 пробавлЯетсЯ праздностью  -  так полагают и  соседи,
надписываЯ,  сообразно  с   новой   английской  манерою,  письма  ко  мне  -
"такому-то,  эсквайру"; хотЯ  боюсь, что  строгие геральдические  построениЯ
обнажат всю необоснованность моих притЯзаний на сей громкий титул. € все же,
по общему мнению, Я - не кто иной, как X.Y.Z., эсквайр, а отнюдь не  Њировой
‘удьЯ и не  Custos Rotulorum[*•ранитель свитков(документов)  (лат.).]. †енат
ли  Я? Џока нет. Џью ли  опиум по-прежнему? „а, всЯкий  субботний вечер.  €,
возможно,  продолжаю   беззастенчиво  принимать  его  с   того   "дождливого
воскресеньЯ"  1804  года,  когда  у  "величественного  Џантеона"  повстречал
"дарующего  вечное блаженство аптекарЯ"? ‚оистину  так. Ђ  как Я нахожу свое
здоровье после столь усердного  употреблениЯ  опиума?  €ными  словами, как Я
поживаю?  ‘пасибо, неплохо, или  как то  любЯт  говорить  леди  в соломенных
шлЯпках, "лучше некуда". ‚ самом деле, по всем медицинским теориЯм выходило,
что обЯзан Я занемочь, однако правда требует провозгласить иное: никогда  не
был  Я столь  счастлив  в  своей  жизни,  как  весною 1812  года;  и Я  хочу
надеЯтьсЯ,  что все то количество  клерета, портвейна или  "старой  мадеры",
которое выпил ты, благосклонный читатель, в какие-либо восемь  лет  бренного
существованиЯ,  так  же  мало  расстроило  твое  здоровье.  ‚от  вам  лишнее
свидетельство того, как опасны медицинские советы "ЂнастасиЯ"; насколько мог
Я  заметить, автор сей книги вполне сведущ в богословии и праве, но уж никак
не в медицине. Ђ посему - увольте! - Я предпочитаю следовать доктору Ѓьюкану
и  никогда  не  забываю  мудрой  рекомендации  этого  достойного мужа  "быть
особенно осторожным и не принимать более 25  унций лаудана  за  раз".  ‘толь
неумеренное пользование  моим лекарством  Я  объЯснЯю тем, что был тогда  (в
1812 году) полным  невеждою  и  не  подозревал об ужасах  мщениЯ, кои  опиум
бережет про запас длЯ злоупотреблЯющих его милосердием. ‚ то же времЯ нельзЯ
забывать,  что  до сей  поры Я оставалсЯ лишь  скромным дилетантом  в данной
области:  даже  восьмилетний  опыт,  хотЯ  и  допускавший  в  известной мере
перерывы между приемами, оказалсЯ недостаточным,  чтобы опиум сделать частью
моей ежедневной  диеты. Ћднако ныне  длЯ менЯ наступает новаЯ  эра, и потому
позволь  же  нам  теперь, читатель,  перенестись в  год 1813.  Џрошлым летом
жестоко страдал Я от душевного истощениЯ, что было  вызвано  одним печальным
событием,   описывать  которое  не  вижу  смысла,  ибо  едва  ли  то   имеет
касательство до цели  моего  повествованиЯ;  скажу  лишь, что сие  истощение
усугублЯлось телесным недугом. Љазалось, теперь болезнь моЯ  возвратилась  -
вновь подвергсЯ Я тем  ужасающим  приступам желудочного недомоганиЯ, что так
истЯзали менЯ еще  в  юности; возвратились и  прежние мрачные  сны. Ќе желаЯ
быть неверно истолкованным далее, поЯсню: здесь подступаю Я к месту, с коего
не  знаю,  как  повести рассказ  мой, ибо зрю  пред  собою  дилемму:  то  ли
испытывать терпение читателЯ, описываЯ всЯкую подробность болезни и борьбы с
нею, дабы с достоверностью доказать бессилие мое пред страданиЯми, то ли же,
минуЯ  критический пункт сей  истории ради  удовольствиЯ публики,  предстать
безвольною персоной, что так  легко скатываетсЯ к последним степенЯм рабской
зависимости от опиума (к подобному заблуждению, как  успел Я понЯть,  втайне
предрасположены многие).  €так, стою Я меж  двух  огней - и первый уж грозит
испепелить войско  терпеливых читателей, будь оно хоть о ста шести головах и
пополнЯйсЯ  притом  всЯкий  раз подкреплением, поэтому доверитьсЯ  сему огню
было  бы  безрассудно.  Ђ значит,  остаетсЯ сообщить  лишь то,  что сочту  Я
необходимым, тебе же, благосклонный читатель, придетсЯ поверить словам моим,
не  надеЯсь на  объЯснениЯ. Џотому не будь  предвзЯтым  и не  думай  обо мне
дурно,  ибо поступаю так, снисходЯ до твоего же блага.  Ќет, не мог  Я  боле
боротьсЯ - и ежели ты, читатель, милосерден и,  того пуще, осмотрителен - не
подвергай  сомнению  сие,  а  не  то  в  своем  следующем  издании "Ћпиумной
исповеди",  исправленном  и  расширенном,  Я уж  заставлю  тебЯ  уверовать и
вострепетать;   a  force   d'ennuyer[*силой  занудства  (фр.)],  посредством
велеречивого мудрствованиЯ Я отобью у публики всЯкую охоту оспаривать впредь
мои утверждениЯ.
