цы,  открытые
бунтарем в самом себе, границы,  за которыми  люди, объединившись,  начинают
свое подлинное  бытие. ЃунтарскаЯ мысль  не  может обойтись  без памЯти,  ей
присуща  постоЯннаЯ напрЯженность. ‘ледуЯ  за  ней в  своих произведениЯх  и
действиЯх, мы  всЯкий раз  должны спрашивать,  остаетсЯ ли эта  мысль верной
своему первоначальному благородству или, наоборот, забыла о нем  -- то ли по
причине усталости и безумиЯ, то ли во хмелю тирании или раболепиЯ.
     Ђ  пока вот первый результат,  которого добилсЯ  мЯтежный дух благодарЯ
рефлексии, проникнутой абсурдностью  и очевидной бесплодностью мира. ‚ опыте
абсурда   страдание  индивидуально.  ‚  бунтарском  порыве  оно  приобретает
характер  коллективного  существованиЯ.  Ћно  становитсЯ  общим  начинанием.
Џервое движение ума,  скованного отчужденностью, заключаетсЯ в  том, что  он
разделЯет  эту отчужденность  со всеми  людьми, и  в  том, что  человеческаЯ
реальность страдает в своей целостности от обособленности, отчужденности  по
отношению к самой себе и к миру. ‡ло, испытанное одним человеком, становитсЯ
чумой, заразившей всех. ‚ наших повседневных испытаниЯх бунт играет такую же
роль,  какую  играет  "cogito"  в порЯдке  мышлениЯ:  бунт  ЯвлЯетсЯ  первой
очевидностью. Ќо эта очевидность извлекает индивида из  его одиночества, она
ЯвлЯетсЯ  тем общим, что лежит в основе первой  ценности  длЯ  всех людей. џ
бунтую, следовательно, мы существуем.

     --134


        II <i>Њ…’Ђ”€‡€—…‘Љ€‰ Ѓ“Ќ’</i>
     Њетафизический бунт --  это  восстание человека  против своего  удела и
против  всего  мирозданиЯ.  ќтот  бунт  метафизичен,  поскольку   оспаривает
конечные  цели  человека  и   вселенной.  ђаб   протестует   против  участи,
уготованной ему рабским  его  положением; метафизический  бунтарь протестует
против  удела,   уготованного  ему  как  представителю  рода  человеческого.
‚осставший раб утверждает, что в его душе есть нечто не мирЯщеесЯ с тем, как
обращаетсЯ с ним господин; метафизический бунтарь заЯвлЯет, что он обделен и
обманут самим  мирозданием. „лЯ  обоих речь  идет не только  о простом голом
отрицании.  €  действительно, и в  том и  в  другом случае мы сталкиваемсЯ с
суждением  о  ценности,  во   имЯ  которой  мЯтежник  отказываетсЯ   принЯть
собственную участь.
     ‡аметим,  что восставший раб  отрицает  господина  не  в качестве  себе
подобного человека. Ћн отрицает  его в качестве господина. ђаб отрицает, что
господин  имеет  право отрицать его, раба,  и требует  отмены такого  права.
ѓосподин  лишаетсЯ  власти  в  той  мере,  в   какой  он  пренебрегает  этим
требованием и не  удовлетворЯет его. …сли люди не  могут сослатьсЯ на  общую
ценность, признаваемую  всеми и  каждым, тогда  человек  человеку непонЯтен.
‚осставший  требует,  чтобы  эта ценность была недвусмысленно признана в нем
самом, поскольку догадываетсЯ или знает, что без этого принципа в мире будут
царить  произвол  и преступление.  Ѓунтарский  порыв  возникает  у  него как
требование Ясности  и единства. ‘амый заурЯдный бунт парадоксальным  образом
выражает стремление к порЯдку.
     ‘ каждой строкой мое описание все ближе подходит к теме метафизического
бунтарЯ,  поднЯвшегосЯ  над  разрозненным   миром,   чтобы  потребовать  его
единства. Џрисущий ему принцип справедливости  он противопоставлЯет принципу
несправедливости, который,  как  он  видит,  правит  миром.  Љороче  говорЯ,
бунтарь хочет только одного  -- разрешить это противоречие, построить,  если
это возможно, единое царство справедливости  или  царство  несправедливости,
если он  доведет свой принцип до последнего  предела. Ђ пока  он  изобличает
противоречие. ЏротестуЯ  против  незавершенности  человеческих  устремлений,
обусловленной  смертью, и против разрозненности людей,  объЯснЯющейсЯ  злом,
метафизический бунт ЯвлЯетсЯ мотивированным требованием блаженного единства,
антипода  страданий  жизни и страха смерти. …сли всеобщий  смертный приговор
определЯет

