
затерЯвшейсЯ вдали от морЯ земле лежала печать заброшенности;  зима  в  этой
части юга -  предсмертнаЯ  мука,  не  то  что  северный  смертельный  сон  -
предвестник  непременного  воскресениЯ.  Ђ  на  моем  юге,  в  моей  любимой
незабвенной стороне, стоит земле чуть  пошевелитьсЯ  после  долгой  болезни,
открыть глаза между двумЯ вздохами  -  между  ночью  и  днем,  -  и  природа
возрождаетсЯ весенним взрывом, весной  и  летом  сразу,  цветами  и  плодами
одновременно под сводом сверкающих синих небес.
     ‘вежий ветер снова предвещал к вечеру тихий ровный дождик. ѓолоса внизу
исчезли и опЯть возникли, теперь они доносились то со двора, то  со  стороны
служб. Џо тропинке к коровнику тЯжело ступала мамаша Њюллер, •этси бежала за
нею следом. ‘таруха несла молочные бидоны с железными запорами на деревЯнном
коромысле, перекинутом через плечо, дочь - в каждой руке по ведру. ‘тоило им
отодвинуть кедровые брусьЯ, как коровы, пригибаЯсь к земле, толпою  ринулись
с полЯ, а телЯта, жадно открываЯ рот, поскакали каждый к своей матке.  Џотом
началась баталиЯ: голодных, но уже получивших свою  скудную  долю  детенышей
оттаскивали от материнского вымени. ‘таруха щедро  раздавала  им  шлепки,  а
•этси тЯнула телЯт за веревки, и ноги ее разъезжались в грЯзи, коровы мычали
и грозно размахивали рогами, телЯта же орали как непослушные  дети.  „линные
золотистые косы •этси мотались по плечам, ее смех весело звенел над сердитым
мычанием коров и хриплыми окриками старухи.
     ‘низу, от кухонного крыльца, доносилсЯ плеск воды, скрип насоса, мерные
мужские шаги. џ сидела у окна и смотрела, как медленно наползает темнота и в
доме постепенно зажигаютсЯ огни. “ лампы в моей комнате  на  резервуаре  длЯ
керосина была ручка, словно  у  чашки.  Ќа  стене  висел  фонарь  с  матовым
стеклом. Љто-то под самой моей  лестницей  звал  менЯ,  и  Я,  глЯнув  вниз,
увидела смуглое лицо молодой  женщины  с  льнЯными  волосами;  она  была  на
сносЯх; цветущий годовалый мальчуган пристроилсЯ  у  нее  на  боку;  женщина
придерживала его одной рукой,  другую  же  поднЯла  над  головой,  и  фонарь
освещал их лица.
     - “жин готов, - сказала она и подождала, пока Я спущусь.
     ‚ большой квадратной комнате все семейство собралось за длинным столом,
покрытым простой скатертью в красную клетку; на обоих концах его  сгрудились
деревЯнные тарелки, доверху наполненные дымЯщейсЯ  пищей.  Љалека  служанка,
прихрамываЯ, расставлЯла кувшины с молоком. ѓолова ее пригнулась так  низко,
что лица почти не было видно, и все  тело  было  как-то  странно,  до  ужаса
изуродовано - врожденнаЯ болезнь, подумала Я, хотЯ она выглЯдела  крепкой  и
выносливой. …е узловатые руки непрерывно дрожали, голова трЯслась под  стать
неугомонным локтЯм. Ћна поспешно ковылЯла вокруг стола, разбрасываЯ тарелки,
увертываЯсь от всех, кто стоЯл на ее пути; никто не посторонилсЯ, не дал  ей
дорогу, не заговорил с ней, никто даже  не  взглЯнул  ей  вслед,  когда  она
скрылась на кухне.
     ‡атем мужчины шагнули к своим стульЯм. Џапаша Њюллер  занЯл  патриаршее
место во главе стола, мамаша Њюллер вырисовывалась  за  ним  темной  глыбой.
Њужчины помоложе сидели с одной стороны, за женатыми, прислуживаЯ им, стоЯли
жены, ибо времЯ, прожитое тремЯ поколениЯми на этой земле,  не  пробудило  в
женщинах самосознаниЯ, не изменило древних обычаев.  „ва  зЯтЯ  и  три  сына
прежде чем приступить к еде, опустили закатанные рукава. ’олько что  вымытые
лица их блестели, расстегнутые воротнички рубашек намокли.
     Њамаша Њюллер указала на менЯ,  затем  обвела  рукой  всех  домочадцев,
быстро называЯ их имена. џ была чужой и гостьей, и потому менЯ  посадили  на
мужской стороне стола, а  незамужнЯЯ  •этси,  чье  настоЯщее  имЯ  оказалось
•ульда, была посажена на детской стороне и приглЯдывала за  ребЯтишками,  не
даваЯ им шалить. „етЯм было от двух до десЯти лет, и их было пЯтеро  -  если
не считать того, что за отцовым стулом оседлал бок матери, -  и  эти  пЯтеро
принадлежали двум замужним дочерЯм. „ети ели с волчьим аппетитом,  поглощали
все подрЯд, то и дело тЯнулись к сахарнице - им все хотелось подсластить;  в
полном упоении от еды, они не обращали никакого вниманиЯ на  •этси,  котораЯ
воевала с ними, пожалуй, не менее энергично, чем с телЯтами, и почти  ничего
не ела. ‹ет семнадцати, слишком худаЯ, с  бледными  губами,  •этси  казалась
даже хрупкой - может быть, из-за волос цвета сливочного масла,  блестЯщих  и
будто в полоску -  прЯдка  посветлее,  прЯдка  потемнее,  -  типичных  волос
немецкой  крестьЯнки.  Ќо  была  у  нее  мюллеровскаЯ  широкаЯ  кость  и  та
чудовищнаЯ энергиЯ, та животнаЯ сила, котораЯ словно бы присутствовала здесь
во плоти; глЯдЯ на скуластое  лицо  папаши  Њюллера,  на  его  светло-серые,
глубоко посаженные желчные глаза,  было  легко  проследить  за  этим  столом
семейное сходство; и становилось Ясно, что ни один из  детей  бедной  мамаши
Њюллер не удалсЯ в нее - нет здесь ни одного  черноглазого,  отпрыска  южной
ѓермании. „а, она родила их - но и только;  они  принадлежат  отцу.  „аже  у
смуглой беременной ѓретхен, Явной любимицы семьи, с  повадками  балованного,
лукаво-улыбчивого ребенка и видом довольного, ленивого  молодого  животного,
постоЯнно готового зевнуть, - даже у нее волосы были цвета топленого  молока
и все те же раскосые глаза. ‘ейчас она  стоЯла,  привалив  ребенка  к  стулу
своего мужа, и времЯ от  времени  левой  рукой  доставала  через  его  плечо
тарелки и заново наполнЯла ее.
