еловеческих страстей,  исторических  событий,  быта  и  общественной  жизни
поистине огромна.
     ‚  "‚ойне  и  мире",  как  и  в  других  своих  произведениЯх,  ’олстой
пользуетсЯ собирательным методом: он дает бесконечное количество  Явлений  и
живописных деталей. ‚ противоположность ’ургеневу, который полагаетсЯ больше
на отбор фактов  и  расположение  материала,  на  настроение  и  поэтическое
равновесие, ’олстой заполнЯет все промежутки, ничего не оставлЯЯ воображению
читателЯ, и делает это с такой силой и  свежестью,  что  неизбежно  увлекает
его. "‘тиль" ’олстого - в узком смысле этого слова - ничем не  примечателен.
‚се его произведениЯ носЯт отпечаток личности художника, который заботитсЯ о
том, что сказать читателю, а не о том, как это сделать.
     …сли к бесчисленным определениЯм мастерства добавить еще одно и назвать
мастерством способность писателЯ устранЯть преграды между собой и читателем,
то  вершина  мастерства  достигаетсЯ  тогда,  когда  между  ними   возникает
близость. Џри  таком  определении,  хотЯ  оно  исключает  многих  писателей,
’олстого должно назвать замечательным мастером, потому  что  он,  как  никто
другой,   в   своем   повествовании   создает   непосредственное    ощущение
действительной жизни. ’олстому чужда та преднамеренность, котораЯ так  часто
губит произведениЯ утонченных писателей. ’олстой полностью  отдавалсЯ  своим
порывам как творческим,  так  и  реформаторским.  Ћн  не  останавливалсЯ  на
берегу, пробуЯ воду сначала одной ногой, потом другой, - а ведь это  обычнаЯ
слабость современного искусства. Џолное жизни и смысла  искусство  возникает
тогда, когда художник захвачен своей темой. Ћстальное в искусстве - не более
как упражнениЯ  в  технике,  котораЯ  помогает  воплотить  великие  замыслы,
возникающие - увы! - слишком редко.  †ивописец,  который  полжизни  мечетсЯ,
мучительно решаЯ, кем ему быть - постимпрессионистом, кубистом,  футуристом,
экспрессионистом, дадаистом (или как они там еще сейчас называютсЯ), который
постоЯнно копаетсЯ в себе и силитсЯ найти  какую-то  неведомую  удивительную
форму и менЯет свои эстетические взглЯды, проделывает бесплодную работу.  Ќо
когда художник захвачен темой, все сомнениЯ насчет того,  как  ее  выразить,
разрешаютсЯ сами собой - и рождаетсЯ шедевр.
     ’олстой знал ђоссию и русского крестьЯнина, хотЯ был  аристократом.  Ќо
он не был так близок к гуще русской  жизни,  как  —ехов,  который  вышел  из
народа и знал его как бы изнутри. ђоссиЯ, изображеннаЯ ’олстым  в  "‚ойне  и
мире" и "Ђнне Љарениной", - это ђоссиЯ прошлого, быть может, только  верхний
ее слой, который теперь безвозвратно смЯт и уничтожен.  Љакое  счастье,  что
сохранились эти две великие картины минувшей жизни!
     џ перехожу к пЯтому силуэту - портрету Љонрада.
     „жозеф Љонрад (ћзеф Љоженевский) родилсЯ в 1857 году в семье  польского
шлЯхтича; после восстаниЯ 1863 года его родители были высланы в ђоссию, и он
провел  детство  в  русской  Џольше.  ћность  его  прошла  в  странствиЯх  и
приключениЯх, и, став наконец офицером Ѓританского торгового  флота,  Љонрад
накопил огромный запас жизненных впечатлений,  узнал  обычаи,  быт  и  Языки
разных народов. ‹ет тридцать назад он покинул море ради занЯтий литературой,
поселилсЯ в Ђнглии и начал писать под именем „жозефа Љонрада.  …го  проза  -
более двадцати томов,  -  написаннаЯ  не  на  родном  Языке,  но  отмеченнаЯ
богатством и разнообразием стилЯ, - редчайшее Явление в истории  литературы.
ЏоразительнаЯ Яркость и образность  ранних  произведений  Љонрада  с  годами
сменилась более спокойными красками, но, если взЯть его творчество в  целом,
ни один английский писатель не превзошел его  в  умении  живописать  словом.
ЏроизведениЯ Љонрада не безупречны по  композиции.  Ѓудучи  главным  образом
колористом и рассказчиком, он слишком усложнЯет иногда  сюжет;  это  придает
особую тонкость, богатство и глубину психологии героев и атмосфере рассказа,
но в то же времЯ заводит читателЯ в такие дебри  субтропических  лесов,  что
тот почти терЯет надежду выбратьсЯ оттуда. € все же в конце концов  выходишь
на дневной свет равнин, к тому, что Љонрад называл "нравственным открытием".
Ѓолее других романистов Љонрад обладал чувством космического.  Џо  страницам
его произведений шествует всемогущаЯ, таинственнаЯ ‘удьба, которой полностью
подчинены человеческие существа, какой бы сильной индивидуальностью  они  ни
обладали.  €з  подчиненности  судьбе  и  вырастают   трагический   пафос   и
неотразимость его образов - своего рода эпичность, присущаЯ  людЯм,  которые
всю жизнь борютсЯ против того, что в  конце  концов  неизбежно  одолеет  их.
Ћщущение, что природа выше человека - даже когда он  сохранЯет  свое  "Я"  и
вступает в великую схватку, как это часто происходит в романах Љонрада,  это
ощущение отнюдь не навЯзываетсЯ читателю,  но  незаметно  завладевает  им  -
таков талант писателЯ.
     “ людей не часто встречаетсЯ чувство  космического:  мы  в  большинстве
своем  чересчур  антропоморфичны  и  даже   божественное   рассматриваем   с
человеческой точки зрениЯ. Њы не сознаем  своего  места  в  мировом  порЯдке
вещей, как это сознавали древние греки. L'etat c'est  nous  {"ѓосударство  -
это мы" (франц.).}. Њы порЯдок вещей, и нами движетсЯ мир. ’акое  убеждение,
быть может, и естественно длЯ человека, но с точки зрениЯ  времени,  которое
миллиарды лет взирало на землю, еще не заселенную людьми,  это  -  убеждение
выскочки. Џричины, происхождение и конец  жизни,  даже  жизни  человеческой,
окутаны тайной. € признание этой тайны придает бытию  определенное  величие,
то величие, которое мы находим в творчестве Љонрада.