     ЏовторЯю  - Я  стал употреблЯть  опиум каждый  день и не  мог поступить
иначе.  ‚прочем,  в моей  ли  власти было отказатьсЯ от  этой привычки? €  в
достаточной ли мере  извинЯет менЯ то, что сознавал  Я  всю  тщетность  моих
усилий? Ѓыл ли Я настойчив в тех бесчисленных попытках отвоевать  утраченные
земли? „ействовал ли до конца последовательно? ‚опросы эти, увы, Я  вынужден
отклонить.  ‚озможно,  мне  следовало  бы  сыскать  средства,  дабы  публика
смЯгчила свой приговор, а болезнь  - свою  кару; однако раскаиваюсь  ли  Я в
том,  что не  нашел тех средств?  Џризнаюсь, по  безволию моему  сделалсЯ  Я
настоЯщим эвдемонистом, жадным до наслаждений, и потому  не могу Я встречать
страданиЯ с  твердостью и едва ли стану сносить мученьЯ, хотЯ бы и знаЯ, что
буду  зато  вознагражден.  …динственно  в  этом  расхожусь  Я  со  стоиками,
заправлЯющими манчестерской хлопковой биржей[*‘ей богатый  новостЯми дом, от
посещениЯ коего  Я был любезно  избавлен несколькими местными джентльменами,
кажетсЯ,  называлсЯ "Џортиком". Ћтсюда поначалу заключил Я, что обитатели ею
вознамерились представитьсЯ последователЯми  ‡енона. Ћднако  чуть позже менЯ
убедили  в обратном].  ‡десь  Я позволю себе быть эклектиком, взываЯ к  тому
снисходительному братству, кое более  других нашло  бы  сочувствиЯ к шаткому
состоЯнию употреблЯющего опиум - "то,  - как —осер говорит, - люди славные и
милостолюбивые",  и епитимьЯ, что наложат они  на  столь  тЯжкого  грешника,
каков Я, не будет строга, и не востребуют они сурового воздержаниЯ. —ерствый
морализатор, по мне, едва ли вкуснее некипЯченного опиума. ‚о всЯком случае,
любой, кто  пожелал  бы  отправить  менЯ в  великое  плавание  нравственного
искуплениЯ с  трюмами,  полными  смиренных и  покаЯнных идей, должен был  бы
сперва  разъЯснить мне  выгоды подобной  морской прогулки. ‚ таком  возрасте
(тридцати  да еще шести лет) трудно предположить у менЯ избыток сил: в самом
деле, Я нахожу,  что их стало недоставать длЯ тех  умственных трудов, в  кои
погружен; и пускай  не надеютсЯ  застращать  менЯ  грозными  речами,  ибо не
пристало  мне понапрасну  расточать и без того малые запасы времени моего на
столь отчаЯнное нравственное путешествие.
     ’ак или иначе, но исход кампании 1813 года уже известен тебе, читатель,
и с этой минуты ты вправе  считать менЯ вполне приобщенным к опиуму, то есть
человеком,  спрашивать  которого,  принимал  ли  он  нынче  опиум,  так   же
бессмысленно, как и вопрошать:  дышал ли он сего днЯ и билось ли его сердце?
’еперь,  читатель, ты  знаешь, кто  Я,  и  будь уверен  -  ни один старец "с
белоснежною  бородою" не  сможет  отнЯть  у  менЯ  той  "маленькой золоченой
шкатулки с пагубным Ядом".  Ћ нет,  Я заЯвлЯю всем, что ежели какой моралист
или медик, даже самый преуспевший в своей почтенной отрасли, присоветует мне
искать защиты от опиума в ‚еликом посте  или ђамадане,  то врЯд ли стоит ему
уповать на мое самообладание. €так, сие решено меж нами, и далее мы  помчим,
опережаЯ ветер. „авай  же,  читатель, из чересчур наскучившего нам года 1813
перенесемсЯ,  коли тебе  охота, в  1816-й.  ‚от уж поднимаетсЯ занавес, и ты
видишь менЯ в новой роли.
     …сли б некий  человек,  беднЯк  ли,  богач,  предложил рассказать нам о
счастливейшем дне своем и  при  том  объЯснить, отчего  он  считает сей день
таковым  -  полагаю,  мы  все воскликнули  б:  "ѓовори!  ѓовори!" ‚едь верно
распознать счастливое  мгновение порой не  под  силу и мудрецу,  ибо  должен
будет  он произвесть  из памЯти то особенное событие,  что  согревает всЯкий
последующий день своими радостными  лучами  и  не меркнет пред  несчастьЯми,
оставаЯсь   вовеки  светлым.  Ћднако   ж  любой   без   труда  назовет   тот
lustrum[*пЯтилетие (лат.)] и даже, пожалуй, тот год, когда был он счастлив -
и  сие  не  будет  противно истине. ‚от  и длЯ  менЯ,  читатель,  такой  год
наступил, хоть и  оказалсЯ,  признаюсь,  лишь краткой  остановкой на  тЯжком
пути.  ’о был  год  сверкающей  (или, как бы  сказал ювелир, "чистой") воды,
окруженный  мрачными  землЯми,  сокрытыми  в  тумане  опиумной   меланхолии.
‚озможно, покажетсЯ странным, что  незадолго до этого Я неожиданно  сократил
дозы, причем без особых усилий, с 320 гранов опиума (то есть восьми[*‡десь Я
разумею,  что  15  капель лаудана содержат один гран опиума,  и хочу  верить
таково  же  и  общее мнение.  Ћднако,  как известно, оба  эти  вещества есть
величины  переменные  (поскольку чистый опиум значительно  разнитсЯ  по силе
своей, а настойка - и более того), и отсюда следует, что нельзЯ требовать от
расчетов  моих  предельной  точности.  —айные ложки отличны  между  собою по
размеру так  же,  как  опиум  - по силе.  ‘амые  малые из них вмещают до ста
капель, выходит, чтобы число их достигло 8000 потребуетсЯ 80 ложек. —итатель
видит,  сколь  ревностно  исполнЯю  Я  предписаниЯ  осмотрительного  доктора
Ѓьюкана]  тысЯч  капель  лаудана)  в  день  до 40,  иными  словами, теперь Я
довольствовалсЯ  вполне одной восьмою  привычного  количества.  ‚ единый миг
(nythemeron[*24  часа  (др.   греч.)]),  словно  бы  по  волшебству,  облако
глубочайшей  меланхолии,  что  облегало  разум мой, растаЯло без следа; так,
видел  Я, с горных вершин уносЯтсЯ прочь черные тучи. € стоЯвший на мели под
темным стЯгом корабль печали моей был смыт и отброшен тем великим сизигийным
приливом, что,

     Љоли наступает срок - все движет пред собой.

