овитое и бесстыдное, совсем не чувственное, но бесстыдное, оно
было открыто, и холодное чистое полотно вещало холодно и открыто  о  своем
назначении, которого никто не желал скрывать, об объЯтиЯх,  которых  никто
не стыдилсЯ, и о глубоком здоровом сне.
   € вдруг Я понЯл, что Љюренберги  намного  опередили  менЯ:  они  такие,
каким мне хотелось бы стать. Ћни безгрешны, в них живет и старый  и  новый
человек, античность и авангард, начало дохристианское и послехристианское,
они греко-римские граждане и путешественники, перелетающие через океан  на
самолете, они заключены в тела, но в  чистые,  хорошо  изученные  и  мудро
содержащиесЯ тела; они экскурсанты, которые в этом  не  слишком  домовитом
мире устроились вполне домовито и радуютсЯ жизни.
   Љюренберг привык жить, словно кочевник, и сейчас  в  рубашке,  в  белых
полотнЯных брюках, поверх которых был надет резиновый  фартук,  хозЯйничал
за двумЯ столами, которые администрациЯ гостиницы внесла к нему в номер; и
Я спрашивал себЯ, как он на этот счет договорилсЯ с  дирекцией,  ведь  она
должна была установить  особые  предохранители,  он  то  и  дело  совал  в
штепселЯ вилки-двойники и тройники, и  провода  бежали,  точно  сплетенные
змеи, к начищенным до блеска электроприборам.  ‚се  эти  рашперы,  паровые
кастрюли, колпаки длЯ леченьЯ, печь с инфракрасными лучами, сотейники  длЯ
тушениЯ  и  кипЯтильники  -  словом,  всЯ  эта   утварь   в   совершенстве
оборудованной  передвижной  кухни,   видимо,   доставлЯла   ему   истинное
удовольствие, он всюду возил ее с собой и в ней готовил  сегоднЯ  трапезу,
отведать  которую  пригласил  менЯ.  Ћн  перемешивал,  пробовал,   сбивал,
приправлЯл, и при этом  у  него  было  решительное  мужское  лицо,  а  его
спокойнаЯ собранность благотворно действовала на менЯ; тут фрау  Љюренберг
протЯнула мне руку и сказала несколько приветливых слов:
   - ЌравитсЯ вам ђим? ‚ы здесь в первый раз?
   ™ебетание ласточек над землей послышалось в этом коротком обращении,  и
она принЯлась накрывать на стол, бегала  туда  и  сюда,  зашла  в  ванную,
оставив дверь открытой, ополоснула бокалы, поставила в вазу цветы, пустила
струю воды на бутылку с вином.
   Њне не хотелось стоЯть без дела. џ спросил Љюренберга, чем могу помочь,
он сунул мне в руки миску, терку и кусок пармезана и  предложил  натереть.
‘начала сыр крошилсЯ у менЯ и падал жесткими,  словно  камень,  кусками  в
миску. ’огда он показал мне, как это делаетсЯ, и  спросил,  помогал  ли  Я
матери на кухне. џ сказал "нет". € вспомнил нашу большую  холодную  кухню,
кафельные плитки пола были всегда  мокрые  от  постоЯнного  подтираниЯ,  а
сапоги курьеров в форме и  дружков  наших  горничных  неизменно  оставлЯли
узоры грЯзи на сырых поблескивающих плитах, к великой досаде наших  всегда
грубых, нестерпимо небрежных слуг.
   - ‚ы откуда? - спросил менЯ Љюренберг.
   џ назвал место и хотел еще добавить, что ничто менЯ с  этим  местом  не
свЯзывает, ничто, кроме случайности рождениЯ, но тут же заметил,  с  каким
изумлением Љюренберг на менЯ смотрит; вдруг он воскликнул:
   - „а ведь и €льза из того же города!
   € она, протираЯ бокал, тоже устремила  свой  взглЯд  на  менЯ;  но  она
смотрела сквозь менЯ, и мне казалось, что она видит аллею, прежнюю аллею с
несколькими кафе и старыми деревьЯми, - деревьЯ сгорели, а кафе, вероЯтно,
снова отстроили, и люди  сидЯт  перед  ними  на  солнце,  может  быть  под
зонтами, так как деревьЯ сгорели, или, может  быть,  теперь  уже  посадили
новые деревьЯ, быстрорастущие тополЯ; она видит, наверно, все это  так  же
отчетливо, как и Я, она деловита, но слегка взволнована; знает ли она, что
деревьЯ сгорели? џ  хотел  спросить,  но  она  снова  вышла  в  ванную,  а
Љюренберг начал сбивать какой-то соус, однако Я заметил, что он рассеЯн  и
чем-то озабочен, затем он сказал, заглЯнув сначала в ванную, словно  желаЯ
убедитьсЯ, что жены нет поблизости:
   - џ служил в вашем театре. ’ам был хороший оркестр, хорошие  голоса,  и
здание красивое.
   - ’еатр разрушен, - сказал Я. - €грают в клубе.
   Ћн кивнул. ‘оус был готов. Ћн сказал:
   - ’ам был обер-президент провинции по фамилии Џфафрат, как и вы, он вам
не родственник?
   - ќто мой отец, - сказал Я, - но теперь он бургомистр.
   Љюренберг склонилсЯ над кипЯщим сотейником, затем крикнул:
   - €льза, скорее большое решето! - €  она  принесла  из  ванной  комнаты
решето тугого плетениЯ, крепкое, как и  она  сама,  в  он  вывалил  рис  в
решето, метнулсЯ с решетом, полным риса, от которого шел  пар,  в  ванную,
пустил на него струю холодной воды, стал трЯсти, сцеживаЯ  воду,  поставил
на кипЯщую кастрюлю, чтобы зерна разбухли и опЯть  согрелись,  и  поЯснил,
обращаЯсь ко мне: - ќтот рецепт из Ѓатавии,  рис  хорошо  развариваетсЯ  и
остаетсЯ зернистым.
   Љюренберги  разъезжали  по  всему  свету,  он  всюду  дирижировал,  они
свыклись с бродЯчей жизнью, у них не было дома, не было постоЯнного жильЯ,
были только чемоданы, большие  удобные  чемоданы,  и  номер  в  гостинице,
всегда похожий на тот, в котором Я находилсЯ сейчас.
