 ђанним
утром радиоточка металлическим голосом провозглашала: "‡урэ Ћрдженикидзе..."
ќти звуки в сочетании с плавно  сворачивающей  в  сторону  ‚остока  мелодией
гимна,  с чужим инструментальным гулом  экзотических  инструментов  начинали
мучить  мой слух,  и  Я  чувствовала,  как во мне  постепенно накапливаетсЯ,
словно тЯжесть, чужесть этого краЯ. —ужаЯ  речь, которой Я прежде  внимала с
восторгом   первооткрывателЯ,  смуглые  лица  прохожих,   непонЯтные  слова,
написанные родными буквами на  вывесках  и полосах газет, -- от  всего этого
хотелось поскорее укрытьсЯ в родных просторах. џ  скучала по  дому, по маме,
по  нашей  музыке.   Љогда  в  нашем  городке  начиналсЯ  снегопад,   вокруг
становилось  на  несколько децибел  тише. ‘лух словно вытЯгивалсЯ  в  ровную
нитку,  оплетенную,  как  телеграфные  провода  спичечными голосами, шепотом
небесных  сфер.  Ѓывали дни  зимою, когда  начинавшийсЯ  за нашим домом  лес
казалсЯ  не  лесом, а богатым воображением леса,  невесомой фантазией зимних
бурь,  проносЯщихсЯ  в  Ђрктику.  €ней  следовал  малейшим изгибам одетых  в
сосульки  ветвей,  обнимаЯ   их   бахромой.   Џлакучие  березы  походили  на
заледеневшие фонтаны и чуть тренькали от  ветра. „еревьЯ стоЯли  как большие
числа, перемножаЯ  в  воздухе схваченные  льдом  и  инеем ветви.  ‘нег, сон,
хрупкие  позвонки прозрачных веток. ‹ес казалсЯ легкой конструкцией, которую
мизинцем  можно положить на  ребро.  …сли смотреть на снег лежа, приложив  к
нему щеку, видно, как часть его исчезает во тьме, не долетаЯ до земли, часть
вьетсЯ,  как  песнь духов над водами, и не  может  ни  в  небо  взлететь, ни
опуститьсЯ  на  землю, и  в этом промежутке,  между небом  и  землей,  между
облаком и снегом, между анданте и аллегро, творитсЯ всЯ сказка.
     ...‘ловно  чувствуЯ  это  мучительное, нездоровое,  простудное томление
природы, слепые начинали  хандрить. Ћни начинали  тЯготитьсЯ  друг другом. ‘
ними происходило  то же,  что  могло случитьсЯ  с людьми, страдающими личной
несовместимостью, запущенными  в одном  экипаже в черную дыру космоса.  Ѓудь
они  зрЯчими,  их бы  ничто  не свЯзывало,  настолько они  были  разными,  и
навернЯка бы нашли себе других товарищей. Ќо они были вынуждены терпеть друг
друга,  как  сокамерники,  и эта  вынужденность  сосуществованиЯ,  вероЯтно,
унижала их больше, чем какие-то мелкие услуги со стороны зрЯчих. Ћни все еще
держались   вместе,  но   почти   переставали  разговаривать,  за  ужином  с
раздражением прислушивались друг  к другу  и чаще  обычного подносили ко рту
пустую вилку... “жину предшествовали мелкие стычки: если Љоста и ‡аур хотели
есть  жареную  картошку, то †енЯ  и  ’еймураз  тут  же объединЯлись  в своем
требовании картошку  сварить, их голоса всегда делились поровну, и тогда они
оборачивали настороженные  лица ко  мне, точно речь шла о  каком-то жизненно
важном  решении. —тобы насолить друг другу или выразить свое несогласие, они
брали в столовой разные блюда, путаЯ подавальщицу и задеваЯ других  локтЯми.
ђазличные предметы  в их комнате покидали насиженные места,  как при морской
качке, они все времЯ что-то искали, едва не сталкиваЯсь лбами друг с другом.
Љак-то ’еймураз смахнул  с тумбочки  свои очки с двухсантиметровыми линзами.
Ћдно  стекло  разбилось,  и  он  ровно  наполовину  утратил  свое  небольшое
преимущество  перед  остальными слепыми  и вместе  с  этим  -- свое  обычное
добродушие.  Ћн гнал менЯ  в аптеку,  но в аптеке,  конечно,  таких очков не
было, их делали на заказ.  "Џотерпи, -- уговаривала  Я его, --  скоро будешь
дома..." ’еймураз  знал, что линзовые бифокальные очки так просто не купить,
но чтобы  мне выказать свою обиду,  совсем перестал ходить в  столовую и  по
утрам угрюмо жевал корочку хлеба, запиваЯ ее вчерашней заваркой.
     ‚ечерами они все больше спасались по своим углам, забравшись на кровати
с ногами, точно сумерки прибывали, как вода, и они, неподвижно  лежа в своих
челноках, на самом деле Яростно  гребли  друг  от друга. „верь в их  комнату
теперь бывала постоЯнно открыта, из ее черного  зева,  как из-под земли, где
ворочались заживо закопанные, нессЯ безмолвный крик: зайдите к нам! заберите
нас с собой! развейте эту ночь! Ћни лежали и вслушивались в шаги в коридоре,
эти  шаги  соседей  по  этажу, невольно затихавшие  перед дверью их комнаты,
точно идущий  переходил на цыпочки, стараЯсь потихоньку миновать этот черный
квадрат на полу коридора, падавший из проема их двери, словно свет наоборот,
его темнаЯ, выворотнаЯ сторона. ‚се звезды двигались по своему расчисленному
курсу,  огибаЯ  черные  дыры,  у  каждого  был свой путь -- но он  есть и  у
слепого,  который  идет  мимо  зрЯчего  мира,  выстукиваЯ  каждый  свой  шаг
палочкой, как сошедший с ума кладоискатель.
     € тогда они  пытались  разбежатьсЯ  в разные  стороны.  ’ак разбегаетсЯ
вконец обнищавшаЯ семьЯ  в надежде добыть пропитание поодиночке. †енЯ уходил
к девочкам со своего отделениЯ,  которых всегда считал существами недалекими
и  взбалмошными, он  сдавалсЯ  на  их  милость,  как  бывший генерал  своему
денщику, сумевшему поладить с новыми властЯми. ‡аур сидел в красном уголке и
слушал телевизор. ’ейм  до глубокой ночи просиживал  со  своим аккордеоном в
темном  пустом классе,  и  Я боЯлась,  что  он,  не дотЯнув  до экзамена  по
специальности,   заиграет  свою  программу.  Љоста  в   темном  углу   читал
какой-нибудь фолиант, прихваченный из дому.  †енЯ все  времЯ  просил: "Ќаучи
менЯ  какой-нибудь игре..."  “читьсЯ  играть  в шахматы  он  не захотел, и Я
научила его одной игре  из  своего детства -- достаточно  простой  длЯ того,
чтобы считать себЯ ее изобретательницей...
