        Ђльбер Љамю. ђазмышлениЯ о гильотине

---------------------------------------------------------------
Ѓумажный оригинал:
     *Љамю Ђ.* €знанка и лицо: ‘очинениЯ.  --  Њ.:  ‡ЂЋ  €зд-во
ќЉ‘ЊЋ-Џресс; •арьков: €зд-во "”олио", 1998. --  864  с.  (‘ериЯ
"ЂнтологиЯ мысли"). ‘. 577--624, 860.
---------------------------------------------------------------


     Ќезадолго  до  первой  мировой  войны  некий  убийца,  чье
преступление было на редкость зверским (он зарезал крестьЯнскую
чету вместе с детьми), был приговорен к смертной казни в городе
Ђлжире.  Џреступник  был  батраком,  которого  обуЯл   какой-то
кровавый бред; преступление отЯгчалось тем, что,  расправившись
со своими жертвами, он еще и ограбил их.  „ело получило широкую
огласку.  Ћбщее мнение сводилось к тому, что смерть  под  ножом
гильотины слишком мЯгкое наказание  длЯ  такого  чудовища.  ’ак
думал, как мне говорили, и мой отец,  которому  убийство  детей
казалось особенно гнусным.  Ћтца Я почти  не  помню,  но  точно
знаю: он самолично хотел присутствовать при казни. …му пришлось
встать затемно, чтобы поспеть  на  место  экзекуции  на  другой
конец города вместе с огромной  толпой.  Ќо  о  том,  что  отец
увидел в то утро, он не  проронил  ни  слова  --  никому.  Њать
рассказывала: он с перекошенным лицом опрометью влетел  в  дом,
бросилсЯ на кровать, тут же вскочил -- и тут его  вырвало.  …му
открылась жуткаЯ Явь, таившаЯсЯ под личиной  напыщенных  формул
приговора.  Ћн не думал о зарезанных детЯх -- перед  глазами  у
него  маЯчил  дрожащий  человек,  которого  сунули  под  нож  и
отрубили ему голову.
     Ќадо полагать, что этот ритуал оказалсЯ слишком чудовищным
и не превозмог возмущение  простого  и  прЯмодушного  человека:
кара, которую он считал более чем заслуженной, в  конце  концов
только вывернула его самого наизнанку.  Љогда высшее правосудие
вызывает  лишь  тошноту  у  честного  человека,  которого   оно
призвано защищать, трудно  поверить  в  то,  что  оно  призвано
поддерживать мир и порЯдок в стране.  ‘тановитсЯ очевидным, что
оно не менее возмутительно, чем само преступление,  и  что  это
новое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный  обществу,
и только громоздит одну мерзость на другую. ќто столь очевидно,
что никто  не  решает  напрЯмую  говорить  об  этой  церемонии.
—иновники и газетчики, которым волей-неволей приходитсЯ  о  ней
распространЯтьсЯ, прибегают  по  этому  случаю  к  своего  рода
ритуальному Языку, сведенному к стереотипным  формулам,  словно
они понимают, что в ней есть нечто  одновременно  вызывающее  и
постыдное.  ‚от так и получаетсЯ, что за  завтраком  мы  читаем
где-нибудь в уголке газетного листа, что осужденный "отдал свой
долг обществу", что он "искупил свою вину" или что "в пЯть утра
правосудие свершилось". —иновники упоминают об осужденном как о
"заинтересованном  лице",  "подопечном"  или  обозначают    его
сокращением "Џ‚ЊЌ" -- "приговоренный к высшей мере  наказаниЯ".
Ћ самой же "высшей мере" пишут, если можно так выразитьсЯ, лишь
вполголоса.  ‚  нашем  цивилизованнейшем  обществе  о   тЯжелой
болезни принЯто упоминать только обинЯками. ‚ буржуазных семьЯх
полагалось говорить, что старшаЯ дочь "слаба  грудью"  или  что
отца  "беспокоит  опухоль",  ибо  туберкулез  и  рак  считались
болезнЯми  в  известном  смысле  постыдными.  ’ем  более    это
справедливо по отношению к  смертной  казни,  поскольку  все  и
каждый исхитрЯлись выражатьсЯ на сей  счет  только  посредством
эвфемизмов. Џо отношению к общественному телу она все равно что
рак по  отношению  к  телу  отдельного  человека,  с  тою  лишь
разницей,  что  отдельный  человек  не  станет    говорить    о
необходимости рака, а вот смертнаЯ казнь обычно рассматриваетсЯ
как  печальнаЯ   необходимость,    оправдывающаЯ    узаконенное
убийство, потому что без него не обойтись, и замалчивающаЯ его,
потому что оно достойно сожалениЯ.
     џ  же,  напротив,  намерен  говорить  о  ней  безо  всЯких
околичностей.  Ќо не из любви к скандалам и,  мне  кажетсЯ,  не
из-за врожденной  порочности  моей  натуры.  Љак  писателю  мне
всегда  претили  такого  рода  самооправданиЯ;  как  человек  Я
считаю, что отталкивающим ЯвлениЯм нашей  действительности,  уж
коли они неизбежны, нужно сопротивлЯтьсЯ только молча.  Ќо если
умолчание  или  словесные  уловки  потворствуют   заблуждениЯм,
которые можно искоренить, или бедам, которые можно отвратить, у
нас нет иного средства, кроме прЯмой и Ясной речи. раскрывающей
все бесстыдство, таЯщеесЯ под прикрытием  пустословиЯ.  ”ранциЯ
разделЯет с €спанией и Ђнглией сомнительную честь быть одной из
последних  стран  по  сю  сторону  железного  занавеса,  где  в
арсенале наказаний числитсЯ смертнаЯ  казнь.  ‘охранение  этого
варварского пережитка стало  у  нас  возможным  лишь  благодарЯ
безответственности или глухоте общественного мнениЯ, привыкшего
обходитьсЯ навЯзанными ему условными фразами. Љогда воображение
спит,  слова  лишаютсЯ  смысла:  пораженный   глухотою    народ
рассеЯнно внимает сообщению о казни того или иного человека. Ќо
покажите ему машину смерти, заставьте его  коснутьсЯ  дерева  и
железа, из которых она состоит,  и  услышать  стук  отрубленной
головы -- и внезапно пробужденное общественное мнение устыдитсЯ
и собственного пустословиЯ, и самой казни.
     Љогда  в  Џольше  нацисты  проводили    прилюдные    казни
заложников, они  затыкали  рты  жертв  повЯзками,  пропитанными
гипсом, опасаЯсь, что  из  уст  казнимых  прозвучат  призывы  к
сопротивлению и свободе.  ЌельзЯ цинично сравнивать участь этих
невинных  жертв  с  участью  осужденных  преступников.  Ќо   --
исключаЯ то обстоЯтельство, что у нас идут на гильотину не одни
лишь преступники, -- метод остаетсЯ тем же самым.  Њы  скрываем
медоточивыми  речами  правду  о  высшей  мере   наказаниЯ,    о
законности  которой  можно  рассуждать  лишь  после  того,  как
вникнешь в  ее  действительную  суть.  Џрежде  чем  говорить  о
необходимости смертной казни, а  затем  ее  замалчивать,  нужно
сначала сказать о том, чем она ЯвлЯетсЯ на  самом  деле,  а  уж
потом решать, необходима ли она.
     —то касаетсЯ менЯ, то Я считаю ее не  только  бесполезной,
но и по-настоЯщему вредоносной, и, перед  тем,  как  перейти  к
сути  дела,  обосную  свое  убеждение.  Ѓесчестно    было    бы
утверждать,  будто  Я  пришел  к   этому    заключению    после
многодневных расспросов и поисков, посвЯщенных данной проблеме.
Ќо столь же непорЯдочно  было  бы  приписывать  это  заключение
одному только  всплеску  эмоций.  џ,  как  никто  другой,  чужд
дрЯблому  умилению,  до  которого  так  падки   всЯкого    рода
человеколюбцы, и в котором стираютсЯ грани между достоинством и
ответственностью, все виды преступлений приравниваютсЯ  один  к
другому, а невиновность в  конце  концов  лишаетсЯ  всех  прав.
‚опреки мнению многих знаменитых современников,  Я  не  считаю,
что человек по природе своей -- общественное  животное.  Џравду
сказать, Я думаю  совсем  иначе.  „ругое  дело,  что,  как  мне
кажетсЯ,  он  уже  не  может  жить  вне  общества,  чьи  законы
необходимы длЯ его физического существованиЯ. €з этого следует,
что шкала его ответственностей должна  быть  установлена  таким
образом, чтобы отвечать  велениЯм  разума  и  приносить  пользу
обществу.  Ќо высшее оправдание закона -- в том благе,  которое
он приносит или не приносит обществу в данном месте и в  данное
времЯ.  Њного лет Я видел в смертной  казни  всего  лишь  кару,
невыносимую длЯ воображениЯ и  нерадивый  разлад,  неприемлемый
длЯ моего рассудка.  Џри этом Я готов был согласитьсЯ, что  моЯ
позициЯ определЯлась воображением.  Ќо, сказать по правде,  мои
многодневные поиски не увенчались чем-то таким,  что  пошатнуло
бы мои убеждениЯ или изменило ход  моих  размышлений.  Љак  раз
наоборот: к аргументам, с которыми Я давно сжилсЯ, прибавлЯлись
все новые и  новые.  €  теперь  Я  целиком  разделЯю  убеждение
Љестлера: смертнаЯ казнь позорит наше общество и ее сторонникам
не под силу найти длЯ нее разумные оправданиЯ.  Ќе пересказываЯ
его резкую обвинительную речь, не нагромождаЯ  факты  и  цифры,
которые можно повернуть так  и  этак  --  тем  более,  что  †ан
Ѓлок-Њишель с убийственной точностью обосновал их бесполезность
--  Я  только  разовью  положениЯ  Љестлера,   призывающие    к
немедленной отмене высшей меры наказаниЯ.

