        „жон ѓолсуорси. ‘татьи, речи, письма


----------------------------------------------------------------------------
     „жон ѓолсуорси. ‘обрание сочинений в шестнадцати томах. ’. 16.
     Ѓиблиотека "Ћгонек".
     Њ., "Џравда", 1962
     OCR Ѓычков Њ.Ќ. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

        ЏЋ‘‹… ‘Џ…Љ’ЂЉ‹џ

     Џеревод Њ. ‹орие

     ‚ каждом человеке рассудок и чувства ведут между собой жестокую борьбу.
†изнь - доска, на которой качаютсЯ эти две силы, и ни один смертный не сидит
на самой ее середине, ибо никто  не  выдержал  бы  нестерпимую  скуку  такой
позиции.
     Ќаши суждениЯ, поступки и мысли - как традиционные,  так  и  передовые,
как мЯгкие, так и жесткие, как в материальном, так и в идейном плане -  суть
результат этой вечной борьбы, и если бы  человек  мог  заглЯнуть  достаточно
глубоко в источник своего  поведениЯ  -  от  чего,  боже,  упаси!  -  он  бы
удивилсЯ, обнаружив, сколь многое зависит от того,  какие  именно  трюки  он
проделывает на этой большой качающейсЯ трагикомической доске.
     ’ак-то вот и получаетсЯ, что человечество  оказываетсЯ  разделенным  на
людей рассудка и людей сердца. Ќо мы  в  Ђнглии,  с  присущим  нам  чувством
"честной игры", не находим ничего  забавного  в  этом  балансировании  между
Яйцом страуса и  Яйцом  куриным,  тем  более,  когда  последнее  оказываетсЯ
тухлым,  поскольку  состоит  почти  исключительно  из  бродЯг,  ирландцев  и
художников. ‚ огромном своем большинстве мы люди рассудка, и когда мы видим,
что ирландец жертвует обедом ради остроумной шутки, бродЯга отказываетсЯ  от
работы, чтобы сохранить свою свободу, а  писатель  сочинЯет  пьесу,  котораЯ
останетсЯ лежать в Ящике его стола, мы не сердимсЯ, не говорим горьких слов;
мы жалеем этих несчастных, понимаЯ, что они поддаютсЯ  голосу  таинственного
желаниЯ, стремЯтсЯ утолить  жажду  ощущений,  нам  самим  неведомую,  и  еще
потому,  что  мы  знаем:  они,  как  им  и  подобает,  составлЯют  ничтожное
меньшинство.
     ќта вот надлежащаЯ, приличнаЯ диспропорциЯ между рассудком и чувством в
нашей среде и породила шедевры наших виднейших современных драматургов.  Ћни
полагают, что люди не создают нормы  нравственности,  но  сами  созданы  длЯ
нравственности, и что первейшаЯ обЯзанность драматурга не столько  показать,
как силы природы воздействуют на человека, сколько утвердить  торжество  той
или иной априорной концепции;  из  недели  в  неделю,  из  года  в  год  они
предлагают нам пьесы, которые в точности соответствуют требованиЯм рассудка,
господствующего в нашем  обществе,  венчают  лаврами  этот  самый  рассудок,
превозносЯт его до небес и дают ему свое благословение.  €бо  все  виднейшие
наши  драматурги  -  сами  люди  рассудка,  люди  здравомыслЯщие  и  глубоко
убежденные в том, что художники безумны, а в Ящиках стола - темно и мрачно.
     …сли бы провести опрос среди публики, вместе со мной заполнЯвшей театр,
откуда Я только что вернулсЯ, то  оказалось  бы,  что  на  каждые  девЯносто
человек, считающих, что лучшие, самые захватывающие моменты в  пьесе  -  это
риторический монолог героЯ и самоотречение героини в четвертом акте,  только
десЯть стали бы утверждать вопреки рассудку, что ее "Ћ мистер...", когда  он
ее целует в первом акте, и ее вальс  на  крыше,  под  шарманку,  стоЯт  всей
остальной пьесы. ‚едь в этом "Ћ мистер..!" и в этом вальсе на  крыше  -  всЯ
тоска по любви, по радости, свету, краскам, котораЯ таитсЯ в глубине каждого
человеческого  сердца,  другими  словами  -  в   них   человеческое   сердце
раскрываетсЯ,  а  это  слишком  опасно  в  жизни,  неразрывно  свЯзанной   с
добыванием хлеба насущного.
     Џопробуем разобратьсЯ в том, как эти главные действующие лица  изменЯют
себе в решающие моменты драмы в соответствии с требованиЯми здравого  смысла
или, может быть, лучше сказать, морали?  Ѓудем  считать,  что  они  задуманы
всерьез, даже как типы, и начнем  с  героЯ.  ’ак  вот,  герой  -  задуманный
всерьез - это тип нравственно испорченного  человека,  который  если  что  и
представлЯет, так только испорченность, и о чьей нравственной  испорченности
нам без конца твердЯт и другие и  он  сам.  ќтот  герой  преследует  молодую
девушку, причем нам всЯчески дают понЯть, что он страстно в нее  влюблен.  ‚
четвертом акте, когда  он  по  ходу  дела  мог  бы  добитьсЯ  своего,  автор
заставлЯет его отступитьсЯ, а нас  подводит  к  выводу,  что  либо  герой  в
конечном счете все же не представлЯет  собою  тип  нравственно  испорченного
человека, а следовательно, не представлЯет никого и  ничего,  либо  что  его
отступление - это реверанс тем  из  нас,  длЯ  кого  невыносима  мысль,  что
героинЯ может потерЯть свою добродетель, а заодно и возможность выйти  замуж
за человека, которого она не любит. Њогут  возразить,  что  в  жизни  мы  не
всегда следуем основным свойствам нашего характера, но, право же,  не  очень
уважительно по отношению к виднейшим нашим драматургам  предполагать,  будто
они не знают, что их долг - ставить  своих  героев  в  такие  положениЯ,  из
которых они могут выйти, только  если  будут  следовать  основным  свойствам
своего характера.
     Љ тому же мы видим, как неловко чувствует себЯ герой на протЯжении всей
пьесы, как добродетельно и нудно он признает свою  испорченность;  но  разве
животному, именуемому человеком, свойственно такое  самоосуждение?  ‚спомним
тех из наших знакомых, которых можно поставить  с  ним  рЯдом,  и  подумаем,
какое впечатление они на нас производЯт. …сли мы  обнаружим  -  а  Я  вполне
допускаю такую возможность, - что все  они  как  будто  действуют  и  думают
согласно каким-то своим собственным идеалам и взглЯдам, словно живут  особой
жизнью с особыми и  в  их  глазах  вполне  оправданными  мотивами  и  линией
поведениЯ, - если мы обнаружим это, тогда мы снова  должны  признать,  сколь
грациозен реверанс нашего драматурга и его персонажа нашему здравому  смыслу
и нашей морали.
     Џерейдем теперь к героине. Ћна тоже задумана всерьез, задумана как тип,
а чтобы решить, в чем состоит ее типичность, вернемсЯ к тем  минутам,  когда
она раскрывает свое сердце.  Ћна  -  кажетсЯ,  так  о  ней  говорили  -  тип
привЯзчивой, слабой, падкой на удовольствиЯ девушки; и нам показывают  ее  в
рЯде  разнообразных  ситуаций  с  единственной  целью  -  продемонстрировать
безобидную неустойчивость этой бедной маленькой щепки в бурных волнах жизни.
Ќаконец мы доходим до так называемой  "кульминационной  сцены"  в  четвертом
акте, и тут вдруг выЯснЯетсЯ, что героинЯ, столкнувшись вплотную с тем,  что
шокирует наш рассудок, проЯвлЯет неизвестно  откуда  взЯвшуюсЯ  твердость  и
сводит на нет то представление о ней, которое она так старалась нам внушить.
Џольщенные и умиленные тем, что она действовала строго согласно рассудку, мы
все же ощущаем известную неловкость, и некоторые из нас, самые  придирчивые,
спрашивают:  "‘тоило  ли  трудитьсЯ  изображать  слабую  героиню,   если   в
единственной сколько-нибудь важной ситуации она оказалась сильной?"  Ђ  если
нам скажут, что ее "сила" в четвертом акте на самом деле слабость,  попросту
малокровность,  -  тогда  к  чему  этот  фальшивый  налет   силы,   к   чему
"вознагражденнаЯ добродетель" в эпилоге?
     Ќет! Љак ни посмотри, герою и героине никогда  не  следует  ступать  на
опасные пути, выходить за пределы того, что диктует им  наш  здравый  смысл:
они должны зорко следить за своим положением в обществе, и с самого рождениЯ
им предназначен высоконравственный конец.
     Ђ это возвращает нас к тому трогательному единодушию, какое  существует
между нашими виднейшими современными драматургами и  нами  самими.  Ќасквозь
пропитанные здравым смыслом, ни мы, ни они не допускаем, чтобы  человеческие
сердца раскрывались; не можем слышать этого "Ћ мистер...", видеть этот вальс
на крыше: нам подавай риторику и самоотречение.
     ‹юди сердца и люди рассудка! Џока  соотношение  между  ними  не  станет
обратным, пока луна  не  засиЯет  среди  днЯ,  до  тех  пор  наши  виднейшие
современные драматурги не поверЯт, что главное в жизни не законный брак и не
положение в обществе, но любовь и смерть; что корень  искусства  -  чувства;
что  неизбежностью  не  стоит  пренебрегать  и  что  единственнаЯ  эпическаЯ
добродетель - это мужество.

