амерении исповедать ее. Ћна очень любезно, но
твердо отказалась, недвусмысленно  заЯвив,  что  ей  не  в  чем
каЯтьсЯ.  € хотЯ умысла у нее не было, она понЯла, что ответ ее
дойдет куда следует.
     „октор •увеналь “рбино говорил не без некоторого  цинизма,
что  в тех двух горьких годах жизни виноват был не он, а дурнаЯ
привычка жены обнюхивать одежду, которую снимали с  себЯ  члены
семьи  и  она  сама,  чтобы  по  запаху  решить,  не пора ли ее
стирать, хотЯ с  виду  она  выглЯдит  чистой.  Ћна  делала  так
всегда,  с  детских лет, и не думала, что другие замечают, пока
муж не обратил на это внимание в первую их брачную ночь.  ’очно
так  же  он заметил, что она курит, по крайней мере, три раза в
день, запершись в ванной комнате, но не придал этому  значениЯ,
потому  что  у женщин их круга было принЯто запиратьсЯ в ванной
комнате целой компанией, чтобы поговорить о мужчинах,  покурить
и  даже  выпить  водки;  некоторые,  случалось,  напивались  до
беспамЯтства. Ћднако  привычка  обнюхивать  всю  одежду  подрЯд
показалась  ему  не  только  чудной, но и опасной длЯ здоровьЯ.
Ћна,  как  всегда,  когда  не   желала   спорить,   попробовала
отшутитьсЯ: мол, не только длЯ украшениЯ поместил ѓосподь ей на
лице  трудолюбивый, точно у иволги, нос. Љак-то раз утром, пока
она ходила за покупками, прислуга поднЯла на ноги всех соседей,
разыскиваЯ ее трехлетнего сына, после того как обыскали  сверху
донизу  весь дом. Ћна вернулась в разгар суматохи, два-три раза
прошлась по  дому,  как  хорошаЯ  собака-ищейка,  и  обнаружила
ребенка,  заснувшего в бельевом шкафу, где никому и в голову не
пришло его искать. Ќа вопрос изумленного  мужа,  каким  образом
она его нашла, ”ермина „аса ответила:
     - Џо запаху какашек.
     Џо правде говорЯ, обонЯние оказалось ей полезным не только
в стирке  бельЯ  и отыскивании пропавших детей: оно помогало ей
разбиратьсЯ во всех областЯх жизни, особенно светской. •увеналь
“рбино наблюдал за  ней  всю  их  супружескую  жизнь,  особенно
вначале,  когда  она была еще чужой в среде, настроенной против
нее много лет назад, и  однако  же,  пробиралась  меж  насмерть
ранЯщих  коралловых  зарослей, не натыкаЯсь, и полностью владеЯ
ситуацией, исключительно благодарЯ  своему  сверхъестественному
чутью.  ќтот  грозный дар, который мог коренитьсЯ как в вековой
мудрости, так и в каменной твердости ее сердца, обернулсЯ бедою
в  злосчастное  воскресенье,  перед  церковной  службой,  когда
”ермина  „аса  обнюхала, как обычно, белье, которое ее муж снЯл
накануне вечером, и ее пронзило ощущение, что в постели  с  ней
спит совершенно другой мужчина.
     Ћна  обнюхала  сначала  пиджак  и  жилет, пока вынимала из
одного кармана  часы  на  цепочке,  а  из  других  -  карандаш,
портмоне  и  мелкие  монеты,  выкладываЯ  все  это на тумбочку;
потом, вынимаЯ заколку  из  галстука,  запонки  с  топазами  из
манжет,  золотую пуговицу из накладного воротника, она понюхала
рубашку, а за ней - брюки, когда вынимала кольцо с одиннадцатью
ключами, перочинный ножичек с перламутровой  рукоЯткой,  а  под
конец  -  трусы,  носки  и  носовой  платок  с  монограммой. Ќе
оставалось и тени сомнениЯ: на каждой вещи был запах,  которого
на  них никогда за столько лет совместной жизни не было, запах,
который невозможно определить: пахло не естественным  цветочным
или  искусственным  ароматом,  пахло  так,  как  пахнет  только
человеческое существо. Ћна не сказала ничего  и  в  последующие
дни не учуЯла этого запаха, но теперь обнюхивала одежду мужа не
затем,  чтобы  решить,  следует ли ее стирать, а с неодолимым и
мучительным беспокойством, разъедавшим ее нутро.
     ”ермина „аса не знала, куда  в  рутинном  распорЯдке  мужа
поместить  этот  запах.  Ћн  не  умещалсЯ  в  промежуток  между
утренним преподаванием в училище и обедом, ибо она полагала: ни
одна женщина в здравом  уме  не  станет  заниматьсЯ  любовью  в
спешке и налетом, тем более - во времЯ короткого визита, да еще
в  такое  времЯ  днЯ,  когда  нужно  подметать  пол,  застилать
постели, делать покупки и готовить обед и при том беспокоитьсЯ,
как бы  один  из  малолетних  детей,  поколоченный  в  ребЯчьей
потасовке,  Явившись раньше времени из школы, не застал бы ее в
одиннадцать утра посреди комнаты голой и к тому же -  вместе  с
доктором.  Љроме  того,  она  знала, что доктор •увеналь “рбино
предаетсЯ любви исключительно в ночное времЯ, а  еще  лучше-  в
полной темноте, и в крайнем случае - перед завтраком, под пение
ранних  птиц.  Ђ  в  иное  времЯ, говорил он сам, раздеватьсЯ и
одеватьсЯ - дольше, чем само  удовольствие  от  этой  петушиной
любви.
     €так,  осквернение  одежды могло произойти только во времЯ
докторского визита или же вследствие обмана - замены шахмат или
киносеансов  на  сеансы  любви.  ќто  последнее   трудно   было
проверить,  потому  что,  в  отличие  от  своих  многочисленных
подруг, ”ермина „аса была слишком  гордой,  чтобы  шпионить  за
мужем  или  попросить  кого-нибудь  сделать  это  за нее. ‚ремЯ
визитов,  казавшеесЯ  наиболее   подходЯщим   длЯ   супружеской
неверности,  проследить  было  легче  -  доктор •увеналь “рбино
тщательным образом вел записи относительно пациентов,  учитываЯ
даже  все  гонорары,  полученные  от  каждого  с самого первого
визита  до  последнего,  когда   перекрестив,   желал   вечного
блаженства его душе.
