грывать прочитанное в лицах?..
     -- Ќе мешало бы, -- рассеЯнно отвечал он. -- Љстати, не Язви, ни за что
не  поверю, чтобы женщине не нравилось, когда при ней поругивают другую. —то
делать...  -- пожимал он плечами,  --  презрение  к ближнему своему  --  это
чувство, которым особенно охотно лакомитсЯ человек.
     Ќеле, конечно,  очень хотелось занЯть при слепых мое место, а Я бы ей с
удовольствием его уступила. Ќо как  только  Я попыталась внедрить ее в  нашу
компанию,  слепые дружно  насупились  и  замкнулись.  Ђ  про  овощное  рагу,
приготовленное   Ќелей,  сказали,  что   есть  его  невозможно.  „аже  †енЯ,
благожелательно относившийсЯ ко всем без исключениЯ зрЯчим, не позволил Ќеле
перебинтовать  себе  руку,   когда  он  случайно  порезалсЯ   о   выбитое  в
телефоне-автомате  стекло  и, возможно, истек бы кровью, если б менЯ вовремЯ
не  позвали.  ђана  оказалась   довольно  глубокой,  и  Я  потащила  †еню  в
травмопункт.  Ћн шел тихий и перепуганный, невидимаЯ кровь стекала за манжет
его рубашки,  и ему казалось, что он с каждым шагом слабеет. Ќас  пропустили
без очереди.
     -- Ђ что мне будут делать? -- в тревоге спрашивал †енЯ, прислушиваЯсь к
позвЯкиванию инструментов.
     …му сделали  укол  и наложили несколько швов.  Ќазад  он шел  важный  и
бодрый, делаЯ вид, что ведет менЯ под руку.
     ЌелЯ  тоже  училась на фортепианном отделении.  џ как-то слушала  в  ее
исполнении "Ѓелые ночи"  из "‚ремен года". ’акого оговора ни  —айковский, ни
любой другой композитор не заслужили. „лЯ Ќели движение музыки исчерпывалось
пометками в  партитуре, которым она и следовала с честностью механизма. ‚се,
что невозможно вывести на орбиту слов, -- это и есть музыка, но ЌелЯ об этом
не имела ни малейшего понЯтиЯ. ‘лушаЯ ее, Я подумала, что Љоста не совсем не
прав, скучаЯ с Ќелей. ‚олна может быть сильной или  слабой,  но она несет  в
себе категорию глубины. Ќелино исполнение отличала ученическаЯ пресность; на
экзамене она получила пЯтерку.

     —естное слово, стоит лишь подумать об  этом, и мысль сгущаетсЯ до такой
муки, что отпадает  необходимость поступка... ’огда Я  думаю,  что некоторые
наши  <i>жесты</i>  должны хранитьсЯ исключительно в театре, где  длЯ них, как  длЯ
картин в музеЯх, будет создан благоприЯтный температурный режим  и ограничен
доступ зрителей, растаскивающих их по ниткам и лоскуткам, потому что в едком
пространстве  мысли любое действие моментально идет  трещинами, как парковаЯ
статуЯ,  замешеннаЯ на  халтуре:  не  успеешь  поднести  руку к  сердцу, она
отваливаетсЯ,  как гипсоваЯ,  и поклЯстьсЯ,  увы, нечем... Ќадо бы научитьсЯ
всегда  переводить  наши  чувства   из   плоскости  в  объем,  но  нет,  как
заблудившиесЯ путешественники,  они  нуждаютсЯ в точном адресе, в конкретном
имени и облике, и когда ЌелЯ говорит, что ее любовь к Љоста бескорыстна, как
тень, которую не могут не отбрасывать предметы, Я ей не верю хотЯ бы потому,
что эта  коротенькаЯ  фраза от  первого  и  до  последнего слога, как воин в
доспехи,  закована в сеть  мелких,  друг  на друга  набегающих  движений: ее
ресницы  трепещут, пухлые  губы  дрожат, руки  растерЯнно  оглаживают плечи,
голова склонЯетсЯ набок, как у жертвы.
     џ  не  знаю  в  точности,  как все  это  происходит... Ћна  приходит  в
концертный зал задолго до поЯвлениЯ там Љоста и садитсЯ в  первом  рЯду, так
чтобы  хорошенько видеть его. Ћна затаивает дыхание, не скрипнет креслом, не
шелохнетсЯ, чтобы не  спугнуть свою награду. Ћна тиха как вещь, возможно, ей
на  времЯ удаетсЯ превратитьсЯ в  неодушевленный предмет, иначе бы он угадал
ее присутствие в пустом зале, ведь у него прекрасный слух,  он должен был бы
в своих дебрЯх, где ему знаком всЯкий  призвук и  обертон и внЯтна  вибрациЯ
незаполненного  объема,  различить  шорох  преследованиЯ,  коварное  дыхание
врага. ‚ своем прозрачном путешествии по  клавишам он должен был  <i>наткнутьсЯ</i>
на  тЯжелое  плотное тело,  сидЯщее  напротив,  в которое ударЯетсЯ с налету
звук, не может быть, чтобы в зале  не изменилась  акустика,  чтобы перваЯ же
попавшаЯсЯ под пальцы мелодиЯ не  рассказала Љоста о том,  что с  ним сейчас
происходит  самое  страшное,  что  только  может  случитьсЯ  с  человеческим
существом:  некаЯ тьма, сгустившаЯсЯ  в  первом  рЯду  зрительного зала, его
видит и использует его  как хочет. ѓосподи,  как он беззащитен перед нею! Ћн
сидит  как жертва,  как  пища длЯ чужих прожорливых  чувств.  ЌелЯ  им  тихо
кормитсЯ,  пристроив  хоботок своего  зрачка  к самой болезненной,  к  самой
нежной, ничем не защищенной его ране -- музыке...
     <i>—то</i> это за музыка, иногда гадаю Я, хотЯ какое это имеет значение, разве
простаЯ гамма хоть в какой-то степени  может послужить Љоста укрытием? „а  и
может ли лицо выразить то,  что выражают пальцы? €ли избраннаЯ мелодиЯ лепит
лицо Љоста,  придаваЯ его чертам сходство с  самой собою? Ќо,  между прочим,
<i>видит</i> ли ЌелЯ его? Љ чему прикован  тЯжелый, как камень в ногах утопленника,
Ќелин  зрачок,  <i>от  чего</i>  зрение все времЯ тЯнет ко дну, где,  кроме  слабых
контуров  снующих  мимо  сердца  фантазий, ничего  различить  невозможно?  €
музыка, и  книги,  и жизнь  объединились против нашего  воображениЯ, готовые
образы и надуманные чувства обобрали его, и  мы  давно путешествуем зайцами,
за чужой счет,  наперед известными маршрутами. Ћна хочет  слепо лечь под его
пальцы как музыка -- но тогда зачем ей глаза?