     ѓлавный аргумент защитников смертной  казни  общеизвестен:
она служит острасткой длЯ других. ѓоловы рубЯт не только затем,
чтобы наказать тех, кто носил их на плечах, но и  затем,  чтобы
этот устрашающий пример по действовал на тех,  кто  решилсЯ  бы
подражать убийцам.  Ћбщество не мстит, а лишь  предупреждает  и
предотвращает.  Ћно потрЯсает головой  казненного  перед  лицом
кандидатов в убийцы, чтобы они прочли в его чертах свою  судьбу
и одумались.
     ќтот аргумент  был  бы  неотразим,  если  бы  мы  не  были
вынуждены констатировать:
     1)  Ћбщество  само  не  верит  в  "острастку",  о  которой
говорит;
     2) Ќикем  не  доказано,  будто  смертнаЯ  казнь  заставила
отступить хотЯ бы одного  человека,  решившего  стать  убийцей,
тогда как Яснее Ясного, что она не  оказала  никакого  эффекта,
кроме завораживающего, на тысЯчи преступников;
     3) ‚о многих отношениЯх  она  ЯвлЯет  собой  отталкивающий
пример, последствиЯ которого непредсказуемы.
     €так, прежде всего  общество  не  верит  в  то,  что  само
провозглашает.  …сли бы верило, оно и впрЯмь демонстрировало бы
отрубленные  головы.  Ћно  воспользовалось  бы   казнЯми    длЯ
рекламной  шумихи,  которую  обыкновенно    поднимают    вокруг
государственных займов или новых марок аперитива.  Ќа деле  все
обстоит как раз  наоборот:  казни  у  нас  уже  не  совершаютсЯ
публично, они происходЯт во дворе  тюрьмы  перед  узким  кругом
специалистов.  Њенее  известно,  почему  и  с  каких  пор   так
происходит.  ђечь идет о  сравнительно  недавнем  нововведении.
ЏоследнЯЯ прилюднаЯ экзекуциЯ состоЯлась в 1939  году:  казнили
некоего ‚ейдмана, совершившего несколько убийств; его "подвиги"
получили  широкую  огласку.  ’ем  утром  в  ‚ерсале   собралась
огромнаЯ толпа,  в  которой  было  несколько  фотографов.  Џока
‚ейдман был перед  казнью  выставлен  на  обозрение,  фотографы
успели  сделать  множество  снимков.  Ќесколько  часов   спустЯ
"Џари-суар"    опубликовала    целую    страницу    фотографий,
иллюстрирующих это пикантное событие. „обрый парижский люд смог
таким образом  удостоверитьсЯ,  что  легкаЯ  и  точнаЯ  машина,
которой пользовалсЯ палач, столь же отличаетсЯ от знакомой  ему
по  истории  гильотины,  как  автомобиль  марки   "Ягуар"    от
допотопного   "дион-бутона".    Џротиву    всЯкого    ожиданиЯ,
администрациЯ и правительство весьма неодобрительно отнеслись к
этой великолепной  рекламе  и  заЯвили,  что  газетчики  хотели
подогреть кровожадные инстинкты читателей. Џоэтому было решено,
что экзекуции  больше  не  будут  производитьсЯ  публично;  это
распорЯжение  чуть  позже  значительно  облегчило  деЯтельность
оккупационных властей.