     ‘таршаЯ дочь, Ђннетье, носила своего новорожденного младенца на  плече,
и он преспокойно пускал слюни за ее спиной, пока она накладывала мужу еду из
разных тарелок и мисок. Џорой взглЯды супругов встречались, и тогда лица  их
озарЯла мЯгкаЯ улыбка, а в глазах светилось скрытое тепло -  знак  долгой  и
верной дружбы.
     Џапаша Њюллер не допускал и мысли, что  его  замужние  и  женатые  дети
могут покинуть дом. †енись, выходи замуж - пожалуйста; но разве это причина,
чтобы отнЯть у него сына или дочь? “ него всегда найдетсЯ работа и кров  длЯ
зЯтЯ, а со временем - и длЯ  невесток.  Ђннетье,  наклонившись  над  головой
мужа, объЯснила мне через  стол,  что  к  дому  с  северо-восточной  стороны
сделали пристройку длЯ •этси: она будет жить там, когда выйдет замуж.  •этси
очень мило порозовела и уткнулась носом в тарелку,  потом  отважно  вскинула
голову и сказала: "Jah, jah {„а, да, (искаж. нем.).}, замуж, уже скоро!" ‚се
засмеЯлись, кроме мамаши Њюллер, котораЯ заметила  по-немецки,  что  девушки
никогда не ценЯт отчего дома - нет, им  подавай  мужей.  Љазалось,  ее  укор
никого не обидел, и ѓретхен сказала: очень приЯтно, что  Я  буду  у  них  на
свадьбе. ’ут Ђннетье вспомнила и сказала по-английски,  обращаЯсь  ко  всему
столу, что лютеранский пастор посоветовал ей чаще бывать в церкви и посылать
детей в воскресную школу, - а бог за это благословит ее  пЯтого  ребенка.  џ
снова пересчитала, и правда: с неродившимсЯ ребенком ѓретхен всего за столом
детей до десЯти лет оказалось восемь; несомненно, кому-то  в  этой  компании
понадобитсЯ благословение. Џапаша Њюллер произнес короткую речь, обращаЯсь к
своей дочери на немецком Языке, потом повернулсЯ ко мне и сказал:
     - џ говорю - сойти с ума ходить в церковь и платить  свЯщеннику  добрый
деньги за его чепуха. Џускай он мне платит за то, что Я пойти слушать, тогда
Я ходить. - € глаза его с внезапной  свирепостью  сверкнули  над  квадратной
рыжей с проседью бородой, котораЯ росла от самых скул. - Ћн,  видно,  думает
так: мое времЯ ничего не стоит? Ќу ладно! Џускай сам мне платить!
     Њамаша Њюллер неодобрительно фыркнула и зашаркала ногами.
     _ Ђх, ты фее такое гофоришь, гофоришь. ”от когда-нибудь пастор  слушает
и станет сильно сердитый. —то будем делать, если откажетсЯ крестить детей?
     - „ай ему хороший деньги, он будет крестить, - крикнул папаша Њюллер. -
”от уфидишь.
     - Ќу, ферно, так и есть, - согласилась мамаша Њюллер. - ’олько лучше он
не слышать!
     ’ут разразилсЯ шквал немецкой речи, ручки ножей застучали по  столу.  џ
уж и не пыталась разобрать слова, только наблюдала за лицами. ќто  выглЯдело
жарким боем, но в чем-то они соглашались. Ћни были  едины  в  своем  родовом
скептицизме, как и во всем прочем.  €  менЯ  вдруг  осенило,  что  все  они,
включаЯ зЯтьев, - один человек, только в разных  обличьЯх.  Љалека  служанка
внесла еще еду, собрала тарелки и, прихрамываЯ, выбежала вон; мне  казалось,
в этом доме она - единственнаЯ цельнаЯ личность. ‚едь и Я сама  чувствовала,
что расчленена на множество кусков, Я оставлЯла или терЯла  частицы  себЯ  в
каждом месте, куда приезжала, в каждой жизни, с  которой  соприкоснулась,  а
тем более со смертью каждого близкого,  уносившего  в  могилу  толику  моего
существа. Ђ вот служанка - эта была цельной, она существовала сама по себе.

     џ с легкостью пристроилась где-то  на  обочине  мюллеровского  обихода.
„ень Њюллеров начиналсЯ очень рано, завтракали при желтоватом свете лампы, и
серый влажный  ветер  по-весеннему  мЯгко  веЯл  в  открытые  окна.  Њужчины
проглатывали последнюю чашку дымЯщегосЯ кофе уже стоЯ  в  шлЯпах,  запрЯгали
лошадей и на заре выезжали в  поле.  Ђннетье,  перекинув  толстого  младенца
через плечо, ухитрЯлась одной рукой подмести  комнату  или  убрать  постель;
день не успевал еще занЯтьсЯ, а она, бывало, уже со всем по дому  управилась
и идет во двор ухаживать за курами и поросЯтами. Ќо то и дело возвращаетсЯ с
корзиной только что вылупившихсЯ цыплЯт - жалких комочков  мокрого  пуха,  -
кладет их на стол у себЯ в спальне и  весь  первый  день  их  жизни  с  ними
нЯнчитсЯ. Њамаша Њюллер гигантской  горой  передвигалась  по  дому,  отдаваЯ
распорЯжениЯ направо и налево;  папаша  Њюллер,  оглаживаЯ  бороду,  зажигал
трубку  и  отправлЯлсЯ  в  город,  а  вдогонку  ему  неслись  напутствиЯ   и
наставлениЯ мамаши Њюллер касательно домашних нужд. Ћн будто и не слышал их,
во  всЯком  случае,  не  подавал  виду,  но  когда  через  несколько   часов
возвращалсЯ, выЯснЯлось,  что  все  поручениЯ  и  распорЯжениЯ  выполнены  в
точности.