        9

     ы с ‹ео пишем букву "Ђ". ‹ео хитрит и отворачива-
     етсЯ  от тетради. "ЉакаЯ "Ђ"?" -- "‚идишь, как  домик:  Ђ-а". -- "Љакой
домик?  Ћший?" -- "•ороший". …го рука, его плоскаЯ, с ороговевшими наростами
на  суставах  лапка,  не  приспособлена  длЯ  такой  тонкой  работы.  Џальцы
напрЯжены, словно их свело судорогой.  Ћн тЯжко вздыхает, скособочившись над
чертежом "домика", в котором Я стараюсь поселить его ум. —истый лист бумаги,
как воды всемирного потопа. Њы переплываем от одного островка  к другому, от
буквы к  букве, прорубаем путь в непроходимой  сельве дописьменного периода.
„ом  "Ђ" кренитсЯ то влево,  то  вправо,  наконец принимает нужную мне  позу
опытного морЯка, стоЯщего на охваченном штормом судне. ђасставив ноги, морЯк
стоит приложив  ладонь к  глазам,  вглЯдываЯсь в  "Ѓ",  в  далекий,  скрытый
туманом Ѓ…ђ…ѓ. џ говорю: "Ѓ…ђ…ѓ, Ѓ…‘…„ЉЂ, Ѓ“‹Ђ‚ЉЂ, ЃЂЌџ, ЃЋ‹њ, ЃЋѓ..."
     ‚друг при слове ЃЋѓ ‹ео начинает размашисто креститьсЯ. “дивлению моему
нет границ,  Я даже  забываю о нашем занЯтии. ‘ама  Я креститьсЯ не умею, не
знаю, есть ли Ѓог. ‚зволнованнаЯ,  Я спрашиваю об этом ‹ео, который радостно
и разумно, даже  авторитетно, ибо речь идет о  понЯтных  ему вещах, уверЯет:
"„а!  …сть!  Ћший!" -- и при этом с  размаху бьет себЯ по накладному карману
рубахи,  из  которого у  него всегда  торчит уголок какого-то листка. џ была
уверена, что это клочок  бумажки с адресом, написанным его матерью  ‹изой на
всЯкий  случай. "Џокажи", -- говорю Я ‹ео. Ћн вытаскивает вчетверо сложенный
листок, на нем круглым  почерком написана молитва  "Љо Ђнгелу-•ранителю".  ‚
глаза  мне  бросаютсЯ строчки: "<i>Љоторыма очима, Ђнгеле  •ристов, воззриша на
мЯ, оплетшасЯ зле во гнусных делех?..</i>" Ќесколько  секунд  Я  перечитываю эти
слова, стараЯсь понЯть смысл.  ‹ео, радостно  отбросив карандаш, разражаетсЯ
объЯснениЯми:  "‹етает!  „а!  ‘мотрит  на  ‹ео!  ‹юбит  ‹ео!"  ‚ его  голосе
проступают  слезы.  "‹юбит?"  --  переспрашиваю Я. "Ђ! ‹юбит!"  -- энергично
стараетсЯ  развеЯть мои  сомнениЯ ‹ео. "ќто твоЯ мама написала?"  --  "Њама.
Ѓог. Ђнгел.  ‚се  любЯт  ‹ео".  Ћн истово креститсЯ.  ‚здохнув, Я кладу  его
молитву обратно в кармашек. ‹ео пишет "Ѓ" и снова взволнованно креститсЯ. Ћн
пишет то "Ђ", то "Ѓ"  и креститсЯ. Њожет,  он  прав,  что  креститсЯ  на эти
танцующие буквы?
     -- Ќе нужно это...  -- Ќа веранде поЯвлЯетсЯ мать ‹иза, худаЯ, длиннаЯ,
с привлекательным скуластым лицом.  Ћна держит голову набок,  как и ‹ео, как
будто они оба все времЯ  к  чему-то прислушиваютсЯ. -- Ќе трудитесь,  он все
равно забудет.
     ‹иза, единственнаЯ  во дворе,  всегда  обращаетсЯ  ко  мне  на  "вы". ‚
свободное  от работы в магазине времЯ  она ходит прибиратьсЯ к соседЯм, мыть
окна, стирать, купать лежачих больных. ‹юди ее жалуют, потому что  берет она
за свой  труд немного, с больных  -- вообще ничего. „аже серебрЯную ложку не
взЯла  у сумасшедшего старика  Ћнучина, который  во  времЯ войны  работал на
продовольственном складе и выменивал продукты  на кольца, сережки, браслеты,
а  своего сына морил  голодом.  ‹иза и  к  нему обращаетсЯ на "вы", хоть  он
сумасшедший  и ей, единственной, не выкрикивает на улице в лицо, как каждому
встречному: "€осиф похоронил €акова, €аков похоронил €саака, €саак похоронил
Ђвраама..." Ѓрызжа слюной, Ћнучин пытаетсЯ  дать времени обратный ход, чтобы
похоронить человечество в Ђдаме.
     ‹ео пишет  "‚"  и начинает  размашисто креститьсЯ на новую букву.  ‹иза
осторожно  удерживает его руку.  ‘  помощью  ‹изы  мне открываетсЯ небольшой
педагогический секрет: ‹ео надо все времЯ хвалить, и тогда он будет работать
с  удвоенным усердием.  ‘тало  быть,  ‹ео  тоже  подвержен  некоторым  нашим
слабостЯм.  Њолодец,  ‹ео.  ‹ео умница. ЉакаЯ красиваЯ  "‚" у ‹ео. ‹ео скоро
всем нам будет писать письма!
     Њы с ‹ео выходим на  улицу. Ќа крыльце стоит беременнаЯ ‘ветка, смотрит
направо-налево,  поглЯдывает  на   север   и   на  юг,   высматриваЯ  своего
напроказившего   женишка,   не  идет   ли  виноватым   заплетающимсЯ   шагом
студент-машиностроитель, залеточка.  ЊоЯ бабушка при каждом  удобном  случае
добродетельно  ее  осуждает:  "—его   теперь  высматривать,  когда  до  себЯ
допустила". џ приостанавливаюсь, держа за  руку ‹ео. џ  немного стеснЯюсь ее
живота.  ‘ветка  старше менЯ  всего  на полтора  года,  но  совсем  взрослаЯ
женщина.  ђазговариваЯ с  ней, Я стараюсь дать ей  понЯть, что ее  безмужний
живот  в  моих  глазах  --  обычное  дело,  но   ‘ветка  не  понимает   моей
деликатности, ей  и  самой  кажетсЯ, что это дело  обычное: мать  ее  дважды
рожала без мужа и ‹иза  нагулЯла  ‹ео  неизвестно  от кого, но  муж все-таки
желателен, а как же. Ћбычно Я приветствую ее одной и той же шуткой:
     -- ’ы еще не родила?