     ќто  была  игра  в вопросы-ответы.  ‚  центре  ее  спрЯтан  неизвестный
предмет, произвольно выбранный, вначале почти  несуществующий.  Ћн находитсЯ
где-то  в комнате. Ћн мог быть шкафом или ручкой от дверцы шкафа, склЯнкой с
йодом,  вилкой или  строкой из  томика  Љоста  •етагурова.  ’от,  кто  ищет,
набрасывает на окружающий предметный мир сеть из  своих вопросов, как слепые
набрасывают  сеть частых ощупывающих  прикосновений. ‚опросы, вопросы текут,
как жидкий расплавленный воск, на котором, постепенно отвердеваЯ,  возникает
оттиск предмета...
     Љ нашей с †еней игре остальные  слепые поначалу относились недоверчиво,
долго прислушивались к нашим голосам, а потом постепенно все, включаЯ Љоста,
присоединились    к   ней.   ‚опросы   ‡аура   всегда   были   прЯмолинейны,
грубовато-честны, и он был  в состоЯнии отыскать  лишь то, что  "бросаетсЯ в
глаза", то есть чисто  функциональные вещи вроде стакана или  тапочек. Љоста
был ироничен  и изобретателен,  он  пыталсЯ  определить  душу  предмета, был
способен  к объективации  абстрактных образов. ’ейм ориентировалсЯ по звуку:
он  выЯвлЯл  возможную  инструментовку загадки,  часто  гадаЯ  по  созвучию,
аллитерации,  тем  самым  удостоверЯЯ абсолютность своего слуха.  †енЯ путал
следы,  тЯнул и тЯнул с вопросами, радуЯсь, как ребенок, каким-то неожиданно
возникающим  смыслам, идеЯм, хотЯ предмет уже был как бы проЯвлен, но он все
кралсЯ  к нему, пока еще не названному и  погруженному в темноту, как кошка,
-- до тех пор, пока кому-то, например ’еймуразу,  все  это не надоедало и он
не выкрикивал: "Ќожка от стула!.."

     Ќезаметно Я втЯнулась и полюбила эту нашу бредовую игру, сумасшедшие на
здравый слух  вопросы,  легкость  этих  касаний, высекающих  одну  за другой
феерические  идеи.  Њы  точно просеивали эфир в  поисках  заветной  мелодии,
подбирались к ней все ближе и ближе и одновременно разбирали ее на отдельные
звуки,  как  вскрытую   струнную  деку  роЯлЯ.  ќти  полные  недосказанности
описаниЯ, когда они начинали  <i>видеть,</i> а Я  -- <i>осЯзать,</i> когда твои  вьющиесЯ,
как  болотнаЯ  мошкара,  слова,   облепливающие  кусок  абсолютной  пустоты,
постепенно начинают  придавать  ей  форму  вещи... ќтот  перекрестный допрос
предметов,   окликающих   друг   друга,   медленнаЯ   уступка  пространства,
тщательнаЯ, ученическаЯ прорисовка материи... ќтот энтузиазм уже проЯвленных
качеств, метод исключениЯ при условии <i>абсолютного</i> исключениЯ мира за окнами,
за стенами,  за дверью... € наконец  -- пританцовывающаЯ дикорастущаЯ поэзиЯ
личной интонации, устремленнаЯ к коде, в которой мелодиЯ уже проговариваетсЯ
во всей своей чистоте...
     €так:
     Ћно  ровное?.. Ћно  сине-красно-зеленое?..  Ћно  неподвижно?.. Љак  оно
звучит, если щелкнуть по нему ногтем, -- глухо-звонко-никак?.. Ћно  полое?..
‚нутренне собранное?.. Ћно горит синим пламенем?.. …сли им запустить в окно,
стекло разобьетсЯ?.. Ћно легкое?.. Ћно странное?.. Њожет ли вызвать слезы?..
ЉакаЯ нота присуща  его глубине?..  Љакой инструмент в силах его выразить --
роЯль,  арфа, крик  родившегосЯ  ребенка?.. ‘колько спичек можно положить  в
отбрасываемую им тень, если таковаЯ имеетсЯ?.. ‚ыразимо ли оно числом?.. Ћно
способно  причинить боль?.. Ћно может расти?.. Ћно  может  пережить человека
или это часть его самого -- как рука, нога, почка?.. Ћно настойчиво?.. Њожет
ли  оно выразить основное свойство жизни?.. Ћно  бесконечно, как идеЯ?.. Ћно
холодно и  горЯчо одновременно?.. …сть ли у него оси координат?.. € наконец:
из  чего  оно состоит -- песка,  белка,  звездной пыли? -- каков его в самом
деле состав, отчего  при мысли о  нем тебЯ пробирает дрожь, глубокаЯ детскаЯ
грусть и чувство робкой  благодарности?.. ’ы понЯл, ты понЯл, что мы говорим
о  <i>‚ремени?</i>  Ќу да,  об  этой  игрушке,  этом  обЯзательном  предмете  твоей
обстановки, как  стол или диван,  мы разбираем его,  как  старый рассохшийсЯ
роЯль,  всЯ  комната  уже  заросла  его   винтиками,   струнами,  клавишами,
свистульками, числами, кеглЯми, голосами и подголосками,  а мы  с тобою  все
видим -- оно по-прежнему цело. „авай же продолжим: ему и в самом деле нет ни
дна  ни покрышки?.. Ћно  затмевает  ‹уну и  ‘олнце?.. Ћно и правда пролетает
сквозь нас неузнанное, как счастье?.. € можно ли о нем вопрошать судьбу?..

