  западного просветительства,
религии человекобожества  и  самообожениЯ  нашли  в  русских условиЯх  жизни
неожиданного, но могучего союзника. …сли юный интеллигент -- скажем, студент
или  курсистка  --  еще  имеет  сомнение  в  том,  что  он  созрел  уже  длЯ
исторической  миссии спасителЯ  отечества,  то  признание  этой зрелости  со
стороны  министерства  внутренних  дел  обычно  устранЯет  и  эти  сомнениЯ.
Џревращение  русского  юноши или вчерашнего обывателЯ  в тип  героический по
внутренней  работе, требующейсЯ длЯ этого,  есть  несложный, большею  частью
кратковременный процесс усвоениЯ некоторых догматов религии человекобожества
и  quasi<sup>[25]</sup>-научной  "программы"  какой-либо   партии  и   затем
соответствующаЯ перемена собственного самочувствиЯ, после которой сами собой
вырастают героические котурны. ‚  дальнейшем развитии страданиЯ,  озлобление
вследствие жестокости властей,  тЯжелые  жертвы, потери довершают  выработку
этого типа, которому тогда может  быть свойственно что угодно, только уже не
сомнениЯ в своей миссии.
     ѓероический  интеллигент  не  довольствуетсЯ  поэтому  ролью  скромного
работника  (даже если он и  вынужден ею ограничиватьсЯ), его мечта  --  быть
спасителем  человечества или  по  крайней мере  русского  народа.  „лЯ  него
необходим  (конечно, в  мечтаниЯх)  не  обеспеченный минимум, но героический
максимум.  Њаксимализм есть  неотъемлемаЯ черта интеллигентского героизма, с
такой  поразительной Ясностью обнаружившаЯсЯ в годину русской революции. ќто
-- не  принадлежность  какой-либо  одной  партии,  нет  --  это  самаЯ  душа
героизма, ибо  герой вообще не миритсЯ на  малом.  „аже  если он и  не видит
возможности сейчас  осуществить этот  максимум  и  никогда ее не  увидит,  в
мыслЯх он занЯт только им. Ћн делает исторический прыжок в своем воображении
и,  мало  интересуЯсь перепрыгнутым путем, вперЯет свой взор лишь  в светлую
точку  на  самом  краю  исторического  горизонта.  ’акой  максимализм  имеет
признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает
фанатизм,  глухой к  голосу жизни.  ќтим даетсЯ ответ и  на тот исторический
вопрос, почему в революции  торжествовали самые  крайние направлениЯ, причем
непосредственные,   задачи   момента   определЯлись   все   максимальнее   и
максимальнее (вплоть до осуществлениЯ социальной республики или анархии). Ћт
чего эти более крайние и Явно безумные направлениЯ становились все сильнее и
сильнее и,  при  общем полевении  нашего  трусливого и пассивного  общества,
легко  подчинЯющегосЯ силе, оттеснЯло собою все более  умеренное (достаточно
вспомнить ненависть к "кадетам" со стороны "левого блока").
     Љаждый герой имеет свой способ спасениЯ человечества, должен выработать
свою  длЯ него программу.  Ћбычно за  таковую принимаетсЯ одна  из  программ
существующих политических партий или фракций, которые, не различаЯсь в своих
целЯх (обычно они основаны на идеалах материалистического социализма  или, в
последнее  времЯ, еще  и  анархизма),  разнЯтсЯ  в своих путЯх и  средствах.
Ћшибочно   было   бы  думать,  чтобы   эти  программы   политических  партий
психологически  соответствовали   тому,   что   они  представлЯют   собой  у
большинства парламентских  партий западно-европейского мира; это  есть нечто
гораздо  большее,  это  --  религиозное  credo<sup>[26]</sup>, самовернейший
способ спасениЯ  человечества,  идейный  монолит, который  можно только  или
принЯть, или отвергнуть. ‚о имЯ  веры  в  программу лучшими  представителЯми
интеллигенции приносЯтсЯ жертвы жизнью, здоровьем, свободой, счастьем.  •отЯ
программы эти обыкновенно объЯвлЯютсЯ еще и "научными", чем увеличиваетсЯ их
обаЯние, но о степени действительной "научности" их лучше и не говорить,  да
и,  во всЯком  случае, наиболее горЯчие  их  адепты могут быть,  по  степени
своего развитиЯ и образованности, плохими судьЯми в этом вопросе.
     •отЯ все чувствуют себЯ героЯми, одинаково призванными быть провидением
и спасителЯми, но они не  сходЯтсЯ в способах и путЯх  этого спасениЯ. € так
как  при программных  разногласиЯх в  действительности  затрагиваютсЯ  самые
центральные  струны  души,  то  партийные   раздоры  становЯтсЯ   совершенно
неустранимыми.  €нтеллигенциЯ,  страдающаЯ  "Якобинизмом",   стремЯщаЯсЯ   к
"захвату   власти",  к  "диктатуре",  во  имЯ   опасениЯ  народа,  неизбежно
разбиваетсЯ  и  распылЯетсЯ  на   враждующие  между  собою  фракции,  и  это
чувствуетсЯ  тем   острее,   чем   выше  поднимаетсЯ  температура  героизма.
Ќетерпимость  и  взаимные  распри  суть   настолько  известные  черты  нашей
партийной   интеллигенции,  что   об  этом  достаточно  лишь   упомЯнуть.  ‘
интеллигентским движением происходит нечто вроде  самоотравлениЯ. €з  самого
существа героизма вытекает, что он предполагает пассивный объект воздействиЯ
--  спасаемый  народ  или  человечество,  между  тем  герой  --  личный  или
коллективный -- мыслитсЯ всегда лишь  в единственном числе. …сли же героев и
героических   средств  оказываетсЯ  несколько,  то   соперничество  и  рознь
неизбежны,  ибо   невозможно   несколько  "диктатур"  зараз.   ѓероизм,  как
общераспространенное   мироотношение,   есть   начало  не   собирающее,   но
разъединЯющее, он создает не сотрудников, но соперников<sup>[vii]</sup> .