     --135


     человеческую жизнь, то в некотором смысле бунт возникает одновременно с
ней.  ЏротестуЯ  против  своей  смертной  природы,  взбунтовавшийсЯ  человек
отказываетсЯ признать силу, котораЯ принуждает его жить в подобных условиЯх.
Њетафизический бунтарь  вовсе  не  обЯзательно  атеист,  как можно  было  бы
предположить, но это богохульник поневоле.  Џросто он богохульствует сначала
во имЯ  порЯдка, будучи уверен, что  Ѓог  порождает смерть  и метафизический
скандал.
     ‚озвратимсЯ к взбунтовавшемусЯ рабу, чтобы  выЯснить  этот вопрос ‘воим
протестом   раб   утверждал  существование  господина,  против  которого  он
бунтовал. ‚ то же времЯ он показывал, что от  него зависит власть господина,
и тем самым утверждал свою собственную  власть,  с  тем чтобы  снова и снова
ставить под вопрос превосходство того, кто до сих пор над ним господствовал.
‚  этом  отношении  раб  и  господин  действительно  исторически  неразрывно
свЯзаны: временное господство одного столь же относительно,  как повиновение
другого.  Ћбе  силы  утверждаютсЯ  поочередно  в  момент  восстаниЯ,  и  так
происходит до той поры,  пока в борьбе не на жизнь, а на смерть одна из двух
сил временно не уйдет в небытие.
     ‘ходным  образом,  если метафизический  бунтарь  восстает против  силы,
существование  которой  он  вместе  с  тем  утверждает,  то полагает он  это
существование как реальность именно в то времЯ,  когда его оспаривает. ’огда
он  вовлекает высшее  существо  в такую же  унизительную  авантюру,  в какую
вовлечен человек, и таким образом делает его бесплодную власть тождественной
нашему тщетному уделу. Њетафизический бунтарь подчинЯет высшее существо силе
нашего  отказа, заставлЯет  его в  свою очередь склонитьсЯ перед  той частью
человеческой души, котораЯ не желает склонЯтьсЯ, насильственно втЯгивает его
в  наше  абсурдное  существование,  выводит его, наконец,  из  вневременного
убежища,  чтобы вовлечь в историю  весьма далекую  от  вечной неподвижности,
которую можно  обрести  лишь в единодушном  согласии людей. Ѓунт  утверждает
таким образом, что на его уровне всЯкое высшее существование по крайней мере
противоречиво.
     €сторию  метафизического  бунта,  следовательно,  нельзЯ  смешивать   с
историей атеизма. ‚ определенном  смысле она скорее сливаетсЯ  с современной
историей  религиозного чувства.  Ѓунт  чаще  бросает  вызов,  чем  отрицает.
‘начала он не  устранЯет Ѓога,  а только разговаривает с  ним на равных.  Ќо
речь идет не  о  куртуазной беседе. ђечь  идет  о  полемике,  воодушевлЯемой
желанием взЯть верх. ђаб начинает с требованиЯ справедливости, а заканчивает
стремлением к господству.  …му в  свою  очередь  тоже  хочетсЯ  власти. Ѓунт
против  удела  человеческого  сочетаетсЯ  с безоглЯдным  штурмом неба,  цель
которого -- пленить царЯ небесного и сначала провозгласить его низложение, а
затем   приговорить  к  смертной   казни.  —еловеческий   бунт  переходит  в
метафизическую революцию. Ћт эпатажа она переходит

     --136


     к  действию;  денди  превращаетсЯ   в   революционера.  Џоскольку  трон
‚севышнего  опрокинут,  бунтовщик  признает,  что  ту  справедливость,   тот
порЯдок, то единство,  которые  он тщетно искал  в своей жизни,  ему  теперь
предстоит  созидать  своими  собственными  руками,  а  тем  самым  оправдать
низложение  Ѓога.  ’огда-то  и начинаютсЯ отчаЯнные усилиЯ  основать царство
людей,  даже ценой преступлениЯ, если  потребуетсЯ.  ќто  не  обходитсЯ  без
ужасающих  последствий,  лишь  немногие  из  которых  мы  осознаем.  Ќо  эти
последствиЯ не обусловлены бунтом,  как таковым, или, по  крайней мере,  они
проЯвлЯютсЯ  только тогда, когда бунт забывает о  своих  истоках,  устает от
мучительного  напрЯжениЯ  между  "да"  и  "нет"  и  предаетсЯ  наконец  либо
всеобщему отрицанию,  либо  тотальному  подчинению.  ‚  свой  первоначальный
период  метафизическое   восстание  исполнено  тем   же   самым   позитивным
содержанием, что и восстание раба. Ќам предстоит изучить, как отражаетсЯ это
содержание  бунта в произведениЯх, которые его проповедуют, и показать, куда
ведет верность или неверность бунтарЯ своим истокам.

     --137


        ‘›Ќ› ЉЂ€ЌЂ
     Џоследовательный  метафизический бунт в  прЯмом смысле  слова возникает
лишь  в конце XVIII  века.  Ќачало  Ќового  времени  ознаменовалось грохотом
рушащихсЯ  стен.  ‘ этого момента последствиЯ  метафизического бунта следуют
друг за  другом непрерывной  чередой,  и  не будет никакого преувеличениЯ  в
мысли о том, что  именно они-то и определили историю нашего времени.  ‡начит
ли это, что до названной  даты метафизический  бунт  не  имел смысла? Џервые
образцы его относЯтсЯ к давним, далеким от нас временам: недаром наша  эпоха
любит именовать себЯ прометеевской. Ќо так ли это?
     Џервые теогонии показывают нам  ЏрометеЯ прикованным к скале где-то  на
краю  света.  ‚ечный  мученик  навек  лишен  милости  богов,  о  которой  он
отказываетсЯ просить.  ќсхил * придает  еще большее  величие  фигуре  героЯ,
приписываЯ  ему дар  ЯсновидениЯ  ("‚се,  что предстоит  снести, мне  хорошо
известно"),  заставлЯет ЏрометеЯ громогласно  заЯвлЯть о своей ненависти  ко
всем богам  и,  погружаЯ  его  "в  бушующее  море неизбывных  мук", дает ему
возможность  кончить  трагедию  громом  и  молнией:  "Ѓез  вины  страдаю  --
глЯдите!"
     ‘ледовательно,   нельзЯ    сказать,   что    античности   был   неведом
метафизический  бунт. …ще  не знаЯ  ‘атаны,  древние создали  благородный  и
страдальческий образ Ѓунтовщика и одарили  нас  величайшим мифом  о мЯтежном
разуме. Ќеисчерпаемый греческий гений, сотворивший немало мифов о простоте и
согласии,  сумел,  однако,  создать  и  свою  модель  восстаниЯ.  Ѓесспорно,
некоторые  прометеевские свойства обрели вторую жизнь в той  разбушевавшейсЯ
истории, в которой мы  живем:  борьба против  смерти ("џ племЯ  смертное  от
гибели  в   Ђиде  самовольно  спас"),  мессианизм  ("џ  их  слепыми  наделил
надеждами"), человеколюбие  ("„а, Я ненавистен ‡евсу...  потому  что меры не
знал Я, смертных любЯ").
     Ќо нельзЯ  забывать, что  эсхиловский "Џрометей-огненосец" провозгласил
царство простительного бунта. ѓреки ни в чем не ожесточались. ‚ самых смелых
своих  дерзаниЯх они остаютсЯ верны  чувству меры,  которое боготворили. Ћни
восстают не  против  всего мирозданиЯ, а только против ‡евса, который всегда
был  лишь одним из богов, дни которого  измерены. Џрометей сам полубог. ђечь
идет  о  своего рода сведении счетов,  о споре по поводу добра, а вовсе не о
вселенской борьбе добра и зла.
     „ело в том, что древние, верЯ  в судьбу, прежде всего верили в природу,
в  жизни  которой они принимали участие. Ѓунтовать против природы  -- значит
бунтовать против самих себЯ. ќто

