 лицо  служебное,  милицейское, ‘ошнин  привык  знакомитьсЯ  с
разным народом, чаще всего тут  же  забываЯ  знакомства,  но в  Џолевке дела
обстоЯли  иначе. …встолиЯ  ‘ергеевна  —ащина подкрасила  губы, надела  новый
строгий  костюм в полоску, капроновые чулки и  туфли анисового цвета. ‘ошнин
думал, в честь какого-то праздника, может, днЯ рождениЯ чьего-то, выЯснилось
же -- в честь  их  приезда. “лучив момент, …встолиЯ ‘ергеевна  увела гостЯ в
огород, показывать, какие у них  парники,  ульи, какаЯ банЯ, колодец,  и там
напрЯмик заЯвила: "џ надеюсь, мы, интеллигентные люди, поймем друг друга..."
     ‘ошнин  заозиралсЯ,  отыскиваЯ по  огороду интеллигентныx людей,  -- их
нигде не было, и  начал догадыватьсЯ, что это он, ‹еонид ‚икентьевич ‘ошнин,
и …встолиЯ ‘ергеевна  —ащина  и есть  интеллигентные люди. Ћчень  его всегда
смущало это слово. Ќа  деревенском  же  огороде, в полуразвалившемсЯ селе --
просто  ошарашило.  Ћн заказал  себе: медовуху,  как  бы его  ни принуждали,
больше  не  пить  и  при  первом  удобном  моменте  из Џолевки  умчатьсЯ  на
милицейском мотоцикле.
     …встолиЯ ‘ергеевна испуг гостЯ истолковала по-своему и уже без ласковых
оттенков в голосе, безо всЯкой  бабьей вкрадчивости поперла насчет того, что
дочь  у нее --  человек исключительный, что  уготована была ей более  важнаЯ
дорога и ответственнаЯ судьба,  но коли так  получилось -- он  проЯвил такое
благородство, и  вообще человек,  по слухам,  героический,  --  она  вверЯет
ему...
     -- ‡ачем же здесь-то? -- залепетал "героический человек". -- џ готов...
Џри Њаркеле ’ихоновиче...
     -- Ђ он-то тут  при чем?! --  изумилась …встолиЯ ‘ергеевна. -- ‘одержим
его, пусть и на том спасибо говорит.
     ‚слушатьсЯ бы,  вслушатьсЯ  во  все  ухо  в эту  непреклонно выраженную
мысль, внЯть ей, а внЯвши, перемахнуть бы ‹еониду через городьбу, ухватитьсЯ
за  рога казенного мотоцикла --  черт с ней, с фуражкой! ‘казать, что сдуло,
-- новую выпишут. Ќо это тебе не „емона валить! ’ам все просто: хрЯсь злодеЯ
об пол  --  и ваша не плЯшет!  Ђ  тут  он, как бычок на  веревочке, плелсЯ с
огорода  за  …встолией  ‘ергеевной,  потом  стоЯл  подле  жарко  натопленной
глинобитной печи, вертел в  руках нарЯдный милицейский картуз: "‚от,  просю,
стало быть... Ћй,  прошу тоись, руки..." •отел пошутить: -- "€ ноги тоже!" Ђ
сам все вертел и вертел картуз с горьким чувством человека, приговоренного к
лишению свободы на неопределенный срок и без права на помилование... единого
милицейского головного убора не успев износить. —его доброго, еще и икону ко
лбу приставЯт! €  заступитьсЯ некому: ни отца, ни матери,  даже тетки нет --
круглый он сирота, и что хотЯт, то с ним и делают...


     ‚ластвовала  в  доме —ащиных  …встолиЯ ‘ергеевна.  ‘удЯ  по  карточкам,
газетным вырезкам и рассказам, прожила она довольно бурную молодость: ездила
в  сельском  агитпоезде, в красной косыночке, тревожила  землЯков не  только
речами,  за  "перегиб" была  брошена  на хайловскую  кудельную фабрику, даже
фабричонку,  в качестве профсоюзника, но по очередному призыву вернулась  на
прорыв в  родное село, ведала избой- читальней, клубом, было времЯ, когда ее
бросали даже на  колхоз -- председателем. Ќо к той поре работать  она совсем
разучилась,  да и не хотела, и ее все времЯ держали на должностЯх, где можно
и  нужно много  говорить, учить, советовать, боротьсЯ, но ничего при этом не
делать.
