дедушки".  €ду
дальше, закрыв  глаза  и вытЯнув руки.  „умаю:  "Џодойду к маминой  комнате,
запахнет  новыми  игральными  картами. Џотом  смолой  и  нафталином". €ду  и
чувствую запах новых карт  в тот самый миг, когда слышу  голос мамы, котораЯ
поет  у себЯ в  комнате.  —увствую запах смолы и нафталина.  „умаю: "Ќу вот,
попахнет  нафталином,  а  когда Я сверну  от него  влево, запахнет  бельем и
закрытым окном.  ’ам остановлюсь". ‘делав еще три шага, Я натыкаюсь на новый
запах, замираю на месте, не открываЯ глаз и вытЯнув руки, и слышу голос Ђды,
котораЯ вскрикивает: "„етка, да ты с закрытыми глазами ходишь?"
     ‚ тот вечер, засыпаЯ, Я почувствовал запах, которого  нет ни в одной из
комнат  дома.  ‘ильный, резкий  запах,  будто  встрЯхнули жасминовый куст. џ
открыл  глаза,  втЯнул  в  себЯ  густой,   насыщенный   аромат   и   сказал:
"—увствуешь?"  Ђда глЯдела на менЯ, но, когда Я заговорил,  опустила глаза и
отвела их  в сторону. џ повторил: "’ы чувствуешь? Ћткуда-то тЯнет жасмином".
Ћна ответила: "ќто пахнут кусты, которые  росли у стены девЯть лет назад". џ
выпрЯмилсЯ и сел. "Ќо ведь кустов нет", - сказал Я. Ћна ответила: "‘ейчас-то
нет. Ќо  девЯть  лет  назад, когда ты только родилсЯ,  вдоль стены двора рос
жасмин. †аркими ночами он пах точно так  же, как теперь". џ прислонилсЯ к ее
плечу и глЯдел ей в рот. "Ќо это же было до моего рождениЯ", - сказал Я. Ћна
ответила: "‡има выдалась суроваЯ, и пришлось садик выкорчевать".
     ‡апах  не исчезал,  густой, почти  осЯзаемый,  перебивавший  все другие
запахи ночи. џ велел Ђде: "ђасскажи мне про это". Ћна промолчала, глЯнула на
белую известковую стену под луной и  сказала: "Љогда вырастешь, узнаешь, что
жасмин - это цветок, который выходит".
     џ  не  понЯл,  но ощутил странную дрожь,  будто  менЯ  кто-то коснулсЯ.
"Ђга", - сказал Я.  Ђ она: "†асмин - он  как покойники, что выходЯт по ночам
из могил".
     џ сидел, прижавшись  к ее  плечу, и молчал. џ  думал о  других вещах, о
кухонном стуле, на сломанное сиденье которого дедушка в дождь ставит башмаки
длЯ  просушки. џ понЯл,  что на кухне водитсЯ мертвец, который каждый вечер,
не снимаЯ шлЯпы,  садитсЯ на  этот  стул  и глЯдит на золу погасшего  очага.
Ќемного погодЯ Я сказал:  "Ќаверное, он все равно что мертвец на кухне". Ђда
взглЯнула на менЯ, вытаращила глаза и  спросила: "Љакой  мертвец?" џ сказал:
"’от, что каждый вечер сидит на стуле, куда дедушка ставит  сушить башмаки".
Ћна ответила: "Ќикакого  мертвеца там нет. ‘тул стоит  у огнЯ потому, что ни
на что больше не годен, только башмаки сушить".
     ќто было в прошлом году. ’еперь все изменилось, теперь Я увидел труп, и
мне достаточно зажмуритьсЯ, чтобы увидеть его в темноте внутри  глаз. џ хочу
сказать об этом маме, но она обращаетсЯ к дедушке: "Љак вы думаете, случитсЯ
что-нибудь?"  „едушка, оторвав подбородок от трости, качает головой: "“верен
по крайней мере, что во многих домах подгорит рис и сбежит молоко".

        6

     ‚начале он спал до семи. Ћн выходил на кухню в рубашке  без воротничка,
застегнутый на  все пуговицы,  с  засученными по  локоть  мЯтыми  и грЯзными
рукавами,  в  истертых  брюках,  подтЯнутых  до  груди  и обхваченных ремнем
значительно  ниже  поЯса  застежек.  Љазалось,  брюки  вот-вот  соскользнут,
свалЯтсЯ из-за недостатка плоти,  на которой они  могли бы  держатьсЯ. Ќе то
чтобы  он исхудал, но  его лицо  выражало  теперь не  молодцеватую  гордость
военного, как в первый год, а  безволие  и усталость  человека,  который  не
знает, что  станетсЯ  с ним минуту  спустЯ, да  нисколько  и не интересуетсЯ
этим.  ‚  семь  часов  он пил черный  кофе  и  возвращалсЯ к себе в комнату,
равнодушно здороваЯсь со встречными.
     Ћн  жил у  нас  в доме  уже  четыре  года и  считалсЯ в Њакондо хорошим
врачом, несмотрЯ  на то что его  крутой нрав и  несдержанные манеры  внушали
окружающим скорее страх, чем уважение.
     „о прибытиЯ банановой  компании и  начала строительства железной дороги
он  был единственным  врачом в  селении. Ђ  тут  в  его комнате обнаружились
лишние стульЯ. Љак только компаниЯ организовала медицинское обслуживание длЯ
своих рабочих, люди, лечившиесЯ у него четыре первых  года его  пребываниЯ в
Њакондо, стали  забывать  к  нему дорогу.  Ћн,  должно  быть,  заметил,  что
налетевший  сброд проторил новые тропки, но не подал виду. Љак и  прежде, он
открывал  дверь на улицу и сидел на своем кожаном стуле целый  день, а когда
минуло  много дней, но не  пришел  ни один больной, закрыл дверь  на  засов,
купил гамак и уединилсЯ в своей комнате.
     ‚  ту  пору  Њеме  приобрела  привычку  носить ему на завтрак  бананы и
апельсины.  Ћн  съедал фрукты,  а кожуру кидал  в  угол,  откуда  индианка в
субботнюю уборку ее  выметала. Ќо по тому,  как он вел себЯ, было Ясно, что,
если бы она перестала убирать у него по субботам  и  комната обратилась бы в
хлев, он отнессЯ бы к этому с полнейшим безразличием.
     ’еперь  он не  делал решительно  ничего. —асами  покачивалсЯ в  гамаке.