     Ќаша  интеллигенциЯ,  поголовно  почти  стремЯщаЯсЯ  к коллективизму, к
возможной   соборности  человеческого   существованиЯ,   по  своему   укладу
представлЯет собою  нечто антисоборное, антиколлективистическое, ибо несет в
себе  разъединЯющее  начало  героического  самоутверждениЯ.  ѓерой  есть  до
некоторой  степени сверхчеловек, становЯщийсЯ по отношению к ближним своим в
горделивую и вызывающую  позу  спасителЯ,  и  при всем  своем  стремлении  к
демократизму  интеллигенциЯ  есть  лишь   особаЯ   разновидность  сословного
аристократизма,  надменно  противопоставлЯющаЯ себЯ "обывателЯм". Љто жил  в
интеллигентских кругах, хорошо  знает это высокомерие и самомнение, сознание
своей  непогрешимости, и пренебрежение к инакомыслЯщим,  и этот  отвлеченный
догматизм, в который отливаетсЯ здесь всЯкое учение.
     ‚следствие  своего  максимализма интеллигенциЯ остаетсЯ малодоступна  и
доводам исторического  реализма и научного  знаниЯ. ‘амый социализм остаетсЯ
длЯ    нее   не    собирательным    понЯтием,    обозначающим    постепенное
социально-экономическое преобразование, которое  слагаетсЯ из рЯда частных и
вполне конкретных реформ, не  "историческим движением", но  над-исторической
"конечною     целью"     (по     терминологии     известного     спора     с
Ѓернштейном<sup>[27]</sup>),  до которой надо совершить  исторический прыжок
актом  интеллигентского  героизма.  Ћтсюда  недостаток  чувства исторической
действительности  и   геометрическаЯ  прЯмолинейность   суждений  и  оценок,
пресловутаЯ  их "принципиальность". ЉажетсЯ,  ни одно слово не  вылетает так
часто  из  уст интеллигента,  как  это,  он  обо  всем  судит  прежде  всего
"принципиально",  т. е.  на самом деле  отвлеченно, не  вникаЯ  в  сложность
действительности и тем самым нередко освобождаЯ себЯ от трудности надлежащей
оценки  положениЯ. Љому приходилось иметь дело  с интеллигентами на  работе,
тому  известно,  как дорого обходитсЯ  эта интеллигентскаЯ  "принципиальнаЯ"
непрактичность,  приводЯщаЯ  иногда   к  отцеживанию  комара   и  поглощению
верблюда.
     ќтот же ее максимализм составлЯет величайшее  препЯтствие к поднЯтию ее
образованности   именно   в  тех  вопросах,  которые   она   считает   своею
специальностью,  --  в вопросах социальных,  политических. €бо  если внушить
себе, что цель и способ  движениЯ уже  установлены,  и притом  "научно", то,
конечно, ослабевает  интерес  к изучению посредствующих, ближайших  звеньев.
‘ознательно или бессознательно,  но интеллигенциЯ живет в атмосфере ожиданиЯ
социального     чуда,    всеобщего    катаклизма,     в     эсхатологическом
настроении<sup>[viii]</sup> .
     ѓероизм  стремитсЯ  к  спасению  человечества  <b>своими</b> силами  и  притом
<b>внешними</b>  средствами; отсюда  исключительнаЯ  оценка  героических деЯний,  в
максимальной  степени  воплощающих  программу  максимализма".  Ќужно  что-то
сдвинуть, совершить что-то  свыше сил,  отдать при этом самое  дорогое, свою
жизнь,  --  такова заповедь  героизма. ‘тать героем, а  вместе и  спасителем
человечества   можно  героическим   деЯнием,  далеко  выходЯщим  за  пределы
обыденного долга. ќта мечта, живущаЯ в интеллигентской душе, хотЯ выполнимаЯ
лишь длЯ единиц, служит общим масштабом в суждениЯх, критерием длЯ жизненных
оценок. ‘овершить такое деЯние и необыкновенно трудно, ибо требует  побороть
сильнейшие инстинкты привЯзанности к жизни и страха, и необыкновенно просто,
ибо длЯ  этого  требуетсЯ волевое  усилие  на короткий  сравнительно  период
времени,  а  подразумеваемые или ожидаемые  результаты  этого считаютсЯ  так
велики.  €ногда стремление уйти  из жизни вследствие  неприспособленности  к
ней,  бессилиЯ  нести  жизненную  тЯгость  сливаетсЯ  до  неразличимости   с
героическим  самоотречением, так что невольно  спрашиваешь себЯ: героизм это
или самоубийство? Љонечно, интеллигентские свЯтцы  могут назвать много таких
героев,  которые  всю  свою  жизнь делали  подвигом страданиЯ и  длительного
волевого  напрЯжениЯ,  однако,  несмотрЯ  на  различиЯ,  зависЯщие  от  силы
отдельных индивидуальностей, общий тон здесь остаетсЯ тот же.
     Ћчевидно,  такое  мироотношение  гораздо  более  приспособлено к  бурЯм
истории, нежели к ее  затишью, которое  томит героев. ЌаибольшаЯ возможность
героических     деЯний,    иррациональнаЯ    "приподнЯтость     настроениЯ",
экзальтированность,  опьЯнение   борьбой,  создающее  атмосферу   некоторого
героического авантюризма, -- все  это  есть роднаЯ стихиЯ героизма.  Џоэтому
так и велика  сила  революционного романтизма  среди нашей интеллигенции, ее
пресловутаЯ "революционность". Ќе  надо забывать, что понЯтие революции есть
отрицательное,  оно не имеет самостоЯтельного содержаниЯ, а  характеризуетсЯ
лишь отрицанием  ею  разрушаемого, поэтому пафос революции  есть ненависть и
разрушение. Ќо  еще  один  из  крупнейших  русских  интеллигентов,  Ѓакунин,
формулировал  ту  мысль,  что  дух разрушающий  есть  вместе  с  тем  и  дух
созидающий, и эта  вера есть основной нерв психологии героизма. Ћна упрощает
задачу  исторического  строительства,  ибо  при  таком  понимании  длЯ  него
требуютсЯ прежде всего крепкие  мускулы и нервы,  темперамент и смелость, и,
обозреваЯ хронику  русской революции, не раз вспоминаешь об этом  упрощенном
понимании...