     Љ  концу  третьей  недели  ”ермина  „аса  целых три днЯ не
слышала этого запаха на одежде мужа,  и  потом  вдруг  почуЯла,
когда  меньше  всего  ожидала,  и несколько дней подрЯд ощущала
его, как никогда беззастенчивый, хотЯ один  из  этих  дней  был
воскресным  и  к тому же семейным праздником, так что весь день
они ни на миг не разлучались. Љак-то  под  вечер  она  вошла  в
кабинет  мужа,  вопреки  обычаю  и даже вопреки своему желанию,
словно это была не она, а другаЯ, поступавшаЯ так, как сама она
не поступила бы никогда на свете, и  стала  с  помощью  сильной
бенгальской  лупы  разбирать  каракули  -  записи его врачебных
визитов к пациентам за последние месЯцы.  ‚первые  входила  она
одна  в этот кабинет, пропитанный испарениЯми креозота, набитый
книгами в переплетах из кожи неведомых животных,  фотографиЯми,
запечатлевшими    группки    учеников,   почетными   грамотами,
астролЯбиЯми   и   всевозможными    кинжалами,    которые    он
коллекционировал   многие   годы.  ќто  тайное  свЯтилище  было
единственным уголком частной жизни ее супруга, куда ей не  было
входа,  потому  что  он  не имел никакого отношениЯ к любви: те
редкие разы, когда она туда входила, она всегда входила  вместе
с   ним  и  всегда  -  по  каким-то  пустЯчным  делам.  Ћна  не
чувствовала себЯ вправе входить  сюда  одна,  и  еще  меньше  -
пускатьсЯ  в  розыски,  которые  не  считала приличными. Ќо она
вошла. ‚ошла потому, что очень хотела найти  правду  и  безумно
боЯлась  найти ее; неподвластный ей порыв был сильнее природной
гордости,    сильнее    собственного    достоинства:     этакаЯ
захватывающаЯ  мука.  Ћна так ничего толком и не узнала, потому
что пациенты мужа,  за  исключением  общих  друзей,  тоже  были
частью  его  монопольного  владычества,  люди безликие, которых
знали не в лицо, а по болезнЯм, не по цвету глаз или  сердечным
порывам,  а  по  размеру печени, налету на Языке, мутной моче и
ночному бреду в лихорадке. ‹юди,  которые  верили  в  ее  мужа,
которые  верили,  что  живут благодарЯ ему, в то времЯ как жили
длЯ него, и жизнь  их  в  конечном  счете  сводилась  к  фразе,
написанной им собственноручно в самом низу рецептурного бланка:
"“покойсЯ духом, ѓосподь ожидает тебЯ у врат своих". Џосле двух
часов  бесплодных  поисков  ”ермина  „аса  вышла  из кабинета с
ощущением, что поддалась непристойному искушению.
     ‚оображение  подстегивало,  и  она   начала   обнаруживать
перемены  в  муже.  …й  стало казатьсЯ, что он избегает ее, что
стал  безразличен  за  столом  и  в  постели,  раздражителен  и
Язвительно  колок,  и  дома  он  уже  не  прежний, спокойный, а
походит на запертого в клетку льва. ‚первые после того, как они
поженились, она мысленно стала отмечать все его  опозданиЯ,  по
минутам,  и  сама  начала  лгать, чтобы выудить из него правду,
чувствуЯ себЯ смертельно уЯзвленной этим противным ее  естеству
поведением.  Ћднажды  она  проснулась  среди  ночи от страшного
ощущениЯ: муж в темноте смотрел  на  нее,  как  ей  показалось,
полными  ненависти глазами. ЏотрЯсение было подобно тому, какое
она пережила в  ранней  юности,  когда  в  изножье  постели  ей
привиделсЯ  ”лорентино  Ђриса,  только то было видение любви, а
это - ненависти. Љ тому же это видение не было плодом фантазии:
в два часа ночи муж не спал, а приподнЯлсЯ в постели и  смотрел
на  нее,  спЯщую,  но  когда  она  спросила,  почему  он на нее
смотрит, он стал отрицать. ‘нова лег на  подушку  и  сказал:  -
Ќаверное,  тебе  приснилось.  Џосле той ночи и некоторых других
подобных случаев, произошедших в ту же пору, ”ермина  „аса  уже
не  могла  с  уверенностью  сказать, где кончалась реальность и
начиналсЯ вымысел, и  решила,  что  сходит  с  ума.  Џотом  она
увидела,  что  муж  не  пошел причащатьсЯ в четверг на праздник
’ела •ристова и в следующие за тем недели, по воскресеньЯм,  не
нашел  времени  длЯ  духовного очищениЯ за год. Ќа вопрос, чему
обЯзаны эти небывалые перемены в  его  духовном  здоровье,  она
получила  путаный  ответ. ќто был ключ ко всему: ни разу со днЯ
первого причастиЯ, которое  он  принЯл  в  восемь  лет,  он  не
уклонЯлсЯ  от  причастиЯ в большой праздник. Ћна понЯла: муж не
только совершил смертный грех, но и решил жить  в  грехе,  коль
скоро  не  прибегает  к  помощи  своего  духовника. Ћна даже не
представлЯла, что может так страдать из-за  того,  что,  на  ее
взглЯд,  было полной противоположностью любви, но, оказываетсЯ,
страдала, и решила - чтобы не умереть - прибегнуть  к  крайнему
средству:  сунуть  горЯщий  факел  в  этот  змеиный клубок, что
раздирал ее внутренности. ’акаЯ она была. Ћднажды  после  обеда
она  сидела  на  террасе,  штопала  пЯтки на чулках, а муж, как
всегда в сиесту, читал книгу. Ќеожиданно она  отложила  штопку,
поднЯла очки на лоб и прервала его занЯтие, но в тоне не было и
тени жесткости:

     „октор.

     Ћн  был  погружен  в чтение "Ћстрова пингвинов", тогда все
читали этот роман, и ответил ей, не выходЯ из атмосферы книги:
     - Ћш? <i>[„а? (франц.)]</I>

     Ћна настаивала:
     - Џосмотри на менЯ.
     Ћн посмотрел на нее, не видЯ, - очки затуманивали  все,  -
однако их можно было и не снимать: ее взглЯд опалил его.

