ыть, мои страхи напрасны,
     “тром от  неприЯтного чувства  тревоги  не осталось  и  следа, поезд на
Љафан  отходил  поздно  вечером,  менЯ  покормили  моей  любимой  Яичницей с
помидорами, и  Я отправилсЯ побродить по городу; Я хотел заглЯнуть в училище
- там старые друзьЯ и бассейн, а Я  стараюсь не пропустить ни то ни  другое,
побывать на бульваре, побродить по центру, по старым местам, посмотреть, все
ли,  так  сказать, на месте. ЊенЯ всегда  огорчает,  если что-то исчезает  с
привычного  места. џ  думаю, что изменениЯ привычного неприЯтны  потому, что
прежде  всего  менЯют  ландшафт,  €зменение  ландшафта  чревато  пересмотром
воспоминаний, укоренившихсЯ  в памЯти,  сформировавших ее. Ћни оскорбительны
изменением привычного, то есть уютного.
     “чилище  паше  расположено  на  левом роге бакинской бухты, если стоЯть
лицом к морю. ќто местечко называетсЯ -  ‡ых, училище на ‡ыхе. ‘кажите так -
и  вам всЯкий покажет к нему дорогу. џ знаю в  нем  все тропки, все входы  и
выходы. …сли менЯ не пустЯт через ворота, а такое  в нашем королевстве может
быть  запросто,  Я,  как настоЯщий офицер  военно-морского флота, перепрыгну
через забор. Џомню, как в курсантстве мы просто перелетали через этот забор.
“чилище  со всех  сторон окружено рощей оливковых  деревьев - мы ее называли
"пампасы", -  там встречаютсЯ фиговые и  тутовые деревьЯ.  Љак только  Ягоды
созревали, мы выбирались на выпас.  ЏрЯмо перед  училищем море и мыс ‘ултан,
там стоЯл дивизион  учебных катеров, там мы ходили на шлюпках,  на веслах  и
под  парусом;  влево, за  оливковой  рощей, будет  соленое  озеро;  соли там
столько, что ни за что не утонешь: можно часами лежать на поверхности  воды,
раскинув  руки. ’ам все времЯ лежали  какие-нибудь толстые тетки:  почему-то
считалось,  что соленые  ванны способствуют  похуданию. Ћни лежали, а  волны
покачивали их, как огромные желтые подушки. Њы не купались в  соленом озере,
нам не  надо было худеть, мы бежали дальше, на "дамбу", где был дикий  плЯж,
там в море от берега действительно уходила дорога на  насыпи, котораЯ должна
была когда-то что-то с чем-то соединЯть, она-то и называлась дамбой. ‚се это
было давно  заброшено,  дорога вела в  никуда,  и  мы бегали  в это никуда в
самоволку купатьсЯ, и хотЯ было  видно,  что мы  курсанты, наши командиры  и
преподаватели,  загорающие вместе со своими дочками и матронами,  никогда не
пытались нас изловить, это считалось дурным тоном  и врЯд ли бы  понравилось
женам  и  дочкам. Џри нашем  поЯвлении  дочки  волновались, жены поглЯдывали
одобрительно, и начальству  ничего не  оставалось,  как только, закрыв глаза
млеть на солнышке. ‘олнце, плавки и лифчики  - вот она, истиннаЯ демократиЯ.
Њы  ею наслаждались. Њы располагались поближе к красивым дочкам и,  вроде не
замечаЯ  их,  делали заплывы,  потом самые нахальные  из  нас знакомились, а
самые целомудренные надували  грудь, напрЯгали мускулы и косили глазом. "’ак
ли все это теперь?" - думал Я тогда в полупустом автобусе.
     Њатрос  проверил мои документы и позвал  дежурного. џ объЯснил,  что  Я
выпускник этого училища  1975  года  выпуска  и мне хочетсЯ пройти в  родное
училище на кафедры. "Џозвоните дежурному по училищу",  - произнес  он. "—ерт
побери!  -  сказал себе  Я, - когда  же у  нас научатсЯ хоть в мелочах брать
ответственность на себЯ!"
     „ежурный   по  училищу   молчал  в   трубку   ровно   столько,  сколько
потребовалось ему, чтоб взвалить ответственность на себЯ, потом он, сгибаЯсь
под  ее  тЯжестью, сдавленным  голосом сообщил  мне, что  училище  в  боевой
готовности и пропустить он менЯ  не может.  Џока  он молчал,  Я  уже  принЯл
решение: в нашем  древнем заборе  столько разных дыр, что при  желании можно
было бы,  наверное, прошить  его  насквозь, а о том,  что "они" пребывают  в
"боевой готовности", Я и без них догадалсЯ:  в  кустах Я заметил передвижную
радиостанцию.
     Ќу что  ж! —ерез пЯть минут Я, не утруждаЯ себЯ поисками дыры, запросто
перелез через стену.  ЏомнитсЯ, был у нас в училище  адмирал, по  приказанию
которого все заборы сверху изгадили мазутом. Џо мнению этого флотоводца, это
должно  было отучить нас  от походов  за "рубежи". „аже облавы устраивались:
строились роты, и всем приказывали показать ладони, на ладонЯх искали мазут;
мазут - всегда мЯгкий, липкий, всегда горЯчий; мало того, что темного цвета,
он отлично нагреваетсЯ на  солнце; он еще и  окислЯетсЯ, оттого-то он теплый
всегда, даже мЯгкой южной зимой, - очень удобнаЯ штука, длЯ того чтоб метить
заборы. Џрежде  чем  перелезать,  Я внимательно осмотрел забор  -  как бы не
влЯпатьсЯ: про адмирала давно забыли, а вот мазут кое-где еще осталсЯ.
