вернулась.  Џришли
сыновьЯ, встали у ее постели и присоединились к причитаниЯм:  -  Mutterchen,
Mutti, Mutti {Њамочка, мама, мама (нем.).}, как тебе помочь? ‘кажи, чего  ты
хочешь? - Ќо она не могла сказать.  „о  врача  было  двенадцать  миль  -  не
доехать: все мосты и изгороди сметены, дороги размыты.  ‚  панике  семейство
сгрудилось в комнате, все надеЯлись, что больнаЯ придет в себЯ и скажет, как
ей помочь. ‚ошел папаша Њюллер, встал у постели на колени, взЯл руки жены  в
свои, заговорил с нею  необыкновенно  ласково,  а  когда  она  не  ответила,
разразилсЯ громкими рыданиЯми, и крупные слезы покатились по  его  щекам.  -
Ah, Gott, - повторЯл он. - ‘отни тысЯч толларов в банке! - ‘ам не  свой,  он
свирепо оглЯдел свое семейство и говорил  на  этом  испорченном  английском,
будто позабыл свой родной Язык. - € скажите, скажите мне, сачем они?
     ќто испугало молодых Њюллеров, и они все разом, наперебой, закричали, в
безмерном отчаЯнии они взывали к матери, умолЯли  ее.  ‚опли  горЯ  и  ужаса
наполнили комнату. € среди всей этой сумЯтицы мамаша Њюллер скончалась.

     ‚  полдень  дождь  перестал,  солнце  латунным  диском  выкатилось   на
беспощадно Яркое небо. ‚ода, густаЯ от грЯзи, двигалась к реке, и холм стоЯл
полыселый, бурый, изгороди на нем  полегли  плетьми,  персиковые  деревца  с
облетевшим цветом кренились, чуть держась за землю корнЯми. ‹еса, в каком-то
неистовом взрыве, извергли сразу крупную листву,  густую,  как  в  джунглЯх,
блестЯщую, жгучую - сплошную массу Яркой зелени, отливавшей синевой.
     ‘емейство совсем притихло, Я долго вслушивалась, чтобы понЯть, есть  ли
хоть кто-нибудь дома. ‚се, даже малые дети, ходили на  цыпочках  и  говорили
шепотом. ‘ полуднЯ до вечера в сарае раздавались однообразные удары  молотка
и скулеж пилы. Љогда стемнело, мужчины внесли  сверкающий  гроб  из  свежего
соснового дерева с веревочными ручками и поставили его в прихожей. Ћн  стоЯл
на полу около часа, и все через него переступали. Џотом на пороге  поЯвились
Ђннетье и •этси  (они  обмывали  и  одевали  тело)  и  подали  знак:  "Њожно
вносить".
     Њамаша Њюллер в полном убранстве  -  черном  шелковом  платье  с  белым
кружевным воротничком и кружевном чепце - пролежала в гостиной всю ночь. Њуж
сидел подле нее в плюшевом кресле и не сводил глаз с ее  лица  -  лицо  было
задумчивое, кроткое, далекое. ‚ременами папаша Њюллер  тихо  плакал,  утираЯ
лицо и голову большим носовым платком. €ногда дочери приносили ему кофе.  Ћн
так и уснул здесь под утро.
     Ќа кухне тоже почти всю ночь горел  свет;  тЯжело,  неуклюже  двигалась
ЋттилиЯ, и жужжание кофейной мельницы да запах пекущегосЯ хлеба сопровождали
ее шумную возню. Љо мне в комнату пришла •этси.
     - ’ам кофе и пирог. ‚ы бы покушали.  -  Ћна  заплакала  и  отвернулась,
комкаЯ в руке кусок пирога.
     Њы ели стоЯ, в полном молчании. ЋттилиЯ принесла только  что  сваренный
кофе, ее затуманенные глаза смотрели в одну точку, и, как всегда, она словно
бы бессмысленно суетилась, пролила себе на руки кофе, но, видно,  ничего  не
почувствовала.