     ‹огика в данном случае изменила законодателЯм.  ‚едь нужно
было  бы,  напротив,  наградить  лишним    орденом    директора
"Џари-суар", чтобы в следующий раз он действовал с еще  большим
размахом.  €  в  самом  деле:  если  мы  хотим,  чтобы    казнь
действительно  была  показательной,  следовало  бы  не   только
размножить снимки, но и установить эшафот с гильотиной  посреди
площади ‘огласиЯ не на рассвете, а в два часа днЯ, зазвать туда
весь парижский люд, а длЯ отсутствующих произвести  телесъемку.
‚от что надо было сделать  --  или  же  прекратить  болтовню  о
показательных казнЯх.  Љак может быть  показательным  убийство,
свершающеесЯ ночью, тайком, во дворе тюрьмы?
     ‘ообщениЯ о  такого  рода  казнЯх  могут,  самое  большее,
периодически напоминать гражданам, что их ждет  смерть,  решись
они на убийство; то же самое можно обещать и тем, кто  никакого
убийства не совершал.  —тобы быть по-настоЯщему  показательной,
казнь должна быть устрашающей.  ’юо де ‹а Ѓуври,  представитель
народа, оказалсЯ куда  логичнее  наших  теперешних  правителей,
когда в 1791 году провозгласил в Ќациональном собрании:  "—тобы
сдерживать  народ,  надлежит  устраивать  длЯ  него   ужасающие
зрелища".
     Ђ сегоднЯ мы  лишены  каких  бы  то  ни  было  зрелищ,  их
заменили слухи да  редкие  сообщениЯ  в  прессе,  приукрашенные
обтекаемыми формулировками.  Љаким образом преступник в  момент
убийства может помнить о грозЯщей ему санкции,  которую  власти
исхитрились сделать как можно более абстрактной? € уж если  они
в самом деле хотЯт, чтобы санкциЯ эта накрепко засела у него  в
памЯти, чтобы она могла сперва поколебать, а затем и пересилить
его безрассудное решение, не следовало ли  бы  запечатлеть  эту
санкцию в каждой душе всеми средствами образности  и  словесной
убедительности?
     ‚место того, чтобы туманно напоминать о долге,  который  в
это самое утро кто-то  возвратил  обществу,  не  стоило  ли  бы
воспользоватьсЯ  подходЯщим  случаем,  расписав  перед   каждым
налогоплательщиком подробности той кары, котораЯ может  ожидать
и его? ‚место того, чтобы твердить "…сли вы совершите убийство,
вас ждет эшафот", не лучше ли сказать ему без  обинЯков:  "…сли
вы совершите убийство, вам придетсЯ провести  в  тюрьме  долгие
месЯцы, а то и годы,  терзаЯсь  то  недостижимой  надеждой,  то
непрестанным ужасом, и так -- вплоть до того утра, когда мы  на
цыпочках проберемсЯ к вам в камеру, чтобы схватить вас во  сне,
наконец-то  сморившем  вас,  после  полной  кошмаров  ночи.  Њы
набросимсЯ на вас, заломим вам руки за спину, отрежем ножницами
ворот  рубахи,  а  заодно  и  волосы,  если   в    том    будет
необходимость.  Њы скрутим вам локти ремнем, чтобы вы не  могли
распрЯмитьсЯ и чтобы затылок ваш был  на  виду,  а  потом  двое
подручных  волоком  потащат  вас  по  коридорам.  €,   наконец,
оказавшись под темным ночным небом, один из палачей ухватит вас
сзади за штаны и швырнет на помост гильотины, второй  подправит
голову прЯмо в лунку, а третий обрушит на  вас  с  высоты  двух
метров двадцати сантиметров резак весом в шестьдесЯт кило --  и
он бритвой рассечет вашу шею".
     —тобы этот пример был еще убедительнее, чтобы наводимый им
ужас обратилсЯ в каждом из нас в столь слепую и  могучую  силу,
что она могла хотЯ бы на миг противостоЯть  необоримой  тЯге  к
убийству, следовало бы пойти еще дальше.  ‚место того, чтобы со
свойственной нам бессознательной кичливостью бахвалитьсЯ  столь
молниеносным и человечным орудием [*1] уничтожениЯ  смертников,
нужно было бы распечатать в  тысЯчах  экземплЯров,  огласить  в
школах  и  университетах  медицинские  свидетельства  и  отчеты
касательно состоЯниЯ тела после экзекуции. Ћсобенно желательным
было бы издание и  распространение  недавнего  отчета  Ђкадемии
медицинских  наук,  составленного  докторами  Џьедельевром    и
”урнье.  ќти мужественные медики, приглашенные --  в  интересах
науки -- длЯ  осмотра  тел  после  казни,  сочли  своим  долгом
подвести следующий итог своим чудовищным наблюдениЯм: "…сли нам
позволительно высказать свое мнение на  сей  счет,  признаемсЯ:
зрелища такого рода невыносимо тЯгостны. Љровь хлещет ручьем из
рассеченных артерий, затем она мало-помалу сворачиваетсЯ. Њышцы
судорожно  сокращаютсЯ,   ошеломлЯЯ    наблюдателЯ;    кишечник
опорожнЯетсЯ, сердце работает с перебоЯми, через силу.  ѓубы по
временам искажаютсЯ страдальческой гримасой.  ѓлаза отрубленной
головы неподвижны, зрачки расширены; их невидЯщий взглЯд еще не
отуманен трупной поволокой, он Ясен, как у живых, но смертельно
пристален.  ‚се это может длитьсЯ много минут, а у субъектов  с
крепким здоровьем  --  и  часов:  смерть  наступает  отнюдь  не
мгновенно...  ’аким  образом,   все    жизненные    отправлениЯ
продолжаютсЯ  и  после  обезглавливаниЯ.  ќтот  кошмарный  опыт
производит на медика впечатление  убийственной  вивисекции,  за
которой следует поспешное погребение" [*2].