1903 г.


        Ќ“†ЌЋ “—€’њ‘џ

     Џеревод Њ. ‹орие

                    "Et nous, jongleurs inutiles, frivoles joueurs de luth!"

     ...Ќенужные  жонглеры,  бездумные  музыканты!  Ќеужели  так  должны  мы
говорить о себе, мы, из года  в  год  поставлЯющие  публике  сотни  и  сотни
"замечательных" книг? (‚едь когда мы берем в руки замечательные книги  своих
собратий, оказываетсЯ, что их "просто невозможно читать", а между тем пресса
и издательскаЯ реклама уверЯют нас, что это книги "замечательные"!)
     …сть  сказочка  про  то,  как  в  густом  орешнике  бродили   маленькие
подслеповатые существа и пели,  выпрашиваЯ  орехов.  Ќа  некоторых  из  этих
подслеповатых существ падали орехи тЯжелые, полные, совершенно  несъедобные,
и они их быстро глотали; на других падали орехи легкие, пустые,  потому  что
зерно уже было съедено где-то вверху, и вслед этим  пустым  орехам  слышалсЯ
свист или смех. Ђ еще на других не падало  никаких  орехов,  ни  пустых,  ни
полных. Ќо с орехами или без  орехов,  с  пустыми  орехами  или  с  полными,
подслеповатые существа все бродили по лесу и пели.
     Љак-то раз проходил лесом путник и, остановив одно из этих существ, чей
голос показалсЯ ему особенно противным, спросил:
     - —его ты поешь? Ћт удовольствиЯ или от боли? € что это тебе  дает?  ’ы
поешь длЯ тех, кто там, наверху? €ли длЯ самого себЯ, длЯ своей семьи -  длЯ
кого? ’ы думаешь, что твое пение приЯтно слушать? Ћтвечай!
     ‘ущество почесало себе живот и запело еще громче.
     - Ђ, это у тебЯ такаЯ маниЯ! - сказал путник.  -  †аль  мне  тебЯ,  но,
конечно, ты не виновато.
     Ћн пошел дальше и скоро увидел еще одно существо, которое  пело  что-то
пискливым альтом. Ћно ходило и ходило кругами в рощице  чахлых  деревьев,  и
путник заметил, что оно ни разу не ступило за пределы рощицы.
     - ’ы правда не можешь выражать свои чувства иначе? - спросил путник.
     € в эту минуту на  маленькое  существо  посыпалсЯ  целый  град  жестких
орешков, которые оно тут ж принЯлось поедать  с  великой  жадностью.  Џутник
разгрыз один из орехов: Ядро в нем было крошечное и отдавало гнилью.
     - € почему ты все бродишь под этими деревьЯми? - спросил  он.  -  Ћрехи
здесь невкусные.
     Ќо маленькое существо вместо ответа опЯть забегало кругами.
     - Ќадо полагать, - сказал путник, - что скверные орехи длЯ тебЯ  лучше,
чем ничего. …сли ты выйдешь из этой рощи, то умрешь с голоду?
     Џодслеповатое  существо  отчаЯнно  взвизгнуло.  Џутник  принЯл  это  за
утвердительный ответ и пошел дальше. ‚скоре он увидел  под  большим  деревом
третье маленькое существо - оно пело очень громко, а вокруг  стоЯла  тишина,
нарушаемаЯ только тихими звуками, словно где-то посапывали  крошечные  носы.
Џри его приближении существо умолкло, и тотчас  сверху  посыпались  огромные
орехи. Џутник  попробовал  их  -  они  были  сладковатые  на  вкус  и  очень
маслЯнистые.
     - ‡ачем ты пело так громко? - спросил он. - ’ы ведь  не  можешь  съесть
все эти орехи. Ќет, в самом деле, ты поешь гораздо громче, чем нужно. Ќу же,
отвечай!
     Ќо подслеповатое маленькое существо  опЯть  запело  во  весь  голос,  и
крошечные носы засопели так громко, что путник поспешил  прочь.  ‚  сумерках
этого леса ему  попалось  еще  немало  подслеповатых  маленьких  существ,  и
наконец одно  такое,  что  казалось  совсем  уже  слепым,  но  пело  голосом
негромким, нежным и чистым, в полной тишине. Џутник  сел  на  землю  и  стал
слушать. Ћн слушал долго и не замечал, что сверху не упало ни одного  ореха.
Ќо вдруг послышалсЯ слабый шелест,  и  он  увидел  на  земле  три  небольших
овальных орешка. Ћн разгрыз один из них. Ћрех оказалсЯ на  диво  душистый  и
вкусный. Џутник взглЯнул на  маленькое  существо,  стоЯвшее  с  запрокинутым
кверху лицом, и сказал:
     - ‘кажи мне, маленькое слепое сладкогласное существо, где ты  научилось
петь?
     Њаленькое существо чуть  повернуло  голову,  словно  прислушиваЯсь,  не
упадет ли орех.
     - € правда, - сказал путник, - поешь ты звонко, но неужели это все, что
тебе достаетсЯ в пищу?
     Њаленькое слепое существо улыбнулось...
     ‹ес, в котором бродим  мы,  писатели,  окутан  сумерками,  и  времЯ  от
времени, хотЯ все это уже не раз было сказано, нам стоит напоминать  себе  и
другим, почему там так мало света; почему так много у нас дурной и фальшивой
беллетристики; почему спрос на  нее  так  велик.  †ивЯ  в  мире,  где  спрос
вызывает предложение, мы, писатели, составлЯем исключение из этого  правила.
€бо подумайте, каким образом мы, как общественнаЯ группа, рождаемсЯ на свет.
‚ отличие от людей любой другой профессии от нас не  требуетсЯ  специального
образованиЯ. Њы не кончаем особого учебного заведениЯ, не  сдаем  экзаменов,
не удостаиваемсЯ степени, не получаем диплома. Ќас не заставлЯют изучать то,
что следовало бы изучать, мы  вольны  заполнЯть  свое  сознание  всем,  чего
изучать не следовало бы. Љак грибы, мы вырастаем за одну ночь - перо в руке,
в голове очень мало, а в сердце и вовсе невесть что!
     Њало кто из нас садитсЯ за первую книгу спокойно - что-то в нас требует
выражениЯ и не терпит отсрочки. ќто - начало порочного круга. ‚ первой нашей