   € тут Я понЯл, что знаю Љюренберга давно, Я даже  не  предполагал,  что
так давно, Я вспомнил; конечно, тогда Я не осознал этого, Я был ребенком и
не мог постичь суть событий, но теперь Я увидел,  словно  это  происходило
сегоднЯ, Я увидел, как отец провожает  Љюренберга  к  выходу,  Я  играл  в
прихожей, и, когда отец запер дверь за Љюренбергом, Я догадалсЯ, глЯдЯ  на
его побагровевшее лицо, что он рассержен; он стал бранить  менЯ,  зачем  Я
играю в прихожей, и вошел к матери, а Я за ним, не знаЯ, куда мне деватьсЯ
в этом большом доме, да и любопытство подталкивало менЯ, хотЯ  Я  понимал,
что он в дурном настроении, как бывал обычно, когда его просили о  помощи;
люди в нашем городе, видно, плохо знали его, ибо  тогда  часто  просили  о
помощи, но он отнюдь не намерен был подвергать себЯ риску  ради  тех,  кто
был обречен, - не потому, что ненавидел их, нет, он же не был сумасшедшим,
он просто не сочувствовал им, уж такой был человек, а  когда  их  объЯвили
прокаженными, стал их боЯтьсЯ так, будто они и в самом  деле  прокаженные;
однако больше всего на свете боЯлсЯ он уже тогда дЯди ћдеЯна, и  Я  помню,
как он сказал моей матери:
   -  Ќаш  главный  дирижер,  -  он  всегда  выражалсЯ  напыщенно,  титулы
импонировали ему, - был у менЯ, он  хочет,  чтобы  Я  помог  ему  добитьсЯ
освобождениЯ тестЯ, старика Ђуфхойзера. Ђ Я  посоветовал  ему  подумать  о
своей карьере и развестись с женой...
   ’ут отец заметил менЯ и в бешенстве выгнал из комнаты, а теперь Я знаю,
что старик Ђуфхойзер был впервые  арестован,  когда  евреЯм  был  объЯвлен
первый бойкот.  Ќо  только  в  день  второго,  всеобщего  бойкота  фашисты
подожгли торговый дом Ђуфхойзера. “ менЯ в военном училище были  каникулы,
и Я видел, как дом горел, до тех пор Я еще  не  видел,  как  пылают  дома.
Ђуфхойзер опЯть сидел в тюрьме, а мой  отец  был  дома,  разливал  суп  за
обедом - он иногда  прикидывалсЯ  сторонником  патриархальных  нравов.  €з
репродуктора источали  Ядовитую  слюну  ѓеринг  и  ѓеббельс,  и  моЯ  мать
сказала:
   - Љонечно, жалко, что столько прекрасных вещей сгорело.
   Џотом старик Ђуфхойзер опЯть сидел в тюрьме, а через некоторое времЯ  Я
занЯлсЯ разбором его библиотеки: книги были свалены в кучу  на  чердаке  в
общежитии гитлерюгенда - видимо, кто-то перетащил их туда и о них  забыли;
Ђуфхойзер был библиофилом, Я нашел среди его книг первые изданиЯ классиков
и романтиков, редкие изданиЯ немецких и античных авторов,  первые  изданиЯ
натуралистов и братьев Њанн,  произведениЯ  ѓофмансталЯ,  ђильке,  ѓеорге,
журналы вроде "Ѓлеттер фюр ди кунст" и "Ќойе рундшау" в виде переплетенных
комплектов, литературу первой мировой войны,  экспрессионистов,  Љафку.  џ
кое-что выкрал и унес к себе, а позднее все, что осталось, сгорело, вместе
с  общежитием  было  растерзано   бомбами,   а   заключенного   Ђуфхойзера
прикончили. ‡начит, €льза его дочь; Љак же мне теперь смотреть ей в глаза?
Људа заводЯт менЯ мои мысли? Ђ мысли не хотели делать  этих  выводов,  они
упирались: €льза хорошо сохранилась, ей сейчас, вероЯтно, за сорок,  и  ни
одной  морщинки.  Њысли  продолжали  упиратьсЯ:  Ђуфхойзеры  были  богаты,
интересно, возместили им убытки? €  дальше:  он  ведь  женилсЯ  не  на  ее
богатстве, это произошло гораздо позднее, он восстал против зла. € дальше:
они любЯт друг друга, они всегда вместе, они все еще любЯт друг  друга.  €
мы пошли ужинать, сели  за  стол,  и  Љюренберг  накладывал  кушаньЯ,  она
наливала вино, и, конечно, ужин был  восхитительным,  следовало  похвалить
повара, но Я был не в силах, все казалось мне безвкусным, нет, Я ощущал на
Языке вкус пепла, горького пепла, который вот-вот развеетсЯ по ветру, и  Я
подумал: она не видела, как горел дом ее отца. Ћна не видела, как горел  и
наш дом. € Я подумал: это, было, было, было, этого нельзЯ  изменить,  будь
все проклЯто, проклЯто, проклЯто. Њы ели шпинат, тушенный целыми  листьЯми
в рафинированном масле, посыпаЯ, его сыром, который Я натер, и бифштексы в
два пальца толщиной, нож входил в них, как в масло,  а  из  середки  текла
алаЯ кровь, и пили вино, холодное и терпкое, как вода из свежего  родника,
это Я все-таки ощутил, несмотрЯ на сухой, шершавый пепел на моем Языке; во
времЯ еды не разговаривали, супруги Љюренберги склонЯлись  над  тарелками,
они вкушали пищу серьезно; Я пробормотал  один  раз  "восхитительно",  но,
может быть, слишком робко, так как никто  не  ответил;  в  заключение  был
подан пылающий воздушный пирог с малиной, нечто почти тропическое и все же
полное аромата немецкого леса, и Љюренберг сказал:
   - Љофе принесет официант: никакое приготовление не может  сравнитьсЯ  с
концентратом, который дают машины "ќспрессо".
   €льза  Љюренберг  заказала  кофе  по  внутреннему  телефону;  на  столе
поЯвилсЯ коньЯк, и мы заговорили о ђиме.