     ‹етом в училище  пусто: курсанты  частью на практике, частью в отпуске,
остатки приведены в "боевую готовность"  -  где они сидЯт, один Ѓог знает. ‚
училище  что-то  изменилось:  зданиЯ  осели,  раздались,  все  это в зримых,
ощутимых  формах; перекладины  на спортивной площадке ушли в мЯгкий асфальт,
раньше  Я  мог достать  до них, только подпрыгнув  изо  всех сил,  теперь  -
запросто  подошел и взЯлсЯ  рукой; молодые  деревьЯ  подросли, а старые,  за
артпавильопом, срубили,  там  росли корабельные сосны,  и  солнце  протыкало
воздух до самой земли, а землЯ была устлана чуть подопревшей хвоей, а высоко
над головой  шумели вершины, и в воздухе носились фитонциды, парочки молекул
которых вполне  достаточно  длЯ ощущениЯ свежести, - теперь здесь одни пни -
что-то  будут строить - все  перерыто,  и  Я  вспоминаю,  что  в  нормальном
флотском организме,  а училище -  организм, должно  быть все  перерыто; кучи
мусора  лежат  не  там,  где  всегда,  каждый новый  начальник своим  устным
приказанием переносит эти кучи с места на место, и  по  смене местоположениЯ
куч  -  местоположениЯ  мест  -  можно отследить  смену  руководства;  рубку
дежурного по факультету закрыли -  теперь там  склад, и большего оскорблениЯ
длЯ  рубки дежурного, по-моему, не придумать; люди бродЯт везде  незнакомые;
предметы и вещи -  чужие, непринимающие, может быть, поэтому Я и ощущаю себЯ
здесь чужим?.. џ оторвал листик оливы и пожевал: рот наполнилсЯ горечью. Ћна
не такаЯ, как Я ожидал, может быть, Я просто отвык?
     Џобродив  по училищу,  Я  натолкнулсЯ  на Њурика, обнЯлись, поговорили,
сходили в бассейн, и Њурик проводил менЯ до забора.
     Ќет-нет-нет, нечто  есть в этом городе, что кроме муриковских рассказов
о сумгаитских ужасах заставлЯет искать приметы так внЯтно ощущаемой тревоги;
что-то неуловимое носитсЯ  в воздухе, временами попадает на глаза, но прежде
чем ты успеваешь  ухватить, понЯть, оно исчезает  навсегда. Љакие-то приметы
огромной, всеобщей обиды- ќти  приметы единичны,  повторЯемы  и в силу этого
постоЯнны. Ћни ускользают, они так похожи на. мысли, которые тоже поЯвлЯютсЯ
и исчезают. џ  начал заново  всматриватьсЯ в город, когда ехал  в автобусе в
центр; Я хотел попасть  на  бульвар и  к „ому правительства. ’ам, перед этим
„омом,  после  сумгаитских  событий  митинговали,  жгли  костры,  на которые
пустили  многолетние деревьЯ  с бульвара, и  тысЯчи  скандировали: "Љарабах!
Љарабах!" ‚осточнаЯ толпа более всего напоминает колонию  насекомых;  так же
как  и насекомые,  она имеет свой  суммарный  разум,  тут нет  одиночек, тут
организм,  способный  аккумулировать  обиду, раздражение, наконец  -  злобу;
решение  на  действие  созревает  в  толпе  медленно,  толпа   переливаетсЯ,
лоснитсЯ, растекаетсЯ, отростки ее вбираютсЯ внутрь, тело густеет, сжимаетсЯ
- совсем как амеба от крупинок соли,  толпа созревает, и длЯ ускорениЯ этого
созреваниЯ то в одном месте ее, то в другом будут вспыхивать вопли, выкрики,
призывы, которые ускорЯют все дело, словно катализаторы.
     Ћт  ‡ыха до  центра  автобус  идет  через "черный город"  -  там старые
нефтеперерабатывающие  заводы,  и  воздух  основательно  оснащен памЯтной  с
детства, физически царапающей носоглотку вонью.  ‡десь водЯтсЯ люди.  ‚ернее
сказать,  водились -  сейчас  на улицах как-то  очень  пустынно.  ‹юди здесь
водились: рождались-жили-умирали и еще к тому же работали на заводах. ‹юди с
серыми лицами. ‡емлЯ в пЯтнах  прогорклого мазута, деревьЯ - жалкие, чахлые,
пыльные уроды, дома - черные, низкие, безглазые, не потому,  что нет окон, а
потому,  что стекла залеплены серой грЯзью. Ќедавно закрыли кислотный завод,
и  дышитсЯ  легче,  раньше  кислота летала  по  воздуху, и люди в  автобусах
кашлЯли.
     ‚ "черном городе" есть парк имени Ќизами, "кислороднаЯ подушка" здешних
мест, с  вековыми  акациЯми, увитыми  лианами, с щебетом птиц, с качелЯми, с
танцплощадкой, с агробиостанцией. ‚се это давно заброшено, но по инерции все
это еще  растет  и  цветет. Џарк Ќизами - место грандиозных  драк, район  на
район,  когда   дрались  просто   так,   с  дикостью,  со  слепой   Яростью,
велосипедными цепЯми, палками, легко раскраивающими черепа. ѓде-то  Я читал,
что загаженность воздуха делает человека чудовищем. Њожет быть, и так, этого
здесь  хоть  отбавлЯй,  и  агрессивность  "черного  города"  ко всему живому
чувствовалась всегда; здесь даже голуби дрались насмерть. Ѓог с ним.
     Ќемноголюдье - вот что поражает  на улицах Ѓаку, ‹юдей очень мало: там,
где раньше текли людские реки, теперь - ручейки, и люди одеты не так пестро,
как  раньше,  мало  девушек и детей, люди не улыбаютсЯ. …ще одна примета: из
метро   исчезли  нищие.  Ћдно  азербайджанское  племЯ,   презираемое  самими
азербайджанцами,  живет  исключительно  подаЯнием: мужчины  не просЯт,  зато
просЯт женщины, они  расстилают на  каменных  плитах  трЯпки  и раскладывают
детей, у них очень ценитсЯ детское уродство - маленькие руки и ноги, все это
тут же выставлЯетсЯ как  хороший  товар.  ђаньше  они  неплохо зарабатывали,
сейчас их почти нет. џ видел только  однажды нищенку в метро,  видел,  как к
ней   подбежала   молодаЯ   азербайджанка   и   стала   ей   говорить,   что
азербайджанскому народу стыдно просить подаЯние. ’а испуганно собирала вещи,
в другое времЯ она бы огрызнулась  или, в лучшем случае, пропустила все мимо
ушей. ‘ейчас боитсЯ, новаЯ жизнь.
     Ђ  вот  на бульваре все по-прежнему: те же цветы, то же солнце, морскаЯ
гладь, эстакада, уходЯщаЯ в море метров  на сто, тот же  запах  кочующего на
волнах мазута. ‘леды разрушений, которые принесли городу зимние митинги, уже
скрыты; взамен спиленных деревьев посажены новые.
     …сли идти вверх по улице, оставлЯЯ справа ‘абунчинский вокзал, то скоро
попадешь  в район, населенный армЯнами; улицы Љамо, 1-Я и 2-Я  ЉандапинскаЯ.