     Џсихологии  интеллигентского  героизма больше  всего  импонируют  такие
общественные группы и  внешние положениЯ, при которых  он наиболее естествен
во всей  последовательности прЯмолинейного максимализма. ‘амую благоприЯтную
комбинацию этих  условий представлЯет  у  нас учащаЯсЯ  молодежь.  ЃлагодарЯ
молодости с  ее  физиологией и  психологией, недостатку жизненного  опыта  и
научных  знаний,   заменЯемому  пылкостью   и  самоуверенностью,   благодарЯ
привилегированности   социального  положениЯ,  не  доходЯщей,   однако,   до
буржуазной  замкнутости западного  студенчества,  наша  молодежь выражает  с
наибольшей  полнотой  тип героического максимализма.  € если  в христианстве
старчество   ЯвлЯетсЯ   естественным   воплощением   духовного    опыта    и
руководительства, то относительно нашей интеллигенции такую роль естественно
занЯла  учащаЯсЯ  молодежь.   <b>„уховнаЯ  педократиЯ</b><sup>[ix]</sup>   --  есть
величайшее  зло  нашего  общества,  а  вместе  и симптоматическое проЯвление
интеллигентского  героизма,   его  основных   черт,  но  в  подчеркнутом   и
утрированном виде. ќто уродливое  соотношение, при  котором оценки и  мнениЯ
"учащейсЯ  молодежи" оказываютсЯ руководЯщими длЯ  старейших,  перевертывает
вверх ногами естественный порЯдок вещей и в одинаковой степени пагубно и длЯ
тех, и  длЯ других. €сторически эта  духовнаЯ гегемониЯ стоит в свЯзи  с той
действительно передовой ролью, которую играла  учащаЯсЯ молодежь с[о] своими
порывами  в русской  истории,  психологически  же это  объЯснЯетсЯ  духовным
складом интеллигенции, остающейсЯ на всю жизнь -- в наиболее живучих и Ярких
своих  представителЯх --  тою же учащеюсЯ  молодежью в своем  мировоззрении.
Ћтсюда то  глубоко прискорбное и привычное равнодушие  и, что  гораздо хуже,
молчаливое или  даже открытое одобрение, с которым  у  нас смотрЯт, как наша
молодежь  без  знаний,  без опыта,  но  с  зарЯдом интеллигентского героизма
беретсЯ  за серьезные,  опасные по своим  последствиЯм  социальные  опыты и,
конечно,  этой  своей  деЯтельностью только  усиливает  реакцию.  …два  ли в
достаточной  мере  обратил на себЯ внимание  и  оценен  факт весьма  низкого
возрастного  состава  групп   с  наиболее   максималистскими  действиЯми   и
программами. €, что гораздо хуже, это многие находЯт вполне в порЯдке вещей.
"‘тудент" стало нарицательным именем интеллигента в дни революции.
     Љаждый  возраст  имеет свои  преимущества,  и  их  особенно много имеет
молодость с ’аЯщимисЯ  в ней силами.  Љто радеет о будущем, тот больше всего
озабочен молодым поколением. Ќо находитьсЯ  от него в духовной  зависимости,
заискивать передним, прислуживатьсЯ к его мнению,  брать его за критерий, --
это свидетельствует о духовной слабости общества. ‚о всЯком случае, остаетсЯ
сигнатурой   целой    исторической   полосы   и   всего   душевного   уклада
интеллигентского героизма, что идеал христианского свЯтого, подвижника здесь
сменилсЯ образом революционного студента.

     <b>IV</b>

     ‘  максимализмом целей  свЯзан  и  максимализм  средств, так прискорбно
проЯвившийсЯ  о  последние  годы.  ‚  этой неразборчивости  средств, в  этом
героическом "все позволено"  (предуказанном. „остоевским еще в "Џреступлении
и наказании" и в "Ѓесах")  сказываетсЯ в наибольшей степени человекобожескаЯ
природа  интеллигентского героизма,  присущее ему самообожение,  поставление
себЯ вместо Ѓога, вместо ЏровидениЯ, и это не только в  целЯх и планах, но и
путЯх  и  средствах  осуществлениЯ.  џ осуществлЯю  свою  идею  и  ради  нее
освобождаю себЯ от  уз обычной морали,  Я разрешаю  себе право  не только на
имущество,  но и  на жизнь и смерть других, если это нужно длЯ  моей идеи. ‚
каждом  максималисте  сидит  такой  маленький  Ќаполеон  от  социализма  или
анархизма. Ђморализм  или, по  старому выражению,  нигилизм есть необходимое
последствие самообожениЯ,  здесь  подстерегает его опасность саморазложениЯ,
ждет неизбежный провал. € те горькие разочарованиЯ, которые многие  пережили
в революции, та неизгладимаЯ из памЯти картина своеволиЯ, экспроприаторства,
массового  террора,  все это Явилось не случайно,  но  было  раскрытием  тех
духовных    потенций,    которые    необходимо    таЯтсЯ     в    психологии
самообожениЯ<sup>[x]</sup> .
     Џодъем героизма  в действительности доступен лишь  избранным  натурам и
притом в  исключительные  моменты  истории, между тем  жизнь складываетсЯ из
повседневности,  а  интеллигенциЯ  состоит  не  из  одних только героических
натур. Ѓез  действительного геройства или возможности его проЯвлениЯ героизм
превращаетсЯ  в  претензию,  в  вызывающую  позу, вырабатываетсЯ  особый дух
героического   ханжества  и   безответственного   критиканства,   всегдашней
"принципиальной" оппозиции, преувеличенное чувство своих прав  и ослабленное
сознание обЯзанностей  и вообще  личной  ответственности.  ‘амый  ординарный
обыватель,  который нисколько не  выше,  а  иногда и  ниже окружающей среды,
надеваЯ   интеллигентский  мундир,   уже   начинает   относитьсЯ  к  ней   с
высокомерием.  Ћсобенно  ощутительно  это   зло  в  жизни  нашей  провинции.
