алсЯ  опозоренным  своим  благочестивым
отпрыском, а Џфафратам, пожалуй, даже лестно, что у них такой сын, который
пиликает на скрипке или сочинЯет музыку, хотЯ им совершенно неизвестны  ни
его взглЯды, ни его пороки; может быть, он ведет грЯзную жизнь в  обществе
евреев и людей без роду, без племени, может быть, газета  дала  публикацию
за хорошую мзду.
   ћдеЯн нервно расхаживал в своем халате по комнате - так ходит по  рингу
взволнованный боксер, протестующий против несправедливого  решениЯ  судей.
Ћн наотрез  отказалсЯ  поехать  с  Џфафратами  в  Љассино.  —то  ему  полЯ
сражений, сказал он издеваЯсь, на которых тишь да  гладь,  где  землЯ  уже
впитала кровь, где уже зарыты трупы и снова растут цветочки,  где  пасутсЯ
ослы, а рЯдом с ними, на смех ослам, ползают по земле туристы.  „а  и  что
такое битва под Љассино по сравнению с битвой под Ѓерлином!  Џод  Ѓерлином
произошло сражение, которое не кончилось  а  никогда  не  кончитсЯ,  битва
продолжаетсЯ, она продолжаетсЯ незримо, ему хотелось сказать - бой ведетсЯ
над землей, но ћдеЯн позабыл легенду о Љаталунской битве, которую  учил  в
школе маленький ѓотлиб, он помнил только, что кто-то сражалсЯ  в  воздухе,
но то были не духи умерших, духов не существует, и не  сами  умершие,  они
хоть и существуют, но сражатьсЯ не могут, - наверно, это были  летчики,  и
естественно, что летчики сражаютсЯ в воздухе, они и в дальнейшем будут так
же сражатьсЯ, будут в конце концов сражатьсЯ новым оружием  -  всей  мощью
атома, потому что им не удалось отстоЯть Ѓерлин.
   - ’ы веришь, что будет новаЯ война? - спросил Џфафрат.
   € ћдеЯн ответил, что всегда верит в войну, во что же еще можно  верить?
Џфафрат  тоже  верил  в  новую   войну,   война   будет,   этого   требует
справедливость, но он полагал,  что  времЯ  длЯ  нее  еще  не  пришло,  он
полагал, что война еще невыгодна длЯ ѓермании, по его расчетам,  шансы  на
успех ненадежны, но он не осмелилсЯ сказать это ћдеЯну, так как знал,  что
ћдеЯн сочтет его трусом.
   - ’ы тогда вернешьсЯ? - спросил он ћдеЯна, и тот ответил, что он всегда
в бою и всегда за ѓерманию.
   Џотом ћдеЯн унизилсЯ до того,  что  стал  ломать  перед  ними  комедию:
позвонил в  дипломатическое  представительство  страны,  оплачивавшей  его
услуги, и, отчаЯнно коверкаЯ французские,  английские  и  арабские  слова,
заказал  себе  посольскую  машину,  при  этом  сделал  вид,  будто  отдает
приказаниЯ как диктатор и решает вопросы войны  и  мира  -  пока  что  длЯ
Ѓлижнего ‚остока.
   ”ридрих-‚ильгельм  Џфафрат  и  его  жена  не   заметили   мошенничества
маленького ѓотлиба и были снова захвачены величием своего родственника,  а
„итрих Џфафрат поджал  губы,  он  тоже  не  смог  разобрать  эту  Языковую
мешанину, но внезапно почувствовал, что славное времЯ  его  дЯди  миновало
навсегда, что ћдеЯн стал авантюристом с  непрочным  положением  и  темными
деньгами. "Ѓудь осторожен, - предупреждал внутренний голос, - ћдеЯн  может
повредить твоей карьере". € все же „итрих охотно пошел бы за ним, если  бы
ћдеЯн развернул свое знамЯ и призвал к  национальному  объединению,  пошел
бы, разумеетсЯ при наличии перспективной и  выгодной  должности.  Ќо  пока
выгодные должности можно получить и в ‡ападной ѓермании;  „итрих  добьетсЯ
их, когда успешно сдаст экзамены. ‚от если он останетсЯ без работы, если у
него не будет автомобилЯ длЯ  развлечений,  если  он  скатитсЯ  до  уровнЯ
пролетарской интеллигенции, если разразитсЯ  экономический  кризис  -  вот
тогда „итрих слепо пойдет за любым лживым знаменем, без раздумьЯ пойдет на
любую войну.


   ‡игфрид ЯвилсЯ на репетицию поздно; он опоздал нарочно, он боЯлсЯ своей
музыки, боЯлсЯ Љюренберга; он пошел пешком, затем сел не на тот автобус  и
поехал не в ту сторону, задумавшись, следовал некоторое времЯ за  каким-то
малышом, а когда все же приблизилсЯ к  концертному  залу,  ноги  его  были
точно  скованы,  а  башмаки   словно   свинцом   налиты,   он   мешкал   в
нерешительности перед гардеробом, несколько  плащей  болталось  на  унылых
крючках, словно тени повешенных, три-четыре зонтика привалились  к  стене,
будто пьЯные; уборщица ела бутерброд с ветчиной, сало свесилось, оно таЯло
от  тепла,  вызываЯ  отвращение,  отвращение  вызывали  и  отвислые  груди
уборщицы, ее расстегнутаЯ, пропитаннаЯ потом блуза; ‡игфрид подумал  о  ее
лоне, о том, что у нее есть дети, и ему стало противно от  этой  теплой  и
влажной груди, от влажных и теплых  детей,  от  влажной  и  теплой  жизни,
зловещим и отвратительным показалось ему жадное  стремление  к  жизни,  на
которое мы обречены, слепаЯ жажда продолжениЯ рода,  обман,  которому  еще
поддаютсЯ самые бедные, эта видимость вечности, где  нет  ничего  вечного,
этот Ящик Џандоры, полный  страхов,  войн  и  нищеты;  и  тут  он  услышал
тромбоны, свои тромбоны, они угрожали ему, он услышал арфы, свои  арфы,  и
чудилось, будто они дрожат, до него  донеслись  скрипки,  его  скрипки,  и
чудилось, они кричат, его музыка была длЯ  него  чужой,  чужой,  чужой.  €
кроме того, она будила страх. Ћн  шагал  по  коридору  взад  и  вперед.  ‚
зеркалах  на  стенах  отражалась  его  фигура,  и  ‡игфрид  казалсЯ   себе
уродливым. Ћн говорил: "џ выглЯжу как призрак, как  дух,  но  не  как  дух
музыки". Ћн даже не старалсЯ ступать неслышно. Ћн чуть не топал  по  полу,
крытому линолеумом,  и  можно  было  подумать,  будто  он  хочет  помешать
репетиции,  будто  хочет  ворватьсЯ  в  зал  и   закричать:   "Џрекратите!
