рраст угомонилсЯ и до него стало
доходить, что видимый и доступный этап операции закончилсЯ и что с этого днЯ
невротики  станут еще  более  анонимными,  чем  когда-либо,  за  исключением
одного-единственного, Ћстина.
     -- ‚ каком-то виде все будет продолжатьсЯ, -- сказала Ќиколь, -- только
мы этого уже не увидим.
     Њарраст,  закуриваЯ  очередную  сигарету,  взглЯнул  на  нее.  Њедленно
сдвинув с  места рюмку с портвейном,  он  посмотрел на еле  заметный влажный
кружок  на  столе,  ничтожный  след чего-то  минувшего, что  кельнер  сотрет
равнодушной рукой.
     --  Љое-что  все же можно  предугадать,  первые  концентрические круги.
Џортрет  доктора ‹айсонса перевесЯт  на  другое  место  или,  скорее  всего,
оставЯт в  запасниках  музеЯ  до  менее  бурных времен. Њы вернемсЯ в Џариж,
ѓарольд  ѓарольдсон  постепенно   забудет   об  этом  служебном  кошмаре,  и
‘котланд-џрд, если им стало что-то известно об этом деле, сдаст в архив едва
начатую папку.
     --  ѓоген  и  Њане снова станут хозЯевами  положениЯ. ‚  зале номер два
опЯть будет только один смотритель.
     „а, но это  было не все, не могло быть все. Њарраст чувствовал,  что от
него  что-то  ускользает,  столь  же   близкое,  как  Ќиколь,  котораЯ  тоже
ускользала,  все  это  было  ничуть   не  похоже  на  предвидение  возможных
вариантов. €гра, затеЯннаЯ из отвращениЯ  к жизни и тоски, нарушила порЯдок,
в причинную цепь вмешалась причуда, чтобы вызвать резкий поворот, и  значит,
посланные по почте две строчки могут взбудоражить мир, ну, скажем, не мир, а
мирок; Ћстин, ѓарольд ѓарольдсон и, возможно, полициЯ, два десЯтка анонимных
невротиков  и два дополнительных смотрителЯ были  на  времЯ выбиты из  своих
орбит, чтобы встретитьсЯ,  перемешатьсЯ, спорить,  сталкиватьсЯ, и  из всего
этого возникла  сила, сумевшаЯ  снЯть со стены исторически ценную картину  и
породить следствиЯ, которых ему уже не увидеть из мастерской в  Ђркейле, где
он  будет сражатьсЯ с  глыбой  антрацита. ђука Ќиколь  в его правой, потной,
беспокойной,  руке казалась  еще меньше, чем обычно. ‹евой он нарисовал  над
нежными бровЯми Ќиколь воображаемые и еще более нежные брови и улыбнулсЯ ей.
     --  …сли бы  можно было,  -- сказал он.  -- …сли бы все же можно  было,
дорогаЯ.
     -- —то "можно было". Map?
     --  Ќе знаю. ‘нимать  картины  со стен,  рисовать  другие  брови, ну, в
общем, такое.
     --  Ќе  грусти, Map, -- сказала  Ќиколь. -- џ привыкну  к  тем  бровЯм,
которые ты мне сейчас нарисовал, дай только времЯ.
     -- Ђ  каталог, представлЯешь? -- сказал Њарраст, как бы не слушаЯ. -- ‚
следующем издании придетсЯ им убрать упоминание  о картине за номером восемь
и  заменить ее  другой. € сразу тысЯчи каталогов  во  всех  библиотеках мира
изменЯтсЯ, они  будут те же и, однако, станут другими, чем были, потому  что
уже не будут сообщать правду о картине номер восемь.
     -- ‚от  видишь,  все  может переменитьсЯ,  -- жалобно  сказала  Ќиколь,
опускаЯ  голову. Њарраст медленно  поднЯлсЯ, взЯл ее  за подбородок и  опЯть
погладил лоб и брови.
     -- ‚от тут у тебЯ вырос волосок, которого раньше не было.
     -- Ћн всегда был, -- сказала Ќиколь, прижимаЯсь лицом к плечу Њарраста.
-- ’ы просто не наблюдателен.
     -- Ќе хочешь ли пойти в кино на фильм ѓодара?
     -- Џойдем. €  пообедаем в  ‘охо, в испанском ресторане, где, ты сказал,
волосы у менЯ как-то особенно блестЯт.
     -- џ никогда такого не говорил.
     -- Ќет, говорил. ’ы сказал, там какое-то особенное освещение, вот так.
     -- Ќе думаю, чтобы от него менЯлсЯ цвет твоих волос, -- сказал Њарраст,
-- Ќе думаю, что  в тебе, дорогаЯ, что-нибудь изменитсЯ. ’ы же сама сказала,
что этот волосок был у тебЯ и раньше, так ведь? Џросто Я не наблюдателен, ты
это тоже сказала.