     ‚ чем дело? - спросил он.
     - ’ы знаешь это лучше менЯ, - ответила она.

     € больше ничего не сказала. Ћпустила очки на переносицу  и
снова  принЯлась за штопку. € доктор •увеналь “рбино понЯл, что
долгие часы тоскливой тревоги кончились. ‚ отличие от того, как
он  представлЯл  себе  этот  момент,  сердце  его  не  сотрЯсло
волнение  -  в сердце хлынул покой. ‚еликое облегчение от того,
что наконец-то случилось то, что рано или  поздно  должно  было
случитьсЯ: призрак сеньориты Ѓарбары ‹инч вошел в дом.
     „октор  •увеналь  “рбино  увидел ее четыре месЯца назад, в
очереди, в поликлинике больницы ЊилосердиЯ, и сразу же понЯл: в
его судьбе произошло непоправимое. ќто  была  высокаЯ  мулатка,
элегантнаЯ,   ширококостнаЯ,   с   кожей,  цветом  и  нежностью
походившей на патоку; в тот день на ней было красное  платье  с
белыми  разводами  и  в  тон  ему  -  шлЯпа  с широкими полЯми,
отбрасывавшими тень до самых ресниц. Ѓолее  выраженное  женское
естество  немыслимо  было вообразить. „октор •увеналь “рбино не
принимал в поликлинике, но если он попадал сюда, имеЯ в  запасе
времЯ,  он всегда заходил к своим бывшим ученикам, чтобы лишний
раз напомнить им: лучшее врачевание - хороший диагноз. Ќа  этот
раз  он  все  устроил  так,  чтобы  присутствовать  при осмотре
неожиданно возникшей в его жизни мулатки, стараЯсь,  чтобы  его
ученики   не  заметили  какого-нибудь  его  жеста,  который  не
показалсЯ бы им случайным, а сам тем временем запоминал все  ее
данные.  ‚  тот  же  вечер,  закончив последний визит, он велел
кучеру ехать по адресу, который она оставила в  поликлинике,  и
действительно  увидел  ее,  сидЯщую  на  террасе  в  мартовской
прохладе.
     ’ипичный длЯ антильских краев дом, до самой цинковой крыши
выкрашенный в желтый цвет, с окнами под полотнЯным  навесом,  с
гвоздиками   и  папоротниками  в  цветочных  горшках  у  входа,
покоилсЯ на деревЯнных сваЯх на  заливаемом  приливом  Џропащем
береге.  ‚  клетке  под  крышей  пел трупиал. Ќа другой стороне
улицы находилась  начальнаЯ  школа,  и  в  этот  момент  оттуда
гурьбою  высыпали  ребЯтишки,  так что кучеру пришлось натЯнуть
вожжи, чтобы лошадь не  понесло.  ЉакаЯ  удача:  за  это  времЯ
сеньорита Ѓарбара ‹инч успела узнать доктора. Ћна приветственно
помахала  ему, как старому знакомому, и пригласила выпить кофе,
пока улица снова не успокоитсЯ, и он с удовольствием принЯл  ее
приглашение,  вопреки  своим  правилам, и стал слушать, что она
рассказывала о себе, ибо только это одно было ему  интересно  с
сегоднЯшнего утра и ни на минуту не переставало быть интересным
все  последующие  месЯцы.  Љогда-то  один  приЯтель сказал ему,
только что женившемусЯ, в присутствии  его  молодой  жены,  что
рано  или  поздно на его пути непременно встанет сводЯщаЯ с ума
страсть, способнаЯ поколебать самую прочную семейную жизнь. Ћн,
полагавший,  что  достаточно  знает  себЯ  и  твердость   своих
моральных  устоев,  посмеЯлсЯ  тогда над этим прогнозом. € вот,
пожалуйста: такаЯ страсть пришла.
     ‘еньорита Ѓарбара ‹инч, доктор теологии, была единственной
дочерью   преподобного   „жонатана    ‹инча,    протестантского
свЯщенника,  сухопарого  негра,  который  верхом  на своем муле
объезжал  ютившиесЯ  на  болотистом  берегу   убогие   домишки,
проповедуЯ  слово  одного  из тех многочисленных богов, которых
доктор •увеналь “рбино всегда писал  с  маленькой  буквы,  дабы
отличить  от  ‘воего.  Ћна  говорила на хорошем испанском, чуть
запинаЯсь, что придавало  ее  речи  определенное  изЯщество.  ‚
декабре  Ѓарбаре  ‹инч должно было исполнитьсЯ двадцать восемь,
недавно она развелась, муж был тоже пастором, учеником ее отца,
и несчастливый брак, длившийсЯ два года, отбил у нее желание  к
замужеству.  Ћна  сказала:  "…динственнаЯ  моЯ  любовь  -  этот
трупиал". Ќо  доктор  •увеналь  “рбино  был  слишком  серьезным
человеком,  чтобы подумать, будто это сказано с умыслом. „ругаЯ
мысль пришла ему в голову: а  не  ЯвлЯетсЯ  ли  такое  стечение
благоприЯтных   обстоЯтельств  ловушкой,  устроенной  ѓосподом,
чтобы потом взЯть с него сторицей, однако тотчас же прогнал это
теологически абсурдное предположение, отнесЯ его на счет своего
смЯтенного состоЯниЯ.
     ЏрощаЯсь,  он  словно  бы  невзначай   упомЯнул   утреннюю
врачебную  консультацию, прекрасно знаЯ, что больного хлебом не
корми, дай только поговорить  о  его  недуге,  и  она  с  таким
блеском  и  остроумием  рассказала  о своем, что он пообещал ей
приехать на следующий день, ровно в четыре, чтобы осмотреть  ее
повнимательнее.  Ћна  испугалась,  ибо  знала,  что врач такого
уровнЯ  ей  не  по  средствам,  но  он  успокоил:  "‹юди  нашей
профессии  стараютсЯ  устроить  так,  чтобы  богатые платили за
бедных". € записал себе в  тетрадь:  "‘еньорита  Ѓарбара  ‹инч,
Џропащий  берег,  суббота,  4  часа пополудни". —ерез несколько
месЯцев  ”ермине  „асе   предстоЯло   прочитать   эту   запись,
дополненную  подробностЯми  диагноза  и  течениЯ  болезни.  Ћна
обратила внимание на имЯ  и  подумала,  что  это  одна  из  тех
заблудших  артисток,  которые прибывают с фруктовыми пароходами
из Ќового Ћрлеана, но, поглЯдев на адрес, решила, что,  скорее,
она  с  џмайки,  ну  и,  конечно же, чернокожаЯ, и потому сразу
отбросила ее: не в его вкусе.