   Љюренберги любЯт старый, античный, римский ђим, они любЯт форумы  с  их
рухнувшим величием, они любЯт смотреть по  вечерам  на  древний  холм,  на
кипарисы, на одинокие пинии, они любЯт бесполезные  колонны,  которые  уже
ничего не поддерживают, и мраморные ступени, которые уже никуда не  ведут,
потрескавшиесЯ  арки  над  засыпанными  пропастЯми,  где  напластовывались
победы, они любЯт  дом  Ђвгуста  и  вспоминают  ѓорациЯ  и  ‚ергилиЯ.  Ћни
восхищаютсЯ ђотондой весталок и молЯтсЯ в храме счастьЯ. џ слушаю,  а  они
подробно рассказывают о новых находках, говорЯт как знатоки о раскопках  и
музейных сокровищах; Я тоже люблю эти находки, люблю старых  богов,  люблю
красоту, котораЯ, долго  пролежав  в  земле,  снова  увидела  свет,  люблю
пропорции и прохладную каменную кожу древних статуй, но еще больше Я люблю
ђим живой, ђим, каким он сейчас  открываетсЯ  мне,  люблю  его  небо,  его
непостижимое море ћпитера, и мне кажетсЯ, что мы опустились на дно, что мы
- в ‚инета, а наверху, над стихией, объЯвшей нас, плывут по  ослепительным
волнам неведомые корабли и смерть закидывает свою незримую сеть на  город;
Я люблю улицы, закоулки, лестницы, тихие дворики с урнами, плющом и ларами
[боги,  охранЯвшие  дом  и  семью],  люблю  шумные  площади  с   крикунами
разносчиками, Я люблю, когда народ сидит вечером возле дверей,  люблю  его
шутки, выразительные жесты, его склонность к юмору, его говор, которого  Я
не  понимаю;  люблю  журчащие  фонтаны  с  морскими  божествами,  нимфами,
тритонами, люблю детей вокруг мраморных фонтанов, этих увенчанных  лаврами
маленьких  фиглЯров  и   жестоких   Ќеронов,   люблю   толчею   и   давку,
прикосновениЯ, взглЯды, крики, хохот на Љорсо  и  непристойности,  которые
мимоходом шепчут на ухо дамам, люблю равнодушную,  пустую  маску  дамского
лица, в которой немало порочного, люблю  их  ответы,  их  стыдливость,  их
жажду похотливых комплиментов - эта жажда  затаена  в  их  истинном  лице,
скрытом под светской личиной, и  они  уносЯт  ее  домой,  в  свои  женские
сновидениЯ; Я люблю сверкающие  выставки  богатства,  витрины  ювелиров  и
птичьи шлЯпки  модисток,  Я  люблю  маленькую  гордую  девушку  с  красным
галстуком на площади ђотонды, люблю длинную белую стойку в баре "ќспрессо"
с шипЯщей, брызжущей  паром  машиной,  и  мужчин,  которые  пьют  кофе  из
маленьких чашек, горЯчий, крепкий, горько-сладкий; Я люблю  музыку  ‚ерди,
когда  она  в  пассаже  на  площади  Љолонны   звучит   из   репродукторов
телевизионной студии, отражаЯсь от  оштукатуренных  фасадов  начала  века,
люблю виа ‚енето, все эти кафе на Ярмарке тщеславиЯ, их  потешные  стульЯ,
их пестрые маркизы;  Я  люблю  длинноногих,  узкобедрых  манекенщиц  и  их
волосы, выкрашенные в огненный цвет, их бледные лица, их  большие,  всегда
удивленные глаза -  это  пламЯ,  которое  Я  не  могу  схватить;  Я  люблю
счастливых, глупых и атлетически сложенных  жиголо,  которые  высматривают
состоЯтельных  дам  с  округлыми  формами,  Я  люблю  важных  американских
сенаторов - их принимает свЯтой отец, и они  все  могут  купить,  Я  люблю
убеленных сединами кротких автомобильных королей - этих меценатов, берущих
на содержание науки, искусства и поэзию, Я люблю поэтов-гомосексуалистов в
брюках дудкой, в остроносых башмаках  на  тонкой  подошве,  они  живут  на
поощрительные премии и кокетливо вытрЯхивают  из  слишком  длинных  манжет
позвЯкивающие серебрЯные браслеты; Я люблю старую  гнилую  баржу-купальню,
бросившую Якорь в мутном  ’ибре  перед  крепостью  Ђнгела,  и  ее  красные
незатененные лампочки в ночи, Я люблю маленькие церкви, потаенные,  полные
благоуханиЯ ладана, словно  выстеганные  изнутри  предметами  искусства  и
украшениЯми, хотЯ Љюренберг и утверждает, что ђим эпохи барокко  вовсе  не
так хорош; Я люблю свЯщенников в их черных, алых, лиловых и белых одеждах,
торжественную латынь мессы, воспитанников семинарий и страх на  их  лицах,
старых каноников в покрытых пЯтнами сутанах, в засаленных парадных  шлЯпах
с веселым красным шнурком и страх на их лицах,  люблю  бедные  морщинистые
руки нищих перед резными коваными порталами часовен и их страх таи, где на
шее бьетсЯ соннаЯ артериЯ;  люблю  мелкого  торговца  съестным  в  рабочем
квартале, отрезающего огромные ломти колбасы, похожие  на  листьЯ  дерева,
люблю маленькие рынки,  фруктовые  палатки  красно-зелено-оранжевые,  чаны
рыбных торговцев с непонЯтными морскими тварЯми и всех кошек ђима, которые
крадутсЯ вдоль стен.