     Њы засиделись допоздна, беседуЯ и попиваЯ коньЯк, и в долгие паузы ќлен
казалась далекой и безучастной, потом  вдруг бралась  снова за  сигарету или
рюмку или снова улыбалась,  хотЯ только что и не видела менЯ, пока  Я тЯнула
свой  дурацкий  монолог.  Љогда  она снова  взглЯдывала  на  менЯ  --  точно
спохватываЯсь и стараЯсь быть внимательной, даже с оттенком смущениЯ за свою
рассеЯнность,  --  собственные  мои  движениЯ,  подражавшие ей,  то,  как  Я
закуривала  сигарету, как ей  улыбалась, тоже были  как  бы  вызваны  чем-то
извне,  были  возобновлением довериЯ и счастьЯ,  на  миг исчезнувших  в  том
зиЯнии, каким был отсутствующий взглЯд ќлен. џ с огорчением сознавала, что в
эти паузы Я страдаю, что Я остаюсь одна и что ќлен имела бы полное право еще
из-за этого относитьсЯ  ко мне  как девчонке;  но  стоило  нам  перекинутьсЯ
словом-другим, и  опЯть воцарЯлось доверие, блаженное  сознание,  что  вот Я
здесь, и вовсе  незачем ќлен менЯ успокаивать,  ну, Ясно,  можешь оставатьсЯ
здесь, сколько хочешь,  устроимсЯ, все эти  фразы-ширмы,  которые Ќиколь,  и
’елль, и  все мы, женщины, то и дело говорим  друг другу и которые, конечно,
надо  говорить,  чтобы  не  жить  так  одиноко,  как  ќлен,  никогда  их  не
говорившаЯ.  ’ак  легко  было  в  тот вечер  быть  счастливой  с  ќлен,  без
заверений, без признаний, но где-то в глубине все времЯ таилось что-то иное,
чернаЯ дь1ра, и она  тоже была  ќлен, когда та словно бы уносилась куда-то и
взглЯд ее застывал на ее рюмке,  на руке, на кукле, сидевшей в кресле. € мне
так хотелось сделать что-нибудь такое, чего Я никогда не сделаю, ну вроде бы
стать на колени, потому что  на коленЯх ты как-то ближе, ты можешь уткнутьсЯ
лицом в тепло  другого  тела, прижатьсЯ  щекою к нежной шерсти пуловера; мне
еще  с детства хотелось,  чтобы все действительно важное, или  грустное, или
чудесное совершалось мною или со мной, когда Я стою на коленЯх, мне хотелось
молча ждать, что она погладит менЯ по голове, ведь ќлен сделала бы это; если
приблизитьсЯ  к другому снизу,  с миной  песика или ребенка, то рука другого
непременно сама собой лЯжет на  твою голову, и мЯгко скользнет по волосам, и
коснетсЯ плеч  с нежной  лаской, и тогда  можно  сказать  ей то,  чего иначе
никогда не  скажешь, сказать, что она  как  мертваЯ,  что ее  жизнь, на  мой
взглЯд, похожа на смерть и, главное -- но это было бы сказать трудней всего,
почти невозможно, -- что такова  она и на взглЯд •уана, и что  мы никогда не
поймем и не согласимсЯ с  этим безобразием, хотЯ все мы словно плЯшем вокруг
нее,  в  свете солнышка-ќлен,  разумницы-ќлен; и тогда она посмотрит на менЯ
взглЯдом анестезиолога,  о  да, доктора без злости и без  удивлениЯ,  сперва
издалека, будто глЯдЯ на  что-то  непонЯтное, а  потом  улыбаЯсь и нашариваЯ
другую сигарету, но ничего не говорЯ,  не соглашаЯсь  ни с чем из того, что,
конечно, никто из нас ей не сказал бы, даже мой сосед, а он-то мог высказать
что угодно всЯкому, кто этого добивалсЯ.
     Ќо  тогда остаетсЯ другое, тоже в  духе кроткого  и  смиренного песика,
которого  Я,  сидЯ  в  кресле напротив ќлен, воображаю себе, о  чем  она  не
подозревает, -- можно просто  быть  здесь, все  равно это счастье  и кров на
ночь,  коньЯк  и дружба без  всЯких фраз, можно смиритьсЯ с тем, что ќлен --
вот  эта женщина, порою рассеЯнно трогающаЯ маленькую брошку  с  саламандрой
или Ящерицей, и в то же времЯ -- о да, доктор, вы не сможете этого отрицать,
-- в то же времЯ флаконы с разноцветными экстрактами длЯ ванны, мыло и духи,
такие же, как у ’елль и Ќиколь, и  какие будут  у менЯ когда-нибудь, когда Я
буду жить одна в собственной квартире.  ’ы  такаЯ же, ты наша, ты женщина  с
духами, и  зеркалами, и  капризами. Ќо это  не  делает  тебЯ более  близкой,
поразительно, но все это  никак тебЯ не приближает: вот  только что Я мылась
здесь, вытиралась  твоими полотенцами, удивлЯЯсь, что твоЯ квартира  так  не
похожа на то,  что мы могли предполагать, и теперь снова сижу напротив тебЯ,
котораЯ  мне  все это дает, облегчаЯ  мне  жизнь, чтобы Я  не страдала, -- а
расстоЯние между нами  растет умопомрачительно, и это менЯ убивает, отнимает
последнюю способность хоть  как-то  объЯснить  вам, доктор, ваше отличие  от
нас, которое  нас  и привлекает,  и приводит  в  отчаЯние. ќлен  всегда  мне
казалась намного старше  менЯ (но кто может точно знать возраст ќлен, старше
она менЯ на пЯть или  на десЯть лет, и дело ли тут в годах или в чем другом,
может в  зеркале или в манере  говорить?),  и  какой толк в  том, что Я сижу
напротив нее, что она протЯгивает мне рюмку коньЯку, такую  же точно, как ее
рюмка коньЯку, нет, невозможное не произойдет никогда, ќлен не посмотрит мне
в глаза и не скажет чистосердечно слова, которые пришли  бы точно из долгого
странствиЯ среди папоротников ќлен, озер ќлен, холмов  ќлен,  слова, которые
не будут  отзвуком пережитого в  этот день, -- умершего в клинике  больного,
присланной  ’елль куклы, всех этих алиби, подбрасываемых временем и  разными
вещами, чтобы  никогда  не говорить  о  ней  самой, не быть с нами настоЯщей
ќлен.

     Ќет,  это  ничуть не походило  на  отмычку, и всЯ  операциЯ  терЯла  то
свойство, на которое •уан, не очень-то себе признаваЯсь, втайне рассчитывал;
похоже на обычный гостиничный ключ, и фрау Њарта  бесшумно  открыла им дверь
номера 22, где, судЯ по сырости  и узости  коридора, Явно никогда  не живали
исторические  постоЯльцы.  •уан  подумал  об  отступлении  и  о  том,  чтобы
спуститьсЯ и позвать ’елль, котораЯ Явно заслужила такую награду  за долгое,
самоотверженное  подглЯдывание, но  действиЯ его  опередили (как и положено)
его мысль:  скользЯ вдоль  стены, он --  едва фрау Њарта скрылась  в  проеме
двери,  открывавшейсЯ внутрь,  --  поставил  ногу  в туфле  между  дверью  и
порогом,  чтобы помешать ее закрыть, и приготовилсЯ к  неизбежному скандалу.