     ----------
     [*1] Ћсужденный, согласно обнадеживающему  мнению  доктора
ѓильотена, не должен  ничего  чувствовать.  ђазве  что  "легкий
холодок в области шеи".
     [*2] "Џравосудие без палача", ї 2, июнь 1956 г.
     ----------

     „умаю,  найдетсЯ  немного  читателей,  которые  могли   бы
бесстрастно ознакомитьсЯ со столь ужасным отчетом.  ‘тало быть,
можно рассчитывать на его впечатлЯющую  силу  и  способность  к
устрашению.  Ќичто  не  мешает  дополнить    его    сообщениЯми
свидетелей,  лишний  раз  подтверждающими  наблюдениЯ  медиков.
ѓоворЯт, искаженное лицо арлотты  Љорде  залилось  краской  от
пощечины  палача.  ‘тоит  ли  этому  удивлЯтьсЯ,  принимаЯ   во
внимание  рассказы  более  современных    наблюдателей?    Ћдин
подручный палача,  чьЯ  должность  не  очень-то  располагает  к
романтике и чувствительности, следующим образом  описывает  то,
чему он был свидетелем:  "—еловек,  которого  мы  швырнули  под
резак,  казалсЯ  одержимым,  его  сотрЯсал  настоЯщий   приступ
/delirium  tremens/.  ЋтрубленнаЯ  голова  тут  же    перестала
подавать признаки  жизни,  но  тело  буквально  подпрыгивало  в
корзине,  словно  его  дергали  за  веревочки.  „вадцать  минут
спустЯ, на кладбище, оно все еще содрогалось" [*1].  ’еперешний
капеллан тюрьмы ‘анте, преподобный отец „евуайо,  вроде  бы  не
ЯвлЯющийсЯ  противником  смертной  казни,   в    своей    книге
"Џреступники"  идет  еще  дальше,  как  бы  воскрешаЯ   историю
осужденного ‹ангийЯ, чьЯ отрубленнаЯ голова  подавала  признаки
жизни, когда к ней обращались по  имени  [*2].  "‚  утро  казни
осужденный пребывал в сквернейшем расположении духа и отказалсЯ
от исповеди и причастиЯ.  ‡наЯ, что  в  глубине  души  он  таил
привЯзанность к жене, ревностной  католичке,  мы  обратились  к
нему: "Џослушайте, соберитесь с духом хотЯ бы из любви к жене!"
Ћсужденный  последовал  нашему  совету.  Ћн  долго   предавалсЯ
сосредоточенным раздумьЯм перед  распЯтием,  а  потом  перестал
обращать  на  нас  внимание.  ‚о  времЯ  казни  мы   находились
неподалеку от него; голова осужденного скатилась в лоток  перед
гильотиной, а тело было тут же уложено в корзину,  но,  вопреки
обыкновению, ее закрыли крышкой, забыв поместить  туда  голову.
Џодручному  палача,  принесшему  голову,    пришлось    немного
подождать, пока корзину снова откроют. ’ак вот, в течение этого
короткого промежутка времени мы успели заметить, что оба  глаза
казненного смотрЯт на нас с умолЯющим выражением, словно взываЯ
о прощении.  ‚ безотчетном порыве мы  осенили  голову  крестным
знамением,  и  тогда  ее  веки  затрепетали,  выражение    глаз
смЯгчилось, а потом красноречивый взглЯд окончательно потух..."
—итатель  может  принЯть  предложенное  свЯщенником  объЯснение
сообразно со степенью своей  религиозности.  Ќо  "красноречивый
взглЯд" не нуждаетсЯ ни в каком толковании.

     ----------
     [*1] Ћпубликовано ђоже ѓренье  в  книге  "—удовища",  изд.
"ѓаллимар". ‚се собранные в ней свидетельства -- подлинные.
     [*2] €зд. "Њато-Ѓрэн", ђеймс.
     ----------