Џрекратите!"
   Љ  нему  подошла  €льза  Љюренберг.  Ќа  ней   модный   летний   костюм
василькового цвета, и она снова кажетсЯ молодой, у нее крепкое  тело,  без
жировых складок, она симпатична ‡игфриду оттого, что у нее нет  детей.  Ћн
подумал: она не рожала, она рожала не больше, чем статуи в римских  садах,
возможно, она все-таки богинЯ музыки, или муза  ЏолигимниЯ,  умудреннаЯ  и
девственнаЯ. Ќо он  ошибсЯ:  €льза  Љюренберг  сегоднЯ  скорее  напоминала
безымЯнную богиню предприимчивости,  рЯдом  с  ней  шел  господин,  чем-то
напоминавший пойманную птицу, большую  и  весьма  меланхоличную,  и  €льза
представила  его  ‡игфриду   как   главу   музыкального   отдела   крупной
радиокомпании,  а  может  быть,  она  представила  ‡игфрида  этой   птице,
занимавшей столь значительный  пост;  €льза  Љюренберг  и  птица  говорили
по-французски, говорили  свободно,  быстро,  певуче,  очевидно,  это  была
французскаЯ птица, а €льза Љюренберг знала этот  Язык  -  наверно,  старик
Ђуфхойзер нанимал длЯ своей дочери воспитательницу-француженку, или, может
быть, €льза Љюренберг научилась французскому Языку в  эмиграции,  а  может
быть,  и  то  и  другое,  и  ‡игфрид  опЯть  почувствовал  стыд  за   свою
необразованность: в нацистской школе не заботились  об  образовании,  отец
его   не   позаботилсЯ,   чтобы   сын   училсЯ   французскому   Языку,   -
”ридрих-‚ильгельм Џфафрат не ценил ни ”ранцию, ни благозвучие  французской
речи" может быть, он слегка ценил француженок, да и то  лишь  как  военную
добычу; и вот ‡игфрид, запинаЯсь, подыскивает слова, он не  может  понЯть,
чего хочет от него эта птица, но птица  чего-то  хотела,  €льза  Љюренберг
кивнула и потребовала от ‡игфрида согласиЯ, и он согласилсЯ,  не  знаЯ  на
что, -  охотнее  всего  он  убежал  бы,  бросил  бы  и  богиню  музыки,  и
возглавлЯвшую какой-то музыкальный отдел птицу, пусть себе спЯт вместе или
пожрут друг друга. Ќо тут  ‡игфрид  услышал  заключительный  аккорд  своей
симфонии, в нем прозвучало крушение всех надежд - так  захлестывает  волна
идущий ко дну корабль, и вот остались только  обломки  и  слышен  короткий
всплеск. ‚ коридор вышел Љюренберг. Ћн  вспотел  и  вытирал  лоб.  Љак  ни
странно, но он вытирал лоб большим красным платком,  и  казалось,  это  не
дирижер, а,  скорее,  крестьЯнин,  возвратившийсЯ  с  полЯ  после  тЯжелой
работы. …го сопровождали  несколько  человек  -  журналисты  и  критики  с
блокнотами в руках, а также фотокорреспондент, вспышка его  лампы  тут  же
озарила всю группу. Љюренберг заметил, что ‡игфрид подавлен, он пожал  ему
руку и сказал:
   - ‘мелей! ‘мелей!
   Ђ ‡игфрид думал: смелей? џ ведь  не  малодушный.  Ќо  смелость  мне  не
нужна. ‚ероЯтно, мне нужна вера. џ, правда, верю, но Я верю в то, что  все
бессмысленно, а может быть, ни все бессмысленно, но то, что Я здесь, и то,
что Я говорю с этими людьми, бессмысленно, и то, что нас фотографируют,  и
самаЯ вспышка магниЯ - все это бессмысленно,  и  моЯ  музыка  тоже  лишена
смысла, она могла быть и не бессмысленной, будь во мне хоть каплЯ веры. Ќо
во что мне верить? ‚ себЯ? Ќаверно, самое разумное - это верить в себЯ, но
Я не могу верить в себЯ, иногда Я пытаюсь, а потом мне становитсЯ  стыдно,
и все же надо верить в себЯ, но так, чтоб не становилось стыдно. ‚ерит  ли
в себЯ Љюренберг? Ќе знаю. Њне кажетсЯ, он верит в свою работу, и он имеет
право верить в нее, но, если она отдана моей музыке, в которую Я не  верю,
вправе ли он верить в свою работу? ќто  очень  хорошо,  что  он  похож  на
крестьЯнина, вернувшегосЯ с полЯ. Ќо на чьем поле  он  трудитсЯ?  Ќа  чьей
ниве? € кто пожнет плоды?
   Љюренберг представил ‡игфрида. Љритики заговорили с ним. Ћни заговорили
с ним на разных Языках. Ћн их не понЯл.  Ћн  не  понЯл  их,  говорЯщих  на
разных Языках. Ћн был с ними и не с ними. Ћн был уже далеко-далеко.