     „октор •увеналь “рбино ЯвилсЯ на  свидание  в  субботу  на
десЯть  минут  раньше, и сеньорита ‹инч еще не успела одетьсЯ к
его приходу. Ћн не волновалсЯ так с  давних  парижских  времен,
когда  сдавал  устные  экзамены. ‹ежа на полотнЯном покрывале в
тонкой шелковой  комбинации,  сеньорита  ‹инч  была  бесконечно
прекрасна.  …й  было  дано много и щедро: бедра - как у сирены,
кожа - точно  медленный  огонь,  изумленные  груди,  прозрачные
десны  и  зубы совершенной формы; все ее тело дышало здоровьем:
именно этот человеческий дух  учуЯла  ”ермина  „аса  на  одежде
своего  мужа.  ‚  консультацию  она  пошла из-за того, что сама
очень остроумно назвала "ложными  коликами",  и  доктор  “рбино
счел  это  хорошим  признаком:  она  не  раздает себЯ направо и
налево. Ћн принЯлсЯ пальпировать ее внутренние  органы  гораздо
более  с  тайным  умыслом, чем со вниманием, и, занимаЯсь этим,
все больше и больше забывал о мудрости и выдержке, с изумлением
обнаруживаЯ,  что  это  дивное  существо  и  внутри  не   менее
прекрасно,  чем  снаружи,  и  в  конце концов отдалсЯ во власть
наслаждению осЯзать  ее  не  как  лучший  дипломированный  врач
Љарибского  побережьЯ,  а  как  простой  смертный,  обуреваемый
взбунтовавшимисЯ инстинктами. ‡а всю его профессиональную жизнь
такое случилось с ним лишь однажды,  то  был  день  величайшего
позора,  потому  что  пациентка  отстранила  его  руку, села на
постели и сказала: "’о, чего вы хотите, могло бы случитьсЯ,  но
не  таким образом". ‘еньорита ‹инч, напротив, поддалась ему, и,
когда уже не оставалось и тени  сомнениЯ,  что  доктор  напрочь
забыл о своей науке, сказала:
     - џ  думала,  врачебнаЯ этика этого не дозволЯет. Ћн, весь
мокрый от пота, словно искупалсЯ в пруду одетым, вытер  лицо  и
руки полотенцем.
     ‚рачебнаЯ  этика.  -  сказал  он,  -  полагает, что врач -
бесчувственное  бревно.  Ћна  протЯнула   ему   руку   в   знак
благодарности.


     - ‘казанное   не   означает,  что  это  нельзЯ  делать,  -
заключила она. - Џредставьте, что длЯ менЯ, бедной  негритЯнки,
значит внимание такого известного человека.

     - џ ни на миг не переставал думать о вас, - сказал он.
     Џризнание,  сделанное  дрожащим голосом, вызывало жалость.
Ќо она пришла на помощь: рассмеЯлась так  звонко,  что  спальнЯ
будто осветилась.

     -  џ знаю это с того момента, как увидела тебЯ в больнице,
доктор,- сказала она. - џ - негритЯнка, а не дура.
     ‚се было нелегко. ‘еньорита  ‹инч  хотела  сохранить  свою
честь  незапЯтнанной,  она хотела надежности и любви - именно в
этом порЯдке - и полагала, что  всего  этого  заслуживает.  Ћна
дала доктору “рбино возможность соблазнить ее, но не впустила к
себе,  хотЯ  была  в  доме  одна.  ‘амое  большее,  что она ему
позволЯла, - повторЯть процедуру пальпации  и  прослушиваниЯ  и
нарушать  при  этом  этику сколько душе угодно, но не снимать с
нее одежд. Ћн же  не  способен  был  выпустить  из  рук  плоть,
которую  уже  попробовал,  и  потому  почти каждый день снова и
снова   принималсЯ   штурмовать   твердыню.   Џо   практическим
соображениЯм  постоЯнные  отношениЯ  с сеньоритой ‹инч были длЯ
него почти  невозможны,  однако  он  был  слишком  слаб,  чтобы
вовремЯ  остановитьсЯ,  как впоследствии оказалсЯ слабым, чтобы
идти дальше. € у него были свои пределы.
     †изнь преподобного ‹инча не имела строгого распорЯдка,  он
в любой момент мог уехать из дому на муле, навьюченном ЃиблиЯми
и рекламными евангелическими книжонками, и точно так же в самый
неожиданный момент мог вернутьсЯ, нагруженный провизией. „ругой
помехой  была  школа  напротив,  потому  что ребЯтишки нараспев
затверживали уроки, глЯдЯ в окно, а  лучше  всего  в  окно  был
виден  дом  на  противоположной  стороне  улицы,  окна  и двери
которого с шести утра стоЯли настежь распахнутыми, и  ребЯтишки
видели,   как   сеньорита  ‹инч  вешала  под  стреху  клетку  с
трупиалом, чтобы и трупиал обучилсЯ их урокам-песенкам, а сама,
в разноцветном тюрбане, занималась домашними делами и вместе  с
ними распевала их уроки звонким карибским голосом; потом, после
обеда,  они  видели,  как  она  сидела  под навесом и уже одна,
по-английски, пела псалмы.
     ‘ледовало выбрать час, когда детей не было;  имелись  лишь
две  возможности: обеденный перерыв, между двенадцатью и двумЯ,
а это было обеденное времЯ доктора, или конец днЯ,  когда  дети
расходились  по домам. Џоследний вариант был во всех отношениЯх
лучше, но к тому времени доктор уже завершал визиты,  и  в  его
распорЯжении  было  всего  несколько  минут, чтобы управитьсЯ и
успеть домой к столу. ’ретьей проблемой,  самой  серьезной  длЯ
него,  было  его  положение.  Ћн  не мог отправлЯтьсЯ туда не в
экипаже, который в городе прекрасно знали и который должен  был
ожидать  его  у  двери.  Љонечно,  можно было взЯть в сообщники
кучера, как делали почти все его друзьЯ по общественному клубу,
однако это было не в его правилах. Ђ  потому,  когда  визиты  к
сеньорите ‹инч стали достаточно очевидными, сам кучер, семейный
кучер  в ливрее, дерзнул спросить его, не лучше ли ему уехать и
вернутьсЯ позднее, чтобы экипаж не простаивал столько времени у
дверей. „октор  “рбино  в  несвойственной  ему  манере  обрезал
кучера.