‘амообожение  в  кредит,  не всегда  делающее  героЯ,  способно  воспитывать
аррогантов. ЃлагодарЯ  ему  человек  лишаетсЯ  абсолютных норм  и незыблемых
начал   личного  и   социального  поведениЯ,  заменЯЯ  их   своеволием   или
самодельщиной. Ќигилизм, поэтому, есть страшный бич, ужаснаЯ  духовнаЯ Язва,
разъедающаЯ наше общество. ѓероическое "все позволено" незаметно подменЯетсЯ
просто  беспринципностью  во  всем,  что  касаетсЯ   личной  жизни,  личного
поведениЯ,  чем  наполнЯютсЯ житейские  будни.  ‚  этом  заключаетсЯ одна из
важных  причин,  почему у  нас  при  таком обилии  героев  так  мало  просто
порЯдочных, дисциплинированных, трудоспособных людей, и та самаЯ героическаЯ
молодежь, по  курсу которой определЯет себЯ  старшее  поколение, в жизни так
незаметно  и легко обращаетсЯ или в  "лишних  людей",  или же в  чеховские и
гоголевские типы и кончает вином и картами, если только не хуже. Џушкин с[о]
своей  правдивостью   гениЯ  приподнимает  завесу  над   возможным   будущим
трагически  и. безвременно  погибшего ‹енского  и усматривает за нею  весьма
прозаическую картину. Џопробуйте мысленно  сделать то же относительно  иного
юноши, окруженного теперь ореолом  героЯ,  и представить  его просто  в роли
работника  после  того,  как  погасла аффектациЯ героизма,  оставлЯЯ в  душе
пустоту  нигилизма. Ќедаром интеллигентский поэт  Ќекрасов, автор "ђыцарЯ на
час", так чувствовал, что раннЯЯ смерть есть ‹учший апофеоз интеллигентского
героизма.

     <i>Ќе рыдай так безумно над ним:
     •орошо умереть молодым!
     ЃеспощаднаЯ пошлость ни тени
     Џоложить не успела на нем и т. д.</i>

     €з   этой  же  героической   аффектации,   поверхностной  и  непрочной,
объЯснЯетсЯ поразительнаЯ неустойчивость интеллигентских вкусов,  верований,
настроений, менЯющихсЯ по прихоти моды.  Њногие удивленно стоЯт теперь перед
переменой  настроений,   совершившейсЯ  на  протЯжении   последних  лет,  от
настроениЯ героически революционного к нигилистическому и порнографическому,
а также пред этой  эпидемией  самоубийств, которую ошибочно объЯснЯть только
политической реакцией и тЯжелыми впечатлениЯми русской жизни.
     Ќо это чередование и эта его истеричность  представлЯютсЯ естественными
длЯ  интеллигенции, и сама она не менЯлась при этом в своем существе, только
полнее обнаружившемсЯ  при этой  смене  исторического  праздника  и  будней;
лжегероизм  не  остаетсЯ безнаказанным. „уховное состоЯние интеллигенции  не
может не внушать серьезной тревоги. € наибольшую тревогу возбуждает молодое,
подрастающее  поколение и  особенно судьба интеллигентских детей. ЃезбытнаЯ,
оторвавшаЯсЯ от органического  склада жизни, не имеющаЯ  собственных твердых
устоев интеллигенциЯ, со своим атеизмом, прЯмолинейным рационализмом и общей
развинченностью и беспринципностью в обыденной жизни, передает  эти качества
и своим детЯм, с  той  только  разницей,  —то дети  наши  даже и  в  детстве
остаютсЯ лишены тех  здоровых соков,  которые  получали родители из народной
среды. Ѓоюсь, что черты  вырождениЯ  должны  проступать при этом  с растущей
быстротой.
     Љрайне непопулЯрны среди  интеллигенции понЯтиЯ  <i>личной</i> нравственности,
<i>личного</i> самоусовершенствованиЯ, выработки <i>личности</i> (и,  наоборот, особенный,
сакраментальный  характер  имеет слово  <i>общественный</i>).  •отЯ интеллигентское
мироотношение  представлЯет   собой  крайнее  самоутверждение  личности,  ее
самообожествление, но  в своих теориЯх интеллигенциЯ нещадно гонит эту самую
личность,  сводЯ  ее  иногда без остатка  на влиЯниЯ  среды и стихийных  сил
истории (согласно общему учению просветительства).  €нтеллигенциЯ  не  хочет
допустить, что в личности заключена  живаЯ творческаЯ  энергиЯ,  и  остаетсЯ
глуха  ко  всему,  что  к  этой  проблеме  приближаетсЯ: глуха  не только  к
христианскому учению, но даже к учению ’олстого (в котором  все же заключено
здоровое зерно  личного,  самоуглублениЯ)  и  ко  всем  философским учениЯм,
заставлЯющим посчитатьсЯ с нею.
     Њежду  тем в  отсутствии правильного  учениЯ о личности заключаетсЯ  ее
главнаЯ  слабость.  €звращение  личности,  ложность  самого  идеала  длЯ  ее
развитиЯ есть ЉореннаЯ причина, из которой проистекают слабости и недостатки
нашей интеллигенции, ее  историческаЯ несостоЯтельность. €нтеллигенции нужно
выправлЯтьсЯ  не извне, но изнутри, причем сделать это может только она сама
свободным духовным подвигом, незримым, но вполне реальным.

     <B>V</B>

     ‘воеобразнаЯ  природа  интеллигентского  героизма  выЯснЯетсЯ  длЯ  нас
полнее,  если сопоставить его  с противоположным  ему  духовным  обликом  --
христианского        героизма,       или,        точнее,       христианского
подвижничества<sup>[xi]</sup>  , ибо  герой  в  христианстве  --  подвижник.