   € вот Љюренберги, две твердо очерченные тени, подошли к  окну,  к  окну
высокому, точно в башне, и принЯлись смотреть вниз, на полное огней ущелье
улицы и на другие дома в этом привокзальном районе, на пристанища людей  в
многоэтажных каменных Ящиках,  которые  подобны  их  дому  и  тоже  набиты
странниками. ‚спыхивали световые вывески и манили. ђим  был,  как  всегда,
готов к тому, чтобы быть завоеванным, и Љюренберг  стал  думать  о  музыке
‡игфрида, которую он длЯ  этого  города  будет  завтра  снова  усмирЯть  и
остужать, сдерживаЯ поток ее чувств, а €льза стоЯла рЯдом с ним,  смотрела
на автомобили, ползущие по  дну  улицы,  словно  отрЯды  огромных  клопов,
смотрела  на  ненадолго   прирученную   молнию,   трепетавшую   с   мнимой
безобидностью  на  дуге  троллейбусов;   она   прозревала   насквозь   эту
условность, эту всеобщую  договоренность  -  не  видеть  смерти,  отрицать
страх, ведь право на владение этими домами было внесено в ипотечную книгу,
и даже римлЯне, у которых под боком так много засыпанного  и  разрушенного
великолепиЯ,  даже   римлЯне   поверили   в   вечную   нерушимость   столь
пригодившихсЯ сейчас на их древней земле  каменных  зданий;  €льза  видела
мистерии  торговли,  тоже  основанные  на   бредовой   иллюзии   вечности,
наследованиЯ и безопасности, она созерцала расцветавшие и гаснущие  феерии
рекламы, пестрые отблески, вспыхивающие еще во времена ее детства, ртутные
огни и бесовские свечи, - и как же наивен был отец, который воздвиг  между
ее девичьей жизнью  и  своим  торговым  домом  стену  из  книг,  музыки  и
живописи, бастион, обманувший  их  ожиданиЯ,  зажег  кроткий  свет  лампы,
навсегда погасший. …е зазнобило,  и  она  подумала:  ужасно  холодно.  Ћна
думала: уже поздно. € она сказала про себЯ: "ќтот молодой человек из моего
города пишет симфонии, его дедушка, быть может, сиживал  за  спинетом  или
играл на флейте, но его отец убил моего  отца,  моего  отца,  который  был
собирателем книг и любил слушать Ѓранденбургский концерт". Ћна взЯла  руку
Љюренберга своей рукой, холодной и на  мгновение  будто  мертвой,  вложила
пальцы в кулак дирижера, теплый, сухой, упругий и надежный, а он  все  еще
смотрел вниз на улицу, полную  людей,  и  думал:  их  будущее  предсказать
нетрудно. ‘о многими встречалсЯ он, среди них были  аналитики,  социологи,
экономисты, атомщики, радетели о праве народов, политиканы и чиновники "по
свЯзи с общественностью". € все они - отродье дьЯвола. € это отродье  было
его публикой, оно посещало его концерты! Љюренберг закрыл окно  и  спросил
‡игфрида:
   - ‚ы знаете слова  блаженного  Ђвгустина  о  музыке?  "Ћкончив  дневные
труды, великие люди предаютсЯ музыке длЯ восстановлениЯ души".
   Ќет, ‡игфрид не знал этих слов.  Ћн  не  знал  и  Ђвгустина.  Љакой  он
невежда! ‘коль многих знаний не хватает ему! Ћн покраснел.
   "Ђ те, кого Я знаю, разве они великие люди? - спрашивал себЯ Љюренберг.
- …сли нет, то где же они, эти великие люди? € есть ли у них душа, которую
можно вечером восстанавливать музыкой? € знавал ли Ђвгустин великих людей?
Ђ те, кого, быть может, он считал великими, разве они считали  его  самого
великим? ‘колько вопросов!" Љюренберг высоко ценил дарование ‡игфрида.  Ћн
ждал от него чего-то необычного, ждал, что тот заговорит на Языке,  никому
не ведомом. Ѓыть может, этот его Язык длЯ обычного  слуха,  отставшего  от
быстрого бега времени, и прозвучит ужасно, но это будет новое слово. ЌоваЯ
весть длЯ горсточки людей, способных услышать эту весть. Ћни ли те великие
люди, о которых говорил Ђвгустин? Њы рвемсЯ к знанию, даже если оно делает
нас несчастными! Љюренберг смотрел на ‡игфрида дружелюбно и очень серьезно
сказал:
   - Ќе знаю, длЯ кого вы пишете вашу музыку. Ќо  мне  кажетсЯ,  что  ваша
музыка все же имеет какое-то назначение в мире. Њожет  быть,  непонимающие
освищут вас. Ќо никогда не давайте сбить себЯ с  пути,  не  подделывайтесь
под чужие вкусы. Џусть публика разочаруетсЯ. Ќо вы  должны  разочаровывать
ее из смирениЯ, не из  гордости!  џ  вовсе  не  советую  вам  удалЯтьсЯ  в
пресловутую башню из слоновой кости. ђади бога, не жертвуйте жизнью во имЯ
искусства, идите на улицу. ‘лушайте голос днЯ! Ќо оставайтесь одиноким!  Љ
счастью, вы одиноки.  Ћставайтесь  одиноким  и  на  улице,  как  будто  вы
находитесь в уединенной лаборатории. ќкспериментируйте,  экспериментируйте
со всем, что вам встречаетсЯ, со всем великолепием  и  всей  грЯзью  нашей
жизни, с ее унижением и ее величием - и тогда,  быть  может,  вы  откроете
новое звучание.
   € ‡игфрид представил себе разные голоса, голоса  улицы,  он  представил
себе голоса грубости,  страха,  муки,  жадности,  любви,  добра,  молитвы,
представил себе звук зла, шепот распутства и вопль преступлениЯ. €  сказал
себе: "Ђ завтра Љюренберг заставит менЯ подчинЯтьсЯ  ему  и  будет  строго
поучать законам гармонии; он прославленный дирижер, он верно читает ноты -
быть может, садовник, который все подстригает, а  Я  -  дичок  или  сорнаЯ
трава". € Љюренберг сказал, словно угадав мысли ‡игфрида:
   - џ верю в нашу работу. ‚о мне есть противоречиЯ, есть противоречиЯ и в
вас - одно другому не противоречит.
   Џротиворечива была и жизнь, в которую они были вовлечены,  и  они  сами
были в противоречии с родом человеческим...


   ћдеЯн почувствовал, что за ним  наблюдают,  и  отступил.  Ћн  отступил,
втЯнув квадратную голову в плечи, - бегство или тактический прием?  -  так
отступает патруль на  ничейной  земле  между  двумЯ  фронтами,  когда  ему
кажетсЯ, что его  обнаружили.  Ѓегство  или  тактический  прием?  Ќи  один
выстрел не грЯнул, ни одна ракета не озарила ночь, еще  притаилась  где-то
судьба,  но  уже  ползешь,  ползешь  назад,  ползешь  через  проволоку   и
кустарник, назад в свои окопы, и  на  мгновение  кажетсЯ,  что  укреплениЯ
противника неприступны. ’ак отступает и убийца, затравленный преступник  -
в тень, в джунгли, в гущу домов, - когда  чует  приближение  ищеек,  когда
ощущает на себе зоркий  взглЯд  полицейского.  Ђ  грешник  бежит  от  лица
господнЯ. Ќо тот,  кто  не  верит  в  бога  и  кому  не  дарована  милость
чувствовать себЯ грешным, куда бежать ему, минуЯ господа? ‚ какую пустыню?