     ‚о всей английской литературе, пожалуй, только ѓенри  „жеймс  превзошел
Љонрада в  умении  передавать  тончайшие  оттенки  человеческой  психологии,
побуждений и чувств. Њежду тем ни Љонрад, ни  „жеймс  не  англичане.  Ќо  их
эмоциональное    восприЯтие    мира    почти    противоположно.    ‚ыражаЯсь
иносказательно, ѓенри „жеймс пил чай, а Љонрад  -  вино.  ѓенри  „жеймс  как
художник жил в  воображаемом  мире,  в  котором  не  было  места  стихиЯм  и
первобытным свойствам человеческой  натуры.  Ћн  не  позволЯл  своим  героЯм
отдаватьсЯ грубым или неистовым страстЯм. ђазум - вот тот  стержень,  вокруг
которого  вращаетсЯ  порЯдок  вещей  у  „жеймса.  Њир   Љонрада,   напротив,
многообразен, в нем есть все, даже дикость, и главный, если не  единственный
обитатель его - природа, не знающаЯ границ в своей необузданности.
     Ћчарование Љонрада - в неповторимом сочетании реальности с  романтикой:
он рисует в своих книгах мир неведомых морей и небес, рек,  лесов  и  людей,
мир кораблей и далеких гаваней, - словом, все то, что в  нашем  ограниченном
представлении овеЯно дымкой чудесного  опыта.  Љонрад  не  в  пример  другим
современным  писателЯм  прожил  романтическую  жизнь.  …ще  не  думаЯ  стать
писателем, он много лет бессознательно ощущал в себе  биение  этой  жизни  и
отдавалсЯ ей со всей пылкостью юноши, склонного к  приключениЯм.  Љак  много
талантов гибнет из-за отсутствиЯ бессознательно накопленного опыта и  запаса
впечатлений! Љак много писателей пытаютсЯ сбивать масло, когда в  маслобойке
нет сливок!
     Љонрад особенно близок англичанам и вообще людЯм, у  которых  любовь  к
морю в крови. Ќи один писатель, кроме ѓермана Њелвилла в его "Ѓелом ките"  и
Џьера ‹оти в "€сландском  рыбаке",  не  умел  так,  как  Љонрад,  передавать
настроениЯ и очарование морЯ, опасности, которые в нем таЯтсЯ.  …го  картины
морЯ  проникнуты  благоговейным  трепетом  перед  стихией  и   неисчерпаемым
интересом к ней человека, который боретсЯ с морем и побеждает или склонЯетсЯ
перед  бесконечным  его  разнообразием.  "Ќегр  с  "Ќарцисса",  "’айфун"   и
"Њолодость" Љонрада - подлинные шедевры.
     Џерейти от Љонрада к моему последнему силуэту - значит обратить взор от
берегов Њалайи к Ћрлеанской набережной. ‚ драме жизни Љонрад  сам  играл  на
сцене, а Ђнатоль ”ранс от рождениЯ в 1844 году до конца своих  дней  в  1924
году наблюдал за  ней  из  кресел.  “  ”ранса  беспристрастный  ум  ученого.
‚ыросший в атмосфере учености, он был книжником и редким эрудитом и  обладал
ко всему острым пером. Ѓич  его  сатиры  был  удивительно  изЯщен,  и  ”ранс
пользовалсЯ им весьма успешно. Ћн разил  с  непревзойденной  учтивостью.  Ћн
умел так ловко изрешетить свою мишень - предрассудки  и  идолопоклонство,  -
что отверстиЯ бывали едва заметны, и жертвы его никогда не угадывали, откуда
сквозит. ‡а свою долгую писательскую деЯтельность - он начал писать  в  1868
году и продолжал работать до самой смерти в 1924-м -  ”ранс  только  трижды,
если  не  ошибаюсь,  выступил  в  роли  чистого   романиста.   "Џреступление
‘ильвестра Ѓоннара", "ЉраснаЯ  ‹илиЯ"  и  "’еатральнаЯ  историЯ"  по  методу
письма стоЯт особнЯком  от  других  произведений  ”ранса.  ’олько  здесь  он
выступает   преимущественно   исследователем   человеческих   характеров   и
рассказчиком. ‚ других книгах он прежде всего философ и сатирик. „аже  такое
замечательное  произведение  искусства,   как   "’аис",   при   всей   своей
увлекательности, по существу, критично и выковано в пламени гневного сердца.
ђоманы о Ѓержере, хотЯ и  содержат  много  превосходных  портретов,  созданы
человеком, задавшимсЯ целью громить предрассудки, а не  рисовать  характеры.
Ќебольшой шедевр "Џрокуратор €удеи" дает  нам  незабываемый  портрет  ЏонтиЯ
Џилата, но написан он длЯ того, чтобы довести до  совершенства  сатирическую
мысль. Ѓедный Љренкебиль - очень человечный образ,  и  все  же  мы  ценим  и
помним его больше как живое обличение несправедливости. „аже собачонка  ђике
помахивает хвостом так, словно критикует человеческие  нравы.  …сли  ‚ольтер
рубил мечом, то ”ранс искусно фехтует шпагой, и жертвы его до сих  пор  даже
не подозревают, что они убиты. Ћни продолжают читать писателЯ и называют его
мэтром. Ѓесподобный по своей прозрачности и изЯществу  стиль  ”ранса  -  это
поэзиЯ чистого разума. Ћн был истый француз. Њы  врЯд  ли  еще  когда-нибудь
встретим такое блестЯщее воплощение французского остроумиЯ. ”ранс  по  праву
взЯл себе "nom de plume" {Џсевдоним (франц.).}, созвучный с названием  своей
страны. ”ранс - самый убежденный и воинствующий гуманист из всех  писателей,
чьи силуэты Я нарисовал в этой небольшой галерее.  ”рансу  не  выпала  честь
быть сожженным или обезглавленным, так как он, по счастью,  родилсЯ  слишком
поздно, но ему все-таки повезло: ‚атикан отлучил его от церкви.