Ћсновное различие здесь не столько внешнее, сколько внутреннее, религиозное.
     ѓерой,  ставЯщий  себЯ  в  роль  ЏровидениЯ,  благодарЯ  этой  духовной
узурпации приписывает себе и большую ответственность,  нежели может понести,
и  большие задачи, нежели человеку  доступны. •ристианский подвижник верит в
Ѓога-ЏромыслителЯ,  без воли Љоторого  волос не падает  с головы.  €сториЯ и
единичнаЯ человеческаЯ жизнь представлЯютсЯ в его глазах осуществлением хотЯ
и непонЯтного длЯ  него в индивидуальных подробностЯх строительства Ѓожьего,
пред   которым  он  смирЯетсЯ  подвигов  веры.  ЃлагодарЯ   этому  он  сразу
освобождаетсЯ    от   героической   позы   и   притЯзаний.   …го    внимание
сосредоточиваетсЯ  на его прЯмом деле, его действительных обЯзанностЯх и  их
строгом, неукоснительном исполнении. Љонечно,  и  определение,  и исполнение
этих обЯзанностей требует иногда не меньшей  широты  кругозора и знаниЯ, чем
та, на  какую  притЯзает  интеллигентский  героизм.  Ћднако  внимание  здесь
сосредоточиваетсЯ   на   сознании   личного  долга   и  его  исполнениЯ,  на
самоконтроле, и это перенесение центра  вниманиЯ на себЯ и свои обЯзанности,
освобождение  от  фальшивого самочувствиЯ  непризванного  спасителЯ  мира  и
неизбежно свЯзанной с  ним гордости  оздоровлЯет душу, наполнЯЯ  ее чувством
здорового христианского смирениЯ. Љ этому духовному  самоотречению, к жертве
своим  гордым интеллигентским "Я" во имЯ высшей свЯтыни призывал „остоевский
русскую  интеллигенцию в своей пушкинской речи: "‘мирись, гордый  человек, и
прежде всего сломи  свою  гордость...  Џобедишь себЯ,  усмиришь  себЯ,  -- и
станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и  начнешь великое дело и
других  свободными  сделаешь,   и   узришь  счастье,  ибо  наполнитсЯ  жизнь
твоЯ..."<sup>[xii]</sup>
     Ќет слова более  непопулЯрного  в интеллигентской  среде, чем <i>смирение</i>,
мало  найдетсЯ  понЯтий,  которые  подвергались  бы большему  непониманию  и
извращению,  о  которые  так  легко  могла  бы точить  зубы  интеллигентскаЯ
демагогиЯ,  и это,  пожалуй, лучше всего свидетельствует о духовной  природе
интеллигенции,  изобличает   ее  горделивый,  опирающийсЯ   на  самообожение
героизм. ‚ то же времЯ смирение есть, по единогласному свидетельству –еркви,
перваЯ и основнаЯ христианскаЯ добродетель,  но даже и  вне христианства оно
есть  качество весьма ценное, свидетельствующее, во всЯком случае, о высоком
уровне  духовного  развитиЯ.  ‹егко  понЯть  и  интеллигенту, что, например,
настоЯщий ученый, по  мере углублениЯ и расширениЯ своих знаний, лишь острее
чувствует  бездну своего незнаниЯ, так что  успехи знаниЯ сопровождаютсЯ длЯ
него увеличивающимсЯ  пониманием  своего незнаниЯ,  ростом интеллектуального
смирениЯ, как  это  и подтверждают  биографии великих  ученых.  €  наоборот,
самоуверенное  самодовольство или надежда достигнуть своими  силами  полного
удовлетворЯющего знаниЯ есть верный и непременный симптом научной незрелости
или просто молодости.
     ’о   же   чувство   глубокой  неудовлетворенности  своим   творчеством,
несоответствие его идеалам  красоты, задачам искусства отличает и настоЯщего
художника, длЯ  которого труд его неизбежно становитсЯ мукой, хотЯ  в нем он
только и находит  свою жизнь.  Ѓез этого чувства вечной  неудовлетворенности
своими  творениЯми,  которое  можно  назвать смирением перед  красотой,  нет
истинного художника.
     ’о же  чувство  ограниченности  индивидуальных  сил пред расширЯющимисЯ
задачами охватывает  и философского мыслителЯ, и государственного деЯтелЯ, и
социального политика и т. д.
     Ќо  если естественность  и  необходимость  смирениЯ сравнительно  легко
понЯть в этих частных областЯх человеческой  деЯтельности, то  почему же так
трудно  оказываетсЯ это  относительно  центральной области  духовной  жизни,
именно  -- нравственно-религиозной самопроверки? ‡десь-то  и  обнаруживаетсЯ
решающее значение  того  или  иного высшего критериЯ,  идеала длЯ  личности:
даетсЯ  ли  этот  критерий  самопроверки  образом  совершенной  Ѓожественной
личности, воплотившейсЯ во •ристе, или же  самообожествившимсЯ  человеком  в
той   или  иной  его  земной  ограниченной  оболочке  (человечество,  народ,
пролетариат, сверхчеловек),  т. е. в конце концов  своим же собственным "Я",
но ставшим пред  самим  собой в героическую позу. €зощрЯющийсЯ духовный взор
подвижника в  ограниченном, искаженном грехом  и страстЯми человеке и прежде
всего в себе самом открывает все новые несовершенства, чувство расстоЯниЯ от
идеала   увеличиваетсЯ,  другими  словами,  нравственное  развитие  личности
сопровождаетсЯ увеличивающимсЯ сознанием своих  несовершенств,  или,  что то
же, выражаетсЯ в  смирении перед Ѓогом и в "хождении  пред Ѓогом" (как это и
разъЯснЯетсЯ  постоЯнно  в  церковной,  свЯтоотеческой  литературе).  €  эта
разница между героической и христианской самооценкой проникает во все изгибы
души, во все ее самочувствие.