‘таруха, разумеетсЯ,  закроет за собой  дверь, никто бы не поступил  иначе в
таких обстоЯтельствах, да, никто, кроме фрау  Њарты, -- дверь так и осталась
полуоткрытой, и  туфлЯ  •уана  не  испытала  того,  к  чему его  ступнЯ  уже
приготовилась, судорожно сжавшись.  ‚  номере  было темно  и  пахло  хвойным
мылом,  Явление  необычное и приЯтное  в  "ѓостинице  ‚енгерского ЉоролЯ", и
хвалить   за   это,  вероЯтно,  следовало  юную  англичанку.  Ћшеломленному,
потерЯвшему  необходимые в такой ситуации логические способности, •уану лишь
оставалось сохранЯть  принЯтую  позу, по возможности прижимаЯсь к стене и на
всЯкий случай не убираЯ ногу, ибо прорывы в логике свершаютсЯ с молниеносной
внезапностью  и  уже  затем  по  обе  стороны  от  сверкнувшего   исключениЯ
разверзаютсЯ  бездонные  пропасти  чистой,  безупречной  причинности.   ‚от,
например,  потайной  фонарь -- роковым образом в такой  момент из  потайного
фонарЯ  вырвалсЯ  луч  фиолетового света, -- в каких-нибудь  двух метрах  от
двери  на  полу обозначилсЯ  трепещущий круг, двигаЯсь то вправо,  то влево,
будто в поисках нужного места. € во второй раз •уан  отметил, что действует,
не спросив совета у своих высших инстанций; боком в дверной проем он как раз
мог протиснутьсЯ, и  он это  выполнил совершенно бесшумно,  а  затем, сделав
поворот  на  одной  ноге,  прижалсЯ  к  двери с другой стороны и  потихоньку
прикрыл ее мЯгким движением плеча. …ще чуть-чуть, и замок бы щелкнул, однако
плечо вовремЯ  остановилось; смутно -- как и все тут происходЯщее -- у •уана
мелькнула мысль,  что эта  щель спасла  его от полного  срыва в  нечто,  уже
начинавшее проЯвлЯть себЯ спазмом в желудке, не говорЯ о том, что по  другую
сторону этого неведомого,  темного мира  ждала  ’елль, и это  было  каким-то
мостом,  контактом с  остатками здравого  смысла; и  пока круг  света упорно
колебалсЯ на некоем участке пола, где  начиналсЯ фиолетовый ковер, было чуть
ли не  забавно (если б только менЯ не мучил спазм) поразмыслить над понЯтием
здравого  смысла, которое казалось равно неуместным и по ту сторону двери, и
по эту;  почему, в конце концов, Я могу быть уверен, что с другой стороны, в
коридоре,   ведущем  на   лестницу  и   в  номер  ‚ладислава  Ѓолеславского,
расположилась утешительнаЯ  реальность,  ’елль, и сливовица, и моЯ треклЯтаЯ
международнаЯ  конференциЯ? Ћдновременно  с  этим мельканием  чего-то, что и
мыслью не назовешь, Я сознавал, что круг света, то наплывавший на фиолетовый
ковер,  то сходивший с него,  дергалсЯ из-за  небольшой одышки у фрау Њарты,
углубившейсЯ в  эту темную комнату. ‘ каждым колебанием  светового луча  мой
страх усиливалсЯ, Я вспомнил ђаффлса, Ќика Љартера, книги моего детства, где
всегда  фигурировал  потайной  фонарь и странное,  ибо непонЯтное, сочетание
этих  двух  слов;  но  выходит, это всерьез, выходит, у  фрау Њарты  есть  и
потайной фонарь, и ключ,  и сама  она  вот здесь, недалеко, тЯжело дышит, и,
несмотрЯ  на темноту, чувствуетсЯ, что все  это  происходит в  комнате более
просторной,  чем  номер  ‚ладислава Ѓолеславского ("Љак  может  быть  фонарь
потайным?" -- спросил Я когда-то у отца), и в этом было что-то обидное, ведь
юнаЯ  англичанка одна занимала такую комнату, меж тем как администратор  нас
уверЯл, что даст нам  один из самых  просторных номеров в отеле ("Ќе задавай
глупых вопросов",  --  ответил отец). Ќевозможно постичь,  каким образом,  в
полной  темноте  истинный объем комнаты  становилсЯ почти осЯзаемым,  хотЯ Я
начинал  уже различать  силуэт  фрау  Њарты,  все  волочившей  за  собой  по
фиолетовому  ковру  круг  света  и  дотЯнувшей  его  с резкими  попЯтными  и
поперечными  рывками до  ножки  кровати (а кровать находилась  в  нескольких
метрах  от двери, комната была огромнаЯ, в ней могли спать  пЯть человек,  и
англичанке, наверное, было очень странно жить в этом подобии амбара  с двумЯ
большущими  окнами,   которые   мало-помалу  побеждали  темноту  и  начинали
проступать  на задней стене), где он на миг  замер,  а потом, как золотистый
паук, стал взбиратьсЯ вверх по  розовому стеганому одеЯлу  (разве  могло оно
быть другого цвета, о England, my England72) и притаилсЯ рЯдом с лежавшей на
одеЯле  рукой и  рукавом розовой пижамы (England,  my  own!73),  не  решаЯсь
сделать большой скачок на  край  подушки  и поползти  по  ней  миллиметр  за
миллиметром,  а  меж тем желудок у менЯ  совсем свело и под мышками струилсЯ
пот,  и вот круг замер на  прЯди белокурых волос, прЯди, свисавшей и  слегка
покачивающейсЯ, хотЯ  нет,  не  могла она покачиватьсЯ, но  светЯщийсЯ  круг
упрЯмо  колыхалсЯ на  висЯщей в  воздухе  прЯди, и  если прЯдь покачивалась,
значит, голова-то не лежала  на подушке, значит, если бы круг света  наконец
решилсЯ и  сделал  небольшой  победный  скачок  на  лицо  спЯщей,  неизбежно
оказалось бы, что  глаза на этом  лице широко  раскрыты, что спЯщаЯ вовсе не
спит, а сидит, положив руку на одеЯло,  сидит в своей розовой пижаме, широко
раскрыв немигающие глаза, ожидаЯ, когда свет ударит ей прЯмо в лицо.

     --  „а  ты  уже  клюешь носом  от усталости, -- сказала  ќлен. -- Џошли
ложитьсЯ.
     --  „а, доктор. ђазреши мне еще немного  посидеть, мне так  нравитсЯ  у
тебЯ, здесь такое освещение.
     -- Љак хочешь, а Я иду спать.
     ‘елиЯ потЯнулась  в кресле, заломила руки, не соглашаЯсь с  тем,  чтобы
наступил конец этому вечеру, когда во всем, даже в движении тЯнущихсЯ кверху
рук или в том, как гасишь сигарету в пепельнице, было какое-то совершенство,
и  хотелось,  чтобы  оно длилось  вечно.  "‡ачем кончаютсЯ  такие часы?"  --
подумала она, зеваЯ. ‘он нежными мурашками уже щекотал ей веки, и это сонное
состоЯние тоже было частью блаженства.
     -- ‚ымой, пожалуйста, чашки, прежде чем лЯжешь, -- сказал голос ќлен из
спальни. -- ’ебе одну подушку или две?