книге нередко что-то есть. Њы искренне стараемсЯ  что-то  выразить.  Џравда,
выражать мы ничего не умеем, потому что не учились  этому,  но  то,  что  мы
хотели выразить, пробиваетсЯ на страницах -  как  отзвук  настоЯщего  опыта,
настоЯщей жизни - ровно настолько, чтобы  привлечь  неискушенного  читателЯ,
ровно настолько, чтобы позволить великодушной  прессе  сказать:  "Ћт  автора
можно ждать многого". ’еперь мы отведали крови и вошли во вкус. ’е  из  нас,
что были обременены неинтересной работой, спешат ее бросить, те, у  кого  не
было никаких занЯтий, теперь нашли себе  занЯтие  по  душе;  очень  немногие
сохранЯют и старую работу и новую. Љакую бы из этих  линий  мы  ни  выбрали,
поспешность, с какой мы ее выбираем, нас губит. €бо часто оказываетсЯ, что в
нас ничего и не было, кроме той первой книги, которую мы не умели  написать,
и, выразив в ней то, что  чувствовали,  мы  вынуждены  во  второй,  третьей,
четвертой книге либо перепевать все ту же тему  -  как  подогревают  остатки
вчерашнего обеда, чтобы сегоднЯ подать на завтрак, - либо выжимать из своего
обычно банального воображениЯ жиденькие  фантазии,  в  которых  те,  кто  не
пытаетсЯ думать самостоЯтельно, усматривают  и  вдохновение  и  жизненность.
‹ишь бы выпустить книгу, говорим мы, какой угодно ценой, лишь бы она вышла!
     ’акой безнравственный  образ  действий  принЯт  у  нас  с  незапамЯтных
времен, так что пресса и публика уже привыкли ждать от нас именно  этого.  ‘
незапамЯтных времен мы позволЯем себЯ подгонЯть могучим погонщикам по  имени
•леб и •вала, и качество того и другого нас не заботит. ‚ольно или  невольно
мы  поем  так,  чтобы  заработать  орехов  в  своем  сумеречном   лесу.   Њы
настраиваемсЯ не на ключ "•орошо ли это?", а на другой: "Џрибыльно ли это?",
и орехи сыплютсЯ на нас дождем. ќто так естественно! Њожем ли  мы  поступать
иначе, когда у нас нет ни дисциплины, ни критериев, когда  мы  начинаем  без
той основы, какую дает учение? €зредка среди нас поЯвлЯетсЯ крупный  талант,
изредка поЯвлЯетсЯ человек,  наделенный  исключительным  упорством,  который
учитсЯ сам, наперекор всем силам, работающим на его погибель. Ќо таких,  кто
не печатаетсЯ, пока не научитсЯ писать, и не пишет, пока  не  почувствует  в
себе чего-то, о чем стоило бы писать, так мало, что их можно пересчитать  по
пальцам трех, самое большее четырех рук; по счастью, все мы - или почти  все
- причислЯем себЯ к этой кучке.
     ЏринЯто говорить, что публика получает  то,  чего  хочет.  Ќу  конечно,
публика будет получать то, чего хочет, если ей будут  это  давать.  …сли  бы
сейчас отнЯть у нее то, чего она хочет, публика, широкаЯ  публика,  согласно
вполне понЯтному и естественному закону, принЯла  бы  худшее  из  того,  что
осталось; если бы отнЯть и это, она принЯла бы следующее снизу, и так до тех
пор, пока не стала бы принимать относительно хороший товар. Џублика, широкаЯ
публика, - это безвольный и беспомощный потребитель того, чем ее снабжают, и
так будет всегда. ‘тало быть, публику нельзЯ винить за производство  дурной,
фальшивой беллетристики. ЌельзЯ винить и прессу, потому что  пресса,  как  и
публика, вынуждена брать то, что ей предлагают; критики, как и мы  сами,  по
большей части не имеют специального образованиЯ,  не  проходЯт  проверки  на
годность, не получают удостоверений; они не в состоЯнии нас вести, это мы их
ведем, ибо мы-то можем прожить без  критиков,  а  вот  критики  без  нас  бы
умерли. €так, прессу винить нельзЯ. Ќо нельзЯ винить  и  издателЯ:  издатель
издает то, что ему предлагают. Џравда, если  бы  он  ничего  не  издавал  на
комиссионных началах, это была  бы  с  его  стороны  великаЯ  заслуга  перед
государством, но неразумно было бы ожидать от него этой  заслуги,  поскольку
мы сами предлагаем ему книги и уговариваем его их печатать. ‘тало  быть,  мы
не можем винить и издателЯ.
     ‚инить мы должны тех, кто Явно виноват, то есть  самих  себЯ.  Њы  сами
создаем спрос на дурную  и  фальшивую  литературу.  “  многих  из  нас  есть
постоЯнные доходы, и длЯ таких оправданиЯ нет. “ многих никаких доходов нет;
длЯ таких, раз они уже пустились по литературной дорожке,  оправданиЯ  есть,
часто трагического свойства, но тем больше у них было оснований не пускатьсЯ
в путь, не пройдЯ предварительно курс самообразованиЯ. Љак ни верти  -  вина
лежит на нас. …сли мы не будем сами себЯ отдавать в ученье, пока мы  молоды;
если по-прежнему будем печататьсЯ, прежде чем научимсЯ  писать  без  ошибок;
если не станем подавлЯть свои желаниЯ и будем бегать, не научившись  ходить;
если не усвоим хотЯ бы того, как не нужно писать, - мы так и  будем  бродить
по лесу, распеваЯ свои бессмысленные песни.
     Ќо поскольку длЯ того, чтобы научитьсЯ писать, нет  другого  пути,  как
писать, будем писать и сжигать написанное; тогда мы очень скоро либо  бросим
это занЯтие, либо начнем писать то, что сжигать не понадобитсЯ!
     Ђ сейчас мы пускаемсЯ в сумеречный  лес  литературы  без  компаса,  без
карты, без дороги или хотЯ бы следа - и так и не выходим на простор.
     „а, приходитсЯ сказать словами французского поэта:
     "Et nous, jongleurs inutiles, frivoles joueurs de luth!.."