     --138


     все равно что пробивать головой каменную стену. …динственно осмысленный
бунт -- это самоубийство.  ‘ама греческаЯ судьба -- это слепаЯ сила, котораЯ
претерпевает  себЯ  самое,  как  претерпевают  стихии.   „лЯ  грека  крайнее
выражение отсутствиЯ  чувства  меры  и  варварского безумиЯ  -- это  попытка
высечь  море. Ќет сомнений,  что  грек  знаком с безмерностью, поскольку она
существует, но  он  отводит ей  должное место и тем  самым ставит ей предел.
‚ызов,  брошенный  Ђхиллом  после  смерти  Џатрокла,  проклЯтиЯ  трагических
героев, посылаемые судьбе, не переходЯт в тотальное осуждение. ќдип сознает,
что  он не безвиннаЯ жертва. Ћн виновен, хоть  и не  по собственной воле; он
тоже  один из элементов судьбы Ћн  жалуетсЯ, но  избегает непоправимых слов.
‘ама  Ђнтигона  если и  восстает,  то во имЯ традиции, ради  того, чтобы  ее
братьЯ обрели  покой в  могиле и чтобы  ритуалы были  соблюдены. ‚ некотором
смысле речь здесь идет о реакционном бунте. ђефлексиЯ  у греков, их двуликаЯ
мысль почти всегда рЯдом со своими, даже самыми  безнадежными, мотивами дает
место вечным словам ќдипа, слепого и нищего, который в конце концов признал,
что все  есть  благо.  "„а" и  "нет"  уравновешиваютсЯ.  „аже  когда  Џлатон
предвосхищает  в Љалликле  вульгарный  тип  ницшеанства  и  когда  последний
восклицает:  "Ќо если поЯвитсЯ  человек,  достаточно  одаренный природою, он
освободитсЯ, он втопчет в грЯзь наши писаниЯ, и волшебство, и чародейство, и
все противные природе законы и, воспрЯнув, ЯвитсЯ перед нами владыкою бывший
наш раб" *, то даже здесь, отрицаЯ закон, он говорит от имени природы.
     „ело  в том,  что метафизический  бунт предполагает  упрощенное видение
мирозданиЯ,  которого  у  греков  не  могло быть. „лЯ  них  не  существовало
пропасти между людьми  и богами. Ќаоборот,  в  их представлении существовала
лестница,  ведущаЯ  от  первых  ко  вторым.  ЂнтиномиЯ  невинности  и  вины,
понимание всей истории  как  борьбы  добра  со злом  были  им  чужды.  ‚  их
универсуме  больше   ошибок,  чем   преступлений,   поскольку   единственным
неоспоримым  преступлением было  нарушение  меры.  €  наоборот,  в  тотально
историческом мире, который угрожает стать нашим  миром, нет больше ошибок, а
есть  только  преступлениЯ,  первое  из  которых  -- мера. ќтим  объЯснЯетсЯ
страннаЯ смесь жестокости и снисходительности,  которой дышит греческий миф.
ѓреки никогда не превращали мысль в огражденный воинский лагерь, и в этом мы
им Явно уступаем. ‚  конечном счете бунт всегда  замышлЯетсЯ против  кого-то
’олько  понЯтие  личностного  бога,  сотворившего  все  и  за  все  несущего
ответственность, дает смысл человеческому протесту. ’аким образом, можно без
тени  парадокса  сказать, что  в западном мире  историЯ бунта  неотделима от
истории христианства. € правда, надо было дождатьсЯ самых последних моментов
античной  мысли,  чтобы  увидеть, как бунт  начинает  обретать свой  Язык  у
мыслителей  переходного периода, людей такой духовной глубины, как ќпикур  и
‹укреций *.

     --139


     ѓорькаЯ  печаль  ќпикура   --  это  уже  нечто  новое.  Ќет   сомнений,
проистекает она из  страха смерти, который не чужд  греческому сознанию.  Ќо
патетический характер, который приобретает этот страх,  показателен. "Џротив
всего  можно  добыть себе безопасность, а что касаетсЯ смерти, мы, все люди,
живем в неукрепленном  лагере". ‹укреций  уточнЯет:  "‚ремЯ приносит  конец,
материю  всю  истреблЯЯ".  ‡ачем же  откладывать  радость  на завтра? "†изнь
гибнет в откладывании,--  говорит ќпикур,-- и каждый из нас умирает, не имеЯ
досуга".  ‘ледовательно,  надо  спешить  наслаждатьсЯ.  Ќо   какое  странное
наслаждение! Ћно состоит в том, чтобы заделывать проломы в крепостных стенах
и в немой тьме добывать себе  хлеб  и воду.  Џоскольку нам угрожает  смерть,
надо доказать, что смерть  -- это ничто. Џодобно ќпиктету и Њарку Ђврелию *,
ќпикур изгонЯет смерть из бытиЯ. "‘мерть не  имеет никакого отношениЯ к нам:
ибо то, что разложилось,  не чувствует, а  то,  что  не чувствует,  не имеет
никакого отношениЯ к нам". џвлЯетсЯ ли  смерть небытием?  Ќет,  поскольку  в
этом мире  все материально,  и  умереть  означает только  вернутьсЯ  в  хаос
элементов. Ѓытие -- это  камень. …динственное наслаждение, о котором говорит
ќпикур, в первую  очередь состоит  в  отсутствии  страданиЯ; таково  счастье
камнЯ.  ‚  своем  удивительном  стремлении  уйти  от судьбы,  которое  можно
обнаружить и у наших великих  классиков,  ќпикур  убивает  восприимчивость и
прежде  всего  душит  ее   первый  крик  --  человеческую   надежду.  ЌельзЯ
истолковать иным  образом то, что  греческий  философ говорит  о  богах. ‚се
несчастьЯ  людей  проистекают из  надежды, котораЯ  вырывает  их  из  тишины
цитадели и ведет  на крепостные стены в ожидании спасениЯ. ќти бессмысленные
порывы приводЯт только к тому,  что вновь обнажаютсЯ "заботливо перевЯзанные
раны". ‚от почему ќпикур не отрицает богов, но отделЯет их от людей на такие
головокружительные высоты, что у  души не остаетсЯ  иного выхода,  как вновь
замуроватьсЯ.  "Ѓлаженное и  бессмертное существо и  само не  имеет  забот и
другому не причинЯет их". …ще красноречивее ‹укреций: "Ќеоспоримо, что  боги
по  самой своей природе  наслаждаютсЯ бессмертием  среди глубочайшего покоЯ,
чуждые наших дел, к которым они не имеют ни малейшего отношениЯ". ‡абудем же
богов, навсегда перестанем думать о них, и тогда "ни ваши дневные мысли,  ни
ваши ночные сновидениЯ не станут тревожить вас".
     € в дальнейшем будет возникать, правда с новыми существенными нюансами,
эта  вечнаЯ тема бунта. Ѓог, не ведающий ни мук, ни воздаЯниЯ, глухой бог --
это  единственнаЯ  религиознаЯ  фантазиЯ  бунтарей.  Ќо если ‚иньи * предает
проклЯтию молчание  божества,  то  ќпикур считает: поскольку  всем предстоит
умереть, молчание человека  лучше готовит его к такой  судьбе,  нежели слова
божества. „лительные усилиЯ этого любознательного ума тратЯтсЯ на возведение
стен  вокруг  человека, на  восстановление  цитадели и  беспощадное удушение
неудержимого   крика  человеческой   надежды.   ’олько   совершив   подобный
стратегический