     Џредоставим тем, кто лично знал ”ранса, судить, откуда то сострадание к
людЯм, которым пронизано большинство его произведений, - от  сердца  или  от
разума. ќто сострадание выражено так искусно и изЯщно, что те,  кто  не  был
знаком с ”рансом,  предполагают  второе.  ‘клонность  ”ранса  облекать  свои
обвинениЯ в  легчайшие  одежды  изысканной  аллегории  в  известной  степени
оградила его от нападок тех,  кто  руководствуетсЯ  принципом  "не  говорить
ничего, что имеет какой-то смысл, и не писать коротко". ”ранс еще  не  вышел
из моды - этой чести он пока не удостоилсЯ, - но  в  определенных  парижских
кругах  и  среди  некоторых  кретинов  Ќью-‰орка  восхищатьсЯ  им  было   бы
рискованно. Њожно с уверенностью сказать,  что  жестокость,  ограниченность,
грубость, всЯкие крайности внушали ему отвращение. Њесье Ѓержере -  это  сам
”ранс, правда, без его  Язвительной  иронии,  высокоцивилизованный  человек,
который не может жить вне культуры.  Ђнатоль  ”ранс  немыслим  на  Њалайских
островах, в полЯх  ђоссии,  в  трущобах  викторианского  ‹ондона  или  среди
нормандских крестьЯн. Ќикто не превзошел ”ранса  в  иронической  перетасовке
ценностей. Ќо возьмите его "†онглера богоматери" -  насколько  мЯгкой  может
быть его ирониЯ! € как ни любил он Язычество,  он  все  же  отдавал  должное
Ќагорной Џроповеди. ќто видно из "‘частливых простаков", в которых заключена
мораль многих его сказок.  ЉрестьЯне  ”ранса  не  раз  пытались  воздвигнуть
статую ЏресвЯтой „евы из золота или слоновой кости, но она все падала  -  до
тех пор, пока ее не сделали из простого дерева.  ”ранс  с  упоением,  словно
острым охотничьим ножом, отдирал от сердцевины христианства  все  лицемерие,
фальшь и суевериЯ.
     —итаешь "ЉренкебилЯ" и видишь, как нестерпима была натуре ”ранса всЯкаЯ
несправедливость. „ело „рейфуса  заставило  его  покинуть  сады  философских
раздумий и фантазий, и "Ђметистовый перстень" стал  почти  таким  же  мощным
вкладом в дело ‘праведливости, как и "џ  обвинЯю"  ќ.  ‡олЯ.  •отЯ  ”ранс  и
называл себЯ социалистом, а в последние годы жизни - и социалистом  крайнего
толка, ему не удавалось, как и другим литераторам, сколько-нибудь влиЯть  на
политику.  Ћн  перешел  к  прЯмой  политической  пропаганде,  она  оказалась
бесплодна.  Ќо  его  многограннаЯ  и  страстнаЯ  критика  искоренила  многие
предрассудки и  наложила  глубокий  отпечаток  на  современную  общественную
мысль.
     Ѓуду ли Я неправ, если скажу, что мы, на беду свою,  чересчур  гонЯемсЯ
за "модернизмом", этой новомодной птицей, и дух  времени  превращает  нас  в
petits maitres {™еголей, модников (франц.).},  стремЯщихсЯ  к  сенсационному
изображению банального, к словесным  узорам,  не  имеющим  ничего  общего  с
истинной ценностью мысли, к созданию нестройной джазовой музыки?
     € неужели Я ошибаюсь, полагаЯ, с другой стороны, что мы снова придем  к
трезвому ремесленничеству и будем неодобрительно  поглЯдывать  на  шутовство
собственного "Я"? €ли, может быть, мы внушаем это себе? ЌельзЯ отрицать, что
у модернизма, этой славной птицы, есть свой, особый вкус, особенно когда  ее
подают к столу. ‚ условиЯх войны модернизм был неизбежен. ‚ремЯ от времени в
истории случаютсЯ такие взрывы. ’огда на поверхности событий поЯвлЯетсЯ  дух
времени. Ћн шагает по водам, стараЯсь обратить на себЯ  внимание,  а  потом,
удивленно пискнув, исчезает в глубине, оставив по себе лишь легкое волнение.
‚ литературе по-настоЯщему никогда не бывает застоЯ, главный  поток  ее  все
времЯ неуклонно продолжает свое движение. ‚олнение и всплески на поверхности
иногда чрезмерны, иногда еле видны. Ќо их всегда поднимает  мелкаЯ  рыбешка,
крупнаЯ же рыба  целеустремленно  движетсЯ  в  своей  стихии.  ‚ы  замечали,
наверно, как в живописи вслед за одним направлением  возникает  другое,  ему
приклеивают Ярлык, потом оно выходит из моды, оставив  нам  того  или  иного
мастера - ’ернера, Њанэ, Њилле, “истлера, ѓогена, - вокруг которого вертЯтсЯ
десЯтки других. ’о же самое происходит в литературе,  и  только  ‚ремЯ  дает
оценку  великим.  ”орма  менЯетсЯ  понемногу,  незаметно,  она  никогда   не
изменЯетсЯ скачками, ибо консерватизм препЯтствует этому. €скусство,  как  и
жизнь, органично, и чем крупнее художник, тем ближе держитсЯ он к  основному
течению прогресса, к его естественному темпу, тем меньше мечетсЯ из  стороны
в сторону, рискуЯ бултыхнутьсЯ в стоЯчую воду  и  забрызгать  грЯзью  летний
полдень.
     €скусство,  даже  искусство  романа,  всегда было предметом борьбы двух
эстетических  школ.  Ћдна  школа  требует  от  искусства раскрытиЯ и критики
жизни,  другаЯ  - только приЯтных выдумок. Ќо в пылу схватки обе школы порой
забывают,  что независимо от того, будет ли произведение искусства критичным
и  обличающим  или  только приукрашенным вымыслом, его сущность, то есть то,
что  делает  его произведением искусства, заключаетсЯ в загадочном качестве,
называемом  "жизненностью".  Ђ  каковы условиЯ "жизненности"? Ќужно, чтобы в
произведении  было  определенное  соотношение  частей и целого и чтобы в нем
ощущалась   индивидуальность   художника.   ’олько   эти  элементы  придадут
произведению оригинальность, вдохнут в него жизнь.
