тоЯла у темной арки ворот, ведущих во внутренний  двор,  и  словно
ждала  чего-то,  как  будто  вместо  прохода  очутилась  перед  неодолимой
преградой. ‡аметила ли она менЯ? €ли же услышала  иной  шум  -  звон  цепи
второго, уцелевшего мастифа, гусиный гогот, кудахтанье  курицы?  Ќаверное,
эти привычные звуки при ее теперешнем состоЯнии казались ей  невыносимыми.
Љак бы то ни было, Я увидел, что неподвижнаЯ фигурка вдруг  встрепенулась,
проворно скользнула во двор, бесшумным призраком пронеслась вдоль  дома  с
покосившимисЯ ставнЯми и сгинула, исчезла, словно под  землю  провалилась.
ЌавернЯка она проскочила в конюшню - Я кинулсЯ туда  следом  за  ней.  Ћбе
лошади,  мул  и  осел  беспокойно  топтались  в  густом   полумраке.   Њне
понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Џочудилось, что
в углу, между стеной и полкой с инструментами, притаилась какаЯ-то неЯснаЯ
фигура. Ќо при ближайшем рассмотрении она оказалась седлом,  брошенным  на
деревЯнную  колоду.  ’щетно  искал  Я  ‘ильву  -  она,  вероЯтно,   успела
выскользнуть отсюда прежде, чем Я вбежал. ѓде же теперь ее отыщешь?
   џ вернулсЯ в замок. Ќэнни в гостиной не было. џ  позвал  ее  и  услышал
наверху в коридоре шаги. ‚друг они ускорились, и Я, тоже перейдЯ  на  бег,
стремглав взлетел по лестнице. €звилистый коридор шел от  ступеней  в  обе
стороны. џ прислушалсЯ: шум стих. €нстинктивно Я пошел налево,  в  сторону
спален. „верь в ‘ильвину комнату была отворена. Њиссис Ѓамли стоЯла там  в
одиночестве перед кроватью  с  видом  крайней  озабоченности.  Џодушка  на
постели лежала криво, один ее угол был вздернут, словно там кто-то  рылсЯ.
“слышав мои шаги, Ќэнни повернула голову.
   - ‘ильва ушла и взЯла с собой бурав, - сказала она.


   ЋказываетсЯ, пока Я обыскивал конюшню, Ќэнни услышала, как  отворилась,
а потом захлопнулась входнаЯ дверь. ‘перва она подумала, что это  вернулсЯ
Я, но стремительный топоток по лестнице, живость  и  легкость  походки  не
оставлЯли сомнений. Ќэнни тотчас  кинулась  наверх,  но  ее  старые  ноги,
знаете ли, и больное сердце... ‚ коридоре,  на  втором  этаже,  никого.  ‚
комнате ‘ильвы тоже.  Џодушка  сдвинута.  ’огда  Ќэнни  побежала  в  конец
коридора, к черной лестнице. Ћна  как  раз  успела  услышать  внизу  дробь
поспешных шагов и хлопанье  двери.  Ѓросившись  к  слуховому  окну,  Ќэнни
разглЯдела в смешанном свете восходЯщей  луны  и  меркнущего  днЯ  хрупкий
силуэт, летЯщий к лесу.
   —то делать? Ќэнни нечего было и думать о том, чтобы догнать ‘ильву. Ћна
медленно вернулась в спальню. € внезапно, один Ѓог знает почему,  подумала
о  злополучном  бураве.  Љогда  Я  вошел,  она  как  раз  обнаружила   его
исчезновение с обычного места под подушкой. —то делать? - подумал теперь и
Я. Њне казалось, Я разгадал  последнюю  попытку,  последнюю  надежду  этой
только что народившейсЯ души противостоЯть устрашающей судьбе, которую  ей
угрожало  разделить  со  всеми  нами.  Љак  отчаЯвшийсЯ  старик   ищет   в
воспоминаниЯх о детстве бесполезное лекарство своей дрЯхлости, так  и  моЯ
лисичка, вооружившись буравом, бежала от смерти в свой полный вечной жизни
лес, бежала в этот недостижимый приют утраченной душевной невинности.  —то
же делать? - твердил Я. ‚ любом случае длЯ облавы в лесу сейчас поздно. „а
и где ее там искать? ‚ хижине „жереми? ќта мысль пришла ко  мне  внезапно,
грубо, беспощадно, вместе с нахлынувшей Яростной ненавистью.  Ќа  какой-то
миг Я представил себе, как седлаю вместе с  сыном  фермера  двух  лошадей,
скачу по лесу с пылающим факелом в руке, швырЯю питекантропа  наземь,  под
копыта жеребца, и в свирепом ликовании увожу  свою  милую,  посадив  ее  в
седло позади себЯ. ќта воображаемаЯ скачка слегка успокоила менЯ и помогла
преодолеть  приступ  отчаЯнной   ревности;   теперь,   когда   нервы   мои
расслабились, Я опЯть подумал о ‘ильве с нежностью. „жереми? -  спросил  Я
себЯ, - ах, да пускай она в последний раз обретет подле него, если захочет
- да и если  еще  сможет,  -  свои  навсегда  теперь  отравленные  радости
молодого бесхитростного зверька. Џодари ей эту последнюю утеху,  последнее
счастье ни о чем не ведающей юной лисицы, последнюю вспышку  безгреховного
наслаждениЯ.
   Њы легли спать рано, и Я провел весьма скверную ночь.


   Љак это всегда бывает при бессоннице, на ранней  заре  Я  погрузилсЯ  в
такой глубокий сон, что никакими  силами  не  мог  пробудитьсЯ.  €  однако
кто-то пыталсЯ разбудить менЯ. џ чувствовал, как несказанно нежны были эти
попытки. Ќо как это случаетсЯ при подобном запоздалом сне, Я лишь с трудом
приподнимал веки, которые  тут  же  смыкались  вновь,  и  чьЯ-то  огромнаЯ
отвратительнаЯ рука погружала  менЯ  в  темную  пропасть  забытьЯ.  Ћднако
мало-помалу Я все-таки выбралсЯ  оттуда  и,  окончательно  придЯ  в  себЯ,
увидел, что лежу в объЯтиЯх  ‘ильвы.  Ћна  вернулась.  Ћна  вернулась!  Ћт
нежности, от радости, от облегчениЯ и  благодарности  Я  рванулсЯ  было  с
постели.
   Ќо тЯжесть другого тела заставила менЯ откинутьсЯ обратно  на  подушку.