Љогда-то Я  здесь родилсЯ в четырехэтажном доме-крепости, ‘ейчас здесь много
безжизненных окон. Ђрменикенд - "армЯнскаЯ деревнЯ" -  так  называетсЯ  этот
район:  двух-, четырех-, пЯтиэтажные дома-квадраты, с  высоко поднЯтыми  над
землей окнами первых этажей, с окнами  узкими,  с глубокими подоконниками, с
решетками на окнах - настоЯщих бойницах; дома из тЯжелого  камнЯ с двориками
в  середине,  с огромными,  тЯжелыми  железными воротами, запирающими  дворы
наглухо,   -  настоЯщие  крепости.  Љроме  домов-крепостей  здесь  немало  и
"самостроЯ" - это местный бидонвиль. Љогда-то до двадцати тысЯч человек жило
в  Ѓаку  в  этом  прибежище. ‹юди не хотели ждать  светлеющего день ото  днЯ
светлого будущего, они  захватывали землю, складывали из кирпича одноэтажные
домики, окружали их каменным забором, подводили воду,  газ, свет и сажали во
внутренних двориках инжир  и виноград. ‘ветло-рыжаЯ глина  очень плодоносна,
только  поливай - и вырастет сказочный  урожай персиков, винограда, граната,
инжира, абрикосов. ’олько поливай.
     Ђ воды  нет.  „аже длЯ питьЯ. Ћсобенно летом. Ќо во дворе  можно вырыть
колодец, вода будет немного солоноватой, но ничего, жить можно.

     Ђрменикенд. ‘разу же  после ‘умгаита здесь ожидали нападениЯ. Ќадежд на
милицию было мало,  и на защиту домов-крепостей встала самооборона. Џытались
атаковать лишь однажды - голые до поЯса, крепкие,  как кегли, молодые люди с
бритыми  головами, вооруженные  ножами и  ружьЯми,  под  зелеными  знаменами
пророка. Ћни собрались, сбились в  кучу, и куча, опьЯненнаЯ водкой и анашой,
визжа  по-звериному, двинулась  на притихшие  армЯнские  дома.  Ќавстречу им
вышли оборонЯющиесЯ.  ‡агремели выстрелы,  защелкали  пули,  анаша,  вскипев
вместе  с  водкой,  мгновенно  испарилась  из  бритых  голов,  и  погромщики
бросились врассыпную.
     ‚ Январе выстрелы загремЯт здесь снова. Њногие к тому времени уже уедут
-  оборонЯющихсЯ  будет  мало,  а нападающих  -  много,  и  пойдет гулЯть по
дворам-крепостЯм, визжа  на  одной  высокой  ноте, сквернаЯ гостьЯ  - резнЯ.
ђезать будут спокойно и основательно, не забываЯ при этом насиловать.
     Ќа  ‚остоке долог  процесс превращениЯ  в  мужчину. ‡десь подолгу живут
семейными  кланами,  где все решает глава семьи - отец; "папа сказал", "папа
решил", "папа  дал деньги", "папа  женил", "папа  выбрал мужа" - все  решает
папа; жизнь не инициирована,  эти люди взрослеют  с так и не  осуществленным
личным  выбором, поэтому  здесь  так  навЯзчиво  часты разговоры  о  мужском
достоинстве: "киши сЯн" - "ты мужчина" - лучшаЯ похвала, "сЯн киши доильсЯн"
- "ты не  мужчина" -  худшее оскорбление,  отсюда  постоЯнные  поиски в себе
мужского  начала,  отсюда - высокаЯ  аттрактивпость, и даже если этот вечный
юноша кидаетсЯ на  нож, в подогретом  состоЯнии,  на глазах  у  товарищей, -
происходит    почти   по-детски   реализациЯ    мужского   выбора,    выбора
неинтеллектуального,  но витального;  ты  Якобы  готов мужественно  умереть,
презираЯ  смерть.  (Ђ если  готов умереть, значит,  готов и  убить.) Џравда,
когда  собственнаЯ  смерть подступает  вплотную,  включаютсЯ  совсем  другие
механизмы,  но смерть беззащитной  жертвы, но безнаказанность  при этом - от
этого раздуваютсЯ ноздри и дышитсЯ так шумно.
     ‡десь у человека нет внутренней жизни, здесь мало кто читает книги, нет
как бы  внутреннего  чтениЯ и в  силу  этого - внутреннего Языка, а  значит,
здесь никто в европейском смысле не думает, нет мысли, а там, где нет мысли,
есть много эмоций, непереводимых на Язык слов, а физическое упрЯмство вполне
сходит за душевную стойкость.
     Љульт женщины на ‚остоке  тоже  есть, это  культ матери; матери, но  не
жены. Њолодые  девочки, пришедшие в чужую семью, тут же становЯтсЯ рабынЯми:
их презирают,  ими помыкают. Љогда девочка-жена  рожает, становитсЯ матерью,
это не  добавлЯет  ей уважениЯ:  те, кто будут  ее уважать,  еще очень малы.
†енщина  становитсЯ культовым существом тогда,  когда ее  сыновьЯ  достигнут
совершеннолетиЯ.  Љ  этому времени  и  отец  начинает  относитьсЯ  к  ней  с
почтением,  к этому времени он уже полностью реализован в  семье  как  отец:
произошла  смена поколений.  Џравда,  "папа"  всегда  готов  одним  взглЯдом
привести "маму"  в трепет. ‚  автобусах старые  азербайджанки,  закутанные в
жару в черные шелковые платки, резво вскакивают, чтоб уступить место старику
в бараньей шапке. ќто делаетсЯ инстинктивно. ‡десь живут инстинктами.

     Ћт  долгого хождениЯ  по размЯкшему  асфальту захотелось  к морю,  и  Я
поехал  на плЯж. џ попал на  плЯж  под вечер. „оехал, как обычно, до станции
метро имени товарища Ђзизбекова, а там автобусами можно добратьсЯ в Џиршаги,
ЊардакьЯны,  Ѓузовны, ЃильгЯ - выбирай. ЏлЯжи дикие и полудикие. Ќа солнце -
50°‘, вода - 28°‘,  лежать и загорать  - Ѓоже сохрани, покроешьсЯ волдырЯми,
выскочил из воды - сразу под навес, пока бежишь - темнеешь. Љаспийское море.
џ родилсЯ рЯдом с ним, и поэтому оно кажетсЯ мне одним из самых лучших наших
морей.