     џ  мог  бы  привести  другие,  не    менее    впечатлЯющие
свидетельства, но не хочу заходить слишком далеко.  Љак бы  там
ни  было,  Я  не  считаю  смертную  казнь  назидательной,   это
мучительство представлЯетсЯ мне грубой хирургической операцией,
производимой в условиЯх, сводЯщих на нет весь  ее  поучительный
характер.  Ђ вот обществу и государству, насмотревшимсЯ и не на
такие  операции,  легче  легкого  переносить  подобные  детали.
Ѓудучи поборниками назиданиЯ, они должны приучать к тому  же  и
своих  граждан,  чтобы  никто  не   оставалсЯ    в    неведении
относительно кары и чтобы раз и навсегда устрашенное  население
обрело кротость ‘вЯтого ”ранциска.  Ќо на кого рассчитывают они
нагнать  страху  этим  невнЯтным  примером,  угрозой  наказаниЯ
мЯгкого, мгновенною и, в общем,  более  сносного,  чем  раковаЯ
опухоль, -- наказаниЯ, увенчанного риторическими цветочками? “ж
во всЯком случае не на тех, что слывут порЯдочными  людьми  (и,
конечно же, таковыми  ЯвлЯютсЯ),  поскольку  в  час  казни,  не
возвещенной им  заранее,  они  спЯт  сном  праведников,  в  час
поспешного  погребениЯ  уписывают  бутерброды  и    узнают    о
свершившемсЯ правосудии только из слащавых газетных  сообщений,
которые растают в их памЯти, как сахар.  €  однако  именно  эти
кроткие созданиЯ поставлЯют наибольший процент убийц. Њногие из
этих порЯдочных людей не подозревают, что они --  потенциальные
преступники.  Џо мнению одного судьи,  подавлЯющее  большинство
душегубов, с которыми  ему  довелось  сталкиватьсЯ,  утром,  во
времЯ бритьЯ, даже не предполагали,  что  вечером  посЯгнут  на
человеческую  жизнь.  ‡начит,  в  целЯх  острастки    и    ради
общественной безопасности следовало бы не накладывать  грим  на
лицо казненного, а сунуть его отрубленную голову прЯмо  в  лицо
всем обывателЯм, мирно бреющимсЯ по утрам.
     Ќо  ничего  подобного  нет  и  в    помине.    ѓосударство
представлЯет казни в  розовом  свете  и  замалчивает  тексты  и
свидетельства вроде тех, что приведены выше.  ‘тало  быть,  оно
само не верит в назидательную ценность смертной казни, а если и
верит, то разве что по привычке и  лености  мысли.  Џреступника
убивают потому, что так делалось  столетиЯми,  да  и  сами  эти
убийства совершаютсЯ в той  форме,  что  установилась  в  конце
XVIII века.  ‚ силу  своей  косности  мы  повторЯем  аргументы,
бывшие в ходу столетиЯ назад, обессмысливаЯ их мерами,  которые
стали необходимыми с ростом общественной  чувствительности.  Њы
прибегаем к закону, который уже не способны осмыслить,  и  наши
смертники становЯтсЯ жертвами вызубренных наизусть параграфов и
гибнут во имЯ теории, в  которую  давно  не  верЯт  их  палачи.
‚ерили бы --  у  них  сжималось  бы  сердце.  —то  же  касаетсЯ
гласности, то она, и впрЯмь  пробуждаЯ  кровожадные  инстинкты,
непредсказуемые последствиЯ  которых  могут  разрешитьсЯ  новым
убийством,  может,  кроме  того,  вызвать  гнев  и   отвращение
общества.  Ѓыло бы  куда  труднее  производить  казни  одну  за
другой, как это по сей день и делаетсЯ у нас,  если  бы  каждаЯ
запечатлевалась в народном  восприЯтии  в  виде  животрепещущих
образов.  ’ого, кто  прихлебывает  кофе,  почитываЯ  заметку  о
"свершившемсЯ правосудии", стошнило бы от  упоминаниЯ  малейшей
детали.  Ђ приведенные мною тексты навернЯка вызвали бы  кислую
мину  у  тех  профессоров  уголовного  права,  которые,  будучи
неспособными  оправдать  эту   устаревшую    меру    наказаниЯ,
утешаютсЯ, повторЯЯ вслед за социологом ’ардом,  что  лучше  уж
претерпеть  безболезненную  казнь,  чем  всю  жизнь  казнитьсЯ.
€менно поэтому заслуживает одобрениЯ  позициЯ  ‹еона  ѓамбетта,
который, будучи противником высшей  меры  наказаниЯ,  голосовал
против проекта закона, отменЯвшего публичные экзекуции,  заЯвив
при этом: "Ћтменив  это  ужасное  зрелище,  совершаЯ  казни  за
стенами  тюрем,  вы  подавите  всплеск  народного   возмущениЯ,
проЯвившегосЯ  за  последние  годы,  и   тем    самым    будете
способствовать упрочению смертной казни".
     € в  самом  деле,  следует  либо  казнить  прилюдно,  либо
признать, что никто не давал нам права на казнь.  …сли общество
оправдывает ее  необходимостью  устрашениЯ,  ему  следовало  бы
оправдатьсЯ и перед самим собой,  позаботившись  о  необходимой
публичности.  Џусть оно обЯжет палача  после  казни  выставлЯть
напоказ  руки,  пусть  принудит  смотреть  на   них    чересчур
чувствительную толпу -- и в первую очередь тех, кто вблизи  или
издали подзуживал этого палача. ‚ противном случае ему придетсЯ
признать, что оно убивает, либо  не  ведаЯ,  что  творит,  либо
сознаваЯ, что эти отвратительные церемонии не только  не  могут
устрашить  общество,  но,  напротив,  способны  породить  новые
преступлениЯ или стать причиной растерЯнности и  разброда.  Љто
мог бы прочувствовать все это лучше, чем судьЯ  в  конце  своей
карьеры, -- Я имею  в  виду  господина  советника  ”алько,  чье
мужественное заЯвление стоит того, чтобы над ним  поразмыслить:
"Ѓыл  у  менЯ  единственный  за  всю  жизнь  случай,  когда   Я
высказалсЯ против смЯгчениЯ приговора,  за  казнь  подсудимого.
Њне казалось,  что  присутствие  на  экзекуции  не  лишит  менЯ
душевного равновесиЯ. Џреступник, кстати сказать, был личностью
вполне заурЯдной: он всего-навсего замучил свою маленькую  дочь
и швырнул ее тело в колодец.  € что же? ‘пустЯ  недели  и  даже
месЯцы  после  казни,  она  продолжала  преследовать  менЯ   по
ночам...  џ, как и многие, прошел войну, видел, как гибнут ни в
чем не повинные молодые люди, но могу  сказать,  что  при  виде
этого ужасного зрелища не испытывал  таких  угрызений  совести,
какие  пережил,  став  соучастником  организованного  убийства,
именуемого высшей мерой наказаниЯ" [*].