—ерез  полуоткрытую дверь он неЯсно виднелсЯ в  сумраке комнаты, и по худому
невыразительному  лицу, всклокоченным  волосам,  болезненной  живости желтых
глаз   в  нем   безошибочно  угадывалсЯ  человек,  отказавшийсЯ  боротьсЯ  с
обстоЯтельствами.
     Џервые годы жизни в нашем  доме Ђделаида внешне выказывала равнодушие к
моему решению поселить его у нас - то ли смирилась, то ли действительно была
со мной согласна. Ќо  когда он прекратил практику и стал выходить из комнаты
только на времЯ обеда, садЯсь  за  стол  с  неизменной молчаливой и скорбной
апатией, терпение  моей жены лопнуло. Ћна заЯвила мне: "„ержать его у себЯ и
впредь просто  безбожно.  ќто все равно что вскармливать беса". Ќо Я, всегда
питавший к  нему склонность -  смешанное  чувство состраданиЯ,  восхищениЯ и
жалости  (не  кривЯ  душой,   должен  признать,  что  в  моем  чувстве  была
значительнаЯ долЯ жалости), - возражал: "Ќадо быть к  нему  снисходительнее.
Ћн одинок на свете и нуждаетсЯ в понимании".
     ‚скоре заработала  железнаЯ  дорога. Њакондо  процветало -  новые лица,
кинотеатр, множество увеселительных заведений. ђабота  была длЯ всех, только
не длЯ него. Ћн безвыходно сидел у себЯ в комнате, чуждаЯсь людей, но  вдруг
как-то утром неожиданно  ЯвилсЯ в столовую к завтраку и заговорил искренне и
даже с воодушевлением  о блестЯщих  перспективах  Њакондо. ’огда  впервые  Я
услыхал от него это слово. Ћн сказал: "‚се это пройдет, когда мы привыкнем к
опали".
     ‘ледующие  месЯцы  он часто  выходил  на  улицу  в  предвечерние  часы.
„опоздна   засиживалсЯ   в  парикмахерской   и  был   завсегдатаем  кружков,
составлЯющихсЯ у переносного трюмо и табурета, которые  хозЯин вытаскивал на
улицу, чтобы клиенты могли подышать вечерней прохладой.
     ‚рачи  компании  отнюдь   не   сговаривались  лишать   его  средств   к
существованию.  ’олько в 1907 году, когда  в Њакондо не осталось  ни  одного
пациента, который помнил бы о нем, и  когда сам он  давно уже  отказалсЯ  от
надежды этого пациента дождатьсЯ, какой-то врач с банановых плантаций внушил
алькальду мысль затребовать у всех практикующих документы на право  лечениЯ.
Љогда  -  это  было  в  понедельник - на  четырех  углах  площади  поЯвилось
распорЯжение, он на свой счет  его не принЯл. ќто Я сказал ему, что надо  бы
выполнить  предписание. Ќо он, спокойный, равнодушный, только  ответил: "Њне
ни к чему это, полковник. џ  со всем этим покончил". џ так и не узнал,  были
ли в  порЯдке его  документы.  џ  не узнал  также,  в  самом ли  деле он был
француз, как  предполагалось,  и вспоминал ли  он  своих  родных,  о которых
никогда не говорил. Ќесколько недель спустЯ алькальд и его секретарь Явились
ко мне  в дом потребовать от него предъЯвлениЯ документов на право  лечениЯ,
но он категорически отказалсЯ выйти из своей комнаты. € лишь тогда, прожив с
ним пЯть  лет в  одном  доме,  просидев с ним пЯть  лет  за одним  столом, Я
сообразил, что мы не знаем даже его имени.

     Ќе надо  было  иметь  от роду семнадцать лет (сколько мне  тогда было),
чтобы заметить  - с  тех пор, как Я встретила в церкви расфуфыренную Њеме, и
после, когда поговорила с  ней  на лавочке,  -  что  в нашем доме  комната с
выходом  на  улицу заперта. Џозднее Я узнала, что мачеха повесила замок и не
разрешала трогать оставшиесЯ внутри вещи -  кровать, на которой доктор спал,
прежде чем купить гамак,  столик с  лекарствами, откуда он забрал с  собой в
угловой  дом  только  деньги, скопленные в лучшие  времена (видимо,  их было
много, потому что он  никогда ничего у нас не тратил, а Њеме хватило открыть
лавочку), и, помимо этого,  среди кучи всЯкого  сора  и старых газет  на его
родном Языке кое-что из негодной одежды. ‚се эти  вещи словно  были заражены
чем-то, что моЯ мачеха считала пагубным и даже дьЯвольским.
     џ обратила  внимание  на запертую комнату, видимо, в октЯбре или ноЯбре
(через три года  после того, как Њеме и он покинули наш дом), потому что уже
в начале следующего года Я начала мечтать, как бы поместить в ней Њартина. џ
хотела жить там после  замужества; Я бродила вокруг; в разговоре с мачехой Я
даже  намекала, что пора бы  убрать  замок и снЯть  запрет с одного из самых
уютных и приЯтных уголков дома. Ќо до того, как мы сели шить мое подвенечное
платье, со мной никто прЯмо не говорил о докторе и еще менее того о комнате,
котораЯ  оставалась  как бы  его  собственной,  как бы  частью его личности,
неотделимой от нашего дома,  пока  хоть  одна  живаЯ  душа  в этом доме  его
помнит.
     Њне  предстоЯло  вступить  в  брак  менее  чем   через  год.  Ќе  знаю,
объЯснЯлось  ли  это  обстоЯтельствами, в  каких  протекало  мое  детство  и
отрочество, но у менЯ в ту  пору было нечеткое понЯтие о некоторых вещах. ‚о
всЯком случае, когда шли приготовлениЯ к моей свадьбе, многое еще оставалось
длЯ  менЯ тайной.  ‡а год  до замужества  Њартин вспоминалсЯ мне в  какой-то
смутной дымке нереальности.  Ћттого, может  быть,  Я и  хотела поместить его
рЯдом, в этой комнате, чтобы убедитьсЯ, что  он человек из плоти и  крови, а
не  жених,  пригрезившийсЯ  во  сне.  Ќо  Я  не  могла  собратьсЯ  с духом и
заговорить с мачехой о своих планах. …стественнее  было бы сказать: "џ сниму
замок,  поставлю у окна стол, а у  дальней стены кровать. Ќа консоль принесу
горшок  с гвоздикой, а  на притолоку повешу пучок  сабура".  Ќо мою робость,
полное  отсутствие  решимости  усугублЯло  то,  что  облик моего  суженого Я
представлЯла себе весьма туманно. ‚ воспоминаниЯх передо мной брезжил зыбкий
ускользающий  образ,  в  котором только  и было четкого,  что блестЯщие усы,
легкий наклон головы к левому плечу и вечный сюртук о четырех пуговицах.
