенева,  и  может  быть  фантастично,  как,
например,  сказки  Ђндерсена  или  "‘он  в  летнюю  ночь".  ѓоворЯ  о  таких
произведениЯх, мы забываем о моде.
     Џоэтому вечный спор о том, должна ли быть в романе  критика  жизни  или
нет, - пустой спор. ђоманисты бывают самых разных,  как  говоритсЯ,  мастей.
Њопассана, ’ургенева и Љонрада называют  чистыми  художниками.  “  „иккенса,
’олстого и ”ранса сильна жилка сатирика или проповедника.  Ќикто  не  станет
отрицать, что все шестеро - великие писатели и что произведениЯ трех первых,
"чистых" художников содержат также элементы критики. „ело  в  том,  что  все
шестеро в своих произведениЯх преломили жизнь сквозь призму своей  личности,
а писатель их масштаба, обладающий такой силой художественного выражениЯ, не
может не быть критиком действительности. „аже ”лобер, апостол  объективности
и полубог эстетизма, в своих шедеврах "ЏростаЯ душа", "‹егенда о св.  ћлиане
‘транноприимце" и "Њадам  Ѓовари"  дал  глубокую  критику  жизни.  Џоскольку
главное - это творческий дух и выразительность, право,  не  имеет  значениЯ,
написана ли картина с кажущимсЯ беспристрастием или на холсте проступает "Я"
художника.
     ‚се шесть великих писателей, силуэты которых Я набросал,  -  гуманисты.
Џищей  длЯ  их  творчества  были  прихотливые  извивы  человеческих  чувств,
неровное  биение  человеческого  сердца,  бесчисленные   парадоксы   земного
существованиЯ. € каких бы взглЯдов они формально ни  придерживались  -  если
придерживались, - их истиннаЯ вера заключена  в  словах  карлика  из  сказки
ѓримма: "—еловеческое мне дороже всех богатств мира".
     Ќи в ком из этих писателей нет и следа литературного  фатовства;  никто
из них, даже ’олстой, не был теоретиком, который сводил бы жизнь к схеме,  а
искусство - к шаблону. –енности жизни были длЯ них относительны  задолго  до
того, как профессор ќйнштейн выдвинул теорию относительности. џ  думаю,  все
они глубоко верили в то, что  средства  оправдывают  цель.  €  хотЯ  в  этих
словах, как и во всЯкой пословице, содержитсЯ лишь половина истины,  но  она
соответствует нашему веку, изжившему приверженность  к  догме.  €спользуЯ  в
качестве материала длЯ своего искусства подлинную  жизнь,  великий  романист
светом своих произведений может ускорить развитие человеческого  общества  и
придать морали своего времени тот или иной оттенок. …му не обЯзательно  быть
сознательным учителем или сознательным  мЯтежником.  …му  достаточно  широко
видеть, глубоко чувствовать и  суметь  из  пережитого  и  перечувствованного
лепить то, что будет жить своей, новой и значительной жизнью. ђазве художник
Њане не сказал, что длЯ него начинать новую картину - все равно что прыгнуть
в море, не умеЯ плавать? ’о же можно сказать о романисте, который пасетсЯ на
лугах человеческой жизни. Ќикакие примеры, никакие теории не направлЯют  его
усилий. Џисатель должен быть первооткрывателем.  Ћн  должен  сам  выковывать
себе образец из отобранного им жизненного сырьЯ.
     ѓуманизм - это кредо тех, кто  верит,  что  в  пределах  загадок  бытиЯ
судьба людей - на счастье и на горе - в конце концов в их собственных руках.
€ эти шесть писателей естественной причастностью ко  всему  человеческому  и
великой силой художественного выражениЯ укрепили веру,  котораЯ  становитсЯ,
быть может, единственно возможной верой длЯ современного человека.

1924 г.


‚Ћ‘ЏЋЊ€ЌЂЌ€џ Ћ ЉЋЌђЂ„…

     Џеревод Њ. ‹орие

     Њногие писатели, знавшие моего покойного друга, напишут  о  нем  лучше,
чем Я; но ни один из них не был знаком с ним так долго и не знал его с  двух
сторон - как писателЯ и как морЯка.
     ‚первые Я встретил Љонрада в марте 1893 года  на  английском  паруснике
"’орренс" в Ђделаиде. Ћн руководил погрузкой. Ќа  палЯщем  солнце  лицо  его
казалось очень темным - загорелое лицо с острой каштановой  бородкой,  почти
черные волосы и темно-карие глаза под складками тЯжелых век. Ћн был худ,  но
широк в плечах, невысокого роста, чуть сутулый, с очень длинными руками.  Ћн
заговорил со мной с сильным иностранным акцентом. ‘транно было видеть его на
английском корабле. џ пробыл с ним в море пЯтьдесЯт шесть дней.
     Ќа парусном судне самые большие тЯготы ложатсЯ на  помощника  капитана.
—уть ли не всю первую ночь  Љонрад  тушил  пожар  в  трюме.  Њы,  семнадцать
человек пассажиров, узнали об этом лишь долго спустЯ. …му досталась  львинаЯ
долЯ работы и во времЯ урагана у мыса ‹уин и  позднее  -  во  времЯ  другого
шторма. Ћн был хороший  морЯк  -  чуткий  к  погоде,  быстрый  в  управлении
кораблем, внимательный к юнгам; среди них  был  один  несчастный  долговЯзый
бельгиец, который плохо переносил море и до смерти боЯлсЯ лазить на мачты, и
Љонрад по возможности избавлЯл его от этого. Њатросы его  любили:  длЯ  него
они были живые люди, а не просто команда. € сам он долго потом вспоминал  то
одного из них, то другого, особенно старого ќнди: "•ороший, знаете  ли,  был
старик". Ћн дружески относилсЯ ко второму помощнику  -  веселому,  толковому
молодому  человеку,  типичному  англичанину,  и  почтительно,  хоть  и  чуть
насмешливо  -  к  англичанину-капитану,  бородатому,  толстому  и   старому.
Џоскольку считалось, что Я  в  ту  пору  изучал  навигацию,  чтобы  занЯтьсЯ
адмиралтейским правом, Я с  этим  капитаном  ежедневно  определЯл  положение
нашего кораблЯ. ‘идЯ с ним по одну сторону стола в кают-компании, мы сверЯли
свои наблюдениЯ с данными Љонрада, который, сидЯ напротив, поглЯдывал на нас
не без лукавства. €бо Љонрад и сам  командовал  судами,  а  его  подчиненное
положение на "’орренсе" объЯснЯлось лишь тем, что он еще не вполне оправилсЯ
после экспедиции в Љонго, чуть не стоившей ему жизни.  Њного  вечерних  вахт
провели мы в хорошую погоду на юте. “  Љонрада,  великолепного  рассказчика,
уже было за плечами около двадцати лет, о которых  стоило  рассказывать.  ’о
были рассказы о кораблЯх и штормах, о революции  в  Џольше,  о  том,  как  в
юности он контрабандой переправлЯл оружие карлистам в €спанию,  о  малайских
морЯх, и о Љонго, и о множестве разных людей; а Я в двадцать  пЯть  лет  был
ненасытным слушателем...
     ‘емь или восемь лет спустЯ,  в  лучший  период  его  творчества,  когда
критики уже давно признали в нем большого писателЯ, но он все  еще  не  имел
надежной крыши над головой, все еще не пробил равнодушиЯ читателей,  которые
позднее толпами  бросились  читать  его  произведениЯ  худшего  периода,  Я,
помнитсЯ, уговаривал его поправить  свои  финансы  выступлениЯми  с  устными
рассказами. Ћн отказалсЯ и правильно сделал. Ђ между тем столь  несравненный
рассказчик, безусловно, имел бы успех, несмотрЯ даже  на  то,  что  публика,
вероЯтно, не разобрала бы  многих  слов  из-за  его  своеобразного,  хотЯ  и
обаЯтельного акцента.
     ’огда, на корабле, он говорил не о литературе, а о  жизни,  и  неверно,
будто это Я приобщил его к литературе. ‚ Љейптауне, в мой  последний  вечер,
он пригласил менЯ к себе в каюту, и Я, помню, тогда же почувствовал, что  из
всех впечатлений этого путешествиЯ он останетсЯ  длЯ  менЯ  самым  памЯтным.
ЋбаЯние было главной чертою Љонрада - обаЯние богатой одаренности и вкуса  к
жизни, по-настоЯщему доброго сердца и тонкого, разностороннего ума.  Ћн  был
на редкость впечатлителен и восприимчив. …сли вспомнить нарисованные  в  его
книгах портреты полудикарей, а также  англичан,  несложных  людей  действиЯ,
всех  этих  маловыразительных  Љрейтонов,  Њаквиров,  ‹ингвардов,  Ѓейкеров,
Ђллистоунов, то следующий отрывок из его письма ко мне от февралЯ 1899  года
по поводу ѓенри „жеймса даст некоторое представление о широте его симпатий:
     "’ехническое совершенство, если оно не освещено и  не  согрето  изнутри
настоЯщим огнем, неминуемо остаетсЯ холодным. “ ѓенри  „жеймса  такой  огонь
есть, и далеко не тусклый, но нам, привыкшим к  безыскусственному  выражению
простых и честных (или бесчестных) чувств, искусство ѓенри  „жеймса  все  же
кажетсЯ лишенным сердца.  …го  контуры  так  четки,  образы  так  закончены,
отточены и рельефны, что мы, привыкшие  к  тенЯм,  бродЯщим  по  современной
литературе,  к  этим  более  или  менее  расплывчатым  тенЯм,  -  мы  готовы
воскликнуть: "„а это камень!" ‚овсе нет. џ говорю - это плоть  и  кровь,  но
очень  совершенно   изображеннаЯ,   быть   может,   с   несколько   излишним
совершенством в методе... …го сердце проЯвлЯетсЯ в тонкости трактовки...  Ћн
никогда не прЯчетсЯ в густую тень, не выходит на Яркое солнце. Ќо он глубоко
и тонко чувствует малейшие оттенки. Ѓольшего  мы  не  должны  требовать.  Ќе
всЯкий  писатель  ’ургенев.  Љ  тому  же  ’ургенев  (и в  этом  отчасти  его
очарование) не цивилизован в том смысле, в каком цивилизован  ѓенри  „жеймс.
Satis! {„овольно об этом! (лат.).}".
     Њы видим, что Љонрад умел ценить утонченность  и  высокую  культуру  не
хуже, чем понимать жизнь и мысли самых несложных людей. € все же, сколько  Я
могу  припомнить,  в  его  галерее  нет  ни  одного  портрета  по-настоЯщему
утонченного англичанина, потому что Њарлоу при  его  английской  фамилии  по
натуре вовсе не англичанин.
     ‚ последние годы  своей  морЯцкой  жизни  Љонрад  в  промежутках  между
рейсами снимал комнаты на „жиллингем-стрит, близ вокзала  ‚иктории.  ’ам  он
прочел несчетное количество книг, там же  страдал  от  приступов  неотвЯзной
тропической лихорадки, котораЯ подрывала его здоровье  и  временами  глубоко
омрачала его дух. Ћднажды он написал мне: "Ћ физической боли  Я  не  говорю,
ибо, видит бог, ей  Я  не  придаю  никакого  значениЯ".  €  правда,  он  был
подлинный стоик, и врожденнаЯ его  жизнерадостность  выручала  его  в  самые
тЯжелые минуты. Ќо все годы, что Я его знал - тридцать один год,  -  он  был
вынужден непрестанно боротьсЯ хотЯ бы за сносное  здоровье.  ‚  его  письмах
снова и снова попадаютсЯ слова: "џ перенес ужасающую болезнь - в самом  деле
ужасающую", - и  при  этих  постоЯнных  болезнЯх  его  замечательные  книги,
написанные вдобавок не на родном Языке, граничат с чудом.
     Ђнглийской  литературе  подарило  Љонрада  море.  ’о  была   счастливаЯ
случайность: он тогда знал французский Язык лучше, чем английский. …го,  так
сказать, взрослаЯ жизнь началась в Њарселе. ‚ одном из писем ко мне (в  1905
году) он говорит: "‚ Њарселе, тридцать один год тому назад, Я  по-настоЯщему
начал жить. ’ам у щенка  открылись  глаза".  ‚о  французской  литературе  он
всегда чувствовал себЯ более дома, чем в английской,  говорил  по-французски
чище, чем по-английски, любил французов и лучше понимал их более четкие, чем
у англичан, мысли. € все же, возможно, то была не совсем случайность:  ведь,
как-никак, в нем жил  дух  бродЯжничества,  который  сделал  англичан  самой
великой морской нацией в мире; и, думаетсЯ, именно на английских кораблЯх он
бессознательно искал наиболее полной возможности себЯ проЯвить.  Љ  тому  же
ЂнглиЯ была длЯ него страною мечты: еще в Џольше, в его детских  глазах,  ее
окружили ореолом —арлз „иккенс, капитан Њэрриет,  капитан  Љук  и  ”ранклин,
исследователь Ђрктики. Ћ „иккенсе он всегда говорил с той  нежностью,  какую
мы питаем к писателЯм, пленившим нас на заре жизни.
     ‚сЯкого, кто читал ранние произведениЯ  Љонрада,  вероЯтно,  охватывала
растерЯннаЯ радость человека, открывающего глаза на новый мир,  -  то  самое
ощущение, которое он описал в "Њолодости", когда он просыпаетсЯ в  шлюпке  в
первом своем восточном порту и "‚осток безмолвно смотрит на него". „умаетсЯ,
его невозможно превзойти в создании того,  что  мы,  люди  ‡апада,  называем
"экзотической атмосферой". Ѓерега и  реки  Њалайи  в  "Љапризе  Ћлмейера"  и
"Ћтверженном с островов", первые страницы "‘пасениЯ", Љонго в "‘ердце тьмы",
центральнаЯ ћжнаЯ Ђмерика в "Ќостромо" и еще многие другие картины  земли  и
морЯ - это шедевры пейзажной живописи. ‹ишь  одним  выражением  можно  точно
описать то, что мы испытали, когда в 1894 году прочли "Љаприз Ћлмейера":  мы
стали протирать глаза. Љритика принЯла Љонрада с самого начала; каждую новую
его книгу встречал хор  похвал;  но  потребовалось  двадцать  лет,  чтобы  и
публика его оценила и тем самым дала ему приличный доход.
     Ќаконец в 1914 году "‘лучай" - очень среднЯЯ вещь длЯ Љонрада -  принес
ему известность и богатство.  Џосле  этого  и  до  самого  конца  книги  его
раскупались  хорошо;  но  за  исключением  "’айного  сообщника"  и  частично
"Џобеды" ни одно его произведение  этого  позднего  периода  не  выдерживает
сравнениЯ с его лучшими вещами. Њожно ли считать естественным, что  успех  у
широкой публики совпал с ухудшением качества?  €ли  это  всего  лишь  пример
того,  как  трудно  иностранцу  пронЯть  толстокожее   животное,   именуемое
"читатель"?
     •валить без разбора все написанное Љонрадом было бы неуважением  к  его
памЯти.  Џосле  непомерных  восхвалений  уже  намечаетсЯ  реакциЯ:   молодое
поколение склонно задирать нос и  толковать  о  его  "красивости".  ЌынешнЯЯ
молодежь не застала блестЯщей поры его творчества, а эта пора обеспечила ему
место среди лучших писателей всех веков. Љниги Љонрада  от  "Ћтверженного  с
островов"  до  "’айного  агента",  его  "’айный  сообщник",   первые   главы
"‘пасениЯ" (написанного в 1898 году) и некоторые части "Џобеды"  превосходЯт
по своей ценности "‡олотую стрелу" и последнюю часть "‘пасениЯ"  как  жемчуг
превосходит перламутр. Љ концу он очень устал, вымоталсЯ до предела.  ‘удить
о нем по плодам усталости было бы глупо; свалив все его произведениЯ в  одну
кучу, как будто он всегда был одним и  тем  же  Љонрадом,  мы  не  могли  бы
справедливо оценить его величие.
     ‚о второй раз Я встретилсЯ с Љонрадом  через  несколько  месЯцев  после
того путешествиЯ: мы вместе  слушали  "Љармен"  в  Љовентгарденском  оперном
театре. "Љармен" была нашей общей слабостью. Ћн тогда  слушал  эту  поистине
трагическую оперу в четырнадцатый раз. ’рубный  глас  ‚агнера  оставлЯл  его
равнодушным, и менЯ тоже. ‡ато он, так же как  мой  отец,  питал  непонЯтное
пристрастие к Њейерберу. ‚ июне 1910 года он  писал:  "џ  сейчас,  вероЯтно,
единственный  человек  на  этих  островах,   считающий   Њейербера   великим
композитором; а Я к тому же  иностранец,  и  значит,  не  вполне  заслуживаю
довериЯ". Ќо музыка, как он ни любил ее, не могла занимать большого места  в
жизни человека, который долгие годы провел в море, а после женитьбы  в  1895
году поселилсЯ в деревне. ‚ ‹ондоне он бывал только наездом. Ћн всегда писал
кровью и слезами, а это требовало уединениЯ.
     „лЯ произведений  Љонрада  характерны  внезапные  концы  -  его  живаЯ,
порывистаЯ натура безотчетно тЯнулась к драматическим  эффектам.  Ќе  говорЯ
уже о том, что всю эту долгую раннюю пору его гнала вперед  самаЯ  настоЯщаЯ
нужда.
     € как морЯк и как писатель, он не знал цены деньгам. Ћн был не из  тех,
что составлЯют себе точный бюджет и придерживаютсЯ его; да и никакой  бюджет
не помог бы - слишком уж мало у него было денег. Џравда, при своей  любви  к
драматическим ситуациЯм и присущей ему тонкости ума он иногда, забавы  ради,
принималсЯ измышлЯть средства  против  безденежьЯ,  но  невеселое  это  было
развлечение длЯ человека, который был вынужден подстегивать свой мозг, когда
бывал утомлен, болен, близок к отчаЯнию. ‚ письме за письмом,  в  беседе  за
беседой проходили передо мной эти годы мучительного труда.  •орошо,  что  он
был стоиком, - это ему пригодилось.
     ‘ 1895 по 1905 год Я часто  гостил  у  него  -  сперва  в  ‘тэнфорде  в
ќссексе, потом в ‘тэнфорде в Љенте. Ћн был неутомимо внимателен  и  добр  ко
мне, когда мои щенЯчьи глаза, в свою  очередь,  стали  открыватьсЯ  и  Я  на
подступах к литературе  только  начинал  борьбу  за  овладение  мастерством,
котораЯ у сколько-нибудь стоЯщего писателЯ не кончаетсЯ никогда.
     Ћн не скупилсЯ на проЯвлениЯ доброжелательного интереса. ‚ его  письмах
- а Я получил их около трехсот  -  каждаЯ  фраза  Явственно  говорит  о  его
желании, чтобы Я работал как можно лучше. ‚ них  много  строгих  критических
оценок, но никогда не чувствуетсЯ раздражениЯ и нет недостатка в поощрении и
похвалах. ‚ дружбе Љонрад был постоЯнен. ’е, кто  говорит  и  пишет  о  нем,
часто употреблЯют слово "верность". € не даром. Ћн всегда  был  верен  тому,
чем дорожил, - своим взглЯдам, своей работе, своим  друзьЯм;  он  был  верен
даже своим антипатиЯм  (а  их  было  немало)  и  своему  презрению.  Љонрада
называют аристократом; по-моему, применЯть к нему  это  слово  бессмысленно.
‘емьЯ его матери - Ѓобровские были польскими помещиками; Љоженевские,  семьЯ
отца, тоже, кажетсЯ, владели землей. Ќо слово "аристократ" слишком сухо  длЯ
Љонрада; он никем не правил и способности к этому не имел, разве в той мере,
в какой это нужно, чтобы командовать кораблем; это был бродЯга  и  художник,
который так хорошо знал жизнь и людей из первых рук, что не  терпел  готовых
Ярлыков и полочек, дешевого теоретизированиЯ и словесных оргий.  Ћн  смотрел
жизни прЯмо в глаза и не доверЯл тем, кто  поступал  иначе.  Ђ  главное,  он
обладал острым  чувством  юмора,  которое  убивает  наповал  все  рубрики  и
каталоги и все идеалы и чаЯниЯ, не основанные на самых  простых  побуждениЯх
человеческой природы. Ћн смеЯлсЯ над штампами  так  называемой  цивилизации.
—увство юмора у него было много сильнее, чем можно  подумать,  судЯ  по  его
книгам. Ѓлагоглупости вызывали в нем  чуть  ли  не  свирепое  злорадство.  ‚
книгах юмор его  словно  высушен  или  ожесточен.  Ќо  в  разговоре  чувство
смешного проЯвлЯлось гораздо живее; оно часто вспыхивало в самые мрачные или
тревожные минуты и заЯвлЯло о себе в полный голос.
     Џосле своей женитьбы Љонрад сменил шесть загородных  домов,  не  считаЯ
двух временных пристанищ. Љак-то он в шутку  написал  моей  жене:  "„ома  по
природе своей строптивы и враждебны человеку". ‚озможно, что, прожив столько
времени на кораблЯх, он и в самом деле  ощущал  нечто  подобное.  ‚о  всЯком
случае, дома быстро ему надоедали.
     ‹учше всего Я помню ферму Џент - маленький, очень старый, неудобный, но
прелестный дом с огромным сараем, защищенный почти отвесным  склоном  Џента.
’о было уютное жилище, где приходилось все времЯ помнить о низких потолочных
балках, где за окнами резвились утки и кошки, а дальше, на лугу,  -  ЯгнЯта.
Љонраду нравились и тихие  эти  полЯ  и  охранительный  склон  горы.  Ћн  не
принадлежал к числу "любителей природы", которые способны  часами  наблюдать
жизнь цветов и птиц, деревьев и животных,  но  прелесть  и  разнообразие  ее
отнюдь не оставлЯли его равнодушным. Љ тому же он любил книги •адсона; а  их
нельзЯ любить, не чувствуЯ природы.
     ‚ кабинете Љонрада на ферме Џент мы провели  вместе  немало  вечеров  и
выкурили немало трубок.  ’ам  была  написана  часть  рассказов,  вошедших  в
сборник "Њолодость", "‹орд „жим", почти весь сборник  "’айфун",  "Ќостромо",
"‡еркало морей", "’айный агент" и еще некоторые  из  лучших  вещей  Љонрада.
…сли не считать того, что "Њолодость" и "Ќегр  с  "Ќарцисса"  были  написаны
немного раньше, в ‘тэнфорде (ќссекс), можно сказать, что "Џент" - это лучший
период Љонрада. Љент, несомненно, стал любимым его графством, а  ферма  Џент
была первым из его четырех кентских жилищ.
     …стественно было предположить, что Љонрад поселитсЯ у морЯ. Ќо этого не
случилось. ЊорЯ он повидал слишком много;  как  матрос,  забравшись  в  свою
койку, тщательно загораживаетсЯ от малейшего доступа морского  воздуха,  так
Љонрад всегда селилсЯ  подальше  от  берега.  Њоре  не  было  дорого  сердцу
человека, слишком хорошо знакомого с его причудами. Ћн не любил,  когда  его
называли морским писателем. ‹учше него о море не писал  никто,  даже  ѓерман
Њелвилл; но во всем, что он писал о  море,  властно  звучит  тема  борьбы  и
освобождениЯ. …го герой не море, а человек в борьбе с  этой  безжалостной  и
коварной стихией. Љорабли он любил, но море -  нет.  Ћн  не  ругал  его,  не
говорил о нем с отвращением; он принимал его, как принимал всю неисповедимую
жестокость природы.  „ело  человека  -  противопоставить  природе  верное  и
стойкое сердце. ’аково было кредо Љонрада, его вклад в благородство жизни. €
есть ли что  лучше  этого?  …го  неизменно  интересовали  люди,  захватывала
грознаЯ картина их борьбы в мире, который он воспринимал без иллюзий. ‚  нем
была долЯ злого сарказма, но ни капли цинизма, отличающего людей равнодушных
и мелких.
     ђаботал он обычно по  утрам  и  нередко  часами  просиживал  над  одной
страницей. ‚ 1906 году, когда он жил в нашем лондонском доме, он писал  моей
жене: "Ќе могу сказать, чтобы Я много работал в деревЯнном домике (беседка в
саду), но Я честно курю там по три с половиной  часа  каждое  утро,  положив
перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку.  —его  еще
можно требовать от добросовестного писателЯ - право, не знаю".
     ‚ позднейшие  годы,  когда  подагра,  его  заклЯтый  враг,  то  и  дело
добиралась до его правой руки, он бывал вынужден диктовать  черновики  своих
произведений. џ убежден, что это плохо отражалось на его работе. Ќо на  пути
его вставали и другие помехи - война, которую он переживал очень  тЯжело,  и
бесконечные болезни,  подрывавшие  его  поразительную  жизнеспособность.  џ,
кажетсЯ, никогда не видел Љонрада в состоЯнии полного покоЯ. …го руки, ноги,
колени, губы - нервные, выразительные, насмешливые губы - что-нибудь  всегда
было в движении, мотор внутри него ни на  минуту  не  затихал.  “  него  был
удивительно живой ум и редкаЯ памЯть на людей и впечатлениЯ,  сохранЯвшаЯ  с
необычайной  точностью  все,  что  видели  его  темно-карие   глаза,   такие
проницательные, а временами такие мЯгкие. “ него было драгоценное свойство -
внимание к подробностЯм. ќтому мы  обЯзаны  его  картинами  и  эпизодами  из
далекого прошлого - их убедительной достоверностью, живым  разнообразием  их
композиций. ЉладоваЯ его подсознаниЯ была, вероЯтно, одним из самых обширных
и  интересных  музеев  мира.  Џодсознание  поставлЯет   нам   материал   длЯ
творчества. ѓлаза Љонрада, не  переставаЯ,  делали  моментальные  снимки,  и
миллионы этих фотографий, откладываЯсь в  подсознании,  всегда  были  к  его
услугам.  Љроме  того,  его  природнаЯ  наблюдательность  не   страдала   от
эгоистической занЯтости самим собой. Ћн не был эгоистом - длЯ  этого  в  нем
было слишком много любознательности  и  подлинного  интереса  к  событиЯм  и
людЯм. џ не хочу сказать, что он не интересовалсЯ собой и не  верил  в  свои
силы. Ћ своей работе он обычно отзывалсЯ пренебрежительно, но в глубине души
знал себе цену; и похвалы, особенно если они исходили от людей, в чье мнение
он верил (а таких было немного), доставлЯли ему  удовольствие.  ЉажетсЯ,  ни
одного писателЯ нашего времени столько не превозносили; но в нем не  было  и
тени зазнайства - этой болезни выскочек, и "џ, Я, Я" никогда  не  звучало  в
его беседе.
     ‚ысказывалось много предположений о том, под чьим влиЯнием он  сложилсЯ
как писатель. „уховными отцами его называют ”лобера и ѓенри „жеймса.  Ќичего
подобного. Љонрад был необычайно прожорливым читателем, он знал  три  Языка.
‘лавЯнский темперамент,  жизнь,  полнаЯ  приключений  и  подчиненнаЯ  долгу,
множество самых разнообразных книг и английский  Язык  -  вот  элементы,  из
которых родилось его сугубо самобытное творчество. Ќе мне, с которым он  так
часто говорил на эти темы, отрицать  его  восхищение  ”лобером,  Њопассаном,
’ургеневым и ѓенри „жеймсом; но достаточно  прочесть  первую  книгу  Љонрада
"Љаприз Ћлмейера", что бы убедитьсЯ, что он с самого начала шел своим путем,
разрабатывал собственный метод - может быть, неоправданно усложненный, - и Я
не могу проследить в его вещах влиЯниЯ ни одного определенного писателЯ.  Ћт
ѓенри „жеймса он был так же отличен, как ‚осток от ‡апада.  Ћба  в  какой-то
мере тЯготели к сложности и излишнему психологизированию, но  этим  сходство
между ними и ограничиваетсЯ. —то касаетсЯ ”лобера - которого Љонрад,  кстати
сказать, прилежно читал,  -  то этот  добросовестный  француз  и  убежденный
стилист доставлЯл ему удовольствие, но помочь ничем не  мог.  Ќикто  не  мог
помочь Љонраду. Џолетам своего воображениЯ ему приходилось  подчинЯть  Язык,
который не был длЯ него родным; ему приходилось работать  в  обстановке,  не
представлЯвшей естественной среды длЯ его польского склада. ЏустынЯ, которую
он пересекал, не была описана в путеводителЯх. Ѓольше всего, мне кажетсЯ, он
наслаждалсЯ ’ургеневым; но никаких следов влиЯниЯ последнего мы  у  него  не
найдем. ’ургенев ему нравилсЯ и как человек,  в  отличие  от  ’олстого.  €мЯ
„остоевского действовало на него, как краснаЯ трЯпка на быка. Њне  говорили,
будто однажды он признал,  что  „остоевский  "глубок,  как  море".  Џоэтому,
возможно, он и не выносил его, а может быть, на  польский  вкус  „остоевский
слишком пропитан русским духом. ’ак или иначе, его  безудержные  метаниЯ  из
крайности в крайность оскорблЯли что-то в душе Љонрада.
     Ћ его любви к „иккенсу Я уже говорил: ’роллоп ему  нравилсЯ,  ’еккерей,
кажетсЯ, не слишком, хотЯ он по достоинству ценил такие  образы,  как  майор
Џенденнис. Џерсонажи Њередита казались ему ненатуральными,  а  его  стиль  -
напыщенным. Ћн восхищалсЯ поэзией ѓарди. ‚ысоко ценил ѓоуэлса, в особенности
его замечательный роман "Љарьера ‘айласа ‹епхема". Ћ  его  любви  к  ‘тивену
Љрейну мы знаем по его предисловию к биографии  этого  одаренного  писателЯ,
принадлежащей перу ’омаса Ѓира. ѓенри „жеймс в его  среднем  периоде,  когда
были  написаны   "„эзи   Њиллер",   "Њадонна   будущего",   "ѓревил   ”ейн",
"Ќеподдельное", "Џансион Ѓорепа", был очень ему дорог. Ќо о своем  отношении
к этому тонкому мастеру,  а  также  к  Ђнатолю  ”рансу,  Њопассану,  „одэ  и
’ургеневу он сам написал в своих "‡аметках о жизни и литературе". Џомню еще,
что ему очень нравились два  столь  не  схожих  между  собою  писателЯ,  как
Ѓальзак и Њериме.
     ”илософских трудов он прочел много, но говорить на философские темы  не
любил. „вадцать и больше  лет  назад  он  находил  удовлетворение  в  трудах
опенгауэра; нравилсЯ ему “ильЯм „жеймс - и как человек и как философ.
     ‚о времЯ войны Я редко виделсЯ с Љонрадом. „а и с кем  мы  тогда  часто
видались? Ќачало войны застало его в Џольше,  ему  удалось  вырватьсЯ  домой
лишь через несколько месЯцев. Љак уроженец континента и трезвый реалист, он,
разумеетсЯ, был глубоко равнодушен к громким фразам, вроде  "война,  котораЯ
покончит со всеми войнами". Љогда война кончилась, он мне написал: "Џишу эти
несколько строк, чтобы пожелать вам обоим безоблачного счастьЯ в вашем новом
доме и долгих лет мира. ‚прочем, должен признатьсЯ, что не очень-то верю  ни
в безоблачное  счастье,  ни  в  мир.  “  менЯ  такое  впечатление,  что  эти
божественные,  но  непопулЯрные  гости   сидЯт   на   чемоданах.   „умаетсЯ,
единственное подходЯщее место длЯ них - ‘еверный полюс, где не думают  и  не
спорЯт, где даже вода неподвижна, а демократические  выкрики  добродетельных
вождей человечества замирают в ледЯном безответном молчании". Љонрад  всегда
уважал людей действиЯ, работников, которые не суютсЯ в чужие  дела,  а  свое
дело делают на совесть; и соответственно остерегалсЯ  дилетантов-всезнаек  и
неунывающих умников; на все заверениЯ  политиков  и  журналистов  он  только
кривил презрительно губы и, не  стеснЯЯсь,  высказывал  свое  отвращение  ко
всЯкому балагурству и пустой болтовне. Њне кажетсЯ, больше всего в жизни  он
презирал теории, не подкрепленные  знанием,  а  ненавидел  -  крикливость  и
притворство. Ћн чуЯл их издалека и сейчас же ощетинивалсЯ. Ћн  необыкновенно
быстро составлЯл суждение о людЯх.  Џомню,  Я  как-то  устроил  обед,  чтобы
познакомить  его  с  одной  его  соотечественницей.   Љ   ее   мужу   -   не
соотечественнику  -  Љонрад  мгновенно  прониксЯ  такой  ощутимой  даже   на
расстоЯнии неприЯзнью, что все мы чувствовали себЯ за обедом очень  неловко.
ЌеприЯзнь  эта  была  вполне  заслуженной.  ’акому  быстрому   распознаванию
враждебных ему характеров и  типов  соответствовали  столь  же  безошибочные
пристрастиЯ, так что дружба у него всегда или почти всегда длилась долго - Я
могу припомнить только одно исключение. Ћн  был  живым  доказательством  той
бесспорной истины, что дружба в большой мере определЯетсЯ  нервами,  глубоко
заложенным сродством, исключающим возможность трений,  что  ей  способствует
скорее инстинкт, нежели разум  или  обстоЯтельства.  Џредисловие  Љонрада  к
"Ѓиографии ‘тивена Љрейна" - достаточное  свидетельство  его  внезапной,  но
прочной симпатии к некоторым людЯм и столь же внезапной антипатии к  другим,
’ам же говоритсЯ, что, став писателем, он "никогда не вел дневника и не имел
записных книжек", -  утверждение,  не  удивившее  тех,  кому  были  известны
ресурсы его памЯти и умение углублЯтьсЯ в себЯ в процессе творчества.
     Љто-то определЯл "гениальность" как  способность  создавать  многое  из
малого. ‚ "Ќостромо" Љонрад создал  континент  из  южноамериканского  порта,
мельком увиденного матросом за двадцать лет до того. ‚  "’айном  агенте"  он
создал  целый  преступный  мир,  вероЯтно,  из  столь   же   беглых   личных
впечатлений. ‘ другой стороны, в "Њолодости", "Ќегре" и "‘ердце тьмы"  сырой
материал его собственной жизни переплавлен в чистое золото искусства.  ‹юди,
воображающие, что писатели, подобные Љонраду,  если  они  есть,  вытрЯхивают
книги из рукава, как фокусники (а такое мнение случаетсЯ слышать),  были  бы
поражены, узнав, с какой болью и  напрЯжением  он  творил.  ‚  предпоследнем
своем письме ко мне, в  феврале  1924  года,  он  писал:  "‚се  же  Я  начал
понемногу работать - над своим  беглым  романом.  џ  называю  его  "беглым",
потому что гонЯюсь за ним уже два года ("Њорской ЃродЯга" - это  всего  лишь
интерлюдиЯ) и никак не могу его догнать. Љонца все еще не видно. ќто  похоже
на гонки в  кошмаре  -  жутко  и  бесконечно  утомительно.  ‚ы  пишете,  что
закончили роман, и это менЯ немного утешает. ‡начит,  есть  романы,  которые
можно закончить, почему бы и моему не  оказатьсЯ  в  их  числе?  Љонечно,  в
газетах читаешь объЯвлениЯ о  вышедших  книгах  -  их  целые  кучи.  Ќо  мне
кажетсЯ, что все эти объЯвлениЯ - мираж... ‚ их реальность Я не верю". ‚ его
письмах десЯтки таких упоминаний о страшных усилиЯх, о близости к  отчаЯнию.
Љак  у  всех  хороших  работников,  и  у  него,  вероЯтно,   бывали   минуты
удовлетворениЯ, искупавшие многое; но если кто работал когда в поте  лица  и
духа, так это Љонрад. €менно поэтому его высокие достижениЯ так вдохновлЯют.
Ћн трудилсЯ, невзираЯ ни  на  какую  погоду,  по  большей  части  ненастную.
Ќикогда не отлынивал. ‚ наши дни, когда мы работаем все  более  механически,
все больше стремимсЯ к экономии времени и к линии наименьшего сопротивлениЯ,
его пример сиЯет особенно Ярко - верность, которую он пронес через всю  свою
творческую жизнь,  стремление  художника  сделать  все,  что  в  его  силах.
‚ерность! „а, этим словом лучше всего подытожить его жизнь и творчество.
     ‚ последний раз, что Я видел Љонрада - около года назад,  -  Я  был  не
совсем здоров, и он сидел у менЯ в спальне, полный  дружеской  заботливости.
Њне до сих пор не веритсЯ, что Я больше его не увижу. …го жена говорила мне,
что в последний месЯц на него нападала тоска по родине,  что  временами  ему
как будто хотелось все бросить и уехать в Џольшу. ќто ђождение перекликалось
со ‘мертью - вероЯтно, не более того, потому что он любил Ђнглию, страну его
скитаний, его труда, его долгой последней стоЯнки.
     …сли покой отпускаетсЯ человеку по заслугам, сон Љонрада будет крепок и
сладок.