     -- …ще нет,  -- серьезно отвечает ‘ветка. Њы обе склонЯем головы над ее
большим животом.
     -- Њожно попробовать?
     -- ’ронь, -- усмехаетсЯ ‘ветка. -- Ћн спит сейчас.
     ’очно боЯсь ожечьсЯ, касаюсь пальцем ее живота.
     -- Њальчик, наверное.
     --  …сли будет парень, -- строит планы ‘ветка, --  отдам его в фигурное
катание. Ђ девочку в музыкальную школу. —тобы играла, как ты.
     -- Ђ как -- тебЯ тошнит?
     -- „урочка. Љого же тошнит  на девЯтом месЯце? ќто вначале. “же большой
ребенок,  скоро  родитсЯ.  •оть  бы  в  отца  пошел, отец краси-ивый!  --  с
гордостью говорит ‘ветка, затем отворачиваетсЯ от нас: -- ’ы отведи ‹ео. Њне
нельзЯ в  моем положении  долго на него смотреть, а то  Ѓог  знает кто может
родитьсЯ.
     Њы с ‹ео поспешно сходим с крыльца, чтобы у ‘ветки не родилсЯ Ѓог знает
кто.
     Њы идем мимо квасной бочки,  которую опекает наш  тополь,  мимо очереди
покупателей  с  бидонами (жарко!),  мимо  деревЯнных ворот,  железных оград,
ажурных решеток, сплошь оплетенных диким виноградом, глубоких,  гулких арок,
укрывших  отступившую  ночь, мимо  развешанного  в глубине  дворов сохнущего
бельЯ (оно снитсЯ к разлуке), качелей во дворах, гамаков, курЯтников, сараев
с  ржавыми  велосипедами,  деревЯнных колод, на которых  осенью  попеременно
рубЯт  то  дрова,  то  капусту,  старых диванов, выставленных  на  просушку,
круглых  столов  с игроками  в  подкидного,  пузатых  шифоньеров  с шубами и
пальто,   надушенными  нафталином,  этажерок  со   случайными,  незабвенными
книгами,   иконостаса  лиц  на  стенах,  как   всегда  умерших,  как  всегда
прекрасных... Њы сворачиваем на Љировскую и по ней спускаемсЯ к набережной.
     ђека  поблескивает  из-за  крыш и деревьев --  ее  тема с каждым  шагом
нарастает, усиливаетсЯ, отдельные разрозненные мотивы сливаютсЯ  в густеющую
мелодию с вариациЯми.  ’ело с каждым шагом все больше утрачивает вес. —то-то
странное есть  всегда в  спуске к реке.  Ћна  преграждает тебе  путь,  но ты
стремишьсЯ, забываЯ про все,  к этой блистающей преграде, к этой  рЯбЯщей от
ветра  прохладе. Њы  идем  по  набережной вдоль  литых  решеток, разделенных
цепЯми.  —ерез  каждые сто  метров  стоЯт чугунные тумбы с буквами  на  них,
складывающимисЯ  в чугунную  надпись: "Ђкцiонерное  общество Џастухова. 1898
год". Ќаверное, прежде к ним пришвартовывались пароходы пароходного общества
"‘амолетъ". ’умбы  похожи  на  гигантские  гвозди, которыми  Џастухов  решил
намертво  прибить  улетучивающеесЯ  времЯ.  ‚ конце  каждого  века  вещество
времени истончаетсЯ, становитсЯ разреженным,  зыбким -- таким же, как старый
чугун.  ќто  чувствовал  и Џастухов.  ‘коро век,  как он  чугунными пальцами
тЯнетсЯ  к  нам  из-под земли,  проситсЯ  обратно, мечтаЯ  хоть  на  полчаса
воплотитьсЯ  в кого-нибудь  из нас, прохожих, чтобы немного постоЯть у своих
чугунных тумб, покурить, посмотреть на медленную, лениво лоснЯщуюсЯ воду, на
пристающий к  берегу прогулочный  катер "‘ергей  ’юленин", на то, как  ловко
матрос набрасывает  швартовы на его чугунное детище, круглое  и  литое,  как
аккорды до-диез-минорной прелюдии ђахманинова, которые ЌелЯ с такой  упорной
силою  вколачивает в  клавиши,  сражаЯсь с глухотой  собственных  пальцев...
‚озле  будки с  мороженым  ‹ео  приостанавливаетсЯ, интересуЯсь,  <i>"ошее"</i>  ли
мороженое,  и дальнейший наш путь проходит  в заботах, как бы не  капнуть на
рубашку тающим  эскимо. Џавильоны, в  которых  продаютсЯ  пирожные, печенье,
лимонад,  конфеты, останавливают  нас,  как светофоры. Њы, конечно,  кутили.
Џетушки на палочках, воздушнаЯ кукуруза, сахарнаЯ  вата, карусель,  катер до
‡еленого острова, с  борта которого видна ‘таропочтоваЯ, и обратно. ‚арлей и
„емьЯненко в прохладном малолюдном кинотеатре плели свой студенческий роман,
отбиваЯсь  от  карнавальных  горцев  на  фоне  уютной,  забавной гайдаевской
этнографии.
     ‹ето покачивалось и  искрилось,  как золотаЯ каплЯ на кончике  иглы, --
еще покачивалось, еще искрилось...
     Џо возвращении домой обедаем  и идем  к ‹ео крутить  детские пластинки.
Њне  нравилось,  как  артисты  умеют  передавать   голоса  животных.  ’ак  и
представлЯлось: "ђ-р-ав!" -- говорит большаЯ собака, сенбернар, с лоснЯщейсЯ
богатой черной шкурой, а не здоровенный дЯдЯ, у которого творческий простой.
‹ео начинает прыгать на четвереньках и лаЯть, к моему большому восторгу. ’ут
раскрываетсЯ дверь  и к  нам  заглЯдывает бабка Ђнька,  голова ее в бигудЯх,
острые глаза бегают, губы растЯнуты в ухмылке.
     --  Ђга,  эт  ты,  барышнЯ?.. Ђ мы  только с ‚ерой  тебЯ поминали.  Ћна
жалилась, что ’амара прЯчет от нее  внучку. —то ж ты к  ‚ере-то  не зайдешь?
‘тупай к ней скорей. ‘тупай сейчас. Ѓросай все и ступай. ......
     ...........................................................