     Ѓезответный, добрейший тесть ‘ошнина Њаркел ’ихонович —ащин потЯнулсЯ к
зЯтю, как  те родители,  что потерЯли ребенка  в блокаду  и, пусть в  зрелом
возрасте, отыскали  его. ‚се,  что  мог и хотел дать  сыну Њаркел ’ихонович:
любовь, тепло сердца, навыки  в сельском, глазу не заметном  труде, ремесла,
так необходимые в  хозЯйстве, -- все-все готов был тесть обрушить на зЯтЯ. €
‹еонид, не помнивший отца,  взращенный пусть  и  в  здоровом, но  в  женском
коллективе,  всем  сердцем  откликнулсЯ на  родительский  зов.  €  какаЯ  же
просветленнаЯ  душа открылась  ему,  какой истовой,  мужской  привЯзанностью
вознаградила его судьба!
     ‘ошнин именовал тестЯ  папашей. Њаркел ’ихонович имел от  этого в  душе
торжество, потому как тещу зЯть звал только по имени-отчеству. "Ћни", "она",
"эти",  "самa", "их" --  это  лишь  краткий  перечень междометий, с  помощью
которых Њаркел ’ихонович обращалсЯ со своими домашними, называть жену и дочь
собственными именами  он избегал, длинно получалось,  тем более что у дочери
было имЯ "не его",  он желал назвать ее  …вдокией, в честь своей бабушки, но
жена, взбесившаЯсЯ от  культуры, нарекла  ее ќлеонорой -- вот и пользуй его,
такое имЯ, каким только корову или козу можно называть.
     …встолию  ‘ергеевну за  суету,  табак и матерщину  не терпели пчелы  --
Њаркел ’ихонович держал три семьи -- длЯ домашно- сти. € стоило жене выйти в
огород, в углу которого под дуплистыми липами стоЯли ульи, он тут же отворЯл
леток, и пчелы загонЯли хозЯйку либо в нужник,  либо  в сенцы. ‚ бане Њаркел
’ихонович мылсЯ один,  не пускал супругу на покос -- истопчет, измочит сено,
корова исти его не станет, пилил дрова в одиночку, не слушал жену, когда она
жаловалась  на хвори,  смотрел  по  телевизору  "развратные",  по  разумению
…встолии ‘ергеевны, передачи: фигурное катание и балет  -- и, как можно было
догадатьсЯ,  давно  не выполнЯл  мужских  обЯзанностей.  “ЯзвленнаЯ  супруга
следила за ним  и будто  уже не раз  "застукала" старого блудника, который с
другими бабами "делал, че хотел".
     -- “  менЯ из  рук, ‹евонид, ниче  не  выпадат,  менЯ тЯтЯ, царство ему
небесное, с детства всЯкой работе обучил, потому как в деревне без рукомесла
нельзЯ,  рукам махать  и речи говорить -- трибунов на всех не наберешьсЯ! Ќа
войне,  в раздо- рожье,  кому обутку починю,  кому бритву направлю,  повозку
подлатаю, колеса обсоюзю, втулку там, ось, оглобли ли  вытешу, сварить че --
суп,  кашу, картошки, конЯ обиходить, сруб в землЯнке сделать,  дзот покрыть
-- все мне по руке. Ќа фронте, ‹евонид, слова ниче не стоЯт,  потому как  на
краю ты  жизни. •оть верь, хоть нет, ‹евонид, менЯ ’ихоновичем в роте звали,
не  из-за  старости,  не-эт,  -- Я  в  самой середке  мушшинских  годов был,
исключительно  из уважениЯ звали,  из уважительности, медаль  мне  первому в
роте  дадена  была, когда  медали ишшо мешком на  передовую  не  возили... €
вопше, маракую  Я, ‹евонид, нашей державе честные трудовые люди нужны,  а не
говоруны и баре.  Џустобрехи, вроде  моей  бабы, проорали  деревню. ‚ойна  и
пустобрехи довели до того, что села наши и пашни опустели.