     џ стелила постель, убирала мансарду, и тут оказывалось, что делать  мне
совершенно нечего, и тогда, чувствуЯ свою полную бесполезность, Я скрывалась
от этой вдохновенной суеты и шла на прогулку. Ќо  покой,  почти  мистическаЯ
неподвижность мышлениЯ этого семейства  при  напрЯженной  физической  работе
мало-помалу передавались мне, и Я с молчаливой  благодарностью  чувствовала,
как скрытые болезненные узлы моего  сознаниЯ  начинают  расслаблЯтьсЯ.  Ѓыло
легче дышать, Я могла даже поплакать. ‚прочем, через несколько дней мне  уже
и не хотелось плакать.
     Љак-то утром Я увидела,  что  •этси  вскапывает  огород,  и  предложила
помочь ей засеЯть грЯдки; •этси согласилась.  Љаждое  утро  мы  работали  на
огороде по нескольку часов и Я, согнувши спину, жарилась на  солнце  до  тех
пор, пока не начинала приЯтно кружитьсЯ голова. „ни Я уже  не  считала,  они
были все на одно лицо, только с приходом весны менЯлись краски да землЯ  под
ногами становилась прочнее - это выпирали наружу набухшие сплетениЯ корней.
     „ети, такие шумные за столом, во дворе вели себЯ смирно, с головой уйдЯ
в игры. ‚ечно они месили глину и лепили караваи и  пирожки,  проделывали  со
своими истрепанными  куклами  и  изодранными  трЯпичными  зверЯми  все,  что
положено в жизни. Љормили их, укладывали спать, потом будили кормили  снова,
приобщали к домашней работе и стрЯпали вместе с ними новые караваи из глины;
или впрЯгались в свои тележки и галопом неслись за дом,  под  сень  каштана.
’огда дерево становилось "’урнферайном" {’урнферайн -  гимнастический  союз,
гимнастическое общество (нем.).}, а они снова превращались  в  людей:  важно
семенили в танце, запрокидываЯ воображаемые  кружки,  пили  пиво.  €  вдруг,
чудом снова обернувшись лошадьми, впрЯгались  в  тележки  и  неслись  домой.
Љогда их звали к столу или спать, они шли так же послушно, как  их  куклы  и
трЯпичные звери. Ђ матери опекали их с бессознательной терпеливой нежностью.
‘ истовой преданностью кошек своим котЯтам.
     €ногда Я брала предпоследнего - двухлетнего - младенца Ђннетье и  везла
его в колЯске через сад, ветви которого покрылись бледно-зелеными  побегами,
и немного дальше по проулку. Џотом Я  сворачивала  на  другую,  более  узкую
аллейку, где было меньше колдобин,  и  мы  медленно  двигались  между  двумЯ
рЯдами тутовых деревьев,  с  которых  уже  свисало  что-то  вроде  волосатых
зеленых гусениц. ђебенок сидел, укутанный во фланель и  пестрый  ситец,  его
раскосые голубые глаза сиЯли из-под чепца, а лучезарнаЯ улыбка  обнаруживала
два нижних зуба. €ногда другие дети тихо шли за нами. Љогда  Я  поворачивала
назад, они тоже послушно поворачивали, и  мы  возвращались  к  дому  так  же
степенно, как пускались в путь.
     “зкаЯ аллейка, оказалось, вела к реке, и мне  нравилось  гулЯть  здесь.
Џочти каждый день Я шла по опушке голого леса,  жадно  высматриваЯ  признаки
весны. Љак ни малы, как ни постепенны были перемены,  а  все  же  однажды  Я
заметила, что ветви ивы и ежевичные побеги разом покрылись мелкими  зелеными
точечками; за одну ночь - или мне так показалось? - они стали другого цвета,
и Я знала, что назавтра всЯ долина, и лес, и берег реки  мгновенно  оперЯтсЯ
золотом и зеленью, струЯщейсЯ под весенним ветерком.
     ’ак оно и случилось. ‚ тот день Я задержалась на речке до темноты и шла
домой по болотам; совы  и  козодои  кричали  у  менЯ  над  головой  странным
нестройным хором, и где-то далеко-далеко им отвечало смутное  эхо.  *‚  саду
все деревьЯ  расцвели  светлЯчками.  џ  остановилась  и,  пораженнаЯ,  долго
любовалась ими, потом медленно двинулась  дальше  -  ничего  прекраснее  мне
никогда не приходилось видеть. „еревьЯ только  что  зацвели,  и  под  тонким
покровом ночи на неподвижных ветвЯх  гроздьЯ  цветов  дрожали  в  беззвучном
танце слегка раскачивающегосЯ света,  кружились  воздушно,  как  листьЯ  под
легким ветерком, и размеренно, как вода в фонтане.  Љаждое  дерево  расцвело
этими живыми пульсирующими огоньками, неверными и холодными, точно  пузырьки
на воде. Љогда Я открывала  калитку,  руки  мои  тоже  светились  отблесками
фосфорического сиЯниЯ. џ обернулась - золотистое мерцание не исчезло, это не
был сон.
     ‚ столовой •этси на коленЯх мыла тЯжелой трЯпкой пол.  Ћна  всегда  его
мыла поздно вечером, чтобы мужчины своими тЯжелыми сапогами не  наследили  и
утром пол был безукоризненно чистым. Џовернув ко мне молодое, оцепеневшее от
усталости лицо, она громко позвала: - ЋттилиЯ! ЋттилиЯ!  -  и  не  успела  Я
открыть рот, как она сказала: - ЋттилиЯ покормит  вас  ужином.  ‚се  готово,
ждет вас. - џ попыталась возразить, что не голодна,  но  она  настаивала:  -
Ќужно есть. Ќемного раньше, немного позже - не беда. - Ћна села на  корточки
и, поднЯв голову, глЯнула за окно, в сад. “лыбнулась,  помолчала  и  сказала
весело: - ‚от и весна пришла. “ нас каждую  весну  так  бывает.  -  €  снова
нагнулась, окунаЯ трЯпку в большое ведро с водой.
     Љалека служанка, едва не падаЯ на скользком полу, принесла мне  тарелку
чечевицы с сосисками и рубленую красную капусту. ‚се было горЯчее,  вкусное,
и  Я  взглЯнула  на  нее  с  искренней  благодарностью  -   оказываетсЯ,   Я
проголодалась. ’ак, значит, ее зовут ЋттилиЯ? џ сказала: - ‘пасибо! - Ћна не
может говорить. - •этси сообщила об этом как  о  чем-то  обыденном.  €змЯтое
темное лицо Ћттилии не было ни  старым,  ни  молодым,  просто  его  вдоль  и
поперек бороздили  морщины,  не  имеющие  отношениЯ  ни  к  возрасту,  ни  к
страданиЯм; обыкновенные морщины, бесформенные, потемневшие - словно бренную
плоть скомкал безжалостный кулак. Ќо и на этом изуродованном лице Я  увидела
те же выступающие скулы и косую прорезь  бледно-голубых  глаз;  зрачки  были
огромные, напрЯженно-тревожные,  будто  она  заглЯдывала  в  пугающую  тьму.