     Џо выходным ‚ера собиралась на рынок за цветами. џ искоса наблюдала  за
ней, удивлЯЯсь про себЯ: чего уж пудритьсЯ, когда ты такаЯ древнЯЯ старушка,
зачем подводить брови и подкрашивать губы, ведь если и обратЯт внимание, так
только  из  жалости, из сострадательного желаниЯ  помочь донести кошелку  до
остановки трамваЯ... Ќо  кошелки  не было. ‚ера  отправлЯлась за цветами,  и
только  за цветами. Љак к настоЯщей любви не может примешиватьсЯ расчет, так
к  ее цветам не мог пристать  пучок петрушки или сельдереЯ. ‚ера  красилась,
одевалась как на бал,  душилась духами "Њанон", приготавливаЯ себЯ к цветам,
надевала  шлЯпку с вуалью, на  которую прохожие изумленно оборачивались. ќта
шлЯпка  времен ‚ериной молодости  сохранЯла под своей вуалькой воздух чистых
девических  побед, воздух иных времен, никогда  не пресекавшихсЯ мечтаний, в
ее туманную завесу вкраплены давние слезы, и кровь каких  страстей запеклась
на ‚ериных полускрытых  вуалью губах, о том знала лишь она. ‚ера привставала
на цыпочки, чтобы увидеть всю себЯ в зеркале, надевала босоножки на  высоком
каблуке и оборачивалась ко мне:
     -- „етка, Я пошла за цветами.
     Љак будто Я не знала, куда она пошла.

     Љак тихо, тенисто у ‚еры в комнате, как много книг на полках, печеньЯ в
вазочке. € какой  чистый кусочек неба виден из ее окна между крышами,  синЯЯ
клавиша. Ќа  роЯле линейный  пробор Џолины ‚иардо, портрет —айковского кисти
самой ‚еры больше похож на портрет —ехова. Џузатый будильник на подоконнике.
„авно не стрекочет. …го сломал ‹ео. ‹ео не  переносит стрекота  часов. Љогда
он  приходит к нам,  бабушка  первым делом останавливает наши часы с боем. ‚
доме  ’качихи часы  стоЯт в чулане -- все, кому надо  справитьсЯ о  времени,
заглЯдывают в чулан. …сли ‹ео приходит к  кому-то  в гости, часы  прЯчут под
подушку, иначе  с  ним делаетсЯ истерика. ’енисто,  тихо.  ‘тарое  кресло  у
старинного столика на гнутых кокетливых ножках. Ќаверное, как хорошо, утопаЯ
в нем,  поминутно  откидываЯсь  на спинку и поглЯдываЯ  в окно, застрЯть  на
одной  странице "‚ойны  и  мира"... ќто  кресло -- средоточие  ее теперешней
жизни, кресло  леди •евишем, просевшее  от болезненной  мечты о себе  самой.
‘еребристо-зеленое, выцветшее,  с торчащими повсюду  серебристыми нитЯми, со
многими  валиками  на подлокотниках и  спинке, которыми можно  управлЯть  по
своему желанию,  кресло,  приспособленное  к изобилию поз, к легкой, кипучей
игре ума с  действительностью.  ‚ нем могла играть  свои роли парализованнаЯ
‘ара Ѓернар. Ћно делает все понЯтным без слов, как сумерки. ‚ера в нем живет
--  читает,  шьет,  вспоминает,  пишет  письма.  „ополнением  к  креслу   --
скамеечка, обитаЯ этой  же серебристо-зеленой тканью, гобеленом,  на котором
продолжает ткать времЯ...
     €  вот входЯт цветы и  ‚ера, кажущаЯсЯ  себе интересной  интеллигентной
пожилой дамой; жестом дуэлЯнта она срывает с плеча кухонное полотенце, и оно
летит  на  столик.  ђозы,  которые  час  назад  усердно  побрызгал черноусый
жуликоватый продавец, имитируЯ <i>росу,</i> она держит  отстранив от тела, на весу,
на  сгибе  руки.  Џоставленные в  вазу, розы образуют ровный куст.  Ѓелые  и
красные, набранные вслепую, цветы здесь совсем дешевые, даже неловко за них,
белые  и красные, дуэт  €оланты и  ‚одемона, война норманнов с англосаксами,
неувЯдаемые страсти. Џрисутствие роз делает комнату еще более старинной.
     -- Ќу вылитаЯ, вылитаЯ мама!.. --  восхищенно говорит ‚ера, оглЯдываЯсь
на менЯ,  пока  настоЯвшийсЯ  чай  струитсЯ  из  носика  чайника  в щербатую
кузнецовскую  чашку. --  Њои ученицы  мне  часто  приносили  цветы,  ты себе
представить не  можешь.  Ћни менЯ  любили, мои девочки. Њожет быть, Я больше
научила их любить музыку, нежели играть. ‡наменитостей из них не вышло. Ќу и
что ж, все равно Я горжусь ими. ’воЯ мама, конечно, тоже прекрасный педагог,
но Я  не понимаю, чему  может научить химиЯ? •имиЯ, она и  есть химиЯ, тогда
как музыка, искусство... Ќо ты пей, пей  чай,  не  отвлекайсЯ. „а, это очень
старинный инструмент, его прежние владельцы были знакомы с ђахманиновым. Ћни
запросили за инструмент две с  половиной  тысЯчи старыми деньгами -- разве у
менЯ были такие  деньги? Ќо когда  они мне  сказали, чьЯ  рука касалась этих
клавишей,  Я бросилась  перед  дЯдей  на колени. Ќу что все эти расчеты, эти
меркантильные соображениЯ перед мыслью, что, может быть, великаЯ тень до сих
пор  склонЯетсЯ над потревоженной музыкой... ’ы понимаешь,  о чем  Я говорю?
‹юди,  к  несчастью,  не  все  рождаютсЯ  красивыми  и  также  не все  могут
чувствовать музыку. Ђх, как Я рада, что твоЯ мать учит тебЯ музыке, она была
блестЯщей пианисткой, можешь мне верить, и  если бы  не твой отец... Ќо  это
между  нами, разумеетсЯ. Ђндрей тоже был чуток к  музыке, особенно его  душе
был близок  опен. ’ы знаешь, что у опена был роман с Ђвророй „юпен? „а-да,
†орж ‘анд, какое чудо эта ее "Љонсуэло", Я до сих пор запоем читаю...
     џ сижу у ее ног на скамеечке. ‘ высоты своего кресла ‚ера расспрашивает
менЯ  о маме и учит нас обеих жить. ќто ее любимаЯ игра, которую навЯзало ее
кресло  и  скамеечка, игра в вечную учительницу и ученицу, сидЯщую у ее ног.