     Ќаши  слова сплетались в сеть, эта  сеть  набрасываетсЯ  на  невидимое,
мерцающее,  прозреваемое нами.  ‚опросы звучат  со  всех  сторон, их  словно
задают вразнобой и на разные  голоса спевшиесЯ  в своем бреду поэты. “же лес
вопросов стоит, как заколдованный зимний бор, перемножаЯ в морозном  воздухе
ветви ответов, над зарытой в снег при царе ѓорохе вещью. Љто Я такаЯ,  чтобы
знать, о чем идет речь?.. Љто такаЯ, чтобы прЯтать ее в себе?.. Ћна чересчур
велика длЯ моего ума, ее углы впиваютсЯ в мой мозг, извлеките же ее из менЯ,
как  стеклЯнный осколок  из  сказки, поразивший  уже зрение,  слух,  памЯть,
циркулирующий по моим кровеносным сосудам, пока не занесло его  в дрогнувшее
от  догадки о  тщете  собственной сердце...  € Я уже  не  знаю,  какие нужны
вопросы,  чтобы  выманить  из менЯ  ее  табуированное  <i>имЯ</i>.  Љакие  вопросы:
вкрадчивые,  ласковые,  по касательной уходЯщие в нашу общую памЯть  --  или
честные, прЯмые, какие  задают подвешенному, словно  на  дыбе, на потолочной
матице? џ не знаю, что вам сказать, да и что вы во мне потерЯли -- не помню.
Ќе  помню,  светилось ли  оно  или просто  больно ныло, как маленький слепой
плавающий  под сердцем ребенок.  „елайте со мной  что хотите, только найдите
<i>слово,</i>  чтобы отпереть  эту  вещь,  заговорить льющуюсЯ  кровь,  <i>словом</i>  все
отпираетсЯ, останавливаетсЯ, все Ящики с мертвецами и небо  с ангелами.  „а,
все  наверное  так,  но  ты  забыла, опЯть забыла,  что  речь  идет об одной
комнате,  населенной слепцами, об ограниченном, как твой ум, пространстве, а
все то, что простираетсЯ  за ее окнами,  стенами, дверью,  согласно правилам
игры, как бы не  существует, как не  существует шахмат вне  шахматных полей.
‚се, что не в комнате, -- опрокинуто, как песочные часы, в пустоту, поражено
чужой волей, особенно голоса, слетевшиесЯ, словно  птицы  в кормушку, в  наш
репродуктор, голоса, звучащие в комнате, а на самом деле --  за  окнами,  за
стенами, за дверью.

     Ѓывают  дни, когда  Я  боюсь  своих жарких глаз.  Ћни, как  гиперболоид
инженера  ѓарина,  уничтожают  перспективу.   Џод  действием  моего  взглЯда
неодушевленный  предмет начинает  откладывать термостойкие  Яйца, из которых
нарождаютсЯ символы, высасывающие его собственную суть.  Њои  глаза оплетают
мелкую житейскую ситуацию венком метафор, примеров,  уподоблений, назиданий,
из которых мне не выбратьсЯ. ‚от, например, <i>зарЯдка,</i> которую делает мой отец
по  утрам... Џочему моему взглЯду не остановитьсЯ, не увидеть все как  есть,
как  действительно  есть:  старик хлопочет о  своем  здоровье,  а  вовсе  не
тренирует упругий мускул  идиотического послушаниЯ  той тупой и косной силе,
котораЯ вертит  вокруг себЯ карусель жизни. Ћн вынес  войну,  плен,  Љолыму,
шарашку,  его  били  сапогами  в  лицо,  пах,  подвешивали,  как •риста,  на
потолочной  матице, его  подвергали унижениЯм,  свЯзанным с реабилитацией, и
теперь он просто желает  на своих двоих достойно дойти до могилы. —то Я хочу
от него?.. —тобы, не нарушаЯ  логического хода своей судьбы, он кинулсЯ куда
глаза  глЯдЯт,  закрыв  лицо  руками,  крепко  зажмурив  глаза,  в  какую-то
растительную  жизнь  в  окружении  своих розоцветных, прочь от  общества,  в
чистую мысль клубненосной природы, как царь ќдип?.. Љонечно же -- нет. Љто Я
такаЯ, чтоб судить отца моего, чтоб  указывать, как  ему жить-доживать... Ќо
зачем он  прикидываетсЯ зрЯчим? ЏоднЯв  над  головою гирю, котораЯ и так всю
жизнь  незримо  висит над ним, вцепившись рукою  в воздух,  словно  в  мачту
кораблЯ,  он  орет как безумец,  что  видит некий  берег,  на  который  могу
высадитьсЯ и Я, но мой взглЯд уже  сожрал горизонт  и не видит ничего, кроме
умопомрачительной  волны, перекатывающей,  как  арбузы, головы барахтающихсЯ
слепцов.  „а  что  говорить! „вум  нашим  поколениЯм не  докричатьсЯ друг до
друга,  мы  стоим по разным  берегам  реки. "‚ас  погубила  ваша  преступнаЯ
наивность!"  -- кричим  мы им.  "Ђ вас  губит ваш  угрюмый  инфантилизм!" --
подпрыгиваЯ, кричат нам они. "ќто  вы сделали нас такими", --  кривлЯЯсь как
обезьЯны, хором вопим мы. "Ђ нас сделали такими  вон те..."  -- кричат они и
машут в сторону  еще  одной, текущей за их  спинами реки. ‘коро вода подмоет
берега, и нас всех унесет течение вместе с обрушившимсЯ песком и илом, а  мы
все  кричим,  указываЯ  друг  в друга  пальцем... ‚от  куда  уводит менЯ мой
взглЯд: в болеутолЯющую прохладу  реки. Ђ за взглЯдом, как конь на  привЯзи,
следует судьба. ‚ода помнит все, вода уносит все: упавшую  ресницу,  осенний
лист, жизнь человека, -- но она же и приносит -- погружаемые в волжскую воду
ладони своим отражением смотрЯт на нас  из „она,  ’ерека,  повторЯЯ  рисунок
нашей ладони с точностью до наоборот, как в зеркале. € вот что Я думаю: пока
не растрачена попусту моЯ гремучаЯ  тоска, надо  бы поставить между  собою и
горизонтом  лист нотной бумаги,  как это уже сделал Љоста, куда  воображение
без  большого  ущерба  длЯ  жизни могло  бы  откладывать  свои  термостойкие
Яйца-ноты.  ’олько  так  можно  выпасть   из  синхронной  работы  механизма,
уничтожающего  перспективу,  и  найти  свою  личную  музыку,  которую нельзЯ
обойти.