1906 г.


        Ђ‹‹…ѓЋђ€џ Ћ Џ€‘Ђ’…‹…

     Џеревод Њ. ‹орие

     †ил-был однажды принц ”елицитас, и собралсЯ он в  далекое  путешествие.
„ело было осенним вечером, в небе светило лишь несколько  бледных  звезд  да
серп месЯца, узкий, как срезанный ноготь. €  когда  принц  ехал  предместьем
своей столицы, то во мраке улиц ему ничего не было видно, кроме белой  гривы
его Янтарного конЯ. ЏроезжаЯ малознакомым ему  кварталом,  он  с  удивлением
заметил, что конь не  бежит,  как  обычно,  легкой,  уверенной  иноходью,  а
осторожно переступает с ноги на ногу временами же  останавливаетсЯ,  изогнув
шею и навострив уши, словно почуЯв во тьме что-то невидимое  и  страшное;  а
справа и слева всадник слышал смутные шорохи и возню, и холодные сквознЯчки,
словно поднЯтые чьими-то крыльЯми, овевали его щеки.
     Ќаконец принц повернулсЯ в седле, но столь густой мрак окружал его, что
он даже не увидел своей свиты.
     - Љак называетсЯ эта улица? - спросил он.
     - ѓосударь, она называетсЯ ‚ита Џублика {Vita  Publica  -  ЋбщественнаЯ
жизнь (лат.).}.
     - ‡десь очень темно.
     Ќе успел он произнести эти слова, как конь  его  споткнулсЯ,  с  трудом
удержалсЯ на ногах и стал, весь дрожа, - не хотел больше  ни  шагу  ступить,
несмотрЯ на понуканиЯ и шпоры хозЯина.
     - Ќеужели ни у кого на этой улице нет фонарЯ? - спросил принц.
     Џриближенные его тотчас стали громко выкликать кого-нибудь с фонарем. €
случилось, что крики эти разбудили одного старика,  который  спал  в  жалкой
лачуге на охапке соломы. “слышав, что его требует сам  принц  ”елицитас,  он
поспешил со своим фонарем на улицу и остановилсЯ, трепеща от  страха,  возле
принцева конЯ. Ѓыло так темно, что принц его не видел.
     - ‡ажги свой фонарь, старик, - приказал он.
     ‘тарик повиновалсЯ. Ѓледные лучи побежали от фонарЯ во  все  стороны  и
осветили картину прекрасную,  но  и  устрашающую.  ‚ысокие  дома,  ухоженные
дворы, сад, засаженный пальмами; прЯмо перед принцем  -  глубокаЯ  выгребнаЯ
Яма, в которую чуть не соскользнули копыта доброго конЯ; а по  всей  изрытой
колеЯми улице, куда только  достигал  мигающий  свет  фонарЯ,  -  вывернутые
булыжники и гладкие плиты разноцветного мрамора, грЯзные лужи,  свисающие  с
деревьев апельсины и черные силуэты огромных крыс, шнырЯющих от дома к дому.
‘тарик поднЯл фонарь повыше, и в ту же минуту стаи летучих мышей налетели на
него и загасили бы, если бы не тонкие роговые стенки.
     Џринц неподвижно сидел на коне, поглЯдываЯ то на кусок изрытой  колеЯми
дороги, по которой он только что проехал,  то  на  тот  ее  кусок,  что  еще
предстоЯло ему проехать.
     - Ѓез света на этой улице опасно,  -  сказал  он.  -  Љак  тебЯ  зовут,
старик?
     € услышал в ответ:
     - ЊенЯ зовут –етру.
     - –етру! Ћтныне да будет твоей обЯзанностью ходить с фонарем из конца в
конец этой улицы всю ночь и каждую ночь. - Ћн взглЯнул на –етру. - ’ы  понЯл
менЯ, старик?
     ‘тарик отвечал голосом, дребезжащим, как ржаваЯ флейта:
     - Љак же, как же - ходить по улице с фонарем, чтобы людЯм  видно  было,
куда ступить.
     Џринц собрал поводьЯ,  но  старик,  быстро  пригнувшись,  коснулсЯ  его
стремени.
     - € на сколько времени мне такаЯ работа?
     - „о самой смерти!
     –етру поднЯл фонарь, и стало видно, что лицо его, длинное,  худое,  как
клин, обтЯнутый высохшей кожей, все подергиваетсЯ и  подрагивает,  а  жидкие
седые  волосы  шевелЯтсЯ  на  ветру,  поднЯтом   крыльЯми   летучих   мышей,
устремившихсЯ к свету.
     - ’рудненько это будет! - прокрЯхтел он. - € светит-то  мой  фонарь  не
больно Ярко.
     Ќадменно глЯнув на старика, принц ”елицитас наклонилсЯ и дотронулсЯ  до
его лба.
     - „о самой смерти, старик, - повторил он и, повелев своим  приближенным
зажечь факелы от старикова фонарЯ, поехал дальше по извилистой улице.  –окот
конских копыт замер в ночи, и снова стали слышны  крысиные  шорохи  и  шепот
черных крыльев.
     Ћставшись один на темной улице, –етру глубоко вздохнул, потом  поплевал
на руки, туже затЯнул свой старый кушак и, надев фонарь на посох, поднЯл его
до уровнЯ груди и пустилсЯ в путь. ЏродвигалсЯ он медленно, потому что много
раз ему пришлось останавливатьсЯ и снова зажигать фитиль: то фонарь задевали
летучие  мыши,  то  сам  –етру  спотыкалсЯ,  то  его  толкали   какие-нибудь
разбойники или запоздалые гулЯки. Џоловину ночи он шел по этой длинной улице
в одну сторону и половину  ночи  возвращалсЯ  обратно.  Ћранжевый  лебедь  -
рассвет, - медленно проплываЯ по небесной  реке  меж  высоких  крыш-берегов,
изогнув шею, заглЯнул  через  темную  воду-воздух  вниз,  где  старик,  едва
передвигаЯ ноги, все нес перед собою коптЯщий фонарь. Ќе успел старый  –етру
увидеть эту озаренную солнцем птицу, как испустил глубокий вздох облегчениЯ,
сел на землю и тотчас уснул.
     Ћбитатели домов на ‚ита Џублика,  прослышав,  что  старик  каждую  ночь
проходит с фонарем взад и вперед по их улице, или  видЯ,  как  бледные  лучи
скользЯт по пестрому рЯду садовых калиток и выгребных Ям, безглазых лачуг  и
богато изукрашенных фасадов, а не то повисает в воздухе, как  горсть  желтых
