‚ладимир Ќабоков. Џутеводитель по Ѓерлину

Ћцените этот текст:
‚ладимир Ќабоков. Џутеводитель по Ѓерлину


     “тром Я побывал в ‡оологическом саду,  а  теперь  вхожу  с
приЯтелем,  постоЯнным  моим  собутыльником,  в пивную: голубаЯ
вывеска, по ней белыми буквами  начертано  "‹ьвинаЯ  Ѓрага",  и
сбоку   подмигивает   портрет   льва,  держащего  кружку  пива.
“севшись, Я рассказываю приЯтелю о трубах,  трамваЯх  и  прочих
важных вещах.

I
’ђ“Ѓ›
     Џеред  домом,  где  Я  живу,  лежит  вдоль панели огромнаЯ
чернаЯ труба, и на аршин подальше -- другаЯ,  а  там--  третьЯ,
четвертаЯ:  железные кишки улиц, еще праздные, еще не спущенные
в землЯные глубины, под асфальт. ‚ первые дни после  того,  как
их гулко свалили с грузовиков, мальчишки бегали по ним, ползали
на  четвереньках  сквозь эти круглые туннели,-- но через неделю
уже больше никто не играл,-- только валил снег. € теперь, когда
в матовой полутьме раннего утра Я выхожу из дома, то на  каждой
черной  трубе  белеет  ровнаЯ полоса, а по внутреннему скату, у
самого жерла одной из них, мимо  которой  как  раз  сворачивают
рельсы,  отблеск  еще  освещенного  трамваЯ  взмывает оранжевой
зарницей. ‘егоднЯ на снеговой  полосе  кто-то  пальцем  написал
"Ћтто", и Я подумал, что такое имЯ, с двумЯ белыми "о" по бокам
и  четой тихих согласных посередке, удивительно хорошо подходит
к этому снегу, лежащему тихим слоем, к этой трубе  с  ее  двумЯ
отверстиЯми и таинственной глубиной. II ’ђЂЊ‚Ђ€
     ’рамвай  лет  через  двадцать  исчезнет,  как  уже исчезла
конка.  џ  уже  чувствую  в  нем  что-то   отжившее,   какую-то
старомодную  прелесть.  ‚се  в нем немного неуклюже, шатко,-- и
когда,  при  слишком  быстром  повороте,  перо  соскакивает   с
провода, и кондуктор, или даже один из пассажиров, перегнувшись
через  вагонную  корму  и  глЯдЯ  вверх, тЯнет, трЯсет веревку,
норовЯ привести перо в должное положение,-- Я  всегда  думаю  о
том,  что  возница дилижанса, должно быть, ронЯл иногда кнут, и
осаживал свою четверку, и посылал за кнутом парнЯ в дологополой
ливрее, сидевшего рЯдом на козлах и пронзительно  трубившего  в
рожок, пока, гремЯ по булыжникам, дилижанс ухал через деревню.
     “  трамвайного кондуктора, выдающего билеты, совсем особые
руки. Ћни так же проворно работают,  как  руки  пианиста,--  но
вместо   того,  чтобы  быть  бескостными,  потными,  с  мЯгкими
ногтЯми, руки кондуктора-- такие жесткие, что  когда,--  вливаЯ
ему  в  ладонь  мелочь,--  случайно дотронешьсЯ до этой ладони,
обросшей словно грубым, сухим хитином, становитсЯ  нехорошо  на
душе. Ќеобычайно ловкие, ладные руки,-- несмотрЯ на грубость их
и  толщину  пальцев.  џ с любопытством глЯжу, как, зажав черным
квадратным ногтем билетик, он прокалывает его  в  двух  местах,
как шарит пЯтерней в кожаном кошеле, загребаЯ монеты длЯ сдачи,
и  тотчас  кошель  захлопывает,  дергает  тренькающий  шнур или
ударом большого пальца отпахивает окошечко  в  передней  двери,
чтобы дать билеты стоЯщим на площадке. € при этом вагон качает,
люди  в  проходе  хватаютсЯ за висЯчие ремни, при каждом толчке
поддаютсЯ то вперед, то назад,--  но  он  не  уронит  ни  одной
монеты,  ни  одного  лоскутка, оторванного от билетного ролика.
’еперь, в зимние дни, переднЯЯ дверца  завешена  внизу  зеленым
сукном,  окна помутнели от мороза, у остановки, на краю панели,
толпЯтсЯ рождественские елки,-- и зЯбнут у пассажиров  ноги,  и
кондукторскаЯ  рука  подчас  бывает в серой вЯзаной митенке. Ќа
конечной  станции  передний  вагон  отцеплЯетсЯ,  переходит  на
другие  рельсы,  обходит  оставшийсЯ,  возвращаетсЯ с тыла,-- и
есть что-то вроде покорного ожиданиЯ самки в  том,  как  второй
вагон   ждет,   чтобы  первый,  мужеский,  кидаЯ  вверх  легкое
трескучее  пламЯ,  снова  подкатил  бы,   прицепилсЯ.   €   мне
вспоминаетсЯ,  как,  лет восемнадцать тому назад, в Џетербурге,
отпрЯгали лошадей, вели их вокруг пузатой синей конки.
     Љонка  исчезла,  исчезнет  и  трамвай,--  и   какой-нибудь
берлинский  чудак-писатель  в  двадцатых годах двадцать первого
века, пожелав изобразить  наше  времЯ,  отыщет  в  музее  былой
техники  столетний  трамвайный  вагон,  желтый,  алЯповатый,  с
сидениЯми, выгнутыми  по-старинному,  и  в  музее  былых  одежд
отыщет черный, с блестЯщими пуговицами, кондукторский мундир,--
и,  придЯ домой, составит описание былых берлинских улиц. ’огда
все  будет  ценно  и  полновесно,--  всЯкаЯ  мелочь:  и  кошель
кондуктора,  и реклама над окошком, и особаЯ трамвайнаЯ трЯска,
которую  наши  правнуки,  быть  может,  вообразЯт;  все   будет
облагорожено и оправдано стариной.
     Њне  думаетсЯ,  что в этом смысл писательского творчества:
изображать обыкновенные вещи так, как они отразЯтсЯ в  ласковых
зеркалах   будущих  времен,  находить  в  них  ту  благоуханную
нежность, которую почуют только наши потомки в те далекие  дни,
когда   всЯкаЯ  мелочь  нашего  обихода  станет  сама  по  себе
прекрасной и праздничной,-- в те дни, когда  человек,  надевший
самый  простенький  сегоднЯшний пиджачок, будет уже нарЯжен длЯ
изысканного маскарада. III ђЂЃЋ’›
     ‚от образы разных работ, которые Я наблюдаю из трамвайного
окна.
     Ќа перекрестке вдоль  рельс  разворочен  асфальт;  четверо
рабочих  поочередно  бьют  молотами  по котырге; первый ударил,
второй уже  опускает  размашистым  и  точным  движением  молот;
второй  молот  грЯнул  и опЯть высоко поднимаетсЯ, пока рушатсЯ
равномерно, один за другим,  третий,  четвертый.  џ  слушаю  их
неторопливый звон, чугунные куранты, четыре повторЯющиесЯ ноты.
     Њолодой  белый  пекарь в колпаке промахнул на трехколесном
велосипеде: есть что-то ангельское в человеке, осыпанном мукой.
„ребезжит  фургон  с  Ящиками  на  крыше,  в  Ящиках  изумрудно
поблескивают  ровные рЯды пустых бутылок, собранных по кабакам.
’аинственно провезли на телеге длинную черную лиственницу:  она
лежит  плашмЯ,  макушка  мЯгко  вздрагивает,  а корни с землей,
завернутые в плотную рогожу, образуют у ее основаниЯ  огромную,
желтовато-бурую    бомбу.   Џочтальон   подставил   мешок   под
кобальтовый  почтовый  Ящик,  нацеплЯет  его  снизу  и   тайно,
незримо, с поспешным шелестом, Ящик опоражниваетсЯ, и почтальон
захлопывает  квадратную  пасть  отЯжелевшего  мешка.  Ќо,  быть
может, прекраснее всего --  бланжевые,  в  розовых  подтеках  и
извилинах, туши, наваленные на грузовик, и человек в переднике,
в  кожаном  капюшоне с долгим затыльником, который берет тЯжкую
тушу на спину и, сгорбившись, несет ее через панель  в  румЯную
лавку мЯсника.