     ----------
     [*] †урнал "Realites". ї 105, октЯбрь 1954 г.
     ----------

     Ќо почему же, в конце концов, общество продолжает верить в
назидательность  таких  примеров,  --  ведь  они  не  в   силах
остановить волну преступлений, а их  воздействие,  если  оно  и
есть, остаетсЯ незримым? Џрежде всего, высшаЯ мера не  способна
смутить человека, не подозревающего о том, что его ждет  участь
убийцы, того, кто решаетсЯ на  убийство  в  считанные  секунды,
готовит  роковой  шаг  с  лихорадочной  поспешностью  или   под
влиЯнием  навЯзчивой  идеи;  не  остановит  она  и  того,   что
отправлЯетсЯ на встречу с кем-то длЯ  выЯснениЯ  отношений.  Ћн
прихватывает с собою оружие, только чтобы  запугать  отступника
или противника, и пускает его в ход,  сам  того  не  желаЯ  или
думаЯ, что не желает.  ‘ловом,  угроза  смертной  казни  --  не
препона длЯ человека, попавшего в преступление, как попадают  в
беду.  ’о есть угроза эта  в  большинстве  случаев  оказываетсЯ
бессильной. ‘праведливости ради заметим, что в подобных случаЯх
она  осуществлЯетсЯ  лишь  изредка.  Ќо  само  слово  "изредка"
способно бросить нас в дрожь.
     Ћтпугивает ли она хотЯ бы тех, против кого главным образом
и направлена, тех, кто  живет  преступлением.  ЊаловероЯтно.  “
Љестлера можно прочесть, что в ту пору, когда в  Ђнглии  вешали
карманников, оставшиесЯ на  свободе  воры  изощрЯлись  в  своем
ремесле  среди  толпы,  окружавшей   виселицу,    на    которой
вздергивали  их  собрата.  ‘огласно   статистическим    данным,
опубликованным в начале нашего века в той же Ђнглии,  из  250-и
повешенных 170 ранее сами присутствовали при двух-трех смертных
казнЯх.  …ще в 1886 году 164  из  167-и  смертников,  прошедших
Ѓристольскую тюрьму, были свидетелЯми  по  меньшей  мере  одной
экзекуции.  ’акого рола статистика стала теперь  невозможна  во
”ранции по причине покрова тайны, окутывающей  смертные  казни.
Ќо собранные и Ђнглии данные наводЯт на мысль, что среди зевак,
стоЯвших рЯдом с моим отцом в то утро казни, было предостаточно
будущих преступников -- и уж их-то не мучили приступы  тошноты.
“страшение  действует  только  на  боЯзливых,  которые  и    не
помышлЯют о преступлении,  но  отступает  перед  сорвиголовами,
которых она как раз при звана обуздывать. “ Љестлера и в других
специальных грудах можно отыскать еще более убедительные  цифры
и факты, относЯщиесЯ к данному вопросу.
     Џри всем  при  том  невозможно  отрицать  --  люди  боЯтсЯ
смерти.  ‹ишение жизни  --  тЯгчайшее  из  наказаний,  источник
невыразимого ужаса.  ‘трах перед смертью, за родившийсЯ в самых
темных глубинах человеческого существа, пожирает  и  опустошает
его; жизненный инстинкт, поставленный под угрозу, безумствует и
корчитсЯ в  мучительном  смЯтении.  ‡аконодатели,  стало  быть,
руководствовались мыслью, что их закон воздействует на один  из
самых тайных и мощных рычагов  человеческой  натуры.  Ќо  закон
всегда неизмеримо проще натуры.  € когда, стремЯсь  возобладать
над  нею,  он  сбиваетсЯ  с  пути  в    слепых    пространствах
человеческой души, ему более, чем когда-либо, грозит  опасность
оказатьсЯ бессильным перед той сложностью, которую  он  намерен
одолеть.
     ‘трах  перед  смертью,  таким  образом,    очевиден,    но
существует и другаЯ очевидность:  как  бы  ни  был  силен  этот
страх, ему не пересилить страстей человеческих. Џрав был Ѓэкон,
говорЯ, что даже самаЯ слабаЯ  страсть  способна  преодолеть  и
укротить страх перед смертью.  †ажда прощениЯ, любовь,  чувство
чести, скорбь, какой-то другой страх -- все они торжествуют над
страхом перед смертью.  Ђ если это под силу таким чувствам, как
любовь к тому или иному человеку или стране, не  говорЯ  уже  о
безумной тЯге к свободе, то почему бы то же самое  не  доступно
алчности, ненависти, зависти?  ‚ек  за  веком  смертнаЯ  казнь,
подчас сопрЯженнаЯ с изощренными мучительствами, пыталась взЯть
верх над преступлением, но ей это так и не удалось.  Џочему же?
„а  потому,  что  инстинкты,  ведущие  между  собой  борьбу   в
человеческой душе, не ЯвлЯютсЯ, как того  хотелось  бы  закону,
неизменными силами, пребывающими в  состоЯнии  равновесиЯ.  ќто
изменчивые  сущности,  поочередно  терпЯщие    поражение    или
одерживающие победу; их взаимнаЯ  неустойчивость  питает  жизнь
духа, подобно тому, как электрические колебаниЯ порождают ток в
сети.  Џредставим себе рЯд психических  колебаний,  от  желаниЯ
похудеть  до  страсти  к  самоотречению,  Я  которые  все    мы
испытываем в  течение  одного  днЯ.  “множим  эти  вариации  до
бесконечности  --   и    получим    представление    о    нашей
психологической  многомерности.  ќти  противоборствующие   силы
обычно слишком мимолетны, так что  ни  одна  из  них  не  может
целиком взЯть власть над другой.  Ќо бывает,  что  какаЯ-то  из
них, словно срываЯсь с цепи, завладевает всем  полем  сознаниЯ;
тогда ни один инстинкт, включаЯ волю  к  жизни,  уже  не  может
противостоЯть тирании этой неодолимой  силы.  „лЯ  того,  чтобы
смертнаЯ казнь и впрЯмь была устрашающей, следовало бы изменить
человеческую натуру, сделать ее столь же  устойчивой  и  Ясной,
как сам закон. Ќо это была бы мертваЯ натура.
     Њежду  тем  она  полна  жизни.  ‚от  отчего,  сколь  бы  Я
поразительным это ни казалось тому, кто  не  прослеживал  и  не
испытывал на себе всю сложность человеческой натуры, убийца,  в
большинстве  случаев,  в  момент  преступлениЯ  чувствует  себЯ
невиновным.  Љаждый преступник оправдывает себЯ еще до суда. Ћн
поступает так если не по праву, то хотЯ бы  в  силу  смЯгчающих
обстоЯтельств.  Ћн ни о чем не думает и ничего не предвидит,  а
если и думает, то лишь длЯ того, чтобы предвидеть свое полное и
окончательное оправдание.  ‘ какой же стати ему  боЯтьсЯ  того,
что представлЯетсЯ ему  в  высшей  степени  невероЯтным?  ‘трах
смерти овладевает им только после суда, но не до  преступлениЯ.
Џосему необходимо,  чтобы  закон,  стремЯсь  к  устрашению,  не
оставлЯл убийце  ни  малейшего  шанса,  чтобы  он  был  заранее
неумолим и не учитывал никаких смЯгчающих обстоЯтельств. Ќо кто
из нас решилсЯ бы требовать такое?
     Ђ если бы и решилсЯ, ему пришлось  бы  столкнутьсЯ  еще  с
одним парадоксом  человеческой  натуры:  тЯга  к  жизни,  сколь
фундаментальным инстинктом ее  ни  считай,  не  фундаментальнее
другого инстинкта, о котором помалкивают записные психологи, --
тЯги к смерти, направленной  подчас  на  самоуничтожение  и  на
уничтожение  других.  ‚полне  вероЯтно,  что  тЯга  к  убийству
нередко совпадает со стремлением к самоубийству, саморазрушению
[*]. ’аким образом, инстинкт самосохранениЯ уравновешиваетсЯ, в
разных  пропорциЯх,  инстинктом  саморазрушениЯ.   ’олько    он
полностью объЯснЯет разнообразные  пороки  --  от  пьЯнства  до
наркомании, -- помимо  воли  человека  ведущие  его  к  гибели.
—еловек хочет жить, но бесполезно надеЯтьсЯ, что этим  желанием
будут продиктованы его поступки.  ‚едь он в то же времЯ  жаждет
небытиЯ, стремитсЯ к непоправимому, к самой смерти.  ‚от так  и
получаетсЯ,  что  преступник  зачастую  тЯготеет  не  только  к
преступлению, но и к вызванному им  собственному  несчастью,  и
чем оно безмернее, тем вожделенней.  Љогда  это  дикое  желание
разрастаетсЯ  и  становитсЯ  всепоглощающим,  то    перспектива
смертной казни уже не только  не  сдерживает  преступника,  но,
может статьсЯ, с  особой  силой  влечет  его  к  всепоглощающей
бездне.  € тогда, в известном смысле, он решаетсЯ на  убийство,
чтобы погибнуть самому.