     Ќаступила весна,  и опЯть за окном моросил мелкий дождик. Џогруженный в
туман город напоминал утопленника с открытыми глазами, с свободно плавающими
над головой, как шерсть на плывущем животном,  волосами. ’ема  дождЯ  в этих
краЯх  весной, как и  зимой, неисчерпаема,  она  сводит на нет всю  огромную
работу  города по захвату  окружающей природы. ’рава, пользуЯсь  передышкой,
восстает  в полный рост, мелкие  листьЯ  клевера,  как  дети,  бережно несут
сквозь туман круглые, целебные капли к реке. ’уман заглушает звуки. Ќо когда
мы достигли  парка,  туман рассеЯлсЯ по  ущельЯм, разноцветные зонты сложили
дождь, солнечные лучи веером рассыпались из-под свежего облака...
     €з  аттракционов  работала  только  карусель.   Ќеожиданно,  в  приливе
какого-то  мечтательного  озорства,  Я  предложила  своим  слепым  товарищам
покататьсЯ на ней. Ћни как будто переглЯнулись,  по крайней мере  впервые за
последнее времЯ, времЯ их ссор и размолвок, сделали какое-то движение друг к
другу. Ќе  знаю, почему  мне  пришла в  голову карусель  в качестве мировой,
примирЯющей их чаши. Њы пристроились в очередь, окруженные совсем маленькими
детьми. €х родители озирались  на нас  и энергичными жестами показывали мне,
чтобы мы прошли вперед. Љогда карусель остановилась, Я принЯлась рассаживать
их:  кого на лошадку, кого на оленЯ. џ велела им крепко держатьсЯ за гриву и
за рога и оглЯнулась на очередь из детей и их родителей, но никто  не посмел
двинутьсЯ  за  нами  следом. ЏолупустаЯ карусель тронулась  с  места,  увозЯ
слепых  за игрушечный горизонт. Ћни проплывали мимо менЯ, как аллегорические
фигуры на  старинных часах  на какой-нибудь городской ратуше...  ‚от  плавно
проскакал  на коне Љоста, он, наверное, не чувствовал,  что скачет по кругу,
как  не  чувствуем  этого  все мы, проплываЯ  по  жизни мимо одних и  тех же
назубок затверженных житейских ситуаций; вот проехал  ‡аур, испуганно припав
к  рогам  оленЯ;  вот  растерЯнный †енЯ  на двугорбом  верблюде;  вот  ’ейм,
увереннее  всех державшийсЯ  в  седле, самодовольно  машущий рукой цветовому
пЯтну  --  какой-то женщине  в  плаще, похожем на  мой. џ  держала их зрЯчие
посохи  в  руках  --  изЯщную   тросточку  Љоста  с  посеребренным  чеканным
набалдашником,   типовую  белую  трость  †ени,   которой   он   имел   право
останавливать  уличное движение,  изготовленную на  далеком  заводе  артелью
инвалидов,  отрезок  дюралевой   трубки,  принадлежащий  ’ейму,   и  любовно
вырезанную родичем из горного аула самшитовую красивую  палочку ‡аура,  -- а
они  скользили  мимо голых  неуличимо  позеленевших  апрельских берез,  мимо
‘толовой горы, мимо детей и  взрослых, смущенно  примолкнувших, глЯдевших во
все глаза на эту невиданную карусель...
     Њы опЯть шли по аллее, когда Љоста заЯвил, что намерен теперь прокатить
нас  на  <i>своей</i>  карусели,  от  которой  тоже  закружитсЯ  голова,  он в этом
ручаетсЯ.  ‚ыдержав паузу, в  течение  которой  мы  усиленно  обдумывали его
загадочные  слова,  Љоста  извлек  из  внутреннего  кармана   плаща  бутылку
портвейна.
     Џервым моим побуждением было отказатьсЯ от этой карусели, но слепые уже
радостно  ощупывали  бутылку. †енЯ заЯвил, что  он  еще никогда  не пробовал
портвейн.
     -- Џопробуешь, -- сказал  Љоста и, наклонившись ко мне,  тихо прибавил:
-- Ќе сердись, всего одна бутылка...
     Њы остановились  у детской площадки  и устроились  в песочнице,  на  ее
боковых досках,  придвинувшись  друг  к другу лицами,  пЯтеро  заговорщиков,
сблизивших свои  лица  и  колени  длЯ  тайного  совета.  Љоста ловко  зубами
откупорил бутылку, и мы стали по очереди прикладыватьсЯ к горлышку.
     -- €з горла!.. -- сделав свой глоток, радостно провозгласил †енЯ.
     ‹егкаЯ волна  хмелЯ  сразу снЯла  их  отчуждение,  мы  вдруг  оживленно
заговорили о  каникулах.  Љаждый стал настойчиво  зазывать менЯ  в  гости, с
каждым новым  глотком портвейна картина моего приезда к ним  дополнЯлась все
новыми штрихами и  подробностЯми... Ђ  Я  уже  думала о своем. „авно не было
писем  из  дома,   недели  две  уже.  Љаждый  день  Я  собиралась  пойти  на
переговорный  пункт,  но  денег  было  в  обрез,  и Я откладывала  разговор,
надеЯсь,  что письмо  вот-вот  придет.  ‘ейчас Я  вдруг  почувствовала  себЯ
настолько одинокой, что решила во что  бы то ни  стало поговорить  сегоднЯ с
родителЯми.
     ЏогулЯв  вдоль  ’ерека,   посидев  на  сырых   камнЯх   у   его  буйных
гиперборейских  бурунов,  продрогнув  на   свежем  ветру,   мы  вернулись  в
общежитие.

     ‚  комнате  не  сиделось.  ЌелЯ,  хлопнув  дверью,  ушла  заниматьсЯ  в
музкласс. ЌелЯ не сказала мне ни слова, и в ее беглом взглЯде Я увидела, как
это всегда бывало, когда Я возвращалась от слепых, коротко  вспыхнувший укол
ревности. ‚ечера  у  нас с нею проходили в полном молчании, и Я уже думала о
том, что, наверное, пора менЯть свою соседку  на какую-нибудь другую девушку
нашего училища.  џ поставила туфли сушитьсЯ  на батарею, надела  свое лучшее
платье, с красно-желтым осенним рисунком, вылила на себЯ остаток французских
духов,  все  то, что осталось от  них  на донышке, невидимые миру слезы, уже
разбавленные несколькими каплЯми водопроводной воды, и отправилась к слепым.
     ‚  углу  их  комнаты лежал  Љоста  на кровати, согнувшись  над  большим
фолиантом. ‚ первую секунду мне показалось, он заснул, но тут Я увидела, как
пальцы  его  мерно  трепетали  над  страницей,  и они  не прекратили  своего
движениЯ, даже когда Я вошла.
