то состоЯние, как воздух в воздушную Яму. Ќо в этой Яме
мне было очень уютно и привычно, - как  если бы через долгое  времЯ  Я вновь
узнал   что   знал   всегда:   несуществование   доступно   ощущениЯм,   как
существование, а жизнь  -  это  вспышка  сознаниЯ, высвечивающаЯ  порожность
мира,  его наполненность вездесущим Ѓогом, который, будучи началом  и концом
сущего, есть ничто. ‘трах перед смертью  и страх перед Ѓогом - один страх, и
это понимание  опЯть же показалось  мне знакомым.  Ѓог есть  то,  от чего  Я
всегда бежал в  неосознанной панике, хотЯ мне и казалось, будто Я, напротив,
стремлюсь к Ќему и  хотЯ невозможно избавитьсЯ от того, чего  нет; от  того,
что есть лишь зыбкаЯ метафора той  смутной догадки, согласно  которой смерть
есть  мука несуществованиЯ,  ужас отсутствиЯ, а жизнь - нескончаемаЯ  агониЯ
страха  перед  болью  небытиЯ.  €з  агонии  выход  один  -  в  ничто,  хотЯ,
ослепленные ужасом и отупевшие  от него, мы в одиночку и в отчаЯнии восстаем
против этого, как в одиночку и отчаЯнно  сразилсЯ  с Ѓогом библейский  џков.
Ќичто -  это ни отрицание,  ни утверждение; оно предшествует смыслу  так же,
как предшествует смыслу существование...
     ЊенЯ охватила паника, но крик, приглушенный и протЯжный, вырвалсЯ не из
менЯ.  ‚ыронив  трубку, скорчившись и уткнувшись головой в подмышку,  Њишель
содрогалась, задыхалась и стонала, раздираемаЯ  энергией, котораЯ выплеснула
ее хрупкую плоть в оргастическое  отсутствие. Љогда эта сила  отпустила  ее,
Њишель  обмЯкла,  откинулась  назад  к  колесу  каталки  и ударилась  в него
головой. Ћт  толчка  тазик  грохнулсЯ  на пол, и безвольный  сгусток влажной
мЯкоти скользнул по кафельному полу, вздрогнул и  замер на границе черного и
белого  квадратиков... € вот тут -  от ужаса и возмущениЯ - во мне поднЯлась
вдруг  страсть к прорыву через  поглотившее менЯ ничто. Ќе  к  возвращению в
жизнь, а к прорыву в нее сквозь ничто. ќта сила, однако, подобно внезапно же
исчезнувшей из менЯ энергии небытиЯ, не вошла в менЯ, а стала во мне быть, и
с тою же поразительной четкостью Я  начал ощущать теперь  обратное, - бытие.
—увство  было  одновременно  знакомым  и неузнаваемым, и неузнаваемое  в нем
стало наполнЯть менЯ таким  непредставимым  прежде переживанием бытиЯ, когда
это переживание есть праздник преодолениЯ  ничто...  Ќацедив менЯ  до краев,
оно не находило во мне  свободного места,  набивалось в себЯ, сжижалось и  с
каждым мгновением распирало изнутри сильнее.
     ’еперь  уже то был мой  собственный крик, - молитва без слов, без имени
Ѓога и  помышлениЯ  о  Ќем; вопль моей  безотчетной  устремленности ко всему
пребывающему.
     ...Љричал  Я недолго;  дежурный врач,  который выглЯдел,  как еврей  из
непросохшего  асбеста,   сообщил  мне,  что  медсестра,  услышав  мой  крик,
ворвалась  в  палату и растолкала менЯ, ибо  ей показалось, будто мне снилсЯ
кошмар.  Џотом припала к моей груди, но отпрЯнула, поскольку, во-первых,  не
выносит запаха коньЯка, а во-вторых, ей послышалсЯ  всплеск упавшего в живот
сердца. ђастерЯвшись при виде счастливой улыбки на лице умиравшего пациента,
она  вызвала врача. Ћбнюхав  менЯ,  этот врач  с фамилией Ђскинази уставилсЯ
неверЯщим  взглЯдом  в  осциллограф  в  моем  изголовье,  но,  освоившись  с
увиденным,  изрек,  будто  в   книге  по  занимательной  кардиологии  описан
аналогичный  случай:  в  какой-то  недоразвитой стране,  где  хирурги  умели
оперировать  только на периферийных участках туловища,  некий пациент умирал
от  инфаркта  миокарда. …сли бы экономика  в той стране находилась на уровне
мировых  стандартов,  пациенту  сразу вспороли бы  грудь. ‚место этого врачи
дали ему  пилюли,  и больной  начал быстро умирать. ‡апаниковав, он  хлопнул
флакон  медицинского  спирта,  и  -  чудо!  -  не  только  не  умер, а  стал
бесцеремонно веселым.
     -- …динственное чего не понЯть, -- добавил Ђскинази, -- где ты раздобыл
тут коньЯк?
     -- ќто не коньЯк, -- заверил Я его, -- а арманьЯк.
     -- ЂрмЯнский коньЯк?
     -- „ороже.
     -- €з ”ранции?
     -- €з флЯжки.
     Ђскинази сперва не поверил мне, а потом рассмеЯлсЯ:
     -- Ђ Я пью только дешевое вино, потому что дорогое дорого.
     --  ‚се  в жизни дорого,  -- рассудил  Я. --  Ђ сама жизнь  еще дороже,
потому что жизнь - Я тут подумал - это не необходимость, а роскошь.
     -- “ менЯ на роскошное денег нету.
     --  ќто  всегда так, --  еще раз рассудил Я. -- …сли  тратить только на
необходимое, на настоЯщее не остаетсЯ. „ело вкуса!
     --  ђоскошное вредно, -- попробовал Ђскинази после  паузы. -- Ћсобенно,
если становитсЯ привычкой... Љурение, например...
     -- Њожет быть, вы правы,  а может, и  нет: существование  тоже  вреднаЯ
привычка; чем больше живешь, тем выше шанс умереть.
     Ђскинази  улыбнулсЯ  неуверенно,  поскольку не разгадал  моего  к  нему
отношениЯ - и опЯть был прав:  отношениЯ к нему у менЯ не было. џ  был занЯт
другим -  переживанием неожиданной легкости и готовности  жить дальше как бы
дорого и вредно это ни было.
     -- Џочему кричал? -- спросил он серьезным голосом.
     -- Џриснилось, что рожал, -- созналсЯ Я. -- •отЯ в свое времЯ отказалсЯ
даже присутствовать при рождении дочери.
     -- Ђ при зачатии присутствовал?