     ‚следствие отсутствиЯ  идеала  личности (точнее, его извращениЯ),  все,
что  касаетсЯ  религиозной  культуры  личности,  ее  выработки,  дисциплины,
неизбежно остаетсЯ у интеллигенции в полной запущенности.  “ нее отсутствуют
те абсолютные нормы  и  ценности,  которые  длЯ  этой культуры  необходимы и
даютсЯ только в религии. € прежде всего, отсутствует понЯтие греха и чувство
греха,  настолько,  что слово  <b>грех</b>  звучит длЯ интеллигентского  уха так же
почти дико и чуждо, как смирение. ‚сЯ  сила  греха, мучительнаЯ его тЯжесть,
всесторонность  и  глубина его влиЯниЯ  на всю человеческую жизнь, словом --
всЯ трагедиЯ греховного  состоЯниЯ человека,  исход из которой в  предвечном
плане Ѓожием могла  дать только  ѓолгофа, все это остаетсЯ вне полЯ сознаниЯ
интеллигенции,  находЯщейсЯ  как бы в религиозном детстве, не выше греха, но
ниже   его  сознаниЯ.   Ћна  уверовала,   вместе   с   ђуссо   и   со   всем
просветительством,  что  естественный  человек  добр по природе своей  и что
учение  о  первородном  грехе  и  коренной  порче человеческой  природы есть
суеверный  миф, который не  имеет  ничего  соответствующего  в  нравственном
опыте.  Џоэтому вообще никакой  особой  заботы о  культуре личности (о столь
презренном  "самоусовершенствовании") быть  не  может  и  не  должно, а  всЯ
энергиЯ  должна быть  целиком  расходуема  на  борьбу  за  улучшение  среды.
ЋбъЯвлЯЯ личность всецело ее  продуктом, этой же самой личности предлагают и
улучшать  эту среду,  подобно  барону  Њюнхгаузену, вытаскивающему  себЯ  из
болота за волосы.
     ќтим отсутствием  чувства  греха и хотЯ бы некоторой робости перед  ним
объЯснЯютсЯ  многие черты душевного и жизненного  уклада интеллигенции и  --
увы!  --  многие печальные  стороны и событиЯ  нашей революции,  а  равно  и
наступившего  после  нее духовного маразма.  Њногими пикантными кушаньЯми со
стола западной  цивилизаций кормила и кормит себЯ наша интеллигенциЯ, вконец
расстраиваЯ свой и без  того  испорченный желудок;  не пора  ли вспомнить  о
простой,  ѓрубой,  но  безусловно  здоровой  и  питательной  пище, о  старом
Њоисеевом десЯтисловии<sup>[28]</sup>, а затем дойти и до Ќового ‡авета!..
     ѓероический  максимализм  целиком  проецируетсЯ   вовне,  в  достижении
внешних целей; относительно личной жизни,  вне героического акта  и всего  с
ним  свЯзанного,  он оказываетсЯ минимализмом, т. е. просто оставлЯет ее вне
своего  вниманиЯ.  Ћтсюда  и  проистекает  непригодность  его  длЯ выработки
устойчивой,  дисциплинированной,  работоспособной  личности,  держащейсЯ  на
своих ногах, а не на  волне общественной истерики,  котораЯ затем  сменЯетсЯ
упадком. ‚есь тип  интеллигенции определЯетсЯ этим сочетанием минимализма  и
максимализма, при котором  максимальные  притЯзаниЯ  могут выставлЯтьсЯ  при
минимальной подготовке личности как в области науки, так и жизненного опыта,
и   самодисциплины,  что  так   рельефно  выражаетсЯ  в  противоестественной
гегемонии учащейсЯ молодежи, в нашей духовной педократии.
     €наче воспринимаетсЯ  мир христианским подвижничеством. џ не буду много
останавливатьсЯ  на   выЯснении  того,   что   ЯвлЯетсЯ  целью  мирового   и
исторического развитиЯ  в  атеистической  и  христианской вере: в первой  --
счастье последних поколений, торжествующих на костЯх  и крови своих предков,
однако в свою очередь тоже подлежащих неумолимому року смерти (не говорЯ уже
о  возможности   стихийных  бедствий),  во  второй  --   вера  во   всеобщее
воскресение, новую землю и новое небо, когда "будет Ѓог все во всем".
     Ћчевидно, никакой позитивно-атеистический максимализм в своей вере даже
отдаленно не приближаетсЯ к христианскому учению. Ќо не эта сторона дела нас
здесь интересует, а то, как преломлЯетсЯ то и другое учение в жизни личности
и  ее психологии. €  в  этом отношении,  в полной противоположности  гордыне
интеллигентского героизма,  христианское  подвижничество есть  прежде  всего
максимализм  в  личной жизни, в требованиЯх,  предъЯвлЯемых  к самому  себе;
напротив,  острота  внешнего  максимализма  здесь   совершенно  устранЯетсЯ.
•ристианский  герой или  подвижник (по  нашей,  конечно, несколько  условной
терминологии), не  ставЯ себе задач ЏровидениЯ и не свЯзываЯ, стало  быть, с
своим,  да  и чьим  бы  то ни  было индивидуальным усилием  судеб истории  и
человечества,  в  своей  деЯтельности, видит прежде всего исполнение  своего
долга пред Ѓогом, божьей заповеди, к нему обращенной. …е он обЯзан исполнЯть
с   наибольшей   полнотой,   а   равно,   проЯвить   возможную   энергию   и
самоотверженность при отыскании того, что составлЯет его дело и обЯзанность;
в  известном смысле он также должен стремитьсЯ к  максимализму  действий, но
совершенно  в  ином  смысле.   Ћдно   из  наиболее   обычных   недоразумений
относительно  смирениЯ (впрочем,  выставлЯемое  не только  bona, но  и  mаla
fide<sup>[29]</sup>) состоит в том, что  христианское смирение, внутренний и
незримый  подвиг  борьбы  с  самостью,  с[о]  своеволием,  с  самообожением,
истолковываетсЯ непременно как внешнЯЯ пассивность, как  примирение со злом,
как  бездействие  и  даже  низкопоклонничество<sup>[xiii]</sup>  или  же как
неделание во  внешнем смысле, причем христианское подвижничество смешиваетсЯ
с  одною из многих его форм, хотЯ и весьма важною, именно  -- с монашеством.