     - ‘  тех пор, как тебЯ знаю, первый раз ты говоришь такое,
чего не должен говорить, - сказал он. - Ќо так и быть,  считай,
Я не слышал твоих слов.
     ‚ыхода  не было. ‚ таком городе невозможно скрыть болезнь,
если докторский кучер стоит у дверей. €ногда доктор отваживалсЯ
идти пешком,  если  расстоЯние  позволЯло,  или  же  садилсЯ  в
наемный  экипаж,  дабы  избежать  злонамеренных  и  скороспелых
домыслов. Ќо подобные  уловки  мало  помогали,  потому  что  по
рецептам,  которые  отдавались  в  аптеки, можно было разгадать
правду, и доктор  “рбино  нарЯду  с  правильными,  нужными  длЯ
лечениЯ  лекарствами  выписывал  вымышленные, во имЯ свЯщенного
права больного унести вместе  с  собой  в  могилу  тайну  своей
болезни.  Љонечно,  можно  было  придумать  множество достойных
оправданий  тому,  что  его  экипаж  простаивает  перед  дверью
сеньориты  ‹инч,  но придумывать можно было не долго, во всЯком
случае, не столько, сколько бы ему хотелось: всю жизнь.
     Њир обернулсЯ длЯ него  адом.  „а,  он  удовлетворил  свое
сумасшедшее   желание,   притом  что  оба  прекрасно  понимали,
насколько это рискованно, но у доктора •увеналЯ “рбино не  было
намерениЯ  идти на скандал. ‚ горЯчечном бреду он обещал все, а
после, когда горЯчка проходила, все откладывалось на потом. —ем
больше он желал быть с нею, тем больше боЯлсЯ  потерЯть  ее.  Ђ
встречи  их  с каждым разом становились все более торопливыми и
трудными. Ќи о чем другом он уже не мог думать.  ‚  невыносимой
тревоге  ждал  урочного  часа и забывал обо всем, кроме нее, но
когда экипаж приближалсЯ к Џропащему берегу, он начинал  молить
Ѓога,  чтобы  в  последний  момент  какое-нибудь непредвиденное
обстоЯтельство возникло и заставило бы его проехать мимо. € так
велики были его муки, что, случалось, он радовалсЯ, завидЯ  еще
от угла белую, как хлопок, голову преподобного ‹инча, читавшего
на  террасе,  в  то  времЯ  как  его  дочь в гостиной распевала
евангельские псалмы длЯ  соседских  ребЯтишек.  Ћн  возвращалсЯ
домой  счастливый,  что  не пришлось в очередной раз испытывать
судьбу, но потом опЯть начинал метатьсЯ и сходить с ума, потому
что наступал новый день и приближались пЯть часов пополудни.  €
так   -  каждый  день.  ‘ловом,  любовь  эта  стала  совершенно
невозможной, докторский экипаж перед дверью сеньориты ‹инч стал
чересчур заметен, а  к  концу  третьего  месЯца  все  выглЯдело
просто  смешным.  Ќе тратЯ времени на разговоры, сеньорита ‹инч
кидалась  в  спальню,  едва  завидЯ  на  пороге   безрассудного
любовника.  Ћна  уже  приспособилась  в дни, когда его ожидала,
предусмотрительно надевать широкую юбку,  прелестную  цветастую
оборчатую  юбку  с  џмайки,  и  никакого  бельЯ под ней, совсем
ничего, полагаЯ, что простота одеЯниЯ поможет  побороть  страх.
Ќо  он  сводил  на  нет  все  ее усилиЯ сделать его счастливым.
’Яжело дыша, он следовал за нею, весь в поту, и,  ввалившись  в
спальню,  тотчас  же  бросал  на  пол  все - трость, докторский
чемоданчик, шлЯпу  -  и  в  панике  принималсЯ  за  дело  -  со
спущенными  до  колен  брюками,  в  застегнутом на все пуговицы
пиджаке, чтобы не мешал, не вынув из кармашка часы на цепочке и
не снимаЯ ботинок, словом,  так,  чтобы  сразу  же  уйти,  едва
исполнит  собственное  удовольствие.  Ђ  она,  не  успев ничего
вкусить, даже не отведав, оставалась  один  на  один  со  своим
одиночеством,  в  то  времЯ  как  он  уже  снова  застегивалсЯ,
обессиленный, словно совершил небывалый  подвиг  любви  на  той
невидимой линии, что отделЯет жизнь от смерти, а весь-то подвиг
состоЯл  в простом физическом усилии. ‡ато в остальном все было
как положено:  времени  тратилось  не  более,  чем  на  простое
внутривенное   вливание,   обыденную   лечебную  процедуру.  Ћн
возвращалсЯ домой, стыдЯсь собственной слабости,  желаЯ  только
одного  -  умереть,  и  клЯл  себЯ за то, что не имеет мужества
попросить ”ермину „асу снЯть с него штаны и посадить на горЯчие
угли.
     Ћн не ужинал, молилсЯ без убежденности и, лежа в  постели,
притворЯлсЯ,  будто  читает начатую в сиесту книгу, меж тем как
его  жена  бродила  по  дому,  наводЯ   порЯдок,   прежде   чем
отправитьсЯ  спать. Џотом он начинал клевать носом над книгой и
постепенно снова  погружалсЯ  в  неминуемый  цветник  сеньориты
‹инч, во влажный дух ее цветущего тела, и снова оказывалсЯ в ее
постели - где забытьсЯ и умереть! - и больше не мог думать ни о
чем,  кроме  одного:  о  том,  как  завтра  ровно без пЯти пЯть
пополудни она снова будет ждать его  в  постели,  и  на  ней  -
ничего,   только  холмик  с  темной  зарослью  под  сумасшедшей
оборчатой юбкой из џмайки: адский порочный круг.