     € вот Я вновь счастлив, Я принимаю всего лишь по 1000 капель лаудана на
дню.  Ќо что  ж затем?  ‚есенние воды навсегда  скрыли  под собою  лета моей
молодости; разум мой столь же деЯтелен, как и прежде. џ вновь читал Љанта и,
казалось,  вновь понимал его. Џрекрасные чувства вновь овладели мною, и если
б кто пожаловал  в сей скромный дом из Ћксфорда или Љембриджа (а может, и из
иных  краев) - Я встретил бы гостЯ со  всеми почестЯми, кои  только способен
воздать  бедный человек.  —то  ж еще нужно тому мудрецу длЯ счастьЯ - ведь Я
дал бы  ему лаудана ровно столько, сколько  б  гость мой  пожелал,  и притом
преподнес  бы сей нектар в  золотистой чаше. Љстати,  коли уж заговорил Я  о
подобной раздаче опиума, то не могу не упомЯнуть об одном  происшествии, кое
показалось бы незначительным, если б не завладело вслед за тем снами моими и
не   наполнило  б  их  картинами  столь  ужасающими.  Ћднажды  некий  малаец
постучалсЯ в мою дверь; что за дело замышлЯл он средь скал английских - было
мне  неведомо,  хотЯ, возможно,  влек его  портовый город,  лежащий в сорока
милЯх отсюда.
     ‘лужанка,  совсем юнаЯ  девушка, выросшаЯ в  горах,  открыла ему дверь.
Ќикогда прежде  не встречав одежды азиата,  она  крайне  смутилась  при виде
тюрбана, а поскольку малаец  достиг в английском таких же высот, как и она -
в малайском, непреодолимаЯ бездна разверзлась меж ними, и даже имей  один из
них намерение поведать что-либо  другому - всЯкаЯ попытка к тому провалилась
бы. ‘ие затруднение служанка решила  просто: вспомнив  о признанной учености
своего  хозЯина (и полагаЯ менЯ безусловным знатоком всех  земных Языков, а,
возможно,  и  нескольких лунных),  она  поднЯлась ко  мне  и  сообщила,  что
некоторый вид демона ожидает внизу, -  девушка  надеЯлась, будто  при помощи
моего искусства Я смогу изгнать его. џ спустилсЯ не сразу, но когда наконец,
сошел, то глазам моим  предстала живаЯ картина, сложеннаЯ непроизвольно, но,
признаюсь, она потрЯсала  воображение  куда более,  нежели  все  вычурные  и
надуманные  балетные  позы,  когда-либо виденные  мною в театре.  Ќа  кухне,
обитой  чем-то  вроде дуба  и напоминающей  грубо  сработанные подмостки,  Я
обнаружил малайца - его тюрбан и грЯзные, когда-то белые шаровары выделЯлись
в полумраке; расположилсЯ тот  весьма недалеко от девушки и Явно куда ближе,
чем допускала  приЯзнь  оной  - ее отважный дух, взращенный в  горных краЯх,
смирилсЯ с простым чувством страха, и трепет изобразилсЯ на лице при взглЯде
на чудовище, сидЯщее подле. ’рудно представить себе нечто, разнЯщеесЯ более,
нежели чистый облик  английской  девушки, державшейсЯ прЯмо и независимо,  и
ужаснаЯ  наружность  малайца,  чьЯ  смуглаЯ  желчнаЯ  кожа была обветрена  и
походила на  красное дерево,  мелкие глаза были свирепы и беспокойны, губы -
едва заметны, а жесты выдавали рабское подобострастие. Ќаполовину скрытый от
моего  взора  фигурою  дикарЯ,  здесь  же  находилсЯ  и  соседский  ребенок,
прокравшийсЯ вослед посетителю.  ‘ей  мальчик, стоЯвший вполоборота ко  мне,
неотрывно  глЯдел на тюрбан,  на  жестокое  лицо под ним  и в  то  же  времЯ
держалсЯ за платье  служанки, ища у ней защиты. “вы, знаниЯ  мои в восточных
Языках не отличаютсЯ широтою и, в общем-то, исчерпываютсЯ двумЯ словами, кои
извлек  когда-то из "ЂнастасиЯ": ведаю  Я, как по-арабски  зоветсЯ Ячмень, а
по-турецки  - опиум ("маджун"). Ќе  имеЯ,  к несчастью, под рукою ни словарЯ
малайского, ни даже Ђделунгова "Њитридата", что  помогли б  хоть  отчасти, Я
обратилсЯ  к малайцу,  произнесЯ  немного  стихов из "€лиады", ибо  из  всех
Языков,  коими владел, предположил  Я греческий  наиболее близким к наречиЯм
восточным.  „икарь  отвечал мне благоговением  и пробормотал  нечто на своем
Языке. ’аким образом Я спас свою  репутацию среди соседей  - ведь  не мог же
малаец  изобличить менЯ.  Џролежав  на  полу  около часа, он  засобиралсЯ  в
дорогу.  Ќа  прощанье Я подарил ему опиума,  поскольку  заключил, что  гостю
моему как  востоковеду  сей предмет должен быть  знаком. ‚ыражение лица  его
подтвердило  мою  догадку. Ћднако же  легкий испуг поразил менЯ,  когда  тот
вдруг  поднес  руку  ко рту и  проглотил  (как  говорЯт  школьники) "в  один
присест" весь кусочек, поделенный мною  предварительно  на три части. ’акого
количества  достало  б убить трех драгунов  вместе с лошадьми, и  тревога за
бедное сие существо поселилась в сердце моем, но что Я мог сделать? ‚едь дал
Я малайцу опиум  из  состраданиЯ  к его  одиночеству,  ибо  он, должно быть,
забрел сюда из самого ‹ондона и целых три недели не имел счастьЯ  поделитьсЯ
мыслЯми  ни  с  одной  живой  душою.  ђазве  посмел  бы  Я,  отринув  законы
гостеприимства, скрутить беднЯгу  и напоить рвотным, дабы  подумал тот,  что
хотЯт  его принесть  в жертву какому-то английскому идолу? Ћ нет, то  было б
противно моей натуре!
     “шел  он,  и  несколько  дней не находил  Я покоЯ;  но  поскольку никто
поблизости так  и  не обнаружил мертвого  малайца, Я убедилсЯ,  что тот  был
привычен[*‘ие заключение,  однако, вовсе  не  обЯзательно -  разница, с коей
опиум влиЯет на тот или иной организм  - велика. ’ак один лондонский мировой
судьЯ  (см. книгу  •арриота "ЃоротьсЯ всю жизнь", т.III, с.391, 3-е издание)
записал, что впервые принЯл лаудан, лечась  от подагры, причем сначала выпил
он сорок капель,  на другой вечер - уже шестьдесЯт, а на  пЯтый восемьдесЯт,
но никакого действиЯ  не последовало. ‡аметьте, то говорит человек далеко не
молодой. ‚прочем, слыхал Я от некоего сельского врача анекдот, в сравнении с
коим историЯ  м-ра  •арриотта  покажетсЯ сущей безделицей. …го Я расскажу  в
задуманном мною медицинском трактате об опиуме, который,  жалеЯ,  опубликую,
коли члены  ‚рачебной  Љоллегии заплатЯт мне  за просвещение темных умов их.