‘ильва обнимала менЯ, и голова ее покоилась на моей груди. Ћна  не  спала:
одной рукой она с судорожной нежностью гладила  мое  плечо.  џ  слышал  ее
тихое всхлипывающее дыхание. ЏриподнЯвшись, насколько возможно, Я  взЯл  в
руки ее голову, повернул к себе остренькое личико. Ћ Ѓоже, какой взглЯд!
   Ћн  был  неузнаваем;  менЯ  пронзило  такое   изумление,   нет,   такое
глубочайшее потрЯсение и восторг, который  Я  не  побоюсь  назвать  словом
"откровение". „о сих пор узкие пристальные глаза ‘ильвы с их металлическим
отблеском всегда оставались как бы плоскими, лишенными глубины; эти  глаза
останавливались на предметах с острым  вниманием,  но  внимание  это  было
каким-то отстраненным  и  неосознанным;  взглЯд  отрывалсЯ  от  вещей  без
сожалениЯ, не оценив, не  осмыслив  их  по-настоЯщему.  Ќе  помню,  где  Я
прочел, что женские взглЯды делЯтсЯ на две категории: есть глаза,  которые
смотрЯт на вас, и есть глаза, что позволЯют себе  смотреть.  Ќо  бывает  и
третьЯ разновидность: кошачий взглЯд, который никогда не выдает  себЯ,  но
сам все впитывает, не дотрагиваЯсь, не  касаЯсь  -  не  ласкаЯ.  ќто  пара
внимательных изумрудов, горЯщих ледЯным огнем. џ чувствовал, что  в  самые
волнующие,  самые  интимные  мгновениЯ,  исполненные  нежного  и  горЯчего
интереса, ‘ильва все-таки  никогда  не  переставала  смотреть  этим  своим
взглЯдом, за которым, может быть, и таилось, и  творилось  что-то  важное,
но, увы, на поверхность никогда не всплывало. ‡ато теперь, о, какой взглЯд
был теперь устремлен на  менЯ!  ќто  не  были  больше  глаза,  что  просто
смотрЯт, - теперь они глубоко проникали в душу, эти глаза,  словно  хотели
понЯть тайну, найти ответ. ќтот взглЯд Я, по правде  говорЯ,  уже  заметил
два месЯца назад, когда ‘ильва узнала себЯ в зеркале,  но  тогда  он  лишь
вспыхнул и быстро угас, забылсЯ, забыл... „а,  впрочем,  он  и  не  достиг
тогда ни нынешней остроты, ни  этой  крайней  сосредоточенности,  поистине
трагической напрЯженности, какаЯ отличала сейчас этот взглЯд, устремленный
на менЯ, внимательный, пристальный, исполненный непередаваемого волнениЯ.
   џ сжимал ее лицо  в  ладонЯх.  џ  твердил:  "’ы  вернулась!"  Ќе  знаю,
способна ли была она понЯть, что таилось за этими словами,  произнесенными
полушепотом, способна ли была угадать или ощутить, сколько в них нежности,
признательности, радости и сладкой печали. ‘ильва не отвечала. Ћна  просто
упорно смотрела на мои губы, повторЯющие: "’ы вернулась!"  Џотом  Я  начал
тихонько целовать ей лоб, глаза, все  лицо.  Ћна  покорно  подчинЯлась.  џ
обнимал ее, как обнимают нежно любимую женщину,  и  она  подчинЯлась,  как
женщина, слегка откинув в забытьи головку, и мне чудилось, что поцелуи мои
вот-вот  перейдут  в   тот   сердечный   порыв,   разрешающийсЯ   слезами,
свойственный матери, ласкающей свое выздоровевшее, но еще слабое дитЯ, или
любовнику, ласкающему любимую накануне долгой разлуки;  ни  на  минуту  не
пришла мне мысль о лисице, или разве  что  мгновенно  мелькнул  и  тут  же
забылсЯ вопрос, не осталось ли в том создании, лицо  которого  Я  покрывал
поцелуЯми, еще что-то лисье, но нет, Я не думал об этом, Я только  одно  и
повторЯл  мысленно  -   с   переполнЯвшей   менЯ   нежностью,   с   острой
благодарностью: "Ћна вернулась" - и обнимал  ее  с  безграничным  пылом  и
сладкой счастливой грустью.
   Џотом Я спросил: "’ы не слишком замерзла сегоднЯ ночью?", и она, все не
отводЯ от менЯ взглЯда, покачала головой. "Ќе замерзла", - промолвила  она
минуту спустЯ. џ долго колебалсЯ, прежде чем спросить: "ѓде ты была?",  но
она либо не понЯла, либо  не  захотела  ответить.  Ћна  просто  продолжала
глЯдеть на менЯ с той же  задумчивой  настойчивостью,  котораЯ,  с  минуты
моего пробуждениЯ, пронзила мне сердце,  наполнив  его  сладкой  мукой.  Ђ
потом  ‘ильва  прошептала:  "Ѓонни";  она  произнесла  лишь  это   смешное
прозвище, больше ничего, но таким  непривычным  длЯ  менЯ  голосом,  таким
доверчиво-испуганным тоном заблудившегосЯ или нашедшегосЯ ребенка,  что  Я
еще сильнее сжал ее лицо, киваЯ головой, словно  желаЯ  сказать:  да,  да,
малышка, Я здесь, с  тобой...  но  она  прижалась  лбом  к  моим  ладонЯм,
раздвинула их и положила голову мне на грудь - да, она  прильнула  ко  мне
этим движением - уж не знаю, усталым или доверчивым. €  больше  ничего  не
сказала. „а и Я молчал. „олго  мы  лежали  так,  и  наконец  заснули  оба,
успокоенные, просветленные душой.


   “тром мы спустились завтракать в столовую. Ќэнни, вероЯтно, еще  раньше
менЯ узнала о возвращении ‘ильвы, потому что  встретила  нас  без  всЯкого
удивлениЯ. Ћна подала нам завтрак. ‘ильва не стала  накидыватьсЯ  на  свою
копченую рыбу с обычной жадностью. Ћна ела и  пила  рассеЯнно,  непрерывно
переводЯ взглЯд с менЯ на Ќэнни и опЯть на  менЯ,  словно  провела  долгие
годы в Ђмерике и теперь, возвратЯсь, сравнивала  наши  любимые,  но  такие
постаревшие лица с теми, что остались в ее памЯти. Ќа ее собственное  лицо
легла неуловимаЯ тень усталости или печали, котораЯ в сочетании  с  жадным
любопытством выражала, как мне казалось,  сильную,  но  омраченную  тайной
заботой любовь. ‘ердце мое сжималось от странного счастьЯ, где смешались и
жалость, и гордость, и надежда. ‹юбовь, которую отныне  испытывала  к  нам
‘ильва, не была больше, думал  Я,  любовью  домашнего  зверька,  жаждущего
защиты, - теперь это была любовь созданиЯ, ставшего подобным  нам,  людЯм,
открывшего длЯ себЯ нашу общую горестную  участь  смертных  и  всем  своим
существом желавшего разделить  ее  с  нами.  џ  думал  также  о  том,  что
человеческаЯ любовь отличаетсЯ от звериной именно таЯщейсЯ  в  ее  глубине
мыслью о смерти и что отныне ‘ильва сможет наконец  полюбить  менЯ  именно
такой любовью. € еще Я знал, что сам давно люблю ее.


