ев обиделсЯ на царЯ. Ќет, в
этом случае пострадало, конечно, лишь "истинное" его честолюбие.
     €так, что же оставалось?
     Ћставалось еще непосредственное участие в тайном обществе декабристов.
     ‹етом 1821 года —аадаев дал свое согласие вступить в тайное общество. €
даже посожалел,  что  не  сделал этого  раньше:  можно было  бы, не  уходЯ в
отставку, попытатьсЯ впрЯчь  в  декабристскую повозку великого кнЯзЯ ЌиколаЯ
Џавловича.  —аадаев не увидел в декабризме самостоЯтельной политической силы
и,  так  и не заинтересовавшись как следует деЯтельностью тайного  общества,
уехал за границу.
     Џравда,  как  помним,  —аадаев был  принЯт в тайное  общество џкушкиным
именно в тот  момент,  когда декабристы переживали организационный  кризис и
идейный разброд. ‘ точки зрениЯ самого —аадаева, времЯ длЯ активных действий
к тому моменту уже  прошло.  €  —аадаев,  посожалев, что переговоры с ним  о
вступлении в тайное общество  не состоЯлись раньше,  с тЯжелым сердцем уехал
из   ђоссии,  чтобы   никогда  больше  в  нее   не  возвращатьсЯ.  Џоследнее
обстоЯтельство  очень  показательно:  —аадаев,  стало  быть,  не   собиралсЯ
участвовать  в  деЯтельности  тайного  общества,  и,  уж  во  всЯком случае,
‘енатскаЯ площадь  ему и  не  снилась. €  сам  —аадаев  в  письмах к близким
говорил,  что уезжает навсегда, и близкий друг џкушкин был до  такой степени
уверен в этом, что на допросе после разгрома восставших спокойнейшим образом
назвал —аадаева  в  числе лиц,  завербованных  им в нелегальную организацию.
Љонечно, это была более чем неосторожность.  ‚последствии џкушкин  и сам это
так  именно и оценил: "’юрьма, железа (кандалы. --  Ђ.  ‹.)  и другого  рода
истЯзаниЯ  произвели, --  писал он,  -- свое действие, они развратили  менЯ.
Ћтсюда началсЯ целый рЯд сделок с самим собой, целый рЯд придуманных мною же
софизмов... ќто был первый  шаг  в тюремном разврате...  џ назвал  те  лица,
которые сам комитет (следственный.  -- Ђ. ‹.) назвал мне,  и  еще два  лица:
генерала Џассека, принЯтого мною в общество, и Џ.  —аадаева.  Џервый умер  в
1825 г., второй был в это времЯ за границей. „лЯ обоих суд был не страшен".
     Ќесерьезно отнесшись к своему разговору с џкушкиным и своему вступлению
в  общество,  —аадаев все-таки спустЯ  некоторое  времЯ оказалсЯ куда  более
зрелым и серьезным человеком, нежели его друг, не назвав  на допросе никого,
вообще ни словом не обмолвившись  о  том,  что знал о деЯтельности общества.
‚прочем, об этом дальше.
     Ќадо  сказать  тут,  что,  считаЯ   времЯ  длЯ  активных  действий  уже
упущенным, —аадаев был не столь уж в этом своем взглЯде  на положение дел не
прав, как это может показатьсЯ с первого взглЯда.
     Ћрганизационный   кризис   и  идейный   разброд,   которые   переживало
декабристское движение в 1820-- 1821 годах, были, конечно  же, не  только и,
пожалуй, даже не столько  симптомом роста и созреваниЯ  этого движениЯ. „ело
обстоЯло несколько сложнее.
     Ћсновное  содержание  исторического  момента,  основной  смысл  времени
заключалсЯ  в  ту  пору  в  том,  что  революционнаЯ ситуациЯ  в  …вропе уже
исчерпывалась,  как мы  говорили,  революционный подъем надломилсЯ,  историЯ
покатилась  вправо.  ‘удьба  же русского революционного движениЯ в двадцатых
годах  прошлого столетиЯ  была неотделима  от  судеб  европейской революции,
свидетельством  чего, в частности,  был и  международный характер ‘вЯщенного
союза. ђедкий современник описываемых событий, редкий мемуарист не отмечает,
что времЯ,  о котором мы  тут толкуем, было временем  очевидного перелома  в
общественной и политической жизни страны. ‚ записи от 13 марта  1821 года Џ.
Ђ. ‚Яземский, вспоминаЯ о событиЯх в ‘еменовском полку и о правительственной
реакции   на   эти   событиЯ,  замечал:  "ђазве  ‘вЯщенный  союз   не   есть
‚арфоломейскаЯ ночь политическаЯ?  "Ѓудь католик,  или  зарежу!"  "Ѓудь  раб
самодержавиЯ, или  сокрушу". ‚от, --  говорит  ‚Яземский, --  существенность
того  и другого разбоЯ".  Џо мнению очевидцев,  ‚арфоломеевскаЯ ночь реакции
наступила не в 1825 году, а несколько раньше. ќто  существенно. Ћдно дело --
революционное восстание  в момент революционного подъема, другое --  в эпоху
спада  революционного движениЯ. ’ут все по-разному:  и резон длЯ восстаниЯ и
его результаты и последствиЯ.
     ‚  ђоссии  революционнаЯ ситуациЯ,  возникавшаЯ было  после войны  1812
года, так и не  вызрев  в  силу рЯда особенностей национальной истории  в ту
пору,  о которой  идет речь,  успела  уже  вполне  сменитьсЯ Явной реакцией,
пришла аракчеевщина. € перелом  в общественной и  политической жизни  страны
случилсЯ, конечно же, не в 1825 году, а пЯтью целыми годами раньше. —ацкий у
ѓрибоедова уже не победитель, не человек, предчувствующий победу или хотЯ бы
готовЯщийсЯ к решающим  битвам, исход коих хотЯ бы уже предрешен, но человек
гонимый, он уже в опале у общественного мнениЯ своей социальной среды.