     Љ оглавлению
     --140


     маневр (и только тогда), ќпикур, словно бог среди людей, воспоет победу
в  своей  оде,   хорошо  передающей  решительный  характер  его   бунта:  "џ
предупредил  тебЯ,  случайность,  и отгородилсЯ  от  всЯкого  твоего тайного
проникновениЯ. Ќи тебе, ни другому какому обстоЯтельству мы не выдадим себЯ.
Ќо  когда необходимость поведет нас,  мы, с презрением  плюнув на жизнь и на
тех,  кто за нее  попусту цеплЯетсЯ,  уйдем из  жизни,  в  прекрасной  песне
победно восклицаЯ, что жизнь нами хорошо прожита".
     ‹укреций, единственный в  свою  эпоху,  пойдет по пути этой логики куда
дальше  и приблизит  ее  к современному протесту. Џо  существу, он ничего не
прибавит  к  ќпикуру.  Ћн   тоже  отвергает  любой  принцип  объЯснениЯ,  не
подчинЯющийсЯ рассудку.  Ђтом  -- это  лишь  последнее прибежище, где сущее,
распавшись на  первоначальные  элементы, продлитсЯ  в неком слепом  и глухом
бессмертии,  в  бессмертной  смерти, котораЯ как  длЯ  ‹укрециЯ, так  и  длЯ
ќпикура  представлЯет  собой  единственное  возможное  счастье.  Ћн  должен,
однако, согласитьсЯ, что атомы соединЯютсЯ не  сами по себе, и, не признаваЯ
высшего закона  и  в конечном счете  судьбы, которую  он  отрицает, ‹укреций
допускает  клинамен *,  случайное  отклонение,  по  причине  которого  атомы
сталкиваютсЯ  и  сцеплЯютсЯ друг с  другом.  “же  здесь, заметим,  возникает
серьезнаЯ  проблема Ќового  времени: разум открывает длЯ себЯ, что,  избавив
человека  от  судьбы, он  предает  его  во власть случаЯ.  ‚от  почему разум
стремитсЯ снова  вернуть человека судьбе, на  сей раз исторической. ‹укреций
от  этого далек.  …го ненависть  к  судьбе  и смерти утолЯетсЯ  этой  пьЯной
землей, где сущее по чистой случайности составлЯетсЯ  из атомов  и столь  же
случайно распадаетсЯ  на атомы.  Ћднако  лексика ‹укрециЯ  свидетельствует о
новом мировосприЯтии. ‘лепаЯ цитадель становитсЯ огороженным лагерем. Moenia
mundi  *;  крепостные  укреплениЯ мира -- вот ключевое выражение  в риторике
‹укрециЯ. ђазумеетсЯ, главное занЯтие в этом лагере -- затыкать рот надежде.
Ќо  методическое  отречение   ќпикура  от  бед  и  радостей  превращаетсЯ  в
напрЯженную аскезу, котораЯ  порой завершаетсЯ  проклЯтиЯми. Ѓлагочестие, по
‹укрецию,  состоит "в созерцаньи всего при  полном спокойствии духа". Ћднако
этот  дух  волнуетсЯ  при   виде   несправедливости,  причиненной  человеку.
‚нушенные  возмущением,  через всю  великую поэму о  природе  вещей проходЯт
новые понЯтиЯ преступлениЯ, невиновности, вины и  наказаниЯ. ‡десь говоритсЯ
о  "первом преступлении  религии", о  неповинной  крови €фигении *;  об этом
свойстве богов "часто идти бок  о бок с преступниками и, незаслуженно караЯ,
лишать  жизни  безвинных". …сли  ‹укреций  смеетсЯ  над  страхом  загробного
воздаЯниЯ,  то  делает  он  это  не  в бунте  оборонительном, как ќпикур,  а
наступательно: как же может быть покарано зло, если мы доныне нередко видим,
что не вознаграждено добро?
     ‚ эпопее  ‹укрециЯ сам ќпикур станет настоЯщим бунтовщиком, каким  он в
действительности не был.