     ‚  конце  июлЯ  он  навестил  нас.  Ћн  проводил  в  доме целые  дни  и
разговаривал в кабинете  с  отцом, обсуждаЯ таинственное  коммерческое дело,
так и оставшеесЯ мне  неизвестным. Џод вечер мы с  Њартином и  мачеха ходили
гулЯть на плантации. Ќа обратном пути, в розово-прозрачных  сумерках,  когда
он был от менЯ  совсем  близко, шел со  мной  бок о  бок,  он казалсЯ  всего
призрачнее и неуловимее. џ знала, что не способна вообразить его себе живым,
обычным человеком, найти в нем  ту определенность, котораЯ  необходима, чтоб
воспоминание о нем придало мне  храбрости,  укрепило  менЯ в  миг,  когда  Я
скажу: "џ уберу эту комнату длЯ Њартина".
     „аже сама  мысль, что Я стану его женой,  представлЯлась мне за  год до
свадьбы  неправдоподобной.  џ познакомилась  с  ним  в феврале на  отпевании
младенца  Џалокемадо. Ќас собралось несколько девушек,  мы пели  и хлопали в
ладоши,   стараЯсь   извлечь  из  единственного  развлечениЯ,  которое   нам
дозволЯлось,   все,  что  только  можно.  ‚   Њакондо  был  кинотеатр,   был
общественный  граммофон  и  другие  места  развлечений,  но  отец  и  мачеха
возражали  против  того,  чтобы  девушки моего  возраста  туда  ходили. "ќто
развлечение длЯ сброда", - говорила она.
     ‚ феврале днем стоЯла жара. Њы с мачехой, сидЯ на галерее,  вышивали по
канве,  а отец после обеда отдыхал. Љогда он, шаркаЯ, вставал  и  принималсЯ
обливать  над тазом голову, мы  откладывали шитье. Ќо вечера  в феврале были
прохладные и тихие, и по всему селению разносились голоса женщин,  певших на
похоронах младенцев.
     ‚ тот вечер, когда мы  собрались попеть младенцу Џалокемадо, голос Њеме
Ћроско  звучал, вероЯтно, еще красивее, чем обычно. Ћна была худаЯ, грубаЯ и
жесткаЯ,  как метла,  но голосом владела лучше всех. ‚  первую же  передышку
•еновева ѓарсиа  сказала:  "‡а дверью сидит незнакомец". Џо-моему,  никто из
нас не пел тогда, кроме ђемедиос Ћроско. "’ы только вообрази - он в сюртуке,
- сказала  •еновева ѓарсиа. -  Ћн  без  умолку  говорит целый  вечер,  и все
слушают его  раскрыв  рты. Ќа нем  сюртук о  четырех пуговицах, а  когда  он
закидывает ногу на ногу, видны ботинки на шнурках и носки с резинками". Њеме
Ћроско еще пела,  а мы захлопали в ладоши и кричали: "„авайте выйдем за него
замуж!"
     Џосле,  вспоминаЯ  его дома, Я  не  видела  никакой  свЯзи между  этими
словами и действительностью. Ћни  вспоминались мне так, будто  их произнесли
какие-то воображаемые женщины, которые хлопали в ладоши и распевали  в доме,
где лежал несуществующий мертвый  младенец. „ругие женщины подле нас курили.
Ћни  сидели строгие,  настороженные  и  вытЯгивали  к  нам  длинные,  как  у
стервЯтников, шеи. “ входа, в прохладе прихожей, еще одна женщина, с головой
укутаннаЯ в черную шаль, ждала, пока вскипит кофе. ‚незапно к  нашим голосам
присоединилсЯ  мужской  голос.  Ћн вступил  сбивчиво  и  невпопад,  но потом
взвилсЯ и зазвенел, как  будто мужчина пел в  церкви.  ‚ева  ѓарсиа толкнула
менЯ локтем в бок. џ поднЯла глаза и увидела его в первый раз. Ћн был молод,
с  чистым  лицом  и  крепкой шеей,  в  сюртуке,  застегнутом на  все  четыре
пуговицы. € смотрел на менЯ.
     ‘лушаЯ  разговоры о  его возвращении  в декабре,  Я  думала, что  самым
подходЯщим  длЯ него  пристанищем будет та  запертаЯ  комната. Ќо Я не могла
воссоздать его облик. џ твердила себе: "Њартин,  Њартин, Њартин", однако имЯ
это, изученное,  пережеванное, разбитое  на  слоги,  терЯло длЯ менЯ  всЯкий
смысл.
     Љогда мы уходили после отпеваниЯ, он взЯл пустую чашку, стоЯвшую передо
мной.  Ћн сказал: "џ прочел на кофейной гуще  вашу судьбу". џ  шла  вместе с
другими девушками  к  выходу и слышала  его  вкрадчивый,  убеждающий, мЯгкий
голос:  "‘осчитайте семь звезд, и вы увидите менЯ во сне".  “ дверей лежал в
гробике младенец Џалокемадо. …го лицо было обсыпано  рисом,  в рот вставлена
роза, веки раскрытых глаз  подперты  палочками. ”евраль  обвевал  нас резким
дыханием его  смерти, в  комнате  плавал  тЯжелый  аромат жасмина  и фиалок,
сникших  от  жары.   ‘квозь   молчание  мертвого  прорывалсЯ  другой  голос,
настойчивый  и  единственный: "‡апомните  хорошенько. ’олько семь  звезд, не
больше".
     ‚ июле он  был у нас. …му нравилось прислонЯтьсЯ к перилам с цветочными
горшками. Ћн говорил: "‡аметь, Я никогда не глЯдел тебе в глаза. ќто  тайный
признак, что мужчина  боитсЯ,  что  влюбитсЯ".  € правда, Я не  помнила  его
глаза. ‚ июле Я еще  не могла бы  сказать, какого цвета глаза у человека, за
которого  собралась в  декабре  замуж. Ђ между  тем шесть месЯцев назад  был
февраль с  его глубокой полуденной тишиной, пара сороконожек, самец и самка,
свернувшиесЯ  клубком,  спали  на  полу ванной, по  вторникам  приходила  за
веточкой медовки нищенка, а он,  франтоватый,  улыбающийсЯ, в застегнутом на
все пуговицы  сюртуке, говорил:  "‚ы будете  думать  обо мне непрестанно.  џ
повесил за дверью вашу карточку и воткнул в  глаза булавки". •еновева ѓарсиа
помирала со смеху: "Њужчины перенимают эти глупости у индейцев".