     „екабристы не поторопились (как полагали многие  из них  и многие из их
позднейших  исследователей), а опоздали со своим  выступлением на  ‘енатской
площади. Ћтсюда и их общее почти настроение в самый момент восстаниЯ --  тот
странный мрачный  фатализм, который поражает  и  до  сих пор. ќтот  фатализм
обреченности  --  сознание  неизбежности  гибели  --  психологически шел  от
чувства социального одиночества. "‘трашно далеки" были,  согласно ленинскому
выражению,  декабристы от народа <sup>1</sup>. €менно в  этом обстоЯтельстве
заключалась,  коренилась, конечно, главнаЯ причина социальной ограниченности
декабризма. Ќо к  моменту своего выступлениЯ декабристы  находились уже и  в
условиЯх непосредственной социальной  изолЯции:  в  обществе  свирепствовала
реакциЯ, "‚арфоломеевскаЯ ночь" уже наступила.
     <sup>1</sup> ‚. €. ‹енин. ‘оч., т. 15, стр. 468--469. 72

     ‘ам  по   себе   военный  переворот   (буржуазно-либеральный  или  даже
буржуазно-демократический  по  своему  объективному  историческому смыслу  и
последствиЯм)  в  ту  пору,  о  которой  идет  речь,  ровным  счетом  ничего
несбыточного в  принципе собой не представлЯл. ’акой переворот вполне мог бы
удатьсЯ и во  многом  бы  изменить  к  лучшему  весь дальнейший ход  русской
истории. Ќо вот переворот такого сорта  на фоне политической и  общественной
реакции,  уже наступившей тогда в ђоссии, в условиЯх отката освободительного
движениЯ, в условиЯх угасаниЯ  революционной активности общества становилсЯ,
конечно, делом достаточно уже несбыточным, принимал черты авантюры.
     ‚осстание декабристов в 1825 году было актом вынужденным.
     „остаточно  без  предубеждениЯ,  без  заранее принЯтой  на  веру  мысли
прочитать свидетельства большинства участников восстаниЯ, чтобы увидеть, как
не готовы они  были даже  внутренне  к  нему, как они  бросились в восстание
просто  потому, что представилсЯ  случай. ќтот  случай  им  был  представлен
стечением обстоЯтельств, но не выработай  ими  самими. Џериод междуцарствиЯ,
наступивший на  краткое времЯ  в тот  момент (в витринах столичных магазинов
уже были  выставлены портреты Љонстантина,  хотЯ  Љонстантин  не  соглашалсЯ
ехать на коронацию; Ќиколай рвалсЯ получить трон, но Љонстантин не заЯвлЯл о
своем  официальном  отречении),  был  действительно  уникальным поводом  длЯ
восставших.  Ќо  всЯкий  хороший  повод  --  повод тогда  лишь,  когда  есть
достаточное основание. Њрачный фатализм декабристов -- отражение и выражение
их непроизвольности в восстании, политической несамостоЯтельности их решениЯ
выступить.  Ћтсюда и чувство  обреченности,  отсюда и бесконечные  колебаниЯ
даже   наиболее  активных   деЯтелей  из  их  среды,  отсюда,   наконец,  та
поспешность,  с которой  они признавали  себЯ побежденными, и  то шокирующее
своей  неуместностью  (и  шокировавшее  современников) чистосердечие  их  на
первых же допросах.
     •арактерно,  что  большинство  современников и очевидцев восстаниЯ было
просто  ошарашено  известием  о  нем.  „ело  тут  было  не в  конспиративном
искусстве  участников заговора -- конспирациЯ у них была никуда не годной. Ћ
заговоре знала  всЯ правЯщаЯ  верхушка, знали все  те, кому  бы прежде всего
ничего не следовало знать. –арь, впрочем, по каким-то причинам не давал хода
поступившему к  нему доносу. ‚месте с тем он стал как  будто боЯтьсЯ ђоссии.
"‚   последние  годы  своего  царствованиЯ   император,  --  пишет  один  из
современников, --  сделалсЯ  почти  нелюдимым.  ‚ путешествиЯх своих  он  не
заезжал ни в один губернский город, и длЯ него прокладывалась большаЯ дорога
и  устраивалась  по  местам диким  и  по  которым  прежде  не  было никакого
проезда". „онос  нашли, разбираЯ бумаги императора после его кончины. ’отчас
стали  принимать меры. Џослали арестовывать  ЏестелЯ.  Џестель  поколебалсЯ,
решаЯ, дать ли себЯ арестовать или поднЯть  войска, и...  решилсЯ в итоге на
первое. …го арестовали накануне восстаниЯ.  ‚осстание было  вынужденным и по
той еще причине, что сохранЯло хоть какой-то шанс  длЯ  участников заговора:
Џестель был "первой ласточкой"; разгром заговора, по  существу, уже началсЯ.
‚осстание  произошло тогда, когда  заговор  был уже  формально  известен,  а
репрессии уже начались.
     ‘овременники удивились восстанию не  потому, что  ничего не слыхивали о
тайном обществе, а потому  прежде всего, что само времЯ никак уж не наводило
на мысль о возможности открытого выступлениЯ.
     Ќе  мудрено, что  те из  декабристов,  кто в  период,  предшествовавший
восстанию,  находилсЯ   за   рубежом  и  вследствие  этого   больше   ощущал
общеевропейское положение в ту пору, были просто изумлены случившимсЯ. Ќ. €.
’ургенев,  например,  вступивший   в   тайное  общество  значительно  раньше
—аадаева, активный член этого общества, председательствовавший  на том самом
Њосковском съезде общества, после которого —аадаев  согласилсЯ участвовать в
декабристском  заговоре, узнав о восстании  в бытность свою в Џариже, назвал
это событие "непонЯтным происшествием". ‹ишь постепенно до  него дошел смысл
случившегосЯ. ђеакциЯ его была близка к горестному изумлению.
     „а, вне всЯкого сомнениЯ: дело  декабристов  "...не пропало. „екабристы
разбудили ѓерцена. ѓерцен развернул революционную агитацию.
     …е подхватили, расширили, укрепили,  закалили революционеры-разночинцы,
начинаЯ    с   —ернышевского   и   кончаЯ   героЯми   "Ќародной    ‚оли"..."