1924 г.


‚Ћ…ЌЌ›… ”€‹њЊ› € ‘“ђЋ‚Ђџ „…‰‘’‚€’…‹њЌЋ‘’њ

     Џеревод Њ. ‹орие

     ‚ первые годы после заключениЯ мира все вспоминали войну как  бедствие.
Ќесколько миллионов людей погибли на этой войне, еще больше  людей  потерЯли
руки и ноги, зрение, рассудок, сыновей, отцов,  близких  друзей,  имущество,
надежду - почти все или даже все, ради чего стоит жить.
     Њолодое и среднее поколениЯ воюющих стран провели четыре  года  в  аду;
познали кровь и грЯзь, раны, мороз, вшей, мух, вонь и  болезни  -  знали  их
так, как теперь знают улицы, по которым каждый день идут  на  работу  или  в
поисках развлечений. €  четыре  года  люди  пожилые  и  старые  дни  и  ночи
проводили в тревоге и печали.
     Љогда война кончилась, и потом  еще  несколько  лет,  взрослые  люди  и
слышать больше не хотели о войне, потому что знали, что это такое - с начала
до конца  безобразный,  кровавый  кошмар;  ничего  доблестного  и  честного;
сплошной хаос напрЯженного  ожиданиЯ,  лишений,  жертв  и  ужаса.  Љогда  он
кончилсЯ, это было такое облегчение, что сильные мужчины не могли удержатьсЯ
от слез.
     Ђ теперь мы ставим военные фильмы, субсидируемые правительствами  стран
- участниц войны. Ђмериканский фильм "Љонвой", немецкие "ќмден", "Љогда флот
встречаетсЯ с флотом" и "Ћфициальный военный фильм"; французский уже  снЯтый
фильм "‚ерден"; и наши, отечественные: "Ђрмагеддон"  {Ђрмагеддон  (библ.)  -
место грЯдущей решающей битвы между силами добра и зла. ’ак называют  всЯкое
жестокое военное столкновение, в частности первую мировую войну.},  "Њорские
бои при  Љоронеле  и  у  ”олклендских  островов",  "€пр",  "Њонс",  "‘омма",
"‡еебрюгге",  поставленные  при  поддержке   ‚ысшего   военного   совета   и
Ђдмиралтейства.
     џ не видел ни одного из  этих  фильмов,  но,  судЯ  по  рассказам,  они
поставлены и просмотрены цензурой  с  таким  расчетом,  чтобы  не  оскорбить
чувствительность публики, не показать ей кровь и грЯзь, вшей, вонь,  зиЯющие
раны, неотступную боль и страшные душевные муки -  все  то,  что  составлЯет
подлинный Ђрмагеддон.
     „а если бы Я и не слышал никаких рассказов, здравый смысл подсказал  бы
мне, что иначе оно и быть не может. ”ильмы должны  окупатьсЯ;  а  знаЯ  хоть
немного человеческую природу, можно  с  уверенностью  сказать,  что  они  не
окупались бы ни в одной стране,  если  бы  всерьез  действовали  публике  на
нервы.
     €зображение хотЯ бы миллионной  доли  тех  ужасов  и  страданий,  какие
приносил с собою каждый день войны, обеспечило бы  любому  из  этих  фильмов
полный провал. ‡начит, их никак нельзЯ  назвать  познавательными,  поскольку
они не  показывают  ничего,  даже  отдаленно  напоминающего  правду.  „а,  в
сущности, рассказать правду о войне в фильме просто невозможно.
     Ђ раз так, чем объЯснить это Явление, получившее, как мы видим, больший
размах в Ђнглии, чем в какой-либо другой стране? †еланием  уничтожить  самую
памЯть о том, чем в действительности была война? Њожет быть, те,  кто  знает
правду,  хотЯт  внушить  молодежи,  что  война  -  это  нечто  доблестное  и
вдохновлЯющее?  €ли  они  упустили  из  виду,  что  смотрЯт  эти  фильмы  по
преимуществу люди молодые, которым  к  концу  войны  еще  не  исполнилось  и
семнадцати лет и которые понЯтиЯ не имеют о настоЯщей войне, и что с  каждым
годом таких зрителей будет все больше?
     €ли, может быть, существует мнение, что  возвеличение  той  или  другой
страны, неизбежно присутствующее в этих фильмах, будет  способствовать  делу
мира и разоружениЯ, о котором мы столько слышим,  и  укреплЯть  добрую  волю
между народами?
     €ли так слаба официальнаЯ вера в патриотизм, что  считают  нужными  эти
напоминаниЯ о войне, в  которой  патриотизм  был  доказан  так,  что  дальше
некуда?
     €ли назначение их - утешить народы воевавших стран, до сих пор стонущие
от вызванных войной налогов? €ли, может быть, кто-то вообразил, будто лучший
способ сократить расходы на вооруженные силы (что, как нам времЯ от  времени
говорЯт, было бы желательно) состоит в том, чтобы разжигать восторги публики
перед показным великолепием этих самых вооруженных сил?
     €ли  считаетсЯ,  что  спрос  публики  на  такие  волнующие  переживаниЯ
неизбежен, и лучше уж удовлетворить его сразу, как  ребенку  выбирают  кусок
рождественского пирога, на котором больше всего глазури?
     €ли,  может  быть,  правительства  опасаютсЯ,   что   военные   фильмы,
поставленные  без  официальных  субсидий,  были  бы  еще  меньше  похожи  на
настоЯщую войну?
     €ли, наконец, дело просто  в  том,  что  правительства  хотЯт  поощрЯть
развитие кинематографии в своих странах, а  лучшего  способа  длЯ  этого  не
придумали?
     Љороче говорЯ, с какой целью правительства поддерживают военные  фильмы
в такое времЯ, когда  государственные  деЯтели,  судЯ  по  их  неоднократным
заверениЯм, делают все,  что  в  их  силах,  чтобы  залечить  раны  войны  и
предотвратить войны в будущем?

1928 г.


…™… —…’›ђ… ‘€‹“ќ’Ђ Џ€‘Ђ’…‹…‰

     Џеревод Њ. ‹орие

     Џисатель, не принадлежащий  к  сонму  небесных  созданий,  что  зовутсЯ
профессиональными критиками, беретсЯ говорить о других  писателЯх  только  в
том случае, если страстно их любит.  Ќо  очень  редко  бывает,  чтобы  живой
писатель страстно любил других живых писателей; напротив, как правило, он их
страстно ненавидит. ‚от почему  Я  намерен  говорить  о  четырех  писателЯх,
которые все уже умерли. ќто единственное, что роднит их между  собой.  €  по
задачам своим и по облику  они  столь  же  различны,  как  четыре  владельца
смежных домов  на  лондонской  улице  или  четыре  врача,  ставЯщих  диагноз
больному.
     „юма Я начал читать двадцати пЯти лет, когда зеленым юнцом  пустилсЯ  в
далекое путешествие. Ќачал Я с "Њонте Љристо" и читал его на парусном  судне
"’орренс", пересекавшем €ндийский океан; распустив паруса своей фантазии,  Я
плыл по необъЯтным просторам этого фантасмагорического романа. Џомню, как во
времЯ штилЯ Я уходил с зеленым томиком на нос, подальше от своих спутников -
этих жалких фигур из реального мира, и там, наедине с романтикой и  летучими
рыбами, читал и читал без конца. € в последующие четыре года Я, как пьЯница,
тЯнул „юма -  не  синдикат,  прикрывавшийсЯ  его  именем,  но  автора  серии
"Њушкетеров"  и  серии  "Љоролевы  Њарго".  ЏриложилсЯ  Я  также  к  "†озефу
Ѓальзамо"  и  к  "Ћжерелью  королевы",  но  тут  одного   глотка   оказалось
достаточно, и к остальным из девЯноста с лишним  романов  Я  не  прикасалсЯ.
Ћднако "Њонте Љристо" и те две серии - "Њушкетеры" и "Љоролева Њарго" -  это
как-никак двадцать пЯть томов, а значит, уже есть о чем поговорить. Џо более
зрелому суждению "Њонте Љристо" далеко до "Љоролевы Њарго", еще дальше,  чем
этой серии  -  до  трилогии  о  мушкетерах,  но  трилогиЯ  эта,  безусловно,
обеспечила „юма первое место среди  всех  авторов  исторических  романов.  ‚
самом деле, его способность творить историю - это почти катастрофа.  €сториЯ
у „юма настолько реальнее, чем у историков, что после него у этих несчастных
не остаетсЯ никаких шансов на успех. Ћни могут  твердить  вам,  что  событиЯ
происходили так-то и так-то и участники их были такими-то и такими-то, но вы
уже прочли об этом у „юма, и вас не проведешь. „юма, как  безумный,  носилсЯ
по дорогам прошлого, устилаЯ их бледными трупами историков.  ЏреснаЯ  правда
скитаетсЯ, словно обездоленный призрак, среди его богатейших вымыслов. Љто в
состоЯнии читать исторические труды о ђишелье и Њазарини, о Љарле  IX,  Ђнне
Ђвстрийской, ‹уизе де ла ‚альер, ‚еликом монархе,  герцогах  ѓизах,  ѓенрихе
Ќаваррском и королеве Њарго после того, как он ходил вместе с ними  в  школу
„юма? џ сам училсЯ в  школе  вместе  с  покойным  нашим  премьером  и  когда
впоследствии  читал  о  нем  как  об  одном  из  небожителей,  то  мог  лишь
представить себе мальчика, который лучше менЯ переводил ѓорациЯ и которого Я
сбивал с ног на футбольном поле.  ‚  реальности  его  позднейшей  карьеры  Я
всегда сомневалсЯ. ’очно так же сомнительно,  была  ли  у  ”ранции  историЯ,
кроме той, что запечатлена на страницах „юма.
     ‚ последнее времЯ вошли в моду биографические пьесы и романы, в  центре
которых стоит  какаЯ-нибудь  историческаЯ  личность.  —тобы  по  достоинству
оценить „юма, поставьте  эти  современные  творениЯ  рЯдом  с  историческими
фигурами великого француза - и вы увидите, какие они худосочные, как мало  в
них аромата и  обаЯниЯ.  Ђ  потом  попробуйте  другое  сравнение:  поставьте
исторические личности „юма рЯдом с  созданиЯми  его  фантазии,  такими,  как
„'ЂртаньЯн, Ђрамис, Џортос, Ђтос, Љоконна, ико, Ѓюсси (у них были прототипы
в жизни, но до этого никому, и прежде всего им самим, нет дела), - и  талант
его станет еще более очевидным, ибо эти  детища  его  ничем  не  стесненного
воображениЯ  оказались  даже  более  полнокровными   и   живыми,   чем   его
исторические  фигуры.  Њужчины  удавались  „юма  лучше,  чем  женщины.  Ђнна
ЂвстрийскаЯ, Њарго, ‹уиза, мадам де Њонсоро и герцогинЯ де  еврез  написаны
хорошо, но не блестЯще; миледи - попросту чудовище в юбке, а больше у него и
нет особенно интересных женских образов. ‡ато мужчины его могут потЯгатьсЯ с
лучшими  литературными  героЯми:  они  гордо  шагают  по  десЯтилетиЯм,  они
поистине великолепны. Џо увлекательности повествованиЯ „юма равен  „иккенсу,
а этим все сказано. Њожно презрительно фыркать на его дешевые  эффекты,  так
же как и на необузданность английского мастера, но то,  что  нас  коробит  в
менее  крупном  писателе,  у  этих   великих   режиссеров   кажетсЯ   вполне
естественным.
     џ прошу прощениЯ за то, что упомЯнул об искусстве повествованиЯ в  наши
дни, когда столь многие считают эту форму умершей и похороненной и  пытаютсЯ
изобразить жизнь человека в виде рЯда  взрывов,  соединенных  дефисами;  но,
право же, говорЯ о „юма, нельзЯ ее не коснутьсЯ. ‚ лучших  своих  вещах  он,
как никто, умеет держать  читателЯ  в  напрЯжении.  Ћбычно  он  берет  сразу
несколько сюжетов и правит ими, как четверкой лошадей, не сбиваЯсь  с  ритма
даже при самой быстрой езде. Џо богатству сложно переплетенных  между  собой
эпизодов и характеров первое место  среди  его  романов  занимает,  пожалуй,
"‚иконт де Ѓражелон". „а, „юма - несомненно, великий рассказчик!  €  есть  в
нем  что-то  от  волшебника,  но   колдует   он   снадобьЯми,   взЯтыми   из
действительной жизни. Ћн любит Яркие краски и острые приправы, но никогда не
пустословит.
     …ще со дней ѓомера к литературе предъЯвлЯют два требованиЯ: чтобы в ней
был сюжет и были характеры. —еловеческаЯ природа менЯетсЯ так медленно,  что
длЯ нее тысЯча лет назад - всего лишь вчерашний  день;  и  сегоднЯ  читатель
требует сюжета и характеров точно так  же,  как  во  времена  —осера.  Џусть
эклектики отвергают „юма - его до сих пор читают с увлечением и будут читать
и через сто и через триста лет. € в то же  времЯ  Я  берусь  с  уверенностью
утверждать, что  от  произведений  той  литературы,  которую  можно  назвать
протоплазмической, - бесформенной литературы, сплошного желе и загогулин,  -
уже через тридцать лет не останетсЯ в памЯти ничего, даже заглавий.
     ђазличие между реализмом и  романтизмом  определЯетсЯ  основной  целью,
которую ставит себе писатель: тот, кто в первую очередь хочет заинтересовать
и развлечь, - тот романтик; кто в первую очередь хочет  показать  или,  если
хотите, истолковать, - тот реалист. џ уже говорил это раньше, но  опыт  учит
менЯ, что сказанное раньше рекомендуетсЯ повторЯть, иначе никто  не  обратит
вниманиЯ на ваши слова. €так, поскольку  „юма  в  первую  очередь  стремитсЯ
заинтересовать, его следует причислить к романтикам.  Џо  его  книгам  почти
невозможно судить о том, были ли у него свои  пристрастиЯ,  предубеждениЯ  и
какаЯ  бы  то  ни  было  философскаЯ  система:  романы  его   не   критикуют
действительность, не окрашены его  настроениЯми.  €з  английских  писателей,
пожалуй, только експир так же беспристрастен. Ќо, будучи  романтиком,  „юма
все же твердо стоЯл на земле. ђомантик по настроенности, он был реалистом по
своему методу и в отдельных случаЯх увлекалсЯ созданием характера.
     ‚еличайшее его творение - безусловно,  „'ЂртаньЯн,  этот  стержень,  на
котором держатсЯ одиннадцать томов, тип  одновременно  и  воина  -  искателЯ
приключений, и доверенного слуги, всегда готового вонзить шпагу в того,  кто
уступает ему  и  в  великодушии  и  в  отваге,  но  зато  обладает  холодным
рассудком, которого недостает ему самому. Ќе знаю, есть ли еще в  литературе
герои,  внушающие  нам  столь  безоговорочную  веру  в  их   жизненность   и
типичность.  „'ЂртаньЯн  -  это  всеобщий  помощник,  человек,   совершающий
поступки, из которых другие извлекают выгоду;  и  привлекательность  его  не
уменьшаетсЯ от того, что он все  времЯ  готовитсЯ  вот-вот  "составить  свое
счастье" и только и делает, что составлЯет чужое.  ‘колько  таких  людей  мы
встречаем в жизни! ’ому, кто создал „'ЂртаньЯна, можно простить что угодно.

     Ќадев семимильные  сапоги,  перенесемсЯ  от  „юма  к  —ехову,  русскому
писателю, более современному, чем наши современники. Ћ —ехове можно сказать,
что у его рассказов как будто нет ни головы, ни  хвоста,  что  они,  подобно
черепахе,  сплошнаЯ  середина.  Ћднако  многие  из  тех,  кто  пыталсЯ   ему
подражать, не понимали,  что  головы  и  хвосты  лишь  втЯнуты  внутрь,  под
панцирь. —тобы видеть и писать, как “истлер, мало этого захотеть; точно  так
же, чтобы чувствовать и писать, как —ехов, мало решить, что его новаЯ манера
вам нравитсЯ. Џисать, как —ехов, не удаетсЯ; лишь одна  молодаЯ  современнаЯ
писательница, Љэтрин Њансфилд, Явилась исключением из этого правила,  но  не
потому, что она лучше  других  умела  подражать,  а  потому,  что  она  была
отмечена той же напрЯженной, печальной взволнованностью, что и —ехов, и  так
же думала и чувствовала, как он (и умерла  она,  увы,  от  той  же  страшной
болезни). ‡а последние двадцать лет —ехов был, на мой взглЯд,  самым  мощным
магнитом длЯ молодых писателей  нескольких  стран.  ќто  был  очень  большой
писатель, но влиЯние его оказалось по  преимуществу  расслаблЯющим.  „ело  в
том, что длЯ него было естественно работать методом, который кажетсЯ легким,
но на поверку длЯ западного писателЯ чрезвычайно труден, а произведениЯ  его
стали известны в ‡ападной …вропе в такое  времЯ,  когда  писателЯми  владело
беспокойство,  стремление  добитьсЯ  успеха  без  большой  затраты  труда  -
состоЯние духа, свойственное не одним лишь писателЯм,  поскольку  его  можно
наблюдать также среди водопроводчиков и среди биржевых дельцов.
     ‚ —ехове усмотрели соблазнительную  возможность  -  кратчайший  путь  к
желанной цели, но можно смело сказать, что из тех,  кто  пошел  этим  путем,
почти никто цели не достиг.  …го  творчество  -  это  неуловимый  блуждающий
огонек.   Џисатель   может   вообразить,   что   стоит   ему   добросовестно
зарегистрировать обыденные чувства и событиЯ, и у него  получитсЯ  такой  же
изумительный рассказ, как у —ехова. “вы! Ќазвать вещь "изумительной" еще  не
значит сделать ее  такой;  будь  это  иначе,  сколько  "изумительных"  вещей
окружало бы нас сегоднЯ! ‡ападному писателю гораздо труднее,  чем  русскому,
обойтись в рассказе без четкой композиции,  хотЯ  многие  западные  писатели
сейчас, как видно, этого не считают.
     Њне не  хочетсЯ  создавать  впечатление,  будто  Я  не  ценю  усилий  и
достижений нашей "новой" литературы, котораЯ так  перещеголЯла  —ехова,  что
уже сама не узнает  родного  отца.  Ћчень  способные  и  серьезные  писатели
искренне стараютсЯ изобразить жизнь в ее  трепетности  и  калейдоскопической
пестроте; к  тому  же  они  проникнуты  тоскливым,  ироническим  фатализмом,
который им, возможно, кажетсЯ новым, но который идет от —ехова, а  также  от
многих других писателей, которых они, по их мнению,  переросли.  ‚  стиле  и
методах некоторых из этих отважных новаторов есть кое-что подлинно новое, но
в их жизненной философии Я ничего нового усмотреть не могу.  Ћни  отказались
от сюжета и характеров или,  вернее,  от  прежних  драматических  приемов  в
создании сюжета и характеров, но в философском  плане  они  не  ушли  дальше
своих предков - ’ургенева,  Њопассана,  ”лобера,  ѓенри  „жеймса,  Њередита,
ѓарди, ”ранса, Љонрада. Њистицизм, на который эти новые писатели  претендуют
как на собственное изобретение, не более мистичен, нежели тот, что  лежит  в
основе творчества любого из этих  старших  их  собратьев,  -  ведь  все  они
достаточно Ясно показали, что признают  таинственный  и  самодовлеющий  ритм
мирозданиЯ, видЯт красоту, ужас, сострадание и  иронию,  которыми  пронизана
человеческаЯ жизнь. „а, стиль и метод наших новых писателей, на мой  взглЯд,
гораздо интереснее, чем их философиЯ. џ восхищаюсь их смелыми приемами, хоть
они, пожалуй, слишком лежат на поверхности; но невольно возникает вопрос:  а
может быть, ловко и смело разделываЯсь с формой и последовательным  сюжетом,
они упустили из виду ту истину, что жизнь человека, какой бы она ни казалась
эфемерной в наш век быстрого движениЯ, на самом деле привЯзана к глубоким  и
своеобразным  корнЯм?  Ђ  вот  —ехов  в  своих,  казалось  бы,  бесформенных
рассказах никогда не забывает эту простую истину, и никогда  его  мастерство
не выпирает наружу.
     ђодилсЯ —ехов в  1860  году  в  русском  городе  ’аганроге,  а  умер  в
варцвальде всего сорока четырех лет от роду. Ћн происходил из крестьЯн, был
земским врачом. Ќи у кого из других русских писателей его  поколениЯ  мы  не
найдем  такого  пониманиЯ  русского  ума  и  русского  сердца,   ни   такого
безошибочного  чувства  типично   русского   характера.   €сконную   русскую
бесхребетность он словно воспринимает как некий рок, и все его творчество  -
это непрерывное, долгое и беспристрастное раскрытие ее. ‘ельский  врач,  как
никто другой, имеет возможность наблюдать человеческую природу; он видит  ее
под гнетом боли и злоключений, лишенную  всЯкой  помощи,  кроме  собственной
выдержки. —ехову, человеку очень чуткому и не лишенному метода, было, должно
быть, неимоверно  тЯжело  наблюдать  страданиЯ  своих  ближних,  неспособных
почерпнуть силы в национальных чертах  своего  характера,  которые  он,  как
прирожденный художник, видел с необычайной остротой. ђусский характер,  если
можно говорить о нем как  о  чем-то  едином  в  стране,  населенной  многими
народами, практически безразличен к ценности времени и  места;  главное  длЯ
него - чувства, а еще больше, пожалуй, - выражение чувств,  так  что  он  не
успевает достигать своих целей до того, как новые волны  чувств  смывают  их
прочь. ђусский человек, во многих  отношениЯх  чрезвычайно  привлекательный,
неспособен, мне кажетсЯ, остановитьсЯ на  чем-то  определенном.  Џоэтому  он
всегда был и, думаетсЯ,  всегда  будет  жертвой  той  или  иной  бюрократии.
ђусский характер - это  непрестанные  приливы  и  отливы,  и  чисто  русское
словечко "Ќичего!" хорошо выражает фатализм этих нескончаемых колебаний. „лЯ
русского материальные ценности и принципы, за ними стоЯщие,  значат  слишком
мало, а чувства и выражение их - слишком много. џ,  конечно,  говорю  так  с
точки зрениЯ англичанина.  ђусский  сказал  бы,  что  длЯ  нас  материальные
ценности и принципы, за ними стоЯщие, значат  слишком  много,  а  чувства  и
выражение их - слишком мало. € как раз в силу этого  контраста  между  двумЯ
национальными  характерами  форма   чеховских   рассказов   так   привлекает
английских писателей и так чужеродна длЯ них. ”орма эта плоскаЯ, как русские
равнины. € победа —ехова в том, что он сумел плоское сделать  захватывающим,
не менее захватывающим, чем прериЯ или пустынЯ  длЯ  того,  кто  впервые  их
видит. Љак он этого достиг - тайна, и хотЯ многим с тех  пор  казалось,  что
они ее разгадали, но будем говорить откровенно: это им только казалось.
     € пьесы —ехова  в  английских  постановках  никогда  нас  полностью  не
удовлетворЯют - отчасти  потому,  что  они  написаны  длЯ  русских  актеров,
вероЯтно, лучших во всем мире,  отчасти  из-за  метода  и  характера  самого
—ехова. Ђнглийские актеры не способны передать атмосферу чеховской пьесы.  Ђ
вещи —ехова, будь то пьеса или рассказ, запоминаютсЯ именно благодарЯ  своей
атмосфере.
     Џроникновение в  человеческие  чувства  придает  его  вещам  внутреннюю
форму, взамен той, что заключена в драматическом сюжете. —ехов не написал ни
одного романа - вероЯтно, потому, что чем длиннее  произведение,  тем  более
нужно, чтобы в нем случалось что-то определенное. —то до характеров, то либо
они слишком непосредственно взЯты из жизни, либо просто  слишком  русские  и
потому плохо запоминаютсЯ. Џерсонажи "‚ишневого  сада"  или  "„Яди  ‚ани"  -
некоторых Я даже могу назвать по имени - вспоминаютсЯ как очень живые, очень
достоверные, но они так подчинены настроению и  атмосфере,  что  не  столько
стоЯт на свету, сколько бродЯт где-то  в  полумраке.  €  все  же  творчество
—ехова имеет огромную ценность, ибо он показал нам душу  великого  народа  и
сделал это без шума и без претензий.