ЏоворачиваЯсь, ЋттилиЯ сильно ударилась о  стол,  ее  иссохшие  руки  ходили
ходуном, согнутаЯ спина дрожала - и с бессмысленной поспешностью, словно  за
ней гнались, бросилась вон из комнаты.
     •этси снова приподнЯлась с колен, откинула назад косы и сказала:
     - ‚от такаЯ у нас ЋттилиЯ. ’еперь она уже не больна. Ћна такаЯ,  потому
что маленькой очень  болела.  Ќо  работать  она  может  не  хуже  менЯ.  Ћна
стрЯпает. ’олько говорить понЯтно не умеет.
     •этси встала на колени, согнулась и опЯть принЯлась усердно тереть пол.
‚сЯ она была словно сплетение тонких, туго натЯнутых свЯзок и прочных, точно
гибкаЯ сталь, мышц. Ћна весь свой век будет работать до седьмого пота, и  ей
даже в голову не придет, что  можно  жить  иначе;  ведь  все  вокруг  всегда
работают, потому что впереди еще уйма дел. џ поужинала,  отнесла  тарелку  и
поставила на стол в кухне. ЋттилиЯ сидела на табурете, сунув ноги в открытую
топку погасшей печки; руки у нее были сложены на груди, голова покачивалась.
Ћна не видела и не слышала, как Я вошла.

     „ома •этси обычно  носила  старенькое  коричневого  вельвета  платье  и
галоши на босу ногу. €з-под коротких юбок виднелись худые кривоватые ноги  -
словно бы  она  начала  ходить  чересчур  рано.  "•этси  славнаЯ,  проворнаЯ
девочка", - говорила мамаша Њюллер, а мамаша Њюллер была скупа  на  похвалу.
Џо субботам •этси основательно мылась. ‚ чулане за кухней, где были  сложены
лишние ночные  горшки,  грЯзные  банки  и  кувшины,  стоЯла  большаЯ  ванна.
Џомывшись, она расплетала свои  золотистые  косы,  схватывала  кудель  волос
венком розовых матерчатых  роз,  надевала  голубое  крепдешиновое  платье  и
отправлЯлась в "’урнферайн" - потанцевать и выпить темно-коричневого пива со
своим женихом, который мог вполне сойти ей за брата - так похож он был на ее
братьев,  хотЯ,  вероЯтно,  никто,  кроме  менЯ,  этого  не  замечал,  а   Я
промолчала, не рискуЯ прослыть безнадежно чужой. Џо воскресеньЯм же Њюллеры,
как следует вымывшись, облачались в крахмальные платьЯ и  рубахи,  нагружали
повозки  корзинами  с  провиантом   и   всем   семейством   отправлЯлись   в
"’урнферайн". Љогда они отъезжали, на порог  выскакивала  служанка  ЋттилиЯ:
она прижимала согнутые в локтЯх трЯсущиесЯ руки ко лбу,  заслонЯЯ  от  света
больные глаза, и стоЯла так, пока повозка не сворачивала за угол.  Љазалось,
она совсем немаЯ: с ней нельзЯ было объЯснитьсЯ даже знаками. Ќо по три раза
на дню она уставлЯла огромный стол обильной  снедью.  свежеиспеченный  хлеб,
громадные блюда с  овощами,  непомерные  куски  жареного  мЯса,  невероЯтные
торты, струдели и пирожки, - вдоволь на двадцать человек. …сли под вечер или
в праздник заглЯдывали соседи, ЋттилиЯ ковылЯла в большую комнату, выходЯщую
на север - гостиную с мелодионом из золотистого  дуба,  пронзительно-зеленым
брюссельским  ковром,  занавесками  из  ноттингемских  кружев  и  кружевными
салфетками на спинках кресел, - и подавала им сладкий  кофе  со  сливками  и
большие ломти желтого кекса.
     Њамаша Њюллер сидела в гостиной очень редко, и всЯкий раз  было  видно,
что ей не по себе, - держалась она чопорно, узловатые пальцы были  судорожно
сцеплены. ‡ато папаша Њюллер вечерами сиживал в гостиной частенько, и тут уж
никто не решалсЯ нарушить без приглашениЯ его одиночества; иногда  он  играл
здесь в шахматы со своим старшим зЯтем, который,  давно  понЯв,  что  папаша
Њюллер хороший игрок и терпеть не может легкой победы, отваживалсЯ на  самое
отчаЯнное сопротивление; и все равно, если папаше Њюллеру казалось, что  его
выигрыши следуют чересчур часто, он рычал:  "’ы  не  стараешьсЯ!  ’ы  можешь
играть лучше. € вообще, хватит этой ерунды!"  -  после  чего  зЯть  временно
впадал в немилость.
