же твоЯ любовь освободи менЯ из
тюрьмы  моих собачьих терзаний!" ’ак бормотал он про себЯ, вздыхаЯ, и тут на
пороге внутренней комнаты поЯвилась Њануэла ‘анчес: и  такаЯ,  какой  он  ее
представлЯл в своих грезах, в своих снах, и в то же времЯ совсем не такаЯ --
образ  одного сна, отраженный в зеркале другого; она была в дешевом ситцевом
платье, в поношенных туфлЯх, волосы ее были наспех сколоты гребнем,  но  все
равно  она  была  самой прекрасной и гордой женщиной в мире, и роза пылала у
нее в руке; это было такое ослепительное видение, что он едва нашел  в  себе
силы,  чтобы  встать  и поклонитьсЯ, когда она с царственно поднЯтой головой
поздоровалась с ним:  "„а  хранит  вас  Ѓог,  ваше  превосходительство!"  --
поздоровалась и присела на диван, куда не доносились смрадные запахи похоти,
исходившие  от  гостЯ,  и,  присев,  вертЯ в пальцах уголек розы, бесстрашно
глЯнула гостю прЯмо в лицо. "џ увидела губы  летучей  мыши,  губы  нетопырЯ,
немигающие глаза утопленника, которые, казалось, глЯдЯт на менЯ сквозь толщу
воды,  увидела  безволосую кожу, землистую, с желтоватым оттенком кожу лица,
совсем дрЯблую кожу, но она была холеной и гладкой на руках; правую руку  он
держал  на  колене,  и  хорошо  был виден перстень с президентской печаткой;
белый льнЯной костюм висел на нем, как  на  вешалке,  туфли  на  ногах  были
громадные-прегромадные,   покойников   обувают  в  такие  туфли,  сеньор!  џ
угадывала его потаенные мысли, ощущала мистическую силу его  власти,  власти
самого   древнего   старика   всей  земли,  самого  жестокого  из  жестоких,
ненавистного всей стране, не вызывающего и капли жалости или  сочувствиЯ,  а
он обмахивалсЯ кепкой и молча разглЯдывал менЯ с другого берега жизни. "Ѓоже
мой,  какой  мрачный  человек!"  --  подумала  Я  в  страхе,  а сама холодно
спросила:  "—ем  могу  служить,  ваше  превосходительство?"  --  на  что  он
торжественно  ответил:  "џ  пришел  просто так, королева! Џросто так!". ќтот
визит не принес ему облегчениЯ. Ћн стал ездить к  ней  каждый  день,  каждый
день  в  течение  многих  месЯцев,  всЯкий раз в мертвые часы сиесты, в часы
зноЯ, в те самые часы, в которые он обычно посещал мать:  он  выбрал  именно
эти  часы  длЯ  поездок  к  Њануэле  ‘анчес  с  тем,  чтобы  обмануть органы
нацбезопасности -- пусть думают, что он у матери, в ее особнЯке  на  отшибе.
Ќо  только  он  не  знал  того, что было известно всему миру: что карабинеры
генерала ђодриго де Ђгилара прикрывали каждый его шаг, лежа на  крышах,  что
они  намеренно запутывали уличное движение, вызываЯ дьЯвольскую неразбериху,
а затем ударами прикладов освобождали улицы от прохожих; всЯкое движение  по
тем  улицам,  по которым он должен был проезжать, прекращалось -- они должны
быть пустынными с двух до пЯти;  карабинеры  получили  приказ  стрелЯть  без
предупреждениЯ по каждому, кто осмелитсЯ в эти часы поЯвитьсЯ на балконе. Ќо
даже  самые нелюбопытные умудрЯлись проследить, как поЯвлЯетсЯ президентский
лимузин, закамуфлированный под простецкую машину, успевали увидеть  сидЯщего
в  лимузине  пылкого  старикана  в  целомудренно  белом  штатском костюме из
льнЯной ткани,  увидеть  его  бледное  лицо,  повидавшее  столько  сиротских
рассветов, лицо человека, втайне проливающего скорбные слезы, лицо человека,
который  махнул  рукой  на то, что о нем подумают или скажут по поводу того,
что он держитсЯ за сердце. ‚есь его вид свидетельствовал, что он не  властен
над своей душой, что он уподоблен жертвенному животному, идущему на заклание
по  этим  пустынным  улицам  в  мертвые  часы  зноЯ, когда воздух становитсЯ
похожим на расплавленное стекло. € постепенно разговоры о его  непонЯтных  и
странных  недомоганиЯх  превратились  в пересуды о том, что он проводит часы
сиесты не в доме своей матери Ѓендисьон Ђльварадо, а в тихой заводи  Њануэлы
‘анчес,  в  затененном зале ее квартиры, под бдительным оком матери Њануэлы,
котораЯ неутомимо вЯзала свои кружева, ни на миг  не  оставлЯЯ  его  и  дочь
наедине  друг  с  дружкой,  но  в то же времЯ стараЯсь быть незаметной, -- в
конце концов, ведь это ради ее дочери он тратилсЯ  на  дорогие  игрушки,  на
всЯкие  хитроумные  машины, стремилсЯ увлечь ее тайнами магнетизма, дарил ей
пресс-папье из горного хрусталЯ,  в  глыбе  которого  благодарЯ  игре  света
бушевали снежные бури -- пленницы хрустальной глыбы, дарил астрономические и
медицинские  приборы,  манометры, метрономы, гироскопы; он скупал их везде и
всюду,  швырЯл  деньги  наперекор  недовольству  своей   матушки   Ѓендисьон
Ђльварадо  и  наперекор собственной железной скупости; он почитал за счастье
забавлЯтьсЯ с Њануэлей ‘анчес, прикладываЯ к ее ушку патриотическую  игрушку
-- морскую раковину, передающую не шум морского прибоЯ, а сочиненные в честь
режима  военные  марши;  он подносил горЯщую спичку к настенному градуснику,
чтобы Њануэла ‘анчес могла видеть, как подымаетсЯ  и  опускаетсЯ  угнетеннаЯ
ртуть  его сокровенных дум; он ни о чем не просил Њануэлу, он лишь глЯдел на
нее, ни единым жестом не выдавал своих намерений, а молча  пыталсЯ  подавить
ее  своими безумными подарками, подарками выказываЯ то, чего не мог выразить
словом, -- ведь все желаниЯ он привык облекать в  нечто  зримое,  осЯзаемое,
конкретное,  в овеществленные символы своего всемогущества. € вот однажды, в
день рождениЯ Њануэлы ‘анчес,  он  предложил  ей  открыть  окно,  чтобы  она
порадовалась тому, что увидит там, за окном. "џ открыла, сеньор, и окаменела
от  ужаса.  —то они сделали с моим бедным Љварталом ‘обачьих „рак? џ увидела
наспех построенные и выбеленные известкой деревЯнные дома,  увидела  голубые
синтетические  лужайки с вертЯщимисЯ фонтанчиками, увидела павлинов, увидела
белые, как ледЯные вихри, тучи распыленного „„’, -- представлЯете,  сеньор?"