     “же несколько лет, как он начал ощущать  вес  собственного
тела.  Ћн  узнавал  симптомы.  Ћн  знал  их  по  книгам и видел
подтверждение в жизни, на пожилых пациентах, прежде серьезно не
болевших, которые вдруг начинали  описывать  синдромы  с  такой
точностью,  будто  вычитали  их  в  медицинских  учебниках,  но
которые, тем не менее,  оказывались  ложными.  …го  учитель  из
детской  больницы в ‘альпетриере когда-то советовал ему выбрать
педиатрию, как наиболее честную врачебную специальность, потому
что дети болеют только тогда, когда они на самом деле больны, и
общаютсЯ  с  врачом  не  приличествующими  случаю  словами,   а
конкретными  симптомами реальных болезней. ‚зрослые же, начинаЯ
с определенного возраста, или  имеют  все  симптомы  без  самой
болезни,  или  еще  хуже:  серьезные  заболеваниЯ  с симптомами
других, безобидных.  Ћн  отвлекал  их  паллиативами,  давал  им
времЯ, чтобы они научились не замечать своего недомоганиЯ, коль
скоро   вынуждены  сосуществовать  с  ним  на  мусорной  свалке
старости. € только одно никогда не приходило в  голову  доктору
•увеналю  “рбино:  что  врач в его возрасте, который, казалось,
видел все, не сможет преодолеть тревожного ощущениЯ болезни,  в
то  времЯ как самой болезни не было. €ли еще хуже: не поверит в
то, что болен, из чисто научных  предубеждений,  меж  тем  как,
возможно, действительно болен. ‚ сорок лет, наполовину в шутку,
наполовину    всерьез,   он,   бывало,   говорил   с   кафедры:
"…динственное, что мне необходимо в жизни, - чтобы кто-то  менЯ
понимал".  Ќо теперь, окончательно и бесповоротно запутавшись в
лабиринте сеньориты ‹инч, он стал думать об этом без шуток.
     ‚се  подлинные  или  вымышленные  симптомы   его   пожилых
пациентов  вдруг  скопились  в  его  теле.  Ћн чувствовал форму
собственной печени с  такой  точностью,  что  мог  показать  ее
размеры, не притрагиваЯсь к животу. Ћн слышал, как спЯщим котом
урчат  его  почки,  ощущал  переливчатый  блеск своего желчного
пузырЯ, улавливал тихий ток крови  в  артериЯх.  ‘лучалось,  на
рассвете  он  просыпалсЯ  и, словно рыба, хватал воздух ртом. ‚
сердце  скопилась  жидкость.  Ћн  чувствовал,  как  оно   вдруг
пропускает  один  удар,  или сбиваетсЯ с ритма, словно школьнаЯ
колонна на марше, раз, и другой, но потом снова входит в  ритм,
потому  что ѓосподь велик. Ћднако вместо того, чтобы прибегнуть
к тем самым способам отвлечениЯ,  какие  он  применЯл  к  своим
больным,  доктор  поддалсЯ страху. „ействительно: единственное,
что было необходимо ему в жизни теперь, в пЯтьдесЯт восемь лет,
- чтобы кто-то его понимал. € он бросилсЯ к ”ермине „асе,  той,
котораЯ  любила его больше всех, которую сам любил больше всего
на свете и с которой только что  наконец-то  пришел  к  миру  и
покою в полном согласии с совестью.
     €так,  это  случилось  после  того,  как  она прервала его
послеобеденное чтение, попросив посмотреть ей  в  глаза,  и  он
почувствовал  впервые,  что  адский порочный круг, в котором он
металсЯ, раскрыт. Џравда, он  не  понимал,  каким  образом  это
произошло,  -  не  с помощью же обонЯниЯ, в самом деле, ”ермина
„аса открыла правду. ђазумеетсЯ, уже очень давно этот город  не
годилсЯ длЯ секретов. …два установили первые домашние телефоны,
как    несколько    супружеских    пар,    казавшихсЯ    вполне
благополучными,  перестали  быть  таковыми  по  вине   сплетен,
пошедших  из-за каких-то анонимных телефонных звонков, и многие
семьи, перепугавшись, отказались от услуг  телефонной  компании
или  попросту  долгие  годы  не  желали ставить телефон. „октор
“рбино знал, что его жена слишком уважает себЯ, чтобы позволить
кому-то даже попытку анонимного оговора по телефону, и  не  мог
представить  никого, кто бы осмелилсЯ сделать это открыто. Ќет,
он боЯлсЯ старинных  методов:  записка,  просунутаЯ  под  дверь
незнакомой  рукой,  могла  сыграть  такую  роль,  ибо не только
гарантировала  анонимность  и  отправителю,  и  получателю:  ее
загадочное     поЯвление     позволЯло    предполагать    некую
метафизическую свЯзь с Ѓожественным промыслом.
     ђевность не знала дороги в этот дом; на  протЯжении  более
тридцати лет супружеского согласиЯ доктор “рбино не раз кичилсЯ
этим  на  людЯх,  и  до  поры  до  времени так оно и было: мол,
ревность  -  что  шведские   спички,   загораютсЯ   только   от
собственной коробки. Ћн никогда не думал, как отнесетсЯ женщина
с такой гордостью, достоинством и твердым характером, как у его
жены,  к  доказательствам  неверности. € когда он поглЯдел ей в
глаза, как  она  просила,  то  не  нашел  ничего  лучшего,  как
опустить  взглЯд,  чтобы  скрыть замешательство и притворитьсЯ,
будто ушел в путешествие по прелестным излучинам острова Ђлька,
а сам думал: что же делать. ”ермина „аса тоже не сказала больше
ничего. ‡акончив штопать чулки, кое-как запихнула нитки с иглою
в швейную шкатулку, отдала распорЯжение об  ужине  на  кухне  и
ушла в спальню.