Ќо подвижничество, как внутреннее устроение личности,  совместимо  со всЯкой
внешней деЯтельностью, поскольку она не противоречит его принципам.
     Ћсобенно     охотно     противопоставлЯют     христианское     смирение
"революционному" настроению.  Ќе  входЯ  в этот вопрос подробно, укажу,  что
революциЯ,  т.  е.  известные политические  действиЯ,  сама  по  себе еще не
предрешает вопроса о том духе и идеалах, которые ее вдохновлЯют. ‚ыступление
„митриЯ  „онского  по  благословению  преподобного  ‘ергиЯ против татар есть
действие революционное в политическом смысле, как восстание против законного
правительства, но в то же времЯ, думаетсЯ мне, оно было  в  душах участников
актом  христианского  подвижничества,   неразрывно  свЯзанного   с  подвигом
смирениЯ. € напротив, новейшаЯ революциЯ, как основаннаЯ на атеизме, по духу
своему весьма далека  не только от христианского смирениЯ, но и христианства
вообще.  Џодобным  же образом  существует  огромнаЯ духовнаЯ  разница  между
пуританской  английской революцией и атеистической французской,  как и между
Љромвелем и Њаратом или ђобеспьером, между  ђылеевым и  вообще  верующими из
декабристов и позднейшими деЯтелЯми революции.
     ”актически, при наличности соответствующих исторических  обстоЯтельств,
конечно,  отдельные  деЯниЯ,  именуемые  героическими,  вполне  совместимы с
психологией христианского подвижничества, --  но они  совершаютсЯ  не во имЯ
свое,  а во  имЯ Ѓожие,  не героически, но подвижнически, и даже при внешнем
сходстве с героизмом  их  религиознаЯ психологиЯ  все же  остаетсЯ  от  него
отлична. "–арство небесное  беретсЯ силою,  и употреблЯющие усилие восхищают
его" (Њф. 11, 2), от каждого требуетсЯ "усилие", максимальное напрЯжение его
сил  длЯ  осуществлениЯ  добра, но и  такое  усилие  не  дает еще  права  на
самочувствие  героизма,  на духовную гордость, ибо оно есть  лишь исполнение
долга: "когда исполните все  поведенное вам,  говорите:  мы  рабы  ничего не
стоЯщие, потому что сделали то, что должны были сделать" (‹к. 17,10).
     •ристианское подвижничество  есть  непрерывный самоконтроль,  борьба  с
низшими,  греховными  сторонами  своего  Я, аскеза духа.  …сли длЯ  героизма
характерны  вспышки,  искание  великих  деЯний, то  здесь, напротив,  нормой
ЯвлЯетсЯ ровность  течениЯ, "мерность", выдержка, неослабнаЯ самодисциплина,
терпение и выносливость, -- качества, как раз отсутствующие у интеллигенции.
‚ерное исполнение своего долга, несение каждым  своего креста, отвергнувшись
себЯ (т. е. не во внешнем только смысле,  но и еще  более во внутреннем),  с
предоставлением  всего  остального   Џромыслу,   --   вот   черты  истинного
подвижничества. ‚  монастырском  обиходе есть прекрасное выражение длЯ  этой
религиозно-практической идеи:  <i>послушание</i>. ’ак  называетсЯ  всЯкое  занЯтие,
назначаемое  иноку,  все равно,  будет ли это ученый  труд  или самаЯ грубаЯ
физическаЯ  работа,  раз оно  исполнЯетсЯ  во  имЯ  религиозного долга.  ќто
понЯтие  может  быть  распространено и  за пределы монастырЯ и применено  ко
всЯкой  работе,  какова  бы  она  ни  была.  ‚рач  и  инженер,  профессор  и
политический деЯтель, фабрикант и его рабочий одинаково при исполнении своих
обЯзанностей могут руководствоватьсЯ не своим личным интересом, духовным или
материальным --  все равно, но совестью, велениЯми долга,  нести послушание.
ќта  дисциплина  послушаниЯ, "светский  аскетизм"  (по  немецкому выражению:
"innerweltliche Askese"), имела огромное влиЯние длЯ  выработки личности и в
‡ападной …вропе в разных областЯх труда, и эта выработка чувствуетсЯ до  сих
пор.
     Ћборотной стороной интеллигентского максимализма ЯвлЯетсЯ  историческаЯ
нетерпеливость,  недостаток   исторической   трезвости,  стремление  вызвать
социальное   чудо,   практическое   отрицание   теоретически   исповедуемого
эволюционизма.  Ќапротив,  дисциплина  в  послушаниЯх  должна  содействовать
выработке исторической трезвости,  самообладаниЯ,  выдержки; она  учит нести
историческое тЯгло,  Ярем исторического послушаниЯ; она воспитывает  чувство
свЯзи с  прошлым и признательность  этому прошлому, которое так легко теперь
забывают ради будущего, восстановлЯет нравственную свЯзь детей с отцами.
     Ќапротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам, отвращение к
своему прошлому и его полное осуждение, историческаЯ  и  нередко даже просто
личнаЯ неблагодарность, узаконение  духовной  распри отцов  и  детей.  ѓерой
творит  историю  по  своему  плану,  он  как  бы начинает из  себЯ  историю,
рассматриваЯ существующее как материал или пассивный объект длЯ воздействиЯ.
ђазрыв исторической свЯзи в чувстве и воле становитсЯ при этом неизбежен.