     ----------
     [*] ‚ прессе  каждую  неделю  сообщаетсЯ  о  преступниках,
которые колебались между убийством и самоубийством.
     ----------

     ‘  учетом  всех  этих  странных  особенностей   становитсЯ
понЯтно,  отчего  мера  наказаниЯ,  задуманнаЯ  длЯ   острастки
нормальных людей, лишаетсЯ всей своей силы при  столкновении  с
обычной психологией. ‚сЯ без исключениЯ статистика, относЯщаЯсЯ
к тем странам, где смертнаЯ казнь отменена, и ко  всем  прочим,
показывает, что не существует никакой свЯзи между ее отменой  и
уровнем преступности [*]. ЏоследнЯЯ не растет и не сокращаетсЯ.
ѓильотина существует сама по  себе,  преступление  --  само  по
себе; их свЯзывает только закон.

     ----------
     [*]  ‚  отчете  английского  Select  Committee  (1930)   и
Љоролевской  комиссии,  недавно   продолжившей    исследованиЯ,
говоритсЯ:  "‚се  изученные    нами    статистические    данные
свидетельствуют о том, что отмена смертной качни не  влечет  за
собой увеличениЯ числа преступлений".
     ----------

     ‚се, что мы можем заключить из цифр статистики, сводитсЯ к
следующему: веками смертной казнью каралось не только убийство,
но и другие преступлениЯ, однако постоЯнно  применЯемаЯ  высшаЯ
мера не помогла искоренить ни одного из них.  ’еперь они  давно
уже не караютсЯ смертью, тем не менее, число их не возросло,  а
кое-какие из них даже пошли на убыль.  ђавным образом, карой за
человекоубийство столетиЯми служила казнь, но несмотрЯ на  это,
Љаинов род не перевелсЯ до сих пор.  ‚  тридцати  трех  странах
высшаЯ мера либо отменена, либо не применЯетсЯ на практике,  но
в результате количество убийств нисколько не  увеличилось.  Љто
решитсЯ заключить из всего этого, что смертнаЯ казнь и в  самом
деле служит устрашением?
     Љонсерваторы не в состоЯнии отрицать эти факты и цифры. Ќо
их последний и решающий довод против подобных выкладок  сам  по
себе знаменателен и служит объЯснением  парадоксальной  позиции
общества, тщательно скрывающего казни, которые оно  же  считает
назидательными. "Ќичем, в самом  деле,  не  подтверждаетсЯ,  --
говорЯт они, -- что смертнаЯ казнь назидательна; Ясно как день,
что она не сумела устрашить тысЯчи и тысЯчи  убийц.  Ќо  мы  не
можем судить и  о  том,  скольких  она  все-таки  отвратила  от
преступлениЯ; посему мнение о ее неэффективности тоже ни на чем
не основано".  ‚ыходит, что страшнейшее из наказаний,  влекущее
за собой бесповоротное  уничтожение  осужденного  и  ЯвлЯющеесЯ
наивысшим правом общества, основываетсЯ  лишь  на  вероЯтности,
котораЯ не поддаетсЯ проверке.  Ђ ведь смерть  не  знает  ни  о
каких  степенЯх  и  вероЯтностЯх.  ‚се,  чего  она   коснулась,
застывает в  непоправимом  окоченении.  ’ем  не  менее,  у  нас
прибегают к  ней,  руководствуЯсь  одновременно  и  случаем,  и
расчетом.  „аже будь этот  расчет  разумным,  не  следовало  бы
подкрепить его достоверностью, прежде чем посылать кого  бы  то
ни  было  на  самую  верную  из  смертей?  Ђ  пока  преступника
рассекают надвое не столько  за  совершенное  им  преступление,
сколько во имЯ всех преступлений, которые могли бы  совершитьсЯ
и  не  совершились,  которые  еще  могут  произойти,   но    не
произойдут. ‘амаЯ зыбкаЯ неопределенность торжествует здесь над
самой неколебимой достоверностью.
     Ќе  одного  менЯ  поражает  столь  опасное   противоречие.
ѓосударство также осуждает его, и  эти  муки  совести,  в  свой
черед, объЯснЯют  всю  противоречивость  его  позиции.  Ћно  не
предает  гласности  совершение  казней,  поскольку  не    может
утверждать перед лицом фактов, что казни эти когда-либо служили
длЯ устрашениЯ преступников.  Ћно не в силах разрешить дилемму,
которую  поставил  перед  ним  еще  Ѓеккариа,  писавший:  "…сли
необходимо почаще ЯвлЯть народу  доказательства  власти,  нужно
совершать побольше казней, но тогда и преступлений должно  быть
больше, а это доказывает,  что  смертнаЯ  казнь  не  производит
ожидаемого впечатлениЯ, из  чего  следует,  что  она  столь  же
бесполезна, сколь и необходима".  Ђ что  делать  государству  с
бесполезной и все же необходимой карой, как не скрывать ее,  но
и не отменЯть? ‚от оно и  сохранЯет  ее  где-то  на  задворках,
делаЯ  это  не  без  смущениЯ,  в  слепой  надежде,  что   хоть
кто-нибудь, хоть когда-нибудь будет  арестован  из  уважениЯ  к
наказанию и его смертной сути и  тем  самым,  втайне  от  всех,
оправдает  существование  закона,  никому  не  нужного  и    не
понЯтного.  “порствуЯ  в  своем  утверждении,  будто  гильотина
служит длЯ острастки,  государство  вынуждено,  таким  образом,
множить вполне реальные  убийства  ради  того,  чтобы  избежать
одного-единственного кровопролитиЯ, о  котором  оно  ничего  не
знает и никогда не узнало бы, не выпади ему  шанс  совершитьсЯ.
—то за странный  закон,  учитывающий  только  обусловленные  им
самим убийства и знать не знающий  о  тех,  которым  он  должен
воспрепЯтствовать!
     —то же в результате остаетсЯ от этой показательной власти,
если доказано, что  смертнаЯ  казнь  наделена  другой  властью,
причем вполне реальной, котораЯ доводит людей  до  бесстыдства,
безумиЯ и убийства?