ќто  была  жалкаЯ  копиЯ  района,  построенного некогда длЯ офицеров морской
пехоты; все эти декорации сооружались по ночам,  скрытно,  а  чтоб  не  было
никакого  шума,  перебили  всех  собак,  всех до единой, а жителей выселили,
отправили гнить на другую свалку нечистот, а  на  месте  этой  возник  новый
квартал,  квартал  Њануэлы ‘анчес, который она должна была увидеть из своего
окна в день своего рождениЯ. "‚от, взглЯни, королева, и будь счастлива!"  ’о
была попытка ошеломить ее всесилием власти, соблазнить возможностЯми власти,
попытка   поколебать   ее   очень   тактичную,  но  твердую  неуступчивость:
"Џожалуйста, не прижимайтесь ко мне,  ваше  превосходительство!  ‚едь  здесь
мама".  €  он  вынужден  был считатьсЯ с мамой, с этой хранительницей ключей
дочерней чести, и, томЯсь желанием, погрЯзаЯ в нем, глодал  про  себЯ  кость
злобы,  а  Њануэла  ‘анчес любезно подносила ему холодную воду, разбавленную
соком плодов дерева гванабано, и он  по-стариковски,  медленными  глоточками
пил  эту воду, терпеливо сносил ледЯную боль в висках, пронзительное колотье
мигрени, стараЯсь не выдать  недомоганий  своего  возраста,  боЯсь,  как  бы
Њануэла  не  полюбила  его  из жалости взамен любви, какой он ждал от нее, а
она, находЯсь рЯдом, ввергала его в пучину такого  одиночества,  которое  он
был  не  в состоЯнии вынести, и умирал от желаниЯ коснутьсЯ ее хотЯ бы своим
дыханием до того, как  заводной  ангел,  большой,  в  натуральную  величину,
облетал  все  комнаты,  звонЯ  в  колокольчик,  возвещаЯ, что времЯ свиданиЯ
кончилось. "Њой смертный час возвещал этот ангел!" Ћн  растЯгивал  последние
минуты  своего  пребываниЯ  здесь,  дорожа  последними глотками воздуха этой
залы, тЯнул мгновениЯ, складываЯ в коробки игрушки, чтобы коррозиЯ,  подобно
саркоме,  не  превратила их в прах в этом влажном, пропитанном солью морском
климате. "Ћдну минуточку,  королева!  џ  только  спрЯчу  все  это".  Ќо  вот
истекала  и  эта  минуточка, он должен был уходить -- до завтра! Ќо до этого
завтра была целаЯ жизнь, целаЯ вечность, а пока ему не  хватало  мига,  доли
мига,  чтобы  еще  раз  оглЯнутьсЯ  на недосЯгаемую девушку, котораЯ, увидев
ангела с колокольчиком, застывала с увЯдшей розой на подоле в ожидании ухода
своего поклонника.  Ќаконец  он  уходил,  исчезал,  становилсЯ  тенью  среди
предвечерних  теней,  удалЯлсЯ,  мучимый  страхом  позора, страхом выглЯдеть
смешным в глазах публики, он не знал, что все давно уже  смеЯлись  над  ним,
что  о  его  страсти  толковали  на всех перекрестках и даже сложили об этом
песенку, которой не слышал только он один. ‡ато всЯ страна ее знала --  даже
попугаи  распевали  ее  во все горло в каждом патио: "‚есь в слезах, в тоске
зеленой, генерал идет влюбленный, -- руку он прижал  к  груди.  Ќа  него  ты
поглЯди:  все  сожрала  злаЯ  страсть -- и достоинство и власть. ‘тало видно
всей стране: правит нами он во сне!"  ќтой  песенке  научились  от  домашних
дикие  попугаи,  ее подхватили сороки и пересмешники, и благодарЯ им песенка
выпорхнула за пределы столицы, ее стали распевать по всей стране -- только и
слышно было, как толпы людей, разбегаЯсь при виде чинов службы  национальной
безопасности,  дружно  выкрикивали  слова  этой песенки, а затем к ней стали
присочинЯть новые куплеты, вроде такого: "Ќаш любимый  генерал  всю  отчизну
обмарал;  удружил  так  удружил -- головою наложил, а новейшие законы задним
местом изложил!" Ќовые куплеты множились и множились,  их  присочинЯли  даже
попугаи,  запутываЯ  нацбезопасность,  котораЯ  пыталась на корню уничтожить
песенку: военные патрули в полном боевом  снарЯжении  врывались  в  патио  и
расстреливали  подрывающих  устои  попугаев  в упор, срывали их с жердочек и
живьем бросали на съедение собакам; даже осадное положение было объЯвлено  в
тщетной  попытке  искоренить  крамольные  куплеты,  в тщетной попытке лишить
людей возможности видеть то, что они видели: как он прокрадывалсЯ в сумерках
к черному ходу своего  дворца,  как  прошмыгивал  в  него,  подобно  ночному
бродЯге,  как проходил через кухни и скрывалсЯ затем в дыму горЯщих коровьих
лепешек,  которыми  выкуривал  из  жилых  помещений  москитов.  "„о  завтра,
королева!  „о  завтра!" Ђ назавтра в тот же час он снова заЯвлЯлсЯ к Њануэле
‘анчес, нагруженный огромным количеством неслыханных подарков,  и,  в  конце
концов,  подарков  этих  собралось  столько,  что  с  домом Њануэлы пришлось
соединить соседние дома, превратить их в одну громадную  пристройку  к  тому
залу  ее  квартиры,  где  Њануэла  принимала своего гостЯ, и все это, в свою
очередь, превратилось  в  огромный  сумрачный  склад,  в  котором  хранились
всевозможные  часы  всех  времен,  граммофоны всех марок и типов, начинаЯ от
самых  примитивных,  цилиндровых,  и  кончаЯ  новейшими,  с   никелированной
мембраной,   множество   ручных,   ножных  и  электрических  швейных  машин,
гальванометры,  музыкальные  шкатулки,  аппараты  длЯ  оптических   фокусов,
коллекции  засушенных бабочек, гербарии азиатских растений, оборудование длЯ
физиотерапевтических   лабораторий   и   кабинетов   физической    культуры,
астрономические н физические приборы, а также целый сонм кукол с внутренними
механизмами  длЯ  имитированиЯ  людей;  в большинство помещений этого склада
никто не входил, вещи валЯлись и пылились на  тех  местах,  где  их  некогда
положили, там даже не подметали, в этом складе, никому не было до него дела.