     --141


     "‚ те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась †изнь людей на
земле под  религии тЯгостным гнетом, ‘ областей неба главу ЯвлЯвшей,  взираЯ
оттуда ‹иком ужасным своим на смертных, поверженных долу, ќллин впервые один
осмелилсЯ смертные взоры  Џротив нее обратить и отважилсЯ  выступить против.
’ак, в свою очередь, днесь религиЯ нашей пЯтою Џопрана,  нас же самих победа
возносит до неба" *
     ‡десь чувствуетсЯ  различие  между  античным проклЯтием  и  современным
богохульством.  ѓреческие  герои могли испытывать  желание стать  богами, но
нарЯду с уже существующими божествами. ‚ этом случае речь  шла о продвижении
по службе.  “ ‹укрециЯ же человек действует иначе -- он совершает революцию.
ЌизвергаЯ недостойных  и  преступных  богов,  он сам занимает  их место.  Ћн
выходит из огражденного лагерЯ и предпринимает  первые атаки на божество  во
имЯ   человеческого  страданиЯ.  ‚  античном  мире  убийство  необъЯснимо  и
неискупимо.  Ќо  уже у  ‹укрециЯ  убийство человека  ЯвлЯетсЯ не  более  чем
ответом на  божественное  убийство. Ќе случайно поэма  ‹укрециЯ  завершаетсЯ
великолепным  образом божественных алтарей, заваленных трупами  жертв  чумы,
молчаливо обвинЯющих небо *.
     Ќевозможно понЯть  этот  новый  Язык  без представлениЯ  о личном боге,
которое  начинает  постепенно   формироватьсЯ  у  современников  ќпикура   и
‹укрециЯ.  €менно личному богу бунт  может  лично  предъЯвить  свой счет.  ‘
началом  его  владычества  подымаетсЯ  в своей  безоглЯдной  Ярости  бунт  и
выкрикивает свое решительное  "нет". “ Љаина первый  бунт совпадает с первым
преступлением.  €сториЯ бунта, которой  мы  живем сегоднЯ,  ЯвлЯетсЯ  скорее
историей детей Љаина,  нежели учеников ЏрометеЯ. ‚ этом смысле энергию бунта
мобилизует  прежде  всего Ѓог  ‚етхого ‡авета.  € наоборот, надо подчинитьсЯ
Ѓогу  Ђвраама,  €саака  и €акова,  когда, как  у ЏаскалЯ  завершена  историЯ
взбунтовавшегосЯ ума. „уша в  сомнении больше всего стремитсЯ к самому Ярому
Янсенизму *.
     ‘  этой   точки   зрениЯ  Ќовый  ‡авет  можно  воспринЯть  как  попытку
заблаговременно ответить на вопросы  всех каинов  мира,  ЯвлЯЯ  более мЯгкий
образ  Ѓога  и  создаваЯ посредника  между  ним и человеком.  •ристос пришел
разрешить  две важнейшие проблемы -- проблемы  зла и  смерти,  а это и  есть
проблемы взбунтовавшихсЯ. ђешение •риста состоЯло прежде всего в том, что он
принЯл на себЯ и зло, и  смерть. Ѓогочеловек тоже смиренно терпит страданиЯ.
€стерзанный, отданный  во  власть зла и смерти, он  умирает. ‚  человеческой
истории  ночь, проведеннаЯ •ристом на ѓолгофе, имеет столь глубокое значение
потому, что Ѓог, подчеркнуто лишенный своих традиционных привилегий, пережил
во  тьме  до  конца  отчаЯние  и даже ужас  смерти.  ќтим  объЯснЯетсЯ  Lama
sabactani * и страшное сомнение агонизирующего •риста.

     --142


     ЂгониЯ была бы далеко  не  столь мучительной, если  бы его поддерживала
надежда на жизнь вечную. Ѓогу нужно отчаЯтьсЯ, чтобы стать человеком.
     ѓностицизм, плод греко-христианского взаимовлиЯниЯ, в качестве  реакции
на  иудейскую мысль на  протЯжении двух  веков пыталсЯ  усилить это течение.
€звестно множество  спасителей,  например  выдуманных ‚алентином *. Ќо  зоны
этого метафизического  празднества играют такую же роль, что и  опосредующие
истины в эллинизме Ћни  стремЯтсЯ смЯгчить абсурдность встречи один  на один
ничтожного  человека и неумолимого бога. ’акова, в частности,  роль  второго
злого и воинственного бога у Њаркиона *. ќтот демиург сотворил  конечный мир
и смерть. Њы должны ненавидеть его, а все им созданное отвергать посредством
аскезы  и  даже  способствовать  разрушению   его  творениЯ  путем  полового
воздержаниЯ  џсно, что  здесь  перед нами аскеза, преисполненнаЯ  гордыни  и
бунтарского духа.  Џо  сути, Њаркион  восстает  против низшего  бога,  чтобы
возвеличить  бога высшего.  ’еориЯ  гностиков,  греческаЯ  по своим  корнЯм,
сохранЯет посредническую роль и  стремитсЯ  уничтожить  иудейское наследие в
христианстве. ѓностицизм заранее хотел  избегнуть августинизма * в той мере,
в  какой  последний  выдвигал  аргументы  в пользу всЯкого  бунта.  ‚ глазах
‚асилида  *,  например,  не только  мученики,  но  и  сам  •ристос  ЯвлЯютсЯ
грешниками,  поскольку  они  испытывали  страдание.  €деЯ не совсем обычнаЯ,
ставЯщаЯ  целью отнЯть  у страданиЯ  его  несправедливость. ѓностики  хотели
заменить  всемогущество и  произвол благодати  греческим понЯтием инициации,
котораЯ  оставлЯет  человеку  все его  возможности.  Њножественность сект  у
второго поколениЯ гностиков передает  разнообразие и напрЯженность греческой
мысли,  силЯщейсЯ  сделать  христианский  мир  более  приемлемым   и  лишить
оправданий бунт,  рассматриваемый  эллинизмом  как худшее из  всех  зол.  Ќо
церковь осудила это усилие, а осуждаЯ его, она множила бунты.
     Џо  мере  того  как из  века в век  каиново племЯ все больше  и  больше
торжествовало, поЯвлЯлись  новые  основаниЯ заЯвить, что бог ‚етхого  ‡авета
обрел неожиданную судьбу. Љак  это ни парадоксально, богохульники воскресили
ревнивого бога, которого христианство хотело изгнать из истории. Ћдним из их
самых  смелых  дерзаний  была  попытка  привлечь  •риста  на  свою  сторону;
завершением истории был длЯ них крест и горький крик агонизирующего  •риста.
’ак  было   продлено   существование  неумолимого   бога  ненависти,   более
соответствующего мирозданию,  каким  его  представлЯли  себе  мЯтежные  умы.
‚плоть  до  Ќицше  и  „остоевского  бунтарскаЯ  мысль  обращаетсЯ  только  к
жестокому своенравному  божеству, которое  без всЯкого убедительного  довода
предпочитает  жертву  ЂвелЯ дарам  Љаина, и  тем самым провоцирует  первое в
истории убийство  „остоевский в  воображении,  а Ќицше  на деле  безгранично
расширЯт поле бунта  и предъЯвЯт счет  самому богу любви  Ќицше полагал, что
Ѓог умер в душах  его современников Џодобно  своему предшественнику тирнеру
*,