     ‚ конце марта  он будет расхаживать по нашему дому  и проводить  долгие
часы с  отцом  в кабинете, убеждаЯ его в важности чего-то, что  осталось длЯ
менЯ  загадкой. Џрошло одиннадцать лет с моего замужества, девЯть лет с того
днЯ, как он попрощалсЯ со мной в окошечко поезда и наказал хорошенько беречь
сына, пока он к нам  не вернетсЯ. ‚переди были девЯть лет, в течение которых
Я  не  получу от  него ни единой весточки, а  отец мой. готовивший с ним эту
нескончаемую поездку,  перестанет говорить о его возвращении. Ќо даже за три
года брака он не стал длЯ менЯ конкретнее и  ощутимее, чем в ночь  отпеваниЯ
младенца Џалокемало или в то мартовское  воскресенье,  когда Я  второй раз в
жизни увидела его, возвращаЯсь  из  церкви с ‚евой ѓарсиа. Ћн стоЯл в дверЯх
гостиницы, один, сунув руки в карманы своего сюртука о четырех пуговицах. Ћн
сказал: "’еперь  вы  всю жизнь  будете  думать обо мне  - из вашей  карточки
выпали  булавки".  “ него был  такой ровный и  напрЯженный голос,  будто  он
сказал  истинную  правду. Ќо  в  этой  правде чудилось  что-то  необычное  и
странное.  •еновева  уверЯла  менЯ: "‚се  это индейские гадости". ’ри месЯца
спустЯ  она  сбежала  с директором кукольного театра,  но  в то  воскресенье
отличалась  еще строгостью  и благонравием.  Њартин сказал: "Њне утешительно
думать,  что кто-то  в  Њакондо  будет  менЯ  вспоминать". ѓлЯдЯ  на  него с
пренебрежительной гримасой, •еновева процедила:
     - ”и! ќтот сюртук о четырех пуговицах так на нем и истлеет.

        7

     ЌесмотрЯ  на   его   очевидные   стараниЯ   скрыть  апатию  за  видимой
общительностью  и дружелюбием, он  оставалсЯ в селении  чужим,  хоть,  может
быть, и надеЯлсЯ на обратное. Ћн жил среди людей Њакондо, отделенный от  них
памЯтью  прошлого, тщитьсЯ  исправить которое было  бессмысленным.  Ќа  него
глазели с любопытством, как на сумеречное  животное, которое долго прЯталось
в тени, а вылезЯ на свет, держитсЯ  так, что его поведение трудно не  счесть
нарочитым и, стало быть, подозрительным.
     Ћн возвращалсЯ из парикмахерской, когда темнело,  и затворЯлсЯ у себЯ в
комнате. ‘ некоторых пор он отказалсЯ от ужина, и в доме сначала думали, что
он возвращаетсЯ усталый, сразу же ложитсЯ в гамак и спит до утра.  Ќо вскоре
Я обнаружил, как он с мучительным и  сумасшедшим упорством  мечетсЯ у себЯ в
комнате, словно встречаетсЯ по ночам  с  призраком того человека,  каким был
раньше, и оба они, прежний и настоЯщий, ведут безмолвное сражение, в котором
прежний защищает свое неистовое одиночество, свой непоколебимый апломб, свою
непримиримую  самобытность, а  настоЯщий  -  жгучее  и  неотступное  желание
избавитьсЯ от себЯ прежнего. џ  слышал, как он до рассвета ходит по комнате,
пока его собственнаЯ усталость не истощит сил его невидимого противника.
     ’олько  Я  в полной мере оценил совершившуюсЯ в нем перемену,  когда он
перестал носить краги, стал  каждый день  мытьсЯ и душить одежду одеколоном.
Ќесколько  месЯцев  спустЯ  преображение  достигло  такой степени,  что  мое
чувство к нему из простой участливой терпимости обратилось в сострадание. Ќе
новый  его  облик  на  улице  растравлЯл  мне  душу, а  представление,  как,
закрывшись  у  себЯ в комнате, он соскребает  грЯзь с обуви, мочит  трЯпку в
тазу,  ваксит ботинки, прохудившиесЯ за несколько  лет постоЯнной носки. Њне
растравлЯла душу мысль о щетке  и коробочке  сапожной мази,  упрЯтанных  под
половик, подальше от людского взора, точно это были принадлежности тайного и
стыдного порока, приобретенного  в  возрасте,  когда  мужчины большей частью
утихают и  остепенЯютсЯ. ‚ сущности, он  переживал  запоздалое  и бесплодное
отрочество и, как подросток,  усердствовал  в одежде, по ночам  руками,  без
утюга,  разглаживал костюм и, будучи  не так уж молод, страдал от отсутствиЯ
друга, которому мог бы поверить свои иллюзии и разочарованиЯ.
     ‚ селении тоже,  надо думать, заметили его перемену, потому  что вскоре
стали поговаривать,  будто  он  влюблен в дочку парикмахера.  Ќе знаю,  были
какие-нибудь основаниЯ  длЯ толков или нет,  но верно,  что пересуды помогли
мне  осознать  его  ужасающее  мужское  одиночество,  биологическую  злость,
котораЯ, должно быть, мучила его все эти годы одиночества и заброшенности.
     Љаждый день  он  ходил  в  парикмахерскую, одеваЯсь  все  старательнее.
ђубашка  с накладным воротничком, позолоченные  запонки на манжетах,  чистые
отглаженные брюки, разве  что  ремень,  как и  прежде,  не прикрывал поЯсных
застежек.  Ћн  смахивал  на  жениха,  стесненного  нарЯдом  и  благоухающего
дешевыми  лосьонами,  вечного  жениха-неудачника,  злополучного   любовника,
неизменно забывающего букет к первому визиту.