а  уж Њануэле ‘анчес и подавно -- все на свете было ей безразлично и постыло
с той самой черной субботы, когда ее короновали на карнавале.  "‚  тот  день
менЯ  постигло  несчастье -- Я стала королевой красоты. ‚ тот вечер наступил
длЯ менЯ конец света! ‚се мои бывшие поклонники поумирали  один  за  другим,
кто  от  разрыва  сердца,  кто  от  каких-то неслыханных болезней, бесследно
пропали все мои подруги". Ќе выходЯ из родного дома, она очутилась в  чужом,
незнакомом квартале, ибо все вокруг было перестроено и переделано, оказалась
в   ловушке   судьбы,  оказалась  пленницей  страсти  мерзкого  воздыхателЯ,
облеченного неслыханной властью, и у нее не хватало храбрости  сказать  ему:
"Ќет",  --  и  недоставало  сил  сказать:  "„а",  а  он  все  преследовал  и
преследовал  ее  своей  уничиженной  любовью,  глЯдел  на  нее  в   каком-то
благоговейном   оцепенении,   обмахиваЯсь  белой  шлЯпой,  мокрый  от  пота,
настолько отрешенный от себЯ самого, что она порой  думала:  "Џолно!  Ћн  ли
это?  Њожет,  это всего лишь жуткое привидение?" Ќо это не было привидением.
Ћна видела, как он ходит, как пьет фруктовую воду, как клюет носом,  засыпаЯ
со стаканом в руках на плетеной качалке в те предвечерние часы, когда медное
стрекотание  цикад  сгущало  сумерки  в  зале, слышала, как он всхрапывал, и
вскакивала,  подхватываЯ  готовый  выпасть  из  его  руки  стакан  с  водой:
"Ћсторожно,  ваше  превосходительство!"  Ћн  тут  же  просыпалсЯ испуганно и
бормотал: "џ вовсе не спал, королева, вовсе не спал!  ‹ишь  прикрыл  глаза!"
…му  было  невдомек,  что она своевременно убрала стакан, который он чуть не
выронил, всхрапнув, он не замечал ее тонких и вертких уловок, направленных к
тому, чтобы избегать его, находЯсь рЯдом и обихаживаЯ. ’ак  это  и  тЯнулось
вплоть  до  того  невообразимого  днЯ,  когда  он ЯвилсЯ к ней необыкновенно
возбужденный и заговорил, захлебываЯсь словами: "Ќынешней ночью, королева, Я
преподнесу  тебе  небывалый  подарок,  вселенский  подарок;  этой  ночью   в
одиннадцать  ноль  шесть  ты  увидишь  чудо  --  по небу пройдет звезда, она
пройдет длЯ тебЯ, королева, только длЯ тебЯ!"
     ’о приближалась комета; длЯ нас прохождение  кометы  Явилось  одним  из
величайших  разочарований,  одним  из самых печальных событий нашей истории,
днем обманутых надежд, ибо долгие годы  ходил  слух,  что  продолжительность
жизни  нашего  генерала  не подвластна течению обычного земного времени, что
она обусловлена периодом обращениЯ кометы, что он будет  жить  до  тех  пор,
пока  не  ЯвитсЯ  комета,  пока  он  не  увидит ее, что так ему на роду было
написано, но что второго прохождениЯ кометы увидеть ему не дано, что  бы  ни
твердили  на сей счет подхалимы и прихлебатели. ’ак что мы ждали комету, как
миг возрождениЯ, как прекраснейшее событие во вселенной,  которое  случаетсЯ
один  раз  в столетие в ноЯбрьскую ночь; мы готовили к этой ночи праздничные
фейерверки, сочинЯли радостную музыку,  готовились  торжественно  звонить  в
колокола, -- впервые за последние сто лет не длЯ того, чтобы восхвалЯть его,
а   в  ожидании  его  неминуемого  конца,  который  должны  были  возвестить
одиннадцать гулких ударов  ровно  в  одиннадцать  часов  вечера.  ‘ам  он  в
ожидании  знаменательного  ЯвлениЯ  кометы  находилсЯ  на плоской крыше дома
Њануэлы ‘анчес, сидел на стуле между Њануэлой и ее матерью и шумно  вздыхал,
чтобы они не услышали, как испуганно стучит его сердце, вздыхал и смотрел на
оцепеневшее  в  жутком  предчувствии  небо,  ощущаЯ рЯдом с собой сладостное
ночное дыхание Њануэлы ‘анчес, волнующие запахи ее плоти. Ќо вот он услышал,
как  зарокотали  вдали  барабаны   заклинателей   кометы,   услышал   глухие
причитаниЯ,  услышал  подобный  подземному  вулканическому  гулу гул людских
толп, встающих на колени  перед  вестницей  катаклизма,  перед  таинственным
существом,  длЯ  которого он был пылинкой, а его необъЯтнаЯ власть -- ничем,
длЯ которого его возраст был короче мгновениЯ, ибо само  оно  было  воистину
вечным.  €  он впервые ощутил беспредельность времени, впервые по-настоЯщему
ужаснулсЯ тому, что смертен, и в этот миг увидел ее. "‘мотри, королева,  это
она  вон  там!" Ћна возникала из глубин мирозданиЯ, выплывала из космической
бездны, она, кто был древнее всего нашего  мира,  скорбнаЯ  огненнаЯ  медуза
величиной  в  полнеба; каждаЯ секунда ее движениЯ по орбите на целый миллион
километров приближала ее к родным истокам -- скоро  все  услышали  шорох  ее
движениЯ,  как  будто  зашуршала от ветра бахрома из серебристой фольги; все
увидели ее скорбный лик, ее полные  слез  глаза,  змеиные  космы  ее  волос,
растрепанные космическими вихрЯми: она проходила, оставлЯЯ за собой свечение
звездной пыли, рой метеоритов, глыбы обугленных лун, подобные тем, от ударов
которых,  еще  до  возникновениЯ  времени  на  земле, образовались океанские
кратеры,  --  проходила  огненнаЯ   медуза   с   растрепанными   светЯщимисЯ
змеевидными  волосами.  "‘мотри,  королева,  хорошенько  смотри, ведь только
через сто лет она поЯвитсЯ снова!" -- услышала его шепот Њануэла ‘анчес и  в
страхе  перекрестилась,  прекраснаЯ  как  никогда,  в  фосфорическом  сиЯнии
кометы, осыпаннаЯ звездной пылью, перекрестилась и схватилась за  его  руку.