—ему она может научить менЯ, нас,  когда сама все  потерЯла: родных, друзей,
положение в обществе, сына, наконец,  бывшего жениха моей мамы  -- ЂндреЯ. €
сама  уцелела чудом, закатившись, словно бусинка, под это громоздкое кресло,
которое хотели реквизировать,  но не смогли протащить  в  дверной проем, оно
уперлось, разбухло  на  глазах, --  и  революционные  солдаты оставили его в
покое.  Љресло развернуто на  юго-запад, всегда  на  солнце,  садЯщеесЯ  над
„оном. "“ менЯ абонирована ложа на закат", -- говорит ‚ера. „а,  этого у нее
не отнЯть -- закат.
     ‚ера  рассказывает про свою жизнь.  Ѓыла большаЯ семьЯ. Ћтец -- дирижер
городского оркестра, мать -- актриса-инженю. ЃратьЯ-студенты строчили статьи
в  губернскую газету, стремЯсь приблизить  светлое  будущее.  “ютные  зимние
вечера,  пышные  пироги  с  запеченными в них монетками,  живые  картины,  в
которых принимала  участие Ћленька  ‘песивцева,  будущаЯ великаЯ балерина, с
ней ‚ера посещала балетный класс  при театре,  вместе с  Ћленькой длЯ  живых
картин  делали сугробы из  афиш,  обмазывали клеем и сыпали крупной солью --
блестело  при  свечах; шарады, простонародное лото, к которому  пристрастила
всю  семью  нЯнька  Ђлевтина,  забавные  стишки  к  именинам,  еловый  запах
медвежьей шубы отца, похожей  на шалЯпинскую, импровизации на  роЯле, клавиш
которого (впрочем, так  говорил  продавец, чтобы  заломить побольше) касалсЯ
сам  ђахманинов,  акварели,  бальный  порошок,  ђимский-Љорсаков,  партитура
"ЏсковитЯнки", которую отец изучал уже в Ѓерлине, куда уехал  на гастроли. Ђ
когда вернулсЯ, вовсю громыхала ѓражданскаЯ.  †ена  репетировала в  какой-то
ужасной  пьесе  "ЉраснаЯ правда" молодого, но уже  расстрелЯнного  белыми  в
донских  степЯх  драматурга ‚ермишева. ‘тарший брат  ‚еры,  ушедший в  конце
семнадцатого   с  отрЯдом  ‘иверса  простым  солдатом,  погиб,  а  младшего,
сотрудника  какой-то   новой   революционной   газеты,  казнили   деникинцы.
"ЏсковитЯнка" осталась невостребованной. ‘мерть обоих сыновей прежде времени
свела в могилу ее родителей.

     џ  поражалась  той  отваге,  с  какой ‚ера  надевала  на  голову  синюю
бархатную  шлЯпку с белой вуалеткой, собираЯсь со мною в театр. Ћна казалась
себе загадочной старушкой. …е зеленые глаза туманно мерцали под вуалью.
     --  †енщина  должна  всегда  оставатьсЯ  женщиной,  --  говорила  ‚ера,
принимаЯ мое изумление перед ее вуалеткой за немой восторг. -- ‘кажи, это не
слишком вызывающие духи? Њне подарила их одна из моих  учениц, ее муж, между
прочим... ну, это особаЯ историЯ... Љороче говорЯ, резковатые духи, но Я так
люблю ‹ерочку, что не могу их выбросить. „авай Я тебЯ  чуть-чуть подушу, вот
так, вот так...
     ‚ тот вечер, тихий,  отстраненный,  с  высокими потемневшими небесами и
листвой, намекающей на осень, мы отправились в городской театр. „орогой ‚ера
объЯснЯла мне, что театр теперь далеко не тот, что был прежде. Љогда-то сюда
приезжал ’аиров и ставил "Ћптимистическую трагедию".
     -- ‚печатление было такое, --  рассказывала ‚ера, -- что спектакль этот
"сердце трепетное вынул и угль, пылающий огнем...". Љак там?.. Ќу, не важно.
€грала великолепнаЯ  красавица ‹екалова, она  рано  скончалась, беднЯжка, от
чахотки, но говорили -- несчастнаЯ  любовь, играла Љомиссара не хуже Љоонен,
хотЯ Я и  не видела Љоонен, но думаю, не хуже, а когда она говорила Ђлексею:
"Ћдин вопрос: за какую власть ты голосовал на выборах?.." -- у менЯ аж мороз
шел  по коже... Ћсторожнее -- лужа.  џ очень,  детка, люблю театр, не правда
ли, здание нашего театра похоже на сфинкса или на спЯщих львов в ‹енинграде,
зрительный зал --  как запрокинутаЯ  грива, а вот эти два  подъезда по бокам
вроде лап...
     ли  гастроли  одного  из  московских  театров.  “ бокового  служебного
подъезда толпились  театралы  в надежде  получить контрамарку  или  автограф
знаменитости.  „олжно  быть,  ‚ера в  своей  невероЯтной  шлЯпке походила на
старую  актрису,  уже  готовую  к  выходу  на  сцену,  -- толпа  почтительно
расступилась  перед  нею, и  мы вошли  в  вестибюль.  ‘тараЯ  дама  в черном
шелковом  платье и  на  высоких  шпильках  чистила ручным  пылесосом  чучело
огромного медведЯ. “видев ‚еру, она приветливо  заулыбалась и сказала, чтобы
мы шли в зал на ее место, там есть свободные стульЯ.
     -- “ менЯ тут друзьЯ, -- строго сообщила мне ‚ера. -- Њой  сын  работал
здесь  после  войны.  ‚  пору  расцвета  их  отношений с твоей мамой они  до
глубокой ночи пропадали в здешней костюмерной, играли там в переодеваниЯ...
     -- €грали?
     --  „а,  иначе  это назвать нельзЯ. ‚ театре  собрана большаЯ коллекциЯ
костюмов.  Џосле  спектаклей  они  забирались  в  гардероб  и  нарЯжались  в
театральные  костюмы  различных эпох,  ЂндреЯ  всегда  вдохновлЯла  мечта  о
перепутавшихсЯ в гардеробной временах  -- он рисовал  твою  маму в цыганском
нарЯде Љармен или ”раскиты, в мундирных  платьЯх из "Џиковой дамы", в  шитых
золотом  одеЯниЯх  египтЯнок,  в  русских  сарафанах,  а на  себЯ  натЯгивал
клетчатые  панталоны и мешковатый  фрак ’рике, суконный  опашень из "–арской
невесты",  парчовый  кафтан  из  "Ѓориса  ѓодунова"...  €з  реквизитной  они
приносили  канделЯбры,  веера  из  страусовых  перьев,  драгоценные   ларцы,
картонных лебедей на блюде. Ћн рисовал твою маму и себЯ в сценах из каких-то
невообразимых спектаклей, известных лишь им одним.  ‚ сущности, они оба были
еще совершенные дети...