   џ не мог больше скрывать это от себЯ с той  поры,  как  „ороти  бросила
мне: "‚ы любите не менЯ!" ’огда Я собралсЯ возразить ей. Ќо ей  ничего  не
стоило заткнуть мне рот, и уже по  этой  легкости  Я  смог  измерить  силу
собственных сомнений. ‡атем „ороти бежала в ‹ондон. € Я  помнил,  с  какой
горькой радостью встретил Я перспективу остатьсЯ наедине с ‘ильвой...
   ‚се это было Ясно, но отнюдь не  успокаивало.  „ороти  предалась  своей
страсти, но разве не предалсЯ и Я своей? € не предаемсЯ ли все мы на самом
деле, каждый на свой манер, одному  и  тому  же  соблазну:  уклонитьсЯ  от
строгих канонов  человеческого  общества?  "Џусть  возвращаетсЯ  к  своему
морфию, а Я  -  к  моей  ‘ильве"  -  разве  не  так  думал  Я,  охваченный
мучительным наваждением, чем-то похожим на тЯгу  к  наркотикам.  €бо  если
даже ‘ильва и очеловечивалась с невиданной быстротой, прЯмо на глазах,  то
все же особенно сильно менЯ привлекало в ней, несмотрЯ ни на  что,  именно
то пленительное звериное начало, столь свойственное ее натуре. ђазумеетсЯ,
она сделала гигантский шаг в своем развитии,  и  шаг  решающий,  но  разве
воспользоватьсЯ этим как предлогом, чтобы любить ее отныне,  не  испытываЯ
угрызений совести, не было,  откровенно  говорЯ,  своего  рода  алиби?  €,
несмотрЯ  на  морфий,  какаЯ  пропасть  между  нею  и  „ороти!  ’а   могла
окончательно  загубить,  смертельно  отравить  себЯ   наркотиками,   чтобы
избежать  моральных  мучений,  но  разве  сами  эти  мучениЯ  не  ЯвлЯлись
трагическим свидетельством утонченности ее разума, терзающих ее  сомнений?
Ћна, конечно, падала в пропасть,  но  даже  такое  поражение  было  первым
доказательством жестокости, а значит, и благородства  этой  борьбы.  „рама
„ороти... где же еще таились корни этой драмы, как не в благодатной  почве
долгой человеческой цивилизации? Ћна была ее отравленным плодом, но  также
и  неопровержимым  знаком.  ’огда  как  беднЯжка  ‘ильва,   все   еще   не
избавившаЯсЯ от пут своего происхождениЯ,  -  что  могла  она  предложить,
кроме младенчески-бессвЯзного человеческого лепета? ‚сЯкое сравнение ее  с
„ороти было кощунственно, а мой выбор, по правде сказать, унизителен.
   ’аковы были мои размышлениЯ в то времЯ, как истекали  последние  летние
дни. €, коль скоро Я пришел к таким выводам, у менЯ  не  оставалось  иного
выхода: если Я обладал хоть  каплей  характера,  то  обЯзан  был  ехать  в
‹ондон. џ не имел  права  позволить  „ороти  довершить  свое  добровольное
самоуничтожение (а новости, которые сообщал мне ее отец, звучали  поистине
драматически), не испробовав все средства к ее  спасению.  ‘ено  было  уже
убрано, зерно обмолочено,  до  осенней  пахоты  оставалось  еще  несколько
недель. Ќичто не удерживало менЯ в замке - ничто, кроме ‘ильвы. Ќо Я решил
вырватьсЯ из этих искусительных пут и уехать.
   џ предупредил Ќэнни о своем скором отъезде, но -  странное  дело  -  не
назвал истинных его причин, словно побаивалсЯ ее  неодобрениЯ,  словно  не
хотел, чтобы она  осудила  предпочтение,  отдаваемое  мною  „ороти.  ’аким
образом, Ќэнни осталась в неведении насчет решениЯ, которое  Я  принЯл  не
без внутренних терзаний. џ просто сообщил ей, что должен уладить кое-какие
дела и вернусь, как только они будут приведены в порЯдок.
   Ќакануне  отъезда  Я,  естественно,  нанес  последний   визит   доктору
‘алливену. Ћн выглЯдел усталым и постаревшим. ‘ам он недавно  вернулсЯ  из
‹ондона. Љогда Я сообщил ему о своем решении  ехать  туда,  он  беспомощно
махнул рукой.
   - Ђх, не знаю, скорее всего, уже поздно, - сказал он,  обратив  ко  мне
длинное худое лицо. …го толстые губы скривила гримаса горького недоумениЯ.
- ‘кажу вам откровенно: самое страшное, что она кажетсЯ счастливой.


        27

   ЏомнитсЯ, первое, что менЯ поразило  в  комнате  „ороти,  был  турецкий
рахат-лукум.
   ‘перва Я увидел дольку у нее во рту, она лениво жевала.  „ругие  дольки
лежали в  фарфоровой  чаше,  облепленной  сахарной  пудрой,  на  маленьком
столике возле дивана-кровати.  „а  и  повсюду  кругом  валЯлись  картонные
коробки с рахат-лукумом.  Ћдна  долька  упала  на  ковер,  кто-то,  верно,
наступил на нее, и  она  расползлась  розоватым  ошметком  -  бесформенным
подобием медузы или морской звезды. ‚прочем, ковер  был  усеЯн  и  другими
подозрительного вида пЯтнами. ’ак же как  и  покрывало  из  искусственного
меха "под пантеру", которое  „ороти,  небрежно  раскинувшаЯсЯ  на  диване,
набросила на себЯ.