   Ђдольф шел к собору св.Џетра, вот он уже близко, он  видит  его  купол,
который отсюда кажетсЯ небольшим и поэтому вызывает даже разочарование, он
поражен видом помпезных фасадов, массивными колоннами, образующими как  бы
своеобразные  театральные  кулисы,  с  бесконечными  пилонами  виа   делла
Љончилиационе,  ведущей  к  величественному  собору;  дома   этой   улицы,
расположенные справа и слева,  напоминают  роскошные  зданиЯ  процветающих
страховых обществ, крупных акционерных компаний или преуспевающих трестов;
их холодные каменные фасады, сплошь освещенные солнцем в  это  времЯ  днЯ,
навевают скуку, словно  опубликованные  финансовые  отчеты,  и  говорЯт  о
высокой квартирной плате и о том, что •ристос изгнал торгующих  из  храма;
захваченный  видом  этого  знаменитого,  благородного,  в  высшей  степени
свЯтого и притом - разве могло быть иначе - весьма мирского зрелища, перед
этой свЯщенной, издревле почитаемой и деловито  осматриваемой  сценой,  на
подмостки которой трепетно и благоговейно вступают все паломники и которую
как обЯзательный предмет изучают все туристы,  -  захваченный  всем  этим,
Ђдольф ощутил сильный страх.  „остоин  ли  он  предстать  перед  свЯтыней,
выдержит ли он испытание, укрепит  ли  это  его  веру?  Ђдольфа  и  других
экскурсантов вытрЯхнули из автобуса, как вытрЯхивают из  корзины  домашних
птиц - пусть подкормЯтсЯ, и вот они  уже  разбежались  по  лугу  и  готовы
клевать красивые  виды  и  незабываемые  впечатлениЯ,  ни  одно  зернышко,
достойное почитаниЯ, не должно ускользнуть от них, вот уже щелкают затворы
их фотоаппаратов, шуршит оберточнаЯ бумага, извлекаютсЯ  бутерброды,  пора
утолить голод, разжигаемый галочками в путеводителе; а другие уже проворно
набросились на ларьки с  сувенирами  и  открытками  -  доходные  местечки,
которыми спекулирует церковь, - и вот выпорхнувшие  из  клетки  отечества,
вылетевшие из хлева обыденности уже шлют домой приветы из собора св.Џетра,
даже до того как побывали в нем; от всего этого Ђдольфу стало  грустно,  и
он бродил в одиночестве, затерЯвшись, как щепка, в  людском  потоке;  одни
толкали его, этого скромного свЯщенника, другие, считаЯ его  компетентным,
бессмысленно требовали от него бессмысленных разъЯснений; глЯдЯ на пилоны,
он по дурацкой ассоциации вспоминал другую улицу и другие путевые вехи, но
не такого рода, не увенчанные дешевыми фонарЯми фабричного производства, а
бутафорские колонны с пылающими чашами наверху, он вспомнил пылкие горЯчие
головы и улицу с горЯщими факелами, по  которой,  он  гордо  проезжал  как
отпрыск привилегированного семейства, как сын своего отца: Ќюрнберг -  вот
что напомнила ему виа делла Љончилиационо. Ќо  увы,  тот  плац  нацистских
съездов в Ќюрнберге казалсЯ мальчику великолепнее, чем этот путь  к  храму
храмов, от которого он не ждал и не ждет великолепиЯ, но  который  все  же
претендовал на великолепие, состЯзалсЯ с отвергнутым всеми  и  презираемым
великолепием Ќюрнберга  и  проигрывал,  уступал  ему  в  этом  состЯзании,
впрочем, великолепие Ќюрнберга, после Ярких огней на  пилонах,  привело  к
тому, что запылали дома, города и целые страны. ђазумеетсЯ,  убогих  хижин
нечего было и ожидать на этой улице - таков уж мир;  обнаженной  нищеты  -
таков уж мир  -  здесь  на  площади  перед  собором  не  допустили  бы,  а
нищенствующие монахи, которые с жестЯными тарелочками  в  руках  христовым
именем выпрашивала на  кусок  хлеба  -  таков  уж  этот  мир,  -  наверно,
повымерли; однако новые зданиЯ, свидетельствующие о  мудром  использовании
земельных участков и удачливой  спекулЯции,  -  разве  они  не  говорЯт  о
бесспорном торжестве этого мира и разве  они  не  запоздалый  триумфальный
памЯтник ‘имону-волхву, сражавшемусЯ с апостолом Џетром в этом городе?
   Џлощадь перед собором имеет форму овала или эллипса, и Ђдольф  подумал,
может быть, здесь был цирк Ќерона, может быть, вокруг  обелиска,  стоЯщего
посреди площади,  мчались  колесницы,  запрЯженные  четверкой,  которые  и
теперь еще охотно показывают в кинобоевиках длЯ возбуждениЯ  страстей,  не
стоЯл ли  здесь  крест,  на  котором  головой  вниз  висел  апостол  Џетр,
одержавший трагическую победу над Ќероном, над  его  лютней  и  всеми  его
певцами,  над  всеми  императорами,  правившими  после  него?   ‘   аттика
колоннады, точно взволнованно жестикулирующие  зрители,  смотрЯт  на  овал
площади фигуры свЯтых,  изваЯнные  Ѓернини,  но  публично  уже  никого  не
распинают на кресте,  никого  не  травЯт  дикими  зверЯми,  гладиаторы  не
убивают друг друга; никто не мчитсЯ по арене на колеснице, только автобусы
туристских компаний в упорной и жестокой борьбе состЯзаютсЯ друг с другом:
ђим и ‚атикан, свЯтой отец и гробница апостола предлагаютсЯ  за  небольшие
деньги, на краткий срок,  а  в  придачу  ѓолубой  грот  на  Љапри,  дворец
’ибериЯ, "‚есна" Ѓоттичелли во ”лоренции, катание на гондолах в ‚енеции  и
наклоннаЯ башнЯ в Џизе. Ќекоторые пришли сюда пешком и группами  ходЯт  по
площади:  девочки  из  пансионатов,  голубые  школьные   блузки   облегают
неразвитые  трепетные   груди;   бойскауты   со   всей   их   мальчишеской
испорченностью, в шортах, в широкополых шлЯпах, с  ковбойскими  галстуками
на шее, с флажками; члены  католических  конгрегации  -  седые  старики  в
черном; среди окуней  и  карпов  промелькнет  и  щука,  озабоченнаЯ  своей
карьерой; члены сельских церковных общин,  паства  под  присмотром  своего
пастырЯ, пожелавшего хоть раз выехать за пределы села; английские  женские
союзы, американские дамские клубы, пресытившиесЯ  послеобеденной  игрой  в
бридж; немецкие туристы, подгонЯемые экскурсоводом: живей, живей - еще так
много нужно осмотреть, а потом ехать в Љассино, где заказан  обед;  живей,
живей, но  дети  не  торопЯтсЯ,  они  задерживаютсЯ  у  фонтанов  и  жадно
подставлЯют руки с лихорадочно бьющимсЯ пульсом под охлаждающие  струи,  а
матери спешат уже окрестить новое  потомство  и  поднимаютсЯ  по  ступенЯм
собора с новорожденными на руках.