     џ люблю плавать и могу это делать по несколько часов подрЯд, и однажды,
еще  в  училище,  поплыл  с мыса ‘ултан  до  острова Ќарген,  что на входе в
бакинскую бухту,  “ поворотной  вешки -  на нее ориентируютсЯ  корабли  -  Я
обернулсЯ  и  посмотрел  на  город, раскинувшийсЯ  как бы по краЯм чаши.  Ћн
неожиданно красив  со стороны морЯ,  жаль, что утони Я сейчас, он все  равно
будет таким же  красивым  и  все  же равнодушным. “ пловца, когда  он в море
несколько часов подрЯд, иногда  начинаютсЯ видениЯ, и его собственные  мысли
обретают новую реальность, становЯтсЯ зримыми, ощутимыми, и в этом состоЯнии
уже  невозможно отличить,  где Явь, а где  бред, и человек,  в сущности,  не
замечает,  как тонет.  ќто вЯжущее,  засасывающее чувство  усталости,  когда
хочетсЯ  полежать  на волнах,  увидеть подрагивание своего воображениЯ, и  Я
знаю, как  нужно из него выходить; длЯ этого нужно твердить самому  себе: "“
менЯ еще  много  сил, у менЯ  еще очень много сил" - и  плыть, плыть вперед.
’олько бы не судорога: дикаЯ боль идет от  икр  вверх, в один  миг ударЯет в
голову,  и кажетсЯ, что в  мозг  впиваютсЯ  тысЯчи иголок,  и  ты  начинаешь
барахтатьсЯ так, будто никогда до этого не умел плавать. Ќоги тонут сразу, а
ты  еще  на  поверхности взбиваешь пену.  Ѓесполезно, свернувшись в  воде  в
клубок, растирать деревЯнные ноги, бесполезно колоть их булавкой, даже  если
она у  тебЯ имеетсЯ: она долго  не входит в мышцу, а когда  входит, судорога
отпускает только на мгновение.  Џравда, средство есть:  надо,  насколько это
возможно, забыть о боли и  плыть на одних руках, вот только губы, искаженные
гримасой, с трудом  смыкаютсЯ, в рот попадает  вода,  а  воздух  болезненным
комком где-то за грудиной проталкиваетсЯ в легкие. ‚ыдержишь - доплывешь.
     Ђ есть еще то, что среди пловцов именуетсЯ, пожалуй, слишком романтично
"зовом  бездны",  это когда через какое-то времЯ  далеко от берега начинаешь
ощущать море как живое существо, и ты  будто  ползешь  по его телу  - жалким
микробом, а потом  начинаешь чувствовать глубину сотен метров, представлЯешь
себе, как долго можно опускатьсЯ до дна. Џлывешь и всматриваешьсЯ в воду под
собой,  в  зеленоватое отчужденное  пространство,  и холодок подползает  под
сердце: этот холодок под  сердцем,  дрожащий, слабенький. мерзкий, рожденный
замиранием   какой-то    единственной   внутренней   точки,   растекающийсЯ,
расползающийсЯ по телу, с  каждым вдохом  все более заполнЯющий все закоулки
до Явственного ощущениЯ омерзительной полноты. - это и есть тот самый "зов";
а  еще боишьсЯ,  что кто-то  подплывет или всплывет какаЯ-то рыба  огромнаЯ,
что-то детское есть во всем этом. „лЯ себЯ Я давно решил: лучше плыть и ни о
чем не  думать, рыбам не до тебЯ, акул в Љаспии нет,  а тюлени сами  тебЯ до
смерти боЯтсЯ. Ћднажды рЯдом со мной всплыл тюлененок, он так напугалсЯ, что
выдохнул "“ф!", толкнул воду ластами, нырнул и исчез - это было  недалеко от
берега, и когда Я вылез из воды, менЯ обступили возбужденные аборигены.  "’ы
видел! да? - кричали они.  - ’юлень!" - "‚идел", - говорил Я. "Ћн маленький,
недалеко уплыл, давай поймаем!" - "Ђ зачем?"  - "“бьем!"  - "‡ачем?" - "Ќадо
убить!  -  "‡ачем?" Њы  друг друга не понимали:  Я не  понимал,  зачем  надо
убивать (вернее, делал вид, что не понимаю), а они не понимали, как можно не
убить,  если можно убить. ‚ этом их желании поймать  и  убить есть что-то от
детского: поймать, оторвать голову, посмотреть, что внутри, выбросить. ‡десь
не любЯт животных, в азербайджанских домах вы не  встретите собак,  кошек  и
прочую  живность.  Њилое  слово  "собака"  -  здесь одно  из  самых  бранных
восточных  ругательств.  ЃродЯчую   собаку   мальчишки   будут   с   азартом
преследовать  и  бить  камнЯми и палками.  ‚зрослые  на  страданиЯ животного
смотрЯт равнодушно и уж совершенно спокойно режут корову и барана.

     †ена позвонила из ‹енинграда:
     - Ќу как там? ‘покойно? Џравда? ’анки на улицах есть?
     џ сказал, что танков не видел, а вот патрули имеютсЯ: два милиционера -
два  солдата,  все-с дубинками;  плЯжи  тоже  охранЯютсЯ; солдаты раздеты до
плавок,  ходЯт  по двое.  џ их  отличаю  сразу; ходЯт по маршруту, в воду не
лезут, дистанциЯ сто метров.
     ЂрмиЯ патрулирует,  а армЯн бьют. ‚ их же собственных дворах. ЌападениЯ
единичны. €х следует  ожидать между 21-ми 23-мЯ часами.  Џочему именно в эти
часы? Џотому что в остальное времЯ просто жарко и все  скрываютсЯ в домах, а
вечером  выходЯт  посидеть  на лавочку  перед  домом,  подышать.  Ќападающие
поЯвлЯютсЯ небольшой шайкой. •орошо  одеты"  высокие, сильные. Ќападающие не
ошибаютсЯ:  во дворах  всегда есть наводчики.  Ѓьют  мужчин.  “дар наноситсЯ
сзади,  по  голове, чаще  палкой,  потом  следует  торопливое,  остервенелое
избиение  ногами упавшего человека,  и нападающие  исчезают, их всегда  ждет
машина.
     - ’ак, значит, все-таки едешь?
     - Џоеду.
     - ќ-э-э... нехорошо там. Џо дороге турки вагоны бьют.
     - Ќо ведь там же сейчас в основном азербайджанцы едут.
     - Ђ какаЯ им разница?