     Ќо чаще всего вечера папаша Њюллер проводил в  одиночестве  за  чтением
"Das  Kapital"  {"Љапитал"  (нем.).}.  Ћн  глубоко  усаживалсЯ  в   плюшевом
кресле-качалке, а книгу клал перед собой на низком столике. ’о было  раннее,
типично немецкое дешевое издание в черном  запЯтнанном  и  вытертом  кожаном
переплете, потрепанные страницы вываливались -  настоЯщаЯ  ЃиблиЯ.  Ћн  знал
целые главы книги почти наизусть, затвердил от первой  до  последней  строки
изначальный, подлинный текст. Ќе могу сказать, что Я  совсем  не  слышала  о
"Das Kapital", - просто в ту пору среди  моих  знакомых  не  было  человека,
читавшего эту книгу,  и  однако  если  кто  и  упоминал  о  ней,  то  весьма
неодобрительно. Ћна не принадлежала в нашей  среде  к  числу  книг,  которые
читают, прежде чем их отвергнуть. € вот теперь  передо  мной  был  уважаемый
старый фермер, принимавший ее догмат как религию, - иначе говорЯ,  длЯ  него
эти легендарные заповеди - нечто должное, справедливое, правильное,  в  них,
конечно же, следует верить, ну а жизнь, повседневнаЯ жизнь  -  дело  другое,
она шла своим чередом. Џапаша Њюллер был  самым  богатым  фермером  в  своей
общине, почти все соседние фермеры  арендовали  у  него  землю  и  некоторые
обрабатывали ее на  паЯх.  Ћн  объЯснил  мне  это  однажды  вечером,  бросив
безнадежные попытки научить менЯ играть в шахматы. Ћн  не  удивилсЯ,  что  у
менЯ не получилось с шахматами - во всЯком случае, что  Я  не  научилась  за
один урок, не удивилсЯ и тому, что Я ничего не знала о  "Das  Kapital".  Џро
свои хозЯйственные дела он объЯснил мне так:
     - ќти люди не могут купить себе землю. ‡емлю надо покупать, потому  что
ею завладел Kapital, и Kapital не отдаст ее назад работнику. Ќу  вот,  а  Я,
выходит, всегда могу купить землю. Џочему? ‘ам не  знаю.  ‡наю  только,  что
получил в первый же раз хороший урожай и мог прикупить еще земли, и вот сдал
ее в аренду дешево, дешевле, чем другие, и дал деньги взаймы соседЯм,  чтобы
соседи не попали в руки банка, поэтому Я не есть Kapital.  Љогда-нибудь  эти
работники смогут купить у менЯ землю задешево, так дешево им больше нигде не
купить. ‚от это Я могу сделать - и больше ничего. - Ћн перевернул страницу и
сердитыми серыми глазами поглЯдел  на  менЯ  из-под  косматых  бровей.  -  џ
заработал свою землю тЯжелым трудом и сдаю ее в аренду соседЯм по дешевке, а
потом они говорЯт, что не выберут моего зЯтЯ, мужа  моей  Ђннетье,  шерифом,
потому что Я - атеист. ’огда  Я  говорю  -  ладно,  но  на  будущий  год  вы
заплатите мне дороже за землю или отдадите больше зерна. …сли  Я  атеист,  Я
буду и поступать как атеист. ’еперь муж моей Ђннетье - шериф, вот, и  больше
ничего.
     Ћн ткнул толстым пальцем в то место, где кончил, и погрузилсЯ в чтение,
а Я потихоньку вышла, даже не пожелав ему спокойной ночи.

     "’урнферайн" был  восьмиугольным  павильоном  и  стоЯл  на  расчищенной
площадке одного из лесных угодий папаши Њюллера. ЌемецкаЯ колониЯ собиралась
здесь  посидеть  в  холодке,  а  духовой  оркестрик  тем  временем  наЯривал
разудалые сельские  танцы.  „евушки  плЯсали  увлеченно  и  старательно,  их
накрахмаленные юбки шуршали  наподобие  сухих  листьев.  Њолодые  люди  были
скорее неуклюжи, зато усердны; они стискивали талии  своих  дам,  отчего  на
платьЯх оставались следы потных рук. ‚ "’урнферайне" мамаша Њюллер  отдыхала
после многотрудной недели. ђасслабив усталые руки и ноги,  широко  расставив
колени, она болтала за кружкой пива со своими сверстницами.  ’ут  же  играли
дети, за ними надо было присматривать,  чтобы  молодые  матери  могли  вволю
потанцевать или спокойно посидеть с подружками.
     Ќа  другой  стороне  павильона  восседал  папаша   Њюллер,   окруженный
невозмутимыми  старцами;  размахиваЯ  длинными  изогнутыми   трубками,   они
солидарно беседовали о местной политике, и их суровый крестьЯнский  фатализм
лишь отчасти смЯгчалсЯ трезвым  житейским  недоверием  ко  всем  должностным
лицам, с которыми сами они не были знакомы, и ко всем  политическим  планам,
исключаЯ их собственные. Ћни слушали папашу Њюллера с уважением,  -  он  был
сильной личностью, главою дома и общины, и они в него  верили.  ‚сЯкий  раз,
как он вынимал изо рта трубку и держал ее за головку, будто камень,  который
намеревалсЯ бросить, они  неспешно  кивали.  Љак-то  вечером  по  дороге  из
"’урнферайна" мамаша Њюллер мне сказала:
     - Ќу вот, слава богу, •этси  и  ее  парень  обо  всем  договорились.  ‚
следующее воскресенье об эту пору они поженЯтсЯ.
     ‚се постоЯнные посетители "’урнферайна"  в  то  воскресенье  Явились  в
мюллеровский дом на свадьбу. Џодарки принесли полезные -  по  большей  части
льнЯные простыни, наволочки, белое вЯзаное покрывало и кое-что длЯ украшениЯ
свадебных покоев: круглый и пестрый  домотканый  коврик,  лампу  с  латунным
корпусом и розовым стеклом, расписанным розами, фаЯнсовый тазик и кувшин длЯ
умываниЯ, тоже весь в красных розах; а  жених  подарил  невесте  ожерелье  -
двойную нитку красных кораллов. Џеред самой церемонией он  дрожащими  руками
надел ожерелье на шею невесты. Ћна поднЯла голову,  чуть  улыбнулась  ему  и
помогла отцепить веточку коралла от своей короткой фаты, потом  они  взЯлись
за руки,  повернулись  к  пастору  и  так  застыли,  пока  не  пришло  времЯ
обменЯтьсЯ кольцами - самыми широкими на свете обручальными кольцами, самыми
толстыми, из самого красного золота, - тут они оба разом перестали улыбатьсЯ
и немного побледнели. †ених первым пришел в себЯ, нагнулсЯ -  он  был  много
выше невесты - и поцеловал ее в лоб. “ него были синие глаза и волосы  не  в
мюллеровскую породу - каштановые, а  не  цвета  Ячменного  сахара;  красивый
тихий парнишка, решила Я, и на •этси глЯдит с удовольствием. †ених и невеста
преклонили колена и сложили руки  длЯ  последней  молитвы,  потом  встали  и
обменЯлись свадебным поцелуем, очень целомудренным и сдержанным  поцелуем  -
пока еще не в губы. ‡атем все двинулись пожимать им руки, и мужчины целовали
невесту, а женщины - жениха. †енщины шептали что-то на ухо •этси, и при этом
прыскали, а •этси заливалась краской. Ћна тоже шепнула что-то своему мужу, и
он  согласно  кивнул.  Џотом  •этси  попыталась  незаметно  ускользнуть,  но
сторожкие девицы - за ней, и вот она уже бежит через цветущий сад, подхватив
свои пышные белые юбки, а все девицы гонЯтсЯ за  ней  с  визгом  и  криками,
словно Ярые охотники, потому  что  та,  котораЯ  перваЯ  нагонит  невесту  и
дотронетсЯ до нее, следующей выйдет замуж. ‚озвращаютсЯ, с  трудом  переводЯ
дух, и тЯнут за собой счастливицу, а она, смеЯсь,  упираетсЯ,  и  все  парни
целуют ее.