нарциссов на черном фоне тайны, говорили между собой:
     - ќто хорошо, что старик здесь проходит: нам лучше будет видно, куда мы
идем; а  если  городские  власти  затеют  какие-нибудь  работы,  захотЯт,  к
примеру, починить мостовые, его фонарь очень пригодитсЯ. - € они кричали ему
из окон и дверей:
     - ќй, старый –етру! ‚ порЯдке ли наш дом и улица перед домом?
     Ќо старик только поднимал повыше свой фонарь, и в кругу бледного  света
им открывалась та или другаЯ картина улицы. € молчание это смущало  их,  ибо
все они ожидали, что он ответит:
     - „а, да! ‚аш дом в порЯдке, почтенные господа, и улица перед ним тоже!
     € постепенно они начали сердитьсЯ на старика, который  только  и  умел,
что поднимать свой фонарь. €м перестало нравитьсЯ, что он проходит  мимо  их
дверей с бледным своим фонарем, при свете которого они,  хочешь  не  хочешь,
видели не только богато  изукрашенные  фасады  и  резные  решетки  дворов  и
прекрасных парков, но также и предметы, неприЯтные длЯ  глаз.  €  они  стали
роптать: "Љакой толк от этого старика с дурацким его фонарем?  ‚се,  что  мы
хотим видеть, мы видим и без него; да что там, нам отлично жилось, пока  его
тут не было".
     € теперь, когда он проходил, богачи, сидЯ за  ужином,  швырЯли  в  него
апельсиновые корки и выливали ему на голову остатки вина; а беднЯки в  своих
лачугах ворочались во сне, когда лучи его фонарЯ будили их, и клЯли  его  за
то, что он нарушает их покой. ѓулЯки и разбойники тоже не жаловали старика -
они привЯзывали его  к  стене,  и  там  он  бывал  вынужден  стоЯть,  покуда
какой-нибудь добрый прохожий не освободит его. €  летучие  мыши  по-прежнему
затемнЯли свет его фонарЯ своими крыльЯми и пытались погасить его  пламЯ.  €
старик думал: "„о чего же труднаЯ эта работа - никому не  угодишь!"  Ќо  раз
таково было повеление принца ”елицитаса, он продолжал каждую ночь  проходить
с фонарем всю улицу из конца в конец, а каждое  утро,  завидев  над  головой
оранжевого лебедЯ, тотчас засыпал. Ќо  спать  ему  приходилось  недолго:  по
многу часов каждый день нужно было  собирать  тростник  и  топить  сало  длЯ
фонарЯ. € худое его лицо все больше уподоблЯлось клину, обтЯнутому  высохшей
кожей.
     € однажды случилось, что городские власти, к которым не раз  обращались
с жалобами на то, что людей на ‚ита  Џублика  кусают  крысы,  засомневались,
обЯзаны ли они  истребить  этих  свирепых  животных;  учинили  следствие  и,
призвав укушенных людей, спросили их, как они узнали в темноте,  что  кусали
их именно крысы. ‘перва все отвечали, что знают  это  только  понаслышке,  а
поскольку  это  нельзЯ  было  считать  показаниЯми,  городские  власти   уже
надеЯлись, что им не нужно будет братьсЯ за это скучное дело. Ќо вот  ЯвилсЯ
один человек и заЯвил, что сам видел крысу, укусившую его, видел  при  свете
фонарЯ, который держал  какой-то  старик.  “слышав  такие  слова,  городские
власти осердились, ибо понЯли, что если это окажетсЯ правдой, не миновать им
тЯжелой работы, а потому сказали:
     - Џриведите этого старика!
     „рожащего –етру привели пред их очи.
     - —то это мы слышим, старик, насчет твоего фонарЯ  и  крысы?  €  прежде
всего, что ты делал на ‚ита Џублика в такой поздний час?
     –етру отвечал:
     - „а просто проходил там с фонарем.
     - Ђ сам ты крысу видел?
     –етру покачал головой.
     - Њожет, ее мой фонарь видел, - прошамкал он.
     - Ђх ты, старый сыч! - крикнул капитан городской стражи.  -  ’ы  думай,
что говоришь. …сли  ты  видел  крысу,  так  почему  же  ты  не  помог  этому
несчастному, которого она укусила, -  не  помог  ему  сперва  увернутьсЯ  от
грызуна, а затем убить его и тем избавить город от смертельной опасности?
     –етру посмотрел на него и помолчал; потом произнес медленно:
     - џ просто проходил с фонарем.
     - ќто ты нам уже сказал, - рассердилсЯ капитан стражи. - ќто не ответ.
     „убленые щеки –етру побагровели: так ему хотелось говорить  и  так  это
было трудно. Ђ стража смеЯлась и глумилась над ним: "‚от так свидетель!"
     Ќо вдруг –етру заговорил:
     - Ќа что это мне нужно - крыс убивать? “бивать крыс - это не мое дело.
     Љапитан стражи погладил бороду и, с  презрением  взглЯнув  на  старика,
сказал:
     - ‘даетсЯ мне, братьЯ, что это старый бездельник и лодырь и  никому  от
него  нет  пользы.  Џожалуй,  следовало  бы   привлечь   его   к   суду   за
бродЯжничество. Ќо сейчас нам не до того. Џо  чистой  случайности  -  нельзЯ
сказать, чтобы счастливой, - этот старик проходил там  с  фонарем,  и  можно
считать  установленным,  что  горожан  кусали  крысы.  Џосему,  как  это  ни
печально, наш долг - предпринЯть действиЯ против этих  Ядовитых  и  свирепых
грызунов.
     € под тЯжкие вздохи всех городских властей так и решено было поступить.
     –етру рад был незаметно унести ноги  из  суда;  он  сел  на  землю  под
финиковой пальмой за городской стеной и подумал:
     "Ћни грубо обошлись со мной! Ђ что Я сделал плохого?"
     € он долго  просидел  там,  а  над  ним  свешивались  гроздьЯ  фиников,