     -- ‚ трезвом состоЯнии! -- соврал Я.
     --  Њог бы  и  выпить: особый случай! --  разрешил он  и умолк  на пару
минут,  в  течение которых,  как мне почудилось,  он  размышлЯл. џ попыталсЯ
сделать то же самое, оттолкнувшись от идеи,  что слова  даны человеку, чтобы
скрывать мысли. џ даже верил, будто,  если бы люди говорили все как есть, не
было бы диалогов. Џравильнее другое: слова есть средство, с помощью которого
человек  отказываетсЯ воспринимать  жизнь такою,  какаЯ  она  есть. Ђскинази
вскинулсЯ и сообщил свою заключительную мысль:
     -- €стинного  лица  у  человека не  бывает,  и каждый  есть то, кем  он
притворЯетсЯ. Џоэтому тебе в больнице нечего делать.
     “тром следующего днЯ, покинув больницу, Я жадно заглотнул воздух  и, не
желаЯ  расставатьсЯ с  ним, запер  его в легких. ЊенЯ захлестнул  восторг, и
вернулось недавнее  состоЯние,  когда  в  горле  сдавило  перед  молитвенным
вскриком. џ остановилсЯ,  но  задирать головы  к  небу  не стал,  поскольку,
запруженное невидимыми на рассвете звездами, оно -  в  чем Я  убедилсЯ тогда
впервые  - начиналось у  моих  подошв.  Љогда заглотанный воздух стал больно
давить легкие, Я вернул его обступавшему менЯ небу и услышал звонкий всплеск
упавшего в живот сердца.


        22. ѓлавное в жизни - не умирать

     ...Љогда  молитва  менЯ  отпустила,  а сердце, провалившеесЯ  в  живот,
угомонилось,  Я  оглЯделсЯ вокруг, как после сна  в чужой постели. ‚се,  что
предстало взору в этой изношенной синагоге, показалось рассыпанным в деталЯх
воспоминанием: лампочки в люстре, освещавшие только себЯ, саван из простынь,
‘инайскаЯ гора, с вершины которой свисал на  канате застенчивый альпинист со
скрижалЯми ‡авета, морскаЯ пучина, омывавшаЯ гору на той же  стенной росписи
против помоста, а на нем - девЯть растерЯнных стариков, отгороженных от мира
резною решеткой из усталого дерева.
     •отЯ старикам было много лет, они тЯнули молитву, как если  бы в запасе
у  них  была вечность.  ќтот  разбродный гул  и  эти толкающиесЯ голоса, это
неслаженное пошатывание тесной кучки давно живущих на свете людей, - все это
укреплЯло менЯ в  умиротворЯющем чувстве прочности существованиЯ. ‚ чувстве,
позволЯющем воспринимать вечность как доступную осЯзанию вещь. ЏонЯл Я и то,
что  никакое   хитроумное  помышление  не  может  быть  мудрее   присутствиЯ
бесхитростных людей,  существование среди  которых  и есть мудрость, -  и  Я
содрогнулсЯ  от  острого  желаниЯ   продлить  этот  мой  нежданный  союз   с
молившимисЯ Ѓогу стариками.
     ‹еха-а доди-и ликра-ат кала-а-а-а
     Џене-е ша-а-абат нека-а-бела-а-а-а
     €  не  заметив  того,  Я  стал  раскачиватьсЯ  из  стороны  в  сторону,
вытЯгиватьсЯ на  цыпочках, откидыватьсЯ на каблуки,  трЯсти головой и вместе
со всеми восторгатьсЯ  вслух ѓосподом  Ѓогом  Ќашим, ‚ластелином ‚селенной и
ѓрозным ‘удьей.
     Ѓез промежуточного вздоха у менЯ  с этими стариками вышли разные гимны,
-  безо  всЯкого повода  кроме того,  что в этот  вечер  взошла на трон юнаЯ
‘уббота  и что был день поминовениЯ родителЯ  •аима и ђичарда €сраеловых,  и
что уже  три долгих года эти девЯть евреев -  из-за отсутствиЯ десЯтого - не
смели  молитьсЯ  в  зале  и  ютились  в  холодной пристройке, и  что  они не
сомневались, будто в тот день менЯ  заслал к ним ѓосподь, обещавший отрЯдить
им длЯ кворума пророка €лью, который отвадит грозненский горсовет во главе с
’ельманом Ђрсануковым от посЯгательств на эту вверенную старикам синагогу. €
наконец,  молитвы  и  гимны случились  еще и  потому,  что  неожиданное, как
сердечный спазм, чувство моей слитности со стариками не умело  выказать себЯ
иначе  кроме  как  в тех же словах,  которые  поднимали  над  полуосвещенным
помостом  девЯть  дребезжащих от старости  голосов:  "—то нам  сказать ’ебе,
восседающему  в  выси  небесной?  —то изложить пред  ’обой, пребывающим  над
облаками? ’ы  ‘ам ведь все  видишь, -  все, что скрыто или открыто..." "•рам
Ѓога нашего разрушен, пути наши безуспешны, нет нам радости в наших домах, и
душа  наша ликовать  разучилась. ‘тарейшины  домов  наших  - как странники в
ночлежках. Ћ, где найти покой и пристанище?"
     ‘тарики не уставали льстить Ѓогу и говорили …му все,  что Ћн ‘ам о ‘ебе
думал. Џространство вокруг было уже забито словами, и в тесноте они заражали
друг друга дополнительной  силой. Ђ потом  была субботнЯЯ  песнЯ,  сложеннаЯ
тысЯчу лет назад  таким же старым тогда, наверное,  как эти  старики сейчас,
испанским раввином  •айЯтом: "‘крутилась тень от пальмового древа, - и  день
угас. Ѓезмолвно,  как  из чрева, взываю к ѓосподу,  боЯсь …го  разгневать, а
стражник возвещает: скоро ночь. Ќет мне прощеньЯ  за грехи, и все же -  молю
’ебЯ,  неумолимый  Ѓоже,  судить менЯ,  как  судЯт в  день  погожий за  грех
забытый, как дурнаЯ ночь. Ћ, если б вымолить мне у ’ебЯ пощаду, Я б вызволил
мой дух из мук исчадьЯ, и плоть  мою -  ’ебе ж служеньЯ ради...  ’еперь же Я
рыдаю  что  ни  ночь. ЏрислушайсЯ,  молю, к моим стенаньЯм; к  ’воим,  молю,
позволь  припасть стенам  мне;  взглЯни,  моЯ  слеза  на этих  камнЯх  росою
проступила в  эту ночь. „ай  мне забыть о  всех моих пороках,  не дай врагам
ругатьсЯ над порогом моим  и  проклинать: ‡абудь дорогу  к порогу  своему  в
такую  ночь. Ћ Ѓоже, о  ’ебе по нас  и судЯт. —то -  мы? Њы -  воск в  ’воей
ладони,  люди...  ’ак отпусти нам всем, - и новым будет и человек, и  мир, и
день, и  ночь... Љто отделил свЯтое  от  земного, да не оставит нас в беде и
новых пошлет удач, -  и станет нас  так много, как много звезд в сегоднЯшнюю
ночь." ЉаждаЯ  строчка этой песни укреплЯла во  мне ощущение разрастающегосЯ
счастьЯ. „ело было  не в словах, а в музыке, которую Я  впервые  тогда между
ними расслышал.
     €грала  зурна. Ќачала  невысоко  и  сперва  стала  обвивать менЯ вокруг
колен, а потом увлекла с собою ввысь. ‚ремЯ от времени отпускала на короткие
мгновениЯ, но, обозначив в воздухе какой-нибудь узор, снова окручивала  менЯ
в коленЯх или  подхватывала в подмышках и несла выше.  Ћтпускать потом стала
чаще, словно пыталась приучить менЯ к независимому существованию в воздушном
пространстве.  ‘коро  Я,  действительно, научилсЯ держатьсЯ  в  воздухе  без
зурны,  а еще чуть позже даже забыл, что нахожусь в небесах,  хотЯ  с каждым
мгновением  менЯ  уносило выше, а дышать становилось труднее. Џотом,  на той
большой высоте, где, как мне показалось, Я хотел бы жить не умираЯ, движение
прекратилось,   и   зурна  перестала   вычерчивать   узоры:   одна  сплошнаЯ
неколеблющаЯсЯ  нота, не убывавшаЯ в  громкости, но удалЯвшаЯсЯ в  горизонт.
„вижение звука длилось долго, - пока,  наконец,  отсутствие воздуха не стало
причинЯть мне боль. ќтой боли Я не испугалсЯ и  оказалсЯ прав: она  забылась
неожиданно, перекрытаЯ  вынырнувшей из ниоткуда последнею нотой, не  столько
даже боль  эту  унЯвшей, сколько наполнившей  ее дурманом счастьЯ.  Ћщущение
счастьЯ  стало таким чистым,  а музыка - такой точной, что  ничем кроме  как
ощущением счастьЯ же или самою же музыкой это состоЯние выразить невозможно.
     ...€грала  зурна не во мне, -  предо мной. ЏонЯл Я это не  раньше,  чем
освободилсЯ, наконец, от молитвы. џ  открыл глаза и увидел перед собой •аима
€сраелова с огромной  зурной в крохотных руках. Ћтступивший к задней решетке
помоста,  он стоЯл к  нам лицом  и перегонЯл  в инструмент  воздух из своего
круглого  туловища,  длЯ   чего  ему  не  приходилось   даже  надувать  щек.
ЏресытившиесЯ молитвой старики уже  не  толкались;  покачивали  папахами  и,
оглЯдываЯсь на менЯ, кивали на •аима, а потом закатывали зрачки к люстре.
     Ќакачав  себЯ  воздухом,   он  приступил  к  завершающей  вЯзи.  Ќичего
замысловатого в ней как  раз  не было: высокий ствол дерева, вокруг которого
лоза бежит и вьетсЯ золотистым жгутом. Ѓежит и вьетсЯ, утончаЯсь на ходу, но
потом  вдруг -  вместо  того, чтобы  сгинуть -  набухает  снова  и,  набираЯ
скорость, продолжает бег к небесам. •аимова лоза, между  тем, вилась  вокруг
ствола  очень   вольно  и  стремилась  вверх  с  такою  уверенностью,  будто
собиралась уйти  за самые  далекие облака.  Љогда она пронзила  первый  слой
облачных  паров и напрЯглась, чтобы вернуть себе утраченную  легкость,  •аим
попыталсЯ глотнуть воздуха, но  его лицо внезапно треснуло в гримасе сильной
боли  и  рассыпалось  в   острые  осколки  страдальческих   морщин.  ‘тарики
встревожились, а ђичард шепнул мне:
     -- ќто астма.
     Ќе переставаЯ морщитьсЯ, но не закрываЯ теперь прозрачных от боли глаз,
•аим  продолжал  гнать  лозу в занебесье.  ‡урна  в  его пухлых  руках стала
тЯжелеть и  подрагивать, но  глаза зурнача  все равно искрились  радостью. џ
повернулсЯ к ђичарду  и  взглЯдом  попросил его сказать  что-нибудь.  ђичард
поморщилсЯ в поисках точных слов, но не нашел их.
     -- Љак тебе сказать... -- и  сдвинул папаху на лоб. -- Ќу, ему приЯтно,
хотЯ и больно... Ћн такой...
     -- Њазохист? -- попробовал Я.
     -- —то? -- удивилсЯ ђичард. -- Ќет, - близнец!
     ђассмеЯтьсЯ Я  не успел, потому  что  истончившийсЯ жгут лозы  осексЯ в
заоблачной выси так же резко,  как звон  цикады: зурна грохнулась на  пол, а
•аим  - с хрипом и с остекленевшим  взором  - повалилсЯ в руки  кинувшихсЯ к
нему стариков.
     -- Ќе бойсЯ! -- крикнул мне ђичард.  -- …му  очень плохо! -- и, схватив
менЯ за руку, оттащил в сторону.
     џ стал вырыватьсЯ,  чтобы  помочь старикам, облепившим •аима и скрывшим
его от моих глаз: слышал только его тЯжелый хрип и шуршание старых голосов.
     -- „авай, давай, осторожно!  -- шептали они друг  другу.  -- ЏодвиньсЯ!
Ћтпусти  здесь, зайди  оттуда! ‚ысоко не надо! Ќоги не  надо высоко, сколько
тебе, дураку, говорить! ђасстегни ему воротник! Џодбери зурну!  Ќет, сейчас,
- будет ругатьсЯ!
     ‘удЯ по всему, старики занимались этим не впервые.
     -- Ќе смотри, он  не любит! -- велел мне ђичард и повлек к выходу. -- €
не бойсЯ: ему очень плохо!
     џ, наконец, понЯл:  он  убеждал  менЯ не  боЯтьсЯ, что •аим  умрет; ему
просто  очень  плохо,  и это  нормально,  поскольку у него  остраЯ астма,  и
старики знают как с нею быть. € ђичард вывел менЯ  в пристройку, где, в свою
очередь,  запах  воска и  кожи  в  ней  вернул менЯ  к  начальным мгновениЯм
знакомства со стариками и напомнил, что  Я  их совсем не знаю и забрел к ним
не ради них. Њне захотелось было уйти, но неожиданно вид вытЯнутых в цепочку
кушеток  отменил  это  желание  отделить  себЯ от  пережитого  и  оттолкнуть
пережитое в самое отдаленное пространство, - в прошлое.
     ђичард подвел менЯ к огромной свече на полу  под окном и, осмотревшись,
заглЯнул мне в глаза волчьим взглЯдом:
     -- ’ы менЯ  сейчас  послушай! џ  давно  хотел  это высказать,  но  кому
скажешь?! ‹юди дураки!  ‚се! „умаешь - Я нет? џ тоже ведь очень молилсЯ. ’ак
же, как ты... Ќо ты поймешь. џ  и тебе не хотел - в зале. ‡десь можно, здесь
он не слышит.
     -- Љто? -- насторожилсЯ Я.
     -- Ћн! -- и ткнул пальцем в окно, - в звезды, высвеченные уже прибывшей
с востока ночью. -- …го  нету, понимаешь? ќто Я тебе точно говорю! ќто очень
трудно понЯть, что …го  нету! Ќадо долго думать. Ћн сделан из ничего, и  …го
совсем нету! Ќе просто, а очень! -- и посмотрел на менЯ с подозрением. -- Ќе
понимаешь?
     -- Џонимаю, -- понЯл Я.
     --  €  не просто очень нету, а Ћн к тому же  и злой.  € не терпит, если
кто-нибудь еще - очень великий! Џонимаешь?
     -- Џонимаю, -- не понЯл Я.
     -- Ќет, не  понимаешь! џ хочу  сказать сейчас  о •аиме,  -- и кивнул на
своего крохотного близнеца, которого старики  укладывали на  кушетку.  -- ’ы
видел куда он загнул? “же совсем там был! -- и снова ткнул пальцем в звезды.
-- …ще  один раз вдохнуть - и все! - и был  бы там! Ћблака были очень внизу,
видел?  •аим  был  уже почти  там,  Я тебе  говорю, а Ћн  испугалсЯ! Ќет, не
испугалсЯ, а разозлилсЯ от зависти, потому что …го самого там нету!
     -- Љто разозлилсЯ? -- проверил Я. -- Љто?
     -- Ћн! -- и тою же  рукой, которой продолжал держатьсЯ  за менЯ, ђичард
ткнул в небеса. џ проводил  взглЯдом наши руки и сперва зажмурилсЯ от  Яркой
вспышки в  небе,  а потом  заметил,  что  одна из точек  в  звездной  толчее
моргнула и полетела вниз.
     -- Џомню! -- вскрикнул ђичард и сдавил мне ладонь.
     -- —то?! -- опешил Я.
     -- Љричи: "помню"! -- и  выкатил  глаза.  --  Љогда падает звезда, надо
кричать  "помню!",  иначе Ћн отнимет  памЯть... Ђ ‘ам все  хочет  запомнить,
видишь?  џ  говорю  об этой вспышке, -  как у тебЯ. „елать …му, видимо, тоже
нечего! ’оже фотографирует!
     Џотом - после того, как Я сделал усилие получше запомнить все, что  уже
помнил - ђичард отпустил менЯ и развернулсЯ к старикам. •аим лежал спиной ко
мне  на кушетке, свернувшись в тесный калачик, как лежат в утробе. ‘пиной ко
мне у этой  кушетки стоЯли и  остальные,  перебираЯ, как и  вначале,  бусы в
занесенных  назад руках.  ‚ремЯ от  времени в  ведерко  за  ними по-прежнему
шлепалась с  потолка каплЯ талого  снега. ‡а  ушедшее  времЯ влаги,  видимо,
накопилось много, потому что звук  был  уставший. …ще  более  скорбной -  на
бревенчатой стене - показалась мне изломаннаЯ  тень свечки, которой вместе с
луной  удавалось  отвоевывать  у  мрака  только  зыбкие  очертаниЯ  людей  и
предметов. Ќасчитав  от растерЯнности с дюжину шлепков капавшей сверху воды,
Я убедилсЯ,  что настало  времЯ прощатьсЯ и  обернулсЯ к ђичарду. Ћн не ждал
того, смутилсЯ, крЯкнул и поднес к глазам мохнатые кулаки. Џрисмотревшись, Я
заметил слезы, застрЯвшие в  бороздках морщин под глазами  старика. Џросушив
на лице влагу, он придал ему виноватое выражение:
     -- •аима жалко... Ќо он прав: главное в жизни - не умирать! Ќадо всегда
откладывать это на потом. ‚се времЯ!
     -- Џора  идти!  --  вздохнул  Я и кивнул в сторону звезд  за  окном. --
Џрошло много времени...
     -- Ђ ты думал - не пройдет? -- вздохнул и ђичард.
     -- џ не думал, что так быстро пройдет столько времени.
     •аим не оборачивалсЯ. ’олько шевельнул папахой:
     -- „айте человеку вино.
     ђичард  шаркнул в  сторону, и  менЯ, оставшегосЯ наедине со свечкой под
окном,  охватил  стыд. ‘тарики стоЯли гурьбой  у хаимовой кушетки и смотрели
сейчас на  менЯ. Љогда  ђичард вернулсЯ и  протЯнул мне стакан, наполненный,
как почудилось, лунным светом из окна, Я догадалсЯ:  стыдно было из-за того,
что покидал их всех на пророка, которого никто из них не дождетсЯ.
     -- ‹ехаим! -- буркнул Я виновато. -- „ай вам Ѓог жизни!
     Ћпорожнив стакан,  Я  поднЯл  сумку  и  пошел  к  двери.  ‡акрыл ее  не
поворачиваЯ головы, загруженной запахом воска и кожи.
     Ћказавшись   на  воле,   увидел   картину,  похожую   на  сон.  ‚переди
расстилалось ночное небо в тех  же темных подтеках, которые зиЯли на потолке
в  синагоге. Ќо чем дальше  Я удалЯлсЯ, тем настойчивей  просилась  в голову
мысль,  что  ночь  -  не отрицание  света,  а  утверждение  свободы  от днЯ.
ЃлагодарЯ этой  свободе  ночью исчезают многие привычные вещи  вокруг  нас и
возникает новое пространство, населенное мигающими  звездами:  подобно тому,
как они  хранЯт памЯть обо всем,  что случилось,  другие  звезды, скрытые от
глаз  за  подтеками, запоминают  чему  случитьсЯ  не привелось.  ђасстилаЯсь
далеко  по горизонту, этот новый мир  обнимал собою не только  все на  свете
пространство, включаЯ  Ђмерику, но и все на свете времЯ вплоть до мгновений,
когда жизнь  только начиналась. Џотом в этом внезапном пространстве,  в этом
отдаленном времени передо мной что-то начало клубитьсЯ и просеивать на землю
одну  звезду  за  другой.  Џадали они не тЯжелым,  стремительным  грузом,  а
кружась и мерцаЯ,  как обессилевшие светлЯки, - петлЯли на лету, вЯзали узлы
и угасали только когда, как велел ђичард, Я кричал "Џомню!", а эхо разносило
мой голос  по всем уголкам  ночного  мира. ‚ сердце  - неизвестно  откуда  -
прокралось веселье, и все вокруг представилось мне игрой ума...


        23. •отЯ мир есть игра ума

     •отЯ мир есть игра ума, правилам этой игры ум научилсЯ, увы, у мира.  ‚
письме, которое дала мне прочесть ‚анда, дочь •аима ЋфелиЯ сообщила мне, что
ее отец умер от астмы, а  теперь  - пусть даже пророк и изволит поселитьсЯ в
грозненской синагоге - миньЯна все  равно не получитсЯ. " ...Ћтца похоронили
вчера, а  уже  сегоднЯ  пришли  из  горсовета  и велели  старикам освободить
синагогу в месЯчный срок.  Џриходил председатель по фамилии Ђрсануков. ‡вать
’ельман. ‚ел  себЯ нагло. џ ему: это же  старики, безвредные люди,  дайте им
дожить до смерти. Ђ он - не поверите! - он говорит: не старики это, а евреи.
Ќе знал, что Я  •аимова дочь, знал только, что - из Њосквы, то есть, значит,
пойму его. Ќо Я  ему: какаЯ  разница, старики или евреи; или вообще: евреи -
не евреи? Ђ он: это уже научно доказано, что есть разница. ѓоворит, что даже
Ђмерика признала это по радио! …вреи, говорит,  вредные люди. Ђ он писатель,
этот Ђрсануков, или даже поэт, и Я ему говорю: вы же писатель или даже поэт,
как такое можете говорить?! Ђ он:  все писатели это  знают; даже ‘олженицын;
хотЯ он враг, но насчет евреев прав:  послушай, говорит, американское радио,
- каждый день про это крутЯт. џ радио не слушаю, но Я уверена, что Ђрсануков
врет, чтобы оправдать слова насчет стариков. Ђ они в страшном отчаЯнии, - не
переживут этого, но дело не только в этом.
     Ћни  так  долго защищали эту синагогу, от всего  отказались, и хотЯ они
просто слабые  старики, и никто им не помогал,  они - вы же видели!  - ее не
отдали. Ђ сейчас, если ее заберут, ничего тут уже от нас не останетсЯ, и это
неправильно. џ-то живу в Њоскве и  в  синагогу не хожу, но мне будет обидно;
получаетсЯ, что не только отец и его друзьЯ, но и все  другие, кто  когда-то
здесь жили, - жили, получаетсЯ,  напрасно  и  не  сумели выполнить главного:
передать новому поколению что получили, когда сами были новым. Ћтец мой •аим
говорил, что человек  не вправе положить конец существовавшему до него, даже
если ему  это  не нужно.  ‚ы скажете: а  где - покажи! - новое поколение?! џ
говорю им то же самое,  но они твердЯт, что это  - дурной вопрос, потому что
никто  не способен  жить сегоднЯ в завтрашнем дне; и еще они утверждают, что
самые  умные  из  пророков  не  предсказывали событий  до тех  пор, пока эти
событиЯ не случались. џ  не совсем это понимаю, хотЯ чувствую, что они хотЯт
сказать этим больше, чем просто, будто будущее известно  только Ѓогу и будто
- если  отстоЯть эту несчастную синагогу  - кто из людей  может знать откуда
вдруг поЯвитсЯ новое поколение?!
     Ќо  как, спрашиваетсЯ, отстоЯть?! џ  сказала им, что помочь не смогу, а
они сперва не хотели этому верить, потому что Я живу в Њоскве. ђичард потом,
слава Ѓогу, объЯснил им, что Њосква не Ђмерика. € тут он вспомнил про вас, -
вспоминал, оказываетсЯ, часто, но тут он  вспомнил, что вы в Ђмерике, должно
быть, большой  человек: слушал, говорит, Ђмерику и  услышал ваш голос. € все
остальные тоже обрадовались. ѓоворЯт, что хотЯ вы гостили у них недолго, они
вас полюбили, а отец мой •аим вспоминал вас, оказываетсЯ, даже чаще них. Ћни
почему-то считают, что вы тоже вспоминаете о них и тоже их любите. ‘тарики -
как дети:  верЯт во  что  хотЯт верить. Ќе  сомневаютсЯ,  что  вы сможете им
оттуда  помочь,  хотЯ  мне-то  их  за  это  жалко.  џ  сначала  решила,  что
притворюсь, будто написала вам, но  писать не стану, потому что кроме Ѓога -
если он  вдруг  существует - никто и ничем помочь тут не сможет:  их  отсюда
погонЯт, а синагогу отберут. Ќо, знаете,  солгать им не решилась: кто знает,
сказала себе, может быть, Ѓог существует.
     ‚от и написала вам, а письмо это пошлю не по почте, а через знакомую из
Њосквы: она скоро полетит в ваши краЯ, и Я попрошу ее принести конверт прЯмо
на  радио. €звините еще  раз за  беспокойство, но если бы вы видели их лица!
Ћни  сидЯт сейчас вместе на той самой кушетке, где спал  отец, и смотрЯт  на
менЯ  - пока  Я пишу это -  такими глазами и  с  такой надеждой,  что ‚ы  не
станете менЯ ругать.
     ђичард требует приписать, что решил подарить ‚ам зурну, на которой отец
играл тут длЯ вас. ѓлупо: зачем вам зурна в Ђмерике! - но он  требует. џ ему
объЯснила,  что  даже музыка  у вас  уже  электроннаЯ, и  люди  не надрывают
легкие,  чтобы  создать  красивый  звук,  когда длЯ  этого достаточно нажать
кнопку. Ќо  ђичарда не  переубедить; очень гордый; до  сих пор  уверен,  что
никогда не умрет. Ќо Я все-таки попрошу подружку принести  вам эту  зурну, а
вы можете выбросить. ‚от и все! ‘ уважением, ЋфелиЯ,  дочь •аима  €сраелова,
ѓрозный, —ечено-€нгушскаЯ республика".
     ...ЋпасаЯсь  возвращениЯ  начальства,  ‚анда поминутно толкалась  своим
огромным  бюстом  и  выглЯдывала  в  коридор,  но  возвращать ей письма Я не
торопилсЯ и прочитал его  столько раз, что многие слова утратили  конкретное
значение и,  подобно  краскам, образам или звукам,  стали  поднимать во  мне
разные, отдаленные  друг от друга ощущениЯ. ‘плетаЯсь воедино, они сложились
в то редкое переживание, которое - будучи чем-то большим, нежели их единство
- оказалось неожиданно точным выражением моего естества.
     €мени  у этого переживаниЯ  не было, ибо длЯ  единичных состоЯний  слов
нет. Ћписать трудно даже его содержание, поскольку, например, чувство любви,
всколыхнувшеесЯ  во  мне при мысли  о  стариках, было  настолько емким,  что
вместило бы в себЯ весь человеческий мир. ’о же самое случилось и с чувством
состраданиЯ  к  их  печали. ‚сем  нутром  Я  вдруг ощутил,  что любаЯ  жизнь
исполнена печали,  -  даже  жизнь начальников,  которых  ‚анда  высматривала
сейчас в коридоре и которые, замыслив зло против менЯ, утаили это  письмо, а
быть может, и зурну. ‚ душе стоЯла жалость, - прежде всего к старикам, но не
только к ним, а даже к врагам, ко всему человеческому роду. Ѓыла в ней еще и
горечь от пониманиЯ  незащитимости  этих немощных  людей, о  которых  писала
ЋфелиЯ, - но не  только их: незащитимыми  казались  мне все, и из-за этого Я
ощущал глухую боль, как от ожога в глотке.
     ЊенЯ охватило странное  состоЯние духа, -  как если бы где-нибудь среди
непролазной толпы Я вдруг нежданно-негаданно животом к животу  столкнулсЯ  с
собственным же естеством,  - ничем уже от глаз не защищенным, ни одеждой, ни
даже кожей. Љогда Я оправилсЯ, наконец, от шока узнаваниЯ самого себЯ, - уже
миновавшего менЯ и  затерЯвшегосЯ  среди людей  за моей  спиной,  -  во  мне
всколыхнулось чувство стыда за себЯ, какой Я есть в  одежде и  коже, каким Я
был когда - незадолго до прочтениЯ этого письма  - произнес при ‚анде фразу,
умилЯвшую  менЯ  самого  своей грустной иронией  и блеском.  ‘мысла,  ‚анда,
сказал Я ей, нет ни в чем настолько, что если бы даже он в чем-нибудь был, а
мы с тобой, в отличие от всех,  этот смысл  обнаружили бы, - то какой в этом
может  быть смысл?! ‚анда не разобралась в этих словах и нахмурилась,  после
чего,  допустив, что помимо алабамской крови  она носит в себе и польскую, Я
собиралсЯ  выразитьсЯ  доступней, - высказать ей польскую мудрость, согласно
которой все на свете отвратно, и надежд нельзЯ возлагать даже на его  конец.
Ќа случай непониманиЯ ею и этих слов Я приготовил доступнейшую из моих фраз:
все на  свете есть хуета хует  и всЯческаЯ  хуета!  …ще доступнее выразилась
тогда ‚анда: вытЯнув из  кармана под  грудью  отсыревшую  на сгибах бумагу и
всучив ее  мне, она сказала,  что  пока  на  свете  живут  наши  растерЯнные
соплеменники,  которых некому защитить от  "крыс", всем  нам остаетсЯ только
"рвать и метать". ‘тыдно было и от того, что перед неотвратимостью беды моих
соплеменников растерЯнным и беспомощным казалсЯ себе Я сам.
     € вот из-за всего  этого, - из-за  желаниЯ любить  кроме этих  стариков
всех на свете людей, но  невозможности это сделать, из-за желаниЯ сострадать
каждому  на  свете  человеку в  его горе, но  полной  же  невозможности  это
сделать,  из-за желаниЯ  отвратить  беду  от  стариков и вообще  от  всЯкого
человека, но  неумениЯ упастись  даже  от собственной, из-за желаниЯ быть не
евреем, а  просто  человеком, но невозможности сделать и это,  из-за желаниЯ
всегда и искренне  - подобно  грозненским  старикам - верить в существование
смысла, но полной невозможности это  сделать,  из-за желаниЯ,  кстати, знать
навернЯка, что в существование смысла искренне и  всегда верЯт хотЯ бы те же
старики, но  невозможности знать даже это, -  из-за  всего этого и  другого,
совсем уже  описанию не  поддающегосЯ, из-за всего, что сплелось  воедино  в
этом моем редком душевном настрое, мне захотелось вдруг громко взвыть и выть
бесконечно -  до  тех  пор,  пока,  оглушенный  этим  воем,  мир  вокруг  не
образумитсЯ и не станет справедливым.  Џричем, доставлЯло боль даже само это
желание,   поскольку  было   мучительно  сознавать  мое   полное  недомыслие
относительно  того  каким  же  именно  этот  мир  должен  быть,  чтобы  быть
справедливым; сознавал Я лишь  то, что,  если  все может  быть хоть  чуточку
лучше, все должно быть совсем иначе.
     Ќе совладав с Яростным  хотением выть, Я, однако, сделал это беззвучно:
то был  даже не вой, а звон, - как если бы в ухо угодила цикада и ошалела от
неумениЯ  вырватьсЯ  из  черепа.  Љогда звон  в  голове  и  этот настрой  из
спутавшихсЯ переживаний исчезли внезапно, как обрываетсЯ верещание цикады, -
изо всего, что промелькнуло в моей душе  пока Я стоЯл в прихожей с письмом в
руках; больше, - пока работал в этом заведении, или еще больше, - пока жил в
этой  стране  и  вообще  на  свете, -  изо  всего  этого осталсЯ сейчас лишь
одинокий, глупый и потерЯнный, как булыжник в песках,  груз: моЯ неотступнаЯ
жалоба...  Ђ трещание  цикады оборвала ‚анда: крикнула  "€дут!" и вырвала из
моих рук письмо.

        24. †ить быстрей, чем 60 секунд в минуту

     Џришли,  как  всегда,  вместе.  ‘меЯлись, но,  увидев менЯ, осеклись  и
скривили  лица:  Њарк Џомар  - в гримасе  утомленного мыслителЯ,  а ѓерд фон
„еминг  -  жизнерадостного  недоумка.   "‡дравствуйте!   --   сказал  Я.  --
‡дравствуйте,  господа!"  Џомар не  ответил, а „еминг объЯвил,  что  мы  уже
здоровались  дважды: в  первый  раз  утром, а второй  - только  что, когда Я
сказал "здравствуйте"  без "господа". џ согласилсЯ  условно,  объЯснив,  что
если  Я,  действительно, здоровалсЯ  утром, чего не припомню, - то да, перед
тем, как сказать "господа", здоровалсЯ, получаетсЯ, дважды.
     Џока,  освобождаЯ  длЯ  начальства  прихожую,  ‚анда  выносила  себЯ  в
коридор, а Џомар, прищемив пальцами ноздри, спешил  протиснутьсЯ мимо нее  к
своей  двери,  ѓерд,  не переставаЯ  улыбатьсЯ  ‚анде,  отметил, что  каждый
человек вправе здороватьсЯ столько раз, сколько ему хочетсЯ, а может быть, и
больше. Ћн сказал еще,  что одна из  его  секретарш  по  мюнхенской  работе,
благоухающаЯ дама африканского происхождениЯ, здоровалась с  ним каждый день
многократно, и от этого он получал удовольствие, потому что, здороваЯсь, она
утверждала свои гражданские права. Џоскольку Я всегда презирал не идиотов, а
тех,  кто  считал выгодным  им  подражать, и поскольку презрение  прибавлЯет
наглости,  Я  заЯвил  в   ответ   „емингу,  что  всЯкаЯ   дама  африканского
происхождениЯ  вправе  также  быть дочерью  любого  народа, -  от полЯков до
зулусов,  которые, кстати, вместо "здравствуйте" имеют обыкновение плевать в
глаза.
     ѓромче ‚анды и с виду простодушней расхохоталсЯ сам „еминг. ‡айдЯ вслед
за ним в кабинет Џомара, Я не знал с  чего начать  и стал смотреть в окно, в
котором  на  фоне дрЯхлого  неба поЯвилсЯ красный дирижабль с привЯзанным  к
нему  полотнЯным хвостом,  полощущим на ветру строчку из расхожего  шлЯгера:
"Don?t worry, be happy!"  Љогда  этот дирижабль проплыл,  приплыл другой - с
таким же советом. Ђ потом - еще один. Ќе исключено,  что это был один  и тот
же, - назойливый, как уорхолловский дубль.
     -- Људа вы смотрите? -- возмутилсЯ Џомар.
     -- Ќа  дирижабль, --  кивнул Я на окно,  -- и пытаюсь выЯснить что это:
дирижабль или дирижабли.
     -- —то?! -- ужаснулсЯ Њарк и шагнул к  стеклу, из чего  Я заключил, что
волновалсЯ  он  сильнее менЯ и потому все  это времЯ дырЯвил  окно невидЯщим
взглЯдом.
     ‚троем мы уставились в окно, но кроме грЯзных облаков и припозднившихсЯ
в столице воробьев, ничего уже за стеклом не было.
     -- “же  нету, но  был!  -- повторил Я.  -- €ли были! €  даже строчка из
шлЯгера про don?t worry, be happy.
     Џомар  переглЯнулсЯ с „емингом, продолжавшим притворЯтьсЯ, что он ни  о
чем не worry и всегда happy.
     -- Ћ?кей! -- подытожил Њарк. -- —то надо?
     џ проводил взглЯдом новый дирижабль и свалил булыжник:
     -- ѓде моЯ зурна?
     ...‚  течение  двух месЯцев  после  того, как  Я  произнес  эти  слова,
добиваЯсь ответа на другие вопросы, жить пришлось с нарастающей скоростью, -
быстрее,  чем 60 секунд в минуту. ‚се это времЯ  Я снилсЯ  себе по ночам  за
рулем  сразу  двух  џгуаров цвета "брызги бургундского", с воем мчавшихсЯ по
хайвею  навстречу  друг  другу. Љаждый  раз,  когда  Я  просыпалсЯ  в  поту,
расстоЯниЯ между лбами  автомобилей оставалось  меньше. Џока, однако, машины
столкнулись, местонахождением моей зурны  Я - под руководством ‚анды - успел
заинтересовать многих  вашингтонцев, которых роднила  меж собой  не любовь к
хаимовой зурне, а нелюбовь к пришлому в  столицу еврею, такому же крохотному
и  несуразному  на вид,  как •аим  €сраелов, -  к  —арльзу  “ику,  директору
организации ћ‘€Ђ, несущей ответственность за "ѓолос Ђмерики". ѓде его зурна?
- с возмущением звонили ему конгрессмены и сенаторы.
     Џомара  с „емингом начали таскать длЯ  расспросов  "через улицу",  -  в
здание ћ‘€Ђ,  к  “ику, а самого “ика с тою  же  целью  -  "через лужайку" то
влево, в  Ѓелый дом,  а то вправо, в Љонгресс. ‚рагов у жиденка, слава Ѓогу,
больше,  чем думала, призналась мне  ‚анда, и  даст ѓосподь, забьют  они его
твоею зурной.  ‘обственно,  местонахождение зурны никого  не  волновало.  Ќе
волновал никого и Я, - Џомару с  „емингом в ћ‘€Ђ,  а “ику в Љонгрессе вопрос
задавали в нарицательной  форме:  неужели  шпионите за своим же сотрудником,
который  приехал  в нашу самую  справедливую  страну  за  счастьем,  включаЯ
свободу  слова, о  которой  так  удачно  сказано в  Љонституции?! €  неужели
беженца и, извините, евреЯ травите только потому, что ‘олженицын - каким  вы
его подаете  по  радио на народные деньги и каковым  он, как многие считают,
ЯвлЯетсЯ, - кажетсЯ этому беженцу юдофобом?! Ќеужели?!
     Љонечно же  нет, отвечали „еминг с Џомаром вопрошавшему “ику,  а “ик  -
вопрошавшим народным представителЯм. Љонечно же, мы ни  за кем не шпионили и
никого  не  травили,  и,  конечно же, травили вовсе не потому, а потому, что
этот беженец есть  еще и провокатор,  засланный в самую справедливую  страну
длЯ того, чтобы опорочить самый правдивый "ѓолос".
     ‚опрошавшие  не унимались и вопрошали  дальше, но забить “ика оказалось
непросто,  ибо  кроме  многочисленных  могучих  врагов у него  был один,  но
всемогущий друг,  президент,  - почему у  него и были многочисленные могучие
враги, которые не сумели причинить ему никакого иного вреда кроме того,  что
закрепили за ним  репутацию  слабоумного  евреЯ. ‘лухи о его  слабоумии были
столь настойчивыми, что “ик, говорЯт, поверил им сам и начал, подобно многим
слабоумным людЯм, изъЯснЯтьсЯ античными цитатами,  хотЯ,  в  отличие от этих
людей,  был  крайне надменен и  брезговал называть  источники. ѓоворили еще,
что, подобно своему державному другу,  на всем  свете его  пугали только три
вещи: жена, ‘‘‘ђ и "‚ашингтон пост".
     …сли оно так и есть, то не случайно,  что  назавтра после того, как мне
позвонила  на  работу  сотрудница  этой  газеты  и  договорилась  о  встрече
послезавтра - "узнать побольше о жалобе на правительство", - на следующее же
утро Я  был вызван к  “ику.  ‘ообщила мне об этом ‚анда,  которой в ответ  Я
призналсЯ, что считаю себЯ кретином.
     -- ’ы  прав, --  развеселилась она, --  но  твой домашний телефон  тоже
прослушиваетсЯ! -- и добавила. -- Ђ крысам становитсЯ жарко!


        25. ‹ожь - хорошаЯ вещь с плохим названием

     Њне стало весело  не раньше,  чем  менЯ  подсадили  к  “ику, которого Я
увидел  впервые: лицо  у него оказалось настолько  острым  и безжизненным, а
крохотное  туловище,  на  котором  лицо  возлежало,  - настолько,  наоборот,
настороженным,  что  не подумать  о крысе было невозможно. Љ  тому же вместо
"здравствуйте" “ик  сказал мне, что, несмотрЯ на зиму, сегоднЯ жарко. Џотом,
не дав  мне  высказатьсЯ по этому же вопросу,  объЯвил  стенографистке,  что
лукавить передумал:
     -- •ватит о погоде!  -- и повернулсЯ ко мне. -- €нтересней  другое: что
же  это ты  намылилсЯ сказать Ђманде? ‘перва  мы выслушаем  тебЯ, потом ты -
менЯ, а потом забудешь про Ђманду.
     ‘тенографистка улыбнулась: конечно забудет.
     -- џ вас не забуду,  Ђманда! -- пообещал Я ей от волнениЯ, но она, хотЯ
и обрадовалась, мотнула головой:
     -- ЊенЯ зовут не Ђманда, а ‚анда. џ, кстати, тоже, как и вы, из Џольши,
но у менЯ там уже никого нет, только папа, ксендз.
     -- Ђх, вас тоже зовут ‚анда? -- запуталсЯ Я.
     Ћна  не  ответила,  потому  что  директорское  туловище  неодобрительно
дрогнуло.
     --  €звините, -- обратилсЯ Я к нему. -- Њне просто послышалось, что  вы
сказали не "‚анда", а "Ђманда".
     -- „а, Я сказал "Ђманда"! -- сказал “ик. -- Ќе "‚анда"!
     -- Ђ кто такаЯ Ђманда? -- не понЯл Я.
     “ик снова дернулсЯ, но в этот раз рассердилсЯ на менЯ:
     --  Ђманда  -  это дама,  с которой ты  завтра встречаешьсЯ.  Ќагасаки.
"‚ашингтон пост". ‚спомнил?
     ’еперь - из-за Ђманды - рассердилась на менЯ и ‚анда.
     --  …е зовут  Ђманда?  -- сказал  Я.  -- џ запомнил только  фамилию,  -
трагическаЯ! Ђ она и не называла имени: Я, говорит, мисс Ќагасаки.
     --  „опустим!  --  допустил  директор,  чего  стенографистка  делать не
собиралась.  -- „опустим,  как говорили древние! ’ак  что же ты скажешь мисс
Ќагасаки?
     џ подумал, но решил сказать правду:
     -- ‘кажу ей правду! -- и уточнил. -- ‚ыложу мою жалобу.
     -- Ќу, валЯй! -- поправилсЯ он в кресле. -- ‚ыкладывай!
     Џоудобней расположилсЯ  и  Я. “хватилсЯ за  громоздкий  булыжник жалобы
внутри себЯ, набрал в легкие воздух  и начал  - без иронии -  со слов:  "Љак
говорили древние..."
     „ревних  - по  окончании  моей  речи  - упомЯнул и  он. Џока, однако, Я
произносил  эту речь, а стенографистка ‚анда ерзала на стуле и  недружелюбно
поглЯдывала на менЯ, - “ик не только ни разу  не шелохнулсЯ,  но ни  разу не
отвел взглЯда от своих веснушчатых рук, которые держал скрещенными на столе.
’рижды - пока Я выкладывал жалобу - на верхнюю кисть приземлЯлсЯ неизвестный
мне крылатый червЯк и скреб директорскую кожу своими гадкими ножками. “ик не
пошевелил  пальцем и тут. ‘ледить за  выражением  его  лица было бесполезно,
поскольку выражениЯ на нем быть не могло. Ќичего нельзЯ было определить и по
осанке  туловища: держалось  впечатление,  будто в  кресле  покоилась  мумиЯ
гигантской  крысы.  Ѓольше всего менЯ раздражало, что Я не понимал - слушает
ли он эту жалобу впервые или нет. Ќа всЯкий случай, Я рассказал обо всем,  -
не только о том, что чтениЯ солженицынской прозы следует либо прервать, либо
представить ее не в качестве истории, а в качестве вымысла; рассказал даже о
том, что "ѓолос" занимаетсЯ шпионажем - посылает закодированные радиосигналы
советским  резидентам  –ђ“  во  времЯ  передач  о нечистоплотности советской
журналистики,  - обо  всем, что смыкало этот "ѓолос" с голосами моей родины,
со  всем  тем,  чем он громко возмущаетсЯ. Љогда  Я закончил жаловатьсЯ, “ик
произнес:
     -- Ђ  поститьсЯ пробовал? Љто-то  из древних сказал, что, если человеку
нечего делать, самое полезное - поститьсЯ.
     -- џ тоже не знаю кто это сказал, но поститьсЯ опасно.
     --  Ћпасно?  --  испугалась  стенографистка,  котораЯ  ерзала на  стуле
потому, что еле на нем умещалась. -- „лЯ здоровьЯ?
     --  Ќет, -- успокоил  Я ее,  -- длЯ совести: голодный желудок обострЯет
ее; поэтому  поститьсЯ - если хочешь сказать  правду -  глупо. ’ак  говорили
эскулапы. Љонечно, древние.
     -- "ќскулапы"? -- вскинулась она. -- Љак это пишетсЯ?
     Ћтветить мне “ик не позво