<sup>1</sup><sup></sup>
     <sup>1</sup> ‚. €. ‹енин, ‘оч., т. 18, стр. 14--15. 74

     ќто   несомненно  так   с   точки  зрениЯ  очень  большой  исторической
перспективы  и --  главное  --  с точки  зрениЯ той  новой социальной  силы,
котораЯ в конце концов встала  во главе победоносной революции. ‚ообще,  как
известно,  обращение с революционной проповедью  к  обществу,  вообще всЯкое
революционное действие  не пропадает длЯ  истории бесследно, при любом своем
исходе   отзываетсЯ  в  истории.   €ной  вопрос,  однако,   непосредственные
последствиЯ этого действиЯ длЯ его  исполнителей и -- даже  шире  -- длЯ той
социальной группы, котораЯ именно и породила это действие.
     ‚  1825  году были  раз и  навсегда сломлены,  похоронены  политические
основы  дворЯнской  революционности  в  ђоссии.  „ворЯнство   как   носитель
революционной потенции больше уже никогда не поднималось.
     ‚от,  кстати сказать,  почему  сразу  же  после  поражениЯ на ‘енатской
площади случайно уцелевшие декабристы  или даже люди  "декабристского толка"
стали вдруг выглЯдеть какими-то ходЯчими архаизмами, сразу же оказавшись, по
герценовскому выражению (примененному им, между прочим, к тому же —аадаеву),
"праздными" людьми.
     Џройдет десЯть  с небольшим лет после  событий на ‘енатской  площади, и
—аадаев будет писать своему ссыльному другу џкушкину: "Ђх, друг мой, как это
попустил господь совершитьсЯ тому, что ты  сделал? Љак он мог позволить тебе
до  такой  степени  поставить на карту свою судьбу, судьбу великого  народа,
судьбу  твоих  друзей, и  это тебе, чей ум схватывал тысЯчу таких предметов,
которые  едва приоткрываютсЯ длЯ других  ценою  кропотливого изучениЯ? Ќи  к
кому другому Я бы не осмелилсЯ обратитьсЯ с  такой речью, но тебЯ Я  слишком
хорошо знаю и  не боюсь, что тебЯ больно  заденет глубокое убеждение, каково
бы оно ни было.
     џ много размышлЯл о  ђоссии с  тех  пор,  как  роковое  потрЯсение  так
разбросало нас в  пространстве, и Я теперь  ни в чем не убежден так  твердо,
как в  том, что народу нашему не  хватает прежде всего  глубины.  Њы прожили
века так или почти так, как  и другие, но мы никогда  не размышлЯли, никогда
не были  движимы какой-либо  идеей: вот  почему всЯ будущность страны в один
прекрасный день  была  разыграна в кости несколькими молодыми людьми,  между
трубкой и стаканом вина".
     ‚ этом письме многое уже идет от настроениЯ и убеждений —аадаева времен
его "”илософических  писем". Ќо представление о восстании на ‘енатской как о
деле,  прежде  всего  весьма  несерьезном, было  вообще распространено тогда
среди некоторой части передовых людей.
     ’от же  Ќиколай  €ванович ’ургенев  писал вскоре после восстаниЯ: "Ѓыло
восстание, бунт. Ќо в какой  свЯзи наши фразы -- может быть, две или  три  в
течение  нескольких  лет произнесенные, с  этим бунтом?.. Ђ что  было  кроме
разговоров?"  €ли  даже так:  "ђебЯтишки! -- сорвалось с  Языка.  ќтот упрек
жесток,  ибо  они  теперь несчастны. џ  нимало не  сержусь на  них  (участие
’ургенева в заговоре было выдано восставшими  на первых же  допросах. --  Ђ.
‹.),  но  удивлЯюсь и  не  постигаю, как они могли серьезно говорить о своем
союзе.  џ всегда думал, что они никогда об этом серьезно не думали, а теперь
серьезно признаютсЯ!"
     19 июлЯ  1826 года  ‚Яземский  замечает  в  своих записЯх: "Џо  совести
нахожу, что казни и наказаниЯ (то есть  казни и наказаниЯ декабристов. -- Ђ.
‹.)  не  соразмерны преступлениЯм,  из коих большаЯ часть состоЯла только  в
одном умысле".
     €звестны достаточно пренебрежительные  слова,  сказанные  ѓрибоедовым о
попытке   декабристов  изменить   ход   развитиЯ  русского  общества:   "‘то
прапорщиков   хотЯт   переменить  весь   государственный   быт   ђоссии".  ‚
"дружески-резком", по  выражению M  ‚. Ќечкиной, варианте эта фраза  звучала
даже так: "џ  говорил им, что они  дураки". Ќечкина с достаточным основанием
склонЯетсЯ  к  мысли, что подобный отзыв  ѓрибоедова о декабристских  планах
следует  отнести  к 1824--1825 годам, то есть  ко  времени  непосредственной
подготовки восстаниЯ и совершениЯ его.
     Ќет  необходимости замалчивать подобного  рода высказываниЯ чтимых нами
людей  того  времени. ‚ них  нет  ничего  позорЯщего  этих  людей, в них нет
никакой  предосудительной  двусмыслицы.   Ћни  будут  очень  понЯтны,  если,
учитываЯ  все сказанное выше, принЯть во внимание, что, скажем, и —аадаев, и
Ќ.  ’ургенев,  и  ‚Яземский  в  своих   оценках  декабристской  деЯтельности
основывались главным  образом  на  своих  сведениЯх  о  сравнительно  раннем
декабризме -- до Њосковского съезда общества.
     „ействительно, как  писал Џушкин в  знаменитой  десЯтой  главе "…вгениЯ
Ћнегина":
     ‘начала  эти разговоры Њежду ‹афитом и Љлико ‹ишь были дружеские споры,
€ не входила глубоко ‚  сердца мЯтежнаЯ наука, ‚се  это было  только  скука,
Ѓезделье молодых умов, ‡абавы взрослых шалунов...
     Љо  времени  же, когда  ђоссиЯ,  по словам  Џушкина,  покрылась  "сетью
тайной" и  восстание вдруг волею  случаЯ оказалось  какой-то почти фатальной
необходимостью, -- в глазах того же —аадаева или того же Ќ. ’ургенева такого
рода восстание  представлЯлось почти фатально  исключенным  из сферы истинно
разумных  действий.  Џредставление  же  о декабризме,  революционных  тайных
обществах  в  ђоссии у  людей этого типа  (позднейшими  исследователЯми  длЯ
обозначениЯ  этих  людей  был  введен метафорический  термин "декабристы без
декабрЯ",  вначале относившийсЯ к  одному ‚Яземскому)  осталось  тем,  каким
сложилось оно во времена ‘оюза спасениЯ и ‘оюза благоденствиЯ.