   џ довольно долго разыскивал это ее отдаленное  жилище  в  самом  сердце
ѓалвестон-лейн. Ќа узкой и темной лестнице, пропитанной прогорклым запахом
жареной рыбы, Я столкнулсЯ с пастором в ветхой сутане, как мне показалось,
пьЯным в стельку; он прижалсЯ  к  стене,  чтобы  пропустить  менЯ,  потом,
должно быть, поскользнулсЯ на ступеньках, потому что  Я  услышал,  как  он
выругалсЯ. Ќе знаю, что это был за дом - то ли  семейный  пансион,  то  ли
дешеваЯ гостиница. Љирпичный фасад был побелен, и  это,  как  и  маленькаЯ
чернаЯ дверь, обитаЯ медью и увенчаннаЯ треугольным  фронтоном,  придавало
дому почти кокетливый вид. ‡ато внутри все казалось погруженным в  вековую
спЯчку и покрытым вековым же слоем пыли.
   „ороти  лениво  протЯнула  мне  руку,  не  поднимаЯсь  с  дивана  и  не
переставаЯ жевать свое  вЯзкое  лакомство.  Њне  показалось,  что  она  не
похудела, а, напротив, даже слегка пополнела; но сквозь косметику, которую
она, верно, после моего телефонного звонка поспешно и небрежно наложила на
лицо,  просвечивала  мертвенно-бледнаЯ  кожа.  ЌабрЯкшие  веки   окаймлЯла
Ярко-розоваЯ, почти краснаЯ полоска. ‚се лицо „ороти напоминало те увЯдшие
цветы кувшинки, которые вот-вот начнут гнить. Ћна равнодушно улыбалась мне
- застывшей улыбкой измученной  продавщицы;  на  зубах  виднелсЯ  налипший
рахат-лукум.
   - адитесь, - сказала она шепелЯво, набитым ртом, - и угощайтесь.
   Ћна пододвинула ко мне фарфоровую чашу.
   - Ћчень мило ш вашей штороны, что вы проштили менЯ. —то  поделываете  в
‹ондоне?
   - Ќичего. Џриехал поглЯдеть на вас.
   € Я оттолкнул от себЯ угощение.
   - Ћчень мило, - повторила „ороти. - ‚ы не любите рахат-лукум?
   - ’ерпеть не могу.
   - Ђ Я всегда любила, с самого детства. Њне запрещали его есть, ведь  от
этого толстеют. ’ак что Я наверстываю  упущенное.  Ќу-с,  вот  вы  менЯ  и
увидели. —ем могу служить?
   џ сделал вид, что не понЯл двусмысленности.
   - „а вот приехал поволочитьсЯ за вами, - ответил Я спокойно.
   - Љак-как?
   - Џриехал поволочитьсЯ за вами. “рожай у  менЯ  собран,  и  до  осенней
пахоты Я вполне свободен. џ  остановилсЯ  в  одном  кабельтове  отсюда,  в
"Ѓонингтон-хаус". ’ак что живу в двух шагах от вас, и мне ничего не  стоит
ЯвлЯтьсЯ к вам запросто со своими любовными притЯзаниЯми.
   —то-то блеснуло в ее взглЯде - впервые с тех пор, как Я вошел сюда. Ћна
как раз доставала из чаши очередную липкую дольку, но, услышав мои  слова,
положила ее обратно и вытерла запачканные пальцы о пЯтнистое одеЯло.
   - џ надеюсь, вы не намереваетесь навЯзывать мне свое присутствие каждый
день?
   - џ приехал поволочитьсЯ за вами, - возразил  Я,  -  это  подразумевает
вполне определенные вещи. €ли, может, у вас есть другой претендент?
   - џ вас не впущу в дом.
   - Ћставите менЯ страдать под дверью?
   - „а. ‚ы менЯ вовсе не любите. Џросто навоображали себе бог знает  что.
‚ы мне надоели.
   - Ќу, люблю Я вас или  нет,  об  этом  вы  будете  судить  после  нашей
свадьбы.
   - џ прошу вас выйти отсюда сию же минуту.
   - „ороти, ответьте мне хоть один раз откровенно: так же ли вы  говорили
бы со мной, если бы ‘ильва не существовала?
   - Ќо она существует, и тут  вы  ничего  не  можете  поделать.  ‚прочем,
будьте уверены: Я говорила бы с вами точно так же.
   - ‚ы менЯ совсем разлюбили?
   - Ѓоже упаси! џ вас очень люблю. ’ак же, как  любила  всегда.  Ќо  есть
некто, кого Я люблю еще больше, - это Я.
   - Ќо вы губите себЯ!
   - Ђ разве нельзЯ губить себЯ именно из любви к себе? џ  ведь,  кажетсЯ,
произнесла перед вами речь на эту тему в тот ужасный вечер. ђечь, конечно,
нелепую, и виной тому был морфий, но в ней все правда.
   - Џросто вы боитесь жизни из-за того несчастного, неудачного брака.  ‘о
мной этот страх у вас пройдет.
   - Ќе говорите глупости! Ќичего Я не боюсь.  Ќи  жить,  ни  умереть.  Ќи
пасть во мнении разных дураков.
   - Љого это вы называете дураками?
   - ‹юдей вашего типа, строЯщих свою жизнь так, словно в ней  есть  цель.
Ќо в жизни нет ни цели, ни смысла. Ћ  господи,  до  чего  все  это  пошло!
Ќеужели Я должна повторЯть вам прописные истины? “вольте  менЯ  от  этого,
Ђльберт, Я устала.
   €, словно желаЯ показать мне, что она и впрЯмь устала,  „ороти  уронила
голову на подушку и закрыла глаза.
   - Љогда  возникает  любовь,  -  сказал  Я,  -  самаЯ  несчастнаЯ  жизнь
наполнЯетсЯ смыслом. Џопробуйте полюбить менЯ, и вы увидите.
   Ќе поднимаЯ головы, „ороти открыла глаза.  …е  взглЯд  струилсЯ  из-под
полуприкрытых век, словно сквозь щели жалюзи.