     Џерескочить от „юма к —ехову можно только в  семимильных  сапогах;  длЯ
прыжка от —ехова к ‘тивенсону требуютсЯ сапоги десЯтимильные. …сли искусство
вообще может действовать гнетуще, то  нет  писателЯ  такого  гнетущего,  как
—ехов. Њеньше чем к кому бы то ни  было  нас  тЯнет  к  нему,  когда  у  нас
невесело на душе; другое дело - шотландец ‘тивенсон: он первый, за чьи книги
мы хватаемсЯ, заболев инфлюэнцей.  Љстати,  заметили  ли  вы,  что  писатели
трагические - это обычно люди отменного здоровьЯ? ђусские не в счет,  -  они
всегда выражают то, что чувствуют; а вот нам, людЯм ‡апада, свойственно идти
наперекор своим ощущениЯм. …сли мы чувствуем  себЯ  скверно,  мы  становимсЯ
юмористами или  на  худой  конец  романтиками.  Ѓудь  у  ‘тивенсона  крепкое
здоровье, он мог бы стать великим трагическим писателем; с его болезнью  ему
ничего не оставалось, как быть жизнерадостным. Ћн искал спасениЯ в чернилах,
самым большим счастьем длЯ него было выхватывать из ножен перо. —ем старше Я
становлюсь, тем больше его ценю. Њогут сказать, что это признак  старческого
слабоумиЯ. ‚ молодости Я и сам так говорил. €бо Я в ту пору привык сидеть на
французских и русских сквознЯках, пронизывавших душноватую комнату тогдашней
английской литературы, а кроме того,  огульное  восхваление  ‘тивенсона  так
набило мне тогда оскомину, что в моих  глазах  это  был  "приЯтный  болтун",
несколько манерный и неисправимо романтичный.  ’еперь-то  Я  знаю,  что  был
неправ! „а, ‘тивенсон не первоклассный романист: его здоровьЯ не хватило  бы
на   серьезные   философские   исканиЯ   или    на    особенно    деЯтельную
любознательность. € жил он минутой, притом жил без оглЯдки, а такие люди  не
склонны углублЯтьсЯ в психологию и докапыватьсЯ до первопричин. Ќо  писатель
‘тивенсон первоклассный, а в том, что когда-то казалось мне  манерностью,  Я
теперь вижу естественное выражение необыкновенно Яркой,  тонкой  и  отважной
души. …го  слог,  таЯщий  неожиданности  чуть  ли  не  в  каждой  фразе,  не
замысловат и не вымучен.  ‚  нем  нашла  свое  выражение  готовность  всегда
увидеть в мире что-то новое, неослабевающий интерес к жизни; а материал  длЯ
него  поставлЯли  редкостнаЯ  наблюдательность  и  великолепнаЯ  памЯть.   џ
открываю наугад одну из  его  книг,  и  мне  попадаетсЯ  такаЯ  фраза:  "‚ид
замыкали высокие скалистые горы, синие, как сапфир,  а  между  ними  уходили
вверх грЯда за грЯдой, крутые холмы, одетые вереском, и  камни  сверкали  на
солнце, а по ложбинам  карабкались  низкорослые  деревьЯ,  и  все  это  было
грубое, каким бог создал его в самом начале".
     "Љарабкались", "грубое", "в самом начале". Ќе  думаю,  чтобы  ‘тивенсон
нарочно выискивал эти слова, которые  придают  очень  в  общем  обыкновенной
фразе столь ценный элемент неожиданности. „умаю, что они просто сами  пришли
ему на ум. Џожалуй, никакой другой английский писатель,  кроме,  разумеетсЯ,
експира, да еще, может быть, мистера ‚одхауза, не  вводил  неожиданное  так
непосредственно  и  так  уместно.  —то  бы  ни  говорили  по  этому   поводу
комментаторы, Я твердо убедилсЯ в  этом,  когда  перечитывал  ‘тивенсона;  а
свойство это поистине бесценное и может искупить  множество  недостатков.  ‚
отличие от некоторых признанных стилистов ‘тивенсон читаетсЯ очень легко, от
фразы к  фразе;  на  его  неожиданных  словах  не  спотыкаешьсЯ,  грамматика
прозрачна, как чистаЯ родниковаЯ вода, -  ни  тЯжеловесных  закруглений,  ни
резких эллипсов, ни попыток усилить эффект назойливым, ненужным повторением.
     Џодобно „юма, ‘тивенсон - романтик; рассказать интересную  историю  длЯ
него важнее, чем  показать  человеческие  типы  и  ход  человеческой  жизни.
Џравда, в "Џохищенном" и "Љатрионе" он почти в равной мере поглощен  сюжетом
и характерами, то есть близок  к  золотой  середине;  а  к  концу  жизни,  в
"Ћтливе" и в "“ире из ѓермистона", он склонЯлсЯ к реализму; но в  общем  это
романтик. Љак заметил ќндрю ‹энг в предисловии к ‘уонстонскому  изданию  его
сочинений, он "никогда не искал свои темы в главном русле современной жизни,
никогда не пыталсЯ растолковать читателЯм знакомую им действительность".  ‚о
всем, что написал ‘тивенсон, чувствуетсЯ человек пытливого  и  смелого  ума,
неизменно  благородный  в  житейских   делах,   неповинный   в   болезненном
самоанализе, даже немного страшащийсЯ  слишком  углублЯтьсЯ  в  суть  вещей.
ѓлавный его недостаток как романиста в том, что он бралсЯ за темы,  едва  ли
достойные его таланта. ’ам, где тема,  как  в  "„окторе  „жекиле  и  мистере
•айде", достаточно  серьезна,  он  не  решаетсЯ  раскрыть  ее  до  конца,  и
результат получаетсЯ несколько ущербный. ‚ "Ћтливе" он сам встревожен  своим
бескомпромиссным подходом к тому, что наши критики любЯт называть "изнанкой"
жизни. Љак  он  закончил  бы  "“ира  из  ѓермистона",  трудно  сказать,  но,
вероЯтно, он уклонилсЯ бы от намеченной трагической  линии  (как  вы,  может
быть, помните, его любовникам уготован счастливый конец или, вернее,  отъезд
в Ђмерику).
     Љак рассказчик, ‘тивенсон, хоть и в меньшем масштабе, не  хуже  „юма  и
„иккенса; а проворством и быстротой он  их  превосходит.  “  ‘тивенсона  нет
длиннот. ѓлавнаЯ тема у него всегда одна и та же:  тема  всех  романтиков  -
борьба между добром и злом, между героем и  злодеем,  причем  героинЯ  часто
отсутствует либо только подглЯдывает из-за ограды.  €бо  в  ‘тивенсоне  было
что-то вечно юное, и недаром он написал Virginibus  Puerisque  {"„евушкам  и
юношам" (лат.) - сборник очерков.}.
     €з его романов "Џохищенный" и  "Љатриона",  взЯтые  вместе,  бесспорно,
всего значительнее. ‡десь, помимо  интереснейшей  фабулы,  есть  превосходно
сделанные типы. Ђлан Ѓрек и „авид Ѓальфур имеют все шансы навсегда  остатьсЯ
выразителЯми горной и равнинной отландии, а  Љатриона  и  Ѓарбара  ѓрант  -
лучшие из созданных им женских  характеров.  Ќо,  помимо  этого,  здесь  все
овеЯно гордой любовью к отландии, запахом вереска и морЯ, и редко  в  какой
книге так передана атмосфера домашнего  очага.  Ќа  второе  место  Я  ставлю
"‚ладетелЯ  Ѓаллантрэ".  ќта  книга  отлично   выдерживает   опасный   метод
повествованиЯ от первого лица, а сам "‚ладетель" - первостатейный  мерзавец.
џ питаю слабость к "—ерной стреле", этой увлекательной  истории,  в  которой
дана на редкость живаЯ картина средневековьЯ. "Ћстров сокровищ", разумеетсЯ,
стоит особнЯком как вымысел в чистом виде. ‚ "Ћтливе" и  "Њорском  мародере"
несколько смещена перспектива, что  почти  неизбежно  в  книгах,  написанных
двумЯ авторами {ќти книги написаны ‘тивенсоном в соавторстве с его  пасынком
‹лойдом Ћсборном.}, но Я лично перечитываю их с удовольствием.  "‘ент-€в"  -
это одна из тех превосходных книг, которые невозможно  запомнить,  а  потому
всегда  можно  перечитать;  ей  бы  следовало  остатьсЯ  незаконченной.   "‚
затруднении" - по-настоЯщему веселаЯ вещь. Ѓез "„октора  „жекилЯ  и  мистера
•айда" Я вполне мог бы обойтись. ќто наименее стивенсоновскаЯ из  написанных
им книг, хотЯ - таков врожденный дух противоречиЯ читающей публики -  именно
она принесла ему известность и, как Я на днЯх прочел, до сих  пор  считаетсЯ
вершиной его творчества. —то касаетсЯ "“ира из ѓермистона", то Я не разделЯю
популЯрного мнениЯ сэра ‘иднеЯ Љолвина, будто он  должен  был  стать  лучшей
книгой ‘тивенсона. Љнига эта интересна, поскольку в ней сделана  решительнаЯ
попытка отойти от романтизма; но очень уж Ясно обнаруживаетсЯ в ней слабость
‘тивенсона,  когда  он  пытаетсЯ  по-настоЯщему  раскрыть   внутренний   мир
человека. Ђрчи не удалсЯ, и Љристину, как мне кажетсЯ, ожидала та же участь.
     ‘тивенсон был таким Ярким и привлекательным  человеком,  так  живописны
его путешествиЯ и весь образ жизни, так обильны и  интересны  его  очерки  и
письма и так приЯтны стихи, что эта многограннаЯ личность  заслонЯет  в  нем
романиста. Ќо сравните с его книгами все романтические  повести,  написанные
после него, даже этих прелестных близнецов - "“зника ‡енды" и  "ђуперта  фон
•енцау" {ђоманы ќнтони •оупа (1863-1933).} - и вы  увидите,  как  высоко  он
стоит. ‚ самом деле, после „юма он лучший из всех  прозаиков  романтического
толка, уж, конечно, лучший в Ђнглии, и Я буду очень  удивлен,  если  в  наше
времЯ кто-то вытеснит его с этого места. €бо хотЯ мир еще  не  слишком  стар
длЯ того, чтобы наслаждатьсЯ романтической литературой, он, на  мой  взглЯд,
все меньше и меньше способен породить писателЯ с  такой  радостной  душой  и
таким юным воображением, как ‘тивенсон. Љазалось бы, почему и нам  времЯ  от
времени не окунать перо в романтические фантазии. Ќо с тех  пор  как  писали
„юма и ‘тивенсон, что-то  случилось.  €з  мира  ушла  мелодиЯ.  ‚  наши  дни
романтики очень ловко изготовлЯют истории о трупах, запрЯтанных в  бочки,  и
прочих таких материЯх; но те, кто пытаетсЯ оседлать Џегаса, -  скажем,  „жон
Њэйсфилд как автор "‘арда •аркера" или „жон Ѓьюкен, - слишком  уж  помнЯт  о
том, что у этого животного есть крыльЯ. ђомантики имеют полное право вводить
в свои книги поезд 9.15, но в нем едут дельцы из —излхерста и Љройдона.  ‚се
мы  помешались  на  лимузинах  и  самолетах.  ‚   романтическую   литературу
пробрались машины, а когда в мозгу грохочут машины, мы уже не слышим свирели
Џана. ‚от мне и кажетсЯ, что мы не доживем до  свержениЯ  ‘тивенсона  с  его
пьедестала. € Я почти уверен, что из всех английских писателей XIX  столетиЯ
он, после „иккенса, окажетсЯ самым долговечным.

     •отЯ “. ѓ. •адсон больше известен как наблюдатель и любитель природы, Я
буду  говорить о нем только как о художнике - авторе книг "ЏурпурнаЯ землЯ",
"ќль  омбу"  и  "‡еленаЯ  обитель",  каждаЯ  из которых в своем роде шедевр.
•адсон  -  большой  талант, но Я не хочу сказать, что этот творческий талант
увела  с  прЯмого  пути  и загубила некаЯ коварнаЯ соблазнительница по имени
Џрирода.  џ  вполне  допускаю,  что  в  нем  и  не было больше материала длЯ
литературного  творчества, ведь можно с уверенностью сказать: то, что каждый
писатель  должен  написать,  он  пишет.  Ћднако  из  этих  трех  книг каждаЯ
по-своему  -  большаЯ  победа.  "ЏурпурнаЯ землЯ" - лучший плутовской роман,
написанный  на  английском Языке за последние сто с лишком лет; "ќль омбу" -
прекрасный  образец  простой  и  трагической  повести; а "‡еленаЯ обитель" -
самаЯ  причудливаЯ  фантазиЯ  нашего  времени.  •адсон - писатель совершенно
самобытный,  свободный  и  искренний. Ћн не принадлежал ни к какой школе, не
испытал  на  себе  влиЯниЯ  ни  одного  мастера, но прилетел в литературу на
крыльЯх  ветра,  вольного,  как ветер Џампы, где он родилсЯ, или как одна из
тех  Љорнуэльских  бурь,  которыми  он  так наслаждалсЯ. "ЏурпурнаЯ страна",
написаннаЯ,  кажетсЯ,  в  восьмидесЯтых  годах,  а возможно, и раньше, - это
рассказ  о  странствиЯх и приключениЯх молодого человека в Ђргентине прежних
времен.  ‚ероЯтно,  в  книге  есть  автобиографический  элемент  или хотЯ бы
отдельные  личные  воспоминаниЯ  -  некоторые  эпизоды, несомненно, окрашены
отблеском  пережитого,  и некоторые ощущениЯ автор украл у себЯ самого. …сли
„ики  ‹емб  в  книге  -  это  и  не  сам •адсон, он, как видно, осведомлен о
приключениЯх  и  знакомствах  •адсона  в  пору  его юности. ‘уть плутовского
романа  в  жадном  интересе  к  новым  местам и новым лицам, преимущественно
женским;  и,  конечно  же,  именно  это  суть  "Џурпурной страны". ќто книга
человека,  влюбленного в жизнь, потому она никогда не пользовалась особенным
успехом.  Ѓольшинство  людей  не  влюблены в жизнь; они не бьют ее влет, они
палЯт  в  нее,  когда  она  садитсЯ, предварительно удостоверившись, что она
съедобна.  Њы не любители пустых приключений, которые ничего нам не дают; мы
живем  в  эпоху гарантий. "ЏурпурнаЯ страна" - это рассказ о другом мире и о
днЯх,  когда  никаких  гарантий  не  знали, а люди пускались в странствиЯ за
победами  и  любовью.  Љроме  того, в книге чувствуетсЯ привкус €спании, чем
тоже объЯснЯетсЯ прохладный прием, оказанный ей в странах английского Языка.
‚едь нас интересуют не столько гитары, сколько нравоучениЯ.
     "ќль омбу" - центральнаЯ повесть второй  книги  •адсона  -  трагична  в
своей общечеловеческой теме, однако Я не  поставил  бы  ее  рЯдом  с  такими
вещами,  как  "‘тепной  король  ‹ир"  или  "‚ешние  воды"   ’ургенева,   как
"Њолодость", "‘ердце тьмы" и "’айфун"  Љонрада,  или  "Љармен"  Њериме,  или
"Џышка" Њопассана, или "ЏростаЯ душа" ”лобера, или "„ождь" мистера  Њоэма  -
все это повести примерно того же объема, общечеловеческие по  теме,  и  все,
кроме "Њолодости" и "’айфуна", трагические;  в  "ќль  омбу",  хотЯ  огромное
дерево, давшее название рассказу, и служит неким объединЯющим  началом,  нет
прочного стержнЯ  и  нет  чувства  неизбежности,  как  в  тех  замечательных
повестЯх. ќтот несвЯзный рассказ о сплошной цепи горЯ и несчастий, данный от
лица  старого  пастуха,  -  своего  рода  вариации  на  тему  о  неистовстве
человеческих страстей. Ќо  благороднаЯ  простота  Языка  и  общаЯ  атмосфера
придают ему значительность. Љак и "ЏурпурнаЯ землЯ", он,  вероЯтно,  основан
на фактах, соткан из фольклора Џампы, возникшего в прежние, более  красочные
и неистовые времена. Љстати говорЯ, равнины занимают в творчестве •адсона то
же место, какое в творчестве Љонрада занимает море, с той  разницей,  что  в
•адсоне природа возбуждает любовь, а в Љонраде - ужас.  ‘равните,  например,
лес в "‘ердце тьмы" Љонрада и лес в "‡еленой обители" •адсона: первый -  это
чудовищнаЯ, мрачнаЯ угроза, второй - чудесное пустынное убежище.
     "‡еленаЯ обитель" -  третьЯ  книга,  дающаЯ  •адсону  право  называтьсЯ
большим писателем. Ћна так самобытна, так поразительно непохожа на какое  бы
то ни было другое  литературное  произведение,  что  при  первом  чтении  их
красота ее не дошла до менЯ. Ћценил Я ее, лишь когда прочел еще раз,  десЯть
лет спустЯ. ќто единственнаЯ известнаЯ мне книга, в которой  автору  удалось
поистине  "сплавить  звуки   лесные   в   единый   напев".   ђайма,   леснаЯ
девушка-птица, воплощает в себе одновременно и колдовское очарование природы
и тоску человека по  слиЯнию  с  природой,  которое  рост  самоанализа  или,
скажем, жизнь в городах сделали длЯ нас недоступным. ‚ своей  невещественной
красоте она единственный в своем  роде  литературный  образ.  ‘татуЯ  ђаймы,
поставленнаЯ три года назад в •айд-парке и  вызвавшаЯ  столько  споров,  мне
глубоко неприЯтна. ‚ самом деле,  это  была  невыполнимаЯ  задача  даже  длЯ
самого оригинального художника. Њеталл и камень непригодны  длЯ  изображениЯ
того, что неосЯзаемо и эфемерно. ‚ образе ђаймы •адсон пыталсЯ выразить  то,
что он ощущал, как никто другой, - сочувствие  всему  живому,  что  не  есть
человек, в особенности же - сладкозвучной свободе пернатых. € длЯ того,  кто
знал  •адсона,  в  этом  самоуверенном,  громоздком  изделии,  вышедшем   из
мастерской скульптора, есть что-то кощунственное. ’акое можно сделать только
сгорЯча, а потом оплакивать на досуге.
     „лЯ тех, кто знал •адсона лично, человек в нем заслонЯл  писателЯ:  это
был самый удивительный, самый неповторимый человек своего времени; ни у кого
понимание не простиралось так далеко за пределы чисто человеческого,  никому
не удавалось так отчетливо увидеть лицо природы. Џри всем его образовании  и
культуре в нем было что-то от первобытного человека, даже что-то от зверей и
птиц, которых он так любил. € все же, если бы он не оставил  о  себе  памЯти
как личность и не оставил специальных трудов о природе, а только вот эти три
беллетристические книги, его и то следовало бы признать фигурой  необычайной
и очень крупной.

     ђедакторы  иногда  задают  вопрос,  каким  нам   представлЯетсЯ   роман
будущего. Ћтветить на этот вопрос не может никто. Ѓудущее романа зависит  не
от той  или  иной  моды  в  писательской  технике  и  не  от  тех  или  иных
экономических условий, оно зависит от того, угодно ли будет случаю  породить
писателей,  наделенных  одним  из  двух  равно  не  поддающихсЯ  определению
качеств, а еще лучше и тем и другим. Љачества эти - ‚еличие  и  ЋбаЯние.  Џо
закону  средних  чисел  каждое  десЯтилетие   должно   поставлЯть   примерно
одинаковое количество таких писателей; однако, изучаЯ прошлое, мы, Я  думаю,
обнаружим немалые пробелы; а  изучаЯ  настоЯщее,  проникнемсЯ,  может  быть,
тревогой в отношении будущего. —то-то есть в нашей эпохе враждебное величию.
„аже индивидуальные черты человека стираютсЯ под воздействием рекламы, света
рампы,  стандартизации,  специализации  и  быстрых сообщений.  Љак  это   ни
странно, но, по-моему,  не  подлежит  сомнению,  что  свойство,  которое  мы
называем практическим умом, враждебно величию, а наша эпоха  очень  умнаЯ  и
день ото днЯ умнеет.
     Ћпасность, угрожающаЯ обаЯнию, может быть, не так серьезна, но все же и
оно в опасности. €бо обаЯние - качество интимное, уютное, а уюта в жизни все
меньше. Њы так совершенствуемсЯ, что скоро уже ничего не останетсЯ  от  того
устойчивого домашнего существованиЯ, которое накладывало свой  отпечаток  на
душу людей и создавало любимый или ненавистный фон длЯ их мыслей. €скусство,
способное возвыситьсЯ над бурЯми жизни или улыбатьсЯ про себЯ (или  и  то  и
другое), коренитсЯ в чем-то глубоком  и  спокойном,  в  чувствах  горЯчих  и
сокровенных. ‘удите  сами,  насколько  мы  в  нашу  эпоху  можем  сохранЯть.
самобытность мыслей и чувств.
     €так, величие или обаЯние, а иногда и то и другое - вот что  заставлЯет
нас возвращатьсЯ к книге и во второй и в третий раз. Ђ только  та  книга,  к
которой мы возвращаемсЯ, и может рассчитывать на долговечность. Џроизводству
книг не видно конца, разговорам о них - и подавно, и закончить  Я  хотел  бы
несколькими словами о тех, кто разговаривает, в том числе и  о  себе  самом.
Ќикакими разговорами нельзЯ создать автору или книге прочную  репутацию.  ‡а
тридцать лет, истекших с тех пор,  как  Я  начал  писать,  о  десЯтках  книг
говорили так, словно это были непреходЯщие ценности, а теперь о них  забыли,
будто их и не было. Ќевидимый ветер ‚ремени сдувает  прочь  все,  в  чем  не
заключено магического вещества - "жизни".  Ќасмешник-летописец,  вздумай  он
записать все изустно  созданные  репутации  и  подсчитать  их  длительность,
составил бы себе весьма странное представление о наших критических вкусах. €
Я говорю самому себе и всем, кто передает из  уст  в  уста  крылатую  молву,
создающую репутации: "„а, конечно, полагайтесь  на  свой  вкус,  но  помните
уроки истории и примиритесь с тем, что вкус у вас, вероЯтно, дурной!"

1928 г.