     ’есть и теща у менЯ армЯне. ‚о времЯ  сумгаитских событий они неделю не
выходили из дома. •леб им приносили соседи. ЂрмЯнам в Ѓаку хлеб не продавали
или продавали, предварительно  на  него  плюнув.  ‚  Январе и  русским будут
торжественно плевать на хлеб. Њногие русские уезжали еще с лета.
     - Њы  во вторую  очередь пойдем,  - говорили они армЯнам, - сначала вас
выгонЯт, потом за нас примутсЯ. Ѓить не бьют, но скоро начнетсЯ.
     Љогда-то  вечерний Ѓаку  был очень  красив. Ћсобенно  летними вечерами.
Ѓыло что-то  праздничное  в  его  неторопливом  вечернем увЯдании  -  этакий
арабский  праздник  прохлады; днем  город  плывет  в мареве,  а вечером  все
оживает,  люди  идут  по  бульвару, улыбки-фонари-фонтаны... ’ак, во  всЯком
случае, было. ‘ейчас Ѓаку  очень торопитсЯ: прохожие огни, машины  - все это
движетсЯ в  ускоренном  темпе,  и кажетсЯ, все это движение  в любой  момент
готово к резкому изменению своего направлениЯ.  ‹юди более  всего напоминают
овчарок:  при  встрече они  вскидывают  голову и какое-то  времЯ внимательно
рассматривают подходЯщего.
     ‚окзал  - суетлив,  горЯч,  бестолков и благоухает  вонью;  как всегда,
неизвестно, с какого пути отправлЯетсЯ поезд, как всегда, выЯснЯетсЯ, что он
уже десЯть минут стоит перед  тобой, но нигде  не обозначено, что  именно он
отправитсЯ до Љафана.
     - Ќичего, ничего, - говорЯт носильщики, - садитесь, этот пойдет.
     ‚  кафапском  поезде собраны самые  плохие  вагоны:  они  разбиты,  без
стекол, в купе - запах  устоЯвшейсЯ кислЯтины человеческих лежек, в туалетах
- дикие, разбитые корыта унитазов. Њухи, по-моему, кочуют из Ѓаку  в Љафан и
обратно и чудесно  размножаютсЯ по дороге.  Ќа верхней полке Я  нашел хорошо
сохранившийсЯ скелет курицы. ‘келет полетел в окно. Џоедем с открытым окном,
от  духоты  и  зловониЯ за 16  часов  можно  околеть. „о  отправлениЯ  мшгут
двадцать, а вагон все еще пуст. €нтересно, идет ли  именно он до Љафана, или
Я сел не туда? џ  прошелсЯ по вагону и  в  одном купе обнаружил пассажирок -
это армЯнки; видно по светлым волосам,  по одежде и по тому, что они говорЯт
на  русском Языке,  азербайджанки  говорили  бы  по-азербайджански.  ЂрмЯнки
пугаютсЯ  моего  неожиданного  поЯвлениЯ  и  успокаиваютсЯ,   как  только  Я
заговариваю по-русски. Ћни сообщают  мне,  что  точно  - этот поезд идет  до
Љафана.  џ возвращаюсь  к себе  и усаживаюсь у окна.  ђаньше этот состав был
битком набит армЯнами и азербайджанцами. ‘ейчас и те, и другие  ездЯт только
по острой необходимости.  •орошо бы, чтоб в  моем купе вообще никто не ехал.
‡а  десЯть  минут  до   отхода   поезда  поЯвлЯютсЯ  мои  попутчики  -  трое
азербайджанцев.
     џ сидел у окна и  наблюдал за  ними:  двое - толстые, шумные, потные, в
тесных  костюмах  и  галстуках,  несмотрЯ  на  жару,  один  лысый, другой  с
волосами, третий - худенький, небритый, похожий на студента. ‚се  говорЯт на
азербайджанском Языке,  и говорЯт  они  на нем с какой-то нервной гордостью,
радостно  и торопливо киваЯ при ответах. “видев, что Я  не понимаю, спросили
по-русски:
     - €звините, а вы кто по национальности?
     Џосле  этого все трое  разом застыли, и  тут  Я понЯл,  что всЯ эта  их
радость должна была просто  скрыть  напрЯжение,  теперь  уже разлившеесЯ  по
купе.
     - ђусский, - ответил Я с  усилием. ЋказываетсЯ, очень  трудно говорить,
когда собеседник так напрЯжен.
     ‘ этого момента всЯкий разговор с новым человеком на пути между Ѓаку  и
Љафаном будет начинатьсЯ с этого вопроса. ’о, что Я замешкалсЯ с ответом, от
них  не укрылось; услышав,  что Я  русский, они выдерживают  паузу,  склонив
голову набок, словно проверЯют звучание фразы.
     - Ђ зачем вы туда едете? ‚ командировку?
     - ‚ отпуск.
     ЌапрЯжение  не  спадает.  Ќа менЯ  смотрЯт  с нескрываемым интересом, с
сомнением переглЯдываЯсь. ‚ этом переглЯдывании есть нерешительность, но это
нерешительность перед нападением.
     - “ вас там родственники?
     - „рузьЯ.
     Џауза, пауза...
     - ‚аши друзьЯ - армЯне?..
     - „а.
     ЌапрЯжение, кажетсЯ, достигло своего  пика.  џ  заметил, что  во  времЯ
напрЯжениЯ  шеЯ  у вопрошающего становитсЯ чуть-чуть  толще.  Ќаконец  лысый
спрашивает:
     - Ђ сами вы, извините, откуда будете?
     - €з ‹енинграда.
     - Ђ как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в ЌЉЋ?
     - ...
     - Ђ кем?
     - ...
     ’ут они не выдерживают и начинают сразу все;
     -  ...армЯне  ...Ћни всех  купили  на  свои  деньги!  ‚от  вас  в  Ѓаку
кто-нибудь тронул?
     - ...
     - ...и не тронет! ‚от в соседнем купе едут женщины-армЯнки, и  их никто
не  трогает,  а  если  б  азербайджанские  женщины  ехали в Ђрмении,  их  бы
выбросили из вагона. ‚ …реване  уже ни одного азербайджанца не осталось, а в
Ѓаку сколько армЯн живет, и их не трогают и не тронут.
     - ...
     - Ќет! Џросто мы - мирный народ! Њы не армЯне! Ћни - не мирные люди! ‚ы
знаете, мы же с ними родственники! „а, многие породнились, а теперь мы к ним
не ходим.
     - ...
     - Ђ кем вы работаете?
     - ...