     Џодлинное произведение искусства вечно  остаетсЯ  прекрасным  и  живым,
хотЯ приливы и отливы моды могут иной раз ненадолго выбросить его  на  мель.
Ћно остаетсЯ прекрасным и живым просто потому, что живет  своей  собственной
жизнью. Џроизведение искусства может  изображать  природу  и  человека,  как
драмы  …врипида  или  романы  ’ургенева,  и  может  быть  фантастично,  как,
например,  сказки  Ђндерсена  или  "‘он  в  летнюю  ночь".  ѓоворЯ  о  таких
произведениЯх, мы забываем о моде.
     Џоэтому вечный спор о том, должна ли быть в романе  критика  жизни  или
нет, - пустой спор. ђоманисты бывают самых разных,  как  говоритсЯ,  мастей.
Њопассана, ’ургенева и Љонрада называют  чистыми  художниками.  “  „иккенса,
’олстого и ”ранса сильна жилка сатирика или проповедника.  Ќикто  не  станет
отрицать, что все шестеро - великие писатели и что произведениЯ трех первых,
"чистых" художников содержат также элементы критики. „ело  в  том,  что  все
шестеро в своих произведениЯх преломили жизнь сквозь призму своей  личности,
а писатель их масштаба, обладающий такой силой художественного выражениЯ, не
может не быть критиком действительности. „аже ”лобер, апостол  объективности
и полубог эстетизма, в своих шедеврах "ЏростаЯ душа", "‹егенда о св.  ћлиане
‘транноприимце" и "Њадам  Ѓовари"  дал  глубокую  критику  жизни.  Џоскольку
главное - это творческий дух и выразительность, право,  не  имеет  значениЯ,
написана ли картина с кажущимсЯ беспристрастием или на холсте проступает "Я"
художника.
     ‚се шесть великих писателей, силуэты которых Я набросал,  -  гуманисты.
Џищей  длЯ  их  творчества  были  прихотливые  извивы  человеческих  чувств,
неровное  биение  человеческого  сердца,  бесчисленные   парадоксы   земного
существованиЯ. € каких бы взглЯдов они формально ни  придерживались  -  если
придерживались, - их истиннаЯ вера заключена  в  словах  карлика  из  сказки
ѓримма: "—еловеческое мне дороже всех богатств мира".
     Ќи в ком из этих писателей нет и следа литературного  фатовства;  никто
из них, даже ’олстой, не был теоретиком, который сводил бы жизнь к схеме,  а
искусство - к шаблону. –енности жизни были длЯ них относительны  задолго  до
того, как профессор ќйнштейн выдвинул теорию относительности. џ  думаю,  все
они глубоко верили в то, что  средства  оправдывают  цель.  €  хотЯ  в  этих
словах, как и во всЯкой пословице, содержитсЯ лишь половина истины,  но  она
соответствует нашему веку, изжившему приверженность  к  догме.  €спользуЯ  в
качестве материала длЯ своего искусства подлинную  жизнь,  великий  романист
светом своих произведений может ускорить развитие человеческого  общества  и
придать морали своего времени тот или иной оттенок. …му не обЯзательно  быть
сознательным учителем или сознательным  мЯтежником.  …му  достаточно  широко
видеть, глубоко чувствовать и  суметь  из  пережитого  и  перечувствованного
лепить то, что будет жить своей, новой и значительной жизнью. ђазве художник
Њане не сказал, что длЯ него начинать новую картину - все равно что прыгнуть
в море, не умеЯ плавать? ’о же можно сказать о романисте, который пасетсЯ на
лугах человеческой жизни. Ќикакие примеры, никакие теории не направлЯют  его
усилий. Џисатель должен быть первооткрывателем.  Ћн  должен  сам  выковывать
себе образец из отобранного им жизненного сырьЯ.
     ѓуманизм - это кредо тех, кто  верит,  что  в  пределах  загадок  бытиЯ
судьба людей - на счастье и на горе - в конце концов в их собственных руках.
€ эти шесть писателей естественной причастностью ко  всему  человеческому  и
великой силой художественного выражениЯ укрепили веру,  котораЯ  становитсЯ,
быть может, единственно возможной верой длЯ современного человека.

1924 г.


        ‚Ћ‘ЏЋЊ€ЌЂЌ€џ Ћ ЉЋЌђЂ„…

     Џеревод Њ. ‹орие

     Њногие писатели, знавшие моего покойного друга, напишут  о  нем  лучше,
чем Я; но ни один из них не был знаком с ним так долго и не знал его с  двух
сторон - как писателЯ и как морЯка.
     ‚первые Я встретил Љонрада в марте 1893 года  на  английском  паруснике
"’орренс" в Ђделаиде. Ћн руководил погрузкой. Ќа  палЯщем  солнце  лицо  его
казалось очень темным - загорелое лицо с острой каштановой  бородкой,  почти
черные волосы и темно-карие глаза под складками тЯжелых век. Ћн был худ,  но
широк в плечах, невысокого роста, чуть сутулый, с очень длинными руками.  Ћн
заговорил со мной с сильным иностранным акцентом. ‘транно было видеть его на
английском корабле. џ пробыл с ним в море пЯтьдесЯт шесть дней.
     Ќа парусном судне самые большие тЯготы ложатсЯ на  помощника  капитана.
—уть ли не всю первую ночь  Љонрад  тушил  пожар  в  трюме.  Њы,  семнадцать
человек пассажиров, узнали об этом лишь долго спустЯ. …му досталась  львинаЯ
долЯ работы и во времЯ урагана у мыса ‹уин и  позднее  -  во  времЯ  другого
шторма. Ћн был хороший  морЯк  -  чуткий  к  погоде,  быстрый  в  управлении
кораблем, внимательный к юнгам; среди них  был  один  несчастный  долговЯзый
бельгиец, который плохо переносил море и до смерти боЯлсЯ лазить на мачты, и
Љонрад по возможности избавлЯл его от этого. Њатросы его  любили:  длЯ  него
они были живые люди, а не просто команда. € сам он долго потом вспоминал  то
одного из них, то другого, особенно старого ќнди: "•ороший, знаете  ли,  был
старик". Ћн дружески относилсЯ ко второму помощнику  -  веселому,  толковому
молодому  человеку,  типичному  англичанину,  и  почтительно,  хоть  и  чуть
насмешливо  -  к  англичанину-капитану,  бородатому,  толстому  и   старому.