   - “ менЯ больше нет ни малейшего желаниЯ любить. €, уж, конечно,  Я  не
собираюсь посвЯщать свою жизнь выдуманной цели. Ќичего-то вы, Ђльберт,  не
понимаете! Њожет быть, Я и вправду выглЯжу так...  будто  медленно  убиваю
себЯ. Њожет быть. Ќо, как говорит одна моЯ знакомаЯ, спешить некуда. †изнь
и вправду не имеет смысла, но  это  не  мешает  ей  доставлЯть  нам  много
радостей. € мне дороги эти радости - по крайней мере те  из  них,  что  не
требуют  особых  усилий,  потому  что  жизнь  дает  нам  взамен  множество
идиотских страданий, а  Я  против  них.  џ  -  за  удовольствиЯ  и  против
страданий, даже самых ничтожных. Ќеужели это так  трудно  понЯть?  ‹юбить,
говорите вы? ‹юбить вас? џ принимаю радости любви, но  отказываюсь  от  ее
уз. ‚едь узы причинЯют боль, стоит  лишь  захотеть  вырватьсЯ.  Ђ  вы  мне
толкуете о браке! Ќет-нет, и не рассчитывайте! Ќикогда! „а  и  что  нас  к
этому принуждает? —то за дурацкаЯ выдумка, мой милый! ’ы  хочешь  менЯ?  -
вдруг  спросила  она  с  неожиданной  фамильЯрностью,  приподнЯвшись   под
пЯтнистым покрывалом, и ее сощуренные  глаза  странным  образом  сделались
похожими на глаза пантеры. - Ќу, говори, хочешь? Ќу так что ж, my goodness
[мой милый (англ.)], докажи это, вместо того чтобы болтать  попусту.  ЊенЯ
уже тошнит от слов. ‘лова, вечно одни слова! ‚се эти жалкие  глупости!  ’ы
мне тут поешь о любви, а сам отлично знаешь,  что  в  конечном  счете  все
сводитсЯ к постели. ’ак ради бога, давай назовем вещи  своими  именами!  -
сказала „ороти, и мне показалось, что голос у нее дрогнул. -  ‘кажи,  ведь
ты именно этого хочешь? Њне ведь это ничего не стоит! Ќу,  бери,  бери  же
менЯ! - воскликнула она со все возрастающим возбуждением и, откинув  прочь
одеЯло, стала лихорадочными движениЯми расстегивать платье.
   - „ороти! - начал было Я,  вскочив  со  стула,  но  вид  полуобнаженной
груди, ее красота приковали менЯ к месту. ѓолова моЯ пошла кругом.  „ороти
одним рывком открыла всю грудь и торжествующе представила ее моему  взору,
голова ее откинулась назад, словно под тЯжестью волос;  стены  завертелись
вокруг менЯ.
   „ороти покачивалась, поддерживаЯ грудь обеими руками.
   - €ди сюда! - звала она. - €ди же!  -  Ћна  поднЯла  голову,  глаза  ее
слегка увлажнились. - Ђх, ну чего же ты ждешь!  -  простонала  она.  -  ’ы
думаешь, Я сама не хочу? џ люблю наслаждение, говорю тебе, люблю!  ‘корей!
Њужчина ты или нет?
   €, свесившись с дивана, она бесстыдно протЯнула ко мне руку.
   € тут Я наконец смог оторвать ноги от земли и спассЯ бегством.


   Ќет, решительно бегство - единственное, на что Я был способен! Ќо  этот
приступ истерии, столь же бурный, что и ее безумнаЯ  Ярость  в  тот  день,
когда Я выбросил за окно табакерку с морфием, этот неожиданный эротический
всплеск бесстыдства убил во мне всЯкое вожделение,  сменившеесЯ  свЯщенным
ужасом, неодолимым отвращением. џ вернулсЯ  в  "Ѓонингтон-хаус"  настолько
потрЯсенным и подавленным, что никак не мог прийти в  себЯ;  менЯ  терзали
воспоминаниЯ о соблазнительной прелести этой обнаженной  груди,  смЯтение,
вызванное  предложением  „ороти,  гадливость,  порожденнаЯ   ее   циничной
похотливостью. € в то же времЯ другие будоражащие мысли бродили у  менЯ  в
голове. џ вспоминал прекрасную полуобнаженную „ороти,  щедро  предлагающую
себЯ в приступе звериного  желаниЯ.  Љакой-нибудь  развратный  французишка
навернЯка взЯл бы ее. џ же,  скованный  извечной  английской  чопорностью,
своего рода атавизмом, отверг эту женщину. •отЯ в той же самой ситуации  Я
не отверг ‘ильву.
   „а нет! - подумал Я, - ведь долгое времЯ ты отказывалсЯ  и  от  ‘ильвы.
’обой руководил все тот же свЯщенный ужас. Ђ потом ты  придумал  множество
возвышенных причин, чтобы насладитьсЯ ее прелестЯми. ’ак разве  не  то  же
самое случилось с тобой сегоднЯ? Њорфий уничтожил  „ороти,  развратил  ее,
дал ей пасть до того состоЯниЯ, в котором ты застал ее нынче, -  состоЯниЯ
самки, что набивает рот рахат-лукумом  и  загораетсЯ  мгновенным  желанием
любви, как сука по весне. “подобившись той, прежней ‘ильве,  она  потакает
своим желаниЯм и не стараетсЯ подчинить их себе, а, напротив, с  неистовым
пылом удовлетворЯет их. …динственное ее отличие от ‘ильвы состоит  в  том,
что она  пытаетсЯ  -  пока  еще  -  оправдать  свое  падение  философскими
выдумками, хватаЯсь за них как за последний признак  своего  человеческого
состоЯниЯ, - но надолго ли этого хватит? „а и единственное ли это отличие?
…сть ведь еще и другое,  и  куда  более  мучительное!  ‘ильва  с  болью  и
страданием избавлЯетсЯ от животного, бессознательного состоЯниЯ, тогда как
„ороти безвольно впадает в него, растворЯЯсь до полного затмениЯ разума.
   ќта последнЯЯ мысль  потрЯсла  менЯ  сильнее  всего  прочего.  €бо  она
пролила новый беспощадный свет на ту ситуацию, в  которой  Я  оказалсЯ;  Я
больше не мог  закрывать  глаза  на  очевидный  факт,  что  свойства  души
измерЯютсЯ не тем, какова она есть, а тем, какой она становитсЯ с течением
времени. € в свете этого открытиЯ мне приходилось теперь пересмотреть  все
обЯзательства, взЯтые  мною  на  себЯ  в  отношении  „ороти  и  ‘ильвы  за
последние недели.


   € все-таки Я не мог уступить этим доводам, слишком счастливо сошедшимсЯ
с моими тайными пожеланиЯми... „а, конечно, ‘ильва и  „ороти  двигались  в
противоположных направлениЯх: перваЯ возвышалась,  даже  облагораживалась,
втораЯ же разрушала душу в грЯзном падении. Ќо вот вопрос:  кому  человек,
стоЯщий на берегу, должен подать руку помощи - храброму пловцу,  с  трудом
преодолевающему  последнюю   сотню   метров,   или   бедолаге,   безвольно
погружающемусЯ на дно?  ‚нутренний  голос  убеждал  менЯ,  что,  вероЯтно,
бросить сейчас ‘ильву, котораЯ напрЯгает последние  силы,  чтобы  выплыть,
означает дать ей  утонуть.  Ќо  и  эта  тайнаЯ  мысль  слишком  откровенно
отвечала моим скрытым помыслам. ‘амаЯ страшнаЯ угроза нависла  сейчас  над
„ороти. € мой долг был помочь ей. Џреодолев свое  отвращение.  Ѓросившись,
если понадобитсЯ, в Ядовитую пучину, куда она погружалась, - хотЯ  бы  длЯ
того, чтобы удержать ее на поверхности, пока не  удастсЯ  вытащить  ее  на
берег.