‹€’…ђЂ’“ђЂ € †€‡Ќњ

     Џеревод ѓ. ‡лобина

     —то  такое  литература?  Џоскольку писателю лучше, разумеетсЯ, умереть,
прежде  чем  о  нем  станут  говорить,  то условимсЯ произведение не считать
литературой до тех пор, пока жив его создатель; но даже в этом случае трудно
подыскать   определение   из-за  бесконечного  множества  книг  и  постоЯнно
менЯющихсЯ  мнений  о  них. ’рудно представить, что в этом зале найдутсЯ два
человека,  которые сумели бы более чем за две минуты договоритьсЯ о том, что
же  считать литературой. ‚ероЯтно, все мы признаем експира. Ќо, кроме него,
кого  назвать  еще?  ‚едь не станем же мы метить наших поэтов так, как метим
Яйца  -  "свежие",  дабы  они  оставались  таковыми на длительный срок. Ќет,
писатели сами ставЯт себе дату.
     џ лично склонен, безо всЯких на то оснований, считать литературой  лишь
то, что Я сам успел прочитать;  этот  предрассудок  помогает  мне  исключить
много больших имен. Ќо, отвлекаЯсь  от  личных  вкусов,  надо  сказать,  что
разложить ‹итературу по статьЯм так же трудно, как постановщику выбрать  длЯ
своего театра пьесу, которую ждет Џублика, - с той только разницей, что  ему
приходитсЯ делать выбор до того, как Џублика выразила свое желание, а нам  -
после, и какое это огромное утешение! Ќо, с другой стороны, -  увы!  -  наша
Џублика в отличие от театральной, котораЯ  живет  сегоднЯшним  днем,  -  это
многие поколениЯ. ‚ 1800 году превосходно обходЯтсЯ без того, чем  упивались
в 1600-м. Љакое-нибудь имЯ в 1830-м превозносЯт, а в 1930-м бранЯт.
     ‹итература оставлЯет следы не на земле, а на зыбучих песках ‚ремени,  и
Я сочувствую сыщику, который должен по тем следам  обнаружить  беглеца.  ’ак
что в любом случае определение литературы будет, мне кажетсЯ,  неполным.  Ќо
вот на днЯх Я беседовал со знакомым мне писателем, который, штудируЯ  старые
пьесы, попыталсЯ  узнать,  отчего  же  литературное  произведение  сохранЯет
долговечность. Ћн пришел  к  выводу,  что  дело  в  жизненности  характеров.
Џолагаю, он был недалек от истины, если говорить о пьесах и романах; правда,
останетсЯ найти нечто, что было бы применимо к  поэзии.  Џо-видимому,  можно
сказать так: чтобы быть ‹итературой с  большой  буквы,  произведение  должно
нести на себе печать подлинной индивидуальности.  Ћно,  по  своей  сущности,
должно быть непохоже на то, что было создано прежде.
     Џриходилось ли вам когда-нибудь видеть скелет змеи -  одного  из  самых
удивительных и изЯщных земных созданий? ’ак вот, ‹итературу  можно  сравнить
со  скелетом  бесконечной  змеи:  каждый  позвонок  чем-то   отличаетсЯ   от
предыдущего и все-таки таинственным образом соединен с  ним.  €ли  позвольте
мне привести другой пример из естественной  истории.  Ќесколько  лет  назад,
будучи в Ќью-‰орке,  Я  видел  диплодока,  гигантскую  рептилию  с  огромным
костЯком, причудливым хвостом и очень маленьким ртом - нет, отнюдь не живого
диплодока, хотЯ порой  встречаешь  не  менее  замечательных  чудовищ  с  еще
меньшим ртом. џ спросил у профессора, который показывал нам музей: "‘кажите,
профессор, как это громадное существо могло насытитьсЯ, если  у  него  такой
рот?" Ћн посмотрел на менЯ недоброжелательно, как бы говорЯ: "‚ы спросили  о
том, что Я как раз собиралсЯ объЯснить". џ хочу сказать,  что  ‹итература  -
это своего рода диплодок с огромным скелетом,  хвостом,  до  конца  которого
никогда не добратьсЯ, и крохотным ртом,  которым  она  постоЯнно  покусывает
†изнь. џ употреблЯю это слово, так сказать, забегаЯ вперед,  вполне  отдаваЯ
себе отчет, что некоторые считают, будто  ‹итература  должна  быть  в  самых
холодных отношениЯх с †изнью - ей достаточно лишь кивнуть  издали  и  первой
прошествовать к столу. Ђ другие считают, что ‹итература  должна  быть  живее
самой †изни, должна спешить и скакать, не заботЯсь  о  таких  пустЯках,  как
стройность, отбор, форма или извлечение из †изни какой-нибудь  морали,  если
позволительно употребить это избитое словечко;  что  ‹итература  должна,  по
сути дела, придерживатьсЯ правил  так  называемого  бихевиоризма  -  подобно
композитору-ультрамодернисту,  который   принимаетсЯ   сочинЯть   музыку   с
молитвой: "Ћ господи, только не сложилась  бы  мелодиЯ!"  Њне  известны  эти
взглЯды, но Я безнадежно старомоден: длЯ менЯ ‹итература  начинаетсЯ  тогда,
когда †изнь высекает искру из темперамента художника, причем  не  та  жизнь,
котораЯ высекает искру из полицейского  отчета  и  газетной  статьи,  -  нет
отнюдь, но все огромное, бурлЯщее, шумное действо с его разнообразием красок
и запахов, глубинами и тьмой, и каждый из нас - незаметный отдельный участок
этого действа, вступающий, всЯкий на свой лад, во  взаимодействие  со  всеми
остальными его  участниками.  €  вот  когда  это  взаимодействие  достаточно
очевидно, у какого-нибудь счастливца возникают видениЯ, облекающиесЯ затем в
слова,  -  вот  тут  и  рождаетсЯ  литературное  произведение.  ќтот  новый,
крохотный сверкающий  позвонок,  не  признанный,  быть  может,  поначалу,  в
положенный срок занимает свое место в бесконечном спинном хребте ‹итературы.
‹итература - словно нитка драгоценных камней, и ни один из них не  похож  на
другой. Џодчеркиваю, у ‹итературы - прЯмой позвоночник, Я всецело  полагаюсь
на него и до ужаса боюсь всЯких искривлений. ЋглЯдываЯсь назад, на  прошлое,
можно без труда различить спинной хребет  развитиЯ  ‹итературы.  Ђ  те,  кто
пытаетсЯ переломить этот хребет и начать  все  заново,  бессмысленно  тратЯт
времЯ - свое собственное и тех, кто вынужден смотреть на их кривлЯниЯ.
     Љак бы ни были, например, любопытны эксперименты, превращающие роман  в
калейдоскоп событий в духе иных молодых  авторов,  в  энциклопедию  семейной
жизни в духе Џруста, в вихрь несвЯзных ощущений в  духе  ќдгара  “оллеса,  в
трактат по психологическому микроанализу  в  духе  уж  не  знаю  кого,  -  Я
убежден, что лет через тридцать об этих экспериментах  забудут  и  останутсЯ
жить только те романы, в которых есть характеры и сюжет.
     џ также убежден, что из стихов останутсЯ лишь те, содержание  или  ритм
которых каким-то непонЯтным образом затрагивает наши чувства. Ћ  живописи  Я
вообще не осмелюсь сказать, что хотелось вы, ибо художники, как  Я  заметил,
еще обидчивее литераторов.  ђазве  забыть,  как  возмутилсЯ  один  знаток  в
берлинской картинной галерее, когда Я позволил себе не согласитьсЯ с  ним  в
том, что  некий  конгломерат  почтовых  марок,  линий,  прочерченных  мелом,
гвоздей и старых автобусных билетов, размещенных в определенном  порЯдке  на
холсте, - более волнующаЯ картина, чем "‘икстинскаЯ мадонна"? —то до музыки,
то никакие силы не принудЯт менЯ отказатьсЯ от убеждениЯ, что через тридцать
лет люди будут так же тЯнутьсЯ к мелодичности и позабудут  о  неудобоваримых
изделиЯх из сельскохозЯйственных и промышленных шумов, которые так  нравЯтсЯ
их изготовителЯм. Ѓолее того, сообщу вам  по  секрету,  на  ушко:  Я  сильно
подозреваю, что  к  тому  времени  саксофоны,  как  и  джазовые  инструменты
прошлого - арфы, псалтерионы и цимбалы, - займут свое место в музеЯх и  игра
на них там будет преследоватьсЯ по закону, ставшему статьей Љонституции.
     €з всего  этого  вы  можете,  вероЯтно,  заключить,  что  Я  убежденный
реакционер, который с  пренебрежением  относитсЯ  ко  всЯким  экспериментам.
Ќичуть не бывало! ‚ искусстве эксперимент так же необходим, как и  в  науке,
он способствует движению вперед и иногда приносит свои плоды. Ќо не  следует
забывать одной очевидности: только тогда писатель может создать  долговечное
произведение, когда эксперимента настоЯтельно требует сама тема. ’ем же; кто
экспериментирует лишь из желаниЯ во что бы то ни  стало  быть  оригинальным,
удаетсЯ на какое-то времЯ завладеть воображением невзыскательных  сограждан,
привлечь внимание порхающих мотыльков, но писаниЯ их быстро сходЯт  на  нет,
как сходит роса под солнечными лучами,  или,  выражаЯсь  слогом  современной
поэзии, стираютсЯ, как в поцелуе краска с губ.
     ‹ет пЯтнадцать назад в ‹ондоне была выставка работ  одного  скульптора,
где демонстрировалось много отличных нормальных вещей. Ќо вот однажды в  зал
впорхнули две молодые особы; они недовольно перелетали с цветка  на  цветок,
пока наконец одна из них не заметила огромную сидЯчую  фигуру,  составленную
из неправильных эллипсоидов, котораЯ, присвоив себе имЯ  ‚енеры,  добивалась
вниманиЯ  посетителей.  Џеред  этой   сверхновинкой   наша   молодаЯ   особа
остановилась, если  вообще  мотыльки  могут  стоЯть  на  месте,  и  позвала:
"Њилочка, вот она, ‚енера!" Џотом, склонив  головку  набок,  добавила:  "Ћна
очаровательна, не правда ли?" ’акие мотыльки есть и сейчас,  и  они  по  сей
день льнут к произведениЯм оригинальным ради оригинальности, потому  что  им
прожужжали уши всЯкие крикуны, которым подавай "оригинальное" во что  бы  то
ни стало.
     ‚ернемсЯ, однако, к ‹итературе. ‘ейчас мы переживаем времЯ,  насыщенное
экспериментами настолько,  что  нам,  писателЯм,  приходитсЯ  нелегко.  Ќас,
пожалуй, меньше всего заботит, не обратилась ли  поэзиЯ  нынче  в  прозу,  а
проза в поэзию. €, пожалуй, больше всего нас заботит, стоит  ли  вообще  при
сложившихсЯ обстоЯтельствах писать и поэзию и  прозу.  Њы,  кажетсЯ,  теперь
рады всему, что поЯвлЯетсЯ,  и  все  встречаем  приветственными  возгласами.
‚округ вышедших книг  поднимаетсЯ  шумиха,  так  что  им  с  трудом  удаетсЯ
пережить издательскую рекламу. ђедкую книгу не назовут "великой".  "едевры"
и "талантливые вещи" растут, как крыжовник, и их столь же охотно потом валЯт
в компот. Љогда-нибудь - но не скоро - издатели  и  рецензенты  поймут,  что
эпитеты вроде "великий" и "талантливый" лучше  оставить  беспристрастному  и
проницательному судье - ‚ремени, необыкновенно похожему на сборщика налогов,
которого не проведешь заниженными цифрами доходов. ‚о всей  этой  барабанной
трескотне  есть,  правда,  одно  преимущество:  книги  сразу   же   получают
известность.  ќто  полезно,  хотЯ  и  таит  в  себе  опасность  длЯ  молодых
писателей. Љогда знатоки в былые  дни  хвалили  начинающих  авторов  -  как,
скажем, хвалили Њередита, Љонрада  или  ‘тивена  Љрейна,  -  то  можно  было
поручитьсЯ, что книги их не  будут  продаватьсЯ.  …сли  же  теперь  начинают
хвалить писателЯ, то его книга немедленно выпускаетсЯ пЯтнадцатью изданиЯми,
а самого автора корреспонденты закидывают просьбами высказать мнение  насчет
сухого  закона,  человека-горы,  контролЯ   над   рождаемостью,   и   других
потрЯсающих новостей, и если у нашего автора голова не очень крепкаЯ,  то  в
его - а еще чаще ее - глазах очень быстро все переворачиваетсЯ вверх ногами.
     ‚от почему, наверно, большинство сограждан  считает  писателей  немного
свихнувшимисЯ. ‹юди покупают  наши  книги,  однако  приговаривают:  "“ж  эти
литераторы!", - словно бы убежденные, что мы  все  путаем  и  ценности  наши
ложны. ќто верно по отношению ко многим из нас, и это прискорбный факт,  ибо
долг писателЯ - понимать все  хотЯ  бы  приблизительно  правильно,  обладать
острым зрением, глубоко чувствовать и размышлЯть и выражать более Ясно,  чем
остальные, то, что мы видим, чувствуем и думаем. —тобы не  даром  есть  свой
хлеб, нам нужно  быть  терпеливыми,  достаточно  скромными  и  независимыми,
всегда сохранЯть чувство юмора и меры и жар души.
     ’еперь у нас немало способных молодых  писателей.  „умаю,  что  уровень
художественной выразительности высок, как никогда. ‡начит, дело не в таланте
и не в техническом мастерстве, а в том, чтобы сохранЯть спокойствие ума, а в
сердце - то, о чем стоит  рассказать;  дело  в  том,  чтобы  не  поддаватьсЯ
ребЯческому желанию непременно поразить читателЯ и не погружатьсЯ  в  мутные
воды умствованиЯ и усложненного стилЯ.
     Џрежде чем говорить о †изни, позвольте высказать еще одну мысль.  ‹юбой
художник, живописец, музыкант или писатель - это паломник. Љ  какой  свЯтыне
он идет на поклонение? —ей лик узреть бредет он безводными  пустынЯми,  несЯ
крест своего таланта? ‹ик красоты и лик истины - или морду скачущего  сатира
и золотого тельца? Љакова цель и предназначение искусства? Ќастала  пора  на
привалах снова  задатьсЯ  этим  вопросом.  „есЯтилетиЯми,  бывало,  -  ответ
казалсЯ очевиден, но наше десЯтилетие не из таких. Ќас со всех сторон  манЯт
миражи. Ћни сиЯют, колеблютсЯ, рассеиваютсЯ. € это дурно.  ‚едь  художник  -
будь  то  музыкант,  живописец,  скульптор  или  писатель,  -  дитЯ   многих
поколений, воистину верующих, которые с высоко поднЯтой головой  шагали,  не
сводЯ глаз с путеводной звезды.  „лЯ  нас  же  теперь  звезда  то  замерцает
неуверенно, то на мгновение прочертит на  небе  огненный  след,  а  порой  и
погаснет вовсе. € все-таки найдетсЯ ли среди нас хоть один, который -  когда
догорит костер, иссЯкнут разговоры и в трубках кончитсЯ табак - не видел  бы
ту звезду и не знал бы ответа? Ќа вопрос, ради чего мы  отдаемсЯ  искусству,
есть только один верный ответ:
     ђади большего блага и величиЯ человека.
     Ђ теперь о †изни. ‡десь врЯд  ли  нужно  подыскивать  определениЯ.  ‚се
согласЯтсЯ, что †изнь - это великое и заманчивое приключение.
     Њы лишь однажды берем билет  на  станцию  Ќеизвестность,  лишь  однажды
пересекаем страну, именуемую †изнью. —ем мы занЯты в пути, что совершаем  во
времЯ этого долгого или короткого странствиЯ, зависит от склонностей  нашего
характера.
     Њногие, по-видимому, считают, что мы живем в вульгарный  век  сенсаций:
вздернутые  в  небо  вывески  и  кричащие  газетные  заголовки,  реклама   и
стандартизациЯ. €  все-таки  наш  век  пока  самый  просвещенный  в  истории
человечества. Џрактически все умеют, например, читать. Њогут возразить: "„а,
но  что  читают?  „етективные  романы,  скандальную  хронику  и   спортивные
новости". џ понимаю, что "ќдип-царь", "ѓамлет" и "”ауст" не идут в сравнение
с воскресными приложениЯми и чтивом о сыщиках. Ќо все равно количество книг,
ежегодно выпускаемых в западных странах, постоЯнно приближаетсЯ к количеству
населениЯ. Љаждое событие и каждаЯ проблема  становитсЯ  достоЯнием  широкой
публики.  ’еатры,  кинематограф,  радио,  даже  лекции  способствуют   этому
процессу. Ќо они не могут и не должны заменить чтение, потому что, читаЯ, мы
можем остановитьсЯ и подумать, тогда как слушаЯ или  следЯ  глазами,  мы  не
можем  остановитьсЯ  и  подумать:  кто-то  непременно  препЯтствует   этому.
Ћпасность нашего века не в том, что мы останемсЯ невежественными, а  в  том,
что мы утрачиваем способность думать сами. Џеред  нами  все  чаще  возникают
какие-нибудь задачи, но пытаемсЯ ли  мы  сами  найти  ответы,  кроме  как  в
кроссвордах и в  детективных  романах?  ‚се  реже  и  реже.  Њы  все  больше
склонЯемсЯ к тому, что полегче и попроще. Ќо  легкий  путь  к  знанию  почти
всегда оказываетсЯ самым долгим. Ќичто не  сравнитсЯ  со  знаниЯми,  которые
получены самостоЯтельно.
     —тение - лучшее средство от стандартизации  и  упрощениЯ,  свойственных
нашему высокомашинизированному веку. —тение расширЯет наши  представлениЯ  о
жизни, нравах и нуждах других людей;  книга  удивительно  помогает  человеку
выйти за пределы своего "Я".
     ’ут Я подхожу к важному положению философии, или, лучше сказать,  науки
счастьЯ.
     „лЯ подавлЯющего большинства людей счастье - в постоЯнной поглощенности
своим делом, чувствами или мыслЯми. Њы не  бываем  по-настоЯщему  счастливы,
если не отдаемсЯ чему-нибудь без остатка. џ не хочу сказать, что мы особенно
несчастны, когда занЯты собственной персоной, но в такие минуты мы живы лишь
наполовину. ’олстой говорил, что, когда человек смотритсЯ в зеркало,  он  не
так красив, как есть на самом деле. Ќам еще предстоит узнать, как он  сделал
это потрЯсающее открытие: подобно большинству философских суждений ’олстого,
оно не столь просто, как может показатьсЯ. Љак бы там ни было,  самозабвение
- вот ключ к счастью. € забывать о своем "Я" можно по-разному. ‡накомый  мне
знаменитый хирург начал, еще мальчишкой, с того, что платил своим соученикам
по десЯть центов за то, что они позволЯли ему вырывать у них зубы.
     Ћбщеизвестно, что политики тоже счастливы.
     „а, существует бесконечно много способов самозабвениЯ, и один из них  -
созерцание  красоты.  џ  забывал  обо  всем  на   свете,   когда   любовалсЯ
ѓранд-Љэньоном в Ђризоне, ученицами Ђйседоры „ункан, "Ќирваной" ‘ент-ѓоденса
на кладбище ђок Љрик в ‚ашингтоне или  пустыней  в  …гипте,  залитой  лунным
светом.
     Ћднако Я ни за что  не  взЯлсЯ  бы  отрицать,  что  самозабвение  может
привести иногда  к  курьезным  последствиЯм.  Њой  знакомый  художник  писал
однажды портрет одной  русской  танцовщицы  и  так  забылсЯ,  что  до  поЯса
нарисовал ее обращенной к себе лицом,  а  ниже  поЯса  -  спиной,  и  послал
картину на выставку. Џравда, в ту пору он ходил в экспрессионистах.
     Џозвольте мне вернутьсЯ к разговору о †изни.
     Ќикому не придет в голову спрашивать - даже  у  ученого,  -  что  такое
жизнь.  ‚озникновение  †изни  так  же  непостижимо,  как   и   происхождение
‚селенной. Њы можем бесконечно  размышлЯть  о  бытии,  делать  умозрительные
выводы, но только до какого-то предела:  никакие  размышлениЯ  и  выводы  не
приведут  нас  к  всеобъемлющему  пониманию  †изни.   ќто   -   единственное
достоверное  знание.  Ќо  кто  захочет,  чтобы  было  иначе?  Ѓез   элемента
неизвестности жизненнаЯ игра терЯет смысл. ђазгадайте вечную загадку - и все
остановитсЯ, не будет ‚селенной, не будет ни вас, ни менЯ, ничего.  ‚ера  не
есть  исключительнаЯ  принадлежность  определенных  религиозных  вероучений.
‹учшаЯ вера - это убежденность,  что  во  всем,  что  было,  есть  и  будет,
заключена волЯ к ‘овершенству. ‚сЯкий, кто придерживаетсЯ  этого  убеждениЯ,
участвует в процессе  совершенствованиЯ.  ‘пособный  созерцать  красоту,  он
испытывает потребность сам внести в †изнь красоту;  обладаЯ  чувством  меры,
испытывает потребность поступать сообразно этому чувству. € какими бы путЯми
ни повели нас красота и чувство меры,  это  всегда  пойдет  на  благо  всему
человеческому обществу, ибо они отдалЯют нас от трЯсины,  куда  гонЯт  людей
жадность и насилие. Њожно взЯть любые стороны  †изни,  чтобы  показать,  как
насущна сейчас любовь к красоте и сообразности. Џозвольте мне взЯть вопрос о
мире. ‚опрос? “же одно то, что возможен такой вопрос, - чудовищнаЯ нелепость
в глазах каждого, кто питает любовь  к  красоте  и  сообразности.  ‚о  времЯ
мировой войны мы видели столько смерти и разрушений, сколько до того не знал
мир. Ќо с усовершенствованием авиации и отравлЯющих веществ опустошениЯ, что
принесла  мироваЯ  война,  покажутсЯ  детскими  игрушками  по  сравнению   с
катастрофой, которой  грозит  будущаЯ  война  между  великими  державами.  ‚
условиЯх такой войны население каждой страны,  принимающей  в  ней  участие,
точнее, те, кто уцелеет,  будут,  по-видимому,  вынуждены  забитьсЯ,  словно
крысы, под землю, в сточные трубы или, словно  зайцы,  обезумев  от  страха,
спасатьсЯ бегством в горы. ‚ войнах будущего (если они вспыхнут) на  большие
города, эти нервные центры страны, сразу же обрушатсЯ такие удары с воздуха,
от которых еще не найдено и, наверно, не будет  найдено  защиты,  они  будут
разрушены фугасными бомбами или парализованы химическими, и вполне вероЯтно,
что сухопутные армии и флот, которые так зависЯт от  этих  нервных  центров,
вообще  не  вступЯт  в  действие.  ‚  такой   войне   не   останетсЯ   места
самоотверженности и героизму, не останетсЯ места чести и славе, ничему, даже
погребальным почестЯм  и  возбуждению  минувшей  войны.  Ќе  будет  никакого
различиЯ между старым и молодым,  между  мужчиной,  женщиной  или  ребенком,
между больным и здоровым: людей не  спасет  ни  религиЯ,  ни  самаЯ  высокаЯ
культура, не будет ничего, кроме летЯщих невидимых предметов, кроме смерча с
небес,  кроме  опустошений,  болезней,  смерти.  …сли  между  великими,  так
называемыми цивилизованными,  нациЯми  не  установитсЯ  мир,  то  можно  без
преувеличениЯ предположить, что всех постигнет одинаковаЯ  судьба  и  каждаЯ
страна, участвующаЯ в войне, канет в вечность, и  от  нее  останетсЯ  только
жалкаЯ тень.
     ќто не панический крик, а трезвый голос рассудка.
     Ќекоторые уверЯют, что  войны  исчезнут  лишь  тогда,  когда  изменитсЯ
человеческаЯ природа. Ќо человеческаЯ природа остаетсЯ неизменной. •олодные,
расчетливые люди всегда будут преследовать собственные  цели;  всегда  будут
слепые, тупоголовые фанатики-националисты; всегда  будут  слабые,  пассивные
люди,  которые  спохватываютсЯ,  когда  уже  поздно;  всегда  будет  стаднаЯ
психологиЯ толпы.
     Ќа наше счастье, существует  действенный  механизм  длЯ  предотвращениЯ
войны.
     Љроме того, есть спасительные перемены и в отношении к  войне.  ‚  1914
году рассудительные и трезвые люди предполагали (хотЯ впоследствии оказались
неправыми), что война может пойти на пользу их странам; теперь же, в 1930-м,
ни один рассудительный и трезвый человек не тешит себЯ подобными  иллюзиЯми.
Љогда несколько сотен сброшенных с самолетов химических бомб могут  поразить
города с огромным  населением,  ни  один  здравомыслЯщий  человек  не  будет
ратовать за войну. ‚ерить в то, что мир необходим, считалось  до  1914  года
чудачеством. Ќо в 1930 году не верить в то, что мир необходим - значит  быть
непроходимым идиотом. ЋпЯть-таки это голос трезвого рассудка.
     —еловечество  переживает  странную,  мучительную  эпоху.  Ќам  угрожает
опасность куда более страшнаЯ  и  жестокаЯ,  чем  бывало  в  самые  страшные
времена прошлого, и все же не было века, который можно сравнить  с  нынешним
по  бессознательному  стремлению  к  человечности,  по  искреннему   желанию
искоренить бедствиЯ и пороки, от которых страдают люди. Њы  с  большим,  чем
когда-либо, знанием, умением и гуманностью лечим болезни; мы  более  научно,
справедливо и милосердно относимсЯ к преступникам и животным (хотЯ далеко не
в достаточной степени); мы, как никогда, озабочены тем, чтобы избавитьсЯ  от
социального и экономического зла. € если бы удалось обеспечить мир,  одолеть
нависший над нами призрак истреблениЯ, мы  понемногу  подошли  бы  к  самому
гуманному в истории веку - веку справедливости и процветаниЯ.  Љаким  благом
длЯ всех нас была бы уверенность в  том,  что  война  между  цивилизованными
нациЯми - кошмар прошлого. Џо моему разумению, не должно проходить  днЯ  без
того, чтобы каждый из нас не повторил себе: "ђади всего свЯтого, что есть  в
нас, не надо войны!"
     Џозвольте мне несколько оставшихсЯ минут посвЯтить кое-каким  мыслЯм  о
прекрасном. ‚ероЯтно, длЯ одного прекрасное означает  одно,  длЯ  другого  -
другое. € все-таки, когда любой из нас видит,  слышит  или  читает  то,  что
кажетсЯ ему прекрасным, он испытывает  то  же  самое,  различающеесЯ  только
степенью, чувство, как и остальные, -  драгоценное  и  возвышающее  чувство.
Њальчишеский голосок в хоре, корабль под  парусами,  распускающийсЯ  цветок,
город ночью, пение дрозда, хорошее стихотворение,  тень  листвы,  прелестный
ребенок, звездное небо,  храм,  ЯблонЯ  весной,  чистокровный  скакун,  звон
колокольчиков овечьей отары среди холмов, журчащий ручей,  бабочка,  молодой
месЯц, тысЯча других предметов, звуков, слов, которые будЯт в  нас  мысли  о
прекрасном, - все это капельки благодатного дождЯ, оберегающего нашу душу от
засухи. Ѓыть может, мы не замечаем этой  тихой,  освежающей  струи,  но  она
постоЯнно  с  нами.  ‚ойна  принесла  с  собой  бунт  против  прекрасного  в
искусстве, литературе и живописи  -  бунт,  который  уже  сейчас  стихает  и
стихнет, Я верю, совсем. Њы удивились бы, понЯв, как  дорожим  мы  красотой,
сами того не сознаваЯ, и как мало без  нее  осталось  бы  в  жизни  радости.
Љрасота - это улыбка на лике земли, улыбка длЯ  всех,  и  нужно  лишь  иметь
глаза, чтобы видеть ее, и настроение, чтобы чувствовать.
     џ повторЯю слова, которыми Я начал разговор о †изни.  Њы  лишь  однажды
берем билет до станции Ќеизвестность, - иными словами,  чтобы  обойтись  без
машины в этом сверхмашинном веке, мы лишь  однажды  отправлЯемсЯ  пешком  по
†изни, омываемые ливнЯми и палимые солнцем.
     …сли подумать, все мы бродЯги, и никто не знает, что несет ему  день  и
где он приклонит голову, когда наступит ночь. Ќо если мы  научимсЯ  помогать
ближнему своему, хранить мужество и, отдаваЯсь всем сердцем, забываЯ о себе,
хорошо делать свое дело; если мы научимсЯ привносить в †изнь немного красоты
хотЯ бы тем только, что будем наслаждатьсЯ ею; если мы научимсЯ стремитьсЯ к
миру и сумеем обеспечить его; если мы научимсЯ без страха  смотреть  в  лицо
’айне и в то же времЯ ощущать вечное движение „уха в подлунном  мире,  тогда
наша †изнь будет прожита  недаром.  „а,  тогда  поистине  наша  жизнь  будет
прожита недаром.

1930 г.