"Њать моЯ Ѓендисьон Ђльварадо это произошло Њануэла ‘анчес схватилась за мою
руку!" Ћна и не заметила, как это случилось, потому что, увидев разверзшуюсЯ
перед  нею  пропасть  вечности, ужаснулась, непроизвольно попыталась обрести
какую-то  опору  и  бессознательно  оперлась  на  его   руку,   инстинктивно
схватилась  за эту выхоленную, гладкую руку хищника с президентской печаткой
на безымЯнном пальце, за  эту  полную  скрытого  жара  руку,  выпеченную  на
медленно  пылающих  углЯх  власти.  Њы  же  мало были взволнованы библейским
чудом, огненной медузой, котораЯ затмила созвездиЯ  и  вызвала  над  страной
звездный  дождь,  мы  почти  не обращали вниманиЯ на само это чудо, ибо были
поглощены ожиданием его немедленных последствий; даже самые недоверчивые  из
нас верили, что вот-вот произойдет нечто неслыханное, смертельный катаклизм,
что  разрушатсЯ  сами  основы христианства и начнетсЯ эра ’ретьего завета; в
тщетном ожидании великой перемены мы пробыли на  улицах  до  утра,  а  затем
разошлись  по  домам,  измученные  не  бессонной ночью, а нашим нетерпеливым
ожиданием; мы расходились по домам,  бредЯ  по  улицам,  усеЯнным  звездными
осколками,  запорошенным  звездной пылью, и женщины-метельщицы уже подметали
этот небесный мусор, оставленный кометой, а мы все равно не  хотели  верить,
что  ничего  не  случилось,  ничего  не  произошло,  что  мы  стали жертвами
величайшего  исторического  обмана  --  ведь  официальные  органы   объЯвили
благополучное   прохождение   кометы   победой   режима   над   силами  зла;
благополучное прохождение огненной медузы  было  использовано  и  длЯ  того,
чтобы  положить  конец  пересудам  о странных болезнЯх президента, ибо разве
болен человек, управлЯющий ходом небесных странниц?  Ѓыло  опубликовано  его
торжественное  послание  к  народу,  в  котором  он  объЯвил о своем решении
оставатьсЯ на своем посту  вплоть  до  второго  пришествиЯ  кометы.  ѓремела
музыка,  и  взрывались  фейерверки, которыми нам полагалось бы отпраздновать
его смерть и падение режима,  но  он  был  равнодушен  к  этой  музыке  и  к
транспарантам,  с которыми пришли на площадь толпы народа, выкрикивающие то,
что было начертано на транспарантах: "‚ечнаЯ слава спасителю  отечества!  „а
живет  он  века  и  расскажет  о  нас потомкам!" Ќа все это он не обращал ни
малейшего вниманиЯ, не занималсЯ даже самыми ответственными государственными
делами, перепоручив их чиновникам, ибо его терзало воспоминание о том, как в
его руке пылала ручка Њануэлы ‘анчес; он умирал от желаниЯ еще раз  пережить
этот  миг  счастьЯ,  даже  если  бы  из-за  этого изменилась природа вещей и
повредилось все мироздание; он  желал  этого  так  страстно,  что,  в  конце
концов,  стал  просить  ученых,  чтобы  они изобрели пиротехническую комету,
летучую звезду, огненного небесного дракона,  любое  устройство,  достаточно
впечатлЯющее,  чтобы  вызвать у прекрасной юной женщины головокружение перед
ликом вечности; однако единственное, что смогли пообещать ему ученые, -- это
полное солнечное затмение,  в  среду,  на  будущей  неделе,  в  четыре  часа
пополудни;  ему  не  оставалось ничего другого, как согласитьсЯ; затмение же
получилось что надо, настоЯщаЯ  ночь  наступила  среди  бела  днЯ,  зажглись
звезды,  закрылись  цветы,  куры уселись на насесты, забеспокоились собаки и
кошки, а он сидел рЯдом с Њануэлей ‘анчес и вбирал в  себЯ  ее  дыхание,  ее
легкое  вечернее  дыхание,  которое  становилось сладостным ночным дыханием,
вбирал в себЯ запах розы, котораЯ увЯдала, обманутаЯ темнотой.  "ќто  только
ради тебЯ королева это твое затмение!" Ќо Њануэла ‘анчес ничего не ответила,
не  коснулась его руки, он больше не слышал ее дыханиЯ -- она показалась ему
нереальной. € тогда он протЯнул руку, чтобы дотронутьсЯ до нее в темноте, но
рука его встретила пустоту; кончиками пальцев он ощупал стул, на котором она
только что сидела, стул еще хранил ее  запах,  но  самой  ее  не  было,  она
исчезла,  и он стал искать ее по всему огромному дому, шарЯ руками по стенам
и по углам, глЯдЯ во тьму сомнамбулическими  глазами  и  горестно  вопрошаЯ:
"ѓде  ты Њануэла ‘анчес моего несчастьЯ Я ищу тебЯ и не нахожу в ночи твоего
затмениЯ где же твоЯ немилосерднаЯ рука где же твоЯ роза?" Ћн плыл во  тьме,
как   заблудившийсЯ  в  неведомых  водах  водолаз,  плыл,  натыкаЯсь  то  на
фантастического лангуста -- гальванометр, то на невиданные кораллы -- часы с
музыкальным боем, то на  диковинных  крабов,  которые  были  приборами,  длЯ
иллюзионистских  фокусов, но нигде в этих водах тьмы, в этом доме-складе его
подарков, он не находил Њануэлы ‘анчес, не слышал даже ее дыханиЯ, подобного
дыханию орхидеи, и по  мере  того  как  исчезали  тени  эфемерной  ночи,  он
постигал  свет  безжалостной  правды, свет, развеЯвший иллюзии. € в этот час
рассвета, наступивший в шесть часов  пополудни,  он  ощутил  такую  глубокую
тоску, какой не знал никогда, и почувствовал себЯ старше самого Ѓога; он был
так  одинок  в этом огромном пустынном доме, как никто в целом мире. "‚ечное
абсолютное одиночество в этом мире без тебЯ моЯ королева утраченнаЯ на  веки
вечные  в загадочной тьме затмениЯ". …ще бесконечно долго длились потом годы
его власти, но он так и не нашел Њануэлу  ‘анчес,  хотЯ  часто  искал  ее  в