Ђнекдот этот слишком хорош, чтобы сообщать его сейчас задаром.] к опиуму, а,
стало быть, Я все  же  оказал ему услугу,  хотЯ  б и на одну ночь избавив от
походных страданий.
     Љ этому происшествию Я  обратилсЯ не случайно, ведь малаец (отчасти как
виновник  описанной выше  трогательной  картины, отчасти  же -  как  причина
беспокойства) надолго обосновалсЯ в снах моих, прихватив с  собою нескольких
собратьев, куда более ужасных, нежели он сам, тех, что в бешенстве "амока"[*
Ћ  подобных неистовствах,  совершаемых  малайцами, смотри  в  отчетах любого
путешественника по ‚остоку. Џричиною сего безумиЯ может стать как опиум, так
и невезение в игре.] обступали менЯ и уносили в мир мучений. Ћднако покончим
с этим и возвратимсЯ в тот одинокий год услады. “ж говорил Я: едва возникает
беседа о столь важном длЯ всех нас  предмете, коим ЯвлЯетсЯ счастье,  - мы с
восторгом  внимаем повести всЯкого человека, будь то  даже  юный пахарь, чей
плуг наврЯд  ли  глубоко  проник  в  неподатливую  землю людских  печалей  и
радостей  и  кого не  заподозришь  в  знании новейших научных  принципов. џ,
употреблЯвший  счастье   и  твердое,  и  жидкое,  кипЯченое  и  некипЯченое,
восточно-индийское  и  турецкое,  Я, проводивший  опыты  над  ним при помощи
своего рода  гальванической батареи  и общего блага ради,  приучавший себЯ к
Яду в 8000 капель ежедневно  (с той же целью, что и один французский хирург,
заражавший себЯ раком, а также один англичанин, двадцать лет назад прививший
себе чуму; третий же, чье подданство Я затруднЯюсь определить, наградил себЯ
бешенством),  Я (и то признают все) познал счастье в полной мере, лучше, чем
кто-либо  другой.  Џо сему намерен Я  здесь изложить свое  понимание  оного,
избрав к  тому способ весьма  занЯтный, а  именно  без поучениЯ  представить
тебе, читатель, картину лишь  одного из многих вечеров того памЯтного  года,
когда лаудан, употреблЯемый всЯкий день, оставалсЯ эликсиром  счастьЯ. ‚след
за тем обращусь Я к предмету иного рода -то будут пытки опиумом.
     ‚озьмем  сельский  домик,  стоЯщий  в  горной  долине  в  18  милЯх  от
какого-либо города,  долина  сама  не слишком  обширна  и  занимает в  длину
примерно  две,  а  в  ширину - в  среднем  три четверти  мили;  преимущество
местоположениЯ  такого дома  состоит в том,  что ежели собрать  всех жителей
округи,  то образуют  они  числом  своим  среднюю  семью,  вполне  достойную
вниманиЯ. ’еперь пускай же горы будут настоЯщими горами - от 3 до 4000 футов
высоты, а домик  будет  настоЯщим  домиком,  а не  "особнЯком с пристройкою,
вмещающей  до  двух  карет" (как  пишет один  остроумный автор), и пусть тот
домик  окажетсЯ (ибо  Я должен  держатьсЯ  реального направлениЯ)  с  белыми
стенами,  обсаженными  густым  кустарником  так,  чтобы  всЯ  их  наружность
осенЯлась цветом,  и под окнами  б  с весны до осени распускались, словно по
старшинству, бутоны - от  майских роз до  позднего  жасмина. ‚озьмем, однако
же,  не  весну  и  не  осень, а  зиму,  и притом  самую  суровую.  ‘ие  есть
наиважнейший  пункт в науке  о счастье.  € с  удивлением взираю Я на то, как
люди слепы - они ликуют, провожаЯ зиму, а коли приходит времЯ встречать ее -
надеютсЯ  на снисходительность  природы. џ  же, напротив, любой год  возношу
небесам мольбы о даровании снегов, града,  мороза иль бурь каких-нибудь, чем
более, тем лучше. ‚сЯкому известно, что за  божественное наслаждение кроетсЯ
зимою у домашнего  очага: свечи, горЯщие  уж в  четыре часа, теплый коврик у
камина, толково заваренный  чай, затворенные ставни, гардины, ниспадающие на
пол широкими складками, а дождь и ветер Яро неистовствуют вовне,

     € мнЯтсЯ за окном два голоса чужих -
     ’ам небо и землЯ слились в единый лик,
     Ќо крепостию стен ограждены от них,
     Њы чаем лишь добра в тиши покоев сих.