   € Я решил остатьсЯ в ‹ондоне.


   ‚от  в  этом-то  расположении  духа  Я  и  отправилсЯ  назавтра  же  на
ѓалвестон-лейн. ЃерЯсь за ручку двери „ороти, Я был не слишком уверен, что
она отворитсЯ, не окажетсЯ, как мне угрожали накануне, закрытой.  Ћсобенно
после  моего  позорного  бегства  -   какаЯ   женщина   простит   подобное
оскорбление? Ќо  ручка  повернулась,  дверь  отворилась.  џ  прошел  через
прихожую. „ороти лежала на  своем  диване  под  одеЯлом  из  "пантеры"  и,
казалось, спала.
   Ќет,  она  не  спала,  а  глЯдела  на  менЯ  потухшим   взором   из-под
свинцово-тЯжелых  век.  џ  человек  не   развращенный   и   не   испытываю
противоестественной тЯги к угасшим, бескровным лицам. Ќо какой же  мужчина
останетсЯ равнодушным к волнующим признакам  томной  чувственности?  џ  со
своей  стороны  всегда  испытывал  смутное,  но  неодолимое   влечение   к
боттичеллиевским лицам. Ђ „ороти, с ее распущенными волосами, щекой, нежно
прижатой  к   бархатной   подушке,   полуоткрытыми   губами   и   бледным,
полупрозрачным  личиком,  казалась  живым  подобием  прелестной  печальной
"Џьеты" из галереи “ффици во ”лоренции. ‡релище это глубоко тронуло  менЯ.
џ подошел нерешительно, отнюдь не уверенный, что она вдруг не  стрЯхнет  с
себЯ сонливость и не вышвырнет менЯ вон. Ќо нет,  она  подпустила  менЯ  к
себе, не пошевелЯсь, и лишь бессильно повернула руку ладонью кверху, чтобы
Я мог положить на нее свою.
   џ опустилсЯ на колени и шепнул:
   - ’ы прощаешь менЯ?
   „ороти прикрыла глаза, на губах ее поЯвилсЯ слабый проблеск улыбки, она
чуть сжала мою руку. € больше ничего. Џотом она приподнЯла  веки  и  снова
устремила на менЯ тЯжелый неподвижный взглЯд. Љазалось, она ждала. џ обнЯл
ее и сказал:
   - …сли хочешь... џ теперь хочу.
   Ћна медленно покачала головой и процедила:
   - Ќет, - прибавив еще несколько слов,  которые  Я  не  смог  разобрать;
потом, притЯнув менЯ к себе, шепнула: - ‹Яг  рЯдом.  -  €  Я  исполнил  ее
просьбу.
   ‘нова Я потЯнулсЯ было обнЯть ее, но она тихонько  оттолкнула  менЯ.  џ
сказал:
   - ‹адно, пусть будет по-твоему, скажи, что тебе доставит удовольствие?
   „ороти сжала мое лицо в ладонЯх и пристально всмотрелась в менЯ.  Џотом
прошептала:
   - —то мне доставит удовольствие?
   - „а, чего тебе хочетсЯ?
   џ улыбалсЯ. Ћна опЯть долго молча смотрела на менЯ. Џотом сказала:
   - ЏротЯни руку назад. - џ протЯнул. - ’ам, на столике, пудреница.  -  џ
ощупью нашел коробочку,  протЯнул  „ороти.  …е  пальцы  дрожали,  поднимаЯ
крышку. - Џопробуй вместе со мной, -  выдохнула  она  шепотом,  в  котором
слышались мольба, приказ и какаЯ-то недоверчиваЯ робость.
   Џредвидел ли Я это? Њожет быть. ‚о всЯком случае, Я почти не колебалсЯ.
ђазве не решил Я погрузитьсЯ на дно вместе с ней? ‚едь спасти ее возможно,
лишь завоевав сперва ее доверие с помощью попустительства ее страсти, - не
только соглашаЯсь с нею, но и идЯ  навстречу.  Љрышка  пудреницы  все  еще
дребезжала у „ороти в руках. Џо моим глазам она понЯла,  что  Я  согласен.
‚зглЯд ее блеснул. Ћна  поднесла  к  моим  ноздрЯм  трепещущую  ладонь.  џ
вдохнул  несколько  раз  подрЯд.  ‡рачки  „ороти  вдруг   показались   мне
невероЯтно огромными.  ‚скоре  голова  моЯ  восхитительно  закружилась.  џ
уронил ее на бархатную подушку, прижавшись  к  ней  щекой.  ЊенЯ  охватило
безбрежное блаженство.
   џ  ощутил  на  губах  лихорадочное  дыхание,  едва  различимый   шепот:
"•орошо?", полный жадного любопытства. Ќо  Я  уже  погрузилсЯ  в  чудесное
изнеможение, беззаботное и счастливое, подтверждаЯ это лишь едва  заметным
движением век. ’ак мы целую вечность недвижимо лежали рЯдом, смешиваЯ  два
наших угасающих дыханиЯ.


        28

   ‘уществует нечто еще  более  колдовское,  нежели  одинокий  порок:  это
порок, разделЯемый двумЯ людьми. Ћсобенно когда делаешь в нем первые шаги,
когда и учителем и  учеником,  опьЯненными  своим  тайным  сообщничеством,
завладевает некий род всепоглощающей страсти. € в эти минуты даже малейшее
колебание в стремлении к наслаждению  у  партнера,  желание  хоть  на  миг
прервать  это   опьЯнение   может   показатьсЯ   другому   непростительным
отступничеством. Ћдин человек еще способен совладать с  собою,  ограничить
себЯ, но  при  наличии  двух  участников  всЯкаЯ  попытка  самоограничениЯ
обречена на провал. …два мы выплывали из бездны наслаждениЯ, как „ороти  с
Яростным нетерпением вновь погружала в этот  омут  и  себЯ  и  менЯ,  и  Я
безвольно подчинЯлсЯ ей, весь во власти опьЯнЯющей новизны столь  неземных
ощущений, столь чистого  экстаза,  что  казалось  безумием  уклонЯтьсЯ  от
этого.  Ђ  у  „ороти  зрелище  того,  как  Я  бессильно  подпадаю  под  ее
извращенную власть, вероЯтно, вызывало неумеренное ликование -  во  всЯком
случае, мне помнитсЯ, как она стонала, словно в любовном экстазе.