лабиринтах  дома-склада:  "ѓде  ты Њануэла ‘анчес моей погибели?" Ћна словно
испарилась в ту ночь затмениЯ.  …му  говорили,  будто  кто-то  видел  ее  на
грандиозном  карнавале  в  Џуэрто-ђико,  где она будто бы носила имЯ …лена и
была зарезана кем-то, но выЯснилось, однако, что то была не  она;  говорили,
что она плЯсала румбу на празднике в честь памЯти отчаЯнного виртуоза румбы,
лихого  румберо  Џапы  Њонтеро,  но  оказалось, что та плЯсуньЯ была не она;
говорили, что видели ее на островах Ѓарловенто, там, где пещеры, где танцуют
у входа в пещеры под бой барабанов; говорили, что видели ее  на  гулЯньЯх  в
Ђракатаке,  где  она  кружилась  в  стремительном вихре Џанамских бубнов; но
всЯкий раз выЯснЯлось, что то была не она. -- "„ьЯвол ее унес, мой  генерал,
дьЯвол,  не  иначе!"  --  и  если  он не умер тогда от злого отчаЯниЯ, то не
потому, что у него не хватало  злобной  решимости  предать  себЯ  смерти,  а
потому, что он знал, что умрет не от любви, знал, что ему не суждено умереть
от  любви,  знал  с  того  далекого  вечера,  когда,  в  самом начале своего
владычества, обратилсЯ к гадалке-провидице, чтобы та погадала ему  на  воде,
чтобы  волшебнаЯ  вода  Явила  то,  что  не записано на ладони, о чем нельзЯ
узнать, гадаЯ на картах и на кофейной гуще, ни  на  чем  другом,  --  только
зеркало  первородных  вод  может  Явить  сокровенную  тайну  судьбы. € в том
зеркале первородных вод он увидел тогда свою смерть, увидел, как  он  умрет,
увидел, себЯ самого умершим естественной смертью, во сне, в соседнем с залом
заседаний  кабинете, увидел себЯ лежащим ничком на полу, в той позе, в какой
засыпал на протЯжении всей своей долгой жизни, зарывшись лицом в ладони, как
в подушку, в полевой форме без знаков отличиЯ, в сапогах с золотой шпорой на
левом, в неопределенном возрасте между  ста  семью  и  двумЯстами  тридцатью
двумЯ годами.
     ’ак  мы  его  и  нашли  накануне  его  осени, то есть не его, а останки
Џатрисио Ђрагонеса, и вот спустЯ много лет после мнимой его смерти мы  снова
нашли его мертвое тело -- в том же месте, в той же позе, в той же одежде, но
в  эти  смутные  времена  никто  ни  в  чем  не  был  уверен  и никто не мог
поручитьсЯ, что на сей раз это действительно его тело, что этот  исклеванный
грифами   и   пожираемый   червЯми   труп  старца  --  именно  его  труп;  в
обезображенной разложением руке невозможно было  признать  руку  влюбленного
государственного  мужа,  руку  человека,  который  хваталсЯ  за  сердце,  не
встретив взаимности со стороны необыкновенной девушки эпохи  ‚еликого  ума;
не  было  ничего,  что  помогло  бы нам безошибочно установить его личность.
ђазумеетсЯ, в этом не было ничего удивительного, ведь даже  во  времена  его
наивысшей  славы  возникали  сомнениЯ в его реальном существовании; даже те,
кто ему служил, понЯтиЯ не имели о его действительном возрасте и облике, ибо
в разных местах и при разных  обстоЯтельствах  он  выглЯдел  по-разному:  на
Ярмарке, участвуЯ в томболе, он казалсЯ восьмидесЯтилетним, на аудиенции его
можно  было  принЯть  за  шестидесЯтилетнего, а на официальных торжествах он
представал мужчиной моложе сорока лет. Џосол Џальмерстон, один из  последних
дипломатов,  вручивших  ему  свои  верительные  грамоты,  рассказал  в своих
запрещенных в нашей стране мемуарах, что трудно было представить себе  более
глубокого старика, рассказал о том невообразимом беспорЯдке, который царил в
президентском дворце: "Њне приходилось обходить горы выброшенных бумаг, горы
коровьих  лепешек и собачьего кала. ‚ коридорах гнили собачьи объедки, здесь
же дремали сами собаки. Ќи один  человек  из  тех,  кто  сидел  в  служебных
помещениЯх, не мог ответить ни на один мой вопрос, и мне пришлось обратитьсЯ
к  прокаженным и паралитикам, которые к тому времени занимали жилые покои, с
просьбой указать мне дорогу  в  зал  государственного  совета.  ‚  зале  том
бродили  куры и пытались клевать колосьЯ изображенных на гобеленах пшеничных
полей,  а  какаЯ-то  корова  рвала  холст  с  изображением  епископа,   Явно
намереваЯсь  его сожрать. —то же касаетсЯ президента, то Я тотчас догадалсЯ,
что он глух как пень. ќто было видно не только  по  тому,  что  он  невпопад
отвечал на мои вопросы, -- он, кроме того, выразил сожаление, что молчат все
его  птицы,  в то времЯ как птицы пели на все голоса: казалось, что ты идешь
через девственный лес в ранний час рассвета. ‚незапно он  прервал  церемонию
вручениЯ  верительных  грамот,  просветлел  лицом,  сложил  ладонь ковшиком,
приставил ее к уху и, киваЯ на окна, за которыми некогда плескалось море,  а
теперь  лежала пыльнаЯ равнина, заорал что есть мочи, назвав менЯ ‘титсоном:
"‘лышите, мой дорогой ‘титсон? ќто топот мулов! Ћни бегут, потому  что  море
возвращаетсЯ!  ‘лышите?"  Ќе  верилось, что этот дрЯхлый старец был когда-то
отважным предводителем федералистов, народным кумиром, который в первые годы
своего режима любил внезапно поЯвлЯтьсЯ в  городах  и  селениЯх,  почти  без
охраны,  в  сопровождении  одного-единственного гуахиро, вооруженного только
мачете, и небольшой свиты, состоЯщей из депутатов и  сенаторов,  которых  он
назначал  мановением  пальца,  сообразуЯсь  с  пожеланиЯми  своего  желудка.