   "Џаси моих ЯгнЯт, паси моих овец" - значит, •ристос видел их неразумие,
их беспомощность, их  уЯзвимость.  €исус  хотел  защитить  беззащитных,  а
апостол Џетр был  распЯт  в  цирке  вниз  головой  и  погребен  на  склоне
‚атиканского холма, суждено ли  кефасу  стать  скалой,  той  непоколебимой
основой, которую "и врата ада не одолеют". Ђпостол Џетр  был  погребен  на
холме в ‚атикане, но волк  охотно  выдает  себЯ  за  пастырЯ,  волк  любит
рЯдитьсЯ в овечью шкуру; короли,  тираны,  диктаторы  и  президенты  пасут
своих ЯгнЯт, стригут своих овец, гонЯт свои  стада  на  убой  ради  личной
выгоды, и, когда  поЯвились  проповедники  разума  и  возвестили:  "‚ы  не
ЯгнЯта, вы свободны;  вы  не  овцы,  вы  люди,  оставьте  стадо,  покиньте
пастырЯ", какой страх вызвали они у стада, в какую пустыню  загнали  овец,
тоскующих по запаху родного хлева,  а  возможно,  и  по  кровавому  смраду
скотобойни. Ђдольф вошел в собор. € его воспитание шло рЯдом  с  ним.  …го
воспитание было не завершено, быстро прервано, и к тому же Ђдольф  отрицал
такое воспитание. Ќо сейчас оно снова с ним и сопровождает его. Ќаедине  с
собой или же беседуЯ с такими же диаконами, как он  сам,  с  образованными
учителЯми духовной семинарии или со своим исповедником, Ђдольф  чувствовал
себЯ освобожденным от прошлого, от гнета  нацистской  школы,  от  лозунгов
минувших лет, но, когда он шел с толпой, когда его окружали людские массы,
они опЯть сбивали его с толку, ожесточали его, толпа вызывала в памЯти все
уловки нацистских воспитателей - учение об использовании масс, о презрении
к массам и об умении руководить ими, нацистские  бонзы  тоже  пасли  своих
овец, и с немалым успехом: ЯгнЯта так  и  бежали  к  ним.  Ђдольфу  честно
хотелось забыть обо всех  распрЯх,  непрерывно  терзающих  мир,  о  буйном
самоуправстве истории, но в его памЯти всегда оставалсЯ чан  с  кровью,  с
теплой, тошнотворной кровью убитых, и каждый  раз,  когда  мир  и  историЯ
подходили к нему вплотную, вторгались в его мысли, он начинал сомневатьсЯ,
действительно ли, надев одежду свЯщенника, он  отмежевалсЯ  от  всех  этих
убийств, не попал ли он, несмотрЯ на все  свои  благочестивые  упражнениЯ,
снова в такую организацию, котораЯ, как это  ни  парадоксально,  оказалась
хоть и против воли, но все же неизбежно и трагично свЯзанной со всей  этой
бандой убийц? Ќеужели спасение только в отречении,  бегстве,  одиночестве,
неужели отшельничество - единственный путь к осуществлению его надежд?  Ќо
одинокий человек  казалсЯ  ему  слишком  слабым,  потому  что  сам  Ђдольф
нуждалсЯ в поддержке, он боЯлсЯ  себЯ,  он  нуждалсЯ  в  какой-то  людской
общине, но сомневалсЯ в ее ценности.
   ‚еликолепные колонны, колонны, колонны, Ѓраманте, ђафаэль, Њикеланджело
- кто не вспоминал здесь о них! - но  колонны  храма  были  великолепны  и
холодны,  роспись  стен  великолепна  и  холодна,  орнамент  пола  достоин
изумлениЯ и холоден, а вот и Љарл ‚еликий верхом на коне, холодный всадник
на холодном коне. Ђдольф шел дальше  к  центральной  части  собора,  здесь
находилсЯ порфировый постамент, на котором  короновались  императоры,  вот
он, монолит, в нем  кристаллы  кварца  и  слюды  -  и  все  это  холодное,
холодное, холодное, здесь совершалось помазание  императоров  на  царство,
императоры принимали помазание как право на свободу действий, как право на
мародерство, они отправлЯлись в походы, чтобы расширить свою власть, чтобы
в свирепых боЯх добывать победу, их престол стоЯл на награбленном золоте и
был холоден, а после битв  на  растоптанной  траве  лежали  изрубленные  и
хладные тела воинов. Џочему же церковь вступала в союз  с  императорами  и
генералами? Џочему же она не разглЯдела их, облаченных в пурпурные  мантии
и фраки, в обвешанные мишурой  мундиры,  в  простые  диктаторские  куртки,
почему не разглЯдела их, этих людей, которые  ради  грЯзных  сделок,  ради
обжорства и разврата, ради  золота  и  земель,  ради  низкого  властолюбиЯ
вступили в союз  с  богом  и  кощунственно  прикрывались  свЯтым  крестом?
Џовсюду видишь часовни, у алтарей деловито хлопочут свЯщенники. Ћни читают
молитвы, отправлЯют службы, сердца этих  благочестивых  пастырей,  ведущих
добродетельную жизнь, полны благоговениЯ; и вместе с  тем  это  чиновники,
приказчики, исполнЯющие свои служебные обЯзанности  и  поручениЯ,  а  если
кому-нибудь  придет  на  ум  столь  дурнаЯ   мысль,   разрушающаЯ   всЯкое
очарование,  то  алтари  покажутсЯ  прилавками  в  большом   универсальном
магазине. „лЯ желающих стоЯт слева и справа исповедальни, словно маленькие
крепости из прочного  дерева,  и  в  этих  освЯщенных  будках  исповедники
восседают, точно кассиры и счетоводы в  солидном  банке:  на  любом  Языке
может покаЯтьсЯ верующий, и на каком бы Языке он ни каЯлсЯ - ему  отпустЯт
грехи его. Ђдольфу показалось" что и от этих  исповедален  тЯнет  холодом,
ему они показались холодными, как мраморные плиты в лавках менЯл.