ћдеЯн не знал, кто за ним следит. Ћн не видел наблюдателЯ. ‚ вестибюле был
только свЯщенник. ђим и так кишел этой братией;  свЯщенник  стоЯл,  словно
окаменев, и, так же как ћдеЯн,  смотрел  не  отрываЯсь  сквозь  прозрачное
стекло  двустворчатой  двери  и  созерцал  стол  и  сидевшую  вокруг  него
оживленную  компанию,  котораЯ  пила  и  веселилась.  ’о  был   стол   длЯ
завсегдатаев-немцев, накрытый по всем немецким правилам и закрепленный  за
немцами именно на этом  градусе  южной  широты,  закрепленный  случайно  и
временно; строго говорЯ, кроме дерева и стекла, ничто не  отделЯло  ћдеЯна
от его своЯка ”ридриха-‚ильгельма Џфафрата, но тот сидел себе спокойно  на
месте - независимо от того, занималсЯ ли он болтовней здесь, или в  отеле,
или дома, в кресле бургомистра, он всегда сидел спокойно на месте, а ћдеЯн
всегда храбро шел вперед, смело и слепо шел вперед с девизом: "Ѓог мертв!"
ћдеЯн достиг большего, больше преуспел, чем бюргеры там, в  зале,  но  это
они позволили ему достичь успеха. Ћни  чужими  смертЯми  поддерживали  его
возвышение. Ћни развЯзали  кровавую  бойню,  они  призвали  его,  они  его
разожгли; весь мир  принадлежит  мечу;  они  ораторствовали:  "Ќет  смерти
прекраснее, чем смерть на поле брани", они надели на него впервые  военную
форму и подобострастно гнули спину перед той новой формой, которую он  сам
себе добыл, превозносили все его деЯниЯ, ставили его в пример своим детЯм,
они кричали "хайль!" и мирились с убийством, смертью  и  трупным  запахом,
стоЯвшим над ѓерманией, а сами продолжали сидеть за столом завсегдатаев  в
старогерманской пивнушке; пышные фразы о ѓермании не сходили у них с Языка
- фразы, выхваченные из Ќицше, даже слова  фюрера  и  розенберговский  миф
были длЯ них всего лишь фразой, которой они упивались, а  длЯ  ћдеЯна  это
был призыв к действию, и он  устремилсЯ  вперед:  маленький  ѓотлиб  хотел
изменить мир, глЯдите-ка, он вдруг  оказалсЯ  р-революционером,  хотЯ  сам
ненавидел революционеров, приказывал истЯзать их и вешать;  дурьЯ  голова,
глуп он был, этот маленький ѓотлиб,  обожавший  розгу,  маленький  ѓотлиб,
который так боЯлсЯ порки и так жаждал пороть других; бессильный  маленький
ѓотлиб, словно паломник к  свЯтыне,  шел  к  власти,  а  когда  достиг  ее
могущества и смог заглЯнуть ей в лицо, увидел смерть. ‚ласть была смертью.
’олько смерть была всемогущей. ћдеЯн не испугалсЯ, он с  этим  примирилсЯ,
ибо маленький ѓотлиб всегда предчувствовал, что в этом мире неограниченную
власть имеет только смерть и длЯ подлинного  ЋщущениЯ  власти  нужно  лишь
одно -  убивать,  только  это  вносит  Ясность.  Ќикакого  воскресениЯ  не
существует. ’ак ћдеЯн  стал  служить  смерти.  Ћн  рьЯно  служил  ей.  ќто
отдалЯло его от бюргеров, от восторженных поклонников  красот  €талии,  от
туристов, осматривающих полЯ былых сражений; ничего у них нет, у них  есть
только Ќичто, и ничего, кроме  этого  Ќичто,  они  жиреют  в  этом  Ќичто,
преуспевают в этом Ќичто и наконец уходЯт в Ќичто, становЯтсЯ частью  его,
чем, собственно, и были всегда. Ќо он -  нет,  у  ћдеЯна  своЯ  смерть,  и
никому ее не отнЯть. ђазве что свЯщенник попытаетсЯ украсть ее.  Ќо  ћдеЯн
не даст  себЯ  обокрасть.  €  свЯщенников  можно  убивать.  Љто  он,  этот
чернохвостый? Џрыщавый юнец, с бледным от бессонницы лицом, комок  преющей
похоти в бабьем балахоне. ‘вЯщенник тоже смотрел на сидЯщих за  столом  и,
казалось, тоже с ужасом. Ќо  он  длЯ  ћдеЯна  не  союзник.  €  бюргеры,  и
свЯщенники были ћдеЯну одинаково противны. Ћн понЯл, что позициЯ  бюргеров
сейчас неуЯзвима. Ќо времЯ работает на него,  поэтому  лучше  вернутьсЯ  в
пустыню, снова муштровать там  новобранцев,  готовить  их  длЯ  смерти,  и
только тогда, когда надо будет не осматривать полЯ сражении, а распахивать
их снарЯдами, ћдеЯн снова двинетсЯ в наступление.
   Ћн бежал из отелЯ. ћдеЯн бежал от  бюргеров,  от  свЯщенника,  от  глаз
незримого наблюдателЯ. ќто не было позором, не  было  трусостью,  это  был
лишь тактический отход.
   …сли бы ћдеЯн вошел в  ресторан  и  дал  им  понЯть,  кто  он,  бюргеры
повскакивали бы с мест, восторженно его приветствуЯ,  но  почитание  героЯ
продолжалось бы всего один вечер, а затем  они  опутали  бы  его  тенетами
своего мещанства. ‡а одним из этих освещенных  окон,  наверно,  ждет  …ва,
героическаЯ женщина - лучше бы ей умереть тогда, в мае, в дни  позора.  Ќо
она жива, и ћдеЯн представил себе, как он сидит с ней  в  уютной  немецкой
квартирке, вот он идет на службу, которую ему  раздобыл  Џфафрат,  вот  он
вернулсЯ домой со службы, которую ему раздобыл Џфафрат, они  могут  поесть
жареного гусЯ и выпить рейнского вина, пожалуй, на это хватит  доходов  от
службы, которую ему раздобыл своЯк Џфафрат, а в день рождениЯ  фюрера  …ва
приколет к платью брошь, если ее еще не украли, ведь оккупанты охотЯтсЯ за
драгоценностЯми и сувенирами, ћдеЯну это хорошо известно, ту самую брошь с
золотой свастикой, подарок фюрера, и,  выпучив  глаза,  …ва  уставитсЯ  на
него, когда по радио начнут передавать  последние  известиЯ  или  приметсЯ
разглагольствовать •ейс, ораторствовать Ђденауэр, а из  соседней  квартиры
донесетсЯ американский джаз; она  пристально  будет  смотреть  на  него  и
думать: и ты жив, жив, жив. Ђ он жил бы и мечтал о пустыне, о той пустыне,
откуда можно завоевать ѓерманию.