     --  ‚ыпить  еще  хочешь?.. -- спросил  он, безошибочно  узнав  менЯ  по
дыханию,  движениЯм, неслышному скрипу  суставов,  трепету  сердца,  хотЯ  Я
помалкивала, Я еще не сказала ему ни слова, как вошла.
     -- Ђ где остальные?
     -- Џошли за вином в магазин.
     ђука Љоста наконец замерла, улеглась отдохнуть на странице. „ругаЯ рука
достала  из-под кровати  початую бутылку  вина. Џальцы его обученной грамоте
правой  руки продолжали  придерживать строчку,  как  дети  держат  пойманное
насекомое (божью коровку) подушечками пальцев, не даваЯ ему убежать далеко.
     -- —то ты читаешь? -- спросила Я.
     -- Џервый том "‚ойны и мира".
     џ взглЯнула на страницу, но ничего  не увидела на ней, кроме следов все
того же неведомого мудрого сверчка-древоточца.
     -- € на чем ты остановилсЯ?
     -- ђазговор  кнЯзЯ ЂндреЯ с  Џьером на  пароме.  ‘кажи  мне, что  такое
паром?
     -- ќто такое плавучее сооружение, на котором перевозЯт через реку людей
и наземный транспорт.
     -- ‚роде плота?
     -- „а. Ќапомни, о чем они говорЯт на пароме?
     ђука Љоста стронулась с места, осторожно отпускаЯ  строку на свободу, и
поползла по странице.
     -- Џьер считает, что раз существует лестница от растениЯ к человеку, то
она должна вести еще выше, к Ѓогу, а кнЯзь Ђндрей не верит ему. Ќаверное, он
полагает,  что более вероЯтно обратное движение.  Љак ты думаешь, кто из них
прав?
     -- Ќикто. —еловек, испугавшись высоты, застрЯл на перекладине.
     --  ќтого  не может  быть, закон  всемирной эволюции никто  не в  силах
отменить.
     --  €  в  эволюции  есть  своЯ  инерциЯ.  „опустим,  атомы  в  молекуле
расползаютсЯ, но  возникает  другой  конгломерат, а  результат  -- мнимость,
поскольку жизнь новому соединению дает смерть прежнего.  € все, в  сущности,
стоит на месте.
     ђука  Љоста недоверчиво снова  устремилась  в  путь по  следам  мудрого
сверчка. џ чувствовала, как тело наливалось жаром и гудело, как гудит стог в
жару,  солому  которого  золотит  солнце,  взрывающее эту  мелкую  насекомую
травЯную жизнь, сок перебродившего  винограда бродил  теперь  во мне, в моих
нервах  и жилах,  на  краткий  миг  затмеваЯ, как ‘олнце затмевает ‹уну, мою
слабую кровь,  устилаЯ  изнутри золотой солнечной пыльцою мое  горЯщее лицо,
глаза, ладони, плечи, мысли, обретавшие воздушную  легкость... Љоста был мне
теперь братом. џ знала, что должна  ходить  за ним,  как за ‹ео (как он  сам
сейчас идет,  ведомый другим ‹ео  --  ‹ео ’олстым), потакать  его капризам и
причудам,  всеми силами  выправлЯЯ страшную,  непоправимую  (но  поправимую!
поправимую!..  требовательно вздрагивало  сердце)  ошибку природы, вызванную
какой-то  неправильностью нашей общей судьбы.  џ обЯзана была сидеть, думать
за нас двоих, обхватив голову руками, раскидываЯ мыслью  там и тут в поисках
выхода. Џотому что Я <i>видела,</i>  а он не видел эту жирную мертвую пыль атомного
распада,  покрывшую  липким  слоем нашу  мебель, книги, деревьЯ, музыкальные
инструменты,  висевшую   вокруг  нас  в  контрфорсах  солнечного  света,  мы
запечатлевали  ее  в  поцелуе  на  губах,  мешаЯ  с  вином   и  любовью,  мы
заворачивали  в  нее  цветы  и  успевали,  как ни  странно,  донести  их  по
назначению.  —то бы мы ни делали, куда бы ни шли, она повсюду настигала нас,
как  стон,  растворившийсЯ  в  воздухе,  подстерегала,  прикидываЯсь, словно
оборотень, то птицей, то пнем, то зверем...
     Њы  должны  были  с  ним  избыть  это  чувство  биологической,  вечной,
неостановимой,  как  деление   урана-235,  уже  дошедшей  до  самых  молекул
усталости, сразившей нас, поразившей его зрение  и мою кровь, мы должны были
стать  достойными своего поражениЯ, своего угасшего зрениЯ,  своей умирающей
крови, мы должны были принЯть это  со смирением, как справедливое наказание,
свЯзанное с временным поражением  в  правах, с насмешкой горькою обманутого,
но прозревающего, видЯщего впереди выход,  как видЯт  его  заживо заваленные
шахтеры, и  в своем  подземном кратком сне  продолжающие работать лопатами и
сорванными  в кровь ногтЯми, прозревающие на оборотной стороне залитых тьмою
век выход  из обрушившегосЯ тоннелЯ...  Њы должны были с ним хоть на рисовом
зерне,  на  маковой  росинке  выстроить  свой  дом,  заселить  его  детскими
голосами.
     -- Џочитай мне, пожалуйста, вслух, -- попросила его Я.
     -- Ћт чтениЯ вслух можно заболеть горловой чахоткой, -- возразил он. --
‡наешь что, давай теперь лучше поиграем в <i>мою</i> игру...
     -- Љакую?
     --  ‘порим,  Я смогу определить,  когда ты смотришь на менЯ, а когда --
нет. ‘порим, Я  это чувствую. ’олько  ты все времЯ  что-то  говори, Я должен
слышать твой  голос, а Я буду определЯть: смотришь ты на  менЯ  в эту минуту
или нет...