‘Ћ‡„ЂЌ€… •ЂђЂЉ’…ђЂ ‚ ‹€’…ђЂ’“ђ…

     Џеревод Њ. ‹орие

     ‘оздание характеров - таинственный  процесс,  причем,  возможно,  более
таинственный длЯ того, кто создает  характеры,  чем  длЯ  его  покорных  или
упирающихсЯ объектов. Ќа этот процесс не заведено досье, он  не  подтвержден
документами и не поддаетсЯ точному определению. ‚сЯкое творчество, будь то в
литературе или в жизни, одинаково  непостижимо  и  одинаково  располагает  к
тому, чтобы говорить о нем как бог на душу положит.
     Ќо менЯ привлекла именно эта тема потому, что нарЯду с многими  другими
людьми старой школы Я полагаю, что  жизненность  характеров  -  это  ключ  к
долговечности всЯкой биографии, пьесы или романа.
     Ћднако  прежде  чем  говорить  о  самом  процессе  творчества,  следует
коснутьсЯ того, что представлЯет собою  творческаЯ  индивидуальность.  џ  не
философ, то есть не такой человек, которому Ћксфорд  с  его  пристрастием  к
греческим  корнЯм  учил  нас  приписывать  любовь  к   мудрости   {”илософиЯ
по-гречески значит "любовь к мудрости".}, но в котором жизнь  заставила  нас
увидеть скорее любителЯ интеллектуальной гимнастики и мастера обобщать  там,
где никакие обобщениЯ невозможны.  ”илософские  системы,  если  охватить  их
взглЯдом за  достаточно  долгое  времЯ,  напоминают  дамские  моды,  которые
кажутсЯ абсолютными до тех пор, пока новый скачок парижского  интеллекта  не
обнаружит их относительности.
     €так, не будучи  философом,  Я  предлагаю  вам  не  столько  обобщениЯ,
сколько подозрениЯ. џ подозреваю,  что  субстрат  человеческого  существа  -
энергиЯ (или как бы она там ни называлась в соответствии с последней модой),
тождественнаЯ той энергии, из которой создано все живое, так что  человек  в
самой основе своей соприкасаетсЯ со всем, что живет, и  испытывает  на  себе
его  воздействие.  €з  этих   воздействий   слагаетсЯ   опыт,   составлЯющий
подсознание человека. ‚оздействий этих  так  бесконечно  много,  что  каждый
человек представлЯетсЯ нам полным до краев сосудом  подсознательного  опыта,
тайным складом воздействий, зрительных, звуковых,  обонЯтельных  и  вкусовых
впечатлений,  воспринЯтых  как  непосредственно,  так  и  из   вторых   рук.
‚ообразите римские катакомбы или  старые  погреба  под  Ђдельфи  {Ђдельфи  -
квартал в ‹ондоне между улицей ‘трэнд и ’емзой, созданный в конце XVIII века
архитекторами братьЯми Ђдам. Џод всем кварталом проходЯт  подземные  галереи
со сводами. „олгое времЯ в них укрывались преступники. ‚о времЯ чартистского
движениЯ здесь была скрыта целаЯ батареЯ. Џозднее подземельЯ  использовались
как винные погреба.}, битком набитые фотографическими пленками, -  это  даст
вам некоторое представление  о  том,  что  такое  наше  подсознание.  Љаждую
минуту, да что там, каждую секунду что-то новое прибавлЯетсЯ к нашему опыту,
уже лежащему на складе и готовому к употреблению.
     „алее, Я подозреваю, что  наше  так  называемое  направлЯющее  сознание
обычно может использовать сокровища из этих наших подвалов очень ограниченно
и выборочно, а то, что мы, применительно  к  литературе,  да  и  ко  всЯкому
искусству,  называем  творческим  даром,  -  это  сверхобычнаЯ   способность
некоторых людей забиратьсЯ на склад и извлекать оттуда разрозненные  кусочки
опыта в сочетании с особым умением группировать или  сплавлЯть  воедино  эти
кусочки после того, как они извлечены со склада.
     …сли взЯть более текучее сравнение, можно представить себе  подсознание
как некую лаву опыта. ‘ознание образовалось над нею подобно корке, более или
менее тонкой, с большим или меньшим  количеством  отверстий,  через  которые
пробиваетсЯ лава. Ђ то, что мы  произвольно  называем  творческим  талантом,
можно  представить  себе  как  сильно  превышающее  норму  количество  таких
отверстий в сочетании с редкой способностью  придавать  проступающей  сквозь
них лаве форму литературных персонажей, картин или музыкальных произведений.
‚от и все, что будет здесь сказано в  очень  туманных  и  избитых  словах  о
творческой индивидуальности.
     Љ самому процессу созданиЯ характеров целесообразно подойти с  наименее
таинственной  его  стороны  -  от  воссозданиЯ,  от  биографии.  Ћднажды   в
Ћксфордском клубе - этом почтенном и громогласном  учреждении,  где  каждого
ставЯт на свое место, - некий блестЯщий биограф открыл диспут на тему "Џоток
ненужных биографий". Џоскольку можно быть уверенным, что речь шла не  просто
о биографиЯх, написанных не им самим, следует предположить, что  он  имел  в
виду те биографии, в которых мертвые не встают из гроба. ‚озможно,  что  ему
удалось  убедить  аудиторию,  и  с  тех  пор  длЯ  биографов  было   введено
ограничение рождаемости;  возможно,  что  и  нет,  ибо  литературнаЯ  братиЯ
неисправима. Ќо предположим вместе с ним, что биографиЯ имеет ценность  лишь
в том случае, если она создает, или, вернее, воссоздает, характер. ‚спомним,
что задача биографа - облечь  в  плоть  и  кровь  уже  существующий  скелет:
значит,  поскольку  скелет  существует,  половина  дела,  с   точки   зрениЯ
творчества, уже сделана. ‘ долговечными и неподатливыми костЯми  можно  себе
позволить лишь очень  мелкие  вольности,  дабы  не  навлечь  на  себЯ  казни
египетской. Ѓиограф может наделить своего героЯ  кривой  ногой,  лишить  его
нескольких зубов или слегка согнуть его позвоночник  -  и  все  же  уйти  от
возмездиЯ; однако  основную  конфигурацию  он  обЯзан  сохранить,  иначе  не
избежать ему насильственной смерти. ‚ своей работе он опираетсЯ на  какой-то
костЯк из фактов, и работа эта близка, пожалуй,  к  созданию  характеров  не
столько в художественной литературе, сколько в  портретной  живописи.  €так,
биограф вытащил скелет на свет  божий,  смахнул  с  него  пыль,  поставил  в
мастерской с окном на север; теперь он облекает его в мышцы, ткани и кожу, а
затем и в одежду, руководствуЯсь своим эстетическим  чувством  или  чувством
приличиЯ, что не всегда одно и то же. ‘вои портновские заключениЯ он выводит
из бесчисленных документов или из отсутствиЯ таковых; и нетрудно понЯть, что
в его работе сознание играет неизмеримо большую  роль,  чем  подсознание.  ‚
этом и состоит второе существенное различие между  биографом  и  романистом.
Ѓиограф с начала до  конца  контролирует  свою  работу  сознанием;  романист
сознательно отдаетсЯ на волю капризным вспышкам своего подсознаниЯ.  ‚  нашу
эпоху - эпоху экспериментов - некоторым  предприимчивым  литераторам  пришла
идеЯ слить воедино биографию и беллетристику и создать произведениЯ, которые
можно назвать биографическими пьесами и биографическими романами. „лЯ  этого
берут какую-нибудь личность,  в  прошлом  наделавшую  шума,  и,  почтительно
обходЯ определенные факты,  нарЯжают  ее  в  маскарадный  костюм.  ђезультат
нередко  оказываетсЯ  приЯтным  длЯ  читателЯ  и  лестным  длЯ  гордости   и
предрассудков автора; но тут мы ступаем на зыбкую почву. €бо если допустить,
что  историЯ,  как  утверждают  некоторые  люди,  имеет  какую-то  ценность,
принарЯживать таким образом мертвецов и  заставлЯть  их  плЯсать  под  дудку
фантазии - занЯтие весьма рискованное. €сторический  роман  тоже  достаточно
опасен, это хорошо знают те, кто, начитавшись „юма, уже  не  приемлет  затем
более пресных вариантов истории ”ранции того периода; однако  биографический
роман  еще  опаснее.   €сторический   роман   с   самого   своего   рождениЯ
воспринималсЯ, как веселый гулЯка; биографический же роман или пьеса  -  это
расчетливый,  коварный  соблазнитель  в  плаще  пуританина.  €  так  как  Я,
например, всегда предпочитал  дичь,  поданную  в  собственном  соку,  всЯким
замысловатым соусам и приправам, то Я и вынужден отметить мимоходом  крайнюю
ненадежность этого способа созданиЯ характеров.
     ‚  биографе  нас  превыше  всего  восхищает  прилежание,  с  каким   он
выкапывает из курганов истории столь много значащие мелочи; а также  острый,
но трезвый глаз, позволЯющий ему отобрать из всех мелочей  те,  что,  будучи
нацеплены на скелет, создают образ, убеждающий нас в  том,  что  биограф  по
мере своих сил стремилсЯ быть верным  оригиналу.  ‚оссозданный  образ  героЯ
всегда в той или иной мере окрашен индивидуальностью биографа. Ќо чем меньше
индивидуальность  биографа  искажает  натуральные  цвета  героЯ,  тем   выше
достигнутый результат. ‚ известном смысле искусство биографа  -  столько  же
творчество,  сколько  и  критика,  а  подлиннаЯ   критика   отмечена   некой
божественной  отрешенностью,  верностью  истине  не  в  угоду,  а  наперекор
личности критика. ‚от почему и хорошие критики и хорошие биографы - существа
почти такие  же  редкие,  как  единорог.  •ороший  биограф,  как  и  хороший
портретист, должен быть создан из губки и стали. Ћн должен все впитать,  все
просеЯть,  а  затем  проЯвить  и  активное  сочувствие  и   высшей   закалки
сопротивление. Ћн должен сопротивлЯтьсЯ самому  себе,  подавлЯть  в  себе  и
чувство смешного и эмоциональные порывы,  но  притом  оставатьсЯ  горЯчим  и
красочным. Ћн должен сопротивлЯтьсЯ публике  и  прошедших  времен  и  своего
времени  -  ее  предрассудкам  и  пристрастиЯм.  Љак  правило,   он   должен
сопротивлЯтьсЯ даже своему  издателю  и  требованиЯм  собственного  кармана.
Џравда, биографу в  отличие  от  портретиста  не  приходитсЯ  сопротивлЯтьсЯ
магнетическому току, исходЯщему от  живого  оригинала,  который  не  желает,
чтобы его изображали неавантажио иди, скажем, правдиво; зато сплошь и  рЯдом
ему приходитсЯ выдерживать борьбу с культом предков.  ‚  самом  деле,  когда
подумаешь,  сколько  львов  подстерегает  биографа  на  его  пути,  уже   не
удивлЯешьсЯ тому, что ему случаетсЯ угодить зверю в  пасть,  а  еще  чаще  -
заплутатьсЯ в джунглЯх.  ѓлЯдЯ  на  портреты  кисти  старых  мастеров  -  на
гольбейновского сэра ’омаса Њора или рафаэлевского €нгирами, - где ничего не
упущено вплоть до косЯщего глаза и нет ни малейших уступок желанию  поразить
чем-то необычным или новым, чувствуешь, что живописца вдохновлЯла врожденнаЯ
страстнаЯ приверженность правде. •арактер,  который  он  вызвал  к  жизни  в
результате длительного и жадного  созерцаниЯ  оригинала,  пробуждает  в  нас
своего рода благоговение. Њы часто слышим мнение - более того, Я и  сам  его
высказывал, ибо последовательность встречаетсЯ в нашем мире  так  же  редко,
как соловьи к западу от ќксетера, - что вовсе не важно, ЯвлЯетсЯ ли  портрет
портретом: тот, кто позировал длЯ него, умрет, а картина останетсЯ, и  никто
не будет знать, хорошо ли было уловлено сходство, будут судить лишь  о  том,
хороша ли картина. ‚се это совершенно верно.  Ќо,  с  другой  стороны,  если
портрет не есть попытка воссоздать натуру, к чему называть его  портретом  и
обозначать определенным именем? Љонечно же,  портретистом  руководит  то  же
разумное стремление, что и лучшими из биографов: воссоздаваЯ, придерживатьсЯ
правды; и  на  этом  пути  его  подстерегает  отнюдь  не  меньше  соблазнов.
‚ан-„ейк, у которого многие портреты  отмечены,  в  ущерб  индивидуальности,
неким приЯтным спокойствием, возможно,  свЯзанным  с  пышными  манжетами,  -
‚ан-„ейк вызывает наше восхищение, когда, встрЯхнувшись, воссоздает  глубины
характера и настроениЯ, как в  Џетвортском  портрете  графа  Ќортумберленда.
ќтот портрет - хороший пример той борьбы между  богом  и  Њаммоной,  котораЯ
непрестанно идет в душе портретиста и биографа. ‚ан-„ейк  писал  его,  когда
Ќортумберленд томилсЯ в ’ауэре. Ѓородатое лицо повернуто в профиль, подперто
рукой,  и  художник   придал   ему   как   индивидуальные   черты,   так   и
многострадальное выражение, свойственное всЯкому узнику. Ќо словно  понимаЯ,
что такое изображение знатного лица будет встречено не слишком благосклонно,
художник даже в этом, столь правдивом портрете успокоил  зрителей,  поместив
понурившуюсЯ фигуру на фоне алой бархатной занавески -  не  совсем  обычного
аксессуара тюрьмы. ѓлЯдЯ на хорошие портреты людей, которых сам близко знал,
не устаешь удивлЯтьсЯ тому,  как  правдиво  художник,  умеющий  чувствовать,
видеть и верно передавать свои впечатлениЯ, воскрешает  длЯ  нас  и  внешний
облик  и  внутреннюю  сущность  человека.  ‘толь  же   правдивое   отражение
достигнуто в таких биографических трудах, как "Ћтец и  сын"  ќдмунда  ѓосса,
как книги „жорджа ’ревельЯна о ѓарибальди, как "†изнь  Џарнелла"  Ћ'Ѓрайена.
‘екрет лучших биографий, как и лучших портретов,  заключаетсЯ  в  магическом
сочетании сочувствиЯ и критического подхода. Љогда ѓейнсборо  написал  своих
маленьких дочек, чтобы они так и жили в веках -  взЯвшись  за  руки,  ловили
бабочек в летний день, - он дал  нам  непревзойденный  образец  того,  какой
трогательной красотой может  дышать  искусство  воссозданиЯ;  когда  Ѓосуэлл
написал свою "†изнь „жонсона", он открыл нам,  каким  поразительно  интимным
может быть это искусство.
     Ќо достаточно о той области  созданиЯ  характеров,  котораЯ  лежит  вне
моего личного опыта. Џерейдем к тому, что хотЯ бы знакомо мне из первых рук,
- к созданию характеров в романах и пьесах.
     Ќесколько лет назад один усердный труженик на ниве статистики  разослал
рЯду  известных  драматургов  опросный  лист.  …му  хотелось,  во  избежание
каких-либо неЯсностей в этом вопросе,  в  точности  узнать,  как  драматурги
пишут свои пьесы. Ћтветы, полученные им, исходили, по всей  вероЯтности,  от
тех, кто, сочинЯЯ пьесу, подгонЯет характеры к сюжету.  Ђ  если  говорить  о
создании характеров, то именно в этом и заключаетсЯ длЯ  драматурга  главнаЯ
опасность.  Љак  могут  персонажи  пьесы  быть  живыми,  если  подчинить  их
поворотам заданного сюжета? ђазумеетсЯ, прежде чем  садитьсЯ  писать  пьесу,
драматург должен знать общее ее направление и  конец;  но  в  этих  пределах
пусть он дает своим персонажам полную возможность самим диктовать ему пьесу.
„аже при этом условии он не  имеет  такой  свободы,  как  прозаик;  если  бы
провести опрос, охватывающий  все  когда-либо  написанные  романы  и  пьесы,
выЯснилось бы, что в романах намного больше запоминающихсЯ характеров, чем в
пьесах. Њожно даже сказать, что пьесы запоминаютсЯ как пьесы, а романы -  по
изображенным в них характерам. …сть, конечно, выдающиесЯ исключениЯ из этого
правила, и как раз те  пьесы,  которые  заслужили  настоЯщую  славу,  обычно
славЯтсЯ прежде всего характерами героев. Џример експира напрашиваетсЯ  сам
собой. Ќо у експира были задатки великого романиста в  эпоху,  когда  роман
еще не родилсЯ. Њалори и авторов ранних стихотворных "романов" можно  скорее
отнести к баснописцам; ‘ервантес, правда, был современником експира,  но  в
Ђнглии в ту пору средствами литературного выражениЯ были  в  первую  очередь
поэзиЯ и драма. ’ак не будем больше тревожить  експира,  приклеиваЯ  к  его
хамелеоньей коже Ярлык романиста: не то какой-нибудь бойкий литератор,  чего
доброго, возьметсЯ доказать, что его драмы написал ‘ервантес, в часы  досуга
упражнЯЯсь таким образом в английском  Языке.  ‘амое  великое,  что  есть  в
експире, - это, безусловно, его непревзойденное  владение  словом.  Ћн  был
прежде всего поэт; в создании  же  характеров  он  шел  путем  извилистым  и
прихотливым, непрестанно черпаЯ из глубин  подсознаниЯ,  что  гораздо  более
свойственно прозаику, нежели драматургу.  ’о  же  положение  подтверждает  и
необычайно свободнаЯ композициЯ шекспировских драм. Ћчень возможно, что если
бы експир не был актером или хотЯ бы не был так тесно свЯзан с театром,  он
ввел бы в Ђнглии роман характеров и занЯл бы принадлежащее ‘ервантесу  место
первого в мире автора бытового романа. експир - это козырь в руках тех, кто
утверждает,  что  без  основательного,  практического  знаниЯ  сцены  нельзЯ
написать настоЯщую пьесу. ќто одна из тех полуправд, в которых людЯм хочетсЯ
видеть всю правду. ‘уществует и противоположное мнение, что все, что есть  в
драматургии ценного, привноситсЯ в театр  извне.  Ћба  эти  положениЯ  можно
удовлетворительно  доказать,  оговорив   соответствующие   исключениЯ.   „лЯ
настоЯщей лекции это вопрос несущественный, но от  него  удобно  перейти  ко
второму серьезному препЯтствию длЯ созданиЯ характеров  в  драме  -  к  тому
искусственному ограничению творческой  свободы  драматурга,  каким  ЯвлЯетсЯ
сцена. ђазумеетсЯ,  драматург  может  сосредоточить  все  свое  внимание  на
характерах, а остальное отдать  на  волю  случаЯ;  на  этом,  собственно,  и
зиждетсЯ  теориЯ  "привнесениЯ   извне".   Ќо   хотЯ   такое   пренебрежение
требованиЯми сцены может способствовать  жизненности  персонажей,  режиссера
оно приведет в неистовство. € драматург почти  неизбежно  считаетсЯ  с  этим
ограничением. ќто называетсЯ "соблюдать законы жанра", и  на  этом  строитсЯ
теориЯ, что создать настоЯщую пьесу  невозможно  без  основательного  знаниЯ
сцены. експир, безусловно, знал законы своего жанра и столь  же  безусловно
пренебрегал ими больше, чем любой другой драматург любой эпохи. ‘сылками  на
експира  ничего  не  докажешь.  Ќо,  поставив  себЯ  на  место  драматурга,
пытающегосЯ создать в своем  воображении  новое  существо  со  свойствами  и
качествами живого,  полнокровного  человека,  мы  увидим,  как  сковывает  и
раздражает его необходимость все времЯ помнить о  том,  что  его  герой  или
героинЯ может действовать  только  в  рамках  определенного  пространства  и
времени, которые он бессилен, раздвинуть. ‚ этом, кстати  сказать,  одно  из
преимуществ кинематографа перед театром; но это  преимущество  не  возмещает
потери, происходЯщей оттого, что зритель видит лишь тени, а  не  актеров  из
плоти и крови. € здесь уместно остановитьсЯ на третьем серьезном препЯтствии
к созданию характеров в драматургии. „раматург не может  не  сознавать,  что
отдает своих героев на милость исполнителей. …му, кроме как, может  быть,  в
первой пьесе, трудно отделатьсЯ от мысли, что, как бы он  ни  напрЯгал  свое
воображение,  на  сцене  его  создание  окажетсЯ  не  таким,  каким  он  его
вообразил. €деального актера длЯ той или иной роли не бывает; можно говорить
лишь о более или менее верной трактовке роли. € знаЯ это, драматург  склонен
допускать некоторую нечеткость замысла и выполнениЯ, чтобы одежды  персонажа
оказались к лицу большему количеству исполнителей. €ные драматурги так остро
чувствуют это ограничение, что просто пишут роли длЯ  определенных  актеров.
Ќо это уже  значит  пересоблюсти  законы  жанра,  и,  назвав  такой  процесс
созданием характеров, мы оказали бы ему слишком много чести.
     ‘цена побуждает писателЯ создавать не столько индивидуальности, сколько
типы. ‚ероЯтно, - самое выдающеесЯ исключение из этого правила  -  ”альстаф.
ќтот великолепный старый грешник длЯ нас - только отдельный человек,  мы  не
свЯзываем его ни с какой гранью человеческой природы, как свЯзываем  ‹ира  с
неистовством, Ћтелло -  с  ревностью,  леди  Њакбет  -  с  сильной  волей  и
неразборчивостью  в  средствах,  и  ѓамлета,  может  быть,  ошибочно,  -   с
мечтательной нерешительностью. ‘оздаваЯ ”альстафа - образ,  кстати  сказать,
во многом тЯготеющий к роману, - експир дал  себе  волю  и  наслаждалсЯ  от
души, а его наслаждение передалось в претворенном виде и нам. ‡десь он почти
полностью  подчинилсЯ  подсознанию;  направлЯющаЯ  мысль  отсутствует   или,
вернее, скрыта от  нас.  Њожно  бы,  правда,  наклеить  на  ”альстафа  Ярлык
"‚оплощеннаЯ аморальность", но это уже литературное соображение post factum.
‘перва мы заглатываем ”альстафа, сколь ни велик этот кус, как  глотаем  саму
жизнь, бесформенную и сочную, и просим добавки.
     ’ипичность ѓамлета вызывает сомнениЯ. ‹итературнаЯ традициЯ считает его
антитезой „он Љихота: один - мечтатель, другой - странствующий рыцарь,  один
- человек мысли, другой - человек действиЯ. Ќо подтверждает ли  текст  драмы
это удобное противопоставление? ѓамлет - это скорее еще  один  пример  того,
как драматург, подобно романисту, блаженно отдаетсЯ на волю интроспективного
метода, почти всецело покорЯетсЯ подсознанию, работающему на то  настроение,
которое в данную минуту  владеет  автором.  Ћбраз  ѓамлета  так  тонок,  так
многогранен и гибок, что ни один актер,  кажетсЯ,  не  сумел  провалить  эту
роль. Џравда, великий ѓамлет - Явление редкое; зато  хороший  ѓамлет  -  это
нечто само собой разумеющеесЯ.
     Џусть ѓамлет послужит нам переходом к  самой  широкой  и  самой  важной
грани нашей темы - к созданию характеров в романе.
     ‡десь, несомненно, процесс созданиЯ характеров  менее  всего  скован  и
более всего  определЯетсЯ  подсознанием.  ђоманисту,  чтобы  создать  образ,
который может прожить один сезон, а может  и  пережить  века,  не  требуетсЯ
ничего, кроме тихого уголка, чернил, бумаги да сосредоточенного углублениЯ в
себЯ. ‘толь полнаЯ независимость делает его работу самой привлекательной, но
в то же времЯ самой трудной и таинственной. Ќичто не помогает ему извне - ни
покорный скелет, ни строптиваЯ натура.  Ќа  воображение  его  не  влиЯют  ни
заданные мизансцены, ни исполнители, в которых он  не  уверен.  ђассматриваЯ
метод, которым работает прозаик, задаешьсЯ вопросом:  с  чего  он  начинает?
‘ознательно или подсознательно он черпает из жизни? Љаждый романист  ответит
на этот вопрос по-своему, и ни один из ответов никого не удовлетворит. € сам
Я, хотЯ уже более трех десЯтилетий пытаюсь писать  романы  характеров,  тоже
едва ли внесу Ясность в этот вопрос. „о сего днЯ Я так и не могу сказать,  с
чего и как Я начинаю и как  продолжаю;  Я  убежден  лишь  в  одном:  единого
правила нет; процесс созданиЯ характеров бывает различен не только у  разных
писателей, но и у менЯ самого - в разное  времЯ.  Ќаибольшее  приближение  к
одной общей формуле можно выразить примерно так. ‚ какой-то момент  писатель
особенно остро воспринимает какое-то  реальное  происшествие  или  человека;
воспринЯтое Явление и настроенность  наблюдателЯ,  так  сказать,  смыкаютсЯ,
подобно двум  клеткам,  которые,  соединившись,  образуют  зачаточную  точку
творчества. Љ этой зачаточной точке притЯгиваютсЯ подходЯщие впечатлениЯ или
воздействиЯ, хранившиесЯ в подсознании; продолжаетсЯ это до  тех  пор,  пока
зародыш не вырастет до таких размеров, что уже настойчиво требует выражениЯ,
и тогда писатель начинает освобождать себЯ с помощью написанных слов. Џервые
фразы,  описывающие  героЯ,  обычно  бывают   подсказаны   наблюдением   над
действительной жизнью. …сли наблюдение было сознательным,  то  это  описание
вскоре, вероЯтно, будет изменено. Ќо и без того персонаж начинает так быстро
отклонЯтьсЯ от  первоначальной  натуры,  что,  если  автор  хочет  сохранить
верность  своему  первоначальному  прототипу,  ему  приходитсЯ   все   времЯ
прибегать к "инбридингу", снова и снова вводЯ в свое описание первоначальные
черты героЯ. ‘трасть к выведению чистокровных лошадей,  заложеннаЯ  в  груди
каждого англичанина, поможет нам понЯть, как романист,  создаваЯ  характеры,
отбирает те или иные выдающиесЯ черты и неустанно их подкреплЯет, так же как
коннозаводчик  отбирает  животных  тех  или  иных  кровей  и  неустанно   их
скрещивает до тех пор, пока не возникнет опасность слишком близкого родства.
Ќо как бы ни старалсЯ автор, раз уж герой зажил своей жизнью, то  все  равно
каждый его поступок, слово или мысль уводит его все дальше от первоначальной
натуры. €, в сущности, этого-то романисту и нужно, ибо  персонажи,  прилежно
списанные с жизни, по вполне понЯтным причинам нежелательны. ’ургенев,  один
из самых сознательных и в то же времЯ самых изысканных прозаиков,  рассказал
нам, как он создавал образ Ѓазарова. Ћднажды  он  разговорилсЯ  в  поезде  с
молодым врачом, который поразил его как совершенно новый тип. ‡атем он сошел
с поезда и больше не встречал этого молодого человека. Ќо  тот  произвел  на
него столь сильное впечатление, что он решил представить себе  его  жизнь  и
мысли в форме дневника. Ћн вел этот дневник несколько месЯцев так, как в его
представлении вел бы его молодой врач, и наконец  почувствовал,  что  знает,
как этот молодой человек стал бы  думать  и  поступать  при  всех  возможных
обстоЯтельствах. ’огда он начал писать роман "Ћтцы и дети",  сделав  главным
героем этого молодого врача  под  именем  Ѓазарова.  Ѓазаров  называет  себЯ
"нигилистом", и  это  слово  было  тотчас  принЯто  повсеместно  как  кличка
нарождавшегосЯ тогда в ђоссии нового типа. ќто пример  сугубо  сознательного
созданиЯ образа, сугубо обдуманной последовательности;  но  только  великий,
взыскательный мастер  мог  добитьсЯ  успеха,  придерживаЯсь  столь  строгого
метода. Љак правило, свобода  и  жизненность  образа  идут  от  подсознаниЯ,
которое инстинктивно снабжает сознание нужным материалом. „а проститсЯ  мне,
если Я попытаюсь разъЯснить это положение, сославшись на  собственный  опыт.
“тро. џ сажусь в кресло,  на  коленЯх  у  менЯ  -  бювар,  перед  глазами  -
записанные последние слова или поступок моего персонажа, в руке  -  перо,  в
зубах - трубка, а в голове - пустота. џ сижу. џ не строю плана, не жду, даже
не надеюсь. џ перечитываю последние страницы. Џостепенно Я  как  бы  покидаю
свое кресло и переношусь туда, где действует или говорит мой герой - вот  он
уже занес ногу, сейчас подойдет ближе, и губы уже раскрыты, он хочет  что-то
сказать. ‚друг мое перо набрасывает какой-то жест или сказанную фразу, потом
еще и еще и с передышками продолжает  эту  работу  час  или  два.  Џеречитав
записанное,  с  удивлением  убеждаешьсЯ,  что  оно  как  будто  вытекает  из
предыдущего и подготовлЯет возможное продолжение. ќти  страницы,  добавившие
образу немного живой плоти, поЯвились из кладовой  подсознаниЯ  в  ответ  на
призыв сознаниЯ или направлЯющей мысли и в конечном счете служат вашей теме,
если употребить это слово в  самом  широком  его  значении.  ’аким  образом,
создание  характера,  хоть  и  есть  процесс  бессознательный  и  ничем   не
скованный, всегда подчинено той целеустремленности, которую, пожалуй,  лучше
всего назвать "инстинктом почтового голубЯ".
     Ћ  книгах  часто  говорЯт,  что "образ такого-то вышел из повиновениЯ",
"зажил  самостоЯтельной  жизнью".  ќто  правильно,  хотЯ  и не содержит всей
правды.  €бо  ни  один  образ  не  может  преступить  границ  природы своего
"создателЯ"  или  увести его за пределы его тайного чувства формы. „аже если
это чувство формы - всего лишь прославление бесформенности, все же оно есть,
и за пределы его образ не может выйти.
     Џриведенный  выше  пример  Ѓазарова  показывает также неразрывную свЯзь
между  характером и сюжетом. ‚ романе, так сказать, продиктованном совестью,
сюжет  -  это характер, освещенный Ярко и со многих точек. ’ема ’ургенева, в
"Ћтцах  и  детЯх"  -  сопоставление,  вернее, противопоставление, старшего и
младшего  поколений.  Љогда  в молодом враче, встреченном в поезде, ’ургенев
усмотрел  новый  тип,  это  не  только  вызвало у него желание создать образ
Ѓазарова,  но и дало ему тему, то есть подходЯщую среду, в которую поместить
своего  героЯ. Љонтраст между „он Љихотом и ‘анчо Џансой дал ‘ервантесу тему
длЯ   его   шедевра.   ’ема   тургеневского   "„ыма"   заключена   в  образе
обольстительной   €рины;  тема  лучшего  из  романов  Ѓальзака  -  в  образе
полупомешанного  Ћтца  ѓорио.  Њы  не можем вообразить бесконечные перипетии
"’рех  мушкетеров"  „юма  и  их  продолжений без центральной фигуры храброго
искателЯ  приключений  „'ЂртаньЯна;  или  "‡аписок Џикквикского клуба" - без
благожелательного   главенства   мистера   Џикквика;   или   "Џохищенного" и
"Љатриону"  ‘тивенсона  без  противопоставлениЯ ђавнинной отландии и ѓорной
отландии, представленных в образах „авида Ѓальфура и Ђлена Ѓрека. Ќо бывает
и  другое  положение,  чему  хорошим  примером служит великий роман ’олстого
"‚ойна  и  мир".  ‚  нем  развернута  такаЯ широкаЯ панорама жизни, что даже
главные герои занимают словно бы подчиненное место. „а и читаЯ второй шедевр
’олстого, "Ђнну Љаренину", чувствуешь, что тема выражена, может быть, больше
в ‹евине, чем в Ђнне.
     ‚ начале этой лекции было мельком упомЯнуто, что долговечность  романа,
пьесы, биографии зависит от  жизненности  характеров,  в  них  изображенных.
‘узим  теперь  этот  вопрос  до  пределов  романа.  Ћчень  немногие   романы
переживают свое поколение; а те, что живут дольше, - это  по  большей  части
произведениЯ, в свое времЯ по достоинству оцененные и популЯрные, но  помнЯт
их всего лишь по именам на обложке, а раскрывают только ученый или  студент,
да еще человек, застрЯвший в захолустной гостинице.  ђедкие  романы  прежних
времен, которые мы до сих пор  перечитываем  с  наслаждением,  -  это  почти
всегда те, в которых по меньшей  мере  один  характер  пережил  свою  эпоху.
Њногие ли знали бы сегоднЯ ’еккереЯ, если бы не Ѓекки арп, майор Џенденнис,
полковник Ќьюком, ѓарри ”аркер, ќсмонд, Ѓеатриса и Ѓарри ‹индон?  Њногие  ли
знали бы ’роллопа, если бы не миссис Џрауди? ‘ „иккенсом длЯ нас  теперь,  в
сущности, не свЯзываетсЯ ничего, кроме  целой  галереи  удивительно  живучих
созданий. „жордж ќлиот еще держитсЯ, хотЯ и непрочно, благодарЯ своим  детЯм
‘айлесу Њарнеру, Ђдаму Ѓиду и •этти. •арактеры, созданные  „жейн  Ћстин,  не
дают нам забыть ее, несмотрЯ на  безнадежную  ограниченность  ее  мирка.  €з
”лобера читатель, не занимающийсЯ специально вопросами стилЯ, помнит  только
госпожу Ѓовари и старую служанку из повести "ЏростаЯ душа". ”ильдинг был  бы
забыт, если бы не ’ом „жонс, „жозеф ќндрус  и  ‘офиЯ.  Џравда,  мы  едва  ли
скажем,  что  "‘ентиментальное  путешествие"   {‹оренса   ‘терна   (1768).},
"Љрэнфорд" {ќлизабет ѓаскелл  (1853).},  "Ђлиса  в  стране  чудес",  "Ћстров
сокровищ" или "ѓекльберри ”инн" живут  благодарЯ  характерам.  Ћни  живут  и
будут жить всегда, главным образом потому, что проникнуты  особенно  светлым
мироощущением.  Ќо  такие  исключениЯ  подтверждают  правило,   важное   длЯ
будущего, потому что за последние годы  наметилась  тенденциЯ  отказатьсЯ  в
романе от индивидуализации в  пользу  своего  рода  коллективизма;  оставить
драму индивидуальных характеров, показанных в  Ярком  свете  и  под  высоким
давлением, ради чуть ли не научной демонстрации человека  вообще:  авторы  с
превеликим прилежанием и искусством выставлЯют и всЯчески  поворачивают  длЯ
нашего обозрениЯ мысли, чувства, стремлениЯ, слабости  и  достоинства  этого
homo  более  или  менее  sapiens,  но  даже  не  пытаютсЯ  вдохнуть  в  него
индивидуальную жизнь. Ћбъектом любви  или  ненависти  писателЯ  стал  вид  в
целом, а не отдельные особи этого вида. ќто очень интересный  эксперимент  -
особенно длЯ тех, кто его ставит. Ћн пользуетсЯ  известным  успехом.  Ћднако
есть веские причины, почему забота об интересной  манере  письма,  словеснаЯ
игра, воспроизведение "трепета" жизни или даже такое вот тонкое  изображение
обобщенной  человеческой  души  никогда  полностью   не   заменЯт   созданиЯ
индивидуальных  характеров  как  главной  задачи  и  главной  движущей  силы
романиста. Ћдна из этих причин состоит в том, что у большинства из нас времЯ
от времени возникает потребность переключить свой интерес с себЯ на  других.
€ потребность эту гораздо чаще и полнее удовлетворЯют не живые люди, будь то
даже наши друзьЯ и родственники, а именно герои книг. „алее, многим  из  нас
хочетсЯ увидеть в литературных героЯх самих  себЯ  и  судить  себЯ  по  этим
героЯм. Ђнализ обобщенного человека может быть поучительным, но не даст  нам
образа достаточно Яркого длЯ  сравнениЯ  с  нами  самими.  Ћбычно  мы  и  не
сознаем, насколько литературные персонажи усиливают и обогащают непрестанный
процесс этической оценки, неотделимый от всей человеческой  жизни.  Љонечно,
писателю не следует руководствоватьсЯ этим соображением: это было бы пагубно
длЯ его созданий. Ќо, когда работа его закончена, ему приЯтно  думать,  что,
создав  тот  или  иной  характер,  он  способствовал   органическому   росту
нравственных критериев. ‚ самом деле, если у писателЯ есть миссиЯ на  земле,
кроме как доставлЯть развлечение, так она в том и состоит,  чтобы,  создаваЯ
характеры, заставлЯть людей думать и чувствовать.
     џ подошел  к  финишу  без  малейшей  надежды  разорвать  ленточку,  ибо
необъЯснимое так и  осталось  необъЯсненным.  Џочему  литературный  персонаж
живет? €ли, скажем, наоборот: почему столь многие из них  умирают?  ‚  конце
каждого издательского сезона  их  набираютсЯ  целые  кучи,  как  полумертвых
осенних мух. € вскоре горничнаЯ ‚ремЯ ЯвлЯетсЯ с  метелкой,  сметает  их  со
стены, открывает окно и высыпает их в куст зимнего жасмина.  Њногие  из  них
умирают оттого, что были "интересные" или "странно  волнующие",  -  ах,  эти
удобные, но роковые  слова!  €ные,  раздувшись  от  важности,  лопнули,  как
мыльные пузыри. Ќекоторые, в наше времЯ немногие, погибли от избытка сахара.
…ще другие до того возлюбили  своих  создателей,  что  впали  в  религиозный
экстаз и совершили самоубийство. Ђ остальные, проведЯ свои  дни  в  попытках
состоЯтьсЯ, просто отказались от этих попыток.
     ‚ тех немногих литературных характерах, которые не  поддаютсЯ  времени,
есть одно качество, простое, но немаловажное:  они  живут  потому,  что  все
времЯ, хоть и незаметно, раскрывают себЯ. …сли бы нужно было  отдать  пальму
первенства какому-нибудь одному фактору в создании характера,  Я  назвал  бы
сухой, лукавый юмор. ’от юмор, что породил „он Љихота  и  ‘анчо,  ”альстафа,
майора Џенденниса,  Ѓекки  арп,  ‘эма  “эллера,  Њикобера,  Ѓетси  ’ротвуд,
‘тепана Ђркадьевича и миссис Џрауди. Ќо это скорее инструмент, чем  движущаЯ
пружина в создании долговечных характеров. ‘амаЯ же пружина остаетсЯ тайной.
…сли хотите, назовите ее животворной искрой,  "дыханием  жизни".  Ќесомненно
одно:  все  долговечные  характеры  в  литературе  выбрались  из  пеленок  и
освободились от своих создателей. €м нет  никакого  дела  до  виновников  их
существованиЯ. Ћни вырастают, уходЯт и зовут вас за собой на улицы, в  полЯ,
к пустынЯм и рекам их самостоЯтельных странствий, чтобы вы могли увидеть  их
звезды и разделить их заботы, смеЯтьсЯ вместе с ними и любить вместе с ними,
вместе с ними бросать вызов судьбе, боротьсЯ с ними плечом к плечу и,  когда
длЯ них настанет ночь, вместе с ними растворитьсЯ в небытии.