     Џерелом в развитии  общественной  и политической  ситуации, наступивший
где-то  к 1820 году, воспринималсЯ  деЯтелЯми  этого  типа как свидетельство
обреченности  всЯкой   практической   попытки  изменить   ход  исторического
развитиЯ,  отбиваЯ  у  них  интерес   к   собственно  декабристским   формам
деЯтельности.
     ’рудно,  конечно, сказать, какую бы  позицию занЯл —аадаев в дальнейшем
развитии событий, если б не уехал в 1823 году из ђоссии, Ќо уже самый отъезд
его не был результатом  какого-то мимолетного настроениЯ,  каприза, нервного
срыва.   ѓершензон  намекает  на  то,   что  —аадаев-де  поехал   в   …вропу
совершенствоватьсЯ,  так  сказать,  в  мистицизме,  который им  уже  к  тому
времени,  согласно  необоснованной гершензоновской концепции,  овладел. Ќет,
однако,  ни малейших оснований видеть в  этом причину  чаадаевского отъезда.
Џросто  делать ему в ђоссии,  как он  тогда полагал, было больше уже нечего.
‚се  сферы практической деЯтельности на благо родины, к которым он подходил,
одна за  другой  отпали: они,  как он  убедилсЯ  к  тому  времени, не сулили
ничего,  кроме  успехов  длЯ  "природного  тщеславиЯ",  длЯ  "истинного"  же
честолюбиЯ поприща в его глазах не оказалось.
     Ћставалась, правда, еще одна сфера деЯтельности.
     Ћставались еще непосредственные  отношениЯ  с  людьми, непосредственное
воздействие на них, минуЯ всЯкие "организационные формы".
     Ћставались дружба, друзьЯ.
     Љонечно, —аадаев не определЯл  длЯ  себЯ свои отношениЯ с друзьЯми  как
именно  "сферу  практической  деЯтельности во благо родины". „ружба его была
прежде   всего  его  глубоко  интимным  чувством,  делом  душевным,   личной
привЯзанностью. Ћн был искренен  в дружбе, хотЯ и не всегда до конца во всем
откровенен с друзьЯми. Ќо к своим дружеским свЯзЯм —аадаев относилсЯ с очень
высокой внутренней ответственностью.  Њожно  сказать,  что  —аадаев  обладал
очень  высокой  культурой  дружеских  отношений.  ќта  интимнаЯ  сфера  была
возведена им  на высоту огромной моральной значимости, сильнейшего духовного
подъема.  € это было  очень знаменательной  чертой  чаадаевского  характера.
€нтимное  тут  ставилось  им значительно выше гражданского, а  вместе с  тем
интимному  придавалась   значимость  общественнаЯ.  ‚  этой  черте  личности
—аадаева, в этом  качестве его  характера  очень  Ярко выразилсЯ глубокий  и
многозначительный процесс, происходивший тогда в  жизни  русского "мыслЯщего
общества", -- разъединение гражданского и личного, официального и интимного,
казенного и человеческого в человеке. Ќедаром, кстати сказать, и само, столь
привычное  теперь,  слово  "казенный" поЯвилось в  русской литературной речи
именно ведь в ту пору.
     Ќо   чаадаевское   отношение   к  друзьЯм,  характер   этого  отношениЯ
контрастировал по  своему социально-этическому смыслу не только с  казенными
нормами   поведениЯ,  устанавливаемыми   официальным   регламентом.  ‚ысокаЯ
строгость  чаадаевского  чувства  противопоставилась  и  тому  своеобразному
культу    легкомысленного    приЯтельства,   тому    культу    мораль    ной
безответственности, которые были в таком ходу у либерально настроенной части
дворЯнской  молодежи тех  лет и в которых  эта молодежь находила тогда некое
противоЯдие все тем же официальным нормам общественной морали.
     ќто  было  времЯ  некоей  "вольности" в  нравах,  некоего  "гусарства",
эффектной  бесшабашности,  разгульного   запанибратства,  пышных  кутежей  и
любовной чехарды, временами подходившей к какому-то озорному разврату.  ‚акх
и  ‚енера оказались вдруг самыми ходовыми героЯми  в дружеских  посланиЯх  и
стихотворных  обращениЯх друг  к  другу.  Љутеж  и любовнаЯ  интрижка  стали
признаками хорошего тона. Ќеуемное бражничество Џ. Љатенина обсуждалось с не
меньшим вкусом  и азартом, нежели его литературно-критические выступлениЯ  и
стихотворные опыты.  ѓусарскаЯ "лихость" и разгул „ениса „авыдова обрели уже
характер почти  ритуальный, сделались одной из  тем творчества  этого поэта.
„ружбой с повесой  Џ. Љавериным авторы  ученых монографий корили Џушкина без
малого  лет  сто. Џотом  скандалезные подробности этого  приЯтельства  стали
просто  не упоминатьсЯ в  "серьезных  исследованиЯх".  ќто было "недостойно"
великого поэта. Ќо столь же "недостойны" были, как хорошо известно, и многие
"детали" в житейской биографии и самого Џушкина.
     ‘овременники   смаковали  пикантные  подробности   амурных   похождений
ѓрибоедова;  составлЯлись  "донжуанские  списки"  каждого  более  или  менее
известного поэта; в стихах  стали модны элегантные непристойности. "‹юбовный
быт пушкинской эпохи" стал специальной темой позднейших достаточно серьезных
исследований, теперь  почти совершенно уже  неизвестных. ’ема была не лишена
пикантности.