     Џрежде  чем  очутитьсЯ  в  зале, мы  долго пробирались  за сценой через
бутафорские катакомбы мимо макета крепостной стены с бойницами, осенней рощи
из  папье-маше,  плексигласового  пруда, в прорезЯх которого торчали плоские
лебеди  на палочках. ‡ал театра был заполнен разрЯженной публикой. ЏовинуЯсь
невидимому  реостату, свет медленно и согласно начинал угасать, оставлЯЯ нам
несколько секунд на то, чтобы успеть заглЯнуть в программку.
     ќто была  грустнаЯ американскаЯ историЯ о  двух сестрах из благородной,
но разорившейсЯ семьи.  Ћдна  из них примирилась  с  пошлым  существованием,
которое было  предначертано ей судьбой, а другаЯ -- нет.  ’у, другую, играла
нервнаЯ, хрупкого сложениЯ  артистка, и сразу становилось  Ясно,  что это ей
суждено рухнуть в финале под грудой алЯповатых декораций. ‚ каждой  сцене ее
пригвождали и преследовали, стрелЯли  в нее из револьвера, пока наконец  она
не  застыла   безжизненной  бабочкой  в  газовом   платье  в   руках  грубых
американских  санитаров. ’огда мы  все принЯлись неистово  приветствовать ее
гибель,  и актриса,  отделившись  от своей героини, как от собственной тени,
стала прижимать  руки к  груди  и  кланЯтьсЯ. Љ  концу  спектаклЯ она  очень
устала, эта  артистка, еще не  очнувшись от  своей американской  смерти, она
принужденно улыбалась нам.
     Њы вышли из театра и уселись в театральном скверике перед фонтаном. €вы
свешивали в него длинные гривы, и по строгой воде уже плыли опавшие  листьЯ.
џ рассказывала ‚ере  о слепых,  хоть у  менЯ и было  опасение,  что она, как
человек  восторженный,  чрезмерно  и неправильно отреагирует на мой рассказ.
Ћтец всегда  выслушивал менЯ с  умиленным вниманием,  потом  гладил рукой по
голове  со словами "„оброе сердечко!.." -- совсем  как  в детстве,  когда Я,
бывало, приходила от больной  девочки •ильды. ‚ера засыпала  менЯ вопросами.
Њогут ли они себЯ обслужить? —то это за ноты,  по которым разучивают музыку?
—то  они читают? …сть  ли  у них еще  друзьЯ среди  зрЯчих?  Ќеужели  у всех
абсолютный слух?  ќто  хорошо,  это  правильно.  Ќаличие у  некоторых  людей
абсолютного слуха, продолжала ‚ера, может удержать  мир от катастрофы, как и
музыка. ‚от,  например, она,  ‚ера, живет в сплошном музыкальном потоке, все
времЯ что-то про себЯ напевает, чтобы не слышать улицы. "‹юди вокруг, детка,
за  эти  годы сильно изменились, вежливость с улиц  ушла. ђаньше  была между
людьми теплота, вежливость -- теперь ее нет".
     ‚ера  указала мне  на небольшое  открытое  кафе, где  кофе  подавала  в
крохотных чашках неудачно  крашеннаЯ блондинка.  Љогда-то здесь  было здание
синематографа "Њираж", оно  до сих  пор смутно  вырисовываетсЯ перед ‚ериным
взором в пустыне настоЯщего, и она, приветствуЯ обман зрениЯ, часто ЯвлЯетсЯ
сюда  в нитЯных  перчатках,  не  узнаннаЯ под вуалью, сама  мираж,  ожидаЯ в
сумерках, когда же начнет вырисовыватьсЯ строение  синематографа, девочка  с
косой,  в беличьей шубке, под руку с отцом-дирижером, известным всему городу
человеком, пришедшие сюда смотреть  печальное кино,  самое горькое и светлое
по  чувству единениЯ с другими людьми, но господин Љулик, владелец "Њиража",
оказываетсЯ, умчалсЯ в Ќовочеркасск  за разрешением  полицейских  властей на
демонстрацию  этого  фильма.  ‘инематограф  "Њираж"  был  на  месте кофейни,
множество гимназистов стоЯли  вот здесь  с самодельными плакатиками в руках,
требуЯ показа ленты. ќто был не мираж, не  художественное  кино с Яркоглазым
Њозжухиным -- это был документальный,  как мы  бы теперь  сказали, фильм,  и
называлсЯ он "Џохороны ‹ьва Ќиколаевича ’олстого"...
     „етство ‚еры пришлось на те времена,  когда поползли по лицу земли одна
за другой эти целлулоидные ленты  с шелестЯщими,  словно  конфетнаЯ обертка,
событиЯми   и    страстЯми,    которые   озвучивали   сидЯщие    в   темноте
таперы-импровизаторы.   ’аперы   аккомпанировали   беспорЯдочному   движению
наступающей  эпохи бурей безумных, надрывных, какофонических  аккордов.  ќто
была новаЯ музыка,  сыграннаЯ новыми  пианистами. Џозже ‚ера на своей  шкуре
понЯла, что это такое,  когда Ѓрамса  приспосабливают к пожиранию устриц,  а
Ѓетховена --  к пальбе  из револьвера. Њузыка  вместе с целлулоидной  лентой
накручивалась на валик кинопроектора. –еллулоидные мифы,  целлулоидные миры,
ограненные ювелиром-оператором длЯ  вечного  сиЯниЯ вечного времени,  -- они
докатились  и до  нас из канувших в ‹ету  эпох,  как бильЯрдные шары, их еще
долго будут выносить волны перемен из архивов и фильмотек... ‘ухим солнечным
днем веселый ‹енин прогуливаетсЯ по Љремлю с Ѓонч-Ѓруевичем, держащим пухлый
портфель совслужащего, и  €льич показывает оператору, куда попала эсеровскаЯ
пулЯ.  ЊаЯковский  с  закушенной  папиросой  в клубе  театральных работников
нацеливает кий на бильЯрдный  шар.  ‘утулый  ѓорький  усмехаетсЯ с  подножки
вагона -- прожившись в  …вропе, он окончательно  вернулсЯ на родину. ‚еселый
—калов на аэродроме пожимает руки Њосквину и Ђлексею ’олстому -- еще недавно
он   летал  опрокинув  самолет  колесами  вверх.   ‚се  улыбаютсЯ,  радостно
жестикулируют... Љолонны матерей в белых полотнЯных юбках проносЯт на плечах
детишек -- ровесников ЋктЯбрЯ, за ними движутсЯ костюмированные народы ‘‘‘ђ,
медленно  проезжают грузовики  с живыми  картинами:  инженер  склонилсЯ  над
кульманом, рабочий  держит в руках  сварочный аппарат,  колхозница прижимает
живого   поросенка,    получившего   успокоительный   укол,   седой   ученый
всматриваетсЯ  в  микроскоп,  мускулистый  молотобоец   бьет   кувалдой   по
картонному  глобусу,  опутанному   цепЯми   капитала...   —еловеческий  глаз
распахнут, как щель копилки, в которую,  толпЯсь,  проскальзывают картины --
чем Ярче и доходчивей, тем вернее. Ќа передний план выплывает все, что имеет
форму,  что  прошло  режиссуру,  оттеснЯЯ,  отбираЯ у  сердца  догадку,  что
прозрачность  и есть  несущаЯ  конструкциЯ  бытиЯ, к которой,  как  пузырьки
воздуха,  лепЯтсЯ  души,  над  оболочкой  вещей  такие  играют  зарницы,  но
человеческий глаз не спешит их увидеть.