IV
ќ„…Њ
     ‚о  всЯком  большом  городе  есть  своего рода земной рай,
созданный человеком.
     …сли церкви говорЯт нам  об  …вангелии,  то  зоологические
сады  напоминают  нам  о  торжественном и нежном начале ‚етхого
‡авета. †аль только, что  этот  искусственный  рай  --  весь  в
решетках,  но правда, не будь оград, лев пожрал бы лань. ‚се же
это,   конечно,   рай,--   поскольку   человек   способен   рай
восстановить,  € недаром против берлинского ‡оологического сада
большаЯ гостиница названа так: гостиница ќден.
     ’еперь,  зимой,  когда  тропических  зверей  спрЯтали,   Я
советую  посещать дом земноводных, насекомых, рыб. ‚ полутемной
зале рЯды озаренных витрин по бокам похожи на те оконца, сквозь
которые капитан Ќемо глЯдел из своей подводной лодки на морские
существа,  вьющиесЯ  между   развалин   Ђтлантиды.   ‡а   этими
витринами,   в   сиЯющих   углублениЯх,   скользЯт,   вспыхиваЯ
плавниками, прозрачные рыбы, дышат морские цветы, и на  песочке
лежит живаЯ пурпурнаЯ звезда о пЯти концах. ‚от, значит, откуда
взЯлась  пресловутаЯ эмблема: с самого дна океана -- из темноты
потопленных Ђтлантид, давным-давно переживших  всЯкие  смуты,--
опыты глуповатых утопий,-- и все то, что тревожит нас.
     €,  конечно,  нужно  посмотреть,  как  кормЯт черепах. ќти
тЯжкие,  древние  роговые  купола  привезены  с   ѓалапагосских
островов.  €з-под пЯтипудового купола медленно (как задержанный
снимок  в   кинематографе),   с   какой-то   дрЯхлой   опаской,
высовываетсЯ  морщинистаЯ  плоскаЯ  голова  и  две ни на что не
способные лапы. € толстым, рыхлым Языком,  чем-то  напоминающим
Язык  гугнивого  кретина, которого вЯло рвет безобразной речью,
черепаха, уткнувшись  в  кучу  мокрых  овощей,  неопрЯтно  жует
листьЯ.
     Ќо  этот  купол  над  ней,--  ах,  этот  купол,-- вековой,
потертый, тусклаЯ бронза, великолепный груз времен...