     ’аким застали его первые месЯцы 1909 года, хотЯ единственным основанием
длЯ  злословиЯ оставалось  то,  что он ежедневно сидел  в  парикмахерской  и
болтал с приезжими, и не было никаких доказательств, что он хоть раз виделсЯ
с  дочкой  парикмахера. џ обнаружил  злонамеренность этих сплетен. ‚ Њакондо
все знали,  что  дочка парикмахера не выйдет замуж, потому что целый  год ее
преследовал дух. Ќевидимый возлюбленный кидал пригоршни земли  ей в тарелку,
мутил  в корчаге воду, туманил в парикмахерской зеркала  и бил девушку  так,
что ее лицо  запухало синЯками. Ќапрасны были стараниЯ “прЯмца - не помогали
ни церковные  покровы,  ни сложный обрЯд лечениЯ свЯтой  водой, ни свЯщенные
реликвии,  ни заговоры,  совершаемые  с  драматическим усердием.  ‚ качестве
последнего  средства  жена  парикмахера  заперла  одержимую дочь в  спальне,
разбросала по комнате рис и отдала ее на одинокий и безмолвный медовый месЯц
невидимому любовнику, после чего даже мужчины  в Њакондо поверили, что дочка
парикмахера  зачала.  Ќе  прошло  и года,  как  в  селении  перестали  ждать
чудовищного  событиЯ - ее родов, и  общественное любопытство получило другое
направление: заговорили  о любви доктора к дочке парикмахера, хотЯ все знали
навернЯка, что одержимаЯ запретсЯ в комнате и скорее рассыплетсЯ в прах, чем
осчастливит браком кого-либо из своих претендентов.
     Џоэтому  Я  был  уверен,  что  это  не  обоснованное  предположение,  а
издевательскаЯ шутка, пущеннаЯ  со злым  умыслом.  ‚ конце 1909  года он еще
ходил  в  парикмахерскую, а люди судачили, говорили  о свадьбе,  как  о деле
решенном, хотЯ никто не видел, чтобы девушка при нем поЯвлЯлась в зале, и не
мог утверждать, что у них был случай перемолвитьсЯ словом.

     ’ринадцать лет назад,  в такой же  знойный и  мертвенный  сентЯбрь, как
этот, мачеха начала  шить  мне  подвенечное платье. Љаждый день после обеда,
когда отец спал, мы усаживались с шитьем на галерее возле цветочных горшков,
возле жарко благоухающего розмарина.  ‘ентЯбрь  был таким всю  мою  жизнь, и
тринадцать  лет  назад, и раньше. ‘вадьба намечалась  в узком семейном кругу
(так   решил  мой  отец),  и   потому  мы  шили   медленно,   с  кропотливой
старательностью людей, которым  некуда торопитьсЯ и длЯ которых  собственный
неощутимый труд ЯвлЯетсЯ лучшим мерилом их времени. Њы шили и разговаривали.
џ  думала о комнате с выходом на улицу и собиралась  с духом сказать мачехе,
что это самое подходЯщее место длЯ Њартина. ‚ тот день Я ей это сказала.
     Њачеха  расшивала  длинный  кисейный  шлейф  и  в  ослепительном  свете
нестерпимо Ясного и звонкого сентЯбрьского днЯ казалась по плечи погруженной
в такое же ослепительное сентЯбрьское облако.  "Ќет", - сказала она.  Џотом,
возвращаЯсь  к  своей работе,  хмурЯсь от  неприЯтных  воспоминаний  ушедших
восьми  лет,  она прибавила:  "Ќе дай  бог, чтобы  кто-нибудь  вступил в эту
комнату".
     Њартин  приезжал  в  июле,  но  останавливалсЯ   не  у  нас.  Ћн  любил
облокачиватьсЯ  на перила  с  цветочными горшками и глЯдеть по сторонам.  Ћн
любил  повторЯть:  "џ осталсЯ бы в Њакондо на всю жизнь". Ѓлиже к  вечеру мы
ходили  вместе  с мачехой на плантации. ‚озвращались  к  ужину незадолго  до
того, как в селении  зажигались огни. Ћн  говорил мне: "„аже если б не ты, Я
все равно осталсЯ бы жить в Њакондо". € это тоже, судЯ по его тону, казалось
правдой.
     Џрошло уже четыре года с тех пор, как доктор покинул наш дом. € как раз
в тот  день, когда мы  сели шить  подвенечное платье, в душный день, когда Я
заговорила с  мачехой  о комнате длЯ Њартина, она  впервые рассказала мне  о
странных привычках доктора.
     - ЏЯть лет  назад, -  сказала она, -  он еще жил там, дичась людей, как
животное.  „а  что  там  животное  - скотина,  травоЯднаЯ,  жвачнаЯ,  вол из
упрЯжки. …сли бы он женилсЯ  на дочке парикмахера, этой тихоне, что обманула
целое селение,  заставив всех поверить, будто она зачала после сомнительного
медового месЯца  с  духами, возможно, ничего  бы и не  случилось. Ћднако  он
внезапно перестал ходить в парикмахерскую и в последний момент резко изменил
намерениЯ, но это  был  лишь новый этап  в последовательном осуществлении им
гнусного  замысла. ’олько  твой отец способен был додуматьсЯ человека  столь
низкой  нравственности,  живущего,   как  скот,   возмущающего  всех   своим
поведением,  оставить  после этого у нас  в доме, даваЯ повод к  разговорам,
будто мы вечно бросаем вызов  морали и  добронравию. ’ому,  что он замыслил,
предстоЯло увенчатьсЯ уходом  Њеме. Ќо и тогда твой отец не признал  глубины
своего заблуждениЯ.
     - џ ничего этого не знала, - сказала Я.
     ‚о дворе пронзительно визжали цикады.  Њачеха говорила, не отрываЯсь от
шитьЯ, не  поднимаЯ глаз от пЯлец, на которых чеканила символические  узоры,
плела белые лабиринты. Ћна рассказывала:
     -  ‚ тот вечер все мы сели за стол (все,  кроме него, потому что с  тех
пор, как он в последний раз  пришел из парикмахерской, он перестал ужинать),
и Њеме начала подавать. Ќа ней лица не было. "—то с тобой, Њеме?" - спросила
Я.   "„а  нет,  сударынЯ,  ничего".  Ќо  мы  знали,  что  ей  нехорошо,  она
пошатывалась  возле лампы,  и вид у нее  был больной.  "ѓосподи, Њеме, да ты
нездорова!" - сказала Я.  ‚ столовой  она еще  кое-как  держалась, но, когда
отправилась с  подносом на кухню,  твой отец,  наблюдавший за ней все времЯ,
сказал: "…сли плохо себЯ чувствуете,  подите и лЯгте".  Ћна уносила  поднос,
повернувшись к нам спиной, и не отвечала. Џотом мы услыхали  грохот бьющейсЯ
посуды.  Њеме  стоЯла на  галерее, цеплЯЯсь ногтЯми  за стенку. € твой  отец
пошел к нему просить, чтобы он помог Њеме. ‡а восемь лет, что он жил в нашем
доме,  -  рассказывала мачеха, - мы  ни разу не обращались к его услугам  по
серьезному поводу. Њы отвели Њеме к  ней в комнату, растерли спиртом и стали
ждать отца.  Ќо  мы не дождались их, €сабель. Ћн отказалсЯ помочь Њеме, хотЯ
человек, который восемь лет кормил его, давал ему кров и чистое белье, лично
ЯвилсЯ просить его об этом. ‚сЯкий раз, когда Я это  вспоминаю, Я думаю, что
господь послал нам его  в наказание. —то всЯ эта трава,  которой  мы кормили
его восемь лет,  заботы и уход  доказывают, что бог  пожелал  дать нам  урок
осмотрительности и недовериЯ к людЯм.  ‘ловно мы взЯли  да выкинули  свиньЯм
восемь  лет гостеприимства, стрЯпни и стирки. Њеме умирала (по крайней мере,
мы так  думали), а он сидел  в своем  логове, отказываЯсь выполнить  долг не
милосердиЯ,   а   приличиЯ,   благодарности,   простого   вниманиЯ  к  своим
покровителЯм.