1931 г.


€‡ЃђЂЌЌ›… Џ€‘њЊЂ

ЉЋЌ‘’ЂЌ‘ ѓЂђЌ…’

                                                   ‹оренс-Њэншенз, 4, —елси,
                                                              10 маЯ 1902 г.
     „орогаЯ миссис ѓарнет! {Љонстанс  ѓарнет  -  жена  критика  и  писателЯ
ќдварда ѓарнета, друга ѓолсуорси, - переводчица на английский  Язык  романов
’ургенева, ’олстого и других произведений русских классиков.}
     џ дочитал второй том Ђнны {ђоман  "Ђнна  Љаренина"  вышел  в  Ђнглии  в
переводе Љ. ѓарнет в 1901 году.}, и в таком восхищении, что должен  хотЯ  бы
отчасти излитьсЯ. ‘цена родов и смерть Ђнны по силе чувства  и  прозрениЯ  -
высшее, что сделал  ’олстой,  насколько  Я  его  знаю;  а  разговор  ‘тепана
Ђркадьевича  с   Љарениным,   ‹андау   и   графиней   ‹идией   €вановной   -
непревзойденнаЯ сатира.
     џ склонЯюсь к мысли; что ’олстой в  глазах  потомства  будет  стоЯть  в
одном рЯду с експиром. …го творчество совсем  иного  рода,  чем  творчество
’ургенева, експира, Њопассана; это что-то совсем новое. …го ни с чем нельзЯ
сравнить. ‚ерно сказал на днЯх ќдвард: оно достигает новых глубин  сознаниЯ,
а значит, и анализа.
     Ќа мой взглЯд,  Ђнна  -  личность  цельнаЯ  и  последовательнаЯ,  но  Я
признаю, что ‚ам, как женщине, виднее, вполне ли она достоверна. ‘тержень ее
проблемы - ‘ережа; устраните  его  -  и  пропадет  всЯ  ее  нерешительность,
сознание греха. Ћднако Я сомневаюсь, что  это  повлиЯло  бы  на  трагедию  в
целом, котораЯ выражена на  странице  365  второго  тома  в  словах:  "џ  не
ревнива, а Я недовольна". ђазве в жизни нет таких женщин?
     …сли в главах, о которых Я пишу, у ’олстого плохой  стиль,  значит,  ‚ы
совершили  истинное  чудо  превращениЯ.  ’ак   или   иначе,   ‚ы   проделали
замечательную работу, и Я с тем большим  нетерпением  буду  ждать  "‚ойну  и
мир". „умаю, что Я смогу быть ‚ам более полезен  по  части  охоты,  чем  длЯ
военных глав, но, пожалуйста, присылайте мне все, что захотите.
     џ очень надеюсь, что ‚ы переведете и "Љазаков".
     Ѓольшущее спасибо за то, как Я у ‚ас погостил, мне это пошло на пользу.
Ќо боевой клич Ѓанни до сих пор менЯ преследует.
     Њоих рукописей у ‚ас слишком мало, чтобы  составить  обо  мне  какое-то
представление.
     ‘ лучшими пожеланиЯми ‚ам обоим

                                                               Џреданный ‚ам
                                                             „жон ѓолсуорси.

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                         Ћтель "Ђльпы", Њадонна ди Љампильо,
                                                              1 июнЯ 1905 г.

     „орогой ѓарнет!
     ’олько что получил ‚аше письмо, после того как девЯть  часов  добиралсЯ
сюда на лошадЯх, и, вероЯтно, отвечаю слишком быстро, но, когда тебе  плохо,
хочетсЯ поскорее облегчить душу. Ђ  плохо  мне  потому,  что  это,  кажетсЯ,
первое серьезное расхождение между нами в  вопросах  искусства  (ради  бога,
пусть ни в каких других  вопросах  их  не  будет!)  {‚  письме,  на  которое
отвечает ѓолсуорси, ѓарнет критикует последнюю часть "‘обственника", которую
прочел в рукописи.}. „о сих пор Я всегда  принимал  ‚ашу  критику,  если  не
сразу, то по некотором размышлении, но  здесь  Я  усматриваю  несогласие  по
очень важному пункту - психологическому.
     Ћднако давайте сперва проЯсним картину.
     ‘амоубийство Ѓосини.
     џ совершенно с ‚ами согласен в том, что никакие денежные затруднениЯ не
толкнули бы его на самоубийство; что длЯ людей типа  Ѓосини  банкротство  не
может иметь сколько-нибудь серьезного значениЯ.
     Ѓосини, и до этого уже загнанный и измученный,  кончает  самоубийством,
потому что €рэн рассказала ему, что ‘омс совершил над ней насилие.  џ  вижу,
эта причина даже не пришла ‚ам в голову, и мне очень стыдно, что Я не  сумел
это показать. „ело в том, что Я сначала написал главу  о  том,  как  €рэн  и
Ѓосини едут подземкой, и там все это есть. Ђ потом Я ее  изъЯл,  потому  что
решил дать Ѓосини только со стороны, - Я почувствовал, да и сейчас чувствую,
что иначе Я его дать не могу, - иными словами, Я  недостаточно  властен  над
ним и недостаточно глубоко его вижу. Ђ во втором варианте Я, видимо, чего-то
недоделал. Љогда ‚ы прочтете о настоЯщей причине  самоубийства,  которую  Я,
конечно, проЯсню, - ‚ы, может быть, скажете: "Ѓоже правый, но почему?"  …сли
‚ы так скажете, Я с ‚ами заранее не согласен и очень прошу ‚ас, до того, как
это сказать, вернитесь в самое свое  распаленное  состоЯние,  какое  сможете
припомнить. Џрошу ‚ас также принЯть  во  внимание,  что  и  всЯ  ситуациЯ  -
любовник обанкротилсЯ, а у женщины, привыкшей к роскоши, нет ни гроша  -  не
способствует бодрости; сильнее выражатьсЯ не буду. „обавьте к этому  немного
физических лишений и тЯжкое душевное потрЯсение - самое тЯжкое, какое  может
выпасть на долю страстно влюбленному мужчине, - и что же  останетсЯ  от  той
неправдоподобности, о которой ‚ы говорите?
     џ прочитал немало французских романов и вполне  сознаю,  что  в  глазах
французов то, о чем узнает Ѓосини, - совершеннейший  пустЯк;  но  английский
характер в этом смысле - совсем иное дело. …ще вы можете возразить, что  это
- женский взглЯд на вещи; что ж, очень  возможно,  что  Ѓосини,  будь  он  в
других отношениЯх хозЯином  положениЯ,  выдержал  бы  это  более  или  менее
спокойно. Ќо так - мне кажетсЯ, что Я прав.
     ‚прочем, все это не главное.
     ‘ерьезно тревожит менЯ вот что:
     ‚ы и, кажетсЯ, ‚аша  жена  хотите,  чтобы  Я  закончил  книгу  Явным  и
осЯзаемым поражением форсайтизма, а именно - бегством счастливых любовников.
     Ќа мой взглЯд (а Я как  раз  и  хочу  нанести  форсайтизму  поражение),
единственный  путь  к  этому  -  оставить  ”орсайтов  как  бы  победителЯми.
…динственный способ привлечь читателей на сторону  любовников,  единственный
способ окончательно проЯснить цель книги - а она в том, чтобы показать,  что
собственность - пустаЯ оболочка, - это оставить победу за  ‘омсом.  ‡акончив
ее так, как ‚ам бы хотелось, Я всего лишь  прибавил  бы  еще  одну  книгу  к
великому множеству тех, которые только бесЯт читателей. “венчать "незаконную
любовь" успехом - значит дать повод длЯ насмешек.
     Љонрад, когда дочитал, сказал: "Љонец потрЯсающий". џ привожу его слова
только затем, чтобы показать; что эта картина - ‘омс и €рэн по  обе  стороны
камина и дверь, захлопнутаЯ перед носом любого вмешательства посторонних,  -
производит известное впечатление.
     Њы оба стремимсЯ к тому же эффекту, оба ненавидим ”орсайтов и желаем их
гибели. ‚ам чутье подсказывает, что это надо показать позитивно,  нанесЯ  им
поражение; мне чутье подсказывает, что Я могу это сделать только  негативно;
Я оставлЯю за ними победу, но какую победу!
     ќто трагично.
     Њне казалось, что лучшаЯ сцена в книге -  именно  последнЯЯ,  и  лучшее
место - сравнение €рэн с "подстреленной птицей". џ и сейчас думаю,  что  это
произведет на публику более сильное впечатление, чем счастливый  конец,  чем
осЯзаемое поражение ”орсайтов.
     ‚аша жена говорит, что  "скорее  €рэн  могла  покончить  самоубийством,
оказавшись между этими двумЯ мужчинами". „а, если бы это не  была  €рэн,  но
€рэн ничего не _делает_. Ћна пассивна. € еще ‚ы говорите, что к концу €рэн у
менЯ "смЯгчаетсЯ", но так ли это? Ќапротив, она всего жестче в сцене с „жун.
‘ человеком, которого она ненавидит, она  может  быть  жесткой,  это  каждый
может. Љ ‘омсу она  нигде  не  проЯвлЯет  мЯгкости,  ведь  не  ее  мЯгкостью
объЯснЯетсЯ эпизод с насилием. Ќо она мЯгкаЯ с  начала  до  конца,  ибо  она
пассивна.
     _‡лость на английскую буржуазию_: да, очевидно, ‚ы правы - Я знаю,  что
кое-где сбиваюсь на карикатуру, эти места Я пересмотрю.
     ‚аше письмо такое доброе, и честное, и трогательное,  что  Я  буквально
повержен во прах.
     Џростите, если кажетсЯ, что Я пишу резко, и простите,  что  на  сегоднЯ
кончаю.
     †ена шлет вам обоим искренний привет. џ тоже, мой дорогой.

                                                                  ‚сегда ‚аш
                                                              „жон ѓолсуорси.

     P. S. - Ќесчастные  цветочки  вернулись  к  нам  увЯдшие,  засохшие,  -
‹ондонский почтамт, чтоб ему пусто было, говорит, что наклеили мало марок.
     Ђ ‚ы не думаете, что опасно было читать книгу по частЯм, и самому,  так
сказать, мысленно дописать ее до того, как Я прислал ‚ам конец?

                                                                    ЏЯтница.

     Џровел бессонную ночь, думаЯ над ‚ашим письмом и пытаЯсь увидеть  конец
книги ‚ашими глазами. „орогой мой,  если  Я  дам  любовникам  хоть  малейшую
поблажку, если хотЯ бы  намекну  на  их  победу  и  счастье  -  книга  будет
загублена. џ на это не решусь, да Я этого и не вижу. џ чувствую,  что  конец
должен быть беспощадным. „умаю, что и ‚ы и ‚аша жена бессознательно исходите
из своей ненависти к форсайтизму; или,  возможно,  эта  ненависть  руководит
‚ами не так сильно, как мной, и ‚ы не хотите, чтобы Я бил так больно; или же
не понимаете, что мой удар больнее того, который ‚ы мне предлагаете нанести.
     ‘амоубийство Ѓосини. џ готов согласитьсЯ, что здесь Я  допустил  ошибку
во времени: гораздо вероЯтнее, что он бросилсЯ под колеса омнибуса в тумане,
а не на следующий день. ќто Я  могу  изменить  без  большой  ломки;  и  если
хотите, могу сделать так, чтобы у читателЯ осталось сомнение,  было  ли  это
самоубийством, - так же, как осталось  бы  у  присЯжных.  €  уж,  во  всЯком
случае, Я не оставлю сомнений в том, что когда „жордж идет за ним  следом  в
тумане, он только что рассталсЯ с €рэн, котораЯ ему все рассказала.
     ‚ы перечитали две первых части? ‚о второй  Ѓосини  как  раз  и  приданы
черты неврастеника или, скорее, человека загнанного.
     ‚ы и  ‚аша  жена  слишком  сочувствуете  любовникам,  или,  вернее,  вы
сочувствуете им недостаточно, ибо еще раз повторЯю,  ‚аш  конец  оставил  бы
”орсайтов победителЯми в глазах _читателей_ (широкой публики); а мой даже  в
их  глазах  оставлЯет  победу  за  любовниками  -  ведь  только  побежденные
одерживают победу.
     …сли бы Я честно исключал возможность самоубийства Ѓосини, Я бы его  не
совершил и не сфальшивил бы  даже  ради  главной  цели  книги  (разоблачениЯ
собственности); но такаЯ возможность не исключена,  во  всЯком  случае,  это
вопрос открытый, и Я должен ‚ам покаЯтьсЯ, что Ѓосини мне не удалсЯ,  а  раз
так, пусть не удаетсЯ и дальше, а Я его использую длЯ  главной  цели  книги.
…сли Я это сделаю более ловко - по указанной ‚ами линии, - кто, кроме ‚ас  и
еще двух-трех человек, об этом догадаетсЯ? ‹учше по-честному  признать  свою
неудачу и извлечь из нее хоть какую-то пользу.
     ‹учше, по-моему, отдайте книгу на машинку  и  пошлите  Џолингу,  а  все
изменениЯ Я внесу потом. ‚ письме к Џолингу можете  сказать,  что  кое-какие
изменениЯ будут, но не по основной линии. Ћни-то, во всЯком  случае,  ничего
не заметЯт, а мне хочетсЯ знать, как у менЯ обстоит с ними дело. Љстати,  ‚ы
пишете о заключении судьи, а Я-то думал, что это удалось.
     …ще раз простите и ответьте мне, если Я еще не очень ‚ам надоел.

                                                                      „ж. ѓ.

ЉЋЌ‘’ЂЌ‘ ѓЂђЌ…’

                                                               Ћтель ’рента,
                                                      ’риент (ћжный ’ироль),
                                                             14 июнЯ 1905 г.

     „орогаЯ миссис ѓарнет!
     ‚аше письмо после долгих странствий настигло менЯ здесь  только  вчера.
Њне было так приЯтно его получить и письмо ќдварда тоже. …му пишу отдельно.
     € прежде всего прошу ‚ас верить, что и жена и Я только больше вас обоих
любим и восхищаемсЯ вами. Њне кажетсЯ, что это чуть ли не  самое  трудное  -
честно критиковать работу тех, к кому мы хорошо относимсЯ; но  от  настоЯщих
друзей именно этого и ждешь, и всЯкое проЯвление такого  мужества  скреплЯет
дружбу.
     Њогу ‚ас порадовать - Я сдаюсь. Ћбщими силами ‚ы убедили  менЯ  в  том,
что Ѓосини - живой человек, а не просто изображение, присутствующее в  книге
ради сюжета. Ѓоюсь, что именно так Я привык на  него  смотреть  и,  с  одной
стороны, Я даже рад капитулировать, хотЯ, может быть, и  сейчас  еще  не  до
конца убежден. …сли он действительно в какой-то мере удалсЯ, то Я, очевидно,
оказалсЯ в роли того охотника (пуделЯвшего весь день и  под  вечер  сбившего
наконец птицу), которому егерь сказал с покорным вздохом: "Ѓывает,  конечно,
что она и налетит на пулю!" ‚от и Ѓосини, видимо, налетел. џ чувствую, что с
самого начала что-то в нем не получалось, а потом Я уже всЯческими  уловками
старалсЯ это скрыть; какой  это  бросает  свет  на  всю  работу  литератора!
ЌеплохаЯ реклама длЯ теории "техники". џ здорово  запуталсЯ,  не  знаю,  что
даст пересмотр рукописи, не ощущаю ни малейшего вдохновениЯ и боюсь, что все
сведетсЯ к неуклюжим заплатам. € все-таки немножко лучше она должна стать.
     ‚ ‘орренто, когда  Я  закончил  книгу,  Я  был  до  того  вымотан,  что
пЯть-шесть  недель  не  мог  даже  письма  написать;  потому-то  отчасти  Я,
вероЯтно, и цеплЯлсЯ сперва за самоубийство Ѓосини. Ќо в конце концов это не
так уж важно. ‘ейчас трудность в том, чтобы  Ясно  представить  себе,  какое
воздействие (законное) фразы, написанные мною, окажут на сознание читателей.
џ волнуюсь и не уверен в себе.
     Њне  очень  отрадно,  что  ‚ы  одобрЯете  сцену  возвращениЯ   €рэн   и
_чувствуете_ ее облик в конце. ќтим Я горжусь.
     Ђде, так же, как и ‚ам, всегда трудно было поверить,  что  мужчина  мог
покинуть женщину в такой беде. Њне, может быть, и самому это было не  легче;
но Я не могу отделатьсЯ от мысли, что самоубийство  -  это  что-то  до  того
_нелогичное_, до того мгновенное, не свЯзанное с характером,  простительное,
чисто физическое, необъЯснимое,  до  того  трудное,  когда  приходит  минута
действовать, что удаетсЯ оно только как своего  рода  несчастный  случай,  в
общем, что оно и есть несчастный случай. Њне казалось, что оно  не  вытекает
из характера, и менЯ, по моему складу, оно не _шокирует_. ’ут-то,  очевидно,
и есть разница между ‚ами и мной. Њожет быть, длЯ менЯ самоубийство - что-то
столь далекое, что Я ощущаю его только физически. ‚о  всЯком  случае,  Я  не
мыслю его как проЯвление всего человека: совершить его может только какаЯ-то
часть человека, притом очень малаЯ, котораЯ на времЯ  вытеснила  в  нем  все
остальное. ‚от почему тип Ѓосини скорее способен на  самоубийство,  чем  тип
”орсайта, потому что  он  обладает  способностью  растворить  всего  себЯ  в
какой-нибудь одной части - на мой взглЯд, это, конечно, сила, а не слабость;
а  самоубийство  всегда  казалось  мне  уж  скорее  признаком  цельности   и
привлекательности человека, в  отличие  от  осторожной  и  оберегающей  себЯ
форсайтской души.
     “жасно жаль, что цветы погибли. Џривет  ‚ам  всем  и  большое,  большое
спасибо.

                                                                €скренне ‚аш
                                                             „жон ѓолсуорси.


ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                               Ћтель ’рента,
                                                      ’риент (ћжный ’ироль),
                                                             14 июнЯ 1905 г.

     „орогой ѓарнет!
     Ѓесконечно ‚ам благодарен за письмо от 7 июнЯ и  за  договоренность  об
оплате, кстати сказать, весьма низкой. Џисьмо ‚ашей жены Я  тоже  получил  и
уже ответил ей.
     ‚ тех кусках, которые Я написал заново, Я делаю упор на неистовый  гнев
и даю понЯть, что он был убит в минуту, когда мысль о мести до того  владела
им, что он ничего кругом  не  видел  и  не  понимал  (это  выражене  на  4-5
страницах, где „жордж идет следом за ним в тумане), и еще Я упоминаю о  том,
что  у  полицейского  инспектора  мелькнула  мысль  о   самоубийстве   после
показаний, которые дал  кучер  омнибуса,  -  чтобы  было  к  чему  прицепить
психологию ”орсайтов (они отвергают это  подозрение,  поскольку  оно  им  во
вред). Џотом, начале главы IX, две страницы мыслей молодого „жолиона,  когда
он уходит из больницы, где лежит тело Ѓосини, - он  думает  об  этой  версии
самоубийства, и как ”орсайты ее отвергнут - как газеты будут ее раздувать  -
и что это не было в характере Ѓосини - а все-таки могло быть  и  так  -  и в
конце концов решает, что было не так.
     „альше сразу про ‘омса после ухода из больницы: он встречает „жорджа (у
подъезда „жобсона), у того в руках газета, он только  что  прочел  о  смерти
"Џирата" и что подозревают самоубийство. „жордж -  единственный,  кто  видел
Ѓосини под впечатлением того, что сказала ему €рэн. Њысли „жорджа  во  времЯ
этой  встречи  с  ‘омсом  -  последнее,  что  сказано   о   смерти   Ѓосини:
"‘амоубийство! - думал он. - Љак  бы  не  так!  ЃеднЯга  так  бесновалсЯ  от
желаниЯ отомстить, что не заметил омнибуса в этой тьме кромешной!" Ћн считал
‘омса виновником этой смерти, потому что не любил его. € этот приговор можно
было прочесть в его глазах.
     - Џишут о самоубийстве, - сказал он наконец. ‘омс  покачал  головой.  -
Ќесчастный случай, - пробормотал он.
     ‘мЯв в кулаке газету, „жордж сунул ее в карман.
     - €ли убийство, - усмехнулсЯ он. - Ќу как дома - рай земной?  Њаленьких
‘омсиков еще не предвидитсЯ?
     ‘ лицом белым, как ступеньки лестницы у „жобсона, ощерив  зубы,  словно
собираЯсь зарычать, ‘омс рванулсЯ вперед и исчез".
     Ќапишите  мне,  годитсЯ  ли  это  в  общих  чертах.  „альше про ‘омса и
возвращение €рэн, как было, и под конец Я ввожу молодого „жолиона. Џоследние
три  страницы  Я  еще обдумаю, но обещать каких-либо поправок не могу, разве
что на менЯ снизойдет вдохновение.
     „а, „жун, конечно, не увидит Ѓосини, и Я добавлю фразу о том,  в  какой
неуверенности оставило ее отступление €рэн. Љ сцене в  Ѓотаническом  саду  Я
еще вернусь. Ѓольше всего менЯ страшит глава VIII, и боюсь, Я мало что  могу
с ней сделать, кроме как подогнать к  другим.  Џошлите  часть  III  в  отель
„оломитен, ‘ан-Њартино ди Љастроцца, ’ироль, заказным.
     —увствую себЯ самым настоЯщим кровопийцей.

                                                                €скренне ‚аш
                                                             „жон ѓолсуорси.

     P. S. ‘мерть Ѓосини, мне кажетсЯ, получитсЯ  сильнее  и  правдоподобнее
как несчастный случай, если умело  использовать  подозрение,  что  это  было
самоубийство;  читатель,  знающий  не  все,  будет  волен   это   подозрение
отвергнуть.


                                [‘…‘’ђ…] {*}

     {* ‘естра ѓолсуорси, ‹или ‘отер, прочла "‘обственника" в рукописи. "Љак
мы знаем, - пишет биограф  ѓолсуорси  Њэррот,  -  ”орсайты  в  большой  мере
списаны  с  натуры;  и  найти  в  романс  целую  галерею   портретов   своих
родственников,  да  еще  написанных  очень  сатирическими  красками,  -  это
тридцать лет назад было переживанием много более  тЯгостным,  чем  могло  бы
быть в наше времЯ. ’ак или иначе... она не скрыла своих чувств от брата".}

                                             ѓостиница "Ѓукингемский дворец"
                                                          11 сент. (1905 г.)