     ‘елиЯ отнесла чашки на кухню, вымыла  их  и убрала, стараЯсь хорошенько
запомнить, где  что должно стоЯть. ‡апах  зубной  пасты ќлен,  поющий голос,
доносившийсЯ с улицы, глубокаЯ тишина, усталость.  Ќа одном из кресел сидела
кукла, ‘елиЯ  взЯла ее, покружилась с  нею на ђуках  и  вошла в спальню, где
ќлен  уже лежала и листала  журнал.  ‚се  еще  пританцовываЯ, ‘елиЯ  раздела
куклу, уложила  ее на  табурет рЯдом с дверью, накрыла зеленой салфеткой  и,
тихонько напеваЯ, стала укутывать. Ќемного смущеннаЯ, она деланно, длЯ ќлен,
хихикала,  однако укладывание куклы  было не  только игрой; достаточно  было
взглЯнуть  на  ее  рот,  когда  ‘елиЯ  склонЯлась,  чтобы  поправить зеленую
салфетку, -- в  ее руках и в складке губ была серьезность девочки, царЯщей в
своем  мире, девочки, котораЯ  после  вечернего туалета  вышла из  ванной и,
прежде  чем раздетьсЯ, обращаетсЯ на миг к  чему-то, что принадлежит  только
ей, чего не  могут отнЯть  никакие  сколопендры.  ‚ конце концов  Я  закрыла
журнал, было Ясно, что усталость не даст заснуть, и Я все смотрела на ‘елию,
котораЯ расправлЯла  складки импровизированного одеЯла  и причесывала куклу,
разглаживаЯ ее локоны на подушке, сделанной из  полотенца. ‘вет ночников  не
достигал до ‘елии и куклы, Я видела  их как бы  в тумане своей усталости, но
вот ‘елиЯ вышла из полутени, достала свою смЯтую и, пожалуй, не очень чистую
пижаму, положила ее  на край постели и,  в  последний раз  приласкав  куклу,
словно бы задумалась.
     -- џ тоже уморилась.  џ  рада, да,  рада, что ушла из дому, но, знаешь,
тут внутри... -- она потрогала рукою где-то  в области желудка и улыбнулась.
-- ‡автра, конечно,  надо  начинать  что-то искать.  Ђ  мне в этот вечер  не
хочетсЯ, чтобы было завтра, это в первый раз... ‡десь так хорошо, Я могла бы
здесь  остатьсЯ  навсегда. Ћ, ты не думай, -- быстро добавила  она, глЯнув с
испугом. -- џ вовсе не намекаю, что... џ хочу сказать...
     --  ‹ожись  и  не  болтай  глупостей,  --  сказала Я,  бросаЯ  журнал и
поворачиваЯсь на  другой  бок.  Њне  показалось,  Я слышу, как  она  молчит,
чувствую  в  воздухе  легкий  холодок,  бодрЯщее  напрЯжение,  как  бывает в
клинике, в операционных, когда чьЯ-то  рука, помедлив, начинает расстегивать
брюки или блузку.
     -- Ћ, можешь смотреть, --  сказала ‘елиЯ. -- Џочему  ты отвернулась? Њы
тут обе женщины...
     -- ‹ожись, -- повторила  Я. -- Ќе мешай мне спать или  по  крайней мере
лежать спокойно.
     -- ’ы принЯла снотворное?
     --  „а, оно навернЯка уже  начинает действовать, и ты тоже прими. ЃелаЯ
коробочка в шкафчике над  умывальником. ’олько не больше чем полтаблетки, не
надо тебе привыкать.
     -- Ћ, Я буду спать, -- сказала  ‘елиЯ. -- Ђ если не сразу усну... ќлен,
ты не  рассердишьсЯ, если Я еще немножко поговорю,  ну совсем немножечко.  “
менЯ столько всего накопилось. „а, Я эгоистка, у тебЯ  такие переживаниЯ,  а
Я...
     -- •ватит, -- сказала Я, -- оставь менЯ в покое. …сли хочешь читать, ты
знаешь, где книги. †елаю райских снов.
     -- „а, ќлен,  -- сказала девочка,  любЯщаЯ  сыр "бебибел", и  наступила
глубокаЯ тишина,  и  кровать  подалась  под тЯжестью ее тела, и одновременно
погас ночник  с  ее  стороны. џ  закрыла глаза,  слишком хорошо знаЯ, что не
засну, что снотворное в лучшем случае развЯжет петлю, сжимавшую мне горло то
сильней, то  послабей, то  опЯть сильней. Џрошло, наверно, немало времени, Я
чувствовала, что ‘елиЯ, тоже  повернувшись ко мне спиной, тихонько плачет, и
тут улочка внезапно сделала поворот, и,  выйдЯ на угол, где теснились старые
каменные дома, Я  оказалась  на площади с трамваЯми. џ, кажетсЯ, еще сделала
усилие, чтобы вернутьсЯ  к ‘елии, участливо заговорить, успокоить ее -- ведь
слезы не  были просто от усталости  и  ребЯческой глупости, -- но надо  было
смотреть в оба, так как трамваи двигались с разных концов огромной площади и
рельсы неожиданно  скрещивались на  голой  эспланаде, вымощенной  розоватыми
плитами,  и, кроме  того,  Я  четко  сознавала, что должна как можно быстрей
пересечь эспланаду и искать улицу „вадцать —етвертого  ЌоЯбрЯ, теперь уже не
было ни малейшего сомнениЯ, что  свидание назначено на этой улице,  хотЯ Я о
ней прежде  никогда не думала,  причем  Я понимала,  что  добратьсЯ до улицы
„вадцать —етвертого  ЌоЯбрЯ можно только на одном из  бесчисленных трамваев,
которые сновали туда-сюда, как игрушечные трамвайчики в детском аттракционе,
проезжаЯ без  остановки  один мимо  другого,  мелькаЯ охрЯными, облупленными
боками и искрившимисЯ дугами и беспрестанно звонЯ, бог весть почему и зачем,
а  в окнах  виднелись пустые, усталые лица, причем все они  упорно  смотрели
вниз, будто ища какую-нибудь собаку, затерЯвшуюсЯ среди розоватых плит.
     -- Џростите, доктор, -- сказала  ‘елиЯ, глотаЯ сопли, как маленькаЯ,  и
утираЯ нос рукавом пижамы. -- џ просто дура, мне с тобой так чудно, но тут Я
ничего  не могу поделать, это  всегда так, ну, будто какое-то растение вдруг
выросло и лезет у менЯ  из глаз и  из  носа, особенно из носа, Я идиотка, ты
должна менЯ избить. џ больше не буду тебе мешать, ќлен, прости менЯ.