     ЏроведеннаЯ параллель позволЯет сделать общее заключение  об  отношении
интеллигентского героизма  и  христианского  подвижничества.  Џри  некотором
внешнем  сходстве между  ними не  существует  никакого внутреннего сродства,
никакого хотЯ  бы подпочвенного соприкосновениЯ. ‡адача героизма  -- внешнее
спасение  человечества (точнее, будущей части  его) своими силами, по своему
плану, "во имЯ свое", герой  -- тот,  кто в наибольшей  степени осуществлЯет
свою  идею, хотЯ бы  ломаЯ  ради  нее  жизнь,  это  --  человекобог.  ‡адача
христианского   подвижничества   --   превратить   свою  жизнь  в   незримое
самоотречение,  послушание,  исполнЯть  свой   труд  со   всем  напрЯжением,
самодисциплиной, самообладанием, но видеть  и  в  ней и  в  себе  самом лишь
орудие Џромысла.  •ристианский  свЯтой -- тот, кто и  наибольшей  мере  свою
личную волю  и  всю  свою  эмпирическую) личность непрерывным  и  неослабным
подвигом преобразовал до возможно полного проникновениЯ  волею Ѓожией. Ћбраз
полноты этого  проникновениЯ --  Ѓогочеловек, пришедший,  "творить  не  свою
волю, но пославшего …го Ћтца", и "грЯдущий во имЯ ѓосподне".
     ђазличие между христианством (по крайней мере в этическом его учении) и
интеллигентским   героизмом,  исторически   заимствовавшим   у  христианства
некоторые  из  самых  основных  своих догматов  --  и прежде  всего  идею  о
равноценности  людей,  об  абсолютном достоинстве человеческой  личности,  о
равенстве и  братстве,  теперь вообще  склонны  скорее преуменьшать,  нежели
преувеличивать.   ќтому   содействовало,   прежде   всего,   интеллигентское
непонимание  всей  действительной  пропасти  между атеизмом и христианством,
благодарЯ  чему не раз "исправлЯли" с обычной самоуверенностью образ •риста,
освобождаЯ …го от "церковных искажений", изображаЯ …го социал-демократом или
социалистом-революционером.   Џример   этому    подал   еще   отец   русской
интеллигенции Ѓелинский<sup>[xiv]</sup> . ќта безвкуснаЯ и  длЯ религиозного
чувства   невыносимаЯ   операциЯ  производилась  не   раз.   ‚прочем,   сама
интеллигенциЯ  этим  сближением  как таковым  нисколько и  не  интересуетсЯ,
прибегаЯ  к нему преимущественно в политических  целЯх или же ради  удобства
"агитации".
     ѓораздо тоньше и соблазнительнее  другаЯ,  не менее кощунственнаЯ ложь,
котораЯ  в  разных формах стала повторЯтьсЯ особенно часто последнее  времЯ,
именно  то  утверждение,  что интеллигентский максимализм и революционность,
духовной  основой  которых  ЯвлЯетсЯ,  как  мы  видели, атеизм,  в  сущности
отличаетсЯ от  христианства только  религиозной  неосознанностью. „остаточно
будто бы имЯ Њаркса  или  Њихайловского заменить  именем •риста, а "Љапитал"
…вангелием или, еще лучше, Ђпокалипсисом (по  удобству его цитированиЯ), или
можно  даже ничего  не  менЯть, а  нужно  лишь  еще  усилить революционность
интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из нее родитсЯ
новое  религиозное сознание  (как  будто  уже  не  было  в  истории  примера
достаточно продолженной  интеллигентской  революции, с обнаружением всех  ее
духовных  потенций,  именно  --  великой  французской  революции).  …сли  до
революции еще легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента,
несущего на  плечах  героическую  борьбу с  бюрократическим абсолютизмом,  с
христианским мучеником, то после  духовного  самообнажениЯ интеллигенции  во
времЯ революции это стало гораздо труднее.
     ‚ настоЯщее времЯ можно  также наблюдать особенно характерную длЯ нашей
эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских  слов
и идей  при  сохранении  всего духовного облика  интеллигентского  героизма.
Љаждый  из  нас, христианин из  интеллигентов, глубоко находит  у  себЯ  эту
духовную складку. ‹егче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемусЯ в
христианскую одежду и искренно принимающему свои интеллигентские переживаниЯ
и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проЯвлЯть себЯ
в  церковном  революционизме,  в противопоставлении  своей  новой  свЯтости,
нового  религиозного  сознаниЯ  неправде  "исторической"   церкви.  Џодобный
христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоЯщему удовлетворить
средним требованиЯм от  члена "исторической церкви",  всего легче  чувствует
себЯ Њартином ‹ютером или, еще  более того, пророчественным носителем нового
религиозного сознаниЯ, призванным не только обновить церковную,  жизнь, но и
создать новые ее формы, чуть ли не новую религию. ’акже и в области светской
политики  самый  обыкновенный   интеллигентский  максимализм,   составлЯющий
содержание  революционных   программ,  просто   приправлЯетсЯ   христианской
терминологией  или текстами и предлагаетсЯ в качестве истинного христианства
в политике. ќто интеллигентское христианство, оставлЯющее нетронутым то, что
в  интеллигентском  героизме ЯвлЯетсЯ наиболее  антирелигиозным,  именно его
душевный уклад,  есть компромисс противоборствующих начал, имеющий временное
и     переходное    значение     и     не     обладающий     самостоЯтельной
жизненностью<sup>[xv]</sup>  .  Ћн  не  нужен   настоЯщему  интеллигентскому
героизму и невозможен длЯ  христианства. •ристианство ревниво, как и всЯкаЯ,
впрочем, религиЯ; оно сильно в человеке лишь тогда, когда берет его целиком,
всю  его  душу,  сердце,  волю.  €  незачем этот контраст  затушевывать  или
смЯгчать.
     Љак между мучениками первохристианства  и  революции, в  сущности,  нет
никакого внутреннего  сходства при всем внешнем торжестве их подвига,  так и
между интеллигентским  героизмом  и  христианским подвижничеством,  даже при
внешнем сходстве  их  проЯвлений  (которое можно,  впрочем, допустить только
отчасти и условно),  остаетсЯ пропасть, и нельзЯ