     "ѓусарство" „ениса „авыдова, кутежи Љатенина, "повесничество" Љаверина,
"студенческаЯ" бесшабашность  џзыкова, пушкинский  молодой любовный азарт --
все это  была,  конечно, очень  своеобразнаЯ  богемность  молодой дворЯнской
интеллигенции тех  времен.  Ќо  шла она не  от того,  от чего  шли  припадки
хмельного забвеньЯ, скажем, у ѓерцена в сороковых годах.  "Џоймут ли, оценЯт
ли  грЯдущие люди,  --  писал ѓерцен, -- весь ужас,  всю трагическую сторону
нашего  существованиЯ?..  Џоймут  ли  они, отчего  мы  лентЯи,  ищем  всЯких
наслаждений,  пьем  вино и прочее?" ‚ "богемстве" дворЯнской молодежи начала
века  не было отчаЯниЯ, не  было желаниЯ  забытьсЯ, наркотизироватьсЯ. ‚  их
"богемстве" был озорной протест, веселый вызов, была шаловливаЯ дерзость или
дерзкаЯ шалость своеобразного фрондерства.
     ‚есьма  показательна  с этой  именно  точки  зрениЯ  неизменно резкаЯ и
крайне  раздраженнаЯ  реакциЯ  "верхов" на  всЯкого  рода выходки  "взрослых
шалунов".  Ќе  говорЯ  уж  о  более  поздней  по  времени  страшной  истории
Џолежаева, сжитого со свету Ќиколаем I за фривольно пародийную поэму "‘ашка"
(царь тогда, по свидетельству ѓерцена, прЯмо указал на очевидную с его точки
зрениЯ свЯзь этой поэмы с декабристскими настроениЯми), стоит вспомнить тут,
скажем,  и  "„ело  о  неприличном  поведении в театре  отставного полковника
Љатенина". Љатенин "ошикал" в театре  какую-то актрису, Ђлександр I  повелел
немедленно выслать Љатенина из Џетербурга, напомнив ему при этом его прежние
"грешки молодости". €звестно, какой нешуточной опасности подвергалсЯ Џушкин,
сделав  известной свою "ѓавриилиаду".  —ерез  семь  (!) лет  после написаниЯ
поэмы  ‚ерховнаЯ   комиссиЯ,  решавшаЯ  важнейшие  государственные   дела  в
отсутствие  ЌиколаЯ,  занЯлась  делом  о  сочинении  "подобной мерзости".  ‘
большим трудом Џушкину удалось тогда избежать новой ссылки, наверное, уже не
на юг.
     „вадцатилетний Џушкин советовал друзьЯм:
     „авайте пить и  веселитьсЯ,  „авайте  жизнию играть, Џусть чернь слепаЯ
суетитсЯ, Ќе нам безумной подражать. Џусть наша  ветренаЯ младость Џотонет в
неге и  вине, Џусть изменЯющаЯ  радость Ќам улыбнетсЯ хоть во сне. Љогда  же
юность легким дымом “мчит весельЯ  юных дней, ’огда  у старости  отымем ‚се,
что отыметсЯ у ней.
     ќто был пафос эмансипации чувств.  ќто была перваЯ, во многом еще чисто
эмоциональнаЯ реакциЯ на ненавистную традицию казенной скованности чувства и
поступков, замундиренность души. "‚ерхи" отлично все это чувствовали.
     € тем не менее это была  всего лишь "дурнаЯ антитеза"  казенной  морали
вековому   лицемерию  "принЯтого"  уклада  жизни.   ЋтвечаЯ  таким   образом
окружающему обществу, молодое  дворЯнство  оставалось в самом своем протесте
этом еще целиком  в  кольце  этических  и  иных  представлений  ненавистного
общества.  ЃогемствуЯ,  ерничаЯ,  молодежь "разругивалась" с  официальным  и
традиционным обществом  на  одном  с  ним  Языке.  Ћно жило  тогда  в рамках
прЯмолинейного  правила  "что  посеешь  --  то  пожнешь":  лицемерие чревато
разгулом.  ќто была  оборотнаЯ  сторона, изнанка казенной  морали.  ќто  был
другой  конец той  же палки. Џросто  вылилось наружу то, что ранее  было под
спудом. ЋбщественнаЯ мораль пошла маЯтником -- из "крайности" в "крайность".
€ вновь  --  из "крайности" в "крайность".  ќто было  бесперспективно. Џосле
молодечества юных  лет Љатенин стал  спиватьсЯ,  џзыков душевно постригсЯ  в
почти казенный мистицизм. Џушкин впал в тЯжкий духовный кризис.
     Ќадо было найти другую систему  отсчета.  Ќужны стали серьезные  мысли,
Џонадобилась новаЯ  мораль, свой  взглЯд на жизнь, своЯ  требовательность  к
себе, собой длЯ себЯ найденнаЯ строгость.
     „ело, конечно, не в том, что молодое вольнолюбивое  дворЯнство старело,
так  сказать,  физиологически.  Џрежде  всего сами изменениЯ в  общественной
жизни  тогдашнего русского  общества  лишали  вольнолюбивый  порыв "мыслЯщей
молодежи" черт  радости, бесшабашного  восторга,  веселой  удали;  вносили в
жизнь  черные  ноты  тоски,  невеселой  думы. Ќиколаевские  времена принесли
глухую  скорбь,  отчаЯние,  больной  угар  похмельЯ.  Ќо  веселье  ушло  уже
значительно   раньше.  €  чем   дальше   --   тем  больше  и   больше  почти
возрожденческаЯ     цельность,    нерасчлененность     первого    юношеского
протеста-порыва обретала черты некоего морального репетиловства. „лЯ весельЯ
не оставалось причин. Ћбщественное настроение менЯлось.
     …ще ничего  не  было решено. …ще  не проиграна была битва на ‘енатской.
…ще  целых  два  года  оставалось до  рокового  декабрЯ. …ще  вид  кронверка
Џетропавловки не  леденил  душу.  …ще  никому не  снилась Яма  с известью, в
которую бросили трупы пЯтерых. Ђ времЯ уже переломилось.
     ‘вободы сеЯтель  пустынный, џ  вышел рано,  до  звезды; ђукою  чистой и
безвинной ‚  порабощенные  бразды  Ѓросал живительное  семЯ  -- Ќо потерЯл Я
только времЯ, Ѓлагие мысли и труды...
     ќто было  написано Џушкиным в  1823  году, когда ‹ермонтову было еще  9
лет.  Ќастроение  стихов  почти лермонтовское.  †елание "пить и  веселитьсЯ"
исчерпалось.
     "—то  была политика? -- писал  ’ынЯнов, имеЯ в виду преддекабристский и
декабристский периоды в жизни русского общества.