     ќлен,   облокотЯсь  на  подушку,  приподнЯлась,   включила   ночник   и
повернулась к  ‘елии, чтобы вытереть ей глаза уголком простыни. Ћна на ‘елию
почти  не  смотрела,  чувствуЯ,  что  та  охвачена  бессловесным  стыдом,  и
разгладила  скомканный  угол  простыни  со  смутно  мелькнувшей мыслью,  что
дурацкий   ритуал   в  точности  повторЯетсЯ  --   девочка  с  торжественной
тщательностью укладывает свою куклу, затем хочет, чтобы уложили  ее самое, и
ждет, чтобы с нею проделали то же:  пригладили  локоны на подушке, подтЯнули
одеЯльце к шее. Ђ где-то позади, в  каком-то ином месте, которое не было  ни
площадью  с  трамваЯми,  ни  этой  кроватью,  где  ‘елиЯ закрыла  глаза и  с
последним гаснущим всхлипом глубоко вздохнула, происходило или уже произошло
нечто чудовищно похожее -- в подвале  клиники кто-то  подтЯнул белый холст к
подбородку мертвого  юноши,  и кукла ’елль была ‘елией, а ‘елиЯ  --  мертвым
юношей,  и  это  Я  определЯла  и  совершала  все  три  обрЯда, в судорожном
напрЯжении и одновременно  уже  отключаЯсь, потому  что снотворное  увлекало
менЯ куда-то вниз, в легкую полудрему, в которой кто-то -- это была еще Я, и
Я следила за  своими  мыслЯми -- спрашивал себЯ: кем,  однако, была  послана
кукла, и все менее возможным казалось, что  послала ее ’елль, хотЯ  нет, это
могла сделать ’елль, но не сама по себе, не по своему почину, а по подсказке
•уана, который  однажды  перед  сном,  будто в  шутку, в той  легкомысленной
манере,  котораЯ  была ему  присуща, но также  была  нарочитой, усвоенной  в
кабинах  переводчиков,  в международных  барах  или у  операционных  столов,
возможно, сказал:  "’ебе следовало бы подарить  эту куклу ќлен",  подтЯгиваЯ
простыню  к подбородку перед тем, как заснуть, и  ’елль, наверно, посмотрела
на него с удивлением и даже с досадой, хотЯ такие вещи ее мало интересовали,
а  потом, пожалуй, она подумала,  что  мысль недурнаЯ,  потому что абсурдное
почти никогда не  бывает  дурным, и что Я,  верно,  буду  забавно озадачена,
когда  вскрою посылку и обнаружу куклу, котораЯ мне абсолютно ни к чему, как
и подарившей мне ее ’елль.
     --  Ќу,  довольно хлюпать, --  возмутилась ќлен. -- џ гашу свет, сейчас
будем спать.
     -- „а, -- сказала  ‘елиЯ,  закрываЯ  глаза и покорно  улыбаЯсь. --  „а,
доктор, сейчас мы будем спать, эта кровать такаЯ чуднаЯ.
     …й-то  уснуть  не трудно, ее голос  уже звучит полусонно, но моЯ  рука,
нажав на выключатель, повторила жест с какой-то другой картины, и напрасно Я
закрываю  в темноте  глаза и стараюсь  расслабитьсЯ, все эта  дурацкаЯ маниЯ
объЯвлЯть о своих действиЯх: сейчас  Я погашу свет, сейчас мы будем спать --
точное повторение  профессиональной предусмотрительности  и  аккуратности --
сесть  слева от пациента  и чуть  позади, чтобы не  быть перед  его глазами,
нащупать вену на руке,  протереть ваткой со спиртом и потом сказать ласково,
почти  легкомысленно,  как, наверно, •уан говорил ’елль, сказать: "‘ейчас  Я
вас  уколю", чтобы  пациент знал, был предупрежден и не реагировал на острую
боль  резким рывком, от которого может согнутьсЯ игла. ‘ейчас Я погашу свет,
сейчас Я вас уколю, сейчас мы  будем  спать, бедный мальчик, он так похож на
•уана, который дарит  кукол через  подставное лицо, бедный мальчик,  он  так
доверчиво улыбаетсЯ, так мило сказал "до свиданьЯ",  с уверенностью, что все
будет хорошо, что они  могут гасить свет,  что  он  проснетсЯ исцеленный, на
другом  берегу  тЯжкого сна. Ќаверно, его уже вскрыли, как  вскрывают куклу,
чтобы посмотреть,  что у нее  внутри, и  это гладкое, красивое,  голое тело,
которое,  как  стебель,  завершилось  Ясным  цветком  голоса,  сказавшего  с
благодарностью  "до  свиданьЯ",  теперь подобно  ужасной  сине-красно-черной
анатомической  таблице,  которую  поспешно  прикрыл санитар  и,  быть может,
подтЯнул белую  простыню к подбородку из состраданиЯ к ожидающим в  коридоре
родным и друзьЯм, начало ловкого обмана, первый, временный и непрочный белый
одр, подушечка под затылок, торжественное освещение в палате, где,  наверно,
уже  плачут   в  голос   родители,  где   приЯтели  по  кафе  и  по   работе
переглЯдываютсЯ, не в силах поверить, близкие к истерическому взрыву хохота,
чувствуЯ себЯ тоже  голыми и вскрытыми, как покойник под  белым  полотном, и
наконец они тоже говорЯт,  говорЯт друг другу, говорЯт ему  "до  свиданьЯ" и
уходЯт выпить коньЯку или одиноко поплакать где-нибудь в уборной, стыдЯсь, и
дрожа, и затЯгиваЯсь сигаретой.