золотых, как солнечный свет. Ќаконец, когда благоухание  цветов,  вырвавшись
на свободу с приближением вечера, напомнило ему, что скоро ночь опуститсЯ на
равнину, как стаЯ темных птиц, он, крЯхтЯ, поднЯлсЯ на  ноги  и  как  всегда
поплелсЯ на ‚ита Џублика.
     …два он ступил на эту темную улицу, держа фонарь на уровне  груди,  как
до его длинных, тонких ушей  донессЯ  громкий  всплеск  и  крики  о  помощи.
‚спомнив, как выговаривал ему капитан городской  стражи,  он  остановилсЯ  и
вглЯделсЯ в темноту, но так близко был свет фонарЯ, что он ничего не увидел.
Ћн слышал и новый всплеск, и будто кто-то пыхтел и отдувалсЯ, но  так  и  не
разобрал, откуда идут эти звуки, и в растерЯнности продолжал свой  путь.  Ќо
за следующим поворотом черной, извилистой улицы он снова  услышал  отчаЯнные
жалобные крики и снова остановилсЯ, ослепленный  своим  же  фонарем.  ѓде-то
совсем близко избивали  человека  -  из  фиолетовой  тьмы  в  сиЯние  фонарЯ
попадали смутные, быстро движущиесЯ тени. Љрики усиливались, замирали, опЯть
звучали громче, а ошеломленный –етру все шел и шел своей дорогой. Ќо  уже  в
самом конце улицы он снова остановилсЯ: до него  долетали  долгие,  глубокие
вздохи, точно какой-то толстЯк мучилсЯ от душевной тоски.
     "Ђх, чтоб тебе, - подумал старик, - уж на этот раз  Я  узнаю,  что  там
такое!" € он стал поворачиватьсЯ на месте, то поднимаЯ, то  опускаЯ  фонарь,
направлЯЯ его свет то вправо, то влево. "—то-то здесь нынче дело нечисто,  -
бормотал он себе под нос, - больно уж  громко  пыхтит".  Ќо  сколько  он  ни
вглЯдывалсЯ, хоть убей,  ничего  не  мог  разглЯдеть,  только  чем  выше  он
поднимал фонарь, тем печальнее становились жирные, но горестные  вздохи.  €,
отчаЯвшись, он наконец побрел дальше.
     Ќаутро, когда он еще спал на своей соломе, к нему ЯвилсЯ один из солдат
городской стражи.
     - ‘тарик, тебЯ требуют в суд. ‚ставай, да захвати свой фонарь.
     –етру с трудом поднЯлсЯ.
     - ‡ачем Я им еще понадобилсЯ, сударь?
     - •отЯт положить конец твоим проделкам.
     –етру поежилсЯ от страха и промолчал.
     ‚ойдЯ в здание суда, он сразу понЯл,  что  затеваетсЯ  серьезное  дело:
судьи сидели в мантиЯх, и высокаЯ зала с резными панелЯми была битком набита
адвокатами, знатными горожанами и простым народом.
     –етру увидел, что все глаза устремлены на него. Ћт этого  он  испугалсЯ
еще больше и не мог оторвать взглЯда от трех судей в изумрудных мантиЯх.
     - ‚от и подсудимый, - сказал старший судьЯ. - ‡аслушаем обвинение.
     ™уплый адвокатик в сюртуке табачного цвета  поднЯлсЯ  с  места  и  стал
читать:
     - Џоскольку августа семнадцатого днЯ,  года  со  смерти  Њессии  тысЯча
пЯтисотого, некаЯ ‘елестина, девица,  проживающаЯ  в  сем  городе,  упала  в
выгребную Яму на ‚ита Џублика, и в то времЯ как она спокойно  утопала,  была
замечена гражданином Џардониксом при свете фонарЯ,  который  держал  в  руке
старик –етру; и поскольку вышеназванный Џардоникс прыгнул в Яму и спас ее, с
большой опасностью длЯ жизни и загубив свою  одежду,  и  в  настоЯщее  времЯ
лежит больной  лихорадкой;  и  поскольку  старый  –етру  был  причиной  этих
несчастий с гражданином Џардониксом, ибо это  его  фонарь  позволил  увидеть
тонущую девицу, вышеназванный –етру  сим  обвинЯетсЯ  в  бродЯжничестве  без
определенных занЯтий.
     € поскольку в ту же ночь стражник ”илипс, заметив  при  свете  того  же
фонарЯ трех рослых разбойников, пробовал их задержать, а  злодеи  напали  на
него и чуть не убили, названный –етру сим  обвинЯетсЯ  в  соучастии  в  этом
нападении, ибо он, во-первых, показал преступников  стражнику,  а  стражника
преступникам в свете своего фонарЯ, а, во-вторых, показав их, осталсЯ стоЯть
в стороне и не оказал помощи блюстителю закона.
     € поскольку в ту же ночь богатый горожанин  Џранцо,  приготовив  званый
обед, стоЯл в дверЯх, поджидаЯ гостей, и при  свете  фонарЯ  того  же  –етру
увидел, как нищенка с детьми роетсЯ в мусорной куче, ища  пропитаниЯ,  и  от
сего лишилсЯ аппетита; и поскольку он,  Џранцо,  подал  жалобу  на  то,  что
женщинам и детЯм по закону разрешаетсЯ  голодать,  –етру  сим  обвинЯетсЯ  в
крамоле и анархии, ибо он умышленно нарушает покой добрых граждан, показываЯ
им без всЯкого с их стороны потворства  неприЯтные  зрелища,  а  к  тому  же
подвергает опасности законы, вызываЯ в людЯх желание их изменЯть.
     ‚от в чем он обвинЯетсЯ, уважаемые судьи.
     € с этими словами адвокатик опустилсЯ на свое место.
     ’огда старший судьЯ сказал:
     - –етру, ты слышал? —то ты можешь ответить?
     Ќо –етру только стучал зубами от страха.
     - ’ебе нечего сказать в свою  защиту?  -  спросил  судьЯ.  -  ЋбвинениЯ
серьезные.
     ’огда –етру заговорил.
     - Џростите, ваша честь, - сказал он, - разве Я волен в том,  что  видит
мой фонарь?
     €, произнесЯ эти слова, он на все дальнейшие вопросы молчал так упорно,
точно это был не человек, а одно туловище без головы.
     ‘удьи посовещались между собой, и старший из них обратилсЯ к –етру:
     - …сли тебе нечего сказать в свою защиту, старик, и никто  не  замолвит