     €  тогда он раз и навсегда принЯл твердое решение и в пЯть
часов пополудни не пошел к сеньорите ‹инч. Џосулы любви,  мечты
о  скромном  домике  длЯ  нее  одной, где он сможет навещать ее
спокойно и без страхов, счастье без спешки до  самой  смерти  -
все,  что  он обещал ей в пылу страсти, все было забыто на веки
вечные. Џоследнее, что сеньорита ‹инч получила  от  него,  была
диадема  с  изумрудами,  которую  кучер  вручил  ей безо всЯких
поЯснений и без записки;  диадема  была  вложена  в  коробочку,
завернутую  в аптечную бумагу, чтобы и сам кучер поверил, будто
это срочное лекарство. € больше, до конца своей  жизни,  он  не
видел  ее,  даже  случайно,  и только Ѓог знал, каких страданий
стоило ему это героическое решение и сколько напитанных  желчью
слез  выплакал  он,  запираЯсь  в  уборной, чтобы пережить свою
глубоко  интимную  беду.  ‚  пЯть  часов,  вместо  того   чтобы
отправитьсЯ  к  ней,  он  пошел  к  своему духовнику и искренне
покаЯлсЯ, а в  следующее  воскресенье  причастилсЯ  с  разбитым
сердцем, но успокоившейсЯ душой.
     ‚ечером  того  же  днЯ. когда он решилсЯ на отречение, он,
раздеваЯсь перед сном, повторил ”ермине „асе горестную литанию:
о бессоннице на рассвете,  о  неожиданных  приступах  тоски,  о
безудержном  желании плакать под вечер, словом, все шифрованные
признаки тайной  любви,  которые  он  представил  как  признаки
старческой  немощи. Ћн должен был рассказать это кому-то, чтобы
не умереть, чтобы не пришлось рассказывать правды,  и  в  конце
концов   подобные  душевные  излиЯниЯ  были  освЯщены  домашним
ритуалом любви. Ћна выслушала его внимательно, однако нс  глЯдЯ
на  него,  и не произнесла ни слова, продолжаЯ собирать одежду,
которую он снимал с себЯ. € обнюхивала каждую вещь, ни  жестом,
ни  мимикой  не  выдаваЯ Ярости, и, скомкав, бросала в плетеную
корзину длЯ грЯзного бельЯ. ’ого запаха она  не  почувствовала,
но  это  еще ничего не значило: завтра будет новый день. Џрежде
чем преклонить колени перед алтарем и помолитьсЯ на  ночь,  он,
подводЯ  итог  своим  горестЯм,  печально вздохнул и совершенно
искренне заключил:  "Џо-моему,  Я  умираю".  Ћна  ответила,  не
моргнув глазом.

     -  €  к  лучшему. - сказала она. - Ќам обоим
будет спокойнее.
     Ќесколько лет назад он, заболев серьезно, во времЯ кризиса
сказал ей, что  может  умереть,  и  она  ответила  ему  так  же
жестоко.  „октор  “рбино  тогда  отнес это на счет свойственной
женщинам  жестокости,  благодарЯ   которой,   возможно,   землЯ
продолжает  вращатьсЯ  вокруг  солнца;  он еще не знал, что она
всегда стараетсЯ отгородитьсЯ барьером из Ярости, чтобы не  был
заметен  ее  страх. € в том случае, самом страшном из всех, был
страх остатьсЯ одной, без него. Ќа этот же раз,  наоборот,  она
желала   ему   смерти   всем  сердцем,  и  его  встревожило  ее
настроение. Џотом он слышал, как она плакала в темноте, плакала
медленно, кусаЯ подушку, чтобы он не услышал. ќто привело его в
замешательство, потому что он знал: у нее не было легких  слез.
ни от боли телесной, ни от душевной. Ћна плакала только от злой
Ярости,  особенно  если  та  была порождена ужасом перед виною,
тогда Ярость и злость возрастали тем  больше,  чем  больше  она
плакала, ибо не могла простить себе этой слабости - слез. Ћн не
осмелилсЯ  утешать  ее,  понимаЯ:  это  все  равно, что утешать
раненного копьем тигра, и у него не хватило духу  сказать,  что
того,  из-за  чего  она  плакала,  с  сегоднЯшнего  днЯ  уже не
существует, оно вырвано с корнем раз  и  навсегда  и  выброшено
даже из памЯти.
     “сталость  сморила  его.  Ђ когда через несколько минут он
проснулсЯ,  то  увидел,  что  она,  засветив  слабый  ночник  у
постели,  лежала  с открытыми глазами, но уже не плакала. Ќечто
очень Явное произошло с нею. пока он спал:  осадок,  копившийсЯ
на  дне души долгие годы жизни, взбаламученный муками ревности,
поднЯлсЯ  на  поверхность  и  состарил  ее  в  одно  мгновение.
Џораженный  ее  внезапно  ЯвившимисЯ морщинами, ее вмиг увЯдшим
ртом, пепельным налетом на волосах, он отважилсЯ и попросил  ее
попытатьсЯ  заснуть: было уже два часа ночи. Ћна отозвалась, не
глЯдЯ на него и без тени Ярости в голосе,  почти  кротко:  -  џ
имею  право  знать,  кто  она.  €  тогда  он  рассказал ей все.
чувствуЯ, что снимает с себЯ всю тЯжесть мира. он  был  уверен,
что  она  и  так  знает  и  ей  не  хватает  лишь подтверждениЯ
отдельных подробностей. Љонечно, это было не так, и,  когда  он
стал  рассказывать,  она  снова  заплакала,  но  не  тихо,  как
вначале, а открыто, горькими слезами,  и  они  текли  по  лицу,
прожигали  ночную  рубашку и сжигали ее жизнь, ибо он не сделал
того,  чего  она  ждала  от  него,  затаЯ  душу:  чтобы  он  до
последнего смертного часа отрицал начисто все, чтобы возмутилсЯ
мерзкой  клевете  и  накрик  проклЯл бы это треклЯтое общество,
которое, ничтоже сумнЯшесЯ, растоптало чужую честь, и чтобы  не
дрогнул,   оставалсЯ   невозмутимым   даже   пред  лицом  самых
убийственных доказательств неверности,  словом,  вел  себЯ  как
мужчина.  Ђ  когда  он  сказал  ей,  что  сегоднЯ  был у своего
духовника, она чуть не ослепла от Ярости.  ‘о  школьных  времен
она   твердо   знала,   что   церковники  не  одарены  ѓосподом
добродетелЯми. ќто было единственное существенное разногласие в
их  семейной  гармонии,  которое  оба  старались   благополучно
обходить.  Ђ  тут  муж  позволил духовнику вмешатьсЯ в интимную
суть того, что касалось не только его, но и ее:  это  уже  было
слишком.
     - ‚се  равно, что сболтнуть лоточнику у городских ворот, -
сказала она.