     - Ћни резали наших детей! “ши  резали, нос,  голову! ‡наете, в Љарабахе
после  землетрЯсениЯ  французы-спасатели  нашли  трубу,  заваренную  с  двух
сторон,  разрезали  ее, а там азербайджанские  дети! ”ранцузы увидели  это и
сразу уехали, не стали им помогать.
     -  ...э-э-э  ...эти  армЯне всех купили.  “ них, знаете, сколько денег?
Њешки!  ‘ейчас в ЌЉЋ  забастовки, никто не работает, а  деньги все получают.
Ћткуда у них деньги? ‚ы знаете, и в ‘умгаите все делали армЯне.
     - ?..
     -  „а-да,  они  ходили  и резали армЯн.  Ћдин армЯнин  зарезал  четырех
человек. ‡наете,  какие они жестокие? Љак фашисты! Ђ наши даже прЯтали армЯн
под кроватЯми.
     -  ’ы знаешь, - говорит тот  худенький, небритый,  может  быть студент,
переходЯ в запале на "ты", -  их три миллиона, а нас - семь! Њы,  весь народ
как  один,  встанем и  пойдем  и умрем за нашу землю!  Љак один  человек,  -
говорит он  и поднимает вверх руку со сжатым сухоньким кулачком, и глаза его
горЯт, и мне  вспоминаютсЯ  те,  лысые, голые  по поЯс,  крепкие, как кегли,
которые штурмовали с пеной на губах армЯнские кварталы.
     Џоезд отошел в полночь, говорили мы до  трех, а потом они выЯснили, что
у менЯ жена - армЯнка, и замолчали, сказав перед этим что-то друг другу. Ћни
смотрели в пол и улыбались, словно сожалели  о  потраченном на менЯ времени,
качали головами и говорили:  "Ќет-нет, ничего, не бойсЯ", - а Я говорил, что
не боюсь. "“ нас  есть азербайджанскаЯ пословица, - сказали они, -  кто твоЯ
жена  по  национальности, такой ты человек  и  есть.  Ќет,  нет, ничего,  не
бойсЯ".
     Њы легли спать. Ћкно в купе оставалось открытым, и, прежде чем заснуть,
Я  успел подумать: "‘ейчас завернут  тебЯ,  ‘анЯ, в  одеЯльце  и  выкинут  в
окошко, и никто тебЯ в этой степи не  найдет". Ђ мимо окна с грохотом летела
ночнаЯ степь, чернаЯ степь без огней, тело мое моталось на узенькой полке, а
в голову лезло: "‡автра будет утро, утро будет завтра..."

     “тром Я проснулсЯ чуть позже моих ночных собеседников. џ открыл глаза и
увидел,  что  эти  милые люди,  так  любезно  оставившие  менЯ в живых,  уже
вертикальны, выглЯдели они пожеванно и хмуро, на менЯ - никакого вниманиЯ, Я
перестал их интересовать, переговаривались они вЯло, односложно.
     Џрощались мы вполне мирно, с шутками:
     - Џередай привет своим друзьЯм-армЯнам.
     - ЋбЯзательно передам.
     џ  спросил,  где они работают.  „вое оказались  работниками  обкома,  а
третий, тот худенький  и небритый, собиравшийсЯ еще вчера идти всем народом,
оказалсЯ служителем муз - выпускником института культуры.
     „альше в купе Я поехал один. ‡а окном бежала сераЯ холмистаЯ пустынЯ  с
клубками  колючек;  иногда  проскакивали  деревьЯ,  каналы,  канавы,  низкие
домишки, запутавшиесЯ в зелени, загаженные станции, гуси, лошади, отары овец
и  виноградники  -  все это быстро  продергивалось  мимо  скачущей лептой  и
надолго замещалось все той же клочковатой пустыней.  ђавнинный Ђзербайджан -
богатейшаЯ землЯ, лежащаЯ в беспорЯдочном хламе, - моЯ родина.
     ‘остав  снижает  скорость  и медленно  ползет  вдоль  заграждений.  ќто
граница с €раном. ‘  нашей стороны - два рЯда колючей проволоки на столбах с
сигнализацией и пограничные заставы, со  стороны €рана - та же голаЯ равнина
без признаков жизни и лишь где-то на горизонте встают холмы; на одном из них
белыми камнЯми  выложен  портрет  •омейни.  Ћн  смотрит в  нашу сторону.  Ќи
пограничников,  пи  заграждений.  "’ах-тили-тах,   тах-тили-тах",  -  стучат
колеса, и менЯ бьет  о стенку  вагона. Џути так  изношены, что  кажетсЯ, что
поезд  когда-нибудь с них соскользнет, как бусинка с ниточки, - как здесь до
сих пор не было крушений?

     Ќа одной из станций выЯснилось, что от Њиндживана в Љафан пойдут только
четыре вагона: пассажиров нет, так какой смысл гонЯть пустые вагоны?  ‘мысла
никакого  нет,  мне пришлось  срочно перебиратьсЯ в соседний  вагон, Я помог
перетащить вещи женщинам-армЯнкам из  соседнего купе. —его только  у  них не
было: Ящики, Ящички, посуда, зеркала, стекла, рамы, карнизы, узлы, коробки -
все, что  осталось  от нажитого. ‚от  зеркало, старое  зеркало,  посмотрите,
какое хорошее, как бросить, жалко, всю жизнь жили в Ђрменикенде, знаете, там
наверху, э-э... дом был, двор был, виноград был,  все бросили, а что делать,
завтра придут -  убьют.  Ђ здесь  она  купила маленький  дом, курочки  есть,
огород, приходите в гости обЯзательно.
     ЂрмЯнки оживают - в вагоне  только свои,  улыбаютсЯ,  разглаживают лица
ладонЯми,  скоро конец их мучениЯм, скоро их встретЯт мужьЯ. Њужчины  боЯтсЯ
ездить  по дороге  Ѓаку-Љафан,  могут  убить,  поэтому  весь скарб перевозЯт
женщины, немолодые, сухонькие женщины. Љогда они тащат на  себе узлы, на  их
худых,  цыплЯчьих  шеЯх вылезают все жилы, а  мужчины  боЯтсЯ  ездить: могут
убить.
     Џотом  они  рассказывали про  ‘умгаит,  про нападение  на  роддом,  как
младенцев  выкидывали  в  окна,  разрывали,  отрезали  им  головы.  ‚се  это
рассказываетсЯ  быстро,   почти  скороговоркой,  переходЯ   с  русского   на
армЯнский,  и Я уже  половину  не слышу,  опЯть нарастает этот ужас,  страх,
ѓосподи, как от него уйти? џ покрываюсь гусиной кожей,  мне  просто холодно,
холодно, трЯсет. Ћчень хочетсЯ, чтоб они замолчали. Љонечно, они не очевидцы
и рассказывают только с чужих слов, но когда они это говорЯт,  Я верю сразу,
и у менЯ глаза начинают вылезать из  орбит. ѓосподи, ад не под землей, он на
земле, а люди - чудовища.
     ‚ купе входит  мужчина. Ћн садитсЯ, долго слушает  - толстый, старый, с
большим животом, с большой головой. Ћн включаетсЯ в разговор  и говорит, что
во всех армЯнских поселках готовили  такую  же резню,  как и  в ‘умгаите, но
здесь армЯне  были  готовы -  ждали их. Ђ они  пронюхали и не пришли. ’русы.
Њогут резать только женщин и детей, да и то, когда десЯть на одного. Ќет, их
тоже надо  было резать:  здесь в Љафане и в …реване.  Љогда они  почувствуют
силу, резнЯ прекратитсЯ,  а если их  сейчас не порезать, то они еще  сделают
резню. Ќадо показать силу. Љогда они почувствуют силу, резнЯ прекратитсЯ.
     џ ловил себЯ на том, что то,  что он говорит  об  ответной резне,  мало
менЯ  возмущает.  ‘корее  всего,  Я просто  устал от  дороги,  от  всех этих
разговоров,  от  ненависти.  ‚  какой-то  момент Я перестаю его  слушать,  Я
начинаю наблюдать за его лицом, за его влажным ртом; у  него движетсЯ только
рот, а в  остальном он  неподвижен: неподвижны  глаза,  руки,  сложенные  па
бедрах, неподвижно тело -  этакаЯ гора мЯса и сала. џ замечаю, что он небрит
и как-то очень волосат,  что волосы растут у него даже  на лбу, под глазами,
на  пальцах рук,  торчат из  ушей, ноздрей, бровей. Љакое-то  времЯ  он  еще
говорит  и говорит  про резню  и про то, как  было бы хорошо, если бы армЯне
тоже... потом он  замолкает и молчит, потом, неожиданно вздрагиваЯ, вздыхает
- длинно,  тихо,  как-то  неожиданно тихо длЯ такого большого  тела. †енщины
тоже молчат. ‚се устали.
     Љогда  поезд  подходит к  Љафану,  все  снова оживают, на  лицах  сразу
улыбки,  все  хватают  сразу  узлы и тащат их к выходу, говор, лучезарность,
руки, вцепившиесЯ  в узлы  и  чемоданы,  прощание, пожеланиЯ всего хорошего,
например здоровьЯ; поезд останавливаетсЯ, дернувшись напоследок, и говорЯщаЯ
людскаЯ  колбаса  выдавливаетсЯ к выходу,  чтоб исчезнуть в двери и из  моей
жизни навсегда.
     Љафан.  Њаленький,  пустынный вокзальчик с буфетом  -  туалетом - залом
ожиданиЯ.  Љогда-то  здесь  было  оживленно,   сейчас   -  пусто.  Љафанские
азербайджанцы уезжали отсюда огромными семьЯми,  от мала до велика, с такими
же узлами и зеркалами, с какими  армЯне уезжали из Ѓаку, - перевозка рухлЯди
с  места на место,  —то может быть нелепее  этих  узлов и чемоданов, старых,
облезлых, когда люди,  бросив все, едут в никуда, когда рушитсЯ мир, когда в
душе  стариков поселЯетсЯ ноющаЯ пустота,  а в душе молодых  - злоба, но они
цеплЯютсЯ за эти свои кастрюли - последние  осколки  прошлого, они прижимают
их к себе, как бы защищаЯсь этими осколками от зиЯниЯ будущего.
     - ‡ачем живет такой народ!
     ѓоворЯщий, армЯнин-буфетчик, вскидывает  руку  знакомым жестом, ладонью
вперед,   он   только   что   отказалсЯ  продавать  минеральную  воду   двум
азербайджанцам, случайно зашедшим в буфет перед отходом бакинского поезда, и
теперь ораторствует:
     - Ќенавижу этих  турков!  Ќенавижу!  ‡ачем живет  такой  народ!  ‡ачем?
ѓрЯзные, пЯтнадцать  дитей имеют. ќто наша  землЯ! ђазве Ђзербайджан  раньше
был? Ћни,  турки, тупые, только улицы могут подметать.  Ќадо  взЯть один раз
атомную бомбу и всех убить! Ќаши ученые ее уже делают. „а! „елают!
     Џроизнесено по-русски  и специально длЯ менЯ. ЏолнаЯ безграмотность при
уважительном  и даже  трепетном,  со счастливым  сиЯньем, отношении  к своим
ученым - академикам, выдающимсЯ  армЯнам, которые  в конце  концов изобретут
бомбу и ахнут ее с  улыбкой облегчениЯ на проклЯтый Ђзербайджан из последних
сил.
     џ не стал ничего ему говорить ни об известных истинах, ни о том, что не
он  дал  жизнь  азербайджанскому пароду и  не  ему  ее  отнимать.  ђазговоры
бесполезны. џ видел, что все его лицо от лба до подбородка  при одном только
упоминании  о "турках" обрастает,  как  щетиной,  Яростным  презрением, губы
топорщатсЯ, обнажаЯ крупные зубы, отлакированные слюной.
     ‚ Љаджаране мне показали сожженный сарай. ‚ нем заживо  сожгли корову с
теленком. ‚ладелец ее был азербайджанцем,  он был женат  на  русской. Љорову
сожгли ночью, она ужасно мычала. "Љак плакала",  - говорила мне тетЯ ’амара.
Ђзербайджанец  взЯл  жену  и уехал на следующий день. „етей у них  не  было.
„верь квартиры он оставил открытой настежь. €з вещей он ничего не взЯл.
     Џосле  сумгаитских  событий  кафанские армЯне со  всего  города  толпой
охватили и выдавили семьи азербайджанцев на вокзал, где эти семьи жили потом
по несколько суток, дожидаЯсь своей очереди на поезд. ЂрмЯне  стоЯли плотной
стеной,  играл  оркестр, и ни  один азербайджанец не мог  покинуть  пределов
вокзала. “езжаЯ, азербайджанцы продавали армЯнам-соседЯм  за бесценок  своих
коров, баранов, кур, гусей, кровати, мелкую утварь, свои дома и огороды - за
бесценок,  а где-то и просто так: только возьмите, не пропадать же  коровам.
Ћслов выпустили на волю, армЯнам они  не  нужны. ‡имой эти животные погибнут
от  бескормицы и  мороза, сейчас они  ходЯт на выпас  сами,  возвращаютсЯ по
привычке в брошенные дворы, роютсЯ в мусоре.
     џ  заходил  в один  такой азербайджанский  двор; армЯне, приехавшие  из
Ѓаку, их не занимают: городской житель не знает, что ему делать с землей. ‚о
дворе колодец,  дрова,  забытые алюминиевые миски, брошенные старые одеЯла и
щемЯщаЯ  тоска.  €з Љафана  уезжали  дворники,  мусорщики,  рабочие-шахтеры,
феллахи, продававшие самые дешевые овощи и фрукты, из Ѓаку уехали каменщики,
врачи, инженеры, учителЯ, портные и ювелиры. ќти людские потоки перетекли из
государства   в  государство,  чтоб  осесть   в  них  и  никогда  больше  не
восстановитьсЯ в своем прежнем качестве.
     Љафаи, маленький, вытЯнутый городок,  копошащийсЯ у горных подножий,  с
аллеЯми,  клумбами,  фонтанами,  с  многоэтажными  домами-дебилами,  этакими
морскими губками из  розового  туфа, присосавшимисЯ к розовым скалам; Љафан,
торгующий  на базаре, неуступчивый,  упрЯмый в ценах,  продающий-покупающий,
глубоко  восточный,  без  примеси  христианства  городок,  с  мусульманскими
повадками-ухватками,  ленью,  с больницами-магазинами, до боли  похожими  па
любые больницы-магазины из предместьев Ѓаку; Љафан, разлапистый, небритый по
утрам, пахнущий свежеснЯтыми с  ноги туфлЯми, сидЯщий  целыми днЯми у дороги
на корточках, дурно одетый, носЯщий в жару пиджаки, но носЯщий их так, что в
наклоне   полы  пиджака   задираютсЯ,  рубашка   выдергиваетсЯ   из  штанов,
обнаруживаЯ  кусок  голой поЯсницы; Љафан,  не  читающий  книг, не думающий,
живущий суммарной жизнью,  напоминающей  бытие  растений;  Љафан,  убожество
которого глЯдит изо всех щелей.
     ‚ центре Љафана, у пересечениЯ всех дорог, на каменном стержне вознесен
и  насажен каменный памЯтник  „авид-беку на лошади - знаменитому  армЯнскому
царю, воевавшему с турками. ‹ошадь  и  „авид-бек распластались  по  воздуху.
„авид-бек увековечен  в  кирзовых  сапогах,  и лошадь у него  выглЯдит очень
натурально. џ  шагнул  под памЯтник,  вскинул  голову  и  посмотрел  на  это
произведение со стороны копыт. ‹ошадиные гениталии были изображены с большим
мастерством: умело включенные в  композиционное  единство,  они более  всего
напоминали пулемет  "максим", выкатившийсЯ из пулеметного гнезда. ‚от Я и  в
горах. Љавказские горы, сверху напоминающие брошенную наземь медвежью шкуру,
слишком огромную длЯ того маленького пространства, что ей отведено, а потому
бугрЯщуюсЯ  хребтами,  ограниченную вытертыми,  лысыми  изломами,  сбегающую
волнами  холмов. с  лоснЯщейсЯ шерстью - плотными лесами, с проблескивающими
среди ветвей ручейками, стекающими, как пот.
     „ушный,  вонЯющий подмышками  автобус за  час дотащил менЯ от Љафана до
Љаджарана  -  махонького  городишки,  зажатого  в складках  гор, где рЯдом с
пЯтиэтажными  домами  притулились  сараи  с живностью,  где по голым  горным
склонам  разбросаны  огороды  с  цветущей  картошкой,  с  ползущей вверх  по
частоколу фасолью лоби - любимой здешней едой, где по дорогам бродЯт коровы,
ослы  и телЯта, где  отары овец  запруживают  улицу  и движутсЯ  под  окрики
чабанов,  под  свирепые  оскалы  кавказских  овчарок,  где  цветущий  чабрец
наполнЯет все твое  существо сладким  дурманом,  где  кизил,  ежевика,  орех
словно  наперегонки наползают на склоны, где, вдыхаЯ  воздух,  хочетсЯ петь,
где живет тетЯ ’амара,  сестра моей тещи, с которой мы ходим собирать травы,
и ее сыновьЯ Њарут и Њартун, которые называют менЯ братом.
     ’етЯ ’амара любит все живое независимо от национальности, а с сыновьЯми
тети ’амары на национальные темы Я не говорил: хорошие, добрые люди, в  стае
они будут действовать по законам стаи.

     —ерез три днЯ, набродившись с тетей ’амарой по горам,  набрав  охапками
травы, Я уже сидел в пустом вагоне вместе со старым шахтером-азербайджанцем,
смотрел  в  окно  и  слушал  его  неторопливые  жалобы.  Ћн  хорошо  говорил
по-русски.  ‹юди не виноваты. ’ак  получилось.  ’акаЯ  жизнь. ‡ачем Я еду  в
Ѓаку? ђазве  там моЯ родина?  “  человека родина там, где могила его матери,
Љто теперь сходит на могилу? Љто ее поправит?
     “ этого шахтера серые,  безжизненные  глаза  и огромные руки-совки.  Ћн
выглЯдит не человеком, а  приспособлением к угольному комбайну: кажетсЯ, что
он стоЯл  рЯдом с ним и этими руками-совками  подхватывал  породу. џ угостил
его чаем из чабреца, он оживилсЯ.
     - ‡наешь, какое это лекарство? ‘илу дает. Ќикакой таблетки не надо. ќто
пей - всегда будешь здоров. ‘ам собирал? ќ-э, горы, горы, где теперь горы...
     ‚агон заполнЯлсЯ пассажирами. —ем дальше от Ђрмении, тем  их становитсЯ
больше.  џ  залез на верхнюю полку  и лег там.  ‚ечером Я получал постель. џ
заплатил за постель и  за себЯ, и  за старика-шахтера и отнес ее ему. ђаньше
на ‚остоке было так  принЯто; поговорил  с человеком - сделай ему  приЯтное.
‘тарик расчувствовалсЯ.
     ‚первые за эту  поездку мне стало спокойно и хорошо** ќто повествование
возникло из разговоров с моим другом. - <i>Ђвт.</i>.