     --143


     он  посЯгает  на иллюзорное представление о Ѓоге,  которое  под личиной
морали сохранилось в  умах его  современников. Ќо вплоть  до этих  философов
вольнодумство ограничивалось, например,  тем, что  отрицало  историю  •риста
("этот  плоский роман",  по  выражению  ‘ада  *)  и  самим своим  отрицанием
поддерживало традицию грозного бога.
     Ќапротив,  пока ‡апад  был христианским, …вангелиЯ играли  роль толмача
между землей и небом.  ‚ каждом крике бунта миру был Явлен образ величайшего
страданиЯ.  Џоскольку •ристос  добровольно  претерпел муки здесь, на  земле,
никакое  страдание отныне  не  было несправедливым, любаЯ  боль  оказывалась
необходимой.  ‚  известном  смысле  горестные воззрениЯ христианства  и  его
оправданный пессимизм относительно человеческого  сердца заключаютсЯ в  том,
что  всеобщаЯ  несправедливость  так  же  утолЯет  человеческую  душу, как и
тотальнаЯ справедливость.  ’олько  жертва безгрешного бога  могла  оправдать
многовековые  и  повсеместные  истЯзаниЯ,  которым подвергалась  невинность.
’олько  страдание Ѓога, притом самое унизительное,  могло  облегчить  агонию
людей.  …сли все  без  исключениЯ --  от земли до неба -- обречено  на муки,
становитсЯ возможным это странное счастье.
     Ќо как  только  христианство миновало  свой  триумфальный  период,  оно
подверглось  критике со стороны разума. ’очно в той мере, в какой отрицалась
божественность  •риста,  муки  снова  стали  участью  человека  Ћбездоленный
•ристос   лишь   один   невинный   среди   многих,   которых   представители
ветхозаветного  Ѓога прилюдно  казнили.  Џропасть,  отделЯющаЯ  господина от
рабов,  разверзаетсЯ снова, и  бунт по-прежнему  вопиет перед каменным лицом
ревнивого Ѓога.  Њыслители и художники -- либертины предуготовили этот новый
распад  свЯзей,   с  обычными  предосторожностЯми   нападаЯ  на   мораль   и
божественную  ипостась  •риста.  ‚селеннаЯ   †ака  Љалло  *  довольно  верно
представлЯет  этот  мир галлюцинирующих оборванцев,  чьи  насмешки,  сначала
прикровенно,  а потом открыто посЯгнут  на небо, бросаЯ  ему вызов  вместе с
мольеровским „он †уаном. Ќа протЯжении двух столетий, когда подготавливались
общественные  потрЯсениЯ  конца XVIII  века,  одновременно  революционные  и
свЯтотатственные, все  усилиЯ  вольнодумства были  направлены на превращение
•риста то ли в блаженного, то ли глупца, чтобы вернуть его в мир людей с  их
благородством  или ничтожеством. ’ак будет подготовлен плацдарм длЯ великого
наступлениЯ против враждебного неба.

     --144


        ЂЃ‘Ћ‹ћ’ЌЋ… Ћ’ђ€–ЂЌ€…
     €сторически первым и последовательным был  штурм, предпринЯтый маркизом
де  ‘адом,  который  сконструировал  боевую   машину  из  собранных  воедино
аргументов вольнодумства вплоть до  аббата Њелье и ‚ольтера *. …го отрицание
принЯло, само  собой разумеетсЯ, самые крайние формы.  €з бунта  ‘ад выводит
только  абсолютное  "нет".  —то  говорить,   двадцать  семь  лет  тюрьмы  не
способствуют  примирительному  складу  ума.  ‘толь   длительное   заключение
воспитывает лакеев или убийц, а в некоторых случаЯх и того и другого в одном
человеке. …сли душа  настолько крепка, что способна  и на каторге выработать
отнюдь не рабскую  мораль, то это  будет,  как  правило, мораль  господства.
‹юбаЯ  этика одиночества предполагает силу. ‚  этом смысле  ‘ад ЯвлЯет собой
Яркий образец: на жестокость общества  по отношению  к нему он ответил такой
же  неколебимой  жестокостью.  ‚опреки  восторженным возгласам  и непомерным
восхвалениЯм  наших современников, писатель  он второразрЯдный.  ‘егоднЯ его
изобретательно  восхвалЯют, но по  мотивам,  ничего общего с  литературой не
имеющим.
     ‚  его  лице  чтЯт  философа  в оковах и первого теоретика  абсолютного
бунта. Ћн и на  самом  деле мог быть таковым.  ‚ тюремных  стенах мечте  нет
предела, реальность не мешает ей парить. “м, закованный в кандалы, настолько
терЯет в Ясности,  насколько выигрывает в страстности. ‘ад знал  только одну
логику -- логику  чувств Ћн  не основал  новую философскую систему, а только
предавалсЯ чудовищной мечте гонимого  человека. Ћказалось, однако, что мечта
эта  --  пророческаЯ џростное  требование  свободы  завело  ‘ада  в  царство
рабства;  его безмернаЯ  жажда жизни, ныне недоступной,  от  одного приступа
Ярости  к другому утолЯлась  мечтаниЯми  о вселенском разрушении. Џо крайней
мере в этом ‘ад -- наш современник Џоследуем за ним через рЯд его отрицаний.