     -- —то такое  тайное общество? Њы  ходили  в Џариже к девчонкам,  здесь
пойдем на ЊедведЯ, -- так говорил декабрист ‹унин.
     Ћн не был  легкомыслен,  он дразнил  потом ЌиколаЯ из ‘ибири письмами и
проектами,  написанными издевательски  Ясным почерком,  тростью  он  дразнил
медведЯ, -- он был легок.
     Ѓунт  и  женщины  были  сладострастием  стихов  и даже слов  обыденного
разговора. Ћтсюда же шла смерть, от бунта и женщин...
     Ќад женщинами в двадцатых годах шутили и вовсе не делали тайн из любви.
€ногда только дрались или умирали с таким видом, как будто говорили: "‡автра
побывать  у €стоминой". Ѓыл такой термин у эпохи: "сердца раны".  Љстати, он
вовсе не препЯтствовал бракам по расчету.
     ‚ тридцатых  годах  поэты  стали  писать  глупым  красавицам. “  женщин
поЯвились пышные  подвЯзки. ђазврат  с девчонками  двадцатых  годов оказалсЯ
добросовестным   и   ребЯческим,   тайные   общества   показались    "сотней
прапорщиков"...
     ‚ремЯ бродило.
     ‚сегда в крови бродит времЯ, у каждого периода есть свой вид брожениЯ.
     Ѓыло в двадцатых годах винное брожение -- Џушкин.
     ѓрибоедов был уксусным брожением.
     -- Ђ там  с ‹ермонтова идет по слову  и крови гнилостное брожение,  как
звон гитары.
     ‡апах самых тонких духов закреплЯетсЯ  на разложении, на отбросе (амбра
-- отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони".
     ЋбщаЯ  историческаЯ  тенденциЯ,   ее  смысл  обозначены  тут  ’ынЯновым
безупречно. ’олько ’ынЯнов несколько "округлил" повороты времени: "двадцатые
годы", "тридцатые годы",  потом, наверное,  "сороковые"; Џушкин,  ѓрибоедов,
‹ермонтов...  Ќо  ѓрибоедов  --  автор  "ѓорЯ  от   ума"  --  был   все-таки
современником  Џушкина, и "винное  брожение" переходило в "уксусное" раньше,
чем это получилось у ’ынЯнова.
     Ќо сама эта, почти намереннаЯ, ошибка  очень характерна,  показательна,
значительна.  ‘овершенно  такую же в общем ошибку  сделал  в свое  времЯ еще
ѓерцен, сравнив в "Ѓылом и думах" два посланиЯ Џушкина к —аадаеву.
     "Ѓезмерно печально сличение двух посланий Џушкина к  —аадаеву, -- писал
ѓерцен, --  между ними прошла не  только  их жизнь,  но  целаЯ  эпоха, жизнь
целого поколениЯ, с  надеждою ринувшегосЯ вперед и грубо отброшенного назад.
Џушкин-юноша говорит своему другу:
     ’оварищ, верь: взойдет она, ‡арЯ пленительного счастьЯ, ђоссиЯ вспрЯнет
ото сна, € на обломках самовластьЯ Ќапишут наши имена".
     Ќо, продолжает ѓерцен, "зарЯ  не  взошла,  а  взошел Ќиколай на трон, и
Џушкин пишет:
     —адаев,  помнишь  ли  былое? „авно ль с восторгом молодым џ  мыслил имЯ
роковое Џредать развалинам иным? ...Ќо в сердце,  бурЯми смиренном, ’еперь и
лень, и тишина, €  в умиленье  вдохновенном, Ќа  камне, дружбой  освЯщенном,
Џишу Я наши имена!"
     Њежду  тем  первое  из  вспоминаемых  ѓерценом  посланий было  написано
Џушкиным  в 1818 году, а второе... в 1824-м. ’о есть до воцарениЯ ЌиколаЯ I.
Ќе менее характерна тут и ошибка уже самого Џушкина, который считал, что это
послание  написано  им  еще  в 1820  году;  он помнил,  что  перелом  в  его
"настроении"  произошел сравнительно задолго  до  ‘енатской  площади;  когда
именно -- это было уже длЯ него, как видно, менее важно.
     ‚прочем,  может быть,  Џушкин смешал  это  свое послание  с  другим  --
третьим посланием к  —аадаеву, написанным действительно хоть  и не в 1820-м,
но все-таки в 1821 году.
     ‘одержание этого посланиЯ вводит нас в самую сердцевину того перелома в
общественном  настроении тех  лет  и того  кризиса в пушкинском  отношении к
жизни  и в его  самосознании, которые определили и последующий ход  развитиЯ
общественной  мысли  в  ђоссии   на   долгие  годы  и  последующее  развитие
пушкинского творчества.
     ‚месте с тем это послание несколько приоткрывает  перед нами завесу над
той интимной  сферой личной дружбы, непосредственного  душевного контакта  с
людьми, которые  представлЯлись  тогда  —аадаеву еще  одним и  немаловажным,
очевидно, путем  к воздействию на ход русской истории. ђечь идет о той роли,
которую  сыграл —аадаев в кризисный период русской жизни, в кризисный период
развитиЯ пушкинского дарованиЯ.
     Џушкин, правда, говорил  тут о своих отношениЯх с  —аадаевым достаточно
многозначительно, но все-таки несколько загадочно:
        <i>...’ы был целителем моих душевных сил:</i>
        <i>Ћ неизменный друг, тебе Я посвЯтил</i>
        <i>€ краткий век, уже испытанный судьбою,</i>
        <i>€ чувства -- может быть, спасенные тобою!</i>
        <i>’ы сердце знал мое во цвете юных дней;</i>
        <i>’ы видел, как потом в волнении страстей</i>
        <i>џ тайно изнывал, страдалец утомленный;</i>
        <i>‚ минуту гибели над бездной потаенной</i>
        <i>’ы поддержат менЯ недремлющей рукой;</i>
        <i>’ы другу заменил надежду и покой;</i>
        <i>‚о глубину души вникаЯ строгим взором,</i>
        <i>’ы оживлЯл ее советом иль укором;</i>
        <i>’вой жар воспламенЯл к высокому любовь...</i>
     „ело тут, конечно же, не  только и не просто в том, что —аадаев в  свое
времЯ  отговорил Џушкина от мысли о  самоубийстве  в свЯзи с  пущенным о нем
бретером и  авантюристом ”едором ’олстым грЯзным слухом или по  крайней мере
от мысли о дуэли с ’олстым. ‚ самом деле, откуда взЯлась "бездна потаеннаЯ",
"тайное  изнывание", почему поэт называет себЯ "страдальцем утомленным", что
означает фраза о чувствах, спасенных —аадаевым, и т. д.?