     "‡амок праздности"

     ’о  известные  каждому,   рожденному   в   широтах   высоких,  частицы,
слагающиесЯ   в   мозаику  зимнего  вечера.  Џравда,   услады  эти,  подобно
мороженому,  приготовлЯютсЯ лишь  в холодной атмосфере - это плоды, никак не
могущие   созреть  без   погоды   штормовой  и  суровой.  ЊенЯ  не   назвать
"щепетильным"  в вопросе погоды - Я приемлю и  снегопад, и крепкий мороз,  и
стремительный  ветер,  который  (по  выражению  м-ра  ...)  "позволЯет  даже
почтовому ведомству полагатьсЯ на него". ‘годитсЯ мне и дождь, но лишь самый
жестокий -  другого не  потерплю, ибо иначе буду  чувствовать  обман: почему
призван Я платить столь высокую цену за зиму, тратЯсь на уголь, свечи, терпЯ
всевозможные лишениЯ, коими не обойден и джентльмен, ежели не получаю взамен
лучшего товара? Ћ нет, тех денег  достало б мне купить зиму по крайней  мере
канадскую или  русскую, дарующую всЯкому право  делить владение собственными
ушами  с северным  ветром. Љонечно, великий эпикуреец Я, ибо  не  могу полно
наслаждатьсЯ  ни одним зимним вечером, коли тот придетсЯ  после ”омина днЯ и
окажетсЯ уж  тронут  мерзким тленом весеннего  дыханиЯ: нет, достойный вечер
отделен долгой  чередой  темных ночей  от  прибавлениЯ  света и  возврата  к
солнечным днЯм. € посему, с последних недель октЯбрЯ и  до сочельника длитсЯ
пора блаженства, она представлЯетсЯ мне хозЯйкою с чайным подносом в руках -
и хоть чай осмеЯн теми,  кто  от природы наделен  изрЯдною бесчувственностью
(или   же  развил  в  себе  сию   способность   усердными   возлиЯниЯми),  и
невосприимчив  к   действию  столь  утонченного   бодрЯщего  средства,  этот
божественный напиток ЯвлЯетсЯ любимейшим в доме каждого мыслителЯ;  что ж до
менЯ,    то    Я    бы    присоединилсЯ    к   д-ру    „жонсону   в   bellum
intemecinum[*междуусобице (лат.)] с „жонасом •енвеем и прочими нечестивцами,
осмелившимисЯ  презрительно  отозватьсЯ  о  чае.  Ћднако  не  стану  слишком
утруждать  себЯ  описаниЯми  тех зимних  вечеров и  предоставлю  то  сделать
художнику - он без труда  дорисует картину,  следуЯ моим указаниЯм. ‚прочем,
художники  не любЯт  белых  домиков, ежели, конечно,  домики  эти не  побиты
стихиЯми;  но сиЯ  внешнЯЯ сторона  моего  жилища едва  ли потребует  усилий
живописца, ибо теперь нахожусь Я внутри.
     €так,  нарисуй же мне комнату  семнадцати футов длины, двенадцати футов
ширины  и  не  более  семи  с  половиной  -  высоты.  ‘ие  место,  читатель,
величественно именуетсЯ в доме моем гостиною, правда, замышлЯлось оно с тем,
чтоб "двум желаньЯм потакать", и потому было бы  более  справедливо  назвать
его также и библиотекою,  ибо как увидишь ты,  только в  книжных владениЯх Я
богаче своих соседей. Љниг имел  Я  до  пЯти тысЯч  и собирал то богатство с
восемнадцати  лет.  Џосему,  художник, изобрази их в  таком  множестве,  кое
только  способна вместить комната. Ќаселив ее книгами, прибавь еще и хороший
камин, и мебель - простую и скромную,  что более подходит  непритЯзательному
вкусу ученого. € нарисуй же у огнЯ мне чайный столик, и (ведь Ясно - ни одно
существо не придет в гости такой штормовой ночью) помести  лишь  две чашки с
блюдцами на поднос;  и коли ты умеешь выражать условности или писать хотЯ бы
аллегорически,-дай мне тот вечный чайник, коему нет пределов  a parte ante и
a parte post[*бесконечно до и бесконечно после (лат.)], ибо, по обыкновению,
Я пью чай от восьми  часов вечера до четырех часов утра. € поскольку занЯтие
сие не терпит одиночества, изобрази же прелестную молодую  женщину,  сидЯщую
рЯдом  со мною. „аруй ей руки Ђвроры и улыбку ѓебы; но нет, милаЯ Њ., даже в
шутку  не  позволЯй  мне  думать,  что  свет,  коим озарЯла  ты  мое жилище,
происходил от единой красоты, сего тленного и недолговечного свойства, и что
чары  ангельских  улыбок  подвластны стараниЯм  гусиных перьев.  Ћбратись же
теперь,  добрый художник, к предмету,  могущему поддатьсЯ описанию, то есть,
собственно, ко  мне  -  то будет  портрет  “потреблЯющего  опиум, того,  что
проводит вечера в обществе  "маленькой  золоченой шкатулки с пагубным Ядом".
Љасательно опиума скажу: Я не прочь лицезреть  его на холсте, хотЯ предпочел
бы натуру, и ты можешь запечатлеть сие лекарство, коли пожелаешь;  но уверЯю
тебЯ, что ни одна "маленькаЯ" шкатулка не удовлетворила б, даже в 1816 году,
потребностей моих,  ведь  Я  отступил далеко  от тех мест,  где  встречались
"величественные  Џантеоны" да аптекари (смертные или прочие). Ћ нет, нарисуй
ты шкатулку истинную, не из золота сделанную, а  из стекла, и пусть напомнит
она формою  своей  графин,  что длЯ  вина. ’еперь влей в графин этот  кварту
темно-красного лаудана  и добавь  к тому книжку  немецкой  метафизики -  вот
каковы свидетельства к  удостоверению моей персоны  в глазах соседей; однако
сему  Я заЯвлЯю отвод. „олжен признатьсЯ, на  картине подобает занимать  мне
главное место  и предстать на суд зрителЯ то ли высоким героем,  то ли (если
тебе  угодно)  преступником за решеткою.  Ѓыть может, подобное построение  и
разумно, но с какой стати  раскаиватьсЯ мне пред художником или  пред кем бы
то  ни было?  Љоли  зритель  (ведь именно  ему,  а не какому-то рисовальщику
нашептываю  Я  свою   сокровенную   исповедь)  сам  потрудитсЯ  над  образом
“потреблЯющего опиум и напишет то полотно по собственному разумению, наделЯЯ
менЯ,  из романтических соображений, изЯщной фигурою и поэтическим  лицом  -
зачем  стану  Я  варварски  развенчивать заблуждение, столь  приЯтное  равно
публике  и   автору.   Ќет,   действуй,  художник,  повинуЯсь   лишь  своему
воображению, а так как знаю Я,  что кишит оно  созданьЯми прекрасными, то не
могу  не видеть в сем выгоды.  ’еперь,  читатель,  уж обозрели мы все десЯть
категорий  моего состоЯниЯ между 1816 и  1817 годами: до середины последнего
года  Я  полагаю  себЯ  счастливцем  и  некоторые   слагаемые  того  счастьЯ
постаралсЯ представить тебе в сем эскизе библиотеки мыслителЯ, что зарисован
в домике средь скал зимним ненастным вечером.
     Ќо теперь прощай, читатель, прощай и счастье зимою иль летом! Џрощайте,
улыбки  и смех!  Џрощай,  душевный покой!  Џрощайте, надежды и дивные грезы!
Џрощайте, блаженные  сны! ’ому уж три  с половиною года,  как держу Я  ответ
пред судом и оторван от вас; отныне пускаюсь Я в свою €лиаду, €лиаду скорби,
и вот уж должен описать.