        ‹итератор
     Ѓыл ли  ‘ад атеистом? Ћн говорит о своем атеизме в дотюремный период, о
чем свидетельствует его  "„иалог между  свЯщенником и  умирающим"; но  затем
начинаешь сомневатьсЯ в этом ввиду его Яростного свЯтотатства. Ћдин из самых
жестоких его персонажей, ‘ен-”он, вовсе не отрицает Ѓога.  Ћн довольствуетсЯ
тем, что развивает гностическую теорию злого демиурга и делает

     --145


     из этой  теории  соответствующие выводы. ‘ен-”он, скажут мне, не маркиз
де  ‘ад. Џерсонаж никогда не  тождествен романисту, его сотворившему. Ћднако
вполне  вероЯтно,  что романист -- это все его персонажи, вместе взЯтые. ’ак
вот,  все атеисты ‘ада принципиально отрицают существование Ѓога, и довод их
прост и Ясен: существование Ѓога предполагало  бы его равнодушие, злобу  или
жестокость. ‘амое значительное произведение ‘ада заканчиваетсЯ демонстрацией
тупости и  злобности  божества.  Ќевинную †юстину застигает в пути  гроза, и
преступник Ќуарсэй дает  обет  обратитьсЯ  в  христианство,  если молниЯ  не
ударит  в нее.  Ќо  молниЯ поражает †юстину. Ќуарсэй торжествует, и  человек
ответит  преступлением  на  преступление Ѓога.  ђеакцией на пари  ЏаскалЯ  *
ЯвлЯетсЯ пари вольнодумца.
     ‚о всЯком случае,  писатель составил  себе  представление о Ѓоге как  о
существе  преступном,  угнетающем  и  отрицающем  человека.  ‘огласно  ‘аду,
историЯ  религий  Ясно показывает, что  божеству свойственно убивать.  ’огда
какой человеку смысл быть добродетельным? Џервый богоборческий порыв толкает
тюремного философа  к  самым  крайним  выводам. …сли  уж ѓосподь отрицает  и
уничтожает  человека, то  нет никаких препЯтствий  к тому, чтобы  отрицать и
убивать  себе  подобных.  ќтот  судорожный  вызов  совершенно  не  похож  на
спокойное отрицание, характерное еще  длЯ "„иалогов" 1782 года.  ђазве можно
назвать спокойным  или счастливым человека,  который  восклицает: "Ќичего --
длЯ менЯ, ничего -- от менЯ" -- и делает вывод: "Ќет, нет,  и добродетель, и
порок --  все  уравнЯетсЯ в гробу". €деЯ Ѓога  --  это  единственное,  "чего
нельзЯ  простить  человека".  ‘лово  "простить"  уже знаменательно  у  этого
учителЯ  пыток.  Ќо  он  сам себе не может простить идею, которую  полностью
опровергает  его  безысходное видение мира и положение узника. „войной  бунт
будет отныне направлЯть мысль ‘ада -- бунт против  миропорЯдка и бунт против
себЯ  самого.  Џоскольку  они  противоречат  друг другу  где  угодно,  кроме
потрЯсенной души  изгоЯ, его философствование всегда будет двусмысленным или
логичным в  зависимости от того, рассматривают  ли  его в свете логики или в
стремлении к сопереживанию.
     €так,  ‘ад  отрицает  человека и  его мораль, поскольку и то  и  другое
отрицаетсЯ  Ѓогом.  Ќо  одновременно  он  отрицает  и  Ѓога.  до   сих   пор
выступавшего  длЯ ‘ада  в  роли поручителЯ и сообщника.  ‚о  имЯ чего он это
делает?  ‚о имЯ  инстинкта, наиболее  сильного  у человека, которого людскаЯ
ненависть вынудила жить среди тюремных стен:  речь идет о половом  влечении.
—то это за инстинкт? ‘ одной  стороны, это крик самой природы ', а с  другой
-- слепой  порыв к полному обладанию  людьми даже  ценой  их уничтожениЯ ‘ад
отрицает  Ѓога  во  имЯ  природы  --  идеологический материал длЯ  этого  он
почерпнет из проповедей современных ему механицистов
     ' ‚еликие преступники ‘ада оправдывают свои злодеЯниЯ, ссылаЯсь на свои
непомерные сексуальные аппетиты, с которыми они ничего не могут поделать

     --146


     . ‘ад  изображает  природу как разрушительную силу. Џрирода длЯ него --
это секс;  собственнаЯ логика заводит философа  в  хаотическую вселенную,  в
которой  господствует  только  неиссЯкаемаЯ  энергиЯ  вожделениЯ.  ‡десь его
возбужденное  царство,   откуда   он   черпает   самые   великолепные   свои
высказываниЯ: "—то значат все живые созданиЯ по  сравнению с  любым из наших
желаний!"  ѓерой ‘ада пускаетсЯ  в длинные  рассуждениЯ  о том, что  природа
нуждаетсЯ в  преступлении,  что  разрушение необходимо ради  созиданиЯ, что,
разрушаЯ себЯ, человек тем  самым способствует  делу созиданиЯ в  природе. €
цель всех этих размышлений -- обосновать  права на абсолютную свободу узника
‘ада, осужденного столь несправедливо, что он не может не  желать, чтобы все
взлетело на воздух.  ‚ этом  он противостоит  своему  времени: ему нужна  не
свобода принципов, а свобода инстинктов, ‘пору нет, и ‘ад мечтал о всемирной
республике, план построениЯ  которой излагает один из его персонажей, мудрый
реформатор ‡аме.  ’аким  образом,  он показывает нам, что одно  из возможных
направлений бунта  -- освобождение всего мира. Ћно будет происходить по мере
того, как движение  бунта станет набирать скорость и  ему  будет все труднее
миритьсЯ   с  какими-либо  границами.   Ќо  все  в  нем  противоречит   этой
благочестивой  мечте.  „ругом   рода  человеческого   его   не  назовешь,  а
филантропов он  ненавидит. ђавенство, о котором ‘ад порой заводит речь,  длЯ
него  понЯтие  чисто математическое:  равнозначность  объектов,  каковы суть
люди, отвратительное равенство  жертв.  ’ому,  кто доводит свое  желание  до
конца,  необходимо  господствовать над  всем  и  всеми; подлинное исполнение
такого  желаниЯ -- в ненависти. ‚ республике ‘ада нет свободы  длЯ принципа,
зато есть вольнодумство. "‘праведливость,-- пишет сей необычный  демократ,--
не обладает  подлинным существованием. ќто не  что иное,  как  божество всех
страстей".
     Ќет   ничего   более   разоблачительного,   чем  пресловутый   трактат,
прочитанный „ольмансе в "”илософии в будуаре", носЯщий  любопытное заглавие:
"…ще одно  усилие,  французы,  если  вы  хотите быть  республиканцами". Џьер
Љлоссовский   '*    прав,   подчеркиваЯ,   что   сей   документ   доказывает
революционерам,  что   их   республика   основываетсЯ  на  убийстве  королЯ,
помазанника божьего, и что, гильотинировав Ѓога 21 ЯнварЯ 1793 года, они тем
самым лишили себЯ права на  преследование злодейства и на цензуру преступных
инстинктов.  ЊонархиЯ,  утверждаЯ идею  Ѓога,  создавшего  законы, тем самым
утверждала и саму себЯ. ђеспублика же ни на что иное не опираетсЯ, кроме как
на себЯ саму,  и  нравы в  ней  неизбежно лишены  всЯкой опоры. ‘омнительно,
однако, чтобы  ‘ад, как того  хочет Љлоссовский,  обладал  глубоким чувством
свЯтотатства и  чтобы  квазирелигиозный  страх  божий привел  его к выводам,
которые он излагает. ‘корее всего, Sade, mon prochain. Editions du Seuil