     …ще ѓершензон предупреждал комментаторов: "‡десь (то есть в "Џослании".
-- Ђ. ‹.) не нужно искать намеков на дружеские услуги со стороны —аадаева...
‡десь  речь идет  исключительно  о  внутренних падениЯх  Џушкина и о высокой
настроенности духа, о нравственной свободе, которым он училсЯ у  —аадаева...
ќта "потаеннаЯ бездна", -- говорит ѓершензон, приводЯ  пушкинское выражение,
--  как  раз  свидетельствует   о  каком-то  тЯжелом  нравственном  кризисе,
пережитом Џушкиным между 1818 и 1820 гг.".
     Ќо далее, развиваЯ свою мысль, ѓершензон стараетсЯ подвести читателЯ  к
"догадке" о том, что —аадаев увлекал Џушкина столь "высокими" помыслами, что
их по праву следовало  бы называть уже "небесными",  отвлекаЯ Џушкина от дел
земных к помыслам "возвышенным". Џоследуй Џушкин за  —аадаевым  в тот момент
безоговорочно, и  он, согласно  ѓершензону,  обратилсЯ бы  в  первоклассного
мистического гениЯ. “ —аадаева-де уже тогда  намечалсЯ переход к мистицизму.
„оказательство -- все тот же облеуховский дневник.
     ’ак  на  основе   домысла  и   произвольного  толкованиЯ   сомнительных
документов  возникала легенда о смысле и направленности влиЯниЯ —аадаева  на
Џушкина. ‘овременные комментаторы, отшатнувшись от этой легенды, вернулись к
узкобиографическим    истолкованиЯм    темы.    Ћднако    опЯть-таки   чисто
биографическое рассмотрение этой  темы не раскрывает ее, не раскрывает в ней
главного.
     Џушкин и  —аадаев встретились  впервые и  познакомились у  Љарамзина, в
–арском ‘еле. ќто было в 1816 году. Џушкин был еще лицеистом. Ћсобенно тесно
сошлись —аадаев и Џушкин  после окончаниЯ Џушкиным лицеЯ. “же в 1820 году, с
высылкой  Џушкина   из  Џетербурга,  постоЯнные  отношениЯ   между  друзьЯми
прекратились. ‚от и все -- все, что можно почерпнуть  из "анкетных сведений"
о жизни этих двух людей. ‚ 1820 году, как считает ѓершензон, дружба —аадаева
и Џушкина обрываетсЯ. ’ак оно и есть, если только под дружбой понимать  одно
"хождение  в гости", "обмен визитами", а не нечто более духовно  сложное, не
некое  прежде  всего состоЯние  души,  не  нравственное  и  интеллектуальное
взаимоотношение  людей прежде всего. Ђ  ведь  после 1820 года были и встречи
—аадаева с Џушкиным, и обмен между ними письмами, и, наконец, письмо Џушкина
—аадаеву, правда,  не  отосланное,  но  столь  необходимое длЯ  пониманиЯ  и
—аадаева, и Џушкина, и всей истории русской общественной мысли.
     Ќо какой же характер, какой внутренний этический и идейный смысл  имели
отношениЯ —аадаева и  Џушкина в первую  пору их дружбы? Ќа сей счет известны
лишь  домыслы  и   догадки.  Ќаиболее   принципиально  значительнаЯ  из  них
принадлежит ѓершензону. Њы с ней знакомы. Ђ теперь вернемсЯ к "Џосланию".
     ’ерпенье смелое  во мне рождалось  вновь; “ж голос  клеветы не мог менЯ
обидеть,  “мел  Я  презирать,   умеЯ  ненавидеть.   —то  нужды  было  мне  в
торжественном суде •олопа знатного, невежды при звезде...
     Њне  ль было сетовать  о  толках  шалунов,  Ћ  лепетанье дам, зоилов  и
глупцов €  сплетней разбирать  игривую затею, Љогда гордитьсЯ мог  Я дружбою
твоею? Ѓлагодарю  богов: прешел  Я мрачный путь;  Џечали  ранние мою теснили
грудь; Љ печалЯм Я привык, расчелсЯ Я с судьбою  € жизнь перенесу стоической
душою...
     ‡начительно  позже  —аадаев  писал  в  одном из  своих  "”илософических
писем": "Ќадо  избавитьсЯ от  всЯкого суетного  любопытства, разбивающего  и
уродующего  жизнь,  и  первым  делом  искоренить упорную  склонность  сердца
увлекатьсЯ новинками, гонЯтьсЯ за злобами днЯ и вследствие этого постоЯнно с
жадностью ожидать того, что случитсЯ завтра. €наче вы  не обретете ни  мира,
ни благополучиЯ, а  одни только разочарованиЯ и отвращение. •отите вы, чтобы
мирской  поток  разбивалсЯ  у  порога  вашего мирного жилища?  …сли  да,  то
изгоните из  вашей души все эти  беспокойные страсти, возбуждаемые светскими
происшествиЯми, все эти нервные волнениЯ, вызванные новостЯми днЯ.  ‡амкните
дверь перед всЯким шумом, всЯкими отголосками света. Ќаложите у себЯ запрет,
если хватит  у вас решимости, даже  и  на  всю  легковесную  литературу,  по
существу она не что иное, как тот же шум, только в письменном виде".
     …сть ли какаЯ-то свЯзь, какаЯ-то  общность идейного "настроениЯ"  между
этим отрывком  и  содержанием пушкинского  "ЏосланиЯ"  —аадаеву?  ќта  свЯзь
несомненна.
     "Џовсюду мы  встречаем людей, -- пишет —аадаев  далее в своем "Џисьме",
-- ставших неспособными серьезно  размышлЯть, глубоко чувствовать вследствие
того, что пищу их  составлЯли одни только эти произведениЯ последнего днЯ, в
которых за все хватаютсЯ,  ничего не углубив, в  которых все обещают, ничего
не  выполнЯЯ, где все принимает сомнительную или лживую окраску и все вместе
оставлЯет после себЯ пустоту и неопределенность..."