   Њы лихорадочно отдавались и восторгу, и забытью,  бессильной  апатии  и
внезапным приступам эротического безумиЯ,  которое  овладевало  нами,  как
правило, обоими сразу, под действием одновременно принЯтых  наркотиков.  €
однако  эти  бредовые  дни  оставили  у  менЯ  в  памЯти  весьма   смутные
воспоминаниЯ. Ќекоторые из них, вероЯтно, просто плод моего воображениЯ. €
они ни с чем не свЯзаны: даже те редкие минуты одиночества и  отрезвлениЯ,
когда Я вырывалсЯ из-под власти „ороти, чтобы удостоверитьсЯ в том, что  Я
еще владею собой, никак  не  укладываютсЯ  во  времени  и  с  трудом  -  в
пространстве. Ќапример, Я вспоминаю, как однажды принимал ванну у  себЯ  в
отеле, но когда это было? €ли вот Я  стою  на  Ѓаттерси-бридж,  подставлЯЯ
лицо морскому бризу, словно  стараюсь  отрезветь.  Ђ  вот  Я  на  рынке  у
Џэддингтонского вокзала, но уже не один, а с „ороти; и мы бредем  в  толпе
как сомнамбулы: вероЯтно, вышли на ѓалвестон-лейн, еще не стрЯхнув с  себЯ
наркотический дурман. Ќо от всего  остального  памЯть  сохранила  какие-то
туманные видениЯ,  половина  которых,  без  всЯкого  сомнениЯ,  просто  из
области бреда. € все же Я помню обои, разрисованные попугаЯми, летающими в
бамбуковой роще, - до ужаса старомодные, выцветшие, они тем не менее вдруг
оживают, вспыхивают  Яркими  красками,  и  Я  даже  слышу  шелест  птичьих
крыльев. ‚ комнате этой давно уже царит  ночь:  „ороти  закрыла  ставни  и
задернула занавеси, словно желаЯ погрузить нас в еще более горЯчечную, еще
более лихорадочную близость. Њне Яснее помнитсЯ острый  аромат,  исходЯщий
от лежащего рЯдом со мной тела, чем  размытый  силуэт,  еле  различимый  в
слабом свете лампы под абажуром. Ќо  зато  Я  с  необыкновенной  четкостью
помню „ороти, сидЯщую в каких-то лохмотьЯх  на  борту  лодки,  похожей  на
гондолу, до краев наполненной клубникой, персиками, смородиной; помню, как
она опрокидываетсЯ навзничь и хохочет в  дурманЯщем  аромате  раздавленных
фруктов. Ђ что это за назойливаЯ приторнаЯ сладость, насильно  проникающаЯ
ко мне в рот сквозь стиснутые зубы? - Я смакую вЯзкое наслаждение, смакую,
несмотрЯ на врожденное отвращение к рахат-лукуму, в то времЯ как  пылающие
женские губы жадно  впиваютсЯ  в  мои.  ‚от  „ороти,  нагаЯ,  с  волосами,
развевающимисЯ по ветру, стоит по колено в пене  морской  и  знаком  манит
менЯ к себе; Я вновь вижу ее словно  наЯву;  но  чье  же  это  грациозное,
перламутровое тело, блестЯщее от пота,  корчитсЯ  на  диване,  требуЯ  все
новых и новых наслаждений? € откуда взЯлсЯ на потолке этот блеклый  не  то
дракон, не то крылатый конь, одновременно и недвижный и танцующий?  -  вот
он неслышно скользит  вниз  по  стене,  вытЯгивает,  почти  касаЯсь  менЯ,
туманную, смеющуюсЯ голову  и...  исчезает.  ѓде  мы?  Џопугаи  на  стенах
пропали, теперь это обои в зеленую  и  голубую  полоску,  трепещущие,  как
струны  арфы;  смутное  воспоминание  о  какой-то   лестнице,   с   трудом
преодолеваемой, ступенька за ступенькой; плотный смирнский ковер, покрытый
небрежно  разбросанными  тканЯми,  а  на  нем  распростерто  все   то   же
перламутровое тело; но сверху,  поперек  него,  теперь  извиваетсЯ  другое
тело, цвета раскаленного песка, и Я вижу длинные  черные  волосы,  водопад
волос, ниспадающих на бледные содрогающиесЯ  ноги.  ‘ам  же  Я  не  ощущаю
ничего,  ничего,  кроме   божественного   изнеможениЯ   и   беспредельного
блаженства,  наполнившего  менЯ  пониманием  и   счастливой,   безгранично
спокойной жалостью. Џотом, позже, Я свирепо тереблю те же  черные  волосы,
окутавшие на сей раз  мое  тело;  Я  наслаждаюсь  бесстыдными  ласками,  а
распущенные белокурые косы „ороти  покрывают  наши  лица,  и  Я  слышу  ее
задыхающийсЯ, нескончаемый шепот мне на ухо.
   ‚се это лишь редкие видениЯ среди сотен других, они столь бесформенны и
эфемерны, что испарЯютсЯ, едва сформировавшись в памЯти. Ђх, но есть еще и
другие - отвратительные. Њожно ли упиватьсЯ сладострастием до тошноты? €ли
же это воспоминание странным образом трансформировалось у менЯ в  мозгу  в
отталкивающий образ? Љаждый  из  моих  приступов  отвращениЯ  переходит  в
чувственное забытье, и Я дожидаюсь следующего с  похотливым  терпением.  Ђ
еще Я храню воспоминание об укусе, кажетсЯ, то был ответный,  в  обмен  на
мой: Я впиваюсь зубами в сладкую плоть, и менЯ тут же кусают в плечо (шрам
осталсЯ до сих пор); боли Я не чувствую, или, вернее, боль  эта  вибрирует
где-то в глубине моего существа, в сладостной истоме звуков виолончели. Ќо
над  всеми  этими  разрозненными,   неверными   образами   черным   плащом
распростерлась ночь. Ѓескрайний беспокойный сумрак, иногда глухо  звучащий
музыкой, а чаще пронизанный неумолчным, тЯгучим  стоном,  на  который  моЯ
плоть  отзываетсЯ  каждой  своей  клеточкой,  вплоть  до  самых  потаенных
уголков.
   Џо  правде  говорЯ,  если  теперь  мне   и   случаетсЯ   еще   урывками
почувствовать краткий приступ смутной ностальгии, то это ностальгиЯ именно
по тому сумраку, и  ни  по  чему  другому.  ‚се  остальное  -  лишь  пена,
воспоминание о которой  вызывает  легкое  отвращение,  -  эфемернаЯ  пена,
взбитаЯ приливами и отливами этого черного океана,  непроницаемо  черного,
бескрайнего простора, где Я долго плыву меж  двумЯ  течениЯми,  в  странно
осознаваемом бессознательном оцепенении, бесконечном безразличии ко всему.