за тебЯ слова, тогда нам остаетсЯ лишь вынести приговор.
     Ќо тут поднЯлсЯ с места совсем еще молодой адвокат.
     - „остопочтенные судьи! - сказал он голосом нежным и звонким, как трели
малиновки. - Ѓесполезно ждать ответа от этого старика, ибо Ясно, что сам  он
ничто, а замешан в деле только его фонарь. Ќо подумайте, почтеннейшие судьи,
можно ли требовать от  фонарЯ,  чтобы  он  занималсЯ  ремеслом,  или  избрал
профессию, или вообще делал что-либо, кроме как светить по ночам на  улицах,
что, если хотите,  можно  назвать  бродЯжничеством?  €  далее,  господа,  по
второму  пункту  обвинениЯ:  можно  ли  требовать,  чтобы  фонарь  прыгал  в
выгребные Ямы, спасаЯ девиц? €ли чтобы фонарь избивал разбойников?  €ли  как
бы то ни было становилсЯ на сторону закона  или  тех,  кто  нарушает  закон?
„умаю, господа, что требовать этого нельзЯ. Ђ что до третьего обвинениЯ -  в
подстрекательстве к анархии, - разрешите  мне  объЯснить  вам,  в  чем  сила
пламени этого фонарЯ. ‘остоит оно, достопочтенные судьи, из фитилЯ и  масла,
да еще из дивного тайного тепла, о рождении коего все  мои  слова  бессильны
вам рассказать. € когда это бледное пламЯ горит,  мигаЯ  от  каждого  порыва
ветра, человек обретает зрение. ќтого старика обвинЯют в том, что он  и  его
фонарь, показываЯ не только хорошее, но и дурное, не приносЯт миру  радости;
но Я спрашиваю, господа, есть ли что в  мире  дороже,  чем  эта  способность
видеть равно красоту и безобразие? Ќужно ли мне говорить вам о том, как  это
пламЯ вытЯгивает свои щупальца  и  грациозно  плЯшет  и  мерцает  во  мраке,
вызываЯ образы из небытиЯ? „елает  оно  это  доброжелательно,  а  отнюдь  не
злонамеренно; ведь если  человек  встретит  на  дороге  двух  ослов,  одного
упитанного, а другого тощего, несправедливо будет обвинить его в злом умысле
за то, что не оба осла упитанные. ‚ этом, почтеннейшие судьи,  суть  дела  в
части, касающейсЯ богатого горожанина Џранцо, у которого то, что  он  увидел
при свете фонарЯ, вызвало беспокойство в желудке, ибо фонарь только  показал
то, что есть, и хорошее и дурное, не больше и не меньше.  €  хотЯ  Џранцо  в
самом деле расстроен, но расстроен он не потому, что фонарь по  злобе  своей
показал искаженные картины, а просто потому, что при свете его Џранцо увидел
в правильном соотношении то,  чего  не  видел  раньше.  €  конечно  же,  вы,
почтеннейшие судьи, будучи людьми справедливыми, не захотели бы, чтобы  этот
фонарь отвратил свои лучи от того, что бедно и уродливо,  лишь  потому,  что
есть и много предметов прекрасных, кои он тоже может осветить. „а и  как  бы
он, будучи фонарем, мог это сделать, даже если бы и захотел? € Я  прошу  вас
заметить, почтеннейшие  судьи,  что,  беспристрастно  показываЯ  соотношение
между одним и другим, этот фонарь как бы вечно  затуманивает  и  опечаливает
прекрасное, потому что в человеческой душе  глубоко  заложено  стремление  к
справедливости и гармонии. Џоэтому, каким  бы  жестоким  и  пристрастным  ни
казалсЯ этот фонарь тем, кто, будучи сам чужд  его  стремлению,  желает  всю
жизнь видеть лишь то,  что  приЯтно,  чтобы,  подобно  Џранцо,  не  лишитьсЯ
аппетита, - несовместимо со справедливостью было бы помешать  этому  фонарю,
даже если бы это и было  возможно,  невольно  омрачать  праздничную  сторону
жизни. „умаю, почтенные господа, что скорее достоин осуждениЯ  привередливый
желудок Џранцо. ‘тарик сказал, что не волен в том, что видит его фонарь. ќто
правильно, но если вы, почтеннейшие судьи, сочтете, что этот уравновешенный,
равнодушный фонарь все же заслуживает порицаниЯ за то,  что  одновременно  и
рЯдом показывает череп и прекрасное лицо, лопух и  лилию,  бабочку  и  жабу,
тогда, достопочтенные судьи, накажите его, но не наказывайте этого  старика,
ибо сам он лишь клочок дыма - пух от одуванчика - ничто!
     € молодой адвокат умолк.
     ЋпЯть трое судей посовещались между  собой;  они  совещались  долго,  а
потом старший из них произнес:
     - ’о, что сказал этот молодой адвокат, представлЯетсЯ нам  правдой.  Њы
не можем наказать фонарь. Ћтпустите старика! Ћн свободен.
     € –етру вышел на солнце...
     € случилось так, что принц ”елицитас, возвращаЯсь из путешествиЯ, опЯть
проезжал по ‚ита Џублика на своем Янтарном коне.
     Ќочь была темнаЯ, как вороново крыло, но далеко впереди, в конце улицы,
горел огонек, точно краснаЯ звездочка, сбежавшаЯ  с  неба.  Џодъехав  ближе,
принц увидел, что это фонарь, а рЯдом с фонарем спит какой-то старик.
     - —то же это, друг? - сказал принц. - Џочему ты не ходишь  по  улице  с
фонарем, как Я повелел тебе?
     Ќо –етру не ответил и не пошевелилсЯ.
     - Џоднимите его! - сказал принц.
     ‘луги поднЯли голову старика и поднесли фонарь к его  закрытым  глазам.
’аким худым было это темное лицо, что лучи фонарЯ не задерживались  на  нем,
но, соскользнув в обе стороны, уходили во мрак. ѓлаза его не открывались. Ћн
был мертв.
     € принц, коснувшись его, сказал:
     - Џрощай, старик! Ђ фонарь все горит. Џодите приведите мне  другого,  и
пусть ходит с ним всю ночь и каждую ночь!..