     Ќадо  отринуть  "суету" жизни,  ее  кажущиесЯ  проЯвлениЯ,  ее  внешнее
своеобразие,  верхнее течение, надо  сосредоточить  себЯ на  существенном  в
жизни, на  главном в ней и в себе самом. ‘делай так -- и благо тебе будет. Ђ
иначе  суета засосет, закрутит тебЯ. ‚от главное  в  "Џисьме"  —аадаева  и в
"Џослании" Џушкина. ‚от их общаЯ мысль.
     Љонечно,  такаЯ  жизненнаЯ позициЯ достаточно аристократична  по  своей
духовной сущности,  она не  лишена  известного  идейного  высокомериЯ. Ѓолее
того,  аристократизм  такой  позиции может  оказатьсЯ  чреватым определенной
духовной  изолЯцией, идейным аскетизмом.  € тенденциЯ именно такого рода как
раз  и наблюдалась впоследствии у  того же —аадаева,  скажем. Ќо есть  тут и
инаЯ сторона дела.
     ‚о  всЯкой  жизни  есть  своЯ  "суета"  и  свое "дело",  "кажимость"  и
"сущность".  € всегда первый из этих элементов общественного бытиЯ стремитсЯ
выдать себЯ за второй. Џорой это удаетсЯ.
     ‘казанное  применимо  и   к  такому  Явлению  общественной  жизни,  как
освободительное,   революционное   движение.   ’ам   тоже   есть   серьезное
историческое  дело,  а  есть  и фраза,  поза,  жест.  ’ам  есть  ђепетиловы,
•лестаковы и Ќоздревы революции, "хористы революции", как  назвал их ѓерцен.
"‚ смутные времена общественных пересозданий, -- писал он в "Ѓылом и думах",
-- бурь, в которые государства  надолго выходЯт из обыкновенных пазов своих,
нарождаетсЯ   новое   поколение  людей,   которых  можно  назвать  хористами
революции;  выращенное  на подвижной  и  вулканической почве, воспитанное  в
тревоге  и  перерыве  всЯких  дел,  оно  с  ранних  лет  вживаетсЯ  в  среду
политического   раздражениЯ,   любит   драматическую   сторону    его,   его
торжественную и Яркую постановку.  Љак длЯ ЌиколаЯ шагистика была главным  в
военном деле, так длЯ них все эти банкеты, демонстрации, протестации, сборы,
тосты, знамена --  главное в революции... ’олкуЯ всю жизнь о небольшом числе
политических мыслей, они об них знают, так сказать, их риторическую сторону,
их свЯщенническое  облачение,  т. е. те общие места, которые последовательно
поЯвлЯютсЯ одни и те же, по очереди, как уточки в известной детской игрушке,
в газетных статьЯх, в банкетных речах и в парламентских  выходках... •ористы
революции, подобно  хору греческих трагедий, делЯтсЯ еще на полухоры; к  ним
идет ботаническаЯ классификациЯ: одни из них могут называтьсЯ тайнобрачными,
другие --  Явнобрачными. Ћдни из них делаютсЯ вечными  заговорщиками, менЯют
по нескольку  раз  квартиру  и  форму бороды. Ћни таинственно  приглашают на
какие-то необыкновенно важные свиданиЯ, если можно, ночью или в каком-нибудь
неудобном   месте...   пишут  шифрами  и  химическими   чернилами   новости,
напечатанные...  в  газетах...   ‘колько  заговорщики   стараютсЯ   прикрыть
прозрачной  завесой таинственности и  красноречивым  молчанием  свою  тайну,
столько Явнобрачные стараютсЯ обличить и разболтать все, что есть за душой.
     ќто бессменные трибуны кофейных и клубов; они постоЯнно недовольны всем
и хлопочут обо всем, все сообщают, даже то, чего не было..."
     Ќачало прошлого  века в ђоссии  --  пора всЯкого рода тайн  и надежд --
по-своему   было   классическим   временем   и  классической,   почвой   длЯ
"революционной  репетиловщины"  самого  разнообразного  толка  --  от  чисто
политического фразерства и  позерства до "гусарства" в житейском смысле и до
морального разгильдЯйства и разухабистости,  не  весьма опрЯтных.  ’аков был
"свет" -- среда,  котораЯ  окружала  и  тот круг, среди  которого рос  гений
Џушкина, формировались личности истинно передовых людей тогдашней ђоссии.
     Џушкин пишет —аадаеву из южной ссылки:
        <i>‚ стране, где Я забыл тревоги прежних лег,</i>
        <i>ѓде прах Ћвидиев пустынный мой сосед,</i>
        <i>ѓде слава длЯ менЯ предмет заботы малой,</i>
        <i>’ебЯ недостает душе моей усталой.</i>
        <i>‚рагу стеснительных условий и оков,</i>
        <i>Ќе трудно было мне отвыкнуть от пиров,</i>
        <i>ѓде праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет,</i>
        <i>€ правду пылкую приличий хлад объемлет.</i>
        <i>ЋставЯ шумный круг безумцев молодых,</i>
        <i>‚ изгнании моем Я не жалел об них,</i>
        <i>‚здохнув, оставил Я другие заблужденьЯ,</i>
        <i>‚рагов моих предал проклЯтию забвеньЯ,</i>
        <i>€, сети разорвав, где билсЯ Я в плену,</i>
        <i>„лЯ сердца новую вкушаю тишину.</i>
        <i>‚ уединении мой своенравный гений</i>
        <i>Џознал и тихий труд и жажду размышлений</i>
        <i>‚ладею днем моим; с порЯдком дружен ум;</i>
        <i>“чусь удерживать вниманье долгих дум,</i>
        <i>€щу вознаградить в объЯтиЯх свободы</i>
        <i>ЊЯтежной младостью утраченные годы</i>
        <i>€ в просвещении стать с веком наравне.</i>
        <i>Ѓогини мира, вновь Явились музы мне.</i>
        <i>€ независимым досугам улыбнулись,</i>
        <i>–евницы брошенной уста мои коснулись...</i>
     ќто, конечно, не уход