     ‚ечерами,  чтобы  подработать,  ‚ера  играла на  пианино  в  кинотеатре
"Њираж", а днем  работала делопроизводителем в Ћтделе народного образованиЯ.
‚озвращаЯсь  домой  поздно  вечером,  обессиленнаЯ,  падала  на  скамейку  у
вешалки, прижималась лицом к отцовской шубе и  тихо  проливала слезы. ЌЯнька
Ђлевтина  выскакивала  в прихожую, снимала с  замерзших  ‚ериных  ног боты и
растирала  ее  ступни  своими  сильными  руками. "Ѓлагодари  своего  отца  и
братовьев,  --  шептала  Ђлевтина, --  в  них-то  бес скакал, они  революцию
сделали  себе и тебе  на голову,  все не жилось им,  не  радовалось на белом
свете..." ‚ыговариваЯ все это беззащитной  ‚ере, которую  она,  в  сущности,
очень   любила,   Ђлевтина   испытывала  злорадство   в  душе.  •ватит,  она
намолчалась.  ‚сю жизнь отдала  этим талантливым  журналистам, замечательным
актрисам, бесстрашным  героЯм, умницам, говорунам, фантазерам и мемуаристам,
борцам  за  счастье  всего  человечества  и  женскую  эмансипацию,  это  им,
образованным, интеллигентным людЯм, она прислуживала как бессловеснаЯ  раба,
чернорабочаЯ, о которых с  такой болью  и общественным пылом писал в газетах
ее воспитанник ‘аша, старший брат ‚еры, впоследствии погибший в конной атаке
под  станицей  ‚еликокнЯжеской.  —истота  в  этом доме  была  делом ее  рук,
здоровье детей --  плодом ее неустанных  забот,  они, конечно,  не придавали
никакого  значениЯ  еде,  но  аппетиты  при  этом имели  отменные,  да,  эти
великодушные культурные люди задушили ее, замучили так, что в свои пЯтьдесЯт
она казалась старухой, но теперь они сами попались в собственные сети, то-то
ты  теперь  и ревешь, ‚еруша, уткнувшись  лицом в отцову шубу,  которую надо
потихоньку продать, если б не Я, вы бы все пошли по миру с вашими театрами и
роЯлем,  который,  к  слову сказать, тоже  могут  реквизировать, если ты  не
зарегистрируешь его в этом твоем, тьфу, не выговоришь, безобразе...
     -- Ќаробразе, тетЯ Ђлевтина, -- вдруг сверкала глазами  ‚ера.  -- Ћтдел
народного образованиЯ,  прошу  вас  запомнить  и  больше  не  коверкать  это
слово...
     -- ’ю, -- говорила  Ђлевтина, удивленнаЯ отпором, -- как ни назови, все
одно  сплошное  безобразие:  у  семьи   погибшего  за  их  же  власть  героЯ
реквизировать роЯль, да не длЯ детского, Ясно, дома, а кому-то себе, себе...
     Љ инструменту  ‚ера долго  не подходила.  Ќе было ни сил, ни времени, к
тому же приторные вальсики и марши, что она выбивала, глЯдЯ на киноэкран, из
угрюмого черного пианино, разъедали ее руки, как щелок. „нем  она стучала на
машинке, вечером на фортепиано, все перепутывалось, иногда  ей казалось, что
печатает она на пианино, а иногда, напротив, играет какую-то странную пьеску
на печатной машинке... ’ем не менее ‚ера в это времЯ умудрилась выйти  замуж
за скрипача из бывшего отцовского оркестра, рассеЯнного  по тихим  углам, по
мышиным норам, и спустЯ  год  родила ЂндреЯ. ‚ браке она прожила два года. Љ
тому  времени,  когда  сын   начал  лепетать,  ‚ера  устроилась  работать  в
добровольное  общество  "„олой неграмотность!"  и  обучала  рабочих  письму,
чтению  и счету в  столовой бывшего механического  завода Џастухова. ЌачалсЯ
нэп,  ее  муж  пристроилсЯ   играть  в  пивную.  •озЯин  платил  нанЯтым  им
куплетистам и музыкантам по двадцать  пЯть копеек с  пробки, то есть с одной
выпитой посетителЯми бутылки пива. Ћднажды муж собрал свои пожитки и ушел от
‚еры  к немолодой владелице  пирожковой,  состоЯвшей в  родстве  с  хозЯином
пивной.
     --  ’воЯ  бабушка  ’амара в те годы  устроилась в  швейную  мастерскую,
приковав себЯ за руку к крутЯщейсЯ ручке машинки. “ нас обеих были маленькие
дети, и мы подружились...

     Џосле того как ее  семью  уплотнили в восемнадцатом, ‚ера  занимала две
комнаты с  прихожей,  заменЯвшей ей  кухню. ‚о второй  комнате когда-то  жил
Ђндрей, там все осталось так, как было при нем. ‚ера входила туда только длЯ
того,  чтобы  вытереть пыль или поставить  в глинЯный кувшин  на  просторном
письменном столе розу. Ђндрей был театральным художником. ‚ письменном столе
лежало множество папок с пожухшими эскизами  к спектаклЯм,  на обложках было
написано:  "‘обака  на  сене", "”уэнте  Ћвехуна", "Ѓронепоезд...", "ђомео  и
„жульетта", "’рудовой хлеб", "„ачники". “ ‹ауренсии  и „ианы  было лицо моей
мамы.  ‘тул, узкаЯ  кушетка, две полки с альбомами  репродукции -- вот и все
убранство комнаты.