Џоскольку считалось, что Я  в  ту  пору  изучал  навигацию,  чтобы  занЯтьсЯ
адмиралтейским правом, Я с  этим  капитаном  ежедневно  определЯл  положение
нашего кораблЯ. ‘идЯ с ним по одну сторону стола в кают-компании, мы сверЯли
свои наблюдениЯ с данными Љонрада, который, сидЯ напротив, поглЯдывал на нас
не без лукавства. €бо Љонрад и сам  командовал  судами,  а  его  подчиненное
положение на "’орренсе" объЯснЯлось лишь тем, что он еще не вполне оправилсЯ
после экспедиции в Љонго, чуть не стоившей ему жизни.  Њного  вечерних  вахт
провели мы в хорошую погоду на юте. “  Љонрада,  великолепного  рассказчика,
уже было за плечами около двадцати лет, о которых  стоило  рассказывать.  ’о
были рассказы о кораблЯх и штормах, о революции  в  Џольше,  о  том,  как  в
юности он контрабандой переправлЯл оружие карлистам в €спанию,  о  малайских
морЯх, и о Љонго, и о множестве разных людей; а Я в двадцать  пЯть  лет  был
ненасытным слушателем...
     ‘емь или восемь лет спустЯ,  в  лучший  период  его  творчества,  когда
критики уже давно признали в нем большого писателЯ, но он все  еще  не  имел
надежной крыши над головой, все еще не пробил равнодушиЯ читателей,  которые
позднее толпами  бросились  читать  его  произведениЯ  худшего  периода,  Я,
помнитсЯ, уговаривал его поправить  свои  финансы  выступлениЯми  с  устными
рассказами. Ћн отказалсЯ и правильно сделал. Ђ между тем столь  несравненный
рассказчик, безусловно, имел бы успех, несмотрЯ даже  на  то,  что  публика,
вероЯтно, не разобрала бы  многих  слов  из-за  его  своеобразного,  хотЯ  и
обаЯтельного акцента.
     ’огда, на корабле, он говорил не о литературе, а о  жизни,  и  неверно,
будто это Я приобщил его к литературе. ‚ Љейптауне, в мой  последний  вечер,
он пригласил менЯ к себе в каюту, и Я, помню, тогда же почувствовал, что  из
всех впечатлений этого путешествиЯ он останетсЯ  длЯ  менЯ  самым  памЯтным.
ЋбаЯние было главной чертою Љонрада - обаЯние богатой одаренности и вкуса  к
жизни, по-настоЯщему доброго сердца и тонкого, разностороннего ума.  Ћн  был
на редкость впечатлителен и восприимчив. …сли вспомнить нарисованные  в  его
книгах портреты полудикарей, а также  англичан,  несложных  людей  действиЯ,
всех  этих  маловыразительных  Љрейтонов,  Њаквиров,  ‹ингвардов,  Ѓейкеров,
Ђллистоунов, то следующий отрывок из его письма ко мне от февралЯ 1899  года
по поводу ѓенри „жеймса даст некоторое представление о широте его симпатий:
     "’ехническое совершенство, если оно не освещено и  не  согрето  изнутри
настоЯщим огнем, неминуемо остаетсЯ холодным. “ ѓенри  „жеймса  такой  огонь
есть, и далеко не тусклый, но нам, привыкшим к  безыскусственному  выражению
простых и честных (или бесчестных) чувств, искусство ѓенри  „жеймса  все  же
кажетсЯ лишенным сердца.  …го  контуры  так  четки,  образы  так  закончены,
отточены и рельефны, что мы, привыкшие  к  тенЯм,  бродЯщим  по  современной
литературе,  к  этим  более  или  менее  расплывчатым  тенЯм,  -  мы  готовы
воскликнуть: "„а это камень!" ‚овсе нет. џ говорю - это плоть  и  кровь,  но
очень  совершенно   изображеннаЯ,   быть   может,   с   несколько   излишним
совершенством в методе... …го сердце проЯвлЯетсЯ в тонкости трактовки...  Ћн
никогда не прЯчетсЯ в густую тень, не выходит на Яркое солнце. Ќо он глубоко
и тонко чувствует малейшие оттенки. Ѓольшего  мы  не  должны  требовать.  Ќе
всЯкий  писатель  ’ургенев.  Љ  тому  же  ’ургенев  (и в  этом  отчасти  его
очарование) не цивилизован в том смысле, в каком цивилизован  ѓенри  „жеймс.
Satis! {„овольно об этом! (лат.).}".
     Њы видим, что Љонрад умел ценить утонченность  и  высокую  культуру  не
хуже, чем понимать жизнь и мысли самых несложных людей. € все же, сколько  Я
могу  припомнить,  в  его  галерее  нет  ни  одного  портрета  по-настоЯщему
утонченного англичанина, потому что Њарлоу при  его  английской  фамилии  по
натуре вовсе не англичанин.
     ‚ последние годы  своей  морЯцкой  жизни  Љонрад  в  промежутках  между
рейсами снимал комнаты на „жиллингем-стрит, близ вокзала  ‚иктории.  ’ам  он
прочел несчетное количество книг, там же  страдал  от  приступов  неотвЯзной
тропической лихорадки, котораЯ подрывала его здоровье  и  временами  глубоко
омрачала его дух. Ћднажды он написал мне: "Ћ физической боли  Я  не  говорю,
ибо, видит бог, ей  Я  не  придаю  никакого  значениЯ".  €  правда,  он  был
подлинный стоик, и врожденнаЯ его  жизнерадостность  выручала  его  в  самые
тЯжелые минуты. Ќо все годы, что Я его знал - тридцать один год,  -  он  был
вынужден непрестанно боротьсЯ хотЯ бы за сносное  здоровье.  ‚  его  письмах
снова и снова попадаютсЯ слова: "џ перенес ужасающую болезнь - в самом  деле
ужасающую", - и  при  этих  постоЯнных  болезнЯх  его  замечательные  книги,
написанные вдобавок не на родном Языке, граничат с чудом.