   ћдеЯн вошел в тратторию, попавшуюсЯ ему на пути,  теперь  уже  лишенном
цели, окунулсЯ в запах жира, теста и морЯ и стал у стойки,  он  готов  был
проглотить все, что там нашлось бы, такой сумасшедший голод терзал его. Ћн
увидел крупную белую фасоль, немецкое блюдо, школьное  блюдо  его  детских
лет, он ткнул в него пальцем, но фасоль здесь ели холодной,  как  закуску.
ђазве это немецкое блюдо? Ћна была скользкой от жира, плавала в  уксусе  и
отдавала рыбой, ибо то, что он принЯл за  куски  мЯса,  оказалось  вонючей
рыбой, но он проглотил все до крошки, затем  съел  какую-то  тестообразную
массу, а в заключение еще макароны  по-итальЯнски,  жирный  томатный  соус
прилипал к губам, словно заморский поцелуй, макароны свисали  у  него  изо
рта, ему не дали ножа, чтобы их разрезать, он со  свистом  втЯгивал  их  в
себЯ, точно корова длинные стебли  травы,  и  только  очередные  пол-литра
кьЯнти омыли наконец ћдеЯна, и он вновь стал  человеком.  ’ак,  во  всЯком
случае, казалось ему.
   € вот, став человеком, он вышел через  лабиринт  переулков  на  площадь
‘ан-‘ильвестро. Ћн заметил световую рекламу телефона-автомата. ќто ему как
раз и нужно. Ћн вошел и увидел множество кабинок с телефонными аппаратами,
но не знал, как позвонить; он  написал  название  отелЯ,  где  остановилсЯ
Џфафрат, и сунул бумажку  в  окошечко,  дежурнаЯ  отыскала  нужный  номер,
получила с него деньги, и вот он уже в  кабинке,  набрал  цифры  и  слышит
громкое  "pronto"  [вас  слушают  (итал.)],  но  он  ответил   по-немецки,
потребовал к телефону Џфафрата, в трубке - треск, свист,  чьи-то  шаги,  а
вот и Џфафрат;  с  официальной  корректностью,  с  сознанием  собственного
достоинства он произносит:
   - Ћбер-бургомистр Џфафрат у телефона, кто спрашивает?
   Ђ  ћдеЯну  захотелось  крикнуть  в  ответ:  "Ђх  ты  дерьмо!"   -   или
отбарабанить все свои титулы, военные и партийные, особенно тот  цветистый
восточный титул, который он сейчас носит, а может  быть,  представитьсЯ  в
качестве обер-евнуха, или самца в гареме, или грозы пустыни, а может быть,
тонко пропищать: "ѓоворит ѓотлиб", и он вдруг стал таким  маленьким,  этот
маленький ѓотлиб, что ему уже не достать до телефонной трубки. Џоэтому  он
сказал только:
   - ћдеЯн, - но произнес эту скромную фамилию так, что могущество, власть
и смерть пронеслись по проводам. Џфафрат закашлЯлсЯ;  от  обер-бургомистра
он докашлЯлсЯ до того, что  стал  просто  своЯком,  преодолеваЯ  некоторый
испуг и жуть, вызванные голосом  драгоценного  и  опасного  покойника,  их
семейной гордости и семейного жупела, смотрЯ по обстоЯтельствам.  Џфафрату
понадобилось некоторое времЯ, чтобы обрести то мужество, с каким он  хотел
теперь держатьсЯ в отношении ћдеЯна, и он наконец взволнованно ответил:
   - ѓде же ты, мы ждем тебЯ.
   Ђ ћдеЯн величественно заЯвил, что у него много дел и  мало  времени,  и
пригласил их всех на следующий день к себе в отель, в великолепный  дворец
на виа ‚енето, пусть видЯт ћдеЯна во всем его блеске, и  назвал  ему  свое
вымышленное имЯ и фамилию, свой псевдоним, проставленный в его  теперешнем
паспорте, и строго приказал, стоЯ в  тесной  кабинке,  на  стенах  которой
были, как обычно, написаны всевозможные гадости (ћдеЯн даже подумал, пишут
ли снова там, дома, "на стенах уборных "Џроснись, ѓерманиЯ!"), -  приказал
своЯку  повторить  имЯ  и  фамилию,  и  обер-бургомистр  ”ридрих-‚ильгельм
Џфафрат с полной готовностью повторил  ложь  документа,  вымышленное  имЯ;
нет, он не предстанет теперь перед ћдеЯном этаким покровителем,  он  будет
стоЯть перед ним навытЯжку, а то, что ћдеЯн незаметно ускользнул из отелЯ,
который облюбовали немцы, было не бегством, а образцом искусной тактики.
   ћдеЯн, став человеком, почувствовал себЯ снова на коне, он  снова  стал
господином своей судьбы. Ћн отошел от телефона-автомата как победитель. Ћн
решил пересечь площадь ‘ан-‘ильвестро, он решил завоевать ђим,  как  вдруг
раздалсЯ треск  и  грохот,  он  услышал  грозный  шум,  что-то  гремело  и
рушилось,  точно  на  войне  во  времЯ  боЯ,  раздались  крики   ужаса   и
предсмертные  вопли  -  обвалилась  какаЯ-то  новостройка,  фундамент  был
неправильно рассчитан; из облаков пыли торчали погнутые балки, люди  сломЯ
голову мчались сюда со всех сторон, а ћдеЯн уже командовал:
   - Ћцепить! Ќе подходить! Ћцепить!
   Ћн хотел в самую смерть внести дисциплину, но никто не обращал вниманиЯ
на его немецкие возгласы, никто его не понимал,  а  потом  завыли  сирены,
затрещали звонки, прикатили полицейские, санитарные и пожарные  машины,  а
из церкви, стоЯвшей на площади, пришел  свЯщенник  -  они  суют  свой  нос
всюду; и ћдеЯн понЯл, что он здесь длЯ всех  чужой,  что  он  длЯ  всех  -
помеха, и на него в лучшем случае не обращают вниманиЯ; тогда он отошел  в
сторону, выбралсЯ из толпы и вдруг вспомнил, как в  школе,  в  ненавистной
гимназии ему рассказывали, что римлЯне верЯт в  предзнаменованиЯ,  а  этот
обвал, безусловно, плохаЯ примета. ѓромко  запричитала  какаЯ-то  женщина.
Њожет быть, под развалинами погибли  ее  близкие?  †ертвы,  которых  ћдеЯн
обрекал на смерть, не плакали никогда. ќто было удивительно, но он никогда
не слышал, чтобы они плакали.