     ‘идЯ в этой комнате, Я закрывала глаза, представлЯЯ  себе ‘таропочтовую
с ее деревьЯми и домами, соседей,  знающих  менЯ  с  пеленок, ‚еру и ’амару,
которые бы нЯнчились со мною, маму, отсюда никуда не уехавшую, ЂндреЯ, этого
человека  с  кроткими,   скорбными   глазами,  увеличенными  линзами  очков,
фотографиЯ его висела над письменным столом... ‘транный снимок. џ отходила в
угол  комнаты, глаза ЂндреЯ  внимательно  следили  за  мною.  џ ложилась  на
кушетку  -- и снова встречалась с ним взглЯдом. ’акой взглЯд  должен быть  у
отца, не спускающего глаз со своего  ребенка.  џ бы любила запах шубы своего
прадеда-дирижера, если бы она, конечно, сохранилась...  џ бы читала ’олстого
в ‚ерином кресле,  училась  играть на ее роЯле... ‚ера почти три десЯтилетиЯ
учила  девочек музыке и слыла отличной преподавательницей.  ЊоЯ  жизнь  тихо
протекала бы в берегах ‘таропочтовой  улицы,  как  мирнаЯ  река,  и  мне  не
пришлось бы утолЯть свою жажду путешествий.
     Ћт ‚еры Я узнала, как  Ђндрей выбрасывал  из  окна цветы,  которые  его
матери дарили поклонники. "ЏредставлЯешь, детка, такаЯ  ревность... Њне было
больно  смотреть в окно, как они  лежат  на снегу..." Љогда  мы заговорили с
‚ерой  о   музыке,  слова,  отдельные   жесты,  интонации,  привычки  ЂндреЯ
посыпались  из ее рассказов, как  засушенные цветы  из нот  и партитур опер,
которыми дирижировал ‚ерин отец. џ  еще  и еще раз внимательно просматривала
рисунки  ЂндреЯ: он любил рисовать под музыку, более того,  требовал от ‚еры
бесконечных  повторов тех или  иных  мелодических пассажей, чтобы  настроить
свой карандаш или сангину, как настраивают инструмент по камертону. Џлащ его
„жульетты Љапулетти раздували, как парус, "фанфары тревоги" Ѓерлиоза, руками
же  эта юнаЯ  итальЯнка  словно  бы упиралась  во  встречный  поток  скрипок
высокого   регистра...  ѓлумов,  скособочив  подвижную  физиономию,  как  бы
насвистывал  начало арии  Џапагено... Ќаконец  Я  отыскала  в папке  мелодию
"Ђрлезианки",  хотЯ  в  ней  всего восемь  тактов,  не  всЯкий  виолончелист
возьметсЯ за нее -- <i>так</i> смотрела роковаЯ женщина  Ќадежда Њонахова с рисунка
ЂндреЯ, прежде  чем кончить счеты с жизнью в последнем акте "„ачников".  ‚се
это  были мелодически-осЯзаемые  образы  -- словно рисованные  звуками, а не
карандашом...
     ‚ера  вздыхала  после   моих   слов:   да,  мелодически...  Ђндрей  был
прирожденным  <i>мелодистом</i>,  романтическим  <i>мелодистом</i>,  как  ѓриг,  но,  увы,
карандаш  попал в его руки прежде, чем  ‚ера, покончив со  своим наробразом,
снова  села за инструмент. Ђндрей в  детстве был  предоставлен  самому себе,
сидел дома в одиночестве, озвученном лишь перезвоном трамваев, и черкал себе
на  листках бумаги. ‚ера  долго не  обращала  вниманиЯ  на  то, что сын  дни
напролет  что-то  рисует. Ћднажды  приглЯделась к  рисункам  сына  и  решила
показать  их одному  знакомому  художнику, отчасти  театроведу.  ’от сказал:
"Џоразительно".  --  "—то  поразительно?.."  --   испуганно  спросила  ‚ера.
"Џоразительно,  что ваш сын не ошибсЯ ни в одной  детали. Џосмотрите вот эти
фигуры  --  они  одеты  в  рединготы,  боливары,  епанечки, плис,  помпадур,
левантин. ѓде он  мог видеть  эти нарЯды?"  -- "Ќе знаю,  -- честно ответила
‚ера. -- ‚  доме давно нет альбомов и  таких книг. Џрежде все было, а теперь
нет".  -- "Џомню холодную зиму двадцать  первого...  -- понимающе усмехнулсЯ
художник. -- Џусть рисует. ‹иниЯ нынче не  представлЯет такой  опасности длЯ
жизни, как слово".
     ‘удЯ по рассказам ‚еры, Ђндрей любил музыку не так, как мы все, простые
любители,    а    как-то    тоньше    и    изощренней,    как    любЯт    ее
профессионалы-теоретики. ‘  огромного древа музыки он срывал  один лист -- и
вертел  его  в руках,  изучаЯ,  препарируЯ  своим  изысканным,  раздраженным
слухом, смакуЯ отдельные полутона  и оттенки. <i>Ќаш</i> слух, например,  чувствует
себЯ оскорбленным, если исполнитель вдруг прерывает начатую пьесу, в которую
мы  уже  успели  вжитьсЯ, настроитьсЯ на  ее  развитие,  Ђндрей же постоЯнно
останавливал свою  мать,  играющую на роЯле, и просил повторить длЯ него  ту
или иную полюбившуюсЯ модулЯцию. Ћн мыслил  себЯ не в потоке музыки, как моЯ
мама и ‚ера, а в отдельной музыкальной фразе. Ђндрей так и признавалсЯ ‚ере,
что  иногда, особенно за рисованием, ощущает  себЯ тем или  иным  лирическим
высказыванием, музыкальным афоризмом, восходЯщей секвенцией,  побочной темой
одной из моцартовских  симфоний, вращающейсЯ в пределах  квинты си-бемоль --
фа, которую выпевает валторна... Џоэтому и пластинки, сохранившиесЯ у ‚еры с
тех  времен,  невозможно  слушать:  каждаЯ  заиграна в каком-то определенном
месте. ЊоЯ мама всерьез сердилась на него, когда он подымал иглу и возвращал
любимую мелодию  в исходное  состоЯние, не даваЯ ей дослушать вещь до конца.
…й казалось, будто Ђндрей варварски  расчленЯет  живое  тело музыки.  ’о  же
чувствовала и ‚ера. Ќо Ђндрей не церемонилсЯ с чувствами женщин, и в этом он
походил  на  моего  отца.  „лЯ  ЂндреЯ  в  целом словно  не существовало  ни
"”ранчески да ђимини", ни "ехерезады", ни "Џер ѓюнта" --  он жил избранными
звучаниЯми, короткими  восклицаниЯми  духовых, всплесками медных,  переливом
арфы, бывших, в сущности, фрагментами