     ‘елиЯ в темноте глубоко вздохнула,  и ќлен услышала, как  она с ленивой
непринужденностью кошки потЯнулась. ‹егкий сон, хорошаЯ девочка отправлЯетсЯ
спать без вопросов. € пЯти минут не прошло, как она уснула, поиграв с куклой
и поплакав; казалось невозможным, чтобы сон был здесь, так  близко от  ќлен,
котораЯ  медленно поворачивалась  к  ‘елии, смутно различаЯ прЯди  волос  на
подушке,  очертаниЯ чуть  согнутой руки; нет, невозможно, что сон вселилсЯ в
одно  тело,  тогда  как  в другом  лишь  горькое,  терпкое  бдение, одинокаЯ
усталость, пакет, перевЯзанный  желтой тесемкой  и становЯщийсЯ все тЯжелее,
хотЯ она  положила  его к  себе  на  колени,  сидЯ в  трамвае, скрежещущем и
двигающемсЯ,  будто  по  волнам,  в   чем-то  непонЯтном,  где  тишина  была
одновременно  и скрежетом,  где они  совмещались,  как  совмещалось покорное
сидение на скамейке трамваЯ со стремлением  скорей прийти  на улицу „вадцать
—етвертого ЌоЯбрЯ, где ее ждут,  на улицу с уже  виденными когда-то высокими
глинобитными  оградами, за которыми,  кажетсЯ, склады или трамвайные депо, и
всюду уйма трамваев -- и на улицах, и на этих пустырЯх за высокими оградами,
а в оградах ворота из ржавого  железа, и  к ним подходЯт и под ними исчезают
рельсы, и вот скоро надо будет выходить с пакетом из трамваЯ и пойти (но это
еще не „вадцать —етвертое ЌоЯбрЯ) по боковой улице странно загородного вида,
хотЯ  она  в  центре города,  по  улице  с пучками травы между брусчаткой, с
тротуарами  намного выше  мостовой, по которой бродЯт тощие собаки и изредка
равнодушные  чужие люди,  и, оказавшись на  тротуаре, надо  идти  осторожно,
чтобы не оступитьсЯ и не свалитьсЯ на мостовую, где  груды ржавых обручей, и
пучки травы, и тощие собаки, вылизывающие себе  бока с  клочковатой шерстью.
Ќо  ей  не  удастсЯ  попасть  на  свидание,  потому  что  она  опЯть  слышит
прерывистое дыхание ‘елии  и, открыв глаза во внезапно  наступившей темноте,
слышит ее  посапывание  и уже не может решить -- идти ли дальше или остатьсЯ
здесь, рЯдом с  ‘елией,  котораЯ  дышит так,  будто  в глубине  ее  сна  еще
притаилсЯ остаток  плача. Њожет, и Я в  конце  концов усну,  подумала ќлен с
благодарностью, глупо, конечно, но уютнаЯ близость ‘елии успокаивала, и хотЯ
непривычнаЯ  покатость  матраца  под  тЯжестью  ‘елии создавала  неудобство,
мешала растЯнутьсЯ по  диагонали,  чтобы  найти  более  прохладное  место на
простыне,  и  приходилось  отодвигатьсЯ  на  край, а  то  еще  скатишьсЯ  на
середину, где  столкнешьсЯ с ‘елией и, возможно, пробудишь девочку  ото сна,
полного  гневных  родителей  или  югославских плЯжей,  -- все  это ничуть не
пробуждало в  ней  всегдашнего  желаниЯ наводить  порЯдок,  отвергать всЯкое
нарушение  своих  привычек.  Ћна  с  иронией  подумала  о •уане, о  том, как
недоверчиво  бы он  глЯдел,  окажись  он  здесь,  рЯдом  с  кроватью  или  в
каком-нибудь другом  углу комнаты, как он стоЯл бы и покорно  ждал, что она,
как  всегда, отдаст кесарю кесарево, и вдруг  обнаружил бы, что почему-то на
сей раз все тихо и что  она как  бы  умиротворена и безропотно примирилась с
вторжением ‘елии в  ее дом и в ее ночь. Ѓедный •уан, далекий,  горький друг,
все это  могло бы каким-то  образом  быть длЯ  него,  окажись  он  здесь,  у
кровати,  в темноте, в  который раз ожидаЯ ответа, теперь звучавшего слишком
поздно и ни длЯ кого. "Ќадо было  тебе  самому приехать, а не  посылать  мне
куклу",  -- подумала  ќлен.  ‚се еще  с  открытыми  в  темноте  глазами  она
улыбнулась образу  отсутствующего, как улыбнулась  юноше, прежде чем согнуть
его руку  и нащупать вену, но ее улыбку ни один  из двоих не мог увидеть  --
один, голый, с застывшим профилем, другой в ‚ене, посылающий ей кукол.

     ‚ремЯ  от времени ей вспоминались  слова песни,  которую Љалак напевал,
мурлыкал  и насвистывал,  какое-то танго, где  говорилось о том, как,  желаЯ
спасти любовь, ее губЯт, что-то в этом духе, что в любезно сделанном Љалаком
переводе, наверно, наполовину терЯло  свой смысл. Џозже Ќиколь подумала, что
надо  попросить  его повторить  ей эти слова,  но  после поЯвлениЯ  ѓарольда
ѓарольдсона  и  удалениЯ портрета  доктора ‹айсонса  они как раз выходили из
музеЯ, и Њарраст без умолку  говорил, требуЯ  подробностей  происшедшего,  а
потом Љалак, насвистываЯ это танго,  ушел в моросЯщий дождь, и Њарраст повел
ее в паб выпить портвейна, а вечером --  еще и в  кино.  ‹ишь несколько дней
спустЯ, рассеЯнно гладЯ по голове спавшего рЯдом с ней Ћстина, она подумала,
что  с  некоторым правом могла бы применить к себе слова  танго,  и чуть  не
рассмеЯлась  --  по-французски все танго звучат немного смешно и приводЯт на
ум старинные фотографии смуглых  красавцев с черными, как у жуков, головами,
и так же смешно было, что рЯдом с нею спит Ћстин и что именно Њарраст обучил
его тем нескольким фразам, которые он, путаЯ акценты, с  трудом ей высказал,
пока держал ее в объЯтиЯх.
     „а, можно сказать, что между Ћстином и гномами невелика  разница; когда
Я смотрю, как он  спит, и глажу его  волосы -- на мой вкус, слишком длинные,
викинг-подросток, девственник,  -- то,  вспоминаЯ его отчаЯнную неопытность,
его  неловкость и нелепую заботливость,  Я  чувствую себЯ старой, матерински
настроенной развратницей. Ћтче,  Я каюсь в  том, что совратила юношу / Ђ кто
ты  такаЯ? / Ћтче,  сосед мой, Я  недовольнаЯ, mi chiamano cosi / Ња  il tuo
nome,  figliola  /  II mio nome e  Nicoie  /  Ahime,  Chalchiuhtotolin abbia
misericordia di te, perdoni  i tuoi peccati e ti conduca alia  vita eterna /
Confesso a te, paredro mio, che ho peccato molto, per mia  colpa, mia colpa,
mia  grandissima  colpa / Va bene, lascia perdere,  andate in  pace, Nicoie.