ЏоЯвлЯЯсь в том  или  ином  селении,  он  интересовалсЯ  видами  на  урожай,
здоровьем  скота  и  личными делами каждого жителЯ. Ћбычно он разговаривал с
народом на площади селениЯ, сидЯ в кресле-качалке в тени манговых  деревьев,
обмахиваЯсь  от  жары  вовсе не генеральской, а самой обыкновенной фуражкой,
какую постоЯнно носил в те годы, и хотЯ казалось, что  он  слушает  вполуха,
дремлет,  разморенный  жарой,  на самом деле он слышал и запоминал абсолютно
все, что ему говорили мужчины и женщины селениЯ, которых он знал по именам и
фамилиЯм, -- поименный список жителей  всей  страны  удерживал  он  в  своей
голове,  и  тысЯчи  цифр,  и  все без исключениЯ проблемы нации. "Џоди сюда,
•асинта Њоралес, -- позвал он менЯ, не открываЯ глаз.  --  ђасскажи-ка  нам,
что сталось с тем парнем, которого Я забрил в армию в прошлом году, чтобы он
узнал почем фунт лиха, чтобы прописали ему парочку хороших клистиров, -- как
он там?" "‡дорово, •уан Џрието, -- сказал он мне, -- как чувствует себЯ твой
племенной бык? Ќеплохо помогли ему мои заговоры от чумы -- все черви из ушей
повыползали,  помнишь?"  Ђ мне он сказал: "Ќу что, Њатильда Џеральта, чем ты
менЯ отблагодаришь за то, что возвращаю тебе твоего беглого  муженька?  ‚от,
полюбуйсЯ:  мы  приволокли  его  на веревке, и Я сам предупредил его, что он
сгниет с китайскими колодками на ногах, если еще раз попытаетсЯ  смытьсЯ  от
законной  жены".  ‘толь  же просто и скоро, как в делах житейских, вершил он
суд и расправу в делах общественных, приказываЯ  мЯснику  публично  отрубить
руку  проворовавшемусЯ  казначею,  с  видом знатока судил обо всем на свете,
даже о помидорах и о почве, на которой они выросли;  распробовав  помидор  с
чьего-либо  огорода,  он  авторитетно  заЯвлЯл сопровождавшим его агрономам:
"ќтой почве недостает навоза, и не какого-нибудь там,  а  помета  ослов.  Ќе
ослиц!  џ  распорЯжусь, чтоб завезли за счет правительства!" € со смехом шел
дальше".
     "Ћн заглЯнул ко мне в окно и  сказал  весело:  "Ђга,  это  ты,  ‹оренса
‹опес!  Љак  работает  твоЯ  швейнаЯ  машина?" ќту машину он подарил мне лет
двадцать назад, и Я сказала, что она давно скончалась, что тут уж ничего  не
поделаешь, ничто не вечно -- ни люди, ни вещи. Ќо он сказал, что Я ничего не
понимаю,  что  мир вечен, вошел в дом и принЯлсЯ разбирать машину при помощи
отвертки, заливать в нее из масленки машинное масло и совсем позабыл о своей
свите, котораЯ ожидала его на улице. Ћн  возилсЯ  с  машиной  долго,  иногда
тЯжело  отдувалсЯ,  сопел,  как  бык, перемазалсЯ весь машинным маслом, даже
лицо у него было перемазано, но часа через три машина заработала как новаЯ!"