     ’вой отец  вернулсЯ только  в  полночь,  - рассказывала  мачеха.  -  Ћн
небрежно  сказал: "ђастирайте ее  спиртом, но  слабительного  не давайте". “
менЯ  было такое чувство, как будто  он ударил менЯ по лицу. Ќаши растираниЯ
уже пошли Њеме на пользу. ‚ гневе Я воскликнула:  "‚от  именно  спиртом!  Њы
растерли ее, и  ей лучше. —тобы догадатьсЯ сделать это, необЯзательно восемь
лет  жить  на  чужой  счет".  Ђ  твой  отец,  тогда  еще  снисходительно,  с
примирительным своим  неразумием,  ответил:  "Ќичего  серьезного.  ’ы  потом
поймешь". Љак будто тот был Ясновидец.
     Њачеха, судЯ по  ее возбужденному голосу, судЯ  по  горЯчности ее слов,
заново  пережила  событиЯ  той  далекой ночи, когда  доктор отказалсЯ помочь
Њеме. ђозмарин весь налилсЯ жаром от ослепительного сентЯбрьского  света, от
усыплЯющего  треска цикад,  от  тЯжелого дыханиЯ мужчин,  снимавших с петель
дверь в доме по соседству.
     -  Ђ  в ближайшее воскресенье  Њеме  Явилась  в  церковь разодетаЯ, как
важнаЯ  дама, - сказала  она.  - Љак  сейчас помню, у  нее был  переливчатый
зонтик. Њеме, Њеме..  ќто  тоже наказание господне. ‚ том, что мы  подобрали
ее, взЯли  от родителей, моривших ее голодом,  ходили  за ней, дали ей кров,
пищу  и имЯ, -  в этом  тоже видна  рука провидениЯ. ‘толкнувшись  с  ней на
другое утро  у  порога,  где она поджидала, чтобы индеец  снес чемодан, Я не
знала, куда она  отправлЯетсЯ. €зменившаЯсЯ, серьезнаЯ (как сейчас ее вижу),
она стоЯла возле чемодана и разговаривала с твоим отцом.  ‚се устроилось без
менЯ,  —абела, со мной даже  не посоветовались, будто Я чертик, намалеванный
на стене. Џрежде чем Я раскрыла  рот спросить, что,  собственно, происходит,
почему в моем доме  без моего  ведома вершатсЯ непонЯтные  дела,  твой  отец
прервал менЯ:  "Ќи  о  чем Њеме не  спрашивай. Ћна уходит  от нас, но,  быть
может, через некоторое времЯ вернетсЯ". џ спросила,  куда она  отправлЯетсЯ,
но  он не ответил и ушел, шаркаЯ шлепанцами, будто Я не  жена его, а чертик,
намалеванный на стене.
     ’олько через два днЯ, - рассказывала она, - узнала Я, что  тот, другой,
покинул нас в то же  утро и даже не удосужилсЯ попрощатьсЯ. Ћн обосновалсЯ у
нас, как в собственном доме, и восемь лет спустЯ просто, как из собственного
дома, ушел, не  попрощавшись и ничего не  сказав. ‚ точности так поступил бы
вор. џ  думала, что  твой отец  выгнал его за отказ  помочь Њеме. Ќо когда Я
спросила его об  этом  в тот  же  самый  день,  он ограничилсЯ ответом: "ќто
долгий разговор, мы переговорим  после". ‘ тех пор минуло пЯть лет, но он ни
разу не коснулсЯ этой темы.
     ’олько  с твоим отцом  и в  таком безалаберном доме, где каждый делает,
что  ему взбредет в голову, могла произойти подобнаЯ историЯ. ‚се Њакондо ни
о чем другом  не  говорило,  а  Я  и понЯтиЯ  не имела,  что Њеме Явилась  в
церковь, разрЯженнаЯ,  точно  дама высокого положениЯ, и  твой отец еще имел
бесстыдство увести ее  с  площади  под  руку. ‹ишь тогда  Я узнала, что  она
отправилась  не так далеко, как Я думала, а живет с доктором в угловом доме.
Ћни поселились  вдвоем, не переступив порога церкви,  сошлись, как свиньи, а
ведь она крещенаЯ. џ сказала как-то твоему отцу: "ѓосподь накажет ее за этот
грех", но он ничего  не ответил. Ћказав покровительство людЯм, вступившим  в
откровенное  скандальное   сожительство,  он  нисколько  не  утратил  своего
всегдашнего спокойствиЯ.
     Ќо теперь Я рада, что все так сложилось, - главное, что доктор  оставил
наш дом. …сли бы  не скандал, он все еще жил бы в  своей комнате. Ќо когда Я
узнала, что он  ушел  и  унес в угловой  дом  свой хлам и  этот чемодан,  не
влезающий в дверь, Я успокоилась. ќто была моЯ победа, отсроченнаЯ на восемь
лет.
     „ве недели спустЯ  Њеме открыла лавку и даже приобрела швейную машинку.
Ћна купила новую,  "„оместик", на  деньги, которые он скопил у нас в доме. џ
это воспринЯла как оскорбление и так и сказала твоему отцу. Ќо хотЯ он никак
не  отреагировал  на  мое  возмущение,  видно  было,  что  он не  только  не
раскаиваетсЯ  в  содеЯнном, но,  напротив,  даже  гордитсЯ  им,  как  будто,
противопоставив  приличиЯм   и  чести   дома  свою  пресловутую  терпимость,
отзывчивость  и вольнодумство и некоторую толику безумиЯ, он спас свою душу.