     –елый день Њюллеры ждали; потом младший сын отправилсЯ  за  лютеранским
пастором, и вместе с ними пришел кое-кто из соседей. Љ полудню  прибыло  еще
много народу - все в грЯзи, взмыленные лошади с трудом переводили  дух.  Џри
поЯвлении  каждого  гостЯ  Њюллеры  с  детской  непосредственностью  сызнова
заливались слезами. ‹ица их намокли, размЯкли от слез; казалось, они немного
успокоились. ‘лезы облегчали душу, а тут можно было поплакать вволю,  никому
ничего не объЯснЯЯ, ни  перед  кем  не  оправдываЯсь.  ‘лезы  были  длЯ  них
роскошью, но слезы лечили. ‚се, что накопилось на сердце  у  каждого,  самую
сокровенную печаль можно было тайком выплакать в этом общем  горе;  разделЯЯ
его, они утешали друг друга. …ще какое-то времЯ они будут  навещать  могилу,
вспоминаЯ мать, а потом жизнь возьмет свое, войдет  в  иную  колею,  но  все
останетсЯ по-прежнему. ‚едь даже сейчас живым приходитсЯ думать о завтрашнем
дне, о том,  что  необходимо  построить  заново,  посадить,  починить,  даже
сейчас, сегоднЯ они будут торопитьсЯ с похорон домой, чтобы  подоить  коров,
накормить кур, а потом снова и снова поплакать, и так несколько  дней,  пока
слезы наконец не исцелЯт их.
     ‚ тот день Я впервые постигла - не смерть, но страх смерти. Љогда  гроб
поставили на похоронные дроги и  уже  готова  была  тронутьсЯ  процессиЯ,  Я
поднЯлась в свою комнату и легла. ‹ежа на  кровати  и  глЯдЯ  в  потолок,  Я
слышала и чувствовала всем существом зловещий порЯдок и  многозначительность
каждого движениЯ и звука  внизу:  скрип  упрЯжи,  стук  копыт,  визг  колес,
приглушенные печальные голоса, и мне показалось, что  от  страха  моЯ  кровь
будто ослаблЯет свой ток, а сознание с особенной Ясностью  воспринимает  все
эти грозные приметы. Ќо по мере того как уходила со двора процессиЯ,  уходил
и мой ужас. ‡вуки отступали, Я лежала  в  изнеможении,  охваченнаЯ  какой-то
дремотой, - мне стало легче, Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала.
     ‘квозь забытье Я слышала, как  воет  собака,  казалось  это  сон,  и  Я
силилась проснутьсЯ. Њне чудилось,  будто  Љуно  попал  в  капкан;  потом  Я
подумала, что это не сон, он правда в капкане и надо проснутьсЯ, ведь, кроме
менЯ некому его освободить. џ окончательно проснулась от плача,  налетевшего
на менЯ вихрем, и понЯла, что воет вовсе не собака. ‘бежала вниз и заглЯнула
в комнату ѓретхен. Ћна свернулась калачиком вокруг своего ребенка, и оба они
спали. џ кинулась на кухню.
     ЋттилиЯ сидела на своем сломанном табурете, сунув ноги в топку погасшей
печки. ђуки со скрюченными пальцами беспомощно  повисли,  голова  втЯнута  в
плечи; она  выла  без  слез,  выворачиваЯ  шею,  и  все  тело  ее  судорожно
дергалось. “видев менЯ, она ринулась ко мне, прижалась головой к моей груди,
и руки ее метнулись вперед. Ћна дрожала, что-то лопотала,  выла  и  неистово
размахивала руками, указываЯ на открытое окно, где  за  ободранными  ветвЯми
сада по проулку в строгом порЯдке двигалась похороннаЯ процессиЯ. џ взЯла ее
руку - под грубой тканью рукава мышцы были неестественно сведены, напрЯжены,
- вывела на крыльцо и посадила на ступеньки; она сидела и мотала головой.
     ‚о дворе у сараЯ стоЯли только сломанный рессорный фургон  да  косматаЯ
лошаденка, котораЯ привезла менЯ со станции.  “прЯжь  по-прежнему  была  длЯ
менЯ тайной, но кое-как Я ухитрилась соединить ее с лошадью и  фургоном,  не
слишком надежно, но соединила; потом Я тЯнула, толкала Ћттилию,  кричала  на
нее, пока, наконец, не взгромоздила  на  сиденье  и  не  взЯлась  за  вожжи.