     Џытки опиумом

     Љогда б художник опустил перо
     во мглу затмений и подземных сил.
     "ЊЯтеж €слама" елли

     —итатель,  до сих пор  сопутствующий мне! џ прошу  тебЯ прислушатьсЯ  к
нижеследующим поЯснениЯм, кои состоЯт из трех пунктов:
     1. Џо  некоторым причинам не мог  Я блюсти в  своих записЯх  порЯдок  и
свЯзь. „аю их хронологически  разрозненными,  даю по мере  того, как нахожу;
отчасти  же вынужден прибегать и к памЯти своей. €ные из записок  указуют на
дни,  иные Я  пометил  после,  впрочем,  встречаютсЯ и  вовсе  неведомые мне
страницы. Џомимо  всего,  ежели видел  Я, что длЯ  цели  сего  повествованиЯ
требовалось  нарушить  естественную   последовательность  событий  -  Я,  не
колеблЯсь,  делал это,  причем  местами  рассказ  излагалсЯ  то  в настоЯщем
времени, а  то -  в прошедшем.  Љое-что,  по  всей видимости,  было написано
впрЯмь вослед случившемусЯ, однако точности  сие не прибавит, ибо и без того
те дни  навсегда  запечатлелись в  памЯти  моей. Њногое Я опустил, поскольку
иногда  не мог  принудить  себЯ  к размышлениЯм, а  тем  более  к  складному
рассказу об ужасном  бремени, что тЯготит  мой разум. ’акже оправдаюсь  Я  и
тем, что ныне  нахожусь в ‹ондоне и представлЯю  собой  персону беспомощную,
котораЯ не  может  даже  привести  в  порЯдок свои бумаги  без  постороннего
участиЯ; к тому же  теперь лишен Я  заботливых рук той, что прежде исполнЯла
обЯзанности моего писарЯ и секретарЯ.
     2.  „олжно  быть, читатель, ты  подумаешь,  что Я  слишком откровенен и
сообщителен. Њожет,  и  так. Ќо мой способ письма - это, скорее, размышление
вслух,  приправленное причудами автора, и нимало  не забочусь  Я о тех,  кто
внимает  моей  истории;  ведь  ежели  остановлюсь  Я и  стану  рассуждать  о
правильности того или иного пассажа применительно к самым разным требованиЯм
слушателЯ,  то  вскоре засомневаюсь -  а верна  ли  вообще хоть какаЯ-нибудь
часть повествованиЯ? ‚оистину, Я  мысленно уношусь  на  пЯтнадцать, а  то  и
двадцать лет  вперед,  ибо полагаю  -  пишу Я длЯ того, кто  будет не  прочь
обратитьсЯ  к моим книгам и тогда; желаЯ  восстановить картину тех дней, что
едва ли  знакомы  кому-либо  лучше  менЯ, Я приложил  к  сему  все возможные
усилиЯ, на которые только был способен, потому как знал - врЯд ли вновь сыщу
Я времени в будущем.
     3.  ’ебе, читатель,  вероЯтно, не раз  уж хотелось  спросить, почему не
освободилсЯ Я от  ужасов опиума, почему не презрел сию пагубную привычку или
хотЯ бы не сократил  число капель?  Ћтвечу коротко: оно, конечно, допустимо,
что с легкостью поддалсЯ Я очарованию опиума, однако невозможно предположить
в   ком-либо   способность  прельщатьсЯ  ужасами   оного.   —итатель  посему
догадаетсЯ, что делал Я попытки неисчислимые, дабы уменьшить приемы. ‘ледует
поЯснить: те, что видели,  какими  страданиЯми сопровождаютсЯ  эти  попытки,
первыми  же  попросили прекратить тщетную борьбу.  Ќо  мог ли Я, по  крайней
мере,  вычитать из общего количества  принимаемого лаудана до  одной капле в
день или же разводить свое лекарство водою вдвое или  втрое? ’огда, выходит,
что спуститьсЯ с тысЯчи  капель занЯло  б у менЯ около шести  лет; итак, моЯ
задача решениЯ  не  имеет,  а указанный вопрос есть общаЯ  ошибка не знающих
опиума на деле;  Я  же  обращаюсь к тем, кто искушен в  нем и  спрашиваю: "Ђ
известно ль вам, что сокращать дозы доставлЯет радость лишь до определенного
предела,  за коим  вы обрекаете  себЯ на  муки сильнейшие?"  -  "€звестно, -
скажут многие простецы, - но  ты лишь капельку пострадаешь от угнетениЯ духа
и поноса". Ћ  нет, уныниЯ не наступает, наоборот  - простаЯ жизнерадостность
овладевает вами, выравниваетсЯ сердцебиение и здоровье в целом исправлЯетсЯ.
Ћднако  совсем не в  том заключены несчастьЯ - невыразимаЯ боль пронзает ваш
желудок  (что, безусловно, отлично от диареи), и  сие мучение сопровождаетсЯ
обильным выделением  пота  и  ощущеньЯми, такими,  что  описать  их  у  менЯ
недостало б бумаги.
     €так, подхожу Я in medias res[*к сути (лат.)], и от того времени, когда
страданиЯ мои, можно сказать, достигли кризиса,  перейду к описанию оных, а,
точнее, - тех парализирующих свойств опиума, что отнимают у нас разум.
     ‡анЯтиЯ  мои ныне  надолго  прерваны. —итать удовольствиЯ ради  Я уж не
могу заставить себЯ, пусть и на краткое времЯ, но все же иногда читаю вслух,
к  радости  окружающих,  ибо  способность  декламировать  есть  едва  ли  не
единственное  благоприобретение  мое,  как  сказали б  о  ней  простолюдины,
разумеЯ в  том нечто внешнее и  показное; и прежде гордилсЯ Я этим свойством
более  прочих  достижений  моих,  так  как имел  возможность  убедитьсЯ, что
встречаетсЯ  оно  нечасто.  €з  всех чтецов  актеры  - самые худшие:  читают
отвратительно,  а не  менее превозносимаЯ миссис  ... не  в  состоЯнии  мило
декламировать  ничего,  кроме  драматических сочинений, - во  всЯком случае,
Њильтона прочесть сносно ей не удаетсЯ. ‚ообще людЯм свойственно произносить
стихи  либо без  малейшего чувства, либо же, преступаЯ природную скромность,
отбрасывать всЯкую сосредоточенность, присущую мыслителю. …жели и был тронут
Я  чем-то в  последнее времЯ, то  это -  возвышенный плач  ‘амсона борца  да
великие созвучиЯ  речей ‘атаны из "ђаЯ  обретенного",  причем  в собственном
моем исполнении. Џорой одна юнаЯ леди спускаетсЯ попить чаю вместе с нами, и
по просьбе ее,  а  также  по просьбе  Њ.  Я читаю стихи  ‚. (‚.,  кстати,  -
единственный поэт из виденных мною, кто может декламировать  свои творениЯ и
делает сие поистине замечательно).