     -- џ вижу, как предо мною лежит мир, разобранный на детали и фрагменты,
которые  все  больше  перемешивает  ветер  перемен,  лишаЯ всех нас конечной
надежды  на  то,  что  когда-нибудь  по чертежам старинных книг  можно будет
перебрать  этот  пестрый безумный хлам, которым обернуто  человечество,  как
пещерный человек, обернутый вокруг талии первой  звериной шкурой:  подъемные
краны, кегли, баллистические ракеты, небоскребы, мраморное поголовье вождей,
лампы  дневного  света,  закон  ЃойлЯ  --  Њариотта,  шпангоуты,  пудреницы,
роЯли...  ("’ы не  смотришь!.." --  сказал Љоста.)  ‚се  это никак не  может
означать,  что мне бы хотелось прожить свою  жизнь без лифта  и  радио. ("Ќе
смотришь!.." -- повторил Љоста.) Ќо  мне бы хотелось хоть  на минуту ощутить
здравую  мысль  природы. Џусть  отправЯтсЯ  обратно в  недра  золото, нефть,
алмазы,  колчедан  и  малахит,  аптека вновь утечет в  траву,  ЏериодическаЯ
система перестанет  чадить  из колб  и труб, литература по слову  уберетсЯ в
вокабулЯрий, схваченный тугим  переплетом. Џожалуй, доли секунды  мне хватит
длЯ того,  чтобы  унести  на сетчатке образ Ѓога,  представление  о  котором
мучает менЯ своею неопределенностью...  ("Ќет, не смотришь, не смотришь!..")
Ќо может быть, все еще в будущем? Њожет, все эти мельчайшие частицы слетЯтсЯ
на …го могучий зов, раздробленные кости природы срастутсЯ? Њожет, этот образ
уже плавает в маслЯной оболочке  бешено вращающихсЯ  деталей и механизмов, в
речном и нагорном тумане,  интриге сновидений,  под которыми дремлет зародыш
новой жизни? ("‚от сейчас смотришь!" -- сказал Љоста.) € стоит ли задаватьсЯ
такими вопросами, когда в мире то-то и то-то  все времЯ  происходит и газеты
захлебываютсЯ такими-то и такими-то новостЯми? Ќо Я вижу, как ветер  сдувает
с  них  текст, оставлЯЯ чистые белые  страницы,  на которых проступают такие
огромные буквы, что само слово, составленное из них,  какое-то  слово, можно
разобрать  только  из  космоса  --  с  очень  большой высоты  и  при  особой
прозрачности воздуха... ("‘мотришь, смотришь!")
     ‘лова  нужны глазам, ушам. ‘лова сами по себе  не имеют  ни запаха,  ни
цвета, ни  вкуса,  как чистаЯ  вода. Ћни ничего не выражают, как вкус слезы,
пролитой по радостному или  горестному поводу, они сами по себе невинны, как
дети,  в них идет своЯ детскаЯ игра молекул, они делЯтсЯ, как клетка: корень
отбрасывает  тени  всевозможных смыслов, суффиксы  и  приставки посвистывают
щеглами,  покрЯкивают добрыми утиными голосами... ("’ы  все  времЯ  отводишь
глаза..." -- сказал Љоста.) ‘колько уж лет Я соединЯю слова в предложениЯ, и
каждое мое слово обходитсЯ  в  секунду чистого  времени моему  слушателю или
читателю, но как бы стремительно  ни  летело перо  по бумаге, что бы ни орал
крупный шрифт  заголовка  и ни  лепетал  петит,  Я  вижу,  как  идет  распад
новостей,  не успевают  глаза  пробежать  строку  --  начинаетсЯ  война,  не
успевают    установить    радиоточку    или    посадить    лесополосу    длЯ
целлюлозно-бумажного  комбината,  как  каждаЯ  почка, каждый  погонный  метр
кабелЯ прогнивает  новостЯми, и все газеты оказываютсЯ  вчерашними, остаютсЯ
лишь  слова,  слова,  муравейники  слов,  которые  и  скелета,  пожалуй,  от
читателЯ-слушателЯ  не  оставЯт,  вчистую  сожрав  его  жизнь.  Ћдна новость
догонЯет другую, но ничего не менЯетсЯ, так экономный кат ставит своих жертв
вплотную  в  затылок, чтобы  пристрелить  всех одной  пулей, только  уровень
презрениЯ человека к себе и себе подобным  вырос до чрезвычайности и доходит
всем нам уже  до  ноздрей...  —резвычайно мало  хочет  от жизни человек:  не
предмета, а его блеска, не слова, а газет, первобытных пещерных ритмов. € из
этого Я заключаю,  что никаких  таких новостей нет, ничего не  происходит. џ
знаю  только  одно:  Я  не  хочу  зачинать  и  вынашивать  ребенка, который,
родившись, будет  обЯзан стать  убийцей... џ  не хочу,  чтобы  <i>моими  руками</i>
убивали,  пытали подвешенных  на  потолочной  матице,  насиловали,  грабили,
отнимали  последнее,  создавали  дамбы  и бомбы и выжигали  цветущую  землю,
превращаЯ ее в мертвую безжизненную пустыню... џ вижу, что Ѓог вездесущ, как
вещество,  но  человек не перестает убивать человека.  ‘леза все  катитсЯ  и
катитсЯ из глаз ребенка, но Ѓог вездесущ, как вещество...

     -- ’ы хотела сказать, вездесущ, как жизнь... -- поправил менЯ Љоста. --
Ќо смерть к нам всего ближе, ближе даже, чем воздух, она откладывает личинки
в поры нашей кожи, и мы, в сущности, сражаемсЯ с жизнью на ее территории. Њы
сражаемсЯ  с  жизнью,  а не со смертью. џ  слышу  ее  музыку, как эхо  нашей
музыки, она  нежно повторЯет  каждый изгиб нашего ума, каждое наше движение.
Ћна  повторЯет за  нами  все-все.  Ћна  может дремать, как споры микробов  в
почве, но никогда не  ошибаетсЯ,  где только зарождаетсЯ  жизнь, она тут как
тут. ‘мерть сама ничего  не хочет,  это жизнь  накликает ее на  себЯ. ‘мерть
всегда  с сожалением забирает к  себе людей, она  нежна, она  жалеет  жизнь,
завидует  ей,  вечно  крылатой,  и всегда  настороже... Ћна всегда ограждает
жизнь от нежизни -- вот  что. Ћна,  как цепной  пес, охранЯет жизнь... ‘кажи
мне, ты красива?.. -- настойчиво  спросил он. -- ’ы можешь положитьсЯ только
на  свою красоту?  Љогда  заглЯдываешь в  зеркало, не  замечаешь  часом, как
смерть смотрит тебе через плечо?.. Ќет?  џ слышал твою игру, ты  играешь "со
слезою", потому что  ты слабаЯ. ђегина  Ђльбертовна говорит, что руки у тебЯ
хорошие. „ай мне свою руку...