Visto:  se ne permette  la stampa74 / Ќо кто такой —альчукакеготам?/ ќто бог
тьмы, вечный разрушитель, чей образ ЯвлЯетсЯ лишь в крови жертв, в бесценной
влаге,  какой  становитсЯ кровь  на жертвенном  камне. Ћн воплощение женщин,
ставших  жертвами  и  обожествленных, в отличие от  принесших себЯ  в жертву
воинов / Ќо Я, отче, вовсе не  жертва, Я не хочу быть жертвой, это Я нанесла
первый удар, сосед мой,  Я  поспешила ударить, Я без зазрениЯ  совести гублю
свою любовь,  а  остальное  пусть тебе  споет Љалак, он  это знает на  своем
Языке.  Ђ насчет того, что se ne permette  la stampa,  -- это грубый  лЯпсус
моего  соседа,   он,   видите   ли,  не   очень  силен  в  наречии,  которым
заблагорассудилось  изъЯснЯтьсЯ  недовольной, когда среди прочих кошмаров ей
грезилсЯ этот  литургический эпизод. Ќо  зато  ей  не снилсЯ "Њарки-Љлаб" на
“ордор-стрит,  клуб со  старомодным джазом, и мрачный,  и без спиртного, там
молодежь сидела  на полу,  чтобы лучше  слушать соло старика  Ѓена ‚ебстера,
который в ‹ондоне проездом, и  Њаррает уже загодЯ  наклюкалсЯ,  знаЯ,  что в
"Њарки" будет самое большее чай да фруктовые  соки, и Ћстин  за  Яичницей  с
ветчиной и двумЯ стаканами молока толковал о Љропоткине, если не о Џотемкине
-- с  его  франко-английским не всегда разберешь. € в какую-то минуту, между
"Take  a  train"75 и  "Body  and soul"76, Ќиколь вспомнила слова  танго, как
повторЯл их  под дождем Љалак  длЯ  нее,  только  длЯ нее, устав  ее жалеть,
предлагать  карамельки  через окно вагона,  в  который  она  не  сЯдет;  она
осторожно  коснулась  руки  Ћстина,  сидевшего  между  нею  и  Њаррастом  на
скамейке,  котораЯ из-за стоЯвших  вокруг  людей  казалась темной  траншеей,
улыбнулась  ему, per mia  grandissima colpa,  да,  недовольнаЯ тронула  руку
Ћстина-викинга, улыбнулась  смущенному и жаждущему  Џарсифалю, о, der Reine,
der  Tor77, и тут  Ћстин  вмиг  проглотил  все  ступеньки эпизода с одесской
лестницей  (а  все же речь шла о "Џотемкине"), и его  адамово Яблоко  только
разок дернулось, прежде чем он стал робко удостоверЯтьсЯ, что рука, играющаЯ
его рукой, принадлежит подруге  его учителЯ  французского, которого  укачали
"Body and soul" и предусмотрительно принЯтые стаканы красного вина, и тут их
руки, вроде тарантулов-лунатиков, отправились на прогулку  по кожаной обивке
скамейки, то сплетаЯсь, то разбегаЯсь врозь, то указательный  к большому, то
четыре пальца к трем, то влажнаЯ ладонь на волосатую тыльную сторону ладони,
per mia colpa,  и  Ћстин опЯть судорожно проглотил русско-Японскую войну или
что-то в  этом роде, пока с  опаской не  убедилсЯ, что Њарраст  поглощен,  и
отсутствует, и полностью с  Ѓеном ‚ебстером, и тогда он ткнулсЯ в шею Ќиколь
первым  легким  поцелуем  Явно сыновнего свойства.  Visto, se ne permette la
stampa,  пойдем отсюда,  здесь  слишком  жарко,  и  иронический  страх,  что
Џарсифаль может в  последний момент спросить: "What about  him?"78  He имеет
значениЯ,  детка,  одним гномом  больше, одним  меньше, тут  тоже  есть своЯ
прелесть, если  закрыть глаза,  и видеть другое  лицо, и чувствовать  другие
руки, и отдаватьсЯ другим  губам.  Chalchiuhtotolin abbia misericordia dite,
бог тьмы, бесценнаЯ влага, всесильный разрушитель.

     Ќикто не мог  бы объЯснить,  почему она постепенно отвлеклась от чтениЯ
романа и стала разглЯдывать со всех сторон подаренную  •уаном куклу, думаЯ о
его причудах,  о том, что  и ему  иногда нравитсЯ рассматривать  ее  со всех
сторон, как куклу, и  спрашиваЯ себЯ, какаЯ из причуд месье Ћкса ждет своего
часа в  этом  набитом  паклей,  небольшом, округлом животике, а  может,  там
ничего и  нет,  может,  •уан  просто  забавы  ради рассказал ей в  тот вечер
выдуманную историю в поезде, шедшем в Љале. „а еще гнетущаЯ тишина в комнате
‚ладислава Ѓолеславского и липкий,  унизительный страх мало-помалу одолевали
’елль и  заставили  ее  быстро одетьсЯ, выйти через, двустворчатую дверь  --
сперва испуганно поглЯдев в глазок, -- поднЯтьсЯ по исторической  лестнице и
пробежать  по темному  коридору до первой полуоткрытой двери, за которой уже
ничего  не могло  ей  помешать  судорожно уцепитьсЯ за •уана и с внезапной и
неуместной радостью  обнаружить,  что  •уан  тоже  дрожит  и что  первой его
реакцией,  когда  он  почувствовал руки  ’елль у  своего  лица, было сделать
боковой  выпад  левой, который  лишь  ангелу  хранителю  всЯкого  скандинава
удалось  превратить  в дружеское  объЯтие  и  в поворот  вдвоем  синхронно с
движениЯми  фрау Њарты,  котораЯ начинала обходить  кровать,  не  переставаЯ
светить в лицо юной англичанке, а та с раскрытыми, застывшими глазами словно
не замечала медленного скольжениЯ потайного фонарЯ. ’елль едва не закричала,
но рука •уана заранее приблизилась к ее губам  и прижалась к ним чем-то, что
показалось ей пЯтью  ледЯными липкими пластырЯми, и ’елль все понЯла, и •уан
убрал  пальцы, чтобы впитьсЯ ими в плечо ’елль, как бы  внушаЯ:  Я здесь, не
бойсЯ, что не слишком-то утешало ’елль, когда сам •уан  так дрожал  и  когда
она  видела  это завороженное  лицо,  вписанное  в  желтый  круг  и, будто с
ожиданием,  слегка  улыбавшеесЯ. ‚ыходит, они  опоздали,  они это понЯли без
слов, и было бы просто нелепо кричать, включать свет и будоражить весь отель
из-за чего-то уже совершившегосЯ, что не станет опасней, хоть повторЯйсЯ оно
сто раз, уж лучше стоЯть вот так, прижавшись к „вери, и смотреть, в конце-то
концов ради  этого они  переехали  в "ѓостиницу ‚енгерского  ЉоролЯ", ну, не
совсем ради этого, но, если их  благие намерениЯ  потерпели  крах,  что  тут
можно поделать, к тому же у англичанки был такой спокойный и счастливый вид,
она смотрела  на  приближавшуюсЯ  шаг за шагом  фрау Њарту,  похожую, позади
потайного фонарЯ, на сухой  угловатый куст, в одной руке фонарь, другаЯ тоже
приподнЯта, и серый ореол волос, озаренный слабым лучом, видно просочившимсЯ
сквозь щели в  жести  --  наверно, во всех  потайных  фонарЯх  бывает щель в
задней стенке, и фонарь ќршебет  Ѓатори тоже, наверно, смутно освещал черные
графинины волосы, когда она приближалась к кровати, где свЯзаннаЯ по рукам и
ногам  служаночка билась с клЯпом во рту, в отличие от юной англичанки, хотЯ
после первого посещениЯ  они  все тоже ждали графиню вот  так,  все сидели в
кровати уже без пут  и клЯпов, свЯзанные  другими,  более глубокими  узами с
ночной гостьей,  котораЯ ставила  фонарь  на  ночной столик  так,  чтобы  он
продолжал  освещать  профиль  нешелохнувшейсЯ девушки и ее шею, которую рука
фрау  Њарты принЯлась  обнажать,  медленно  раздвигаЯ  кружевной  воротничок
розовой пижамы.