   Ћдиноким чувствовал себЯ Ђдольф  среди  этого  просторного"  роскошного
величиЯ, которое вовсе не казалось ему возвышенным, а только, может  быть,
высокомерным; он чувствовал, что вера в бога и сам бог  оставили  его,  он
чувствовал, что  его  терзают  сомнениЯ  или  даже  его  искушает  дьЯвол,
который, возможно, вовсе и не дьЯвол, да и  как  дьЯвол  проникнет  в  дом
божий, в крепость апостола Џетра, в столько раз освЯщенное место. ‹ишь  от
лампад,  мерцавших  над  саркофагом   апостола,   веЯло   теплом,   слегка
согревающим холодную пустоту  храма,  но  колоссальнаЯ  статуЯ  молЯщегосЯ
опЯть заслонила мЯгкий, вызывающий раздумье свет лампад, эта  статуЯ  была
похожа на могильный памЯтник какому-нибудь коммерции советнику.  €  только
при взглЯде на прославленное Pieta, на это  изображение  божьей  матери  у
тела •риста к Ђдольфу вернулись вера и спокойствие - то было спасением длЯ
утопающего в водоворота мыслей, страданий и потрЯсений, и Ђдольф воспринЯл
это как милосердие, как могущество всеобъемлющей любви, он  хотел  любить,
даже если надо  принудить  себЯ  к  любви,  он  хотел  ласково  и  любовно
относитьсЯ к каждому человеку, даже к родителЯм  хотелось  ему  относитьсЯ
ласково и любовно, даже к отцу, любить которого всего  труднее.  €  здесь,
перед прославленной богоматерью, Ђдольф стал молитьсЯ, он просил  укрепить
его в  любви,  он  ни  о  чем  больше  не  просил  в  этом  главном  храме
христианства, и затем он, этот  запутавшийсЯ  во  всем,  этот  долговЯзый,
тощий и жалкий диакон, подавленный чрезмерным великолепием храма,  оставил
собор св.Џетра, ибо не мог больше выносить его воздуха и вида.


   џ уже не помнил, на какой час уговорилсЯ с Ђдольфом. Ќе то на  полдень,
не то после полуднЯ. џ не помнил. џ забыл.  €ли  мне  просто  не  хотелось
вспоминать.  Њне  не  хотелось  видеть  Ђдольфа,  и  все  же  Я  пошел  на
условленное место - вот Я и пойман, и  менЯ  рассердило,  что  Я  попал  в
западню. Ђдольф мешал моей  свободе,  мешал  непосредственному  восприЯтию
жизни, мешал моему непрерывному изумлению. Ћн напомнил о всех притеснениЯх
в юные годы, он воскресил прошлое - родительский  дом,  спортподготовку  и
занЯтиЯ в нацистской военной школе; и, хотЯ Ђдольф отрексЯ,  подобно  мне,
от тех дней и тех лозунгов, хотЯ он ушел из семьи в духовную  семинарию  и
жил там своей жизнью, семьЯ прилипла к нему, как вечный устойчивый  запах,
устранить который невозможно, даже надев сутану, как вечный пот  на  теле,
который нельзЯ смыть ничем, который прилип и ко мне;  юдеЯно-пфафратско  -
клингшпорскаЯ вонь (сестры Љлингшпор  -  наши  матери)  знаменовала  целое
столетие   национальной   глупости,   солдатской   муштры   и   германской
ограниченности  обывателЯ,  который  вскочил  наконец  со  своего  слишком
тесного ложа и, одержимый манией величиЯ, впал в буйство. ‘лабость  -  вот
что толкало менЯ на свидание. Ђдольф в одежде свЯщенника  растрогал  менЯ.
Њне казалось, что он переоделсЯ со  страху.  ’ак  переодеваетсЯ  тот,  кто
хочет бежать и  не  быть  узнанным  при  побеге.  Људа  же  бежит  Ђдольф?
“довольствуетсЯ ли он, как Я, просто бегством, и примиритсЯ ли он  тоже  с
тем, что вечно будет в скитаниЯх, вечно будет в пути, о котором  известно,
откуда он ведет, но совершенно неизвестно - куда? џ нахожу удовольствие  в
таком пути или воображаю, что нахожу, но Ђдольф не привык к новой жизни, к
свободе от родственных пут, от порабощающей зависимости - так,  во  всЯком
случае,  мне  казалось;  Я  был  против  эгоизма,  который  Я   сам   себе
проповедовал,  хотЯ  иногда  себЯлюбие  представлЯлось  мне   единственной
возможностью самосохранениЯ, причем опЯть-таки возникала мысль:  стоит  ли
беречь себЯ, и вопреки инстинкту самосохранениЯ Я был  склонен  поддержать
Ђдольфа, помочь ему; но в моих ли это силах?  “мел  ли  Я  жить  свободной
жизнью? € Я подумал: если уж ни Ђдольф,  ни  Я  не  умеем  жить  свободной
жизнью, тогда нам нужно объединитьсЯ против тех, у кого нет совести, кто в
меру своей ограниченности жаждет  власти,  объединитьсЯ  против  подлинных
пфафратов, юдеЯнов, клингшпоров - и,  может  быть,  нам  удастсЯ  изменить
ѓерманию? Ќо пока Я размышлЯл об этом, мне уже казалось, что едва ли можно
изменить ѓерманию, изменить можно лишь себЯ, и каждый  должен  делать  это
сам, сам по себе, и Я подумал: пусть Ђдольф убираетсЯ к черту.
   џ шел по мосту Ђнгела к крепости  Ђнгела,  и  ангелы  с  их  мраморными
крыльЯми казались  отЯжелевшими  чайками,  со  свинцом  во  чреве  или  со
свинцовыми мыслЯми, - им уже никогда не поднЯтьсЯ в воздух.  ќтих  ангелов
на мосту Я не мог представить парЯщими в небесах. Ќикогда не парить им над
ђимом, никогда не распахнут они мое окно, не подойдут  к  моей  кровати  и
никогда не осчастливЯт менЯ прикосновением своих крыльев,  не  зажгут  длЯ
менЯ гигантское райское сиЯние. ’ибр гнал свои воды,  мутные,  черноватые,
не пригодные длЯ питьЯ; река внизу текла под  древними  каменными  арками,
устремлЯлась в Ћстию, к морю, немало  убитых  унесли  ее  воды,  это  была
стараЯ многоопытнаЯ река,  и  менЯ  не  манило  искупатьсЯ  в  ее  потоке,
напоминавшем  вонючую  воду,  которой  мылась  стараЯ  шлюха,   страдающаЯ
нимфоманией, и  все  же  поток  манил  менЯ,  ведь,  может  быть,  и  менЯ
когда-нибудь убьют.
   Ђдольфа еще не было у входа в крепость. џ обрадовалсЯ. џ пришел слишком
рано. ’еперь Я вспомнил: Я же пришел на час раньше; и Я  обрадовалсЯ,  что
пришел на час раньше, Я стоЯл без дела у ворот  крепости,  это  времЯ  мне
даровано, это свобода!
   Љакой-то гид сидит на скамеечке, греЯсь на солнце. Ћн читает  "Ђванти".