€ Я знаю: длЯ „ороти это, к несчастью, и ныне так, а  все,  что  вне  того
океана, в котором она хочет затерЯтьсЯ,  длЯ  нее  не  более  чем  грЯзнаЯ
накипь, лопнувшие, едва они успели образоватьсЯ, пузырьки пены.  €  еще  Я
знаю, что эта тЯга - худшее из зол, ибо в  пучине  этого  влекущего  мрака
подстерегает жертву спрут небытиЯ.


   Ќо поскольку вот он Я - сижу за своим бюро и пишу  свое  повествование,
бесполезно уточнЯть, что Я смог  вовремЯ  вырватьсЯ  из  щупалец  грозного
чудовища. ’рагедиЯ состоит в том, что вырвалсЯ Я  один,  так  и  не  сумев
увлечь за  собой  „ороги.  џ  покинул  ее,  подобно  альпинисту,  который,
чувствуЯ,  что  его  вот-вот  увлекут  в  пропасть,  перерезает   веревку,
свЯзывающую его с товарищем. ’ак он спасает свою  жизнь,  но  терЯет  свою
честь;  можете  поверить,  как  сильно  Я  поначалу  терзалсЯ  угрызениЯми
совести. Ќо теперь Я уверен, что действовал правильно.
   €бо „ороти отнюдь не была  беспомощным  телом,  привЯзанным  к  канату,
телом, бессильным помочь собственному спасению, но хотЯ бы послушно дающим
спасти себЯ; нет,  она,  напротив,  изо  всех  сил,  одержимостью  безумиЯ
стремилась заставить менЯ выпустить канат из рук, чтобы  увлечь  вслед  за
собой в бездну. €  кто  знает,  не  была  ли  ревность  к  ‘ильве  отчасти
примешана  к  этой  горькой  страсти,  к  этой  лихорадочной  жажде  моего
совращениЯ? џ не осмеливаюсь утверждать это навернЯка. Ќо и не  сомневаюсь
теперь, что „ороти - на свой, конечно, манер - любила менЯ, сперва  чистой
любовью, доказав это своим бегством в ‹ондон, а  потом,  когда  Я,  против
всЯкого ожиданиЯ, сам предалсЯ в ее руки, любовь  эта  перешла  в  жгучую,
противоестественную страсть, которой она хотела заразить и менЯ.
   €  едва  не  достигла  своего.  ‘перва  одурманив  морфием:   опьЯнение
безбрежным забытьем, где только и есть что ликование  потрЯсенных  чувств,
сражает точно молниЯ, и требуетсЯ сверхъестественное  усилие  воли,  чтобы
сопротивлЯтьсЯ  этому  наваждению.  Љроме  того,  это   головокружительное
забытье изгнало у менЯ из памЯти все, и прежде всего ‘ильву. џ ни разу  не
подумал,  не  вспомнил  о  ней  среди  этого  долгого   миража.   Џустота,
образовавшаЯсЯ в моей душе, требовала заполнениЯ, - и вот Я счел, что  она
заполнена единственной страстью - любовью к „ороти, ибо в  окутавшем  менЯ
тумане смешались преходЯщаЯ страсть к морфию, в которую она увлекала  менЯ
вслед за собой, и постоЯннаЯ страсть к  ней  самой.  Џодобное  заблуждение
почти правило, по нему можно судить об опасности, которой Я подвергалсЯ.
   Љ счастью, этот период лихорадочной  жадности,  когда  мы  беспрерывно,
один прием  за  другим,  одурманивали  себЯ  морфием  и,  терЯЯ  рассудок,
безудержно спешили к самоуничтожению; этот период, который,  в  разоренной
моей памЯти, не имел ни начала, ни конца, на самом  деле  длилсЯ  недолго.
‘амое  большее  несколько  дней.  Њы  очнулись  от   безумиЯ   по   вполне
материальным, но весьма существенным причинам: нельзЯ было жить без еды  и
питьЯ. Њне вспоминаетсЯ - смутно, как в  полусне,  -  „ороти,  открывающаЯ
коробку сардин или банку ананасного компота, но надолго нам этих  припасов
не хватило. € хотЯ бы длЯ того, чтобы сходить за покупками  и  приготовить
еду, нужно было времЯ от времени  возвращатьсЯ  из  блаженного  дурмана  к
обыденному  существованию,  обретать  нормальное  сознание.  „лЯ   „ороти,
загубленной длительным употреблением наркотиков, эти периоды  воздержаниЯ,
даже очень краткие, были  тЯжким  испытанием,  которое  она  переносила  в
каком-то  слепом  лихорадочном  нетерпении,  стремЯсь  как  можно   скорее
погрузитьсЯ в наркотическую бездну, в ее Ядовитые испарениЯ. Њне  же,  еще
не отравленному вконец, эти пробуждениЯ дарили жестокую  картину  реальной
действительности:  испачканный  диван,  пЯтна   на   ковре,   зловоние   и
беспорЯдок, затронувшие не  только  комнату,  но  и  саму  „ороти,  устало
шаркающую разношенными шлепанцами, немытую, нечесаную, с набрЯкшими веками
и безвольно отвисшими губами. €  в  то  же  времЯ  Я  мало-помалу  узнавал
кое-что о ее образе жизни. ‚о времЯ проблесков сознаниЯ Я  раздумывал,  на
что же она  существует,  если  не  работает  (маловероЯтно,  чтобы  доктор
поощрЯл ее порок денежными субсидиЯми). Ћтвет нашелсЯ несколькими  этажами
выше, в комнате с зелено-голубыми полосатыми обоЯми. џ понЯл,  какую  роль
женщина с черными волосами играла - и играла уже давно - в  жизни  „ороти,
длЯ которой она и отыскала эту квартиру под своей  собственной  и  которой
помогала все это времЯ - возможно, деньгами и  уж  навернЯка  наркотиками.
Љогда Я впервые увидел эту женщину отчетливо - Я хочу сказать,  не  будучи
одурманенным морфием, - она показалась мне красивой страшной красотой. Ћна
была не намного старше „ороти, и ее стройное тело, как Я  смог  убедитьсЯ,
было еще совсем молодым, но зато лицо напоминало древние  руины.  Ќи  разу
мне не приходилось видеть подобное лицо,  и  менЯ  пронизывала  дрожь  при
мысли, что через несколько лет лицо „ороти уподобитсЯ этому. Ќе  то  чтобы
его избороздили очень глубокие морщины, но они были извилисты и  подвижны,
словно под этой помертвевшей к