     Ђнглийской  литературе  подарило  Љонрада  море.  ’о  была   счастливаЯ
случайность: он тогда знал французский Язык лучше, чем английский. …го,  так
сказать, взрослаЯ жизнь началась в Њарселе. ‚ одном из писем ко мне (в  1905
году) он говорит: "‚ Њарселе, тридцать один год тому назад, Я  по-настоЯщему
начал жить. ’ам у щенка  открылись  глаза".  ‚о  французской  литературе  он
всегда чувствовал себЯ более дома, чем в английской,  говорил  по-французски
чище, чем по-английски, любил французов и лучше понимал их более четкие, чем
у англичан, мысли. € все же, возможно, то была не совсем случайность:  ведь,
как-никак, в нем жил  дух  бродЯжничества,  который  сделал  англичан  самой
великой морской нацией в мире; и, думаетсЯ, именно на английских кораблЯх он
бессознательно искал наиболее полной возможности себЯ проЯвить.  Љ  тому  же
ЂнглиЯ была длЯ него страною мечты: еще в Џольше, в его детских  глазах,  ее
окружили ореолом —арлз „иккенс, капитан Њэрриет,  капитан  Љук  и  ”ранклин,
исследователь Ђрктики. Ћ „иккенсе он всегда говорил с той  нежностью,  какую
мы питаем к писателЯм, пленившим нас на заре жизни.
     ‚сЯкого, кто читал ранние произведениЯ  Љонрада,  вероЯтно,  охватывала
растерЯннаЯ радость человека, открывающего глаза на новый мир,  -  то  самое
ощущение, которое он описал в "Њолодости", когда он просыпаетсЯ в  шлюпке  в
первом своем восточном порту и "‚осток безмолвно смотрит на него". „умаетсЯ,
его невозможно превзойти в создании того,  что  мы,  люди  ‡апада,  называем
"экзотической атмосферой". Ѓерега и  реки  Њалайи  в  "Љапризе  Ћлмейера"  и
"Ћтверженном с островов", первые страницы "‘пасениЯ", Љонго в "‘ердце тьмы",
центральнаЯ ћжнаЯ Ђмерика в "Ќостромо" и еще многие другие картины  земли  и
морЯ - это шедевры пейзажной живописи. ‹ишь  одним  выражением  можно  точно
описать то, что мы испытали, когда в 1894 году прочли "Љаприз Ћлмейера":  мы
стали протирать глаза. Љритика принЯла Љонрада с самого начала; каждую новую
его книгу встречал хор  похвал;  но  потребовалось  двадцать  лет,  чтобы  и
публика его оценила и тем самым дала ему приличный доход.
     Ќаконец в 1914 году "‘лучай" - очень среднЯЯ вещь длЯ Љонрада -  принес
ему известность и богатство.  Џосле  этого  и  до  самого  конца  книги  его
раскупались  хорошо;  но  за  исключением  "’айного  сообщника"  и  частично
"Џобеды" ни одно его произведение  этого  позднего  периода  не  выдерживает
сравнениЯ с его лучшими вещами. Њожно ли считать естественным, что  успех  у
широкой публики совпал с ухудшением качества?  €ли  это  всего  лишь  пример
того,  как  трудно  иностранцу  пронЯть  толстокожее   животное,   именуемое
"читатель"?
     •валить без разбора все написанное Љонрадом было бы неуважением  к  его
памЯти.  Џосле  непомерных  восхвалений  уже  намечаетсЯ  реакциЯ:   молодое
поколение склонно задирать нос и  толковать  о  его  "красивости".  ЌынешнЯЯ
молодежь не застала блестЯщей поры его творчества, а эта пора обеспечила ему
место среди лучших писателей всех веков. Љниги Љонрада  от  "Ћтверженного  с
островов"  до  "’айного  агента",  его  "’айный  сообщник",   первые   главы
"‘пасениЯ" (написанного в 1898 году) и некоторые части "Џобеды"  превосходЯт
по своей ценности "‡олотую стрелу" и последнюю часть "‘пасениЯ"  как  жемчуг
превосходит перламутр. Љ концу он очень устал, вымоталсЯ до предела.  ‘удить
о нем по плодам усталости было бы глупо; свалив все его произведениЯ в  одну
кучу, как будто он всегда был одним и  тем  же  Љонрадом,  мы  не  могли  бы
справедливо оценить его величие.
     ‚о второй раз Я встретилсЯ с Љонрадом  через  несколько  месЯцев  после
того путешествиЯ: мы вместе  слушали  "Љармен"  в  Љовентгарденском  оперном
театре. "Љармен" была нашей общей слабостью. Ћн тогда  слушал  эту  поистине
трагическую оперу в четырнадцатый раз. ’рубный  глас  ‚агнера  оставлЯл  его
равнодушным, и менЯ тоже. ‡ато он, так же как  мой  отец,  питал  непонЯтное
пристрастие к Њейерберу. ‚ июне 1910 года он  писал:  "џ  сейчас,  вероЯтно,
единственный  человек  на  этих  островах,   считающий   Њейербера   великим
композитором; а Я к тому же  иностранец,  и  значит,  не  вполне  заслуживаю
довериЯ". Ќо музыка, как он ни любил ее, не могла занимать большого места  в
жизни человека, который долгие годы провел в море, а после женитьбы  в  1895
году поселилсЯ в деревне. ‚ ‹ондоне он бывал только наездом. Ћн всегда писал
кровью и слезами, а это требовало уединениЯ.
     „лЯ произведений  Љонрада  характерны  внезапные  концы  -  его  живаЯ,
порывистаЯ натура безотчетно тЯнулась к драматическим  эффектам.  Ќе  говорЯ
уже о том, что всю эту долгую раннюю пору его гнала вперед  самаЯ  настоЯщаЯ
нужда.