џ сказала ему:  "’ы кинул свиньЯм лучшее, что было в твоих верованиЯх", а он
ответил в своей обычной манере: "Љогда-нибудь ты поймешь и это".

        8

     „екабрь нагрЯнул, как  непредвиденнаЯ  весна,  как  говоритсЯ  в  одной
книге. € с  ним нагрЯнул Њартин. Ћн поЯвилсЯ  у  нас  в  доме после обеда, с
саквоЯжем  в руке, в неизменном  сюртуке о  четырех пуговицах, на  этот  раз
чистом и свежеотутюженном. Њне ничего не сказал и направилсЯ прЯмо в кабинет
переговорить с отцом.  „ата свадьбы была назначена еще в июле. Ќо через  два
днЯ после возвращениЯ Њартина отец вызвал мачеху в кабинет и объЯвил ей, что
свадьба состоитсЯ в понедельник. Ѓыла суббота.
     Њое платье было готово. Њартин целые дни проводил у нас, разговаривал с
отцом,  и  за  завтраком,  обедом   и  ужином  отец  пересказывал  нам  свои
впечатлениЯ.  џ не знала своего  жениха. Ќи  разу Я не оставалась с Њартином
наедине.  Ќо  с  моим отцом его,  казалось,  свЯзывала  сердечнаЯ  и крепкаЯ
дружба,  и отец говорил о нем так, словно это он, а не  Я, собиралсЯ за него
замуж.
     џ  не  испытывала никаких чувств  при  мысли о  близости  свадьбы. ЊенЯ
окутывал серый  туман, сквозь  который  Я различала,  как  Њартин  приходит,
плоский и  бесплотный, жестикулирует в разговоре, застегивает и расстегивает
четыре  пуговицы  своего сюртука. ‚  воскресенье  он  обедал  с нами. Њачеха
рассадила нас таким  образом, что Њартин оказалсЯ рЯдом с  отцом, отделенный
от  менЯ  тремЯ стульЯми. Њы с мачехой за  обедом едва  произнесли несколько
слов,  отец  и  Њартин говорили о делах.  —ерез три стула от  себЯ  Я видела
человека, который год спустЯ станет отцом моего  сына,  но с которым менЯ не
свЯзывала даже поверхностнаЯ дружба.
     ‚  воскресенье  вечером  Я  примерила  в  спальне  у мачехи подвенечное
платье.  џ  видела  себЯ в  зеркале  -  бледную и чистую,  окутанную облаком
воздушной  кисеи, и сама  себе казалась призраком своей матери. џ твердила в
зеркало: "ќто Я, €сабель, на мне подвенечное платье, утром Я  выхожу замуж",
но  не узнавала себЯ,  сквозь мое отражение проступал  образ мертвой матери.
Њеме  говорила мне  о ней  в угловом доме несколько дней назад. Ћна сказала,
что после моего рождениЯ мать обрЯдили в свадебное платье и положили в гроб.
€ теперь, глЯдЯ на себЯ в зеркало, Я  видела  подернутые  зеленой  могильной
плесенью кости матери, груду истлевшего тюлЯ и слежавшийсЯ  желтый  прах.  џ
была  вне  зеркала. ‚нутри его моЯ ожившаЯ мать глЯдела на менЯ, протЯгивала
руки из  своего  пространства, словно хотела  коснутьсЯ  смерти, вкалывавшей
первые  булавки в  мой  свадебный  венец.  Ђ сзади,  стоЯ  посреди  спальни,
серьезно  и изумленно  глЯдел  отец: "‘ейчас,  в этом платье, ты  совершенно
такаЯ же, как она".
     ‚  тот  вечер Я  получила  первое, последнее  и  единственное  любовное
послание в  своей  жизни. ‡аписку  от  Њартина, нацарапанную  карандашом  на
обороте  кинопрограммки.  ‚ ней  говорилось:  "‘егоднЯ вечером  Я не  успею,
поэтому  исповедаюсь  утром. ‘кажите  полковнику,  что  дело, о  котором  мы
говорили,  почти  сделано, из-за  него  Я  не  смогу сегоднЯ  прийти.  Ћчень
боитесь? Њ."  ‘ мучнистым  привкусом этого письма во рту  Я  ушла  к себе  в
спальню  и  несколько  часов  спустЯ, когда мачеха разбудила  менЯ,  все еще
чувствовала на небе горечь.
     Ќо,  в   сущности,  минуло  много  часов,  прежде  чем  Я  окончательно
проснулась.  џ ощущала  свежее влажное утро,  пахнущее мускусом, и  на  себе
подвенечное платье.  Ћщущала  во рту  сухость, как бывает в дороге, когда не
хватает слюны смочить хлеб.  Џосаженные ждали в  гостиной с четырех часов. џ
всех их знала, но  теперь видела преображенными, новыми - мужчин  в суконных
костюмах,  говорливых женщин в шлЯпах;  дом  наполнЯли  густые  раздражающие
испарениЯ их болтовни.
     ‚ церкви было малолюдно. Љакие-то женщины обернулись поглЯдеть на менЯ,
когда   Я,  подобно  жертвенному   агнцу,  ведомому   на  заклание,  шла  по
центральному  нефу.  “прЯмец, худой  и важный,  единственнаЯ четкаЯ фигура в
этом сумбурном беззвучном  кошмаре,  спустилсЯ по  ступенькам и  вручил менЯ
Њартину  скупыми  взмахами  изможденных  рук.  Њартин стоЯл  рЯдом со  мной,
спокойный  и улыбающийсЯ, каким Я увидела его впервые на отпевании младенца,
но только коротко остригшийсЯ, словно с целью показать мне, что ради свадьбы
он приложил все усилиЯ, чтобы выглЯдеть еще бесплотнее, чем в будние дни.
     ‚ то  утро по возвращении домой, после того как посаженные позавтракали
и сказали все  положенные слова, мой супруг  вышел на улицу и не возвращалсЯ
до конца послеобеденного отдыха.  Ћтец и мачеха делали  вид, что не замечают
странности  моего  положениЯ.  Ћни  не  отступали  от  заведенного  порЯдка,
стараЯсь, чтобы необычность этого  понедельника  ни  в чем  не ощущалась.  џ
снЯла  подвенечное  платье, свернула его и  спрЯтала в  дальний угол  шкафа,
вспоминаЯ при этом о матери и  думаЯ: "Џо крайней мере эти трЯпки пригодЯтсЯ
мне на саван".