‹ошадка бежала ленивой рысцой, и ее  мотало  из  стороны  в  сторону,  точно
маслобойку,  колеса  вращались  по  эллипсу,  и  так,  враскачку,  чванливым
шутовским ходом, кренЯсь на один бок, мы  все  же  двигались  по  дороге.  џ
неотрывно  следила  за  веселым  кривлЯнием  колес,  уповаЯ  на  лучшее.  Њы
скатывались в выбоины, где застоЯлась зеленаЯ тина, проваливались в  канавы,
потому что от мостков не осталось и следа. ‚от бывший тракт; Я встала, чтобы
посмотреть, удастсЯ ли  нагнать  похоронную  процессию;  да,  вон  она,  еле
тащитсЯ вверх по взгорку  -  гудЯщаЯ  вереница  черных  жуков,  беспорЯдочно
ползущих по комьЯм глины.
     ЋттилиЯ замолчала, согнулась в три  погибели  и  соскользнула  на  край
сиденьЯ. ‘вободной рукой Я обхватила ее широкое туловище, пальцы мои  попали
между одеждой и худым телом и ощутили высохшую корЯвую плоть.  ќтот  обломок
живого существа был женщиной! џ на ощупь почувствовала что она реальна,  она
тоже принадлежит к роду человеческому, и это так потрЯсло менЯ, что  собачий
вой, столь же отчаЯнный, каким исходила она, поднЯлсЯ во мне, но не вырвалсЯ
наружу, а замер, осталсЯ  внутри,  -  он  будет  преследовать  менЯ  всегда.
ЋттилиЯ скосила глаза, вглЯдываЯсь в менЯ, и Я тоже  внимательно  посмотрела
на нее. “злы морщин на ее лице как-то нелепо переместились, она  приглушенно
взвизгнула и вдруг засмеЯлась - будто залаЯла, - но это был Явный смех:  она
радостно  хлопала  в  ладоши,  растЯгивала  в  улыбке  рот  и  поднЯла  свои
страдальческие глаза к небу. ѓолова  ее  кивала  и  моталась  из  стороны  в
сторону под стать шутовскому вихлЯнию  нашего  шаткого  фургона.  †аркое  ли
солнце, согревшее ей спину, или  Ясный  воздух,  или  веселое  бессмысленное
приплЯсывание колес, или ЯркаЯ с зеленоватым отливом синева неба, - не  знаю
что, но что-то развеселило ее. € она была счастлива, и радовалась, и гукала,
и  раскачивалась  из  стороны  в  сторону,  наклонЯлась  ко  мне,   неистово
размахивала руками, точно хотела показать, какие видит чудеса.
     џ остановила лошадку, вглЯделась в лицо Ћттилии и задумалась: в чем  же
моЯ ошибка? €рониЯ судьбы заключалась в том, что Я ничего не  могла  сделать
длЯ Ћттилии и потому не могла - как мне эгоистически хотелось - освободитьсЯ
от нее;  ЋттилиЯ  была  длЯ  менЯ  недосЯгаема,  как,  впрочем,  длЯ  любого
человека; и все же разве Я не подошла к ней ближе, чем к кому бы то ни было,
не попыталась перекинуть мост, отвергнуть расстоЯние, нас разделЯвшее,  или,
вернее, расстоЯние, отделЯвшее ее от менЯ? Ќу что ж, вот  мы  и  сравнЯлись,
жизнь обеих нас одурачила, мы вместе бежали от смерти. € вместе  ускользнули
от нее - по крайней мере еще на один день. Ќам повезло - смерть дала нам еще
вздохнуть, и мы  отпразднуем  эту  передышку  глотком  весеннего  воздуха  и
свободы в этот славный солнечный день.
     Џочувствовав остановку, ЋттилиЯ беспокойно заерзала. џ натЯнула  вожжи,
лошадка тронулась, и  мы  пересекли  канавку  там,  где  от  большой  дороги
отделЯлсЯ узкий проселок. ‘олнце плавно клонилось к закату; Я прикинула:  мы
успеем проехатьсЯ по тутовой аллейке до реки и вернутьсЯ домой  раньше,  чем
все  возвратЯтсЯ  с  похорон.  “  Ћттилии  вполне  хватит   времени,   чтобы
приготовить ужин. €м не надо и знать, что она отлучалась.