Њожет быть, он мечтает  о  мире,  где  царит  справедливость.  Ћн  сдвинул
форменную фуражку на затылок. ‹ицо упитанное, вид важный и глупый. Ќа  нем
изношенные ботинки, но  начищены  они  до  блеска.  ‚ремЯ  от  времени  он
сплевывает между своих до блеска начищенных ботинок.
   ђЯдом ожидает извозчичьЯ пролетка. Ќеизвестно, занЯта она, свободна или
ждет только ради самого процесса ожиданиЯ. ‘зади на пыльном  сиденье  спит
кучер. …го открытый рот зиЯет. ‚округ рта носитсЯ и жужжит какаЯ-то мошка.
„лЯ нее рот кучера - это врата  ада.  ђот  кучера  длЯ  нее  и  угроза,  и
соблазн. “ лошади лоб и уши закрыты  сеткой  от  мух.  ‹ошадь  смотрит  на
мостовую пустым, разочарованным взглЯдом старого теолога-моралиста.  Љогда
гид сплевывает между ботинок, лошадь неодобрительно качает головой.
   Ѓольшой черный автомобиль тоже стоит перед крепостью. Ћн  выглЯдит  как
экипаж из преисподней. Њожет быть, у черта есть дела  на  старой  квартире
папы ђимского? Њашина показалась мне знакомой. ѓде-то Я ее уже видел. „а и
кому не попадалась чертова колесница! офер в форме  с  военной  выправкой
стоит перед машиной. Ќа нем скрипучие  кожаные  краги,  широкие  бриджи  и
куртка в талию. ‹ицо угловатое и загорелое. ѓлаза холодные и недоверчивые.
ѓлаза солдата и надзирателЯ. офер вызвал во мне безотчетную  тревогу.  Ћн
мне не понравилсЯ.
   џ подошел к берегу ’ибра. ЏерегнулсЯ через перила  и  увидел  внизу  на
реке  в  обманчивом  блеске  живописную  плавучую  купальню.  ‚ода  лениво
покачивала  судно-купальню,  оно  выглЯдело  как  Ќоев  ковчег.  ќто   был
прекрасный и грЯзный Ќоев ковчег. ‚севозможнаЯ живность: крикливые утЯта и
гусЯта, котЯта и щенки  самых  различных  пород  и  помесей  -  миролюбиво
резвилась на палубе...


   ‚низ, в подземелье спускалсЯ Ђдольф.  Џодземный  ход,  освещенный  лишь
скудным светом ламп, извиваЯсь, уводил все ниже,  в  самое  чрево  папской
крепости, и вот уже нависают низкие своды, веет  могильным  холодом,  идти
нужно согнувшись, за подземными дверЯми чернеет глубокаЯ  нора,  бездонные
пропасти нагонЯют страх, это Ямы, предназначенные  длЯ  убийства,  колодцы
смерти, со стен свисают цепи, железные оковы длЯ  ног,  кандалы  длЯ  рук,
колючие прЯжки длЯ живота, клещи, костоломы -  всевозможные  орудиЯ  пыток
свешиваютсЯ с потолка; а рЯдом каменные  ложа,  на  которых  заживо  гнили
скованные узники, и на твердом, бесчувственном граните остались  очертаниЯ
гниющей плоти - контуры осужденного или забытого; а  наверху  -  роскошные
покои, уютные  квартиры,  разукрашенные  часовни,  наверху  знают  толк  в
искусстве, там есть прекрасные и благочестивые картины, резные скамьи  длЯ
молЯщихсЯ, серебрЯные подсвечники работы —еллини, в  библиотеке  -  обилие
книг, люди с наслаждением впитывают в себЯ  их  мудрость  и  блаженствуют,
слушаЯ музыку или вдыхаЯ вечернюю прохладу, а еще  выше,  совсем  наверху,
ангел парит  над  крепостью  -  это  архангел  Њихаил,  он  видит  солнце,
созерцает сверкающее великолепие звезд, он  смотрит  на  панораму  вечного
города, и его огненный меч давно покоитсЯ в ножнах.
   Ђдольф достиг наконец самой нижней темницы. “зкаЯ Яма наподобие амфоры,
выбитаЯ в древней скале; туда ставили пленника, он стоЯл прЯмо, голова его
выступала над уровнем пола, но его собственные испражнениЯ поднимались все
выше,  и  его  тело,  тело  грешника,  преданного   анафеме,   оказывалось
постепенно замурованным в нечистотах, они поднимались до самой шеи, и тот,
кто  при  свете  дымЯщегосЯ  факела  увидел  бы  голову  этого   человека,
отделенного клоакой от туловища, у того, наверно, вырвалсЯ бы крик:  "ecce
homo" - "смотри, се человек", и тюремный надзиратель преклонил бы колени и
постиг, что значит стать •ристом, ибо именно это свершилось с  отверженным
узником в глубокой темнице. Ђдольф опустилсЯ на колени перед Ямой и  начал
молитьсЯ. Ћн молилсЯ с большим жаром, чем в соборе апостола Џетра; молилсЯ
за упокой души безвестных узников. …го сутана испачкалась  в  пыли,  камни
больно резали колени. Ћн веровал: миру нужно спасение.  Ћн  веровал:  люди
снова должны быть спасены. Ћн встал и  почувствовал  в  себе  удивительную
силу. …му захотелось поднЯтьсЯ наверх, снова увидеть дневной свет  -  ведь
по-настоЯщему видишь его только после темноты, - но тут он  услышал  шаги,
твердые, уверенные шаги, так идет  тот,  кто  не  боитсЯ,  кого  ничто  не
угнетает, кто бодро расхаживает по своему дому, а дом его - тюрьма,  и  на
Ђдольфа напала робость, он словно устыдилсЯ, что находитсЯ в таком  месте,
он попыталсЯ ускользнуть через какую-то нишу, но  пройти  через  нее  было
нельзЯ, и Ђдольф осталсЯ в своем укрытии, однако через трещину в стене  он
мог видеть посетителЯ, столь уверенно идущего по самой глубокой темнице...


   Ћни подъехали к монастырю в  Љассино  и  там,  на  поле  боЯ,  устроили
веселый пикник. ‚ино пьЯнило, и дамы боЯлись захмелеть, но мужчины уверЯли
их, что тогда было выпито гораздо больше,  причем  из  подвалов  монастырЯ
выкатили бочки лучшего вина, один из участников еще  очень  хорошо  помнил
все подробности сражениЯ, он служил  полковым  адъютантом,  он  выЯснЯл  и
уточнЯл  обстановку,  он  уточнил  ее  снова:  вон  монастырь,  вот  здесь
находились они, а там - противник. ‚ общем и целом это была честнаЯ война.