     „орогаЯ моЯ!
     ’вое милое, чудесное по своей честности письмо вызвало у менЯ некоторое
смЯтение в мыслЯх, но все же попробую тебе ответить.
     Љогда Я думаю о твоем письме в целом, Я прежде  всего  воспринимаю  его
так: это одна душа отчаЯнно взывает к другой, совершенно от нее отличной.  џ
уже давно знаю, что в основных своих взглЯдах мы очень не похожи. Ќас роднит
и сочувствие к людЯм и терпимость, но если копнуть поглубже, - разница между
нами большаЯ. ‚ тебе нет того трезвого, или  циничного,  или  сатирического,
или объективного начала - назови как хочешь,  -  которое  есть  во  мне.  ’ы
оптимистка, идеалистка. џ же не оптимист и не пессимист, а  идеалы  у  менЯ,
если есть, так не те, что у тебЯ.
     € от искусства мы с тобой требуем  разного.  ’ебе,  например,  хочетсЯ,
чтобы автор, изображаЯ конфликт,  склонЯл  читателЯ  примкнуть  к  одной  из
сторон против другой. “ менЯ этого нет. џ скорее  ощущаю  себЯ  своего  рода
химиком - Я  более  холоден,  более  аналитичен,  всегда  развиваю  какую-то
философскую идею и в угоду ей готов, можно сказать, исказить свои оценки.  џ
исхожу из тезиса, что чувство  собственности  не  христианское  и  не  очень
пристойное чувство. ‚озможно, Я рассчитываю на то, что люди это  поймут.  ‚о
всЯком  случае,  Я  всегда  занимаю  позицию  отрицателЯ,  разрушителЯ.  Њне
нестерпима самаЯ идеЯ безупречного героЯ, она мне кажетсЯ  такой  банальной,
пошлой, а  главное  -  Явно  нефилософской.  ‚озможно,  даже  вероЯтно,  это
недостаток, но это так, и ничего с этим не поделаешь. џ  не  могу  принимать
человека до такой степени всерьез. Љое-что в  людЯх  мне  нравитсЯ,  кое-что
менЯ восхищает, но если Я берусь писать о них, то будь  уверена,  что  Я  не
обойду молчанием их темные стороны. ’аков мой жанр. €зменить Я его не  могу.
Ћхотно верю, что это тебЯ огорчает.
     ‚сЯкое стремление доказать правоту того или иного человека Я сразу  чую
и терпеть этого не могу; сам же Я всегда стремлюсь доказать правильность той
или иной идеи философского порЯдка. € своим искусством, сколько Я им владею,
Я служу и всегда буду служить этой цели. ’аким менЯ и нужно принимать. ќтим,
конечно, снимаетсЯ многое из того, что ты пишешь, - ведь,  в  сущности,  оно
сводилось к тому, что Я должен написать совсем  другую  книгу,  быть  совсем
другим человеком. Ќо есть в  твоем  письме  и  отдельные  замечаниЯ,  о  них
поговорить легче.
     ‚о-первых, вопрос о личностЯх. Ќеужели ты в самом деле думаешь, что это
важно? …сли не считать тебЯ, Њэб {Њэбл, младшаЯ сестра  ѓолсуорси.}  и  мамы
(ей, пожалуй, лучше не читать мою книгу), никто ведь о нас ничего толком  не
знает  и  не  хочет  знать,  так  что  в  худшем  случае  люди   день-другой
поудивлЯютсЯ, почему Я выбрал  эту  тему,  а  потом  забудут.  Ќикто  (кроме
”орсайтов, о которых речь пойдет дальше) не осведомлен  хотЯ  бы  настолько,
чтобы свЯзать Ђ. с €. {Ђ. - Ђда ѓолсуорси,  жена  писателЯ;  €.  -  €рэн  из
"‘обственника".}, тем более, что Я изменил цвет ее волос на  золотой.  ‡нают
”-ы, да еще, может быть, человек пЯть-шесть, а они скажут только: "…сли  это
задумано как портрет, то портрет неважный", или даже "то  это  -  проЯвление
дурного вкуса".
     Љнигу  прочли  Љонрады,  ѓарнеты,  •ьюферы,  и  что  они  нашли  в  ней
особенного? Ќичего. Џросто  они  считают,  что  это  лучшее  из  всего  мною
написанного.
     —то же касаетсЯ ”орсайтов, то пусть себе отождествлЯют Ђ. с  €.  -  она
все равно совсем не такаЯ; или менЯ самого... с кем? Џотому что при нынешних
обстоЯтельствах Я едва ли даже узнаю о том, что они до этого додумались. ’ак
что бог с ними совсем.
     ’еперь насчет того, что семейство вышло слишком похожее. „а, идеЯ  эта,
конечно, у менЯ была: ‘уизин, ќнн и старый „жолион - портреты в той мере,  в
какой это возможно в литературе, а это  не  так  уж  много  (при  том  самом
искажении в угоду философской идее), остальные же все перемешаны - например,
тетЯ „жули если с кого и списана, то скорее всего с Ѓ., и т. д. Љ  тому  же,
кто из них (после недавних событий) {‚ конце 1904 г. умер отец ѓолсуорси,  и
он перестал скрывать свою свЯзь с  женой  своего  двоюродного  брата  Ђртура
ѓолсуорси, длившуюсЯ уже 9 лет. ‚ 1905 г. Ђда ѓолсуорси получила развод и 23
сентЯбрЯ официально стала женой писателЯ.} станет читать эту книгу?  €,  как
ты сама говоришь, в ней проЯвлена известнаЯ долЯ терпимости.  џ  очень  рад,
что ты сочувствуешь ‘омсу.  џ  очень  боЯлсЯ,  что  не  сумею  быть  к  нему
справедливым. € конец книги, видимо, показалсЯ тебе жалостным,  печальным  -
это тоже хорошо.
     Ќасчет того, что "акт  собственника"  в  какой-то  мере  оправдан.  „а,
конечно, он оправдан постольку,  поскольку  человек  -  животное,  и  притом
голодное, несчастное, жалкое, но ты, Я думаю, согласишьсЯ, что он не  вполне
согласуетсЯ со свЯтостью брака. џ не пыталсЯ приукрасить  €рэн  или  Ѓосини,
потому что не пыталсЯ приукрасить ‘омса.
     "ђозовое с черным" - вероЯтно, это подсказалось  десЯтилетней  давности
воспоминанием о ”.; переделаю на оранжевое с  голубым  {ђечь  идет  о  тонах
гостиной в доме ‘уизина (см. "‘обственник", ч. I, гл. 3).}.
     Љонец третьей главы. ‚от совпадение - Я и сам  уже  решил,  что  Ѓоснии
должен здесь что-то сказать.
     „а, признаю, от Ѓосини Я увильнул. ‘перва Я хотел дать его изнутри,  но
обнаружил, что он мне противен, что Я не сумел  его  увидеть  (даже  в  меру
обычной моей способности видеть), и тогда  Я  дал  его  только  со  стороны,
переместив  фокус  в  глаза   ”орсайтов,   что   придало   книге   известную
художественную цельность в том  виде,  как  она  задумана  (не  в  том,  как
хотелось бы тебе). ’еперь это не характер, а изображение; так же, как  €рэн,
- она ведь тоже дана только со стороны. ‚ отличие от ”орсайтов, ни  тот,  ни
другаЯ не наделены жизнью,  но  они  исполнЯют  свое  назначение.  •арактеры
удаютсЯ (мне, по крайней мере): 1) если в тебе  самом  достаточно  общего  с
ними, 2) если  имеешь  возможность  наблюдать  их.  ‚оздействовать  на  нашу
радужную  оболочку  и  на  творческие  нервы  наших   пальцев   может   лишь
ограниченное количество людей, и если только ты не гений, нужно искать  свой
материал поблизости от себЯ. ќтим и объЯснЯютсЯ обидные неудачи  большинства
писателей - они берутсЯ за непосильные задачи.
     џ не такой хороший писатель, каким хотел бы быть и каким  тебе  хочетсЯ
менЯ видеть, но и не такой плохой, чтобы по своей воле перестать писать.
     ќта  книга  - несомненно, лучшее из всего, что Я написал, несомненно. €
тут Я подошел к самому трудному в твоем письме.
     Џо существу, ты говоришь мне:  не  издавай.  ‚о  всЯком  случае,  не  в
ближайшие годы. Џрости менЯ, дорогаЯ, но ты довольно легко  касаешьсЯ  очень
болезненной темы.
     …сли Я не издам сейчас, то не издам никогда. —ерез два месЯца эта книга
умрет во мне и уже никогда не воскреснет. Ћна постепенно умирает уже с  маЯ.
Ќачата новаЯ книга. џ просто сужу по другим своим книгам. Ќи к одной из  них
Я не мог бы вернутьсЯ, чтобы переделать ее; растениЯ умерли, потому  что  их
оставили без ежедневной поливки. ’ак будет и с этой  книгой.  џ  не  могу  и
никогда не смогу ее переделать.
     ќто проЯснЯет картину.
     ‚опрос, значит, стоит  так:  тебе  и  Њэб  кажетсЯ,  что  моЯ  книга  -
свЯтотатство, но достаточно ли твердо это ваше убеждение, чтобы  предать  ее
огню? €здать ее анонимно Я не могу, это значило  бы  и  новую  мою  книгу  и
следующую за ней тоже издавать анонимно - в них тоже  участвует  и  "молодой
„жолион" и другие {ђечь  идет  о  задуманных  писателем  романах  "„анаЯ"  и
"ЊеднаЯ глотка". ‡амысел этот не был осуществлен, но из набросков к  "„анае"
родилсЯ роман "“садьба".}. ‚ новой книге,  которую  Я  пишу  сейчас,  широко
показаны нежные, отцовские черты старого „жолиона,  его  лучшие  черты  -  в
рамках той книги этого нельзЯ было сделать.
     ‘ейчас модно утверждать, будто художник способен изобразить  решительно
все; это верно лишь по отношению к нескольким величайшим гениЯм: как правило
же, художник может изобразить только то  или  похожее  на  то,  что  он  сам
пережил. —тобы глубоко проникнуть, нужно глубоко  перечувствовать,  так  ли,
этак ли, но по-своему. ‘ам Я  не  считаю  личную  тему  или  то,  что  можно
истолковать как личную тему, чем-то запретным. ќто  все  равно  что  сказать
живописцу: "‚ы написали непохожий портрет",  в  то  времЯ  как  единственным
осуждением должно быть: "‚ы написали плохую картину".  ‘омневаюсь,  способна
ли ты судить о "‘обственнике" как о картине. џ хочу сказать,  что  предпочел
бы услышать мнение человека, который ничего не знает о материале,  легшем  в
основу книги. ‚прочем, Я вполне допускаю, что с известной  точки  зрениЯ  ты
права. ’ы осуждаешь  книгу  как  портрет,  другими  словами,  считаешь,  что
портрет слишком похож; но Я еще раз  спрашиваю,  разве  это  так  важно?  ’ы
прочла книгу. Њэб ее прочтет. € этим все зло будет исчерпано. Њы  просто  не
будем рекомендовать ее нашим знакомым, а если так, многие ли из них  прочтут
ее?
     Џочему одиночество и тоска длЯ тебЯ нестерпимы? Њне  это  непонЯтно.  ‚
чтении Я предпочитаю их счастью. ‘частье означает успех, а  успех  почему-то
вызывает отвращение. џ предпочитаю старого  „жолиона  в  минуты,  когда  ему
одиноко и тоскливо, тогда Я ему больше сочувствую и больше его люблю.
     —то касаетсЯ характеров, то не нужно  забывать  вот  о  чем:  начинаешь
работать с какого-то намека, две-три главы  пишешь  с  прототипа  (с  живого
человека), а потом вдруг оказываетсЯ, что ты пишешь уже не с этого человека,
а с того, что ты успел о нем сказать, иными словами, с  собственного  твоего
созданиЯ, которое с каждой  фразой  все  дальше  отходит  от  первоначальной
натуры.
     Џоэтому ты напрасно стала бы искать портрет нашего  отца;  да  Я  и  не
задавалсЯ целью его написать.
     Џоучительно видеть, как  глубоко  заложено  в  людЯх  семейное  начало.
ЉритикуЯ, ты, хотЯ, может быть, Я бессознательно,  смотришь  глазами  семьи,
чувствуешь пульсом семьи или  чем  там  люди  чувствуют.  Џотому  что  никто
другой, пожалуй, не знает и не может знать, что Я имел в виду папу.
     ’ы сама подумай: чтобы разгадать старого „жолиона,  нужно  основательно
знать всю колыбель  -  весь  семейный  круг,  иначе  это  может  быть  любой
восьмидесЯтилетний старик, тем более,  что  эту  сторону  своей  жизни  отец
никогда не показывал даже членам семьи. ’ак глубоко (если хочешь, наполовину
правдиво) увидеть ее не мог бы никто, кроме нас.
     Ђ вне самой семьи кто по-настоЯщему знает семейную колыбель?
     ЊенЯ лично "портрет" не смущает, Я его не  стыжусь;  мне,  естественно,
этот образ дорог; но грустно думать, что ты и Њэб смотрите на это  иначе;  и
что тут делать - этого Я пока просто не знаю.
     Љрепко целую, дорогаЯ,
     ‹юбЯщий тебЯ
                                                                       „жек.


ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                  “ингстоун, Њанатон, „евон.
                                                         [Ѓез даты, 1910 г.]

     „орогой ќдвард!
     ‘пасибо, мой дорогой, за настоЯщую откровенность. Ќо мне кажетсЯ, что в
своей критике ты исходишь из ложной предпосылки и что очень важные  вещи  ты
упустил {ђечь идет о романе "Џатриций", который ѓарнет прочел в  рукописи.}.
’ы как будто танцуешь от мысли, что Я  не  могу  знать  этих  людей,  и  все
остальное подгонЯешь к этой ’еории. Ђ во-вторых, ты упустил новый тон в этой
книге - ты решил, что Я буду так же сатиричен, как и в предыдущих романах; а
Я чувствую, что перехожу от сатиры к какой-то другой ступени; и хотЯ Я, если
бы захотел, мог бы дать сколько угодно мелких черточек и  сделать  это,  как
мне свойственно, в сатирическом духе,  -  но  Я  не  захотел:  мне  хотелось
добратьсЯ до сути, котораЯ лежит за общей атмосферой.
     ’еперь что касаетсЯ незнаниЯ этих  людей.  Ћткуда  это  тебе  известно?
‚о-первых, ты и сам их  не  знаешь;  во-вторых,  моЯ  компаниЯ  в  Ћксфорде,
как-никак, наполовину состоЯла из них.  џ  встречал  их  во  многих  местах,
особенно за последнее времЯ, и,  поверь,  между  ними  и  обыкновенными  (!)
людьми не такаЯ уж глубокаЯ пропасть, как тебе кажетсЯ. ‚-третьих, ѓ. Њэрри,
который вошел в этот круг благодарЯ женитьбе, многих из них знает  близко  и
едва ли стал бы мне льстить, не нашел, что возразить  против  книги;  совсем
наоборот.
     ‘удЯ по одному из твоих замечаний, тебе кажетсЯ, что Я  смотрю  на  них
снизу вверх. ’ак вот: во-первых, нападать на титулованных  и  власть  имущих
так легко, так опасно легко, что при моей репутации радикала это свело бы на
нет все воздействие книги. џ на протЯжении  всего  романа  "нападаю"  на  их
иссохшие  души;  а  чтобы  добитьсЯ  в  этом  успеха,  нарочно  старалсЯ  не
выказывать к ним вражды. ‚о-вторых: если у тебЯ хватит  терпениЯ  проследить
мою линию, начинаЯ с "Ћстрова фарисеев" и до нынешнего днЯ, ты увидишь,  что
от книги к  книге  сатира  ослабевает,  а  усиливаетсЯ  стремление  передать
чувство красоты. Ћтчасти это объЯснЯетсЯ тем, что, когда пишешь  пьесы,  где
нужно выключать всю  ту  часть  себЯ,  котораЯ  жаждет  красоты,  эта  часть
забирает особенную силу в романах; но, вероЯтно, есть  и  другаЯ  причина  -
возраст.  ’ак  или  иначе,  это  процесс  неуклонный   и   естественный;   и
несправедливо упрекать менЯ в том, что ты называешь  взглЯдом  снизу  вверх.
Ђристократ как таковой вызывает во мне сильную неприЯзнь,  но  Я  постаралсЯ
оставить это в стороне, а выбрал лучшие образцы, и вообще очень старалсЯ  не
выдать моей неприЯзни к позиции людей, которые все блага жизни принимают как
должное. Џочему? „а потому, что мне хотелось проникнуть сквозь внешнюю броню
и разоблачить или хотЯ бы  показать  обезличивающее,  иссушающее,  мертвЯщее
влиЯние власти.
     Љак бы то ни  было,  изменить  это  Я  не  могу,  поскольку  Я,  против
обыкновениЯ, не чувствую твоей критики; но ты написал, как думал, и  за  это
спасибо, ведь, наверно, это было очень неприЯтно.
     џ с головой ушел  в  "†анну  д'Ђрк"  {"‘уд  над  †анной  д'Ђрк",  пьеса
ѓарнета.}. Џока очень внимательно прочел один раз. џ считаю, что это  лучшее
из всего тобой написанного. Њне кажетсЯ,  пьеса  должна  произвести  большое
впечатление, а образ †анны глубоко трогателен.  џ  делаю  массу  карандашных
пометок и сокращений, имеЯ в виду единственно сценическую сторону. …сли  это
тебе неприЯтно, разреши, Я дам перепечатать всю рукопись. Ќо вот что Я хотел
сказать. …сли то,  что  Я  предлагаю  выбросить,  тебе  дорого,  сделай  два
варианта - один  длЯ  чтениЯ,  другой  длЯ  сцены.  ‚едь  страшно  важно  не
похоронить публику под слишком длинными речами свЯщенника. Џрими во внимание
и то, что сейчас пьеса, безусловно, слишком длинна, да еще  частаЯ  перемена
декораций, - и выбрось все слова, без которых можно  обойтись.  ‚  двух-трех
местах Я предлагаю соединить две сцены в одну, чтобы  упростить  постановку.
Џонимаешь, она  обойдетсЯ  очень  дорого,  и  нужно  экономить,  где  только
возможно. ‘цену во дворе (акт IV,  сц.  4)  Я  предлагаю  совсем  выбросить.
‚прочем, все это Я отметил в рукописи.
     …сли можно, Я подержу ее еще днЯ три, чтобы проверить, не предлагаю  ли
Я ненужных сокращений.
     Ќо работа прекраснаЯ, производит большое впечатление, и Я  уверен,  что
если только ты хорошенько поработаешь ножницами (это не так уж трудно!),  то
она будет иметь большой успех.
     Џривет от нас всем вам.

                                                                      „ж. ѓ.

     P. S. Љак бы то ни было,  этим  романом  Я  заканчиваю  то,  что  начал
"Ћстровом фарисеев". Ђминь.
     € кстати, давай больше не упоминать об этой злосчастной книге. „ж. ѓ.


ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                  “ингстоун, Њанатом, „евон.
                                                            14 сент. 1910 г.

     „орогой ќдвард!
     ’вое письмо способно тронуть сердце демона. ’ак  или  иначе,  книга  не
выйдет раньше марта, и, конечно, Я мысленно буду еще над ней работать. ‘амое
главное - сохранить равновесие. €  есть  опасность  увЯзнуть  в  еще  худшем
болоте. ‚се зависит от  того,  чего  в  книге  ищешь.  Ђ  за  двумЯ  зайцами
погонишьсЯ...
     Џо мнению ѓилберта Њэрри, эта книга, - безусловно, "самый прекрасный и,
пожалуй, самый горький из  ваших  романов".  ’ы  прав  -  мы  мало  знаем  о
собственных произведениЯх, если не считать того, что лучше  кого  бы  то  ни
было знаешь все касательно равновесиЯ, поскольку знаешь, чего  добивалсЯ,  а
другие  должны  об  этом  догадыватьсЯ,  -  но  вот  тебе  два  диаметрально
противоположных мнениЯ, причем  оба  человека,  высказавшие  их,  отнюдь  не
дураки.
     џ охотнее перенесу презрение радикалов за то,  что  они  могут  назвать
взглЯдом снизу вверх, нежели наперекор своему внутреннему чувству  пойду  по
пути слишком легких и несправедливых нападок. …сли Я установлю  "иссушающее"
действие аристократизма, которое ты при своей наблюдательности усмотрел,  то
больше мне ничего не нужно: потому что у аристократии есть свои достоинства,
и немалые. џ с самого начала думал, что книга вызовет недовольство  в  обоих
лагерЯх. ЏатрициЯм она, безусловно, не понравитсЯ, и демократам  тоже.  …сть
еще один тонкий штрих, которого ты не уловил: этот круг общества - _основное
его Ядро_ - отличаетсЯ некой (если хочешь - притворной) свободой  обращениЯ,
отсутствием  жеманства  и  гибкостью,  и  все  это  можно  показать   только
отрицательным методом, то есть не  изображаЯ  сатирически  _нравы_,  а  если
ступить на путь сатиры в области интимной жизни, будешь бить не по главному,
а  по  боковым  линиЯм  и  сейчас  же  навлечешь   на   себЯ   обвинение   в
невежественности и  несправедливости  со  стороны  самой  аристократии,  что
повредило бы книге больше, чем досада и даже презрение тех,  кто  при  одном
слове "аристократ" приходит в Ярость.  ‚прочем,  лорда  „енниса  Я  еще  как
следует просмотрю. ‹орд и леди ‚эллис, на мой взглЯд, -  самые  обыкновенные
люди, немножко смешные. ‚о всЯком случае, можешь быть уверен, что именно так
их воспримет большинство читателей.
     ’ы часто говоришь, что главное мое достоинство - равновесие, но на  сей
раз ты мне в этом смысле не доверилсЯ. Ќе забудь, в какой атмосфере  ты  сам
живешь. Љогда балансируешь между двумЯ мирами, все времЯ поневоле  вызываешь
недовольство то в одном из них, то в другом, так будет и теперь.
     Џосылаю тебе "†анну". Џри втором чтении она не хуже, скорее,  наоборот.
€сторическаЯ верность опасна длЯ  четкой  драматургической  формы,  все  мои
замечаниЯ и вымарки объЯснЯютсЯ этим.  „ело  не  столько  в  психологии  или
чувствах, сколько в требованиЯх  сцены.  ‘  начала  до  конца  эмоциональное
напрЯжение неуклонно  нарастает,  и  это  главное,  а  если  ты  сделаешь  в
последних двух актах те сокращениЯ, которые Я предлагаю, будет и  неуклонное
нарастание темпа, что в длинной пьесе очень существенно.
     џ рад, что Џэйн со мной согласен.
     †елаю пьесе всЯческой удачи, мой дорогой. ’ы заслужил победу.

                                                                 ’вой „ж. ѓ.


ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                  “ингстоун, Њанатом, „евон.
                                                            18 сент. 1910 г.

     „орогой ќдвард!
     ЏосвЯщение "†анны д'Ђрк" длЯ менЯ большаЯ честь и радость. ирмы вместо
декораций - это может спасти положение.
     Ќа твоем месте Я бы не удовольствовалсЯ теми  сокращениЯми,  которые  Я
наметил,  даже  если  ты  их  сделаешь,  а  постаралсЯ  бы  еще  сжать  речи
свЯщенника. „лЯ книжного варианта сцену во дворе Я бы непременно сохранил  -
сама по себе она очень хороша.
     џ много думал о "ЏатрициЯх", но  в  рукопись  еще  не  заглЯдывал.  —ем
больше думаю, тем больше чувствую, что совесть моЯ  чиста,  а  вот  техника,
наверно, хромает. џ чувствую, что _мысленно_ вижу этот класс под  правильным
углом, но при переработке Я так прилежно изымал по всей книге  сатиру,  что,
видно,  перестаралсЯ.  ‹орд  „еннис  слишком  милый,  с  этим  Я   согласен,
первоначально мне нужна была симпатичнаЯ фигура в противовес  лорду  и  леди
‚эллис, которые,  как  мне  казалось,  слишком  сатиричны,  и  жесткой  леди
Љастерли. ’еперь, когда сатиру Я убрал,  он  стал  слишком  хорош  и  тонок.
’ехническаЯ трудность, по-моему, в том, что у менЯ нет никакого человека  из
другого класса, который бы сбил спесь с патрициев. Љуртье на это не способен
- Я пробовал, но он тогда получаетсЯ  еще  более  бумажный.  Љуртье  нехорош
именно потому, что Я знаю Ќевинсона. ќто менЯ свЯзывает по рукам и ногам.
     ‚ одном из своих писем ты поминаешь "“садьбу". Ђ мне вот  кажетсЯ,  что
типичного помещика Я знаю  хуже,  чем  типичного  аристократа.  ‚  "“садьбе"
помещик - это образ вымышленный, на его изготовление пошли: 1)  один  старый
полковник ополчениЯ, у которого есть дом  в  деревне.  Ћн,  правда,  сам  из
помещичьей  семьи,  но  занималсЯ  коммерцией;  2)  один  мой   товарищ   по
университету из очень аристократической семьи; 3) мой родной брат.  ’ак  что
он, как видишь, чистаЯ случайность, хоть и счастливаЯ. ќтим  Я  хочу  только
доказать, что беда не в недостатке знаниЯ -  образы,  которые  мне  удаютсЯ,
редко бывают похожими  портретами.  Њиссис  Џендайс  почти  сплошь  вымысел,
•ассел Ѓартер тоже - он началсЯ с человека, которого Я  полчаса  наблюдал  в
поезде. Ђ вот ѓрегори ‚иджил, который удалсЯ гораздо хуже,  взЯт  из  жизни.
“видеть  один  раз,  но  особенно  остро  -  это,  как  правило,  длЯ   менЯ
плодотворнее, чем близко знать изо днЯ в день. Џоэтому Ѓерти из "Џатрициев",
тоже списанный с аристократа, с которым мы жили  бок  о  бок  в  колледже  и
который два года был моим ближайшим  другом,  не  пожелал  выйти  из  стадии
наброска. Ђ Ѓарбара (по  твоим  словам  -  лучший  образ  в  книге)  -  плод
наблюдений одного вечера и двух писем одной сорокалетней  аристократки.  €ли
возьми "маленькую натурщицу" - она-то мне удалась - так  вот,  Я  ничего  не
знаю о маленьких натурщицах и вообще о девушках ее  типа,  только  видел  их
иногда мельком. Њежду прочим, Љаннинхем ѓрэхем говорит,  что  знает  сколько
угодно "старых мистеров ‘тоунов". Ђ Я  не  знаю.  €з-за  моего  метода  люди
всегда считали, что Я добросовестно пишу с натуры, Я же втайне  уверен,  что
лишь следую своему воображению. ‚озьми мистера и миссис „еннант из  "Ћстрова
фарисеев" - ты их всегда хвалил. Џо полчаса разговора  с  ним  и  с  ней  да
четыре днЯ (на расстоЯнии) в том же отеле за границей - вот и все,  из  чего
они родились.
     ‚печатление, которое  у  тебЯ  осталось  от  "‘обственника"  -  что  за
деревьЯми не видно леса, - объЯснЯетсЯ тем, что Я знал _слишком много_.
     Џрости за эти излиЯниЯ, мой милый, но Я всегда немножко чувствовал, что
ты ко мне несправедлив, - с того самого днЯ, когда прочел  кусок  из  твоего
отзыва на "„жослин" (_который вообще не следовало мне посылать_), о том, что
из менЯ никогда не выйдет художника, что Я всегда буду смотреть на жизнь как
бы из окна фешенебельного клуба. € от книги к книге мне всегда казалось, что
в глубине души ты досадуешь на то, что вынужден все больше отходить от такой
точки зрениЯ. —то ты со своей крепкой, а в те дни еще более нерушимой  верой
в свою способность правильного суждениЯ (котораЯ у тебЯ очень сильна) раз  и
навсегда раскусил менЯ и не  мог  ошибитьсЯ.  џ  всегда  чувствовал,  что  Я
глубже, более изменчив и, может быть, более широк, чем тебе кажетсЯ.  Ѓудучи
от природы немногословен, Я никогда этого не говорил, - но ты,  надеюсь,  не
рассердишьсЯ, что теперь, впервые за десЯть лет, если не больше, Я  высказал
то,  что  думаю.  „а,  Я  всегда  чувствовал,   что   борюсь   с   известным
предубеждением,  которое  укреплЯетсЯ  при  каждом   нашем   свидании   моей
медлительностью в словах и манере. ’ы говоришь "эта книга - не ты", но  этим
как бы  даешь  понЯть,  что  в  твоих  глазах  Я  -  что-то  установившеесЯ,
определенное, узкое. ‚от это Я всегда в тебе чувствую. "„жек такой, et voila
tout {€ дело с концом (франц.).}!" ‚ероЯтно, это привычка критического  ума,
которому приходитсЯ составлЯть суждениЯ об  определенных  вещах  и  отрицать
возможность изменениЯ или роста до тех  пор,  пока  изменение  или  рост  не
станут слишком Явны.
     ‚се это в каком-то смысле - чернаЯ  неблагодарность,  потому  что  твоЯ
доброта, дружеское отношение и критика принесли мне огромную пользу; Я знаю,
что и в данном случае  они  пойдут  мне  на  пользу,  когда  Я  возьмусь  за
переработку.
     ‚идит бог, в этой книге Я далеко не достиг того, к чему  стремилсЯ;  но
прежде чем снова за  нее  братьсЯ,  Я  хочу  установить,  в  какой  мере  ее
недостатки проистекают из того, что она оказалась завершением долгого  труда
- четырех классовых романов, которые Я уже немного перерос  или  от  которых
устал, короче говорЯ - в какой-то мере это результат духовного  перелома,  а
не чего-то более излечимого.
     ђаз уж ты сравниваешь ее с "“садьбой",  ты  не  мог  не  заметить,  что
главный фокус книги не столько лорд и леди ‚эллис, сколько Њилтоун и Ѓарбара
- молодые - любовники - отдельные личности; тогда как  в  "“садьбе"  интерес
сосредоточен на помещике и миссис Џендайс - на старших, на типах. ќтого,  во
всЯком случае, нельзЯ изменить, а значит, если усилить и заострить классовую
линию книги, очень легко  нарушить  равновесие  и  испортить  вторую,  более
поэтическую и индивидуальную тему; тем более что классоваЯ критика, какаЯ ни
на есть, выражена в том, что Њилтоун остаетсЯ на мели, и  у  Ѓарбары  крыльЯ
оказываютсЯ недостаточно сильны, чтобы поднЯть ее, так что она выходит замуж
по всем правилам своего круга. ‚от по этой-то причине, а  не  по  какой-либо
другой Я не подчеркнул более резко линию лорда и леди ‚эллис и не разработал
их подробнее.
     Њне хочетсЯ задать тебе один простой вопрос: если  оставить  в  стороне
лорда „енниса, думаешь ли ты, что аристократы, прочтЯ эту книгу,  будут  все
так же уверены в себе и в своем месте под солнцем?
     ’ут идешь  по  очень  узкому  гребню.  ‘  одной  стороны,  книгу  могут
отвергнуть, усмотрев в ней прЯмые нападки; с другой - не стоило и братьсЯ за
нее, если она ни в чем их не поколеблет.
     € еще одно. ‚ душе Я отношусь к аристократам не так терпимо, как ты: их
кажущиесЯ классовые достоинства  -  простота  в  обращении,  внимательность,
мужество и своего рода стоицизм - это  отчасти  результат  того,  что  жизнь
всегда их баловала, а отчасти  взращено  искусственно,  длЯ  самосохранениЯ.
Љопни чуть поглубже - и очень скоро обнаружишь помещика или буржуа. —то мне,
вероЯтно, следовало бы сделать, так это  заострить  кое-какие  сцены,  чтобы
Яснее показать аристократа без  внешних  прикрас.  Њогу  сказать  совершенно
искренне, что длЯ менЯ мир делитсЯ  на  художников  и  нехудожников,  причем
нехудожники всех степеней и оттенков одинаково не вызывают у менЯ ни  любви,
ни восхищениЯ. ќто не реклама длЯ художника, а лишь признание  того,  что  в
глубине души каждый ставит собственный душевный  склад  выше,  чем  чей-либо
другой.
     ’ерпимое отношение к аристократу, врачу или землекопу - все это  хорошо
в плане эстетическом, до глубины оно не доходит, по крайней мере у  менЯ.  Ђ
меркантильность - качество, силою обстоЯтельств навЯзанное одним людЯм и  не
навЯзанное другим.
     Ќу, хватит! Ќа самом деле Я не такой строптивый, каким выглЯжу  в  этом
письме, и вовсе не такой неблагодарный.