     € как морЯк и как писатель, он не знал цены деньгам. Ћн был не из  тех,
что составлЯют себе точный бюджет и придерживаютсЯ его; да и никакой  бюджет
не помог бы - слишком уж мало у него было денег. Џравда, при своей  любви  к
драматическим ситуациЯм и присущей ему тонкости ума он иногда, забавы  ради,
принималсЯ измышлЯть средства  против  безденежьЯ,  но  невеселое  это  было
развлечение длЯ человека, который был вынужден подстегивать свой мозг, когда
бывал утомлен, болен, близок к отчаЯнию. ‚ письме за письмом,  в  беседе  за
беседой проходили передо мной эти годы мучительного труда.  •орошо,  что  он
был стоиком, - это ему пригодилось.
     ‘ 1895 по 1905 год Я часто  гостил  у  него  -  сперва  в  ‘тэнфорде  в
ќссексе, потом в ‘тэнфорде в Љенте. Ћн был неутомимо внимателен  и  добр  ко
мне, когда мои щенЯчьи глаза, в свою  очередь,  стали  открыватьсЯ  и  Я  на
подступах к литературе  только  начинал  борьбу  за  овладение  мастерством,
котораЯ у сколько-нибудь стоЯщего писателЯ не кончаетсЯ никогда.
     Ћн не скупилсЯ на проЯвлениЯ доброжелательного интереса. ‚ его  письмах
- а Я получил их около трехсот  -  каждаЯ  фраза  Явственно  говорит  о  его
желании, чтобы Я работал как можно лучше. ‚ них  много  строгих  критических
оценок, но никогда не чувствуетсЯ раздражениЯ и нет недостатка в поощрении и
похвалах. ‚ дружбе Љонрад был постоЯнен. ’е, кто  говорит  и  пишет  о  нем,
часто употреблЯют слово "верность". € не даром. Ћн всегда  был  верен  тому,
чем дорожил, - своим взглЯдам, своей работе, своим  друзьЯм;  он  был  верен
даже своим антипатиЯм  (а  их  было  немало)  и  своему  презрению.  Љонрада
называют аристократом; по-моему, применЯть к нему  это  слово  бессмысленно.
‘емьЯ его матери - Ѓобровские были польскими помещиками; Љоженевские,  семьЯ
отца, тоже, кажетсЯ, владели землей. Ќо слово "аристократ" слишком сухо  длЯ
Љонрада; он никем не правил и способности к этому не имел, разве в той мере,
в какой это нужно, чтобы командовать кораблем; это был бродЯга  и  художник,
который так хорошо знал жизнь и людей из первых рук, что не  терпел  готовых
Ярлыков и полочек, дешевого теоретизированиЯ и словесных оргий.  Ћн  смотрел
жизни прЯмо в глаза и не доверЯл тем, кто  поступал  иначе.  Ђ  главное,  он
обладал острым  чувством  юмора,  которое  убивает  наповал  все  рубрики  и
каталоги и все идеалы и чаЯниЯ, не основанные на самых  простых  побуждениЯх
человеческой природы. Ћн смеЯлсЯ над штампами  так  называемой  цивилизации.
—увство юмора у него было много сильнее, чем можно  подумать,  судЯ  по  его
книгам. Ѓлагоглупости вызывали в нем  чуть  ли  не  свирепое  злорадство.  ‚
книгах юмор его  словно  высушен  или  ожесточен.  Ќо  в  разговоре  чувство
смешного проЯвлЯлось гораздо живее; оно часто вспыхивало в самые мрачные или
тревожные минуты и заЯвлЯло о себе в полный голос.
     Џосле своей женитьбы Љонрад сменил шесть загородных  домов,  не  считаЯ
двух временных пристанищ. Љак-то он в шутку  написал  моей  жене:  "„ома  по
природе своей строптивы и враждебны человеку". ‚озможно, что, прожив столько
времени на кораблЯх, он и в самом деле  ощущал  нечто  подобное.  ‚о  всЯком
случае, дома быстро ему надоедали.
     ‹учше всего Я помню ферму Џент - маленький, очень старый, неудобный, но
прелестный дом с огромным сараем, защищенный почти отвесным  склоном  Џента.
’о было уютное жилище, где приходилось все времЯ помнить о низких потолочных
балках, где за окнами резвились утки и кошки, а дальше, на лугу,  -  ЯгнЯта.
Љонраду нравились и тихие  эти  полЯ  и  охранительный  склон  горы.  Ћн  не
принадлежал к числу "любителей природы", которые способны  часами  наблюдать
жизнь цветов и птиц, деревьев и животных,  но  прелесть  и  разнообразие  ее
отнюдь не оставлЯли его равнодушным. Љ тому же он любил книги •адсона; а  их
нельзЯ любить, не чувствуЯ природы.
     ‚ кабинете Љонрада на ферме Џент мы провели  вместе  немало  вечеров  и
выкурили немало трубок.  ’ам  была  написана  часть  рассказов,  вошедших  в
сборник "Њолодость", "‹орд „жим", почти весь сборник  "’айфун",  "Ќостромо",
"‡еркало морей", "’айный агент" и еще некоторые  из  лучших  вещей  Љонрада.
…сли не считать того, что "Њолодость" и "Ќегр  с  "Ќарцисса"  были  написаны
немного раньше, в ‘тэнфорде (ќссекс), можно сказать, что "Џент" - это лучший
период Љонрада. Љент, несомненно, стал любимым его графством, а  ферма  Џент
была первым из его четырех кентских жилищ.
     …стественно было предположить, что Љонрад поселитсЯ у морЯ. Ќо этого не
случилось. ЊорЯ он повидал слишком много;  как  матрос,  забравшись  в  свою
койку, тщательно загораживаетсЯ от малейшего доступа морского  воздуха,  так
Љонрад всегда селилсЯ  подальше  от  берега.  Њоре  не  было  дорого  сердцу
человека, слишком хорошо знакомого с его причудами. Ћн не любил,  когда  его
называли морским писателем. ‹учше него о море не писал  никто,  даже  ѓерман
Њелвилл; но во всем, что он писал о  море,  властно  звучит  тема  борьбы  и
освобождениЯ. …го герой не море, а человек в борьбе с  этой  безжалостной  и
коварной стихией. Љорабли он любил, но море -  нет.  Ћн  не  ругал  его,  не
говорил о нем с отвращением; он принимал его, как принимал всю неисповедимую
жестокость природы.  „ело  человека  -  противопоставить  природе  верное  и
стойкое сердце. ’аково было кредо Љонрада, его вклад в благородство жизни. €
есть ли что  лучше  этого?  …го  неизменно  интересовали  люди,  захватывала
грознаЯ картина их борьбы в мире, который он воспринимал без иллюзий. ‚  нем
была долЯ злого сарказма, но ни капли цинизма, отличающего людей равнодушных
и мелких.