‚от как это было в те  времена,  когда  он  не  видел  разницы  между  самым
пустЯчным  житейским  делом  и  делом  государственной  важности, решал их с
одинаковой серьезностью и упорством, в те времена, когда он искренне  верил,
что  счастье  можно  подарить людЯм, а смерть обмануть при помощи солдатской
смекалки. € вот -- дрЯхлый старец! € никак не  верилось,  что  этот  дрЯхлый
старец  --  тот  самый  человек,  чьЯ власть была столь велика, что, если он
спрашивал,  который  теперь  час,  ему  отвечали:  "Љоторый  прикажете,  мой
генерал!"  --  и,  действительно,  он  вертел сутками, как хотел, приказывал
считать день ночью, а ночь -- днем, если это было  ему  нужно  и  удобно,  и
переносил со днЯ на день обЯзательные праздники, так составлЯл их календарь,
чтобы  его  поЯвление  в  том  или ином районе страны совпадало с каким-либо
праздником, чтобы на тот же самый праздник он поспел и в другом месте; везде
и  всюду  он  поЯвлЯлсЯ  в  сопровождении  своей  тени  --  босого  индейца,
вооруженного   мачете,   в   сопровождении  своих  горемычных  сенаторов,  с
великолепными бойцовыми петухами в деревЯнных  клетках,  петухами,  готовыми
ринутьсЯ  в  бой  против  самых  отчаЯнных  петухов любого селениЯ; в каждом
селении непременно устраивались петушиные бои; он громко  заключал  пари  со
зрителЯми,  делаЯ  ставку на того или иного петуха; от его странного хохота,
похожего на барабанную дробь, дрожал помост  гальеры,  хохот  этот  заглушал
музыку  и хлопки ракет, потому что все мы должны были хохотать вместе с ним,
молчать, страдаЯ, когда он молчал и переживал, взрыватьсЯ бурными  овациЯми,
когда  его  петухи  одерживали  победу  над  нашими,  которые были настолько
искусно приучены терпеть поражение от  его  петухов,  что  ни  разу  нас  не
подвели,  если не считать того случаЯ, когда лихой петух „ионисио €гуарана в
стремительной неотразимой атаке заклевал  насмерть  сизого  петуха  высокого
гостЯ;  все  замерло,  но  генерал  поднЯлсЯ  со своего места и направилсЯ к
„ионисио, пожал ему руку и сказал: "•валю, ты настоЯщий мужчина!" Ћн  был  в
хорошем,  просто  превосходном  настроении, и ему ничего не стоило похвалить
„ионисио, он был ему даже благодарен за острое ощущение и спросил:  "‘колько
ты  хочешь  за  этого  красного  петуха?",  -- на что „ионисио €гуаран робко
ответил: "ќтот петух ваш, господин генерал, возьмите его";  толпа  наградила
„ионисио   рукоплесканиЯми,  когда  он,  сопровождаемый  грохотом  музыки  и
взрывами  петард,  отправилсЯ  домой,  показываЯ   всем   шесть   прекрасных
породистых  петухов,  подаренных ему взамен непобедимого красного; но той же
ночью  „ионисио  €гуаран  заперсЯ  в  своей  спальне,  выпил  целую   бутыль
тростникового  самодельного  рома и повесилсЯ на веревке от гамака, беднЯга,
потому  что  слишком  хорошо  знал,  какие  бесчисленные  беды  и  несчастьЯ
подстерегают  отмеченного высокой милостью человека; сам же генерал не давал
себе отчета в том, что вслед за его радостным поЯвлением, по  окончании  его
визита,  на  людей  сыплютсЯ  несчастьЯ,  что  за  ним тЯнетсЯ кровавый след
убийств "нежелательных лиц"; он не задумывалсЯ о вечном  проклЯтии,  которое
становилось  уделом  его приверженцев, попавших в беду из-за того, что он по
ошибке назвал  их  не  так,  как  следовало,  да  еще  в  присутствии  своих
услужливых  наймитов,  которые  истолковывали  ошибку,  обмолвку как команду
начать преследование ни в чем не повинных людей. Ћн бродил  по  всей  стране
странной  походкой  армадильо,  заросший,  провонЯвший  едким  потом,  и мог
внезапно поЯвитьсЯ в любом доме, в любой кухне,  заставлЯЯ  обитателей  дома
дрожать  от  страха  при  виде  этого  вроде  бы безобидного странника; а он
зачерпывал тотумой воду из глинЯной кадки, пил, утолЯЯ жажду, а то  подходил
к  кастрюле  и  рукой  доставал  из  нее  куски  мЯса  и насыщалсЯ, такой уж
свойский, такой уж  простой,  что  становилось  жутко,  хотЯ  сам  он  и  не
подозревал,  что  отныне  на  этом  доме  вечно  будет  стоЯть  отметина его
посещениЯ; он вел себЯ так просто отнюдь не из политического расчета, отнюдь
не потому, что жаждал любви и  признаниЯ,  как  это  было  в  более  поздние
времена,  а  потому,  что и впрЯмь был прост, был таким, каким был, и власть
еще не была засасывающей трЯсиной, какой она стала в  годы  его  пресыщенной
осени,  а  была  бурным  потоком,  который  у  нас  на  глазах  вырвалсЯ  из
первозданных глубин; не власть повелевала им,  а  он  повелевал  властью,  и
стоило  ему указать пальцем на деревьЯ, которые должны были плодоносить, как
они плодоносили, на животных, которые должны были дать приплод, как они  его
давали,  на  людей,  которые  обЯзаны преуспевать, и они преуспевали; он мог
прекратить дождь в  тех  местах,  где  он  мешал  урожаю,  и  заставить  его
пролитьсЯ  над засушливыми землЯми. "џ это знаю, потому что Я сам видел это,
сеньор!" ‹егенда о нем сложилась задолго до того, как он  достиг  абсолютной
власти  и сам поверил в то, что он ее достиг, сложилась еще в те годы, когда
он безоглЯдно верил в предсказаниЯ и толкованиЯ страшных снов, когда он  мог
прервать  только  что  начатую  поездку  из-за  того,  что вещаЯ птица пигва
запела, пролетаЯ над его головой, перенести на другой день  свою  встречу  с
народом  из-за того, что его мать, Ѓендисьон Ђльварадо, обнаружила в курином
Яйце два желтка: а однажды он отказалсЯ от своей  свиты,  от  сопровождавших
его  повсюду сенаторов и депутатов, которые обычно произносили за него речи,
ибо он  не  осмеливалсЯ  их  произносить,  отказалсЯ  потому,  что  накануне
очередной  поездки  увидел  себЯ  в  кошмаре дурного сна в каком-то огромном
пустынном доме, где его окружили со всех  сторон  бледные  мужчины  в  серых
сюртуках,  вооруженные  ножами  длЯ разделки мЯса; осклабЯсь, они кололи его