   Ћн двигалсЯ по течению, и течение отнесло его  на  Љорсо  -  в  длинную
кишку, набитую  прохожими  и  автомобилЯми.  Љазалось,  что  вокруг  кишат
микробы и черви, что в этой вытЯнутой городской  кишке  бурно  совершаетсЯ
обмен веществ и сложный процесс пищеварениЯ. “личный поток относил  ћдеЯна
вправо" в сторону площади Џополо, но, чувствуЯ, что ему  нужно  совсем  не
туда, он сопротивлЯлсЯ течению, его теснили, толкали, однако  ему  все  же
удалось  повернутьсЯ,  и  когда  он  взглЯнул  назад,  то   увидел   нечто
беломраморное и золотое, озаренное светом прожекторов.  ’еперь  он  понЯл:
вот где он некогда проезжал  -  машина  с  охраной,  впереди,  вооруженные
мотоциклисты по обе стороны, а позади многочисленные автомобили с  немцами
и  итальЯнцами,  с  начальниками  управлений,  с  военными  и  нацистскими
сановниками. …го  несло  то  вперед,  то  назад,  он  потерЯл  ориентацию,
перестал ощущать времЯ, настоЯщее стало прошлым. Ќо он не спускал глаз  со
своей цели: вот  они,  эти  мраморные  ступени,  этот  величавый  каменный
колосс, этот белый памЯтник  на  площади  ‚енеции,  национальный  памЯтник
‚иктору-ќммануилу ‚торому, который ћдеЯн по  какому-то  недоразумению  или
вследствие чьих-то неправильных объЯснений принимал за Љапитолий и в то же
времЯ за монумент, воздвигнутый  по  приказу  Њуссолини  в  честь  древней
истории, он знаменовал собой былую славу, и  блистающий  мрамор  и  бронза
памЯтника возвещали возрождение империи. ‚от куда ћдеЯн ехал в  тот  день.
Ћн спешил именно сюда. ‡десь,  справа,  стоЯл  дворец  дуче.  Ќеужели  нет
охраны? Ћхраны нет. Ќа грЯзно-желтую ограду падала ночнаЯ тень.  Ќикто  не
стоЯл у ворот. Ќи в одном окне не  горел  свет.  ’еперь  он  опЯть  здесь.
‘тарый знакомый вернулсЯ. ‘тучись не стучись - хозЯин мертв. Ђ  наследники
тебЯ не знают, они среди снующей толпы на Љорсо. „а, вместе с  дуче  шагал
он по этой площади.  ћдеЯн  шел  с  ним  рЯдом  к  памЯтнику  Ќеизвестному
солдату, чтобы возложить венок от  имени  фюрера.  ‡десь  все  еще  стоЯла
стража, стоЯла навытЯжку, недвижно, крепко упершись в  землю.  €  выправка
охранников была безупречной. Ћднако ћдеЯн не испытывал сейчас ни сожалениЯ
о былых почестЯх, ни гордости, ни скорби, ни волнениЯ. ’ак  чувствовал  бы
себЯ верующий, который, войдЯ в  церковь,  не  ощутил  никакого  душевного
трепета. …му хочетсЯ молитьсЯ, но бог здесь не присутствует.  …му  хочетсЯ
стать на колени, но он думает: пол холодный и  грЯзный.  Ћн  видит  статую
мадонны и говорит себе: ведь это всего лишь дерево  и  немного  краски,  а
внутри  уже  сидит  жук-древоточец.  ‘ейчас  народ  не   выражал   никаких
восторгов.  Ќе  было  ни  песен,  ни  приветственных   кликов.   Њотоциклы
проносились мимо. Ќе поЯвилсЯ ни один фотограф, чтобы  запечатлеть  ћдеЯна
при вспышке магниЯ, и только несколько лошадей, запрЯженных в дрожки, вЯло
покосились на него. ђазве он стал  призраком?  ’оропливо  поднЯлсЯ  он  по
мраморным ступенЯм. ‘тройнаЯ колоннада пышного храма, возведение  которого
он ошибочно  приписывал  Њуссолини,  осталась  позади;  белое  великолепие
мучительно напоминало ему что-то,  оно  напоминало  ему  торт  на  витрине
кондитера ‡юфке - до чего же восхищалсЯ этим тортом маленький  ѓотлиб!  Ќо
он так и не попробовал  его.  ‘ейчас  перед  ћдеЯном  высилсЯ  темный  зад
королевского конЯ, и ћдеЯн не знал, кто этот сидЯщий на коне, закованный в
железо король, да и не все ли  равно  -  он  терпеть  не  мог  итальЯнских
королей: сбитый с толку юмористическими журналами  времен  первой  мировой
войны, он с детских лет представлЯл  себе,  что  королевскаЯ  рука  всегда
сжимает ручку зонтика вместо рукоЯтки сабли, но сегоднЯ, стоЯ  здесь,  он,
не то ћдеЯн, не то маленький ѓотлиб, ощущал, что такое величие, и думал  о
дуче, который все это построил и над которым так надругались, и он  ощущал
величие истории - ей воздвигались памЯтники, и  ее  последним  посвЯщением
всегда была смерть. ‚округ ћдеЯна  разливалось  море  света.  ђим  сверкал
огнЯми. Ќо город казалсЯ ему  мертвым,  уже  готовым  к  погребению:  дуче
обесчещен, историЯ ушла из ђима, а вместе  с  ней  и  возможность  славной
смерти. ’еперь здесь жили люди, они осмеливались  жить  просто  так,  ради
своих дел и ради собственного удовольствиЯ, а  могло  ли  быть  что-нибудь
отвратительнее? ћдеЯн глЯдел на город. Ћн казалсЯ ему мертвее мертвого.


   Џоздним вечером виа дель ‹аваторе мертва. ђыночные торговцы уже  убрали
свои  столы,  а  спущенные  желтые  шторы  на  витринах   гастрономических
лавчонок, выцветшие и позеленевшие от старости, придают фасадам домов  вид
слепых - так серое или зеленоватое бельмо закрывает усталый глаз  старика.
‚ переулочках, в темных тупиках светЯтсЯ убогие  закусочные  длЯ  простого
люда, проживающего в тесных каморках многоэтажных зданий. Џосетители сидЯт
здесь на скамейках  и  табуретках  за  столами  без  скатертей,  покрытыми
пЯтнами от пролитого  вина  и  остатков  пищи;  они  заказывают  пол-литра
красного или пол-литра белого, doice или secco, а кто хочет есть, приносит
с собой закуску в миске или бумаге и, нисколько не стеснЯЯсь, раскладывает
все на столе.