     Њожно без труда проследить показательные последствиЯ  этих
ритуалов на общественное мнение --  всплески  распалЯемого  ими
садизма, мелкое и мерзкое тщеславие, которое они  возбуждают  у
части уголовников.  “ эшафота не  найти  никакого  благородного
чувства  --  только  отвращение,  презрение  да  самое   низкое
злорадство.  ќти  последствиЯ  общеизвестны.  Ѓлагопристойности
ради гильотину перенесли  с  ђатушной  площади  за  специальные
загородки, а потом  --  за  стены  тюрьмы.  Њеньше  известно  о
чувствах людей, которые по долгу службы обЯзаны  присутствовать
на  такого  рода  представлениЯх.  ЏрислушаемсЯ  же  к   словам
директора  английской  тюрьмы,  который  признаетсЯ  в  "остром
чувстве  личного  стыда",  или  тюремного  капеллана,   который
вспоминает  об  "ужасе,  стыде  и  унижении"  [*1].   Џопробуем
представить себе  чувства  человека,  вынужденного  убивать  по
распорЯжению, -- Я имею в виду палача. Ђ что прикажете думать о
тех чиновниках, которые  называют  гильотину  "драндулетом",  а
казнимого  --  "клиентом"  или   "посылкой"?    ’ут    поневоле
согласишьсЯ со свЯщенником Ѓелой †юстом, который  присутствовал
при  трех  десЯтках  казней  и  впоследствии  писал:    "†аргон
вершителей правосудиЯ не уступает  по  вульгарности  и  цинизму
блатной фене" [*2].  Ђ вот откровениЯ одного подручного палача,
касающиесЯ его поездок в провинцию:  "ќто  не  командировки,  а
настоЯщие пикники. € такси к нашим услугам, и лучшие рестораны"
[*3].  ’от  же  тип  говорит,  бахвалЯсь   сноровкой    палача,
нажимающего на пусковую кнопку резака: "Њожно  /позволить  себе
удовольствие/ потаскать клиента за волосы".  ‘квозЯщаЯ  в  этих
словах моральнаЯ разнузданность имеет и другие, более  глубокие
аспекты.  Ћдежда  казненных  в  принципе   достаетсЯ    палачу.
„ейблер-старший развешивал эти трЯпки в дощатом бараке и /времЯ
от времени заходил полюбоватьсЯ на них/.  Ќо и это еще не  все.
‚от  что  сообщает  наш  подручный   палача:    "Ќовый    палач
окончательно чокнулсЯ: сидит возле  гильотины  целыми  днЯми  в
полной готовности, в пальто и шлЯпе, сидит  и  ждет  вызова  из
министерства" [*4].

     ----------
     [*1] Ћтчет Select Committee, 1930.
     [*2] /Ѓела †юст/. "‚иселица и ђаспЯтие", изд. "”аскелль".
     [*3] /ђоже ѓренье/. "—удовища", изд. "ѓаллимар".
     [*4] ’ам же.
     ----------

     „а, вот он каков, этот человек, о котором †озеф  де  Њестр
говорил, что его  существование  немыслимо  без  особого  указа
высших сил, иначе "порЯдок обернетсЯ  хаосом,  троны  падут,  а
общество погибнет".  ‚от  он,  этот  человек,  с  чьей  помощью
общество полностью  избавлЯетсЯ  от  преступников,  ибо  именно
палач подписывает бумагу  об  освобождении  осужденного  из-под
стражи  и,  таким  образом,  получает  в   свое    распорЯжение
свободного  человека.  ‚еликолепный  и  назидательный   пример,
придуманный нашими законодателЯми, влечет за собой  по  меньшей
мере  одно  неоспоримое  следствие:  принижение  и  уничтожение
человеческой  сути  и  разума  у  всех,  кто    непосредственно
участвует во всей этой мерзости.  Љое-кто мог бы  сказать,  что
здесь мы имеем дело с диковинными  существами,  нашедшими  свое
призвание в столь гнусной  профессии.  Ћн  поостерегсЯ  бы  так
говорить, если бы узнал, что сотни человек  набиваютсЯ  на  эту
должность, не требуЯ никакой  платы.  ‹юдей  нашего  поколениЯ,
своими  глазами  видевших  историю   последних    лет,    такой
информацией не удивишь.  €м ли не знать, что за фасадами  самых
мирных,  самых  добродушных  лиц  порою  дремлет   страсть    к
истЯзаниЯм и  убийствам.  Љара,  Якобы  устрашающаЯ  возможного
преступника, на самом деле -- только повод длЯ того, чтобы иные
чудовища,  куда  более  реальные,  осуществили  свое  призвание
головорезов.  € раз уж мы привыкли оправдывать  самые  жестокие
законы соображениЯми вероЯтности, не усомнимсЯ в  том,  что  из
эти