     Ќереальный  новобрачный вернулсЯ в два  часа  пополудни и  заЯвил,  что
обедал. Љогда Я  увидела, как он входит, коротко остриженный,  голубой месЯц
декабрЯ померк в моих глазах. Њартин сел рЯдом со мной, и некоторое времЯ мы
молчали. ‚первые от  рождениЯ Я боЯлась наступлениЯ темноты. „олжно  быть, Я
чем-то выдала свой  страх,  потому что  он вдруг ожил,  наклонилсЯ над  моим
плечом и спросил: "Ћ чем ты думаешь?" џ почувствовала, как что-то оборвалось
у менЯ  под  сердцем  - незнакомый  человек  обращаетсЯ  ко мне  на "ты".  џ
взглЯнула  вверх,  на  гигантский  купол  декабрьского  неба,  на светЯщийсЯ
стеклЯнный шар и сказала: "„умаю, хорошо, если бы пошел дождь".

     Ќочь  нашего последнего разговора на галерее была необыкновенно жаркой.
‚скоре он  совсем перестал ходить  в  парикмахерскую  и затворилсЯ  у себЯ в
комнате. Ќо в ту последнюю ночь  на галерее, одну из  самых горЯчих и душных
на моей  памЯти,  он проЯвил редкую  длЯ  него  общительность. …динственными
признаками жизни среди  необъЯтного пекла казались глухие переливы сверчков,
возбужденных жаждой, снедавшей  природу, и мелкое, незаметное,  но вместе  с
тем  безмерное усердие  розмарина  и  нарда,  не угасавшее  в свЯтаЯ  свЯтых
одинокого  часа. ‘перва  мы оба молчали, потеЯ  той густой липкой жидкостью,
котораЯ  вовсе  не  пот,  а  высвобожденнаЯ  слизь  живой  материи, тронутой
разложением. Ћн поглЯдывал  на звезды, на  небо,  опустошенное  великолепием
лета,   и   не   произносил  ни  слова,  весь  отдавшись  течению  чудовищно
одушевленной  ночи.  ’ак мы задумчиво сидели друг против друга,  он на своем
кожаном  стуле, Я  в качалке.  ‚незапно при  вспышке зарницы  Я увидел,  как
грустно  и  одиноко он  клонит к  левому плечу  свою голову. џ вспомнил  его
жизнь, его одиночество,  его мучительный душевный разлад. ‚спомнил, с  каким
угрюмым безразличием он взирает на  спектакль  бытиЯ.  ђаньше  Я считал, что
менЯ привЯзывают  к  нему сложные  чувства, порой противоречивые и  столь же
переменчивые,  как  он сам.  Ќо тут Я с  полной несомненностью осознал,  что
сердечно его  полюбил. џ угадывал в себе  присутствие  таинственной силы,  с
первого  момента побудившей  менЯ  взЯть  его  под  защиту, и каждым  нервом
чувствовал  тоску  его  душной  и  темной  комнаты.  Ћн  сидел  передо  мной
сумрачный, разбитый,  подавленный  обстоЯтельствами.  Љогда он  поднЯл  свои
твердые и пронзительные глаза, Я вдруг ощутил  уверенность,  что напрЯженнаЯ
пульсациЯ  ночи  выдала  тайну  его  запутанного   одиночества.  Џрежде  чем
сообразить, зачем Я это делаю, Я спросил его:
     - ‘кажите мне, доктор, вы верите в бога?
     Ћн  посмотрел  на  менЯ.  ‚олосы  падали ему  на лоб, и  весь  он горел
каким-то внутренним жаром,  но на темном лице не отражались ни волнениЯ,  ни
тревоги. …го тЯгучий голос жвачного животного не дрогнул, когда он произнес:
     - Џервый раз в жизни мне задают такой вопрос.
     - Ђ сами вы задавали его себе, доктор?
     Ћн не выказывал ни безучастиЯ, ни обеспокоенности.  ЊоЯ особа как будто
не возбудила его  любопытства,  а  вопрос  и  тем  паче  намерение,  за  ним
крывшеесЯ, и того менее.
     - Ћб этом трудно судить, - сказал он.
     - Ќо вы не  испытываете трепета в такую вот ночь? “  вас  не  возникает
чувства, что какой-то человек, выше и больше всех остальных людей, шагает по
плантациЯм и все в изумлении замирают перед его поступью?
     Ћн ответил на сразу. ’реск сверчков заполнЯл пространство по ту сторону
резкого  и  живого,  почти  человеческого  запаха,  который  поднималсЯ   от
жасминника,  посаженного в  памЯть  моей первой жены.  ‚еликий  человек один
шествовал в ночи.
     - „а нет, полковник, менЯ это не тревожит. - ’еперь и он, казалось, был
изумлен,  как  все  вокруг,  как  воспаленные  розмарин  и  нард. - Ќо  менЯ
тревожит, - сказал он и прЯмо, с  твердостью поглЯдел мне в глаза, - но менЯ
тревожит,  что кто-то  на свете,  вот вы, например,  можете  с  уверенностью
сказать, что знаете о существовании человека, идущего в ночи.
     -  Њы  стараемсЯ спасти душу, доктор. ‚  этом разница. - € тут Я  зашел
дальше, чем намеревалсЯ.  џ  сказал:  -  ‚ы не  слышите его,  потому что  вы
атеист.
     Ћн ответил спокойно, невозмутимо:
     - Џоверьте мне, полковник, Я не атеист. „ело вот в чем: мысль,  что бог
существует, тревожит  менЯ  так  же,  как и мысль, что он не  существует,  и
потому Я предпочитаю об этом не размышлЯть.
     Ќе  знаю  отчего, но у менЯ было  предчувствие, что он именно так мне и
ответит. "ќто человек, встревоженный богом", - подумал Я,  дослушав  то, что
он сказал мне нечаЯнно, но Ясно и точно, как будто прочел эту фразу в книге.
’ЯжкаЯ истома ночи менЯ опьЯнила. Њне  казалось,  что Я в центре необъЯтного
скоплениЯ пророческих образов.
     ‡а перилами лежал цветник, разбитый Ђделаидой и моей  дочерью. Џотому и
благоухал розмарин, что  каждое утро они окружали его своими заботами, чтобы
по  ночам  его  горЯчие  испарениЯ проникали  в  комнаты  и  облегчали  сон.
†асминник посылал им свой навЯзчивый аромат,  и мы  дышали и