этими ножами, и как он ни увертывалсЯ, куда ни  поворачивалсЯ,  повсюду  его
встречали  остриЯ  ножей,  готовых  поранить  ему  лицо и выколоть глаза; он
чувствовал себЯ загнанным  зверем  в  окружении  этих  бледных,  молчаливых,
странно улыбающихсЯ убийц, которые никак не могли решить, кто из них нанесет
ему  последний  удар,  кто завершит обрЯд жертвоприношениЯ и первым напьетсЯ
его крови; но он уже не чувствовал ни страха,  ни  злобы,  а  лишь  огромное
облегчение,  которое  охватывало  его  все больше и больше по мере того, как
жизнь уходила из тела; он стал невесомым, на душе было так покойно  и  Ясно,
что  он тоже улыбалсЯ, улыбалсЯ своим убийцам и своему собственному уделу; и
вот, наконец, некто, кто был в этом сне его сыном, пырнул его ножом  в  пах,
выпустил  из  него последний воздух, и кровь брызнула на белесые стены этого
дома, на белесые стены кошмара. "€ тогда Я закрыл  свое  лицо  пропитавшимсЯ
кровью  пончо  чтобы те кто не признал менЯ живым не опознали менЯ мертвым и
упал на пол и предсмертные судороги охватили мое тело".  ‘он  был  настолько
реальным,  что  он  не  удержалсЯ  и  тотчас  пересказал его своему землЯку,
министру здравоохранениЯ, а тот усугубил мрачное состоЯние его духа,  сказав
напрЯмик, что такаЯ смерть уже описана в истории человечества: "’очно такаЯ,
мой  генерал!"  €  министр  здравоохранениЯ  взЯл пухлый, с подпалинами, том
генерала ‹аутаро Њуньоса и прочитал один эпизод, в котором описывалась такаЯ
смерть, подобное убийство. "’очь-в-точь  как  в  моем  сне  мать!  ‘лушаЯ  Я
вспомнил  все  вплоть  до  позабытых  подробностей вроде той что проснувшись
после того сна увидел как сами  собой  без  малейшего  ветра  отворились  во
дворце все двадцать три окна а ведь в том сне мне нанесли ровно двадцать три
раны. Љакое жуткое совпадение!" ‘овпадениЯ на том не кончились, сон оказалсЯ
в  руку, ибо на той же неделе было совершено бандитское нападение на сенат и
на верховный суд при равнодушном попустительстве вооруженных сил: нападавшие
разрушили до основаниЯ нашу национальную свЯтыню -- здание сената, в котором
герои борьбы за независимость провозгласили некогда суверенитет нашей нации;
пламЯ  пожара  бушевало  до  поздней  ночи,  его   хорошо   было   видно   с
президентского  балкона, однако президента нимало не опечалила весть, что от
исторического зданиЯ не осталось даже фундамента, что саму  памЯть  об  этом
здании  кто-то  постаралсЯ  вырвать  с  корнем;  нам  было  обещано примерно
наказать преступников, которые так никогда и не были найдены, и  воздвигнуть
точную  копию  „ома  ѓероев,  чьи руины сохранились до нынешних дней. —то же
касаетсЯ сенаторов и служителей правосудиЯ, то он и не думал утаивать от них
дурные предзнаменованиЯ своего сна, а напротив, был рад  случаю,  оправдываЯ
свои  действиЯ полученным во сне предостережением, разогнать законодателей и
разрушить судебный аппарат старой республики; он осыпал сенаторов, депутатов
и  верховных  судей  (в  которых  перестал  нуждатьсЯ,  ибо  не  нуждалсЯ  в
подтверждении  законности  своей  власти)  почестЯми  и наградами, сделал их
богатыми людьми и назначил послами в благодатные далекие страны, оставив при
себе в качестве своей верной тени босого молчаливого  индейца,  вооруженного
мачете;  тот  индеец  не  покидал  его ни на миг, первым пробовал его воду и
пищу,  следил,  чтобы  никто  не  приблизилсЯ  к  нему  сверх  установленной
дистанции.  "ќтот  индеец стоЯл у моей двери, пока президент проводил у менЯ
несколько часов. Ѓолтали, что президент мой тайный любовник, хотЯ  на  самом
деле  он  посещал  менЯ  два раза в месЯц, чтобы Я гадала ему на картах. ќто
тЯнулось много лет, все то времЯ, пока он еще считал себЯ смертным, пока его
еще мучили сомнениЯ, пока он еще признавал, что  может  ошибатьсЯ,  и  верил
картам  больше,  нежели  своему  дикому инстинкту. Ћбычно он приходил ко мне
напуганный чем-либо и постаревший от страха, такой, каким он предстал передо
мной впервые, когда молча протЯнул ко мне свои руки,  свои  круглые  ладони,
туго,  как жабий живот, обтЯнутые гладкой кожей, -- никогда прежде и никогда
потом  Я  не  видела  таких  рук,  никогда   за   всю   мою   долгую   жизнь
предсказательницы  судеб!  Ћн  положил  обе  руки на стол с выражением немой
мольбы и отчаЯниЯ, Я видела, что его гнетет глухаЯ тревога и неверие в себЯ,
что он лишилсЯ мечты и надежды, и менЯ поразили тогда не столько  его  руки,
сколько  его  безмернаЯ  тоска  и одиночество. џ пожалела его бедное сердце,
сердце старика, измученное сомнениЯми, и стала ему  гадать,  но  его  судьба
оставалась  длЯ  менЯ  непостижимой, наглухо скрытой. Ќичего невозможно было
узнать ни по его ладонЯм, ни другими способами гаданиЯ, которыми Я  владела,
потому  что,  как  только он снимал колоду, карты становились темней воды во
облацех, кофейнаЯ гуща в его чашке  превращалась  в  мутную  взвесь.  Ќичего
невозможно  было  узнать  о  нем  лично никакими способами, зато, гадаЯ ему,
нетрудно было совершенно отчетливо увидеть судьбу свЯзанных с  ним,  близких
ему  людей.  ’ак,  Я  отчетливо  увидела  его  мать,  Ѓендисьон Ђльварадо, и
показала ему, как  она  в  далеком  будущем,  находЯсь  в  таком  преклонном
возрасте,  что  глаза  ее  слепнут,  раскрашивает  каких-то  неведомых птиц,
раскрашивает, не различаЯ цветов, и он сказал: "ЃеднаЯ мама!" Ђ в другой раз
мы увидели, гадаЯ, наш  город,  разрушенный  таким  свирепым  циклоном,  что
женское  имЯ  циклона  звучало как чудовищнаЯ насмешка. Ђ однажды мы увидели
мужчину в зеленой маске и со шпагой в руке, и президент с тревогой  спросил,
где  этот человек пребывает, и карты ответили, что по вторникам этот человек
находитсЯ близко от президента, ближе, чем в другие дни недели, и он сказал:
"Ђга!" -- и спросил, какого цвета глаза у этого человека, и карты  ответили,
что  один  глаз  у него цвета гуарапо, цвета вина