   Џриезжие редко  попадают  в  эти  закоулки.  Ћднако  ‡игфрид  сидит  за
столиком у входа в такую закусочную, белаЯ шарообразнаЯ лампа-луна льет на
все свой бледный свет. ‡а этим же столиком сидит еще один  посетитель.  Ћн
приготовлЯет салат из лука. ‡игфрид не любит ни лука, ни чеснока,  но  его
сосед чистит и режет луковицу так аппетитно, он так старательно заправлЯет
салат уксусом, маслом, перцем и солью, с таким  благоговением  разламывает
хлеб на кусочки, что ‡игфрид  не  может  не  пожелать  ему  buon  appetite
[приЯтного аппетита (итал.)]. ‘оседа радует приветливость ‡игфрида,  и  он
просит его отведать вина. ‡игфрида мутит при виде этого стакана, пропахший
луком рот соседа уже оставил на краЯх стакана маслЯнистые  влажные  следы,
но  он  преодолевает  отвращение  и  пробует  вино.  ’еперь  уже   ‡игфрид
предлагает соседу свое вино. Ћни пьют и беседуют. ‚ернее,  говорит  сосед.
Ћн произносит длинные, прекрасно  построенные  и  мелодично  согласованные
фразы,  смысл  которых  остаетсЯ  неЯсным  длЯ  ‡игфрида,  знающего   лишь
несколько избитых выражений, заимствованных из словарЯ. Ќо именно  потому,
что ‡игфрид не понимает соседа, он охотно с ним болтает.  —увство  радости
охватывает ‡игфрида, и они сидЯт вместе,  как  два  старых  друга,  одному
хочетсЯ рассказать многое, а другому приЯтно послушать, а может  быть,  он
его и не слушает, а дружелюбно и  благодарно  прислушиваетсЯ  к  какому-то
внутреннему голосу. € этих речей он тоже не понимает,  хотЯ  ему  кажетсЯ,
что порой он постигает их смысл. Ќо  вот  сосед  покончил  с  салатом,  он
вытирает миску кусочком хлеба. Џропитанный маслом хлеб  он  отдает  кошке,
котораЯ уже давно смотрит на  него  молЯщим  взглЯдом.  ЃлагодарнаЯ  кошка
уносит  хлеб  в  подворотню,  там  ее   ждут   котЯта.   ‡игфрид   встает,
откланиваетсЯ и говорит "felice notte" - он желает спокойной ночи  соседу,
закусочной, кошке и ее котЯтам. Њожет быть, он  и  себе  желает  спокойной
ночи. ‚ этот вечерний час он доволен собой. Ћн подходит  к  стойке  купить
бутылку винца. ‚друг он не сможет заснуть? Љогда не спитсЯ,  хорошо  иметь
под рукой немного вина. ‡игфриду хочетсЯ купить еще  одну  бутылку.  Ћн  с
радостью поднес бы ее своему собеседнику. …му кажетсЯ, что тот - беднЯк и,
может быть, бутылка вина доставит ему удовольствие. Ќо именно потому,  что
он беднЯк, он может обидетьсЯ.  €  ‡игфрид  не  покупает  второй  бутылки.
“ходЯ, он еще раз поклонилсЯ соседу по  столу.  …ще  раз  говорит  "felice
notte". Џравильно ли он поступил? Џочему он постыдилсЯ своего дружелюбного
намерениЯ? ќтого он не знает. € вот им уже снова  овладело  сомнение.  Љак
трудно поступить правильно! —увство радости уже покинуло его.  €  он:  уже
недоволен собою.
   аги ‡игфрида гулко отдаютсЯ в ночной тишине  виа  дель  ‹аваторе.  …го
тень то бежит впереди, то как будто уползает в него, то его преследует.  €
вот уже на ‡игфрида обрушиваетсЯ шум толпы и плеск водЯных  струй  фонтана
’реви. ’уристы стоЯт группами вокруг диковинного фонтана  и  болтают,  как
некогда в ‚авилоне, на многих Языках. Џриезжие очень прилежны и даже ночью
проходЯт ускоренный курс истории страны и ее  культуры.  ”отографы  делают
съемки  при  вспышках  магниЯ  -  приЯтно  сказать:  "€  Я  был  в  ђиме".
€тальЯнские подростки, бледные  от  бессонницы,  перевесились  через  край
бассейна, длинными палками выуживают они из воды монеты,  которые  туристы
бросают  туда  по  легкомыслию,  суеверию  или  просто   шутки   ради.   ‚
путеводителе сказано: "Ѓросишь деньги в бассейн, и  еще  раз  побываешь  в
ђиме". †елает ли чужеземец приехать еще раз, желает  ли  он  возвратитьсЯ,
может быть, он боитсЯ умереть в безрадостном отечестве и желает, чтобы его
похоронили в ђиме? ‡игфриду очень хотелось бы приехать сюда еще  раз,  ему
хотелось бы остатьсЯ здесь, но он не останетсЯ, и он не бросает монеток  в
фонтан. …му не хочетсЯ умирать. …му не хочетсЯ умереть  дома.  •очетсЯ  ли
ему, чтобы его похоронили здесь? Ќеподалеку от фонтана  стоит  его  отель.
‘таринный фасад отражаетсЯ в воде и кажетсЯ узким и покосившимсЯ.  ‡игфрид
входит в отель. Ћн проходит через тамбур.
   Ћдиноко мерзнет старик на сквозном ветру лестничной клетки, у  конторки
перед доской с ключами. Ќа нем фетровые ботинки, ибо каменный пол холоден,
пальто накинуто на одно плечо,  как  у  бойца,  измотанного  в  сражениЯх,
лысина, как у старого профессора, прикрыта черной  шапочкой,  у  него  вид
эмигранта, вид бывшего либерала какой-то либеральной эпохи,  но  он  всего
лишь управлЯющий этой  маленькой  гостиницей;  родилсЯ  он  австрийцем,  а
умереть ему суждено итальЯнцем - скоро, через несколько лет, и  ему  будет
все равно, умрет ли он в €талии или в Ђвстрии. €ногда мы с ним беседуем, и
сейчас, когда Я вернулсЯ, он сказал мне, полный усердиЯ:
   - ‚ас ждет свЯщенник.
   - ‘вЯщенник? - удивилсЯ Я.
   - „а, он ждет в вашей комнате.
   Ђ Я подумал: должно быть, недоразумение, да и странно - в такой час.  џ
поднЯлсЯ по лестнице  этого  старого  дома,  на  ее  истоптанных  каменных
ступенЯх образовались Ямки, стен