     ќто был  конец.  …й  мнилось,  что  муж  еще  не  закончил
исповеди,  а  ее  имЯ уже мусолили, передавали из уст в уста, и
унижение, которое она почувствовала, жгло еще невыносимее,  чем
стыд, Ярость и боль от несправедливости, причиненной изменой. Ђ
самое  страшное, черт подери: негритЯнка. Ћн поправил: мулатка.
Ќо никакие уточнениЯ уже ничего не значили: с нее хватит.
     - Ћдин черт, - сказала она. - ’еперь-то Я понимаю: это был
запах негритЯнки.
     ќто произошло в понедельник. Ђ в  пЯтницу,  в  семь  часов
вечера,  ”ермина  „аса  села на суденышко, регулЯрно ходившее в
‘ан-•уан-де-ла-‘ьенагу, всего с одним баулом,  в  сопровождении
лишь  воспитанницы;  лицо она закрыла мантильей, чтобы избежать
ненужных расспросов  самой  и  избавить  от  них  мужа.  „октор
•увеналь  “рбино  не  пошел в порт, к такому уговору пришли оба
после  изматывающего  трехдневного  разговора,   в   результате
которого  было решено, что она уедет в имение двоюродной сестры
€льдебранды  ‘анчес,  в  селение  ”лорес-де-ЊариЯ,  на   времЯ,
достаточное,  чтобы хорошенько все обдумать, прежде чем принЯть
окончательное решение. „ети, не знавшие причин, понЯли это  как
все  откладывавшеесЯ путешествие, о котором они и сами мечтали.
„октор “рбино позаботилсЯ о том, чтобы никто  в  их  вероломном
мирке  не  мог  Язвительно  судачить  на  этот  счет, и все так
удалось, что ”лорентино Ђриса не сумел найти следов исчезнувшей
”ермины „асы потому, что их просто не было, а  не  из-за  того,
что ему недоставало средств и способов разузнать. Њуж ничуть не
сомневалсЯ,  что  она  вернетсЯ домой, как только у нее пройдут
Ярость и злость. Ђ она уезжала  в  уверенности,  что  злость  и
Ярость у нее не пройдут никогда.
     Ћднако  довольно  скоро  она начала понимать, что чересчур
решительный поступок  был  продиктован  не  столько  Яростью  и
обидой,  сколько  тоскою  по  прошлому.  Џосле  свадьбы она еще
несколько раз бывала в …вропе, несмотрЯ на то что путь туда  по
морю  занимал десЯть дней, и всегда эти путешествиЯ оказывались
слишком долгими, чтобы она почувствовала себЯ  счастливой.  Ћна
повидала  свет  и  научилась жить и думать по-иному, но никогда
после того незадавшегосЯ полета на воздушном шаре она не бывала
больше в  ‘ан-•уан-де-ла-‘ьенаге.  ‚озвращение  в  краЯ  сестры
€льдебранды   было  длЯ  нее  пусть  поздним.  но  своеобразным
избавлением. Ќе только от рухнувшего  семейного  очага,  но  от
чего-то  гораздо  более  давнего.  Ћдним словом, мысль, что она
возвращаетсЯ к тому,  что  ей  было  дорого  в  давние  времена
девичества, утешала в беде.
     Љогда    она    с   воспитанницей   сошла   на   берег   в
‘ан-•уан-де-ла-‘ьенаге, ей пришлось призвать на помощь всю силу
своего характера и откинуть  предвзЯтость,  чтобы  узнать  этот
город.
     ѓражданский глава и военный комендант крепости, к которому
у нее  было  рекомендательное  письмо,  пригласил  ее  посетить
официальное   празднование   победы   до   отхода   поезда   на
‘ан-Џедро-Ђлехандрино,   куда  она  собиралась  поехать,  чтобы
своими  глазами  увидеть,  правду  ли  ей  рассказывали,  будто
кровать,  на  которой  умер  Ћсвободитель,  была маленькой, как
детскаЯ. € ”ермина „аса снова увидела  свое  родное  селение  в
знойной  полудреме, в два часа днЯ. ‘нова увидела улицы, больше
похожие на топкие берега вокруг  огромных,  подернутых  зеленью
луж,  увидела  дома  португальцев с деревЯнными резными гербами
над входом и бронзовыми решетками на  окнах;  в  их  затененных
салонах по-прежнему безжалостно твердили те же самые упражнениЯ
на  фортепиано,  невеселые  и  запинающиесЯ,  которым  ее мать,
только что вышедшаЯ замуж, обучала девочек  из  богатых  домов.
‘нова увидела пустынную, без единого деревца площадь, выжженную
селитрой,  унылую  вереницу экипажей и запрЯженных в них спЯщих
лошадей, желтый поезд  из  ‘ан-Џедро-Ђлехандрино,  а  на  углу,
возле  главной  церкви,  - самый большой и самый красивый дом с
галереей арок из позеленевшего камнЯ,  и  монастырскую  входную
дверь,  и  окно  той  комнаты, где должен был родитьсЯ Ђльваро,
через много лет, когда у нее уже не будет памЯти  помнить  это.
Ћна  вспомнила  тетушку  ќсколастику, которую безнадежно искала
повсюду, и на земле, и на небе, и, думаЯ о ней,  вдруг  поймала
себЯ  на  том,  что  думает  о ”лорентино Ђрисе, как он в своем
поэтическом  одеЯнии  и  с  вечной  книгой  стихов  сидел   под
миндалевым  деревом в маленьком парке; такое всплывало в памЯти
очень редко - лишь вместе с образом злосчастных  школьных  лет.
€сходив  селение  вдоль  и  поперек,  она так и не сумела найти
старинного отцовского дома; там, где, по ее расчетам, он должен
был стоЯть, находилсЯ свинарник, а за углом - улочка  публичных
домов,  в  дверЯх  которых проститутки со всего света проводили
послеобеденную  сиесту,  на  случай,   если   проходЯщий   мимо
почтальон  принесет  что-нибудь  длЯ  них.  Ќет, это было не ее
селение.
     ‚ыйдЯ па  улицу,  ”ермина  „аса  сразу  же  прикрыла  лицо
мантильей,  не из-за боЯзни, что ее узнают там, где ее никто не
мог знать, а  потому,  что  на  всем  пути  от  железнодо