     "Ђ если мне ее  разбудить, -- подумала ќлен, -- если сказать ей об этом
как о чем-то  бесспорном, будто •уан и вправду был здесь и Я ему улыбнулась;
если просто сказать: с  тобой  в этот дом  пришел •уан, или сказать: сегоднЯ
днем Я  в клинике убила  •уана, или, может быть, сказать: теперь Я знаю, что
настоЯщаЯ кукла -- это ты, а не  та маленькаЯ слепаЯ штуковина, котораЯ спит
на  стуле, и тот, кто  тебЯ прислал, он здесь, он  пришел с тобой,  несЯ под
мышкой  куклу,  как  Я  несла без  конца пакет с  желтой  тесемкой,  если ей
сказать: он был голый и такой молодой, и Я никогда еще не смотрела на плечи,
на  торс как  на  что-то иное,  чем плечи и торс,  Я никогда не  думала, что
кто-то так  может быть  похож на •уана, --  наверно,  потому, что не  знала,
каков  из  себЯ  •уан, если сказать: Я  завидую тебе, да,  завидую,  завидую
твоему  невинному, крепкому сну, твоей  руке, котораЯ  легла на мою подушку,
завидую,  что  ты  можешь уйти  из  дому,  воевать  со  сколопендрами,  быть
девственной и полной жизни длЯ кого-то, кто придет к тебе по одной  из дорог
времени, завидую, что ты трепещешь, будто каплЯ,  на краю  будущего,  что ты
такаЯ сочнаЯ, такой свежий росток, такой выглЯдывающий на солнышко червЯчок.
…сли б Я могла сказать тебе это, не разбудив, но  каким-то образом проникнув
тебе в душу, если  прошептать тебе на  ухо: бойсЯ катаров.  …сли бы Я  могла
взЯть  у тебЯ чуточку твоей, такой  обильной жизни, не  повредив  тебе,  без
пентотала,  если  б  Я  была  властна над тем  вечным  утром, в  которое  ты
облечена,  и  могла  перенести  его туда, в  подвал, где толпЯтсЯ  плачущие,
недоумевающие люди,  могла повторить то  движение  и сказать: сейчас  Я  вас
уколю, но боли не будет, и чтобы он открыл глаза и ощутил, как в вену входит
тепло возвращениЯ, тепло жизни, тогда Я  опЯть  могла бы лечь  с тобой рЯдом
так,  чтобы ты и  не знала, что  Я уходила и что •уан  здесь в темноте,  что
непостижимый  тихий  ритуал сблизил нас с тобой в эту ночь, нас,  бесконечно
далеких, приведЯ  друг к другу от  грусти •уана, от твоего ликованиЯ молодой
кобылки, от моих ладоней,  полных  горЯ  -- но нет, возможно, в моих горстЯх
уже нет  горЯ, быть может, Я спаслась, сама  того  не знаЯ,  --  от  причуды
’елль, от куклы, котораЯ и ’елль, и •уан, и, главное, ты, и тогда можно было
бы  спать,  как  спишь  ты, как  спит кукла в сделанной  тобой  постельке, и
проснутьсЯ,  чувствуЯ себЯ  ближе  к  тебе,  и к  •уану, и  к миру, и начать
примирЯтьсЯ или забывать,  соглашаЯсь с  тем,  что  молоко  может убежать на
огонь и в этом нет  ничего страшного, что тарелки  могут оставатьсЯ немытыми
до  вечера,  что можно  не  убирать  постель  и  жить  с  мужчиной,  который
разбрасывает повсюду свое белье и выбивает трубку  в кофейную чашку. Ђх,  но
тогда этому юноше не надо было умереть так сегоднЯ днем, зачем же сперва он,
а потом ты, зачем он  "до", а ты "после". Љак подумаешь, что  вдруг бы можно
было изменить порЯдок, уничтожить  эту  смерть, заклЯсть ее, изгнать отсюда,
из этого  напрасного ожиданиЯ бессонницы, о, какаЯ дурацкаЯ чушь! Ќет, ќлен,
будь верной себе, дочь моЯ, ничего не поделаешь, твои мечты о том, что жажда
жизни, пробужденнаЯ в тебе девчонкой и ее куклой,  может что-то изменить, --
это пустые мечты, нет, знаки говорЯт Ясно, кто-то умер сперва, жизнь и куклы
пришли потом,  но уже напрасно. ‘лышишь, как она дышит, слышишь  этот другой
мир, в который тебе уже нет доступа,  слышишь кружение  ее крови, которой не
быть  твоей кровью; чем ближе ты  к этому умершему,  похожему  на •уана, тем
безнадежней;  вот если бы изменилсЯ порЯдок, если бы он очнулсЯ от обморока,
чтобы исполнить обещанное,  робкое свое "до свиданьЯ", о, тогда, может быть,
тогда  кукла и  девочка, любЯщаЯ  сыр "бебибел", возможно, были бы  Явлены в
должном порЯдке, и Я могла бы ждать •уана, и все то,  что мне сейчас видитсЯ
по-другому, то, что можно иронически назвать "томлением", все это обернулось
бы куклой  в пакете, под