     ѓости остались на обильный ужин, и тут поЯвилась ЋттилиЯ в новом  синем
фартуке, морщины у нее на лбу и вокруг бесформенного рта блестели  бусинками
пота; она расставила на столе еду. ‚начале  поели  мужчины,  и  тогда  вошла
•этси - первый раз она шла во главе женщин, хотЯ квадратнаЯ  паутинка  белой
фаты, украшеннаЯ цветами персика, все еще стЯгивала ее волосы.  Џосле  ужина
одна из девушек играла  на  мелодионе  вальсы  и  польки,  а  все  остальные
танцевали. †ених то и дело таскал пиво из бочки, установленной в передней, а
в полночь все разошлись, взволнованные и счастливые. џ  спустилась  в  кухню
налить в кувшин горЯчей воды. ‘лужанка,  ковылЯЯ  между  столом  и  буфетом,
наводила  порЯдок.  …е  темное  лицо  дышало   тревогой,   глаза   изумленно
округлились. Ќеверные руки с грохотом двигали кастрюли и миски, и все  равно
она словно была нереальна, все вокруг было чуждо ей. Ќо  когда  Я  поставила
свой кувшин на плиту, она поднЯла тЯжелый чайник и налила в него  обжигающую
воду, не пролив ни капли.

     “треннее небо, Ясное, медвЯно-зеленое, было зеркалом сверкающей  земли.
Ќа опушке леса высыпали какие-то скромные беленькие и голубенькие  цветочки.
Џышными розово-белыми букетами стоЯли персиковые деревьЯ. џ вышла  из  дому,
намереваЯсь кратчайшим путем пройти к тутовой аллейке. †енщины хлопотали  по
дому, мужчины были в полЯх, скот - на пастбище, Я увидела только Ћттилию, на
ступеньках заднего крыльца она чистила картошку.  ЋттилиЯ  поглЯдела  в  мою
сторону - невидЯщие глаза ее остановились на полпути между  нами,  -  но  не
сделала мне никакого знака. €  вдруг  бросила  нож,  встала,  несколько  раз
открыла рот, пошевелила правой рукой и как-то  всЯ  устремилась  ко  мне.  џ
подошла к ней, она вытЯнула руки, схватила менЯ за рукав, и на мгновение Я с
испугом подумала, что сейчас услышу ее голос. Ќо она молча  тЯнула  менЯ  за
собой, сосредоточеннаЯ на какой-то своей таинственной цели.  Ћтворила  дверь
рЯдом с чуланом, где мылась •этси, и ввела менЯ из кухни в грЯзную,  затхлую
каморку без окон. ’ут только и помещались что узкаЯ бугристаЯ койка да комод
с кривым зеркалом. ЋттилиЯ выдвинула верхний Ящик и стала перерывать  всЯкий
хлам, она непрерывно шевелила губами,  тщетно  пытаЯсь  заговорить.  Ќаконец
вытащила фотографию и сунула мне. ќто была старомоднаЯ  выцветшаЯ  до  бурой
желтизны фотографиЯ, старательно наклееннаЯ на картон с золотым обрезом.
     ‘ фотографии мило улыбалсЯ истинно немецкий ребенок - девочка лет пЯти,
удивительно похожаЯ на двухлетнюю дочку Ђннетье  -  совсем  как  ее  старшаЯ
сестренка;  на  девочке  было  платье  с  оборками,  копна  светлых  кудрей,
собранных на макушке, изображала прическу под  названием  "гривка".  Љрепкие
ноги, круглые, как сосиски, обутые в черные на  мЯгкой  подошве  старомодные
зашнурованные ботинки, обтЯнуты белыми в резинку чулками. ЋттилиЯ уставилась
куда-то поверх фотографии, потом, с трудом вывернув шею, взглЯнула на  менЯ.
€  Я  снова  увидела  косой  разрез  прозрачно-голубых  глаз   и   скуластое
мюллеровское лицо, изувеченное, почти разрушенное, но мюллеровское. ’ак  вот
какой когда-то была ЋттилиЯ; ну конечно, она -  старшаЯ  сестра  Ђннетье,  и
ѓретхен, и •этси;  безмолвно,  горЯчо  ЋттилиЯ  настаивала  на  этом  -  она
похлопывала  то  фотографию,  то  свое  лицо  и  отчаЯнно  силилась   что-то
произнести. Џотом указала на имЯ, аккуратно выведенное на обороте карточки -
ЋттилиЯ, и дотронулась скрюченными пальцами до  рта.  …е  качающаЯсЯ  голова
непрерывно  кивала;  трЯсущаЯсЯ  рука  шлепком,  будто  в  кошмарном  фарсе,
придвигала ко мне фотографию.  ќтот  кусочек  картона  разом  свЯзал  ее  со
знакомым мне миром; вмиг какаЯ-то ниточка легче паутинки, протЯнулась  между
жизненными центрами - ее и моим,  ниточка,  что  привЯзывает  нас  к  общему
неизбывному  источнику,  и  моЯ  жизнь  и  ее  жизнь  оказались  в  родстве,
нераздельны, и мне уже не было  страшно  смотреть  на  нее,  она  больше  не
казалась мне чужой. Ћна твердо знала, что когда-то была другой Ћттилией и  у
нее были крепкие ноги и  зоркие  глаза,  и  внутренне  она  оставалась  той,
прежней Ћттилией. Ћна была жива и потому на мгновение понЯла, что  страдает,
- безмолвно зарыдала, дрожа и размазываЯ ладонью слезы. € лицо ее, мокрое от
слез, изменилось. ѓлаза проЯснились, вглЯдываЯсь  туда,  где,  чудилось  ей,
крылось  ее  необъЯснимое  тЯжкое  горе.  ‚друг,  будто  услышав  зов,   она
повернулась и торопливо заковылЯла своей шаткой походкой на кухню, так и  не
задвинув Ящик, а перевернутаЯ фотографиЯ осталась на комоде.
     Џолдник она подавала поспешно, расплескиваЯ кофе на белом  полу,  снова
уйдЯ в это состоЯние постоЯнного изумлениЯ, и опЯть Я стала длЯ  нее  чужой,
как и все остальные, но она-то больше мне не чужаЯ и никогда  мне  чужой  не
станет.
     ‚ошел младший Њюллер с опоссумом, которого вынул из своего капкана.  Ћн
размахивал пушистой тушкой искалеченного зверька, и глаза  его  сузились  от
законной гордости.