     ђаботал он обычно по  утрам  и  нередко  часами  просиживал  над  одной
страницей. ‚ 1906 году, когда он жил в нашем лондонском доме, он писал  моей
жене: "Ќе могу сказать, чтобы Я много работал в деревЯнном домике (беседка в
саду), но Я честно курю там по три с половиной  часа  каждое  утро,  положив
перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку.  —его  еще
можно требовать от добросовестного писателЯ - право, не знаю".
     ‚ позднейшие  годы,  когда  подагра,  его  заклЯтый  враг,  то  и  дело
добиралась до его правой руки, он бывал вынужден диктовать  черновики  своих
произведений. џ убежден, что это плохо отражалось на его работе. Ќо на  пути
его вставали и другие помехи - война, которую он переживал очень  тЯжело,  и
бесконечные болезни,  подрывавшие  его  поразительную  жизнеспособность.  џ,
кажетсЯ, никогда не видел Љонрада в состоЯнии полного покоЯ. …го руки, ноги,
колени, губы - нервные, выразительные, насмешливые губы - что-нибудь  всегда
было в движении, мотор внутри него ни на  минуту  не  затихал.  “  него  был
удивительно живой ум и редкаЯ памЯть на людей и впечатлениЯ,  сохранЯвшаЯ  с
необычайной  точностью  все,  что  видели  его  темно-карие   глаза,   такие
проницательные, а временами такие мЯгкие. “ него было драгоценное свойство -
внимание к подробностЯм. ќтому мы  обЯзаны  его  картинами  и  эпизодами  из
далекого прошлого - их убедительной достоверностью, живым  разнообразием  их
композиций. ЉладоваЯ его подсознаниЯ была, вероЯтно, одним из самых обширных
и  интересных  музеев  мира.  Џодсознание  поставлЯет   нам   материал   длЯ
творчества. ѓлаза Љонрада, не  переставаЯ,  делали  моментальные  снимки,  и
миллионы этих фотографий, откладываЯсь в  подсознании,  всегда  были  к  его
услугам.  Љроме  того,  его  природнаЯ  наблюдательность  не   страдала   от
эгоистической занЯтости самим собой. Ћн не был эгоистом - длЯ  этого  в  нем
было слишком много любознательности  и  подлинного  интереса  к  событиЯм  и
людЯм. џ не хочу сказать, что он не интересовалсЯ собой и не  верил  в  свои
силы. Ћ своей работе он обычно отзывалсЯ пренебрежительно, но в глубине души
знал себе цену; и похвалы, особенно если они исходили от людей, в чье мнение
он верил (а таких было немного), доставлЯли ему  удовольствие.  ЉажетсЯ,  ни
одного писателЯ нашего времени столько не превозносили; но в нем не  было  и
тени зазнайства - этой болезни выскочек, и "џ, Я, Я" никогда  не  звучало  в
его беседе.
     ‚ысказывалось много предположений о том, под чьим влиЯнием он  сложилсЯ
как писатель. „уховными отцами его называют ”лобера и ѓенри „жеймса.  Ќичего
подобного. Љонрад был необычайно прожорливым читателем, он знал  три  Языка.
‘лавЯнский темперамент,  жизнь,  полнаЯ  приключений  и  подчиненнаЯ  долгу,
множество самых разнообразных книг и английский  Язык  -  вот  элементы,  из
которых родилось его сугубо самобытное творчество. Ќе мне, с которым он  так
часто говорил на эти темы, отрицать  его  восхищение  ”лобером,  Њопассаном,
’ургеневым и ѓенри „жеймсом; но достаточно  прочесть  первую  книгу  Љонрада
"Љаприз Ћлмейера", что бы убедитьсЯ, что он с самого начала шел своим путем,
разрабатывал собственный метод - может быть, неоправданно усложненный, - и Я
не могу проследить в его вещах влиЯниЯ ни одного определенного писателЯ.  Ћт
ѓенри „жеймса он был так же отличен, как ‚осток от ‡апада.  Ћба  в  какой-то
мере тЯготели к сложности и излишнему психологизированию, но  этим  сходство
между ними и ограничиваетсЯ. —то касаетсЯ ”лобера - которого Љонрад,  кстати
сказать, прилежно читал,  -  то этот  добросовестный  француз  и  убежденный
стилист доставлЯл ему удовольствие, но помочь ничем не  мог.  Ќикто  не  мог
помочь Љонраду. Џолетам своего воображениЯ ему приходилось  подчинЯть  Язык,
который не был длЯ него родным; ему приходилось работать  в  обстановке,  не
представлЯвшей естественной среды длЯ его польского склада. ЏустынЯ, которую
он пересекал, не была описана в путеводителЯх. Ѓольше всего, мне кажетсЯ, он
наслаждалсЯ ’ургеневым; но никаких следов влиЯниЯ последнего мы  у  него  не
найдем. ’ургенев ему нравилсЯ и как человек,  в  отличие  от  ’олстого.  €мЯ
„остоевского действовало на него, как краснаЯ трЯпка на быка. Њне  говорили,
будто однажды он признал,  что  „остоевский  "глубок,  как  море".  Џоэтому,
возможно, он и не выносил его, а может быть, на  польский  вкус  „остоевский
слишком пропитан русским духом. ’ак или иначе, его  безудержные  метаниЯ  из
крайности в крайность оскорблЯли что-то в душе Љонрада.
     Ћ его любви к „иккенсу Я уже говорил: ’роллоп ему  нравилсЯ,  ’еккерей,
кажетсЯ, не слишком, хотЯ он по достоинству ценил такие  образы,  как  майор
Џенденнис. Џерсонажи Њередита казались ему ненатуральными,  а  его  стиль  -
напыщенным. Ћн восхищалсЯ поэзией ѓарди. ‚ысоко ценил ѓоуэлса, в особенности
его замечательный роман "Љарьера ‘айласа ‹е