                                                              Џреданный тебе
                                                             „жон ѓолсуорси.

     P. S. —то касаетсЯ  того,  что  некоторые  эффекты  кажутсЯ  rechauffes
{Џовторением старого, букв. - "подогретыми" (франц.).}.  Ќу,  конечно,  и  в
"Ћстрове фарисеев" и в "“садьбе" некоторые персонажи списаны с  аристократов
или частично ими подсказаны.  Њистер  и  миссис  „еннант;  “инслоу;  отчасти
помещик; миссис Џендайс - если у нее вообще есть прототип - тоже  подсказана
одной аристократкой. Џо моему опыту и наблюдениЯм, в наши дни, по  существу,
нет  разницы  между  аристократами  и  помещиками,  если  не   считать:   а)
исключительных типов, вроде Њилтоуна и леди Љастерли: эти оба, несомненно, в
достаточной мере развенчаны, и б) таких  типов,  как  Ѓерти  -  своего  рода
карикатура на прежние их качества в том виде, как они дошли до наших дней.

                                                                      „ж. ѓ.


ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                  “ингстоун, Њанатон, „евон.
                                                            22 сент. 1910 г.

     „орогой ќдвард!
     ‘пасибо, мой дорогой. Ѓеру свои слова назад и всю личную  часть  твоего
письма принимаю.
     Џоследние фразы относительно воздействиЯ "Џатрициев" повергли менЯ чуть
ли не в отчаЯние. Ђ тут еще получил сегоднЯ письмо, которое  прилагаю.  ќтот
человек, видишь ли, совершенно не понЯл, что в •илери  Я  воплотил  одну  из
слабостей, присущих интеллигенции.
     ’очно так же, по твоим словам, никто (в том числе, видимо, и ты сам) не
поймет, что в Њилтоуне воплощена одна из слабостей, присущих аристократии.
     Џо-моему, он, конечно, достоин жалости - он, а не Ќезнакомка,  Ѓарбара,
а не Љуртье - в духовном смысле. ’ак же, как в "‘обственнике", - ‘омс, а  не
€рэн.
     ѓосподи, что  же  мне  делать?  Ќе  могу  Я  поставить  себЯ  на  место
обывателЯ. Џомнишь, как ты воевал со мной по поводу конца  "‘обственника"  -
все требовал, чтобы Я не убивал Ѓоснии и отправил торжествующих любовников в
Џариж, а ”орсайтов оставил ни с чем? ‚от и теперь то же самое. Њой удар  был
тогда куда более чувствительным, чем был бы твой, и Я это знал. Љонечно  же,
люди поймут, что хотЯ Њилтоун добилсЯ своего, но то, чего он добилсЯ, сухо и
скучно, как и он сам. —то еще Я могу сделать,  не  рискуЯ  стать  безнадежно
дидактичным и азбучным?
     Ќу ладно, что могу - сделаю, и большое тебе спасибо.

                                                          ‚сегда твой „ж. ѓ.

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

                                                  “ингстоун, Њанатон, „евон.
                                                           13 ноЯбрЯ 1910 г.

     „орогой ќдвард!
     ‘пасибо за письмо. џ знаю,  что  ты  понапрасну  растрачиваешь  слишком
много сил на понимание недостойных и сочувствие им. ‚прочем, "понапрасну"  -
не то слово, ведь это такой редкий дар! € все же тебе приходитсЯ нелегко, да
еще когда в награду получаешь неблагодарность таких строптивцев, как Я. ’ебе
нужно каждый год проводить шесть месЯцев за границей и  написать  роман  или
хотЯ бы ту книгу критических статей, которую мы ждем уже столько лет.  Ђ  ты
этого не сделаешь, пока не сбежишь от  шайки  разбойников,  которых  сам  же
породил своим сочувственным пониманием.
     Џересмотр книги подходит к концу. џ добавил около пЯтидесЯти страниц  и
переписал заново почти все места, которые вызывали у тебЯ сомнениЯ, а  кроме
того, постаралсЯ  убрать  все  сентиментальное.  Ќо  суть  книги  от  этого,
конечно, не изменилась и не могла изменитьсЯ. ЉритическаЯ суть книги (а  все
твои упреки, в сущности, относились  к  ней)  состоит  в  противопоставлении
власти и  сухого  кастового  существованиЯ  лирическому  взглЯду  на  жизнь,
эмоциональности и ненависти ко всЯким барьерам, что присуще  одной  половине
моего "Я". €ными словами,  просто-напросто  в  этой  книге  так  же,  как  в
"‘обственнике", "“садьбе" и "Ѓратстве", одна половина менЯ самого  критикует
другую, причем половины эти то больше, то меньше, в зависимости от темы. ќто
не социальнаЯ критика  -  ни  одна  из  моих  книг  не  подходит  под  такое
определение. ‘корее уж это попытка психологического исследованиЯ. …сли бы ты
знал мою мать, ты бы согласилсЯ, что во мне вполне достаточно сухой кастовой
властности, чтобы стать законным объектом длЯ нападок со стороны другой моей
половины. Љнигу Я назову  не  "Џатриции",  а  "Џатриций",  может  быть,  это
поможет разрушить представление, будто Я решил изобразить на большом полотне
все виды и все свойства аристократии.
     Њэрри, когда прочел книгу, заметил: "€нтересно, догадаетсЯ  ли  рЯдовой
человек хотЯ бы приблизительно, о чем тут речь", - имеЯ в виду духовную суть
книги. Ќаверно, не догадаетсЯ. Ќо один умный читатель "‘обственника" на днЯх
сказал точно то же самое: что мой  американский  корреспондент,  писавший  о
"Ѓратстве", - это и есть рЯдовой  человек.  ’ак  что  с  этим  считатьсЯ  не
приходитсЯ. Ќикто еще до сих пор не отметил борьбу (духовную), котораЯ  идет
в "“садьбе". „лЯ одних читателей это  "социальнаЯ  критика",  длЯ  других  -
занимательнаЯ историЯ, смотрЯ по их умственному уровню. —ем больше Я  думаю,
тем больше убеждаюсь, что социальным критиком  Я  оказалсЯ  случайно.  џ  не
обладаю длЯ этого ни нужным методом,  ни  нужными  качествами.  “  менЯ  нет
терпениЯ, нет прилежаниЯ  -  только  известнаЯ  объективность,  поскольку  Я
способен беспристрастно судить  о  себе  в  соприкосновении  с  жизнью.  ЊоЯ
ценность как критика социальных условий сводитсЯ к тому, что  во  мне  живут
два человека, оба достаточно сильные;  и  когда  художник  во  мне  восстает
против другого человека, это производит впечатление критики.
     Ќикак не подберу эпиграфа к книге.
     “ нас все времЯ льет дождь. Ќадеюсь, что Љонстанс  выберетсЯ  к  нам  в
субботу. Џривет вам обоим.

                                                          ‚сегда твой „ж. ѓ.

     P. S. Џолучил письмо от ”ренча, пишет,  что  постараетсЯ  сам  прочесть
твою пьесу!


„‚Ђ Џ€‘њЊЂ ЌЂ—€ЌЂћ™€Њ Џ€‘Ђ’…‹џЊ

                                                          1 августа 1912 г.

     „орогаЯ мисс Ќ.!
     ‚ы задали мне один из тех вопросов, на  которые  Я  обычно  отказываюсь
отвечать, и задали его так, что отказатьсЯ Я не могу. џ так же,  как  и  ‚ы,
понЯтиЯ не имею о том, nascitur или fit  {ђождаетсЯ  или  делаетсЯ  (лат.).}
писатель-прозаик. ‡ато Я хорошо знаю, что только тЯжкой, многолетней работой
можно очистить собственные произведениЯ от первородного греха.
     Џрисланный ‚ами рассказ Я прочел.  џ  бы  сказал,  что  он  удачен,  но
фальшив. ‚ свЯзи с тем, что ‚ам хочетсЯ выЯснить, наверно, хорошо,  что  это
так, а не наоборот. “  ‚ас  (длЯ  ‚ашего  возраста)  есть  беглость  письма,
точность в употреблении слов - это ценно. Ќо в этом же  длЯ  ‚ас  и  большаЯ
опасность, потому что ‚ы никогда не добьетесь того,  чего  хотите,  пока  не
научитесь писать чувствами, проверЯЯ каждое слово на верность самой  себе  и
жизни. Ђ легкость, котораЯ, очевидно, есть у ‚ас от природы, толкает ‚ас  на
то, чтобы писать быстро, и о том, чего ‚ы не прочувствовали и  не  проверили
жизнью. ‘оветую ‚ам почитать русских, в особенности  ’олстого,  ’ургенева  и
—ехова (двух первых - в переводе Љонстанс ѓарнет, изд. •ейнемана,  —ехова  -
"—ерный монах", изд. „акворт, ѓенриетта-стрит, д. 3) и роман Њопассана "Џьер
и †ан", по-французски, вместе с предисловием. Њожет быть,  ‚ы  все  это  уже
читали,  тогда  перечитайте  и  попытайтесь   уловить   искренность,   какой
проникнуты эти книги. Ќикаких оснований отчаиватьсЯ у ‚ас нет - Я не побоюсь
сказать, что в ‚ашем возрасте никто не может писать вещи, которые стоило  бы
читать. Њне кажетсЯ, что  главный  недостаток  американской  психики  -  это
любовь  к  сокращенным  путЯм.  ‚  искусстве  сокращенных  путей  нет.   ќто
неустаннаЯ тЯжелаЯ работа сознаниЯ, а еще  больше  -  души.  ЌельзЯ  создать
ничего, что стоило бы читать, из того, что не стоило чувствовать или видеть.
Ќе торопитесь писать, пишите только тогда, когда иначе не можете. …сли,  как
‚ы говорите, жизнь вообще  и  люди  в  частности  кажутсЯ  ‚ам  захватывающе
интересными, жизнь и люди вознаградЯт ‚ас материалом, но над этим материалом
нужно много думать, думать и отбирать, и не набрасыватьсЯ на сюжет, пока  он
не созрел у ‚ас  в  сознании;  пока  он  не  стал  свЯзным,  значительным  и
жизненным  благодарЯ  какой-то  общей   идее,   его   проникающей,   котораЯ
соответствует ‚ашему пониманию жизни и человеческой природы.
     ‚идите, Я говорю с ‚ами без обинЯков, совсем  не  так,  как  полагаетсЯ
говорить модному врачу.
     ЏовторЯю, не отчаивайтесь, работайте спокойно, упорно  и  сжигайте  то,
что ‚ас не удовлетворит, а главное - не давайте ‚ашей легкости и всему,  что
из нее проистекает, погубить ‚ашу искренность. †елаю ‚ам всЯческой удачи.

                                                                €скренне ‚аш
                                                             „жон ѓолсуорси.


                                                   “ингстоун, 5 июнЯ 1920 г.

     „орогой мистер „ж.!
     ’олько что получил ‚аше письмо от 30 маЯ. Џервый мой  ‚ам  совет  -  не
торопитесь печататьсЯ. …сли человек не составил себе какого-то представлениЯ
о жизни на основании собственной  жизни,  чувств  и  опыта,  то  ему  нечего
сказать такого, что другим стоило бы слушать. Ћбычно писать начинают слишком
рано, и из тех, кто  начинает  очень  молодым,  лишь  очень  редкие  чего-то
достигают.
     € дело не в том, чтобы научитьсЯ писать, дело в том,  чтобы  выработать
определенное мировоззрение и иметь что сказать.
     Ђ  теперь  о  стиле.  ‘тиль  -  это  просто  Ясное,  краткое  выражение
увиденного своими глазами и сугубо личных чувств. ‡аписывайте  длЯ  практики
все, что ‚ы видите и чувствуете, по  возможности  кратко  и  Ясно.  …сли  ‚ы
описываете дерево или стог сена, добивайтесь, чтобы другие  увидели  их  так
же, как ‚ы: именно то, как ‚ы их видите и ощущаете, и придаст  им  ценность.
†ивите среди животных, деревьев, птиц, холмов и морЯ, сколько  это  в  ‚аших
возможностЯх. Ѓеседуйте с простыми людьми и наблюдайте их  жизнь.  „ержитесь
подальше от всЯких артистических групп, а  если  уж  общаетесь  с  ними,  не
относитесь к ним слишком серьезно.
     Џусть  это  звучит как избитаЯ фраза, но читайте библию, експира и _‚.
X. •адсона_, который пишет о природе. ‚ыучите как следует французский Язык и
(скажем,  через  три года) начинайте читать Њериме и Њопассана: они обладают
удивительной  Ясностью  и  умением  экономить слова. —итайте ЂнатолЯ ”ранса,
тоже  через  три  года. —итайте русского ’ургенева (перевод Љонстанс ѓарнет,
изд.  •ейнемана)  -  не ради стилЯ, стиль в переводе во многом пропадает, но
ради  того,  как  он  видит  жизнь  - и строит свои повести. —итайте “олтера
Џатера  и  ‘тивенсона,  но  остерегайтесь их склонности к жеманству. —итайте
„иккенса  и  ‘эмюелЯ  Ѓатлера.  Џишите  стихи  -  это  хорошаЯ  практика длЯ
выработки  прозаического  стилЯ. ‚озьмите себе за правило, что каждаЯ фраза,
которую  ‚ы  пишете,  должна  быть  интересна. €з современных поэтов читайте
Њэйсфилда  и  ‘ассуна.  Ќо  если  ‚ы  действительно  хотите  стать настоЯщим
писателем,  живите  при  этом  нормальной  жизнью и занимайтесь каким-нибудь
нормальным  делом  еще  несколько  лет  после  того,  как  станете  взрослым
человеком.  ‚глЯдитесь в повседневный мир как он есть, прежде чем передавать
другим свое видение или что бы то ни было.
     †елаю ‚ам удачи.

                                                €скренне ‚аш „жон ѓолсуорси.


                                „. †антиева

                                Џослесловие

     Џомещенные в шестнадцатом томе статьи  ѓолсуорси  за  исключением  лишь
одной - "‘оздание характера в литературе",  так  же,  как  и  его  письма  и
сатирические произведениЯ, публикуютсЯ на русском Языке впервые.
     ‚ статьЯх ѓолсуорси, написанных им в начале XX века, - "Џочему  нам  не
нравЯтсЯ вещи как они есть",  "Ќужно  учитьсЯ",  "‘оломинка  на  ветру",  "Ћ
законченности и определенности" и других писатель ведет большой  разговор  о
высоком назначении литературы, протестует против тенденции поставить  ее  на
службу   реакции,   против   тенденции   фальсификации   жизни,    слащавого
морализированиЯ, коммерческого подхода к искусству. ќти  положениЯ  получают
развитие и в более поздних статьЯх.
     ЏерваЯ мироваЯ война потрЯсла  многих  лучших  представителей  западной
интеллигенции своей  жестокостью.  ‚  данном  томе  представлены  те  статьи
ѓолсуорси, в которых он обнаруживает  понимание  истинных  мотивов  политики
своей  страны  и  других  капиталистических  стран  еще  начинаЯ  с  периода
подготовки войны. (‘татьи "‚олЯ к  миру" - 1909,  "Њир  в  воздухе" - 1911.)
Ћтношение ѓолсуорси к войне резко  отличает  его  от  писателей-модернистов,
которые, следуЯ ущербной философии своего времени, утверждали, что  война  -
проЯвление зверских инстинктов человека  и  что  ее  разрушительнаЯ  техника
положит конец цивилизации. ђуководимый верой в человека, ѓолсуорси в  статье
"€скусство и война" (1915) выражал твердое убеждение в том, что  война  "при
всем ее размахе  и  ужасе"  не  может  уничтожить  пониманиЯ  между  людьми,
подавить их духовно, "не может вырвать ни один из корней дерева искусства  -
дерева, которое все растет и растет, с тех самых пор, как в глазах  человека
засветилась  душа".  —резвычайно  актуально  звучат  в   наши   дни   мысли,
высказанные в этой статье. ѓолсуорси осуждает в ней правЯщие  круги  воюющих
стран, "так называемых мужественных людей, длЯ которых  нестерпимо  движение
человечества по пути к взаимному пониманию" и которым  достаточно  "поиграть
на страхах и патриотических чувствах широких масс, чтобы  разжечь  пожар  на
целом континенте".
     ‘трастным  стремлением  к  тому,  чтобы  не  повторилсЯ   "безобразный,
кровавый  кошмар",  проникнуты  статьи  ѓолсуорси,  написанные  после  войны
1914-1918 гг., - "„ети и война", "‚оенные фильмы и суроваЯ действительность"
и другие, в которых он  выражает  протест  против  разжиганиЯ  новой  войны.
ЋтразившиесЯ, в частности в статье "€скусство и война", иллюзии ѓолсуорси  о
том, что ЂнглиЯ, вступив в  войну,  стала  боротьсЯ  за  идеалы  демократии,
уступают место прозрению, которое дает ему возможность в статье "Љ  чему  мы
пришли"  (1920)  четко  определить  войну  как  результат  "грубой   системы
конкуренции", сделать вывод о том, что "теориЯ объединениЯ наций"  останетсЯ
прекрасной теорией и судьба человечества будет мрачной,  если  не  изменитсЯ
самый дух прогресса, если не будет в корне изменено воспитание подрастающего
поколениЯ. …динственное соревнование, которое, по мнению  ѓолсуорси,  должно
быть  между  народами,  -  это  соревнование  в  области  культуры  во   имЯ
благоденствиЯ  всего  человечества.  ђазвиваЯ   это   положение   в   статье
"ЊеждународнаЯ мысль" (1923), он возлагает надежды на создание  единодушного
международного общественного мнениЯ,  противостоЯщего  губительной  политике
тех, кто рассматривает силу как закон, управлЯющий обществом.
     ђазмышлЯЯ о судьбах мира, ѓолсуорси,  правда,  не  учитывает  при  этом
огромной роли народов; он считает, что  средство  предотвращениЯ  войн  -  в
руках у инженеров и изобретателей, придает  самодовлеющее  значение  прессе,
питает иллюзии о том, что финансисты всего  мира  могут  договоритьсЯ  между
собой и улучшить экономические условиЯ жизни людей.
     Ќеверие в силы народа, в его духовные возможности - вот  причина  того,
что  смелаЯ  мысль  ѓолсуорси  часто  наталкиваетсЯ  на  некий   предел,   и
положительный его идеал выглЯдит отвлеченным и  ограниченным.  Њы  наблюдали
это уже в одной из его ранних статей -  "’уманные  мысли  об  искусстве",  в
которой  ѓолсуорси  рассматривал   искусство   как   единственное   средство
установлениЯ гармонии в  отношениЯх  между  людьми,  уничтожениЯ  социальных
противоречий вне классовой борьбы. ‚ этой же статье он выражал  мнение,  что
’олстой, "низложив всех старых судей и всЯческие академии" и утверждаЯ,  что
величайшее искусство то, которое доступно самому большому числу людей,  "тем
самым возводит массы в ранг  новой  Ђкадемии  или  нового  судьи,  столь  же
деспотичного и ограниченного, как те, которых он низложил".
     ‚ неверии ѓолсуорси в силы народа надо  искать  и  причину  того,  что,
мечтаЯ о социальной справедливости, писатель  вместе  с  тем  опасалсЯ  силы
рабочего движениЯ в Ђнглии, причину того, что он  не  смог  понЯть  сущности
великих событий в ђоссии, где в 1917 году народ взЯл судьбу  страны  в  свои
руки. ђеволюционнаЯ ђоссиЯ представлЯлась ему чем-то  чуждым,  опасным,  как
можно видеть по замечанию гида в "ѓротесках", по вскользь брошенной фразе  в
статье  "Љ  чему  мы  пришли".  ќтим  же  непониманием  продиктован   весьма
произвольный вывод о характере русского народа в  разделе  о  —ехове  статьи
"…ще четыре силуэта писателей".
     ѓолсуорси не смог преодолеть своих заблуждений, но до конца  жизненного
пути искренне пыталсЯ разобратьсЯ в сложных проблемах  времени,  побуждаемый
заботой о благе человечества, тревогой за его будущее.
     Ѓольшое значение имеют статьи ѓолсуорси о литературе, написанные в 20-х
и начале 30-х годов, в особенности  "‹итература  в  жизнь",  "‘илуэты  шести
писателей",  "‘оздание  характера  в  литературе",   в   которых   ѓолсуорси
отстаивает принципы реалистической эстетики. ‡наЯ обстановку, сложившуюсЯ  в
литературной жизни Ђнглии после первой мировой войны, можно уловить  в  этих
статьЯх полемику против модернистской литературы, выдвинувшейсЯ в  то  времЯ
на авансцену. ‚озражениЯ ѓолсуорси против этой литературы воспринимаютсЯ как
нечто  актуальное  и  сейчас,  ввиду  тесного  родства  с  ней  произведений
современных западных модернистов.
     ‚осставаЯ против позиции модернистов,  которые  выдвигали  концепцию  о
"чистом художнике", провозглашали право писателЯ на  безответственность,  на
уход от жизни, ѓолсуорси высказывает твердое убеждение в том, что  подлинный
писатель - всегда критик действительности: он в ответе перед обществом,  его
долг - воздействовать на этические нормы  своей  эпохи.  Ќа  свой  вопрос  в
статье "‹итература и жизнь" - "ђади чего мы отдаемсЯ искусству? -  ѓолсуорси
отвечает: "ђади большего блага и величиЯ человека".
     ЏриветствуЯ движение искусства вперед, поиски новых путей, ѓолсуорси  в
то же времЯ восстает против бесплодной погони за модой, стремлениЯ  к  новой
форме ради новизны, к  формалистическим  вывертам,  "словесным  узорам".  Ћн
защищает роман от посЯгательств  модернистов,  которые,  стремЯсь  разрушить
его, объЯвлЯют мертвым и похороненным то, что составлЯет  его  специфику,  -
повествование,  сюжет,  характеры.  €нтересны  мысли  ѓолсуорси   в   статье
"‘оздание характера в литературе" о творческой лаборатории писателЯ, который
извлекает из "склада" памЯти, - то, что ѓолсуорси называет  подсознанием,  -
впечатлениЯ, накопившиесЯ в  процессе  жизненного  опыта,  сплавлЯЯ  воедино
"разрозненные кусочки" и претворЯЯ их в  образы.  Џорой,  однако,  ѓолсуорси
склонен  придавать  самодовлеющее   значение   "подсознанию";   отсюда   его
утверждение, что  експир  будто  бы  создавал  некоторые  характеры,  почти
полностью подчинЯЯсь подсознанию, и "направлЯющаЯ мысль"  у  него  при  этом
отсутствовала.  ’ак,  в  частности,  по  мнению  ѓолсуорси,  родилсЯ   образ
”альстафа, которого  он  считает  не  типом,  но  только  индивидуальностью.
„умаетсЯ, что здесь проведено слишком резкое разграничение  между  понЯтиЯми
"индивидуальность" и "тип". Ћ неправомерности такого подхода свидетельствуют
прежде всего лучшие образы самого  ѓолсуорси,  например,  старики  ”орсайты:
каждый из них - тип и в то же времЯ резко выраженнаЯ  индивидуальность.  —то
касаетсЯ  несправедливого  утверждениЯ  об  отсутствии  порой   у   писателЯ
направлЯющей мысли при создании  характера,  то  ѓолсуорси  сам  опровергает
себЯ, когда говорит далее, что создание характера - процесс, хотЯ и ничем не
скованный,  но  всегда  целеустремленный.  €сходЯ   из   творческого   опыта
ѓолсуорси, как и всЯкого большого писателЯ, можно сказать, что этот  процесс
обусловлен взглЯдами автора на жизнь, организующей идеей,  котораЯ  лежит  в
основе его произведениЯ. ‘ этим согласуетсЯ высказаннаЯ  ѓолсуорси  в  конце
статьи мысль  о  том,  что  характеры,  созданные  писателем,  "усиливают  и
обогащают  непрестанный  процесс  этической  оценки,  неотделимый  от   всей
человеческой жизни".
     ЋтстаиваЯ   в   своих   статьЯх   критерий    этической    оценки,    в
противоположность модернистам, проповедующим аморализм, ѓолсуорси  ссылаетсЯ
на творчество великих  писателей-гуманистов.  ‚идное  место  занимают  здесь
представители русской литературы.
     Ѓольшой интерес в данном томе представлЯет раздел писем ѓолсуорси.  Ћни
вводЯт в творческую лабораторию  писателЯ,  свидетельствуют  о  раздумьЯх  и
упорном труде, с которыми было свЯзано создание  его  произведений,  об  его
исключительной честности, требовательности к себе, готовности прислушиватьсЯ
к критическим замечаниЯм.
     Ћ принципах, которыми руководствовалсЯ  ѓолсуорси  в  своем  творческом
труде, лучше всего говорит  следующаЯ  его  фраза  в  письме  к  начинающему
писателю: "‚ искусстве сокращенных путей нет. ќто неустаннаЯ тЯжелаЯ  работа
сознаниЯ, а еще больше - души".
Last-modified: Mon, 13 Feb 2006 18:29:45 GMT
Ћцените этот текст:
„жон ѓолсуорси. ‘татьи, речи, письма

ЏЋ‘‹… ‘Џ…Љ’ЂЉ‹џ

Ќ“†ЌЋ “—€’њ‘џ

Ђ‹‹…ѓЋђ€џ Ћ Џ€‘Ђ’…‹…

Ќ…‘ЉЋ‹њЉЋ ’ђћ€‡ЊЋ‚ ЏЋ ЏЋ‚Ћ„“ „ђЂЊЂ’“ђѓ€€

‚Ћ‹џ Љ Њ€ђ“

Ћ –…Ќ‡“ђ…

‘Ћ‹ЋЊ€ЌЉЂ ЌЂ ‚…’ђ“

’“ЊЂЌЌ›… Њ›‘‹€ ЋЃ €‘Љ“‘‘’‚…

Њ€ђ ‚ ‚Ћ‡„“•…

ЏЋ—…Њ“ ЌЂЊ Ќ… ЌђЂ‚џ’‘џ ‚…™€ ЉЂЉ ЋЌ€ …‘’њ

Џђ…„€‘‹Ћ‚€… Љ ђЋЊЂЌ“ „€ЉЉ…Ќ‘Ђ "•Ћ‹Ћ„Ќ›‰ „ЋЊ"

Ћ ‡ЂЉЋЌ—…ЌЌЋ‘’€ € ЋЏђ…„…‹…ЌЌЋ‘’€

€‘Љ“‘‘’‚Ћ € ‚Ћ‰ЌЂ

ђ“‘‘Љ€‰ € ЂЌѓ‹€—ЂЌ€Ќ

„…’€ € ‚Ћ‰ЌЂ

Љ —…Њ“ Њ› Џђ€‹€

Њ…†„“ЌЂђЋ„ЌЂџ Њ›‘‹њ

‘€‹“ќ’› …‘’€ Џ€‘Ђ’…‹…‰

‚Ћ‘ЏЋЊ€ЌЂЌ€џ Ћ ЉЋЌђЂ„…

‚Ћ…ЌЌ›… ”€‹њЊ› € ‘“ђЋ‚Ђџ „…‰‘’‚€’…‹њЌЋ‘’њ

…™… —…’›ђ… ‘€‹“ќ’Ђ Џ€‘Ђ’…‹…‰

‹€’…ђЂ’“ђЂ € †€‡Ќњ

‘Ћ‡„ЂЌ€… •ЂђЂЉ’…ђЂ ‚ ‹€’…ђЂ’“ђ…

€‡ЃђЂЌЌ›… Џ€‘њЊЂ

ЉЋЌ‘’ЂЌ‘ ѓЂђЌ…’

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ЉЋЌ‘’ЂЌ‘ ѓЂђЌ…’

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

ќ„‚Ђђ„“ ѓЂђЌ…’“

„‚Ђ Џ€‘њЊЂ ЌЂ—€ЌЂћ™€Њ Џ€‘Ђ’…‹џЊ

Љ —…Њ“ Њ› Џђ€‹€

‘€‹“ќ’› …‘’€ Џ€‘Ђ’…‹…‰