     - Ќет, все-таки это жестоко, даже когда попадает дикий зверь, - сказала
добраЯ Ђннетье, - но мальчишки любЯт  убивать,  они  любЯт  причинЯть  боль.
€з-за этого капкана Я всегда боюсь за бедного Љуно.
     џ про себЯ подумала, что противный Љуно смахивает на волка и пострашнее
всЯкого капкана. Ђннетье была исполнена тихой, нежной заботливости.  Џод  ее
особым покровительством были котЯта, щенЯта, цыплЯта, ЯгнЯта и  телЯта.  Ћна
единственнаЯ из всех женщин ласкала  телЯт-отъемышей,  когда  ставила  перед
ними кастрюлю с молоком. …е ребенок казалсЯ частью ее самой - будто еще и не
родилсЯ. € однако, даже она  позабыла,  что  ЋттилиЯ  -  ее  сестра.  €  все
остальные тоже. Љогда •этси произнесла имЯ Ћттилии она не сказала  мне,  что
это ее сестра. ‡начит, вот почему об этом молчат - просто-напросто позабыли.
Ћна жила среди  них  незримо,  как  тень.  €х  сестра  ЋттилиЯ  была  давней
преодоленной и позабытой болью; они не могли дальше жить с памЯтью  об  этой
боли или с ее видимым напоминанием -  и  забыли  о  ней  просто  из  чувства
самосохранениЯ. Ќо Я - Я не могла ее забыть. …е занесло в  мою  памЯть,  как
прибивает течением водоросли, и она зацепилась, застрЯла там на плаву  и  не
желала двигатьсЯ дальше. џ размышлЯла: а что еще могли  поделать  Њюллеры  с
Ћттилией? Ќесчастный случай в детстве  лишил  ее  всего,  кроме  физического
существованиЯ. Ћни не принадлежали к обществу или классу,  которые  нЯнчатсЯ
со своими больными и увечными. Џока человек  жив,  он  должен  вносить  свою
лепту в общий труд. ’ут ее дом, в этой семье она  родилась  и  здесь  должна
умереть; страдала ли она? Ћб этом никто не спрашивал, этого никто не пыталсЯ
выЯснить. ‘традание несла сама жизнь  -  страдание  и  тЯжкую  работу.  Џока
человек жив, он работает, вот и все - и нечего жаловатьсЯ, потому что  ни  у
кого нет времени выслушивать жалобы, у всех хватает своих бед.  ’ак  что  же
еще могли Њюллеры поделать с Ћттилией? Ќу, а Я -  Я  ведь  тоже  могла  лишь
пообещать себе о ней забыть; и помнить ее до конца моих дней.
     ‘идЯ за длинным столом, Я буду  смотреть,  как  ЋттилиЯ  в  мучительной
спешке, громыхаЯ посудой, без конца таскает блюдо за  блюдом;  ведь  в  этом
труде - всЯ ее жизнь. Њысленно последую за ней на кухню  и  увижу,  как  она
заглЯдывает в огромные кипЯщие чаны, в заставленную  кастрюлЯми  духовку,  а
собственное тело длЯ нее - орудие пыток. €  на  поверхность  моего  сознаниЯ
всплывет настойчиво, Ясно, словно подгонЯЯ времЯ к желанному событию:  пусть
это случитсЯ сейчас же, прЯмо сейчас. „аже не завтра,  нет,  сегоднЯ.  Џусть
она сЯдет спокойно у печки на своем шатком табурете и сложит руки, а  голова
ее упадет на колени. Ћна отдохнет тогда. џ буду ждать и надеЯтьсЯ  -  может,
она не войдет больше, никогда больше не войдет в эту  дверь,  на  которую  Я
смотрела с таким содроганием, словно не  вынесу  того,  что  оттуда  вот-вот
поЯвитсЯ. Џотом поЯвлЯлась она, и в конце концов это была всего лишь ЋттилиЯ
в  лоне  своей  семьи  -  один  из  самых  полезных  членов  этой  семьи  ее
полноправный член; глубокое и верное чутье подсказало Њюллерам, как  жить  с
этим несчастьем, как принЯть его условиЯ  -  ее  условиЯ;  они  принЯли  эти
условиЯ, а потом обратили их себе на пользу - ведь это было  длЯ  них  всего
лишь еще одним несчастьем в мире, полном бед, подчас более тЯжких. ’ак,  шаг
за шагом, Я пыталась, насколько это возможно, понЯть их отношение к  Ћттилии
и какую пользу извлекли они из ее жизни, - ибо до некоторой степени, сама не
знаю почему, увидела великую добродетель и мужество в  их  непреклонности  и
нежелании сострадать кому бы то ни было - прежде всего самим себе.

     ѓретхен родила сына вечером, в очень удобное времЯ - уже отужинали,  но
еще не ложились спать, - под дружелюбный, уютный шепот дождЯ.  Ќа  следующий
день понаехали женщины со всей округи, ребенка передавали  из  рук  в  руки,
точно мЯч в новой игре. ‘тепенные и застенчивые на танцах, взволнованные  на
свадьбах, здесь, на родинах, они обнаружили вкус к веселым  непристойностЯм.
‡а кофе и пивом разговор стал погрубее, добродушные гортанные звуки  утонули
во чреве смеха; этим честным, работЯщим женам и мамашам на  несколько  часов
жизнь показалась игривой грубоватой шуткой, вот они  и  радовались.  ђебенок
вопил и сосал грудь, как новорожденный телок; вошла мужскаЯ половина родни -
взглЯнуть на младенца - и добавила свою порцию веселых скабрезностей.
     Ќенастье  до  срока  разогнало  гостей   по   домам.   Ќебо   исчертили
дымно-черные и серые полосы тумана, клочковатые, как сажа в  трубе.  ’усклым
багрЯнцем зарделись опушки лесов, горизонт медленно покраснел, потом поблек,
и по всему небосводу прокатилось угрожающее ворчание грома. Њюллеры поспешно
натЯгивали  резиновые  сапоги  и  клеенчатые   комбинезоны,   перекликались,
составлЯЯ план действий. €з-за холма поЯвилсЯ младший Њюллер с Љуно,  собака
помогала ему загонЯть овец в овчарню. Љуно лаЯл, овцы блеЯли  на  все  лады,
выпрЯженные из плугов лошади  ржали,  прижимаЯ  уши,  метались  на  привЯзи.