V
Џ€‚ЌЂџ
     -- ќто очень плохой  путеводитель,--  мрачно  говорит  мой
постоЯнный  собутыльник.--  Љому интересно знать, как вы сели в
трамвай, как поехали в берлинский Ђквариум?
     ЏивнаЯ,  в  которой  мы  с  ним  сидим,  состоит  из  двух
помещений,  одно  большое,  другое  поменьше.  ‚  первом  стоит
посредине биллиард, по  углам  --  несколько  столиков,  против
входной  двери  --  стойка,  и  за  ней  бутылки  на  полках. ‚
простенке висЯт, как бумажные  знамена,  газеты  и  журналы  на
коротких  древках.  ‚  глубине  --  широкий проход, и там видна
теснаЯ комнатка с зеленым диваном вдоль стены, под зеркалом, из
которого  вываливаетсЯ  полукруглый  стол,  покрытый  клетчатой
клеенкой,  и  прочно  становитсЯ  перед  диваном.  ќта  комната
относитсЯ  к  убогой   квартирке   хозЯина.   ’ам   жена   его,
полногрудаЯ, увЯдшаЯ немка, кормит супом белокурого ребенка.
     -- Ќеинтересно,--   утверждает   с   унылым   зевком   мой
приЯтель.--  „ело  вовсе  не  в  трамваЯх  и  черепахах.  „а  и
вообще...  ‘кучно, одним словом. ‘кучный, чужой город. € жить в
нем дорого...
     €з нашего  угла  подле  стойки  очень  отчетливо  видны  в
глубине,  в проходе,-- диван, зеркало, стол. •озЯйка убирает со
стола   посуду.   ђебенок,   опираЯсь   локтЯми,    внимательно
разглЯдывает иллюстрированный журнал, надетый на рукоЯтку.
     -- —то  вы  там  увидели,--  спрашивает  мой собутыльник и
медленно, со вздохом, оборачиваетсЯ, тЯжко скрипЯ стулом.
     ’ам, в глубине, ребенок осталсЯ на диване один. …му оттуда
видно  зальце  пивной,  где  мы  сидим,--  бархатный   островок
биллиарда,   костЯной   белый   шар,  который  нельзЯ  трогать,
металлический  лоск  стойки,  двое  тучных  шоферов  за   одним
столиком  и  мы  с приЯтелем за другим. Ћн ко всему этому давно
привык, его не смущает эта близость наша,-- но Я знаю одно: что
бы ни случилось с ним в жизни, он  навсегда  запомнит  картину,
которую  в детстве ежедневно видел из комнатки, где его кормили
супом --  запомнит  и  биллиард,  и  вечернего  посетителЯ  без
пиджака,  отодвигавшего белым углом локоть, стрелЯвшего кием по
шару,-- и сизый дым сигар, и гул голосов, и  отца  за  стойкой,
наливавшего из крана кружку пива.
     -- Ќе понимаю, что вы там увидели,-- говорит мой приЯтель,
снова поворачиваЯсь ко мне.
     €  как  мне ему втолковать, что Я подглЯдел чье-то будущее
воспоминание?


Last-modified: Wed, 04 Mar 1998 16:20:51 GMT
Ћцените этот текст: