есЯц он  приносит  на  могилу
родителей два букета цветов;  не только,  значит, длЯ матери.  Њордехай стал
расспрашивать  Џавла  о  ‹ие,  котораЯ,   если  верить  греку,  всегда  была
красавицей, но с возрастом стала походить на главную наложницу главного бога
‡евса, благодарЯ  чему ее,  еврейку, допустили даже на телевидение диктором.
‘прашивал  Њордехай о ней  с  напускным безразличием, -  как если бы  просто
хотел убить времЯ.  ѓрек зато,  не жалеЯ водки  ни себе, ни  ему, отвечал на
вопросы  усердно и  взамен просил у гостЯ одно: еще пару слов о ѓреции,  где
господин иностранец, оказываетсЯ, часто бывает.
     ...‚ синагогу Њордехай приехал  незадолго  до захода  солнца.  „вор был
убран  по-праздничному,  асфальт  побрызган  водой,   а  в  ветвЯх  деревьев
светились разноцветные лампочки. Љругом суетились служки, убранные атласными
тюбетейками. Ќа скамейке у парадной двери восседал раввин, - молодой толстЯк
в белом кителе и с черной  бородой:  ноги расставлены шире, чем у других, но
на  лице  -  хотЯ разговаривал  он  глЯдЯ  в пространство  - никакого  следа
благородного лукавства.  ‚о двор набивались  незнакомые  ему люди,  пахло не
птицей или воском, как прежде, а хвоей и одеколоном, но было ощущение, будто
ничего не изменилось, и он, Њордехай, ушел отсюда только вчера...
     ѓосподин - иностранец? •орошо!  Љонечно,  еврей? …ще  лучше! „а, к  нам
стали чаще ездить, и это хорошо, но не думает ли господин, что, когда где-то
становитсЯ хорошо, -  значит, где-то еще дела пошли плохо? ѓосподин  откуда,
из Ђмерики? —то?!  €з €ерусалима?! ‹юди, он из €ерусалима! ђассказывайте же,
не молчите! Ќу как там все? Ђ правда ли, будто в €ерусалиме уже все  не так,
и ученые евреи едЯт в Џесах хлеб? Ђ как думает господин, - надо ли верить  в
чудеса или лучше просто полагатьсЯ  на них? Ђ где господин научилсЯ говорить
по-нашему без акцента? Љак -  в Џетхаине?! Ќе может  быть! ЉакаЯ •ава? „а не
может  же быть! Ќаш  ‘имантоб? Ћ,  ѓосподи! Џодождите, молчите, не называйте
себЯ, скажем сами! Ћй, благословенно  имЯ ѓосподне, ты - Њордехай!  Њордехай
„жанашвили!
     ‚округ него сгрудилась  толпа, гудевшаЯ, как  труднаЯ музыка. Џетхаинцы
разглЯдывали  его: одни жадно,  другие осторожно, словно опасались причинить
неудобство. ќто же - Њордехай „жанашвили,  великий ученый и  богатый  богач!
’от самый, о котором оттуда говорЯт по радио  и  которого  тут знают и дети.
Ќет,  вы только взглЯните - какой он красивый, люди, и даже высокий! € какой
еще молодой!  ‹юди, он же  родилсЯ среди нас, но вы посмотрите внимательно -
разве  он чем-нибудь на нас похож?! Ќа  нем же печать небеснаЯ!  ќх,  правду
говорЯт - непобедим  Ѓог  €зраилев!  Џройдут эти дни и придут совсем другие:
дети наши, с Ѓогом, вырастут и станут,  как Њордехай! Ћб  этом  даже в Љниге
написано! Ќас снова ждут удача и слава!  „айте нам немного  времени, мы  уже
начали - и скоро нас везде будут узнавать по  нашим делам и по Ѓожьей печати
на  лицах! ‘лушай, Њордехай, оборотись ко мне, Я -  тетЯ твоей жены  ђахили!
Љак она там, ђахиль? Џропустите менЯ, Я дружил с его отцом, с ‘имантобом! Ќе
узнаешь, Њордехай?  џ бывал в вашем доме  на пасхальных агадах, и мы кричали
"„айену!" ’ише,  люди, не голосите,  и не  все вместе, он же  так  ничего не
слышит!  Џожалуйста,  Њордехай, после молитвы -  ко мне,  у  менЯ  дома сын,
большой грамотей: сочинил какой-то хороший закон про природу и жизнь, и тебе
будет с ним интересно! Ќет-нет, Њордехай,  ты  пойдешь  ко мне,  неужели  не
узнаешь - Я же был в твое времЯ  кантором,  и у менЯ была  жена,  помнишь, -
учительница пениЯ, землЯ ей пухом!  “спокойтесь, люди,  угомонитесь, в конце
концов, и перестаньте толкатьсЯ,  он пойдет к  раввину! ‡ачем  ему нужен наш
сраный раввин, человек  живет в самом €ерусалиме среди великих гаонов! ’ише,
тише,  ни  к кому из нас Њордехай не  пойдет:  у  ЊордехаЯ есть  тут сестра!
Њордехай пойдет на сэдэр к сестре, вот куда он пойдет! Љ ‹ие  ‡изовой! Ђ что
- она его сестра? Ђх, да, конечно! „а вот же она идет сюда сама, вот же она,
‹иЯ! —то? …й уже сказали? Ђ может быть, и не говорили, сегоднЯ ведь все идут
в синагогу, сегоднЯ же праздник, люди! ђасступитесь все  и молчите! ‹иЯ идет
к Њордехаю!

        45. Џраздник есть хитросплетение будничных чувств

     ‘разу  за  пределами  Џетхаина,  в подвальном ресторане  пахло вином  и
играла музыка, - витиеватаЯ,  как лоза, и саднЯщаЯ, как догадка.  ‡а столами
сидели только мужчины, стройные, как кипарисы, - пили вино и оглЯдывались на
‹ию ‡изову из  телевидениЯ,  знаменитую красавицу с зеленым  взором, котораЯ
казалась им  теперь,  после  вина, доступной. ‘мущало их только  присутствие
иностранца,  умевшего,  оказываетсЯ,  заглЯдывать  в  женские глаза  так  же
порывисто, как они сами.
     Њежду тем, Њордехай рассчитывал на обратное:  на  то, что вино успокоит
его  и вернет  к  самому  себе. ‚место  этого он  разговаривал  все  громче,
стараЯсь перекричать  музыку, но  забываЯ  снизить голос в паузах. ‹иЯ, тоже
захмелевшаЯ,  держалась под  стать: смеЯлась  невпопад,  поддакивала,  качаЯ
головой и поправлЯЯ при этом  шлЯпу с припущенными полЯми, и все это  делала
как положено красавице, давно отработавшей перед зеркалом каждое движение, -
за что, однако, сейчас она впервые презирала себЯ. Џрезирал себЯ и Њордехай:
так ли представлЯлась ему эта встреча с ‹ией, здесь ли мечтал сидеть  с ней,
эти ли говорить слова?!
     ‡апнувшись на полуфразе, он бросил  на нее растерЯнный взглЯд, сдавшись
внезапной атаке того мучительного чувства, которому  он  не умел и не  желал
сопротивлЯтьсЯ, ибо  обволакивавшаЯ  его  боль несла в  себе  предвосхищение
никогда не испытанного праздника. ќто состоЯние он знал с петхаинских лет, с
той  поры, когда начал боЯтьсЯ ‹ии,  но после  переселениЯ в €ерусалим  стал
представлЯть  его  себе отчетливей,  -  как  восхождение на  зеленый  холм в
середине  мира,   увенчанный  белокаменной   крепостью,  из  бойниц  которой
открываетсЯ ослепительный вид на вселенную. “ тебЯ захватывает дух, и вместе
с тревогой в тебе  нарастает радость; и хочетсЯ растворитьсЯ в  этом чистом,
золотисто-бело-сизом  мареве,  ибо,  только  растворившись  в   нем,   можно
проникнуть  в другого  человека,  без  которого  всЯ  красота  оказалась  бы
расточенной  зазрЯ; слитьсЯ с ним навсегда воедино,  после чего -  чем бы ты
вместе с ним ни обернулсЯ, белым ли камнем в стене этой крепости, зеленой ли
травинкой,  пробившейсЯ  в  этой  стене,  глотком  прохладного  воздуха  или
пьЯнЯщим  запахом  розмарина,  -  после   чего  солнце  остановитсЯ  посреди
небосвода, и уже ничему не  наступит конец:  "ЋглЯнись, оглЯнись, ‘уламифь!"
...‹иЯ смешалась, как если бы угадала его мысли, и отвела глаза в сторону.
     -- ‹иЯ! -- вырос над столом один из кипарисов. -- ‚от ты где! џ звоню -
ни  тебЯ, ни  ѓаби,  а Њира  твоЯ утверждает,  что  ты в  синагоге:  у  мамы
праздник,  Њоисей увел ее  сегоднЯ  из …гипта...  ’ак вот  как он  выглЯдит,
Њоисей! -- и хихикнул, дохнув винным перегаром.
     -- ќто Њордехай. Ћн брат мне. €з €ерусалима.
     --  ’ы никогда о  нем не  говорила, --  сказал  кипарис и  повернулсЯ к
Њордехаю. -- ђазрешите представитьсЯ!
     -- Ќе надо, -- ответил он. -- ‡ачем, если сразу же прощатьсЯ?
     „ерево зашелестело, но смирилось и раскланЯлось:
     -- ‘лово гостЯ! Ќо мои  друзьЯ... џ тебЯ, кстати, знакомил с ними, ‹иЯ,
или нет?
     -- Ќет, -- отрезала она, -- и за это спасибо!
     Љипарис  пожелал  обоим быстрого  €схода и вернулсЯ  в рощу.  Ќаступила
пауза:  Њордехай силилсЯ найти тропинку, по  которой только  что взбиралсЯ к
вершине  иерусалимского холма, но  тропинка куда-то исчезла,  и,  оказавшись
посреди сухих колючих кустов, он впал в отчаЯние. ‹иЯ  догадалась и об этом,
а потому уже сама заговорила о ненужном. ‘начала - о  том, что этот кипарис,
как и большинство грузин, относитсЯ  к  евреЯм хорошо, дружит с мужем и тоже
работает  в  горсовете,  куда его  взЯли  за потешное имЯ - ѓоэлро, в  честь
знаменитого ленинского плана.
     Џотом еще  раз настала пауза. Њордехай продолжал  молчать,  и ‹иЯ стала
рассказывать о себе. …й не  удалось получить путевку в кругосветную поездку,
но муж просит не  отчаиватьсЯ, ибо  устроит  ей  путешествие в другое место!
Њордехай  не  слушал  ее:  смотрел и думал,  что  либо она уже не ‹иЯ,  либо
внушает и  ему,  и себе, будто  она  уже не  она.  Љак  же вести себЯ,  если
притворЯетсЯ? Њордехай  вспомнил,  что  хотЯ женщинам  врал редко,  еще реже
мешал  им обманывать его.  Џодумав об этом,  удивилсЯ, что размышлЯет о ней,
как о посторонней женщине,  старавшейсЯ казатьсЯ счастливой и остроумной. Ќо
беда в том, что,  если  даже она и в самом деле счастлива и остроумна,  - он
знал женщин с более живым умом! Ђ что вдруг получитсЯ, если заговорить с ней
о ее  почках  и других  внутренностЯх? ђастерЯетсЯ? Љонечно, растерЯетсЯ!  €
сойдет весь лоск!  ’ак  происходило с  каждой, кого Њордехай решал почему-то
развенчивать в ее собственных глазах.
     "ЋглЯнись,  оглЯнись, ‘уламифь!"  -- никому не говорил он, однако, этих
слов, но  вот не  может сказать их и  ей.  Ћн был подавлен: не верилось, что
столько лет его не отпускала эта женщина в нелепой шлЯпе,  и  каждый  раз он
весь обмЯкал, вспоминаЯ ее соски под  своими  одеревеневшими пальцами в ночь
после  свадьбы  ђыжего  ‘емы. Ќеужели  Я даже не желаю ее  больше,  удивилсЯ
Њордехай; хотЯ  бы - как других? ќта неожиданнаЯ мысль его  испугала, но она
же подсказала привычную: если он не заберет ее сейчас к себе в гостиницу, не
разденет  и  не начнет ей  мЯть соски, мукам  его не  будет  конца, и  снова
воскреснут потом подозрениЯ, что тайное и величественное есть  лишь обман, -
причудливое единство простого  и очевидного, а праздник  есть хитросплетение
будничных чувств...
     Њузыка заглохла. ЋсталсЯ ровный шелест хмельных кипарисов.
     -- ‘лушай! -- произнес Њордехай, стыдЯсь,  что мыслил Ясно  и собиралсЯ
так же выразитьсЯ. -- Џойдем отсюда ко мне! ‚ гостиницу.
     ѓрудь  ее  всколыхнулась,  поскольку ‹иЯ, хотЯ и желала,  но страшилась
этих  слов,  - того,  что  стоЯло  за ними;  страшилась своей  наготы  перед
Њордехаем  и ледЯного  прикосновениЯ  его ладони,  после  чего ее  бросало в
удушающий жар. •отЯ случилось  это  лишь раз, давно  и в полусне, с той поры
она  вздрагивала от  этого  прикосновениЯ  каждое утро  перед  пробуждением.
Ќереальность этого ощущениЯ и  его  мимолетность  доставлЯли ей во сне боль,
котораЯ -  стоило ей закрыть глаза  - становилась  настолько сладостной, что
наполнЯло  ее тело предчувствием великой удачи.  €ногда  оно держалось у нее
весь  день, а  с годами  сложилось  в  спокойное ожидание новой поры, когда,
наконец, прикосновение той ладони перестанет быть кажущимсЯ и мимолетным.
     ‚се это времЯ ее ждал впереди праздник, и вот Њордехай сказал ей слова,
после которых  стало Ясно, что  ожиданию может наступить конец, а праздник -
истлеть и обернутьсЯ тою же обременительной пустотой, какою заполнены будни.
Њолчи, Њордехай, никогда не пойду Я с тобой, брат  мой!  € никогда не  смогу
наглЯдетьсЯ на тебЯ; ты прекрасен, друг мой, ты прекрасен! € если  бы ты  не
был мне брат, то Я целовала бы тебЯ, и никто менЯ за это не осуждал бы!
     -- Џочему молчишь? -- сказал Њордехай, -- Џодними голову!
     Ћна поднЯла голову: за спиной ЊордехаЯ, в дверЯх, стоЯл ее муж, ѓабриел
‡изов,  который, вытЯгиваЯсь на цыпочках, прочесывал взглЯдом  гудЯщую рощу.
‹иЯ смотрела на него, и ничего в ее душе  не возникло, - ни благодарности за
избавление от  страха  перед другим  миром, в который звал  ее Њордехай,  ни
досады  за возвращение в старый. ‘идела  опустошеннаЯ, - как  в долго едущем
поезде.
     -- €дем! -- повторил Њордехай и окликнул официанта.
     ’от подскочил к нему, но принЯть денег не успел. ѓабриел ‡изов оттеснил
его в сторону и произнес:
     -- Ќет, гости у нас за себЯ не платЯт!
     Џетхаинцы  ринулись  друг  к другу и,  обнЯвшись, принЯлись  восклицать
глупые фразы и стучать один другого в грудь и в плечи. Џотом уселись за стол
-  ѓабриел  рЯдом  с  ‹ией -  и стали  говорить ненужное.  Њордехай  начал с
почтового  самолета, а ѓабриел  рассказал, что не поверил ѓоэлро, когда  тот
объЯвил ему, будто к ‹ие  приехал из €ерусалима хамоватый брат с сионистским
именем.
     -- Љто бы мог подумать! -- смеЯлсЯ ‡изов.
     “тром,  рассказал  он  еще  Њордехаю,  жена заверЯла  его, что  сегоднЯ
случитсЯ нечто печальное, ибо ей приснилсЯ недобрый сон: перед самым началом
египетского исхода ей объЯвилсЯ пророк €льЯ в колеснице и  наказал выступить
в  исход  к обетованной  земле без  какого-то важного груза, с  которым  она
отказалась  расстатьсЯ  и  который  прихватила   тайком.  €  вот,  когда  за
исходЯщими увЯзалась вражескаЯ конница, а Њоисей рассек жезлом морские воды,
- из-за своего груза она, ‹иЯ, так и не успела  перебратьсЯ на другой берег,
и ее вместе с египтЯнами поглотила морскаЯ пучина. „обрый - оказалось - сон,
хотЯ ни снам, ни даже, пардон, библейским  сказаниЯм он, мол, лично, ѓабриел
‡изов, никогда  не верил: жизнь - простаЯ вещь, и  если бы, скажем, не почка
премьера,  все  было бы как было! Џотом,  не переставаЯ рассуждать,  ѓабриел
подозвал официанта и -  пока заказывал шампанское - Њордехай  бросил  на ‹ию
короткий взглЯд: как когда-то давно,  в день благословениЯ ее брачного союза
с  ѓабриелом,  она  смотрела  на мужа глазами, полными той прозрачной влаги,
котораЯ омывает берега безмЯтежного детства.
     --  Џослушай,  ѓабриел,  --  сказал  он  и вздохнул,  как  вздохнул  бы
парусник, из речки вырвавшийсЯ в  море. -- Ќе  надо вина, ей-богу! Њне еще в
синагогу, Я обещал.


        46. ‹юди - когда они вместе - доверЯют не правде

     -- ‘юда, господин Њордехай, рЯдом с раввином!
     Њордехай, однако, протиснулсЯ к креслу, в котором он сидел напоследок в
день благословениЯ  ‹ии и  ѓабриела ‡изова.  ‚  зале стоЯл  знакомый  аромат
воска, и  Њордехай стал  вбирать воздух в легкие  с  такой жадностью, словно
задумал  никогда  больше  с  ним  не  расставатьсЯ.  Ѓелый  шкаф  в  глубине
потрескалсЯ, гардина прохудилась, но за ней и за закрытыми дверцами шкафа, в
темноте, в  тишине и  в прохладе  стоЯл, наверное,  все тот же  свиток ’оры,
‘вЯтаЯ  ‘вЯтых.  ’олько  самым благочестивым  позволЯлось  открывать  шкаф в
праздники,  и только мудрецы удостаивались почета извлекать из него  ’ору  и
относить длЯ чтениЯ на помост в  центре  зала,  где и  стоЯла в тот день под
венцом ‹иЯ. Ќа  помосте,  на том же месте, располагалсЯ сейчас новый раввин,
толстЯк с черной бородкой. ‚оздев к небесам пухлые руки, он оттеснил кантора
и сказал:
     -- Ѓарух ата адонай! Ѓлагословенно имЯ ’вое, ѓосподи!
     -- Ѓлагословенно имЯ Ѓога! -- выдохнула толпа.
     Њордехай смотрел на кантора  рЯдом с  раввином и  видел ‹ию. ‚от так же
дружно  когда-то ответили люди покойному ‰оске ‡изову: "Љол  са-а-асон векол
си-и-имха..."  ‘лезы  собрались в горле,  и  Њордехай  расстегнул  воротник.
Џрошлое  не умирало, - жило, и выЯснЯлось, что встреча в ресторане  перебила
его ненадолго.  ‚ памЯти вспыхнула другаЯ  недавнЯЯ картина, - Яркий  разрЯд
света в  ее зеленом взглЯде, когда  петхаинцы расступились перед ним и перед
‹ией и  открыли их друг длЯ друга. Ќа  какое-то мгновение толпа умолкла,  но
исчезновение  шума  оглушило:   все  его  существо  содрогнулось   вдруг  от
пронзительной  тишины. Љогда он обвил ее  плоть руками и  прижал ее к своей,
никакой  мысли и  никаких воспоминаний  у него тогда не было, - ничего кроме
безотчетного ощущениЯ невозможности существовать без этого человека, который
находилсЯ в его объЯтиЯх.
     Џомимо знакомой  горечи  Њордехай - впервые за  многие годы - уловил  в
этом  ощущении  первородную   радость,  которую  возбуждало  в  нем  простое
физическое осЯзание, - биение  сердца в  обнимаемом  им  человеческом  теле.
‚споминаЯ теперь это  ощущение,  Њордехай  сказал  себе,  что  оно  и  есть,
наверное, счастье.  Џрикосновение  к  человеку,  рассудила плакальщица ‰оха,
делает ненужным любые размышлениЯ, но сейчас, когда ‹иЯ  находилась в другом
конце битком  набитого зала, Њордехай подумал, что любовь  -  не  выдумка, а
самаЯ главнаЯ  тайна, и эту тайну невозможно умертвить никакою правдой,  ибо
правда  слаба,  как  жизнь, а  тайна  сильна, как смерть. Њордехай сразу  же
отметил про себЯ, что эта мысль очень уЯзвима и что, если размышлЯть дальше,
он смог бы придти к пониманию свЯзи между тайной и любовью, ибо нет на свете
вещи, подумал он, котораЯ, в конце концов, не раскрыла бы себЯ. Ќо ему опЯть
стало  стыдно  думать Ясно и  убедительно.  Ћтшатнувшись  поэтому от мыслей,
Њордехай вернулсЯ к раввину, заканчивавшему уже вторую молитву:
     -- Љол адонай элоэну велоэ...  Ћ, превечный Ѓог наш и  Ѓог отцов наших,
дай нам также дожить до других торжеств и праздников, которые спешат к нам в
покое и мире!
     ‚озвращение  к  раввину  оказалось  недолгим:  через мгновение Њордехаю
снова привиделась на помосте ‹иЯ. …му почудилось, будто в  конце  зала белел
шкаф с раскрытыми дверцами, а на помосте спиной к ’оре и лицом к нему стоЯла
юнаЯ, нагаЯ и прекраснаЯ ‹иЯ:  руки ее выброшены вверх, груди стоЯт прЯмо, в
ногах лежит  семисвечник  с дотлевающим  огнем,  а  вокруг  -  ‘удный  день.
Њордехай  напрЯгсЯ, но так и не  смог вспомнить  куда же,  в конечном счете,
делсЯ этот рисунок, оживший  теперь в его голове. ‘  той  поры прошло немало
дней, и между ним  и ‹ией на помосте толпились люди,  живые и мертвые: ‰оска
‡изов с сыном,  ђахиль с родителЯми, мать •ава, громоздкий ‘имантоб. ‚се они
толпились перед помостом и не пропускали его к ‹ие. Џравда, в  глазах у  них
была  не  злоба, а всего  лишь  страх перед чем-то запретным, страх, который
вошел тогда и в него,  в ЊордехаЯ, но который, как  выЯснЯлось, слабее того,
что запретно и тайно.  …сли бы он поднЯлсЯ тогда со своего  места и пошел  к
помосту, к  ‹ие,  все они расступились  бы: ‰оска  ‡изов с  сыном,  ђахиль с
родителЯми, •ава с ‘имантобом, все, ибо то, что запретно и тайно, - от Ѓога,
а страх перед запретным и тайным - от людей, и,  стало  быть, любовь сильнее
страха, как она сильнее смерти!
     Њордехай  в  самом  деле  шел   теперь   к  помосту.  ’олпа  теснилась,
расступаЯсь  перед  ним. ЏриподнЯвшись на цыпочках,  раввин накинул  на него
молитвенную шаль и обернулсЯ в зал:
     -- ѓоспода  и дамы! ‘  вашего благословениЯ  Я  хочу в этот праздничный
вечер попросить  ЊордехаЯ  „жанашвили открыть Љовчег  и  показать нам ‘вЯтаЯ
‘вЯтых!
     Њужчины  одобрительно  загудели,  а  женщины  на  Ярусе  взвизгнули  от
восторга, хотЯ все  знали, что в  этот день  нельзЯ подступать к  Љовчегу  и
прикасатьсЯ к ’оре, к  „реву ЏознаниЯ. Џо словам ‰охи, понимали, однако, они
и другое: грешно не только вкушать от „рева ЏознаниЯ, но и отворачиватьсЯ от
„рева  †изни.  € если  великую  Љнигу  ЊоисеЯ  покажет  им  сейчас  Њордехай
„жанашвили, единственный из них, кто совершил и €сход,  и Ђлию, ‚осхождение,
- это как скрещение древа  знаниЯ с древом жизни, а потому - это добро, а не
зло...
     Џокрытый с головой жарким талесом, обливаЯсь поєтом и трепеща, Њордехай
подошел  к  белому Љовчегу  и  замер перед  ним. ‡а долгие годы он  перестал
боЯтьсЯ  многого,  но  благоговейный  страх  перед  ’орой  стал сильнее, ибо
освЯтилсЯ уже и мыслью. •отЯ он мечтал об этом с детства, ему не приводилось
открывать  дверей  Љовчега,  и  никогда  еще  не  обдавало  его  живительной
прохладой из  этой стенной ниши. ‘о временем Њордехай стал страшитьсЯ мечты,
понимаЯ, что именно такого страха и требует Ѓог, - так же, как такому страху
обЯзан €ерусалим и величием, и бедами: даже Њоисей трепетал, когда принЯл от
Ѓога ’ору и обратил ее к народу.
     ‚ зале стоЯла кладбищенскаЯ тишина.
     --  ‚еити адонай  ленегде!  Џеред  ’обою  стою, ѓосподи!  --  прошептал
Њордехай ритуальную фразу и потЯнулсЯ к двери.
     ‚ прохладной глубине Љовчега стоЯла юнаЯ, нагаЯ и прекраснаЯ ‹иЯ. Ѓелое
спокойствие ее грудей  подрывали пробившиесЯ наружу темные стебли  сосков. ‚
протЯнутых к Њордехаю  руках она держала  свиток, закутанный в синий бархат.
…е мерцающие светом локти подрагивали, и серебрЯные подвески на ’оре звенели
от этого мелко и осторожно. Љогда Њордехай забрал у нее груз и  прижал его к
себе, ‹иЯ проговорила:
     -- ‚ руки твои Я отдаю мою душу, Њордехай!
     ‚ это мгновение в зале было и тихо, и светло, но никто так и не услышал
‹ию, и никто ее не  увидел, потому что люди - когда они вместе - доверЯют не
правде, а друг другу...
     ...Џосле многолюдного и шумного  ужина в доме ‹ии и ѓабриела ‡изовых за
пределами Џетхаина,  после веселых  тостов за  €сход и  счастливых возгласов
"„айену!",  во времЯ  которых  ‹иЯ поглЯдывала на него с  затаенной печалью,
Њордехай „жанашвили, уставший  от ненарушимости  жизни, поспешил вернутьсЯ в
еврейский  квартал,  где  в  окнах покосившихсЯ домов  уже не было  света, а
звезды прикрылись  облачными лохмотьЯми.  Њордехай, тем  не менее,  уверенно
углублЯлсЯ по узким проулкам Џетхаина в его самые темные недра. Љаждую дверь
и табличку на ней  он узнавал  во мраке  с той же исчерпывающей  Ясностью, с
какой  представлЯл себе любой  уголок  в человеческой плоти.  ‘инагога  была
заперта, но,  как  в  детстве, он забралсЯ  в  нее через  подвальное  окно с
развинченной  защелкой.  ЏоднЯвшись в  зал по обросшей паутиной  лестнице  и
подойдЯ наощупь к двери Љовчега, вздохнул и с колотЯщимсЯ сердцем прошептал:
     --  ‚се ушли, ‹иЯ, и никого тут нет. ‚ыйди и уйдем отсюда  в €ерусалим,
потому что прошло много времени, но по-прежнему, видишь, сильна, как смерть,
наша любовь!
     Џосле  зловещей   паузы   двери  Љовчега  вдруг  скрипнули  и  медленно
отворились. ‚  дверЯх  стоЯла юнаЯ и  нагаЯ ‹иЯ,  но  когда  она протЯнула к
Њордехаю мерцающие светом руки и  шагнула к нему из темной прохлады, - в это
мгновение раздалсЯ  оглушительный гром, словно  по  жестЯной крыше  синагоги
полоснул  карающим  скипетром  неусыпный  пророк  €льЯ.  ‚спыхнула   молниЯ,
ослепившаЯ   зал  первозданно-чистым  светом.  Љогда  глаза  ЊордехаЯ  снова
привыкли  к темноте, ‹ии уже не было, а Љовчег дымилсЯ холодным паром и зиЯл
мертвой  пустотой.  ‚  то же  самое  мгновение  в другом  конце  города,  за
пределами Џетхаина, где тишина уже совсем истончилась, раздалсЯ  протЯжный и
душераздирающий женский крик. ѓабриел ‡изов вскинулсЯ в постели и  сбросил с
жены  одеЯло, но было  поздно:  ‹иЯ, первозданно  белаЯ,  лежала  на голубой
простыне нагаЯ с раскинутыми  в стороны руками, и в ее  зеленых глазах стыла
смерть...
     ...Љогда плакальщица  ‰оха закончила  эту историю, Я помолчал, но потом
все-таки  собралсЯ и спросил:  "Ћтчего  же, значит, ‹иЯ умерла?" ‰оха пожала
плечами: все видели, что умерла,  а отчего - неизвестно. Џовел плечами  и Я:
такого  не бывает.  ’ак  же  поступали  те, кто эту  историю слышал от  ‰охи
впервые: спасибо, но не верим. Џлакальщица этого только и ждала: вздыхала и,
разводЯ  руками, как на сцене, говорила всем слова, которые  сказала  и мне:
"Њногие не верЯт, особенно те, кто не знал ‹ию, но дело разве в них?! „ело и
не  в тебе, если не  веришь  и  ты.  €  не в  Њордехае, который  вернулсЯ  в
€ерусалим. Ќе в ‹ие даже, на чьей могиле -  пойди и посмотри! - не просох  и
никогда не просохнет песок. ќта историЯ - длЯ тех, у кого еще есть слезы, но
- стыдитсЯ плакать".
     џ ‹ию  знал. ‡нал и то, что Њордехай  „жанашвили был  знаменитый врач и
действительно приезжал из €ерусалима на один день, и что ‹иЯ умерла то ли  в
тот же  самый, то  ли в следующий. Ќе Ясно  было другое:  любили ли они друг
друга в самом деле  или их любовь  была домыслом  ‰охи,  рассчитанным на то,
чтобы заставить петхаинцев поплакать над собственными бедами.
     ‘ам же Я, размышлЯЯ над этой историей, объЯснил себе тогда, что врЯд ли
важно знать о ней всю правду, поскольку - правильно! - дело не в правде, а в
нас,  кто боитсЯ ее. Ќо рассуждал Я так именно раньше, в  оставленной позади
жизни. ’еперь же, вступаЯ в новое существование, которому Я  принес в жертву
прошлое,   -   теперь    уже   подобные   рассуждениЯ   представлЯлись   мне
несправедливыми по отношению к себе. „ело не только во мне, но и в том - что
же  есть действительность:  лучше ли она  менЯ? „ело не в том - стыжусь ли Я
плакать, а  в том - стоит ли? ‡аслуживают ли люди вокруг  нас  нашей печали,
так  же  ли они чисты, как чисты можем быть  мы, когда они заслуживают нашей
печали?
     ...ЏродолжаЯ сидеть  за кухонным столом в темноте, Я задумалсЯ и нашел,
что любой ответ на  этот вопрос печален. €  поскольку это так,  не значит ли
это, что Я все еще не  готов к жизни? ‚ первые дни после прибытиЯ в Ќью-‰орк
подобные вопросы лишали менЯ сна: понЯв,  что  спать уже не  буду, Я включил
свет  на кухне  и  стал  искать  водку.  ЌаткнулсЯ  вместо  нее  на ключи от
‹инкольна. —ерез 5 минут, далеко за полночь,  Я сидел  за рулем  - без прав,
без документов, без представлениЯ  о том, куда еду. „умал в дороге о легком,
- о  том,  что  в  списке  10 главных  удовольствий  всегда следует  держать
вождение большого американского автомобилЯ по  ночному американскому хайвею.
€спугалсЯ простоты, с которой мог лишитьсЯ его: длЯ этого достаточно было бы
ничего не делать,  - остатьсЯ  в Џетхаине.  ‚здохнул в  знак признательности
себе за решение рвануть в Ќью-‰орк.
     …хал  долго, пока не  исчезли зданиЯ и не открылсЯ пустырь, сменившийсЯ
песчаным берегом океана. Ћстановил машину  и зашагал к воде, увЯзаЯ ногами в
песке.  Џо  горизонту скользила  прохудившаЯсЯ  в середине туча,  за которой
угадывалась луна. “ самой кромки воды стоЯла большаЯ птица. ЌазваниЯ ее Я не
знал, потому  что видел впервые:  черный клюв,  белое  туловище  и  высокие,
Ярко-желтые с Ярко-зеленым, ноги. ‘тоЯла  низко понурив шею, не двигалась  и
ничего не искала. џ осторожно присел  на пористый камень и стал разглЯдывать
ее, не отводЯ глаз и  не моргаЯ, чтобы не спугнуть,  хотЯ  она и не обращала
вниманиЯ  на  мое  прибытие.  ЊенЯ  не отпускала  мысль:  что  же  она,  эта
неизвестнаЯ мне птица, тут одна делает, - неужели просто ночует?  €з-за тучи
выглЯнула  луна  и  на  белый песок - от менЯ и от  птицы - положила длинные
четкие тени. Џотом Я ненадолго вздремнул, но когда проснулсЯ  от набежавшего
с воды холода, на песке лежала только одна тень, - моЯ. Џтица исчезла.


        47. “молЯю вас, не надо мира!

     ...‚ нижней  кромке  окна блеснул и  исчез  в облаках  Ѓоинг.  ‹етел  в
противоположном направлении, в таты, и на  расстоЯнии смотрелсЯ несерьезно,
-  алюминиевым  футлЯром  длЯ  сигары.  Ќе  верилось,  что  футлЯр  напичкан
взрослыми людьми.  ‘тало  жалко себЯ, - не сегоднЯшнего,  а того, кем был на
пути  в  Ќью-‰орк.  ‚спомнил ощущениЯ,  казавшиесЯ тогда торжественными.  Ќе
понимал, что  выглЯдел  смешно  уже  в  дороге.  •уже: никак  не выглЯдел; в
футлЯре менЯ и видно не было...
     ‚ремЯ  старело  быстро.  ’ри часа  назад в  Ќью-‰орке только светало, а
теперь уже день  готовилсЯ в небе к закату. ‡а истекший срок  прошло больше,
чем  проходит  за три часа.  ‘олнце  завалилось к  хвосту  и обложило  медью
серебристое  крыло,  подрагивавшее   в  сапфировом  пространстве  за  окном.
“ткнувшись лбом в прохладное  стекло, Я ощутил соблазн вернутьсЯ в синий мир
предо мной, знакомый задолго до того, когда мне  впервые привелось оказатьсЯ
в небе. ‡накомо было и желание внедритьсЯ в эту вЯзкую синь. ‚се было синим,
-  синее  с  медленно  голубым,  сапфироваЯ  сгущенность  остывающих пЯтен и
бирюзоваЯ  податливость жидкого стекла, беззвучное  брожение  цвета в  самом
себе   и   тревожнаЯ   догадка   о  несуществовании  ничего   кроме  синевы,
переливающейсЯ из ниоткуда - из себЯ, в  никуда -  в себЯ же, и мерцающей во
вкрадчивом  золоте   растаЯвшего  солнца.  ‚  памЯти  воскресло  никогда  не
испытанное чувство, -  будто  оцепенение цвета пронизывает уже  и менЯ, и  Я
начинаю сопротивлЯтьсЯ этому сладкому ощущению из страха, что, растворившись
в синеве, созерцать ее не смогу.
     Љак завелось,  прервала стюардесса. ђЯдом  по-прежнему сидели профессор
‡айм, захмелевший от  беседы  со  "звездой",  и сама  она, „жессика ”леминг,
захмелевшаЯ от всеобщей любви. Џерегнувшись через них,  ѓабриела протЯгивала
мне наушники.
     -- Ђ что мне с этим делать? -- спросил Я.
     -- Ќадеть на уши и подключить в гнездо, -- вздохнула ѓабриела. -- Њожно
и в обратном порЯдке. Ѓудем смотреть фильм.
     -- Ђ зачем наушники? ”ильм ведь смотрЯт, а не слушают.
     -- ‘мотреть интересней - когда слушаешь.
     -- Џочему?
     -- Џотому! -- сказала она. -- Ѓез звука не понЯть героев.
     -- Ђ как их понимали в немые годы?
     -- ‚ немые герои действовали, а сегоднЯ рассуждают!
     --  Љонечно!  -- обрадовалсЯ  ‡айм,  который,  забросив  голову  назад,
старалсЯ дышать неглубоко, чтобы  при  вздохе  не тревожить грудною  клеткой
грудную  же  клетку   перегнувшейсЯ  через  него   стюардессы.   --   ђаньше
действовали, а теперь - вы очень правы, ѓабриела, теперь главное - слово!
     -- Ќо разве слово не действие? -- попробовал Я.
     -- ќто - ’олстой! -- не двигалсЯ ‡айм.
     -- Џисатель? -- ахнула ѓабриела. -- Ћн тоже здесь?
     --  „ействие,  -- согласилсЯ  ‡айм,  не  осмеливаЯсь кивнуть головой  в
тесноте. -- ’олстого, извините, здесь нет, ѓабриела, но он считал, что слово
есть поступок...
     -- ‡ачем же тогда слушать? -- заЯвил Я. -- Џоступки наблюдают!
     --  Џравильно, но  Я продолжаю считать,  что лучше слушать!  -- встрЯла
стюардесса.
     -- ‚ерно!  --  подтвердил ‡айм.  -- Џонимание требует  слушаниЯ!  --  и
женщины взглЯнули на него с обожанием.
     --  Љатегорически  утверждаю,  --  рассердилсЯ  Я,  --  что  видение  -
единственное условие пониманиЯ.
     Џока Я вспоминал свое прибытие в Ђмерику, ‡айм успел понравитьсЯ дамам,
которые разглЯдывали его глазами полными надежды, что  ради них он пойдет на
менЯ  войной.  ђасчет  был верный: сексуальнаЯ  робость  обрекает  мужчин на
смелые поступки.
     -- Quod gratis asseritur, gratis  negatur!  -- извлек из  себЯ  ‡айм и,
разволновавшись, погладил лысину. -- —то утверждаетсЯ голословно, голословно
же и отрицаетсЯ!
     ќта  фраза  ввергла  в  восторг  не только  ѓабриелу и  „жессику, но  и
крохотную старушку с больной печенью, ту самую, котораЯ сидела передо мной и
вместе со всеми велела мне пристегнутьсЯ ремнем, чтобы  в случае  крушениЯ Я
не выскочил из  кресла и не задавил ее  своей тЯжестью. Ћбернувшись к ‡айму,
старушка воскликнула:
     -- Quod gratis asseritur! —удесно! Њужчинам так идет латынь!
     Њежду исчезнувшими бровЯми на ее запудренном лице гнездилась бородавка.
Ќижнюю половину  лица мне рассмотреть не  удалось  по  причине,  доставившей
дополнительную  радость:  ее  закрывал  тугой  шелковый  мешочек,  в котором
теснилась  праваЯ  грудь  стюардессы,  облокотившейсЯ  на  кресло.  ‘тарушка
взглЯнула на менЯ:
     -- Ђ вы утверждаете чушь! € к тому же gratis, голословно!
     -- Ќет,  мадам! --  обиделсЯ Я.  --  ‡а  мною,  видите ли, стоЯт лучшие
народы  мира!  ‚се они говорЯт  одну и ту же фразу, когда  говорЯт, будто им
что-то стало Ясно. Ћни  говорЯт: "џ вижу!" -- и  обвел присутствующих смелым
взглЯдом. --  ‚идение  есть понимание,  мадам! џ  и  сам  только что сказал:
"‚идите ли?" ’о есть - "Џонимаете ли?".
     Џроизнесенное придало мне уверенность, и Я добавил:
     -- Quod erat demonstrandum, мадам, хотЯ manifestum non eget probatione!
Џозвольте   перевести:  что   и  требовалось  доказать,  хотЯ   очевидное  в
доказательстве не нуждаетсЯ!
     ѓабриела  с  „жессикой   среагировали  одинаково:   разогнули   стан  и
переглЯнулись. ‘тоило стюардессе  убрать  свой корпус из-под  носа  ‡айма  и
выпрЯмитьсЯ, - он жадно вздохнул и повернулсЯ к „жессике:
     -- Њисс ”онда! Џри  всем к вам уважении, и к вам, ѓабриела, вы неправы,
если сочли, что он убедил  вас, -- и кивнул в мою сторону. -- Ћн утверждает,
будто видение и есть понимание, --  и снова не назвал  менЯ  по имени. -- Ќо
убедил-то  он  чем?  ‘ловами!  Љак  видите, именно  слушание  необходимо длЯ
пониманиЯ, понимаете? € он неправ!
     --  Љонечно,  неправ!  --  качнулась  краснаЯ  бородавка в проеме между
креслами.  -- Џоверьте мне,  Я  журналистка!  --  и  на синих губах старушки
треснула желтаЯ улыбка.
     -- Ќе верьте!  -- закапризничал Я. -- Љак можно  верить  журналисткам?!
€ли политикам?! Ђ Я философ!  ‚ерить надо мне, пусть даже у вас и  мелькнули
сомнениЯ! ‚ера  не исключает  сомнений! Ќаоборот: сомнение  - элемент всЯкой
веры!
     -- ќто же демагогиЯ! -- удивилсЯ ‡айм.
     -- џ вас не оскорблЯл! -- буркнул Я.
     -- џ и не думал... -- вставил ‡айм.
     -- Ђ  это  видно! --  перебил Я его. --  € не  перебивайте!  Џолитики и
журналисты осквернили  мир, потому что продались  толстосумам: народ  уже не
способен  размышлЯть, - только верить!  "Џоверьте этому,  поверьте  другому!
Ќовые  факты да новые  истины!"  €стина, видите ли... —ерт! ЋпЯть  - "видите
ли"!  €стина  не менЯетсЯ,  господа!  €звините: "девушки"!  €стина  остаетсЯ
всегда и везде истиной, так же,  как  не менЯетсЯ нравственность! ЊенЯютсЯ -
да! - заблуждениЯ, и менЯютсЯ из поколениЯ в поколение! ’ак же, как менЯетсЯ
во времени не нравственность, -  нет!  -  а формы безнравственности! Ђ слова
мешают пониманию, слова - это наркотик! ’ак считал даже Љиплинг, а  Љиплинг,
дорогие  девушки, то есть - не только девушки, а вообще все: дамы и господа!
Љиплинг, дорогие мои, хотЯ тоже писака, но классик!
     Ћбратив внимание,  что даже старушка смотрела  на  менЯ  уже обожающими
глазами, ‡айм пошел на мировую:
     -- „авайте закруглЯтьсЯ! …сли Я и политик, то политика у  менЯ простаЯ:
людЯм пристало жить в мире, и даже, знаете, дружить!
     Ћт призыва к миру мне стало  не по себе, -  тем более, что si vis pacem
para bellum, то  есть, перевел Я в уме, если хочешь мира, - а особенно, если
не  хочешь  его,  -  готовьсЯ  к  войне. €  все-таки,  согласно  петхаинской
традиции, Я остановил  меч над грудью  поверженного гладиатора  в  пенсне  и
вскинул глаза на „жессику с ѓабриелой: ваше слово, девушки; впрочем, не надо
слов, длЯ пониманиЯ достаточно жеста - пальцем вниз или пальцем вверх!
     ‘игнал поступил из забытого источника.
     -- „орогой!  --  произнес  Њэлвин ‘тоун и поднЯлсЯ с кресла.  -- “молЯю
вас, не надо мира! ‚ам есть что сказать!
     --  …ще как  есть! -- вздохнул Я  и  с  радостью  замахнулсЯ мечом.  --
Џрофессор, если б вы и были Џлатоном, а мы стали дружить, то вот что  сказал
бы Я  urbis и orbis, городу и миру: "Amicus  Plato sed magis amica veritas!"
„ружба дружбой, но истина дороже!
     ‡айм рассмеЯлсЯ  и  стал  аплодировать. †енщины  - с  серьезным видом -
мгновенно к  нему  присоединились, а Њэлвин ‘тоун, захлебываЯсь от восторга,
выкрикнул:
     -- Cogito ergo sum!


        48. € мыслю, и существую

     Ќе выдержал  теперь  и Я,  -  прыснул со  смеху. ‡айм затопал  ногами и
затрЯссЯ  в хохоте. ‚округ ‘тоуна  сгрудились пассажиры  с задних кресел, не
желавшие упускать  своей  доли весельЯ: улыбались  той напрЯженной  улыбкой,
когда  готовишьсЯ  грохнуть со смеху  по  любому  поводу. ‡айм  смеЯлсЯ  так
заразительно, что осклабилсЯ даже ‘тоун, недопонимавший причину неожиданного
весельЯ.
     -- Ђ что, „жейн, не так? -- пригнулсЯ  он на  корточки перед „жессикой.
-- џ сказал неправильно?
     -- Џравильно, правильно!  -- хохотал  ‡айм, отираЯ кулаком повлажневшие
глаза. -- Cogito ergo sum!
     --  Љонечно,  правильно!  -- обрадовалсЯ ‘тоун  и тоже  начал смеЯтьсЯ,
посчитав, вероЯтно, что недооценивает  собственное остроумие. -- Cogito ergo
sum!  Њыслю, значит, существую! Џрекрасно сказано!  -- похвалил  он  себЯ  и
рассмеЯлсЯ смелее. -- € вовремЯ!
     ’еперь уже смеЯлись все. Џросто потому,  что смеЯлись  все. Ђ  смеЯлись
все потому, что стадный и беспричинный хохот - естественное состоЯние людей,
догадавшихсЯ, будто  путь  к  счастью лежит через веселье. ѓабриела хохотала
беззвучно,  как  бы  нырЯЯ  в  воду,  хотЯ  времЯ  от  времени  -  чтобы  не
захлебнутьсЯ - ей приходилось выбрасывать голову из воды и повизгивать, чего
она стеснЯлась и потому затыкала себе рот  мешочком с  наушниками.  „жессика
смеЯлась  звонко, но неровно, словно барахталась голаЯ в ледЯной воде. Љогда
ей   становилось  невмоготу,  откидывалась  назад  и  тоже   закрывала  лицо
целлофановым   мешочком.  ‘реди   пассажиров,   рЯдом   с  юношей  с  кислым
мусульманским  лицом, стоЯла  дороднаЯ  дама  очень  средних  лет.  ‘меЯлась
особенно  потешно:  не  двигаЯ  раскрашенной головой, вздрагивала корпусом и
взмахивала  локтЯми,  как  индюшка  крыльЯми.  Џри  этом  таращила  глаза на
"звезду",  не верЯ тому,  что  так  можно  выглЯдеть  и без румЯн, благодарЯ
которым ее собственное лицо смотрелось как смазанный снимок  рождественского
торта.
     Ќа ней было тесное зеленое платье с красными пуговицами. Ћдна из них, у
пуповины,  под давлением расстегнулась  и  пригласила  окружающих  заглЯнуть
вовнутрь. Ћкружающие  принЯли приглашение,  а  ее спутник, чернЯвый юноша  с
подвижным  носом,  забеспокоилсЯ  и,  протЯнув   волосатую  руку,  услужливо
пуговицу застегнул.  „ама сконфузилась и метнула на юношу гневный взглЯд. Ћн
оскорбилсЯ,  снова потЯнулсЯ к пуговице и вернул ее  в прежнее состоЯние,  -
расстегнул.  ‘цена  произвела  на  раздраженную  счастьем  толпу   такое  же
действие, как  если  бы плеснули в костер  спирт. ‚ салоне поднЯлсЯ визг,  и
пассажиры стали корчитьсЯ от хохота, грозившего поджечь уже и задние отсеки.
Њэлвин  ‘тоун  заключил, что публика  открыла в  его  латинской шутке  новые
взрывные залежи остроумиЯ, и ликовал, как младенец. Ќе поднимаЯсь с корточек
и  уронив  голову  на колени "звезды",  он затрЯссЯ  в  гомерическом хохоте,
выкрикиваЯ при каждом быстром вздохе одно и то же: "Cogito ergo sum!"
     "“мереть можно!" -- восклицала при этом „жессика сквозь заливистый смех
и теребила ему седые волосы.  "‡апросто!" -- визжала стюардесса, прижимаЯ ко
рту  целлофановый  мешочек,  весь  уже измазанный  помадой. ‡айм истерически
стучал  кулаками по своим  и моим коленЯм и рычал при этом: "Cogito! Cogito!
Cogito!"  ‚дохновленный  благоволением  "звезды",  ‘тоун  вскочил на ноги  и
запрыгал  на месте, как полоумный. Ќе шее у него вздулись синие перепутанные
шнуры жил.  "“мереть же так можно! -- кричал  Я  ‡айму  в  ухо и указывал на
стоунову  шею  в опаске,  что один из  шнуров вот-вот  лопнет. -- ‡апросто!"
‡айму, а потом и  мне  стало от  этого еще смешней, и мы  принЯлись колотить
локтЯми спинки  передних  сидений. ‘тоун  не унималсЯ,  стонал от  хохота  и
прыгал  выше. ’олпа расступилась перед  ним и, улюлюкаЯ, била в ладоши.  "Ќе
помирает!" -- крикнул мне в ухо ‡айм. "€ не думает! -- смеЯлсЯ Я. -- Љрепкий
мужик!"  ‚  просвет  между  спинками кресел  вернулась посиневшаЯ  от страха
бородавка: "Ћстановите этого идиота ради •риста! Ћн  же проломит  пол!" "ќто
Ѓоинг! -- крикнул ей профессор. -- Ќе бойтесь!"
     ‚ тот же самый миг Ѓоинг трЯхнуло. Џотом еще раз - сильнее. Џотом хуже:
самолет провалилсЯ в  глубокую  Яму, как  если бы  лопнул вдруг один из трех
шнуров, на  которых он висел. "Ќет!" --  потребовала  бородавка, но лопнул и
второй.  Џассажиров  разбросало  по  сторонам,  стало  тихо,  и  на  панелЯх
вспыхнули красные таблички.
     -- Џо местам! -- вскрикнула ѓабриела. -- € пристегнутьсЯ!
     ‚ ожидании  ужаса пристегнулсЯ и Я. ђазлетевшись по  местам, все сидели
уже недвижно и безмолвно. ум и  счастье обернулись вдруг тишиной и страхом.
‘толь  же неожиданным оказалось и помышление о конце: было обидно, что, если
лопнет последний шнур, разобьютсЯ  вдребезги столько сложнейших аппаратов, -
человеческих тел,  в  которых, не говорЯ даже о мозге, каждаЯ мышца обладает
собственной памЯтью и сноровкой; аппаратов, каждый из которых мудренее любой
летательной машины...  ’ретий шнур уцелел. Џосле  мучительной  тишины ударил
гонг, и раздалсЯ знакомый голос:
     --  ќто  капитан  Ѓертинелли!  “хабы  позади,  можете расслабитьсЯ! ‚ам
раздадут наушники, чтобы посмотреть фильм,  в  котором играет великаЯ ”онда,
котораЯ  чтит нас  личным  присутствием  и к  которой Я обращаюсь  с  такими
словами: "„орогаЯ  „жейн, позвольте грохнуть за вас  водку,  которой у менЯ,
успокойтесь, нет! џ шучу!"
     ‚се рассмеЯлись, потому что Ѓертинелли шутил, и обернулись на „жессику,
но  она смутилась,  ибо в  качестве  самой себЯ  ко  вниманию  не  привыкла.
‚спомнив, однако,  что тут она  не она, не „жессика, а она, "великаЯ ”онда",
вскинулась, чмокнула себЯ в ладонь и, улыбнувшись публике, как фотокамере со
вспышкой,  сдула  поцелуй  в  сторону  пилотской  рубки.  Џоцелуй  грациозно
вспорхнул  с  ладони  и  помчалсЯ  по  адресу,   задеваЯ  на   лету  макушки
зачарованных пассажиров. ‡айм забил в ладоши, и его поддержали. Ќе поддержал
только ‘тоун: все еще  тЯжело  дышал и шелковым платком аквамаринового цвета
отирал себе пот с побледневшего лица.
     -- ‘пасибо! -- обернулась „жессика к ‡айму, и мне показалось, что после
недавнего стресса  "звезда" не  успела  себЯ  покинуть и  вернутьсЯ в  роль.
Џоказалось еще,  что  она  то  ли  не  торопилась  в эту роль, то ли  хотела
одновременно не расставатьсЯ и с собою.
     -- Њисс ”онда! -- крикнул Я „жессике, перегнувшись через ‡айма.  -- Љак
вам чувствуетсЯ?
     -- ‚ам сами знаете! -- ответила она к его удивлению.
     -- џ бы сказал,