‚ойна разрушила древнее здание монастырЯ, но он  был  разрушен  в  честном
бою. ‚се сражались честно, даже противник, ну а те, кто был  убит,  честно
умерли. „итрих Џфафрат жадно ловил каждое слово рассказчика. Ќа горе сиЯли
новые белые стены монастырЯ. ѓде же развалины? ‘троительные леса  говорили
о  восстановлении,  и  как  это  увлекательно  и  возвышенно  слушать   на
идиллическом лоне природы рассказы о честной войне,  особенно  после  всех
надругательств   над   Њарсом.   Џотом   и   ”ридрих-‚ильгельм    Џфафрат,
воодушевленный беседой, заговорил о ‚ердене.  Ћн  рассказывал  об  окопной
войне. ЋкопнаЯ война была, правда, менее  честной,  возможно  потому,  что
тогда еще не прониклись такой спортивной объективностью, но  и  эта  война
велась прилично, по всем правилам. Џрилично и по всем правилам  ненавидели
противника, прилично и по всем правилам стрелЯли в  него,  и  если  сейчас
обратитьсЯ к прошлому и хорошенько припомнить, как все было, то выЯснитсЯ,
что на войне не только умирают - можно рассказать немало смешных  эпизодов
и веселых анекдотов из времен великой бойни. ЌоваЯ еда и новое питье  были
извлечены из машины. Ћни ели на белоснежной  скатерти,  которую  захватила
фрау  Ђнна,  очень  внимательнаЯ  хозЯйка.  ‘тарые  и  юные  воины  весело
чокались, женщины пили вместе с  ними,  сиЯло  солнце,  и  какой-то  осел,
пасшийсЯ неподалеку, отгонЯл хвостом мух и  кричал:  "€-а,  и-а,  ведь  вы
победили!" € „итрих важно  выпрЯмилсЯ,  расправил  плечи  и  твердо  решил
следовать любому призыву отечества, как, собственно,  и  должен  поступать
всЯкий  честный  человек,  разве  что  „итриху  дадут  броню  по   службе,
разумеетсЯ он не трус, нет, но он  честолюбив  и  должен  думать  о  своей
карьере...


   —ерез трещину в стене Ђдольф  увидал  ћдеЯна,  который  вошел  в  самую
нижнюю темницу. Ћн узнал его. Ћн узнал своего отца.  Ћн  испугалсЯ,  хотел
броситьсЯ к нему,  но,  словно  парализованный,  осталсЯ  стоЯть,  хоть  и
окаменевший, но внимательный наблюдатель.
   ћдеЯн  обошел  крепость  Ђнгела,   видел   оружие,   доспехи,   военное
снарЯжение, и маленький ѓотлиб живо ощутил  ужас  истории,  однако  ћдеЯн,
шагаЯ по залам, скучал: в прошлом не  было  ничего  нового,  все  это  ему
слишком  знакомо,  он  нисколько  не  ошеломлен,   но   получил   как   бы
подтверждение своего профессионального мастерства и действительно твердо и
уверенно, хотЯ с некоторой скукой  спускалсЯ  в  подземелье,  как  путник,
который после долгого отсутствиЯ осматривает свой издавна знакомый дом.  ‚
самой нижней темнице он равнодушно подошел к углублению в скале, к  могиле
заживо погребенного. ‚ойны в тюрьмы, плен и смерть существовали всегда, во
все времена. Ђпостол Џетр умер как мученик, на  кресте,  а  его  преемники
мучили и казнили своих врагов, так было, так  будет,  и  это  хорошо.  ќто
по-человечески. Љто говорит  о  бесчеловечности?  ћдеЯн  прислушалсЯ,  все
тихо, шагов не слышно, и он уступил позыву  и  справил  нужду  в  Яму  длЯ
несчастнейшего из узников.
   Џодобно •аму, Ђдольф увидел наготу отца своего ЌоЯ, но, подобно ‘иму  и
џфету, закрыл лицо руками.
   ‡акрыла лицо руками и …ва,  мать  Ђдольфа,  она  не  хотела  видеть  ни
голубого неба, ни веселого римского  солнца.  Ћна  стоЯла  у  окна  -  эта
женщина в черном, этот призрак из северной,  туманной  страны,  занесенный
судьбой в ђим, эта ЯростнаЯ мстительница, вынашивающаЯ страшное возмездие,
вернаЯ хранительница мифа двадцатого столетиЯ, скорбЯщаЯ о фюрере,  навеки
поверившаЯ в третий рейх и его воскрешение; она стоЯла у окна,  перед  ней
лежал двор гостиницы, облюбованной немцами,  и  во  дворе  -  гора  пустых
бутылок. ‘тремЯсь поспеть вовремЯ на пикник в Љассино, Џфафраты  в  спешке
забыли сообщить …ве о встрече с ћдеЯном. „аже привета ей не передали.  Ћна
была  одинока.  ‚о  дворе  поварЯта  и  судомойки  распевали  негритЯнские
песенки. …ва не понимала их содержаниЯ, а их ритм раздражал ее. ‚ коридоре
у самой двери в  ее  номер  молоденькаЯ  горничнаЯ  сказала  официанту  из
буфета: "ќта старушенциЯ никуда не выходит, зачем  она  приехала  в  ђим?"
Ћфициант тоже не знал, зачем эта старуха приехала в ђим. ‚ ответ он бросил
изрЯдную непристойность. ЊолоденькаЯ  горничнаЯ  взвизгнула  и  восхищенно
посмотрела вслед официанту, одетому во все белое. Џотом  она  постучала  к
…ве, вошла в номер и с Явным неудовольствием принЯлась подметать.  …ва  не
знала, куда ей детьсЯ от веника, от  мусора.  ѓорничнаЯ  открыла  окно,  и
негритЯнские песенки зазвучали громче,  они  звучали  все  неистовее,  они
ворвались в комнату и даже в тот угол, где стойко держалась …ва.
   Ђдольф плакал.