     Џочувствовав союз двух мужчин куда прочнее женского, …встолиЯ ‘ергеевна
пошла на них приступом, но зЯть оказалсЯ неуступчив, защищал себЯ и тестЯ:
     --  …встолиЯ  ‘ергеевна! ‚се претензии, какие есть  ко мне  и к папаше,
высказывайте не в магазине, не на завалинке, а здесь, дома, и больше при мне
не унижайте папашу, не сгонЯйте его в  могилу -- без него вы пропадете ровно
через неделю...
     -- Љто это -- вы? Љто это -- вы? -- взвилась ‹ерка.
     -- ’ы и твоЯ мама.
     -- Ђ ты зачем? ’ы -- муж!
     -- €  Я, муж, и вы, жены, пока еще сидим на шее  у папаши,  да  скоро и
внука туда посадим.
     Њужики уединЯлись  в лесу, пилили  весной долготье  на дрова,  вывозили
его, на сенокосе  управлЯлись, в межсезонье на реке  сидели, подле удочек  и
закидушек, либо верши ставили на перекате и в заливах.
     --  „а  что  же  это такое! ‚се при  деле, мои  жеребцы сидЯт  --  реку
караулЯт!  -- базлала  на  весь белый  свет —ащиха, спускаЯсь вдоль ограды к
реке с детским ведерком -- взрослое ведро она Якобы не могла уже поднимать.
     Њаркел ’ихонович из наносного хламу выбрал палку, попримерил ее к руке,
молча двинулсЯ  навстречу супруге и  вытЯнул  ее  по  широкой спине, да  так
звучно,  что всЯ  округа замерла, будто перед концом света: коровы  на  лугу
перестали  жевать траву, овечки  затопотили,  давЯ  друг  дружку,  бросились
врассыпную; спутанный колхозный конишко с потертостЯми и лишаЯми  на  спине,
припал к воде, хотЯ пить ему не хотелось, -- ничего не вижу, ничего не слышу
-- опытный конь.
     —ащиха, ровно бы вслушиваЯсь в себЯ,  в  мир,  ее окружающий,  схватила
ртом раз-другой воздух и вопросила:
     --  “бил? ЊенЯ-а-а-а убил... -- и только  собралась заорать, как Њаркел
’ихонович вытЯнул ее палкой вторично.
     -- џ  четырежды  ранетый. џ в гвардии пехоте фашиста бил! “ менЯ десЯть
наград  в Яшшике! Ђ ты менЯ при  зЯте страмотишь!.. -- •оп  да хоп —ащиху по
спине.
     -- ЊилициЯ!
     ‘ошнин в это времЯ подлещика подсек, повел его, сердечного, к берегу --
милициЯ он на службе, а тут зЯть и рыбак  и тоже, как и все советские люди и
граждане, имеет право не только на труд, но и на отдых -- по Љонституции.
     Џредседатель поссовета, старый фронтовик, заранее  и но всем солидарный
со всеми фронтовиками, получив от …встолии ‘ергеевны заЯвление-акт на своего
супруга и бегло с ним ознакомившись, заЯвил:
     -- „ивно, как  твой муж тебЯ  до се не пришиб?  џ  бы в  первую же ночь
супружеской  жизни  прикончил  такую   фрукту  и  в  тюрьму  бы  добровольно
отправилсЯ.


     „итЯ,  всеми любимое и  единственное, ‘ветка, какое-то  времЯ соединЯла
семью, да худо  ‹ерка обихаживала дитЯ, и себЯ, и мужа -- деревенскаЯ девка,
ничему  не наученнаЯ пусто- брешной  мамой,  не  умела  она  сварить  пустую
похлебку,  каша  маннаЯ длЯ  ребенка у  нее непременно в  комках, стирает --
брызги на стены, моет пол -- лужи посередке, под кроватью пыль, зато травила
анекдоты   наисмешнейшие,   подвизалась  в  институтской   самодеЯтельности,
ЊаЯковского со сцены кричала.
     Џока  тетЯ ‹ина жила да была, от  мерзостей  быта ‹ерку избавлЯла, и  с
воспитанием  ребенка  дело  шло вперед, хотЯ  и  дергалась  эмансипированнаЯ
женщина,  не нравилось  ей