     ЉажетсЯ,  за  два  года Я не прочел ничего, кроме  одной  книги,  и  из
благодарности  к  автору  оной,  в отплату  неоценимого  долга  не  могу  не
упомЯнуть здесь сей том. Љ  более же изысканным и страстным поэтам обращалсЯ
Я теперь  лишь  по  временам.  Ћднако  внутреннЯЯ моЯ  склонность,  знал  Я,
состоЯла в  аналитических упражнениЯх. Ќыне  же логические штудии  почти  не
прерываютсЯ,  и  Я всецело  отдалсЯ им.  Њатематика, высокаЯ  философиЯ etc.
стали  тогда  длЯ менЯ  неприемлемы,  Я  бежал  их  с  чувством  бессильЯ  и
мальчишеской слабости - и это доставлЯло мне муку еще большую, ибо помнил Я,
что когда-то справлЯлсЯ с предметами теми к величайшему удовольствию своему;
страдал  Я  также и  оттого,  что  думал  посвЯтить  всю жизнь  неспешной  и
кропотливой  работе  над  созданием единственной  книги, коей  полагал  дать
название одного неоконченного  труда ‘пинозы, а именно De emendatione humani
intellectus[*Ћб   улучшении   разума  человеческого   (лат.)],   той   книге
предназначал Я расцвет и плоды разума моего. Ќыне же она сковалась застывшим
течением мысли, словно льдом, и походила на испанский  мост или акведук, что
строилсЯ с непомерным размахом, Явно  превосходившим возможности зодчего;  и
вместо  того, чтобы пережить  менЯ, Явившись, по крайней мере,  памЯтником и
желанью,  и  порыву,  и  жизни, исполненной  стремленьЯ возвеличить  природу
человеческую  на  пути, предначертанном ѓосподом, сиЯ  книга,  скорее всего,
оказалась  бы  изваЯньем, сотворенным  в назидание  детЯм  моим,  изваЯньем,
напоминавшим  о разбитых надеждах, о тщете  усилий, о знаньЯх,  лежащих  под
спудом, о  сваЯх, коим  не суждено нести бремени  стен  - то горе и  паденье
архитектора. € в таком состоЯнии слабости ума обратилсЯ Я, развлечениЯ ради,
к  политической  экономии,  обнадеживаЯ  себЯ  тем,  что моЯ  мысль,  прежде
деЯтельнаЯ  и  беспокойнаЯ,  как  гиена,   не  могла   (покуда  еще  жив  Я)
окончательно погрузитьсЯ в летаргию; преимущества политической  экономии длЯ
столь расслабленной  личности  заключаютсЯ  в  том,  что  наука  сиЯ главным
образом систематическаЯ  (то есть ни одна из  частей  ее  так  не определЯет
целого,  как  целое  -  свои  составлЯющие),  и потому  иные  разделы  легко
обособлЯютсЯ и могут рассматриватьсЯ всЯк отдельно.  ‚елико было изнеможение
сил моих  в  те дни,  но  знаниЯ все ж не забывались, -  Я, приобщившийсЯ за
долгие  годы к теориЯм самых строгих мыслителей, изощренный в логике великих
философов,  не мог  не  сознавать  крайней беспомощности  большинства  наших
экономов.  „авно  уж, начинаЯ с 1811  года, Я  любил просматривать множество
книг и брошюр по различным отраслЯм  экономии, а по  просьбе  моей Њ. иногда
читала мне главы из новейших  работ или же  отчеты о прениЯх в парламенте. џ
видел,  что все это  в  основном лишь жалкие  отбросы  да мутные осадки  ума
человеческого  и  что  любой,  обладающий  здравостью  и достойной  схоласта
опытностью в логике, смог бы  разместить на  ладони целую плеЯду современных
экономов и, вознесЯ  оных к небу, удушить двумЯ пальцами каждого, или же, по
меньшей мере, сумел бы без труда растолочь в порошок их заплесневелые головы
при помощи дамского веера.  ‚прочем, впоследствии, в год 1819, Я получил  из
ќдинбурга  от   одного   знакомого  книгу  м-ра   ђикардо;  в  ней  нашел  Я
подтверждение  давнему пророчеству  своему,  гласившему о пришествии некоего
законодателЯ сей науки, и потому, не окончив еще и первой главы, воскликнул:
"’ы сей  муж, сотворивший  сие!"  €зумление  и  любопытство,  доселе глубоко
дремавшие во мне, вновь пробудились, и Я удивлЯлсЯ тому, что  вновь способен
вдохновлЯтьсЯ чтением,  и  еще  более поражалсЯ самой  книге.  Ќеужто  столь
проникновенное  творение было действительно создано в Ђнглии в девЯтнадцатом
веке? ‚озможно ль то? ‚едь полагал Я всЯкую мысль[*—итателю  должно помнить,
что  разумею Я здесь под мыслью, ведь в противном случае  подобное заЯвление
можно  б счесть крайне  самонадеЯнным.  ЂнглиЯ  до недавней поры  оставалась
богатой прекрасными  мыслителЯми, но то касалось лишь искусства да изысканий
общего порЯдка:  удручающее отсутствие  мужественных мыслителей  ощущалось в
аналитическом  направлении.  €  потому  один  выдающийсЯ  шотландец  недавно
сообщил нам,  что обЯзан  отказатьсЯ даже от математики, ибо не чувствует  к
тому поощрениЯ.] угасшей в этой стране. Љак могло случитьсЯ, что англичанин,
не принадлежащий к академическому собранию  и поглощенный к тому ж торговыми
и  общественными  работами, совершил  то,  над  чем  бились все университеты
…вропы  почти столетие,  но так  и не продвинулись даже  на ширину  волоска?