   Ђ на берегу времЯ остановилось. Ључер спит, рот его открыт по-прежнему,
мошка все еще жужжит перед вратами ада, лошадь  горько  и  глубокомысленно
поглЯдывает вниз,  а  гид  все  так  же  читает  "Ђванти"  и  все  так  же
поплевывает между своих начищенных до блеска башмаков.  €  только  большой
черный автомобиль с арабскими буквами на  номере  уехал.  џ  рад,  что  он
уехал: мне не придетсЯ больше смотреть на шофера с  солдатской  выправкой,
не придетсЯ чувствовать на себе  взглЯд  его  холодных,  бдительных  глаз.
‚ерно, черт уладил свои дела в папской крепости. Ђнгелы на мосту  все  еще
не могут взлететь, но они уже не кажутсЯ мне тЯжеловесными и озабоченными,
они представлЯютсЯ мне легкими и парЯщими.


   Ћн вышел из ворот крепости, и солнце, должно быть, ослепило его, потому
что он менЯ не увидел. Ћн был бледен, и на миг мне показалось, что он  так
же бледен, как Я. Ђдольф не похож на менЯ, а может быть, и похож,  но  это
кривое зеркало, в котором видишь себЯ другим и вместе с тем похожим. Љогда
он наконец заметил менЯ, то  стремительно  пошел  навстречу.  …го  гневные
шаги, казалось, хотели разорвать одежду свЯщенника. —ерный хвост сутаны  и
клубы пыли вились за ним, а его  башмаки,  его  грубые  мужицкие  башмаки,
выглЯдели убогими и непривычными на римской мостовой. Ћн крикнул: "џ видел
его". Њожно было подумать, что свЯщеннику ЯвилсЯ сам нечистый.  Ћн  указал
на ворота и воскликнул: "Ћн был здесь". џ  понЯл,  что  он  видел  ћдеЯна,
своего ужасного отца. ѓоворил  ли  он  с  ним?  џ  спросил.  ‹ицо  Ђдольфа
вспыхнуло. …му было стыдно. ‡начит,  он  не  говорил  с  ним,  значит,  он
спрЯталсЯ,  и  Я  подумал:  он  боитсЯ  своего  отца,  прЯчетсЯ  от  него,
какой-нибудь психоаналитик сказал  бы:  прЯчетсЯ  от  лика  бога-отца,  от
древнего иудейского бога-мстителЯ; нет, Ђдольф не  свободен.  Ћн  был  мне
безразличен, вернее, был мне  в  тЯгость,  он  осталсЯ  длЯ  менЯ  звеном,
свЯзывающим менЯ с моей семейкой, о которой Я знать ничего не хотел, и все
же менЯ трогало его смущение, его стремление найти путь, но  его  путь  не
вел к свободе; Я охотно помог бы Ђдольфу, Я охотно повел бы его к свободе.
Ќо хочет ли он свободы? џ вывел его на мост. Ђдольф был подавлен, и, решив
штурмом выбить из него эту подавленность,  Я  воскликнул:  "ђазве  ђим  не
прекрасен?" џ сделал такой жест в сторону реки и ее берегов, будто все это
принадлежало мне. € снова воскликнул:  "ЏоглЯди  на  ’ибр,  на  прекрасный
древний ’ибр, разве вид его  не  радует?..  ‚зглЯни  на  этих  ангелов,  -
продолжал Я, - и представь себе: они взмывают в небо, их тЯжелые мраморные
крыльЯ трепещут, они летЯт к Љапитолию и танцуют там  со  старыми  богами.
ђазве ты не слышишь: Џан играет на саксофоне, а  Ћрфей  поет  негритЯнские
песенки под аккомпанемент банджо?" € действительно, неуклюжие ангелы вдруг
показались мне прекрасными, и Я действительно увидел, как они летЯт и  как
танцуют буги-вуги; Я приветствовал их, ангелы тоже мои друзьЯ, Я  ликовал,
Я - свободен. Ќебо сиЯло, весь его высокий голубой купол.  ќто  Я  заселил
небо ангелами и богами, в небе по-дружески жили ангелы и боги, потому  что
так хотел Я, потому что это доставлЯло мне удовольствие,  это  Я  заставил
небесный джаз-банд играть на Љапитолийском холме, это в моих мечтах играла
музыка, и танцевали тоже в моих мечтах; пусть летчики утверждают, что небо
темное, если смотреть на него, поднЯвшись  ввысь,  что  небо  лишь  тонкаЯ
завеса перед ледЯным Ќичто, окружающим нашу глупую ‡емлю, - Я все  же  рад
своим мечтам, Я свободен, Я свободен мечтать, Я имею право мечтать, Я  сам
себе это разрешил. Њне хотелось бросить Ђдольфа в ’ибр - окрестить  его  в
радостную веру, но так как он ничего мне не возражал и молча шел рЯдом  со
мной, постукиваЯ по мосту грубыми башмаками, лишь  изредка  поглЯдываЯ  на
менЯ  удивительно   твердым,   вопрошающим,   пронизывающим   насквозь   и
требовательным взглЯдом, и так как мне хотелось доставить ему какое-нибудь
удовольствие, Я пригласил его есть мороженое.


   Ћн  пил  только  молоко,  стерилизованное  молоко  длЯ  грудных  детей,
тщательно и с большой точностью подогретое до температуры парного  молока.
‡а ним ухаживала  нЯнЯ  из  детской  больницы,  она  заботливо  поправлЯла
подушки в кресле на колесиках, недоверчиво  пробовала  молоко  и  в  своем
медицинском халате с белыми  и  голубыми  полосками  сама  пахла  молоком,
стерилизованными пеленками и тальком, а он осторожно брал стакан  желтыми,
как пергамент, руками, бережно подносил его к своему  пергаментному  лицу,
смачивал нежными сливками губы, тонкие, как лезвие ножа. Ќа улице  светило
солнце, но комната была затемнена,  и  мощные  электрические  печи  дышали
почти нестерпимым жаром, от этого  жара  и  от  приторного  запаха  молока
мутило каждого посетителЯ. Ћн называл себЯ Ђустерлицем, и,  возможно,  его
действительно звали Ђустерлиц, но трудно было представить себе, что у него
есть настоЯщее имЯ, никто не знал, каким концерном или  каким  заводом  он
владеет, какой акционерный капитал  он  представлЯет,  -  может  быть,  он
владел всеми оружейными заводами и представлЯл все или почти все капиталы;
местонахождение своих складов он всегда держал в тайне, как отправлЯли его
грузы, знал только он, но винтовки и пушки прибывали по назначению и точно
в срок. Ђустерлиц был корректен и заслуживал довериЯ, а его свЯзи со всеми
правительствами,  со  всеми  путчистами  и  заговорщиками  были  столь  же
леген