1909 г.


        Ќ…‘ЉЋ‹њЉЋ ’ђћ€‡ЊЋ‚ ЏЋ ЏЋ‚Ћ„“ „ђЂЊЂ’“ђѓ€€

     Џеревод Њ. ‹орие

     „раматическое  произведение  нужно  строить  так,   чтобы   смысл   его
возвышалсЯ  над  ним  наподобие  шпилЯ.  ‚о  всЯком  отборе  и  расположении
жизненного материала заключено нравоучение, и дело драматурга так отобрать и
расположить свой материал, чтобы это нравоучение было на Ярком свету.  ’акое
нравоучение излучают "‹ир", "ѓамлет", "Њакбет". Ќо не таковы  нравоучениЯ  в
большей части современных пьес. ‚ рЯдовой пьесе в наше времЯ (как, вероЯтно,
и во все времена) нравоучение - это победа (причем победа любой ценой) того,
что сегоднЯ считаетсЯ добром, над тем, что сегоднЯ считаетсЯ злом.
     ЏорочнаЯ привычка выводить эти фальшивые нравоучениЯ насквозь пропитала
современную драматургию; снизила ее мастерство, гуманность и значительность;
заразила драматургов, актеров, публику, критиков; непомерное количество пьес
превратила из картин в карикатуры. „раматургиЯ, живущаЯ под сенью  фальшивых
нравоучений, разучиваетсЯ быть  свободной  и  прекрасной,  разучиваетсЯ  так
основательно, что даже начинает этим гордитьсЯ.
     …сли говорить о нравоучении,  то  перед  каждым  серьезным  драматургом
открыты три пути. Џервый из них такой: недвусмысленно предлагать публике то,
чего ей хочетсЯ, - те взглЯды и  тот  жизненный  кодекс,  которым  она  сама
руководствуетсЯ и в который верит.  ќтот  путь  самый  обычный,  успешный  и
популЯрный. Ћн обеспечивает драматургу прочный и ненавЯзчивый авторитет.
     ‚торой путь такой: недвусмысленно предлагать публике те взглЯды  и  тот
жизненный кодекс,  которым  руководствуетсЯ  сам  драматург,  те  теории,  в
которые он сам верит, причем если все это - прЯмаЯ  противоположность  тому,
чего хочетсЯ публике, преподносить их так,  чтобы  она  проглотила  их,  как
горький порошок в ложке вареньЯ.
     Ђ есть и третий путь: предлагать публике не готовый кодекс, но  ЯвлениЯ
жизни  и  характеры,  отобранные  и  сгруппированные  (но   не   искаженные)
драматургом в соответствии с его взглЯдами, показывать их без страха  и  без
предвзЯтости,  предоставлЯЯ  публике  самой  выводить  какое  ни   на   есть
нравоучение, подсказанное природой.  ќтот  третий  метод  требует  известной
объективности; он требует