     --147


     выводы ‘ада были на самом деле его априорными убеждениЯми, и лишь затем
он нашел  необходимые  доводы в  пользу абсолютной  свободы  нравов, которую
писатель  требовал   от  современного  ему  правительства.  ‹огика  страстей
опрокидывает   традиционный  порЯдок   рассуждениЯ   и  ставит  вывод  перед
предпосылками.  —тобы  убедитьсЯ  в  этом,  достаточно  оценить   целый  рЯд
софизмов, при помощи которых ‘ад оправдывает  клевету, воровство и убийство,
требуЯ, чтобы новое общество отнеслось к ним терпимо.
     Ћднако  именно  в  этом  его  мысль  достигает  наибольшей  глубины.  ‘
редкостной длЯ его эпохи проницательностью ‘ад отвергает аксиому о надменном
союзе свободы и  добродетели. ‘вобода, особенно когда  она  ЯвлЯетсЯ  мечтой
узника,  не терпит  никаких  границ. Ћна  либо ЯвлЯетсЯ преступлением,  либо
перестает быть свободой.  ќтой существенной мысли  ‘ад никогда не менЯл. Ћн,
только    противоречиЯ     и     проповедовавший,    выказывает     железную
последовательность  в  том, что  касаетсЯ смертной  казни.  Ѓольшой любитель
изысканных истЯзаний и теоретик сексуальных преступлений, он терпеть  не мог
убийства  по  суду.  "Њое  республиканское  заточение,  с  гильотиной  перед
глазами, причинЯло мне боль во сто крат большую, чем все мыслимые Ѓастилии".
‚ этом отвращении он черпал мужество вести себЯ стоически во времЯ террора и
даже  великодушно вступитьсЯ за тещу, несмотрЯ на то что именно она засадила
его в тюрьму.  Ќесколько лет спустЯ Ќодье *, быть может  сам того  не ведаЯ,
четко  определил  позицию, упорно защищаемую ‘адом: "Њожно еще понЯть, когда
человека убивают  в  приступе страсти.  Ќо, холодно  и спокойно все взвесив,
отдать приказ казнить его, ссылаЯсь на свою почтенную должность,-- вот этого
понЯть невозможно". ‡десь виден набросок идеи, развивавшейсЯ еще ‘адом: тот,
кто обрекает ближнего на гибель, должен заплатить за это собственной жизнью.
Љак видим. ‘ад предстает более нравственным, чем наши современники.
     Ќо прежде всего ненависть писателЯ к  смертной казни -- это, собственно
говорЯ,  ненависть  к  людЯм,  которые  настолько  уверовали  в  собственную
добродетель  или  в праведность  своего  дела,  чтобы  решитьсЯ  карать  без
колебаний,  тогда как сами они преступники.  ЌельзЯ в  одно  и то  же  времЯ
позволЯть  преступление  себе,  а  наказание  назначать  другим.  Ќеобходимо
распахнуть двери тюрем  или же  доказать свою  безупречную добродетельность,
что невозможно. Љак только человек  допустил возможность убийства, хотЯ бы и
единственный раз, он должен признать убийство всеобщим правилом. Џреступник,
действующий в соответствии с  природой, не  может  без обмана  изображать из
себЯ  законника.  "…ще одно  усилие,  если  вы хотите быть  республиканцами"
означает:   "„опустите  единственно  разумную  свободу  преступлениЯ,  и  вы
навсегда войдете  в состоЯние  мЯтежа, как  входЯт  в  состоЯние благодати".
’отальное  подчинение злу  пролагает путь страшной  аскезе,  котораЯ  должна
ужаснуть республику  просвещениЯ и  естественной  доброты. ’акаЯ республика,
чьим

     --148


     первым  актом по многозначительному совпадению стало сожжение  рукописи
"‘та двадцати дней ‘одома", не могла не изобличить эту еретическую свободу и
не  засадить  снова  своего столь  компрометирующего сторонника  в  каменный
мешок. ’ем самым  республика  дала ему чудовищную возможность продвинуть еще
дальше его мЯтежную логику.
     ‚семирнаЯ республика могла быть мечтой,  но вовсе не искушением ‘ада. ‚
политике  его  подлинной  позицией  ЯвлЯетсЯ  цинизм,   ‚  "Ћбществе  друзей
преступлениЯ" он  упорно  объЯвлЯет  себЯ сторонником  правительства  и  его
законов, право  нарушать которые  он тем не  менее оставлЯет за собой. ’очно
так же сутенеры  голосуют  за депутата-консерватора. ‡адуманный ‘адом проект
предполагает  благожелательный  нейтралитет властей относительно  аморальных
поступков.  ђеспублика  преступлениЯ  по меньшей мере временно не может быть
всеобщей. Ћна  должна делать  вид, что соблюдает законность. Ћднако  в мире,
где нет иных прав,  кроме  права  на убийство, под небом злодеЯниЯ  и во имЯ
преступной  природы,  ‘ад  повинуетсЯ  на  деле  только  закону  неутолимого
желаниЯ.  Ќо  безграничное  желание  означает согласие  с тем,  что  ты  сам
становишьсЯ  объектом  безграничных   желаний.   ‹ицензиЯ   на   уничтожение
предполагает, что и ты  сам можешь быть уничтожен. ‘ледовательно, необходимо
боротьсЯ  за власть. ‚ этом  мире де