     Љоста привстал  с кровати, и рука его коснулась моей руки... џ не могла
уже  ничего предотвратить, даже если б пожелала, потому что,  как только его
чуткие пальцы задребезжали на лунках моих ногтей, Я оказалась  вовлеченной в
его мир, где  не на  что  было оперетьсЯ и спрЯтатьсЯ  негде. ‘ необъЯснимым
страхом Я смотрела на то, как  его пальцы с быстротой и легкостью насекомого
передвигались по  моей руке, по  моим открытым плечам, коснулись моего лица,
задержавшись  на мгновение на глазах, веки мои  под  подушечками его пальцев
затрепетали,  как   строчка  из  ’олстого,  как  две  неосторожные  бабочки,
пойманные в горсть, -- кожей Я чувствовала тепло его пальцев,  оно проникало
сквозь нее  даже глубже,  чем холод  поднимающегосЯ к  сердцу небытиЯ...  Ћн
долго,  упорно, осторожно  выслеживал менЯ, выдаваЯ  себЯ то за пень, то  за
птицу, то  за  камень  придорожный,  и наконец,  когда Я почувствовала  себЯ
невидимкой, привыкнув к  нему, незрЯчему, он вдруг окружил  менЯ сетью своих
ощупывающих прикосновений...
     џ вдруг вспомнила, как  кто-то рассказывал мне о признаках, по  которым
криминалисты определЯют срок пребываниЯ утопленников под  водой.  ‘морщенные
"руки  прачки" указывают  на то, что  беднЯга утонул несколько недель назад,
черные "перчатки смерти" -- что он находитсЯ в  воде несколько месЯцев. ђуки
прачки, находЯсь  постоЯнно в воде, терЯют  чувствительность, тогда как руки
слепого так же чутки, как глазное Яблоко, прикрытое веками.  Ќе знаю, почему
в  эту   минуту   мне  припомнилсЯ  утопленник,   свидетельствующий  о  себе
подушечками пальцев, может, потому, что Я сама была как беспомощный труп, по
руке которого ползет насекомое...
     Љогда пальцы Љоста  только  пустились  в  это  медленное путешествие, Я
услышала, как где-то  над нами в музыкальном классе  кто-то  невидимый  стал
неумело  подбирать   песню  "„ороги   дальней   стрела".   Џальцы  у   этого
горе-пианиста постоЯнно соскальзывали в фальшивый  звук, нащупываЯ ближайшие
клавиши, потом возвращались,  чтобы подобрать прервавшуюсЯ мелодию, при этом
леваЯ  рука убегала от правой в  другую тональность. ќтот мотив никак не мог
сложитьсЯ под пальцами пианиста, и Я  закрыла глаза, надеЯсь,  что в темноте
ему  будет  удобнее совершать  мелодическое  передвижение,  потому  что  мой
абсолютный  слух и тут оказалсЯ сильней менЯ,  это он диктовал  мне  условиЯ
того, как мне жить,  как поступать,  пальцы Љоста опЯть ненадолго прилипли к
моим  векам (глаза чем-то притЯгивали его), розоваЯ темнота, опушеннаЯ сетью
ресниц,  напомнивших голые спутанные  ветви  зимнего леса, теснее припала  к
ним, и тут,  "как  слеза по щеке", мелодиЯ песни  скатилась наконец  к своей
последней фразе...
     „ыхание Љоста овевало мне  лицо,  в  этот  момент Я превратилась на его
губах в какое-то нежное  слово,  оброненное  на чужом Языке, -- и этот чужой
гортанный  Язык, изобилующий шипЯщими,  резкий, как запах  нашатырЯ,  привел
менЯ в  чувство. —ужаЯ речь воздвигла мою  кость, уже сокрушенную нежностью,
из пепла. Њы только  что  обнимали друг  друга, Я подставлЯла  ему  губы, он
неумело менЯ  целовал, Я чувствовала  вкус его  слюны, пахнущей табаком (моЯ
пахла вином), и вдруг его рука сжала мое трепещущее нежностью горло, чтобы Я
не  смела крикнуть о помощи на своем Языке...  Њы стали  сражатьсЯ, словно в
зеркале,  в  обратной перспективе страсти,  в  черноте  амальгамы, как будто
цеплЯлись  друг  за  друга,   как  цеплЯютсЯ  утопающие,  чтобы  выплыть  на
поверхность  реки, рыча и извиваЯсь. ‘ треском порвалось мое любимое платье.
Ќо мне уже было все равно.
     €  тут  звуком  распахнувшейсЯ двери,  будто  волною,  нас выбросило на
берег, населенный людьми, где правили суровые  законы их  слуха, абсолютного
слуха ’еймураза и ‡аура, вошедших в  комнату  с бутылками  вина и услышавших
мой сдавленный крик.
     -- ’ы что  с  ней... здесь  происходит?! -- крикнул ’еймураз, разглЯдев
наши замершие, сплетенные тела.
     •ватка Љоста ослабла. џ рванулась,  выбираЯсь из-под его тЯжелого тела,
словно  дух,  слетела  с  кровати и выскочила за дверь,  там  со всего  маху
налетев на Ќелю, ойкнувшую в испуге. ............................
     .................................................................

     џ долго сидела у почты под чинарой, оглушеннаЯ  случившимсЯ, Я медленно
приходила в себЯ, перебираЯ в памЯти  все  шаг за  шагом,  фразу за  фразой,
словно прокручивала фильм задом наперед, пытаЯсь определить, где Я ошиблась,
что сделала не так, почему не  видела то-то и не  сказала так-то, каждое мое
слово,  каждый жест теперь словно  представали  в новом свете, как в  пьесе,
сыгранной  плохими актерами  по  законам  дурно понЯтого  символизма. —то-то
случилось со мной, со всеми нами. ЉажетсЯ,  есть какой-то американский роман
под  таким  названием  -- "—то-то случилось". —то-то кончилось. ‚иноватой  Я
себЯ  не чувствовала.  ‚иной всему была моЯ слабость, мое  короткое дыхание,
робкаЯ кровь. ‘бежав от них, Я переоделась в комнате, без сожалениЯ бросив в
корзину безнадежно испорченное платье, надела теплые сырые туфли и выскочила
из общежитиЯ. Њне нужно было сейчас поговорить с мамой, услышать ее голос...
     €з окна переговорного пункта выглЯнула телефонистка и  сообщила, что  Я
могу взЯть трубку. џ сорвалась к телефону.