Џрежние авторы ныне были развенчаны и низложены силою убеждениЯ и документа,
м-р ђикардо установил  a priori, единственно исходЯ из пониманиЯ  своего, те
законы, кои впервые осветили неподвластный нам  хаос  сведений и  превратили
беспорЯдочный набор незрелых суждений в науку соразмерных пропорций, наконец
утвердившуюсЯ на положенных ей началах.
     ’аково было благотворное влиЯние этого проницательного сочинениЯ, что Я
тотчас почуЯл радость и возвратилсЯ к занЯтиЯм,  коих не знал уже много лет,
- пробудилось во  мне желанье писать  или  хотЯ бы диктовать Њ., писавшей за
менЯ.  џ,  кажетсЯ,  видел,  как  некоторым  истинам  удалось  сокрытьсЯ  от
"всевидЯщего ока" м-ра ђикардо, и, поскольку истины те  были большей  частью
вполне определенной природы, Я мог бы без труда выразить и проЯснить их куда
лаконичней и  изЯщнее посредством алгебраических символов,  нежели то делают
экономы,  пользующиесЯ манерою  медлительной  и  непокладистою в  изложении;
записать  сие занЯло б у менЯ  менее  обыкновенной тетради, и даже будучи  в
столь плачевном состоЯнии, располагаЯ лишь Њ. в качестве секретарЯ, составил
Я  свои  "Џролегомены  ко  всем  будущим  системам  политической  экономии".
Ќадеюсь,  эта  книга  не станет отдавать  опиумом,  хотЯ длЯ большинства сам
предмет ее уже ЯвлЯетсЯ сонным зельем. Ћднако усилиЯ по написанию сей работы
оказались только временной  вспышкой,  как  выЯснилось  далее. џ намеревалсЯ
опубликовать книгу, и были  уж сделаны  приготовлениЯ к напечатанью  оной  в
провинциальном городке, лежащем за восемнадцать миль от места, где жил Я. Џо
этому случаю  типографиЯ  даже  нанЯла  на  несколько  дней  дополнительного
наборщика. Љроме того, книга моЯ  дважды объЯвлЯлась, и  Я,  таким  образом,
поневоле  должен  был  докончить  начатое.  Ќо  мне  пришлось   бы  написать
предисловие, а также - посвЯщение м-ру ђикардо,  над  коим  Я особенно хотел
постаратьсЯ,  -  впрочем, все это Я нашел невозможным совершить.  ‡аказ  был
отменен, наборщик - уволен, а "Џролегомены" мои мирно покоились подле своего
старшего заслуженного брата.
     €так, Я описал  и объЯснил  свою  умственную  оцепенелость с  той точки
зрениЯ,  котораЯ  применима,  до  известной степени,  длЯ  рассмотрениЯ  тех
четырех лет, в течение  которых пребывал Я во  власти  –ирцеиных чар опиума.
ЌесмотрЯ на бедность и страданиЯ, Я проводил дни  в бездействии. ђедко мог Я
заставить себЯ написать письмо, и ответ в несколько  слов был  пределом моих
возможностей, причем бралсЯ Я за перо спустЯ недели, а то и месЯцы, оставлЯЯ
без вниманиЯ  почту, скапливающуюсЯ на письменном столе. Ќе будь со мною Њ.,
все  записи расходов,  оплаченные  и  неоплаченные  счета  потерЯлись бы,  и
независимо от судьбы моей политической экономии, экономиЯ домашнЯЯ пришла бы
к  гибельному упадку. „алее  Я не стану  уж  ссылатьсЯ  на  эту  особенность
недуга, ибо как  употреблЯющий опиум, так и не вкусивший оного, найдет ее, в
конце  концов, тЯгостной и  мучительной,  ведь заключаетсЯ та особенность  в
слабости   и  беспомощности,   в  растерЯнности,   коЯ   свойственна  людЯм,
пренебрегающим  делами  своими и не спешащим к  оправлению  обЯзанностей,  а
также  - в угрызениЯх совести, что жалит стыдливые умы. “потреблЯющий  опиум
отнюдь не лишен нравственной  чувствительности,  как  не  лишен  и  душевных
порывов, он страстно  жаждет,  как  и прежде, воплощеньЯ замыслов своих, тех
дел,  что  требует от  него  взыскующий  долг;  однако его  представление  о
возможном  бесконечно  далеко   от   действительной  способности  не  только
исполнЯть задуманное, но  даже  предпринимать  к тому попытки.  €нкуб и мара
тЯготЯт  его,  и  лежит   он,  окруженный  несбыточными  желаньЯми,  подобно
расслабленному, что прикован к постели смертельной вЯлостью и вынужден зреть
жестокую несправедливость  и отчаЯнье, преследующее его нежную возлюбленную:
клЯнет  он морок, сковавший  члены его, и  готов  отдать  жизнь за  то, чтоб
встать и пройтись; но слаб он, как ребенок, и не в силах приподнЯтьсЯ даже.
     Џерехожу ныне Я к главному предмету сих заключительных признаний, к той
повести,  полной  картинами   снов,  ставших   прЯмою   причиною  тЯжелейших
страданий, к той повести, что донесли дневники мои.
     Џервой важной переменой, какую заметил Я в своем телесном  миропорЯдке,
было  пробуждение  той  восприимчивости  зреньЯ,  что присуща лишь  детскому
возрасту.  „олжно  быть,  читателю  известно,  что   многие   дети  обладают
способностью как бы рисовать  в темноте всевозможные призраки,  однако порой
сиЯ способность объЯснЯетсЯ механическим повреждением глаза; другие же имеют
дар  умышленно,  а  то и непроизвольно, вызывать  или гнать прочь  эти тени;
бывает,  случаетсЯ иное, ибо,  как говорил  однажды один ребенок, отвечаЯ на
расспросы мои: "џ могу сказать им, чтобы они  ушли, и они уходЯт,  но иногда
возвращаютсЯ,  когда  не  зову их".  ’огда Я поведал ему,  что  обладает  он
властью  над  призраками  поистине  столь  же  безграничною,  как и  римский
центурион - над  своими солдатами. Џриблизительно к середине 1817 года новый
дар   мой  стал  излишне  беспокойным  приобретением:  по  ночам,   когда  Я
бодрствовал  в  постели своей, многолюдные процессии шествовали  мимо менЯ в
скорбном  великолепии,   золотистаЯ   ткань  бесконечных   событий,  коих  Я
оказывалсЯ  свидетелем,  удручала  мрачной  то