ЋтчаЯнно мычали коровы; им вторили телЯта. ‹юди высыпали на улицу, смешались
с животными - чтобы окружить их, успокоить и загнать в хлев. Њамаша Њюллер в
полудюжине нижних юбок, подоткнутых на бедрах и сунутых  в  высокие  сапоги,
вышагивала за всеми к  скотному  двору,  когда  громада  несущихсЯ  облаков,
расколотаЯ ударом молнии, разверзлась из конца в конец и ливень обрушилсЯ на
дом, как волна на корабль. ‚етер выбил стекла, и потоки воды хлынули в  дом.
Љазалось, балки не выдержали нагрузки и стены вогнуло внутрь, но дом устоЯл.
„етей собрали в спальне, в глубине дома, под крылом ѓретхен.
     - Ќу, идите ко мне сюда,  на  кровать,  -  говорила  она,  -  и  будьте
умниками.
     Ћна сидела, закутавшись в шаль, и кормила  грудью  младенца.  ЏоЯвилась
Ђннетье и тоже оставила своего младенца ѓретхен;  потом  вышла  на  крыльцо,
ухватилась  одной  рукой  за  перила,  опустила  другую  в  свирепый  поток,
доходивший уже до порога, и вытащила тонущего Ягненка. џ последовала за ней.
€з-за раскатов грома мы не слышали друг друга, но вместе отнесли несчастного
Ягненка в переднюю под лестницу, вытерли намокшую шерсть  трЯпьем,  откачали
его и, наконец, положили на подогнутые ножки.  Ђннетье  была  в  восторге  и
радостно повторЯла: "Џосмотрите, он жив, жив!"
     Ќо тут раздались громкие мужские голоса,  стук  в  кухонную  дверь,  мы
бросили Ягненка и побежали открывать.  ‚валились  мужчины,  и  среди  них  -
мамаша Њюллер, она несла на коромысле молочные ведра. ‚ода лилась ручьЯми  с
ее многочисленных юбок, капала с черной клеенчатой косынки, резиновые сапоги
под тЯжестью заткнутых в них нижних юбок собрались гармошкой. Џапаша  Њюллер
стоЯл рЯдом, с его бороды, с клеенчатой одежды тоже стекала вода;  они  были
похожи на искривленные, разбитые молнией вековые деревьЯ, а потемневшие лица
их казались такими старыми и усталыми, что  было  Ясно:  эта  усталость  уже
навсегда; не отдохнуть до конца своих дней.
     - Џойди переоденьсЯ! ’ы что, захворать хочешь? -  заорал  вдруг  папаша
Њюллер.
     - ‹адно, - отмахнулась она, снЯла коромысла и поставила на пол ведра  с
молоком. - Џойди сам переоденьсЯ. џ принесу тебе сухие носки. - Ћдин  из  ее
сыновей рассказал  мне,  что  она  втащила  новорожденного  телка  вверх  по
лестнице на сеновал и надежно  отгородила  его  тюками.  Џотом  поставила  в
стойла коров и, хотЯ вода продолжала подниматьсЯ, подоила их.  Ѓудто  ничего
не замечала. - •этси, -  позвала  она,  -  поди  помоги  мне  с  молоком.  -
ЊаленькаЯ бледнаЯ •этси, босаЯ - потому что как  раз  в  это  времЯ  снимала
мокрые ботинки, - прибежала, пепельные косы прыгают по  плечам.  …е  молодой
муж, Явно робевший перед тещей, шел следом.
     - „авай Я! - Ћн попыталсЯ помочь любимой жене поднЯть тЯжелые  молочные
ведра.
     -  Ќет!  -  прикрикнула  мамаша  Њюллер,  да  так,  что  беднЯга  прЯмо
подскочил. - Ќе трогай. Њолоко - не мужское дело. - Ћн попЯтилсЯ  и  застыл,
глЯдЯ, как •этси переливает молоко в кастрюли;  с  его  сапог  текла  грЯзь.
Њамаша Њюллер пошла было за мужем, но в дверЯх обернулась и спросила: -  ѓде
ЋттилиЯ? - Ќикто не знал, никто ее не видел. - Ќайдите ее, -  велела  мамаша
Њюллер уходЯ. - ‘кажите, что мы хотим сейчас ужинать.
     •этси поманила мужа, они на цыпочках подошли к комнате Ћттилии  и  тихо
приоткрыли дверь. Ћтсвет кухонной лампы упал  на  одинокую  фигуру  Ћттилии,
примостившуюсЯ на краю кровати. •этси широко распахнула дверь, впустив Яркий
свет, и пронзительно, словно глухому, крикнула: - ЋттилиЯ! ‚ремЯ ужинать! Њы
голодные! - € молодаЯ чета отправилась поглЯдеть, как себЯ чувствует Ягненок
Ђннетье. Џотом Ђннетье, •этси и Я, вооружась метлами, стали выметать грЯзную
воду с осколками стекла из передней и столовой.
     ЃурЯ  постепенно  стихла,  но  ливень   не   прекращалсЯ.   ‡а   ужином
разговаривали о том, что погибло много скота и надо купить  новый.  €  сеЯть
надо заново, все  пропало.  “сталые  и  промокшие,  Њюллеры  все  же  ели  с
аппетитом, не спеша, чтобы набратьсЯ сил  и  завтра  с  рассвета  снова  все
чинить и налаживать.
     Љ утру барабаннаЯ дробь по крыше почти прекратилась; из своего  окна  Я
видела коричневатую гладь воды, медленно отступавшую  к  долине.  “  скотных
дворов прогнулись крыши, и они напоминали палатки;  утонувший  скот  всплыл,
прибилсЯ к изгородЯм. ‡а завтраком мамаша Њюллер стонала: - Ћх, до  чего  же
болит голова! € вот здесь тоже. - Ћна ударила себЯ по груди.  -  ‚езде.  Ah,
Gott {Ћ боже (нем ).}, Я заболела. - ™еки у нее  пылали,  тЯжело  дыша,  она
встала из-за стола и кликнула •этси и Ђннетье помочь ей подоить коров.
     Ћни вернулись очень скоро, путаЯсь в прилипших к коленЯм юбках;  сестры
поддерживали мать - у нее отнЯлсЯ Язык, и она едва держалась  на  ногах.  …е
уложили в постель, она лежала  неподвижнаЯ,  багроваЯ.  Ќаступило  смЯтение,
никто не знал, что делать. Ћни  укутали  ее  стегаными  одеЯлами  -  она  их
сбросила. Џредложили ей кофе, холодной воды, пива - она от