     Њама на все мои вопросы отвечала, что Я напрасно трачу деньги: дома все
в  порЯдке.  Њои чувства,  перевоплотившись  на  миг  во что-то  непонЯтное,
загадочное  длЯ менЯ и всех  нас, называемое  электротоком, в мгновение  ока
пронеслись по проводам и передались маме.
     --  “ тебЯ что-то не так?.. --  спросила она, насторожившись. -- —то-то
случилось? Љак ты себЯ чувствуешь?
     -- ‚се нормально, мама. Ђ где отец? -- спросила Я.
     -- ‚ командировке, -- неохотно призналась она.
     -- Љак же ты одна?
     -- Ћчень хорошо.
     -- Љогда он вернетсЯ?
     -- Ћчень хорошо, -- словно не расслышав моего вопроса, ответила мама, и
тут нас разъединили.
     Џерезванивать  было бесполезно. џ знала эту манеру мамы отвечать "очень
хорошо" через  большие паузы, в течение  которых  она, вполне вероЯтно, едва
справлЯлась со слезами. —то-то там, дома, происходило, Я  это чувствовала на
расстоЯнии,  точно  так  же,  как  она  почувствовала,  что со  мною  что-то
случилось. ‚озможно,  сломалсЯ  наш старенький "ђекорд". —айковский, ѓлинка,
‘крЯбин  вылетели в  форточку, и дома наступила великаЯ замогильнаЯ  тишина.
Ќаша растущаЯ  взаимнаЯ  тревога друг за друга, как ни странно,  помогла нам
справитьсЯ с собою, свои горести словно таЯли, отступаЯ  перед призраком еще
больших горестей и  тревог,  и это странное чувство самоотвержениЯ  в пользу
другого приносило облегчение.

     ЏодходЯ  к общежитию, Я увидела несущуюсЯ по  мосту ђегину Ђльбертовну.
Џоходка ее утратила  свою боевитую целеустремленность срочного  телеграфного
сообщениЯ,  как  будто  сквозь  нее  сейчас  зигзагами  проходила  встречнаЯ
"молниЯ", на  ходу она  всплескивала  руками,  поправлЯЯ сползавшую с  плеча
лЯмку сумочки, губы  ее непрерывно шевелились, она громко разговаривала сама
с собою; когда Я подошла ближе, то понЯла, что слова ее были адресованы мне,
но Я не могла их расслышать, мне мешал шум ’ерека.
     —ем  ближе мы сходились, тем Ярче разгоралсЯ в ее  лице непонЯтный  мне
гнев, и наконец, когда мы сошлись лицом к лицу, она окатила менЯ с головы до
ног Яростным потоком слов:
     --  ‚от  вы  как!..  ‚от вы  какаЯ!.. џ  не думала,  что  вы  на  такое
способны!.. ‚ы не музыкант,  вы пьЯнь! ‘тупайте  к  директору!  ’ам  вас уже
ждут. € можете сказать ему, что нашим с вами занЯтиЯм пришел  конец!.. €з-за
вас тЯжело пострадал †енЯ -- ему разбили голову...
     џ  застыла,  сраженнаЯ  на  месте. ѓосподи,  †енЯ-то  тут  при чем!  --
пронеслось в голове. џ бросилась бежать в сторону общежитиЯ. Џоследние слова
ђегина Ђльбертовна кричала  мне уже в  спину,  и  только  одно  слово, слово
"конец", опЯть догнало менЯ и потонуло в реве ’ерека.  „а, что-то случилось.
—то же, ѓосподи ты мой?..

     †енЯ  с  забинтованной  головой лежал на кровати.  ђЯдом с ним  в  позе
терпеливой сиделки, готовой пересидеть всех, но высидеть свое, расположилась
ЌелЯ.
     -- Ќе понимаю, чего  это они... -- пожаловалсЯ мне †енЯ, едва Я влетела
в комнату. -- ‚хожу, а тут все дерутсЯ. € мне врезали. „али вот  бутылкой по
голове... -- с гордостью добавил он.
     €з их  рассказа Я постепенно,  шаг за  шагом восстановила картину всего
случившегосЯ  здесь за то времЯ, пока Я ходила  на переговорный пункт. Џосле
моего  бегства между  ’еймуразом  и  Љоста  разгорелась  безобразнаЯ  драка.
’еймураз  успел разбить беззащитному Љоста  нос.  Љоста,  наугад  отбиваЯсь,
свалил очки с переносицы ’ейма,  тем  обезоружив его. Ћказавшись  на равных,
они  медленно и осторожно, как бойцы  с завЯзанными глазами, стали охотитьсЯ
друг  на друга, в поисках противника махаЯ перед собою кулаками,  отвечаЯ на
каждый подозрительный  звук  ударами  в воздух. ‘начала досталось ‡ауру,  на
которого  они, не разобравшись, оба набросились. ’от как умел  защищалсЯ.  ‚
ход пошли бутылки, катавшиесЯ под ногами.  ‚ какой-то момент одна из бутылок
и задела голову стоЯвшего  в дверЯх †ени. ‹ишь отчаЯнный крик Ќели остановил
дерущихсЯ... ЏрибежавшаЯ  на шум  вахтерша баба  ЉатЯ вызвала  медсестру, та
смазала зеленкой кровоточащую ссадину на его лбу и забинтовала голову...
     Ќичего  страшного, храбрилсЯ †енЯ. ‚сего  лишь  выросла  шишка.  ”атима
положила на нее  медный пЯтак, сказала, что скоро все пройдет. ‡ато в момент
удара  с  ним  что-то  произошло, он  почувствовал  нечто необыкновенное, он
думает даже,  что он что-то <i>увидел.</i> Ћн  действительно  что-то увидел, что-то
новое длЯ себЯ. Ѓудто близкаЯ  вспышка  солнца, которое он прежде ощущал как
розовый свет на веках. ђозовую тень. †аль, что все случилось так быстро и он
ничего не успел рассмотреть. Њожет, длЯ него еще не все потерЯно и ему стоит
сделать операцию на глазах?.. ‚едь бывали же случаи, когда потерЯвшие зрение
слепые люди прозревали после  близкого разрЯда молнии  или того же  удара по
голове... Џогладив †еню по лицу, коснувшись губами его забинтованного лба, Я
спросила:
     -- Ђ где остальные? -- џ опЯть задала свой роковой вопрос, прозвучавший
уже сегоднЯ один раз в этой комнате и приведший к роковому исходу.
     -- Ћни все у  директора. ’ебЯ тоже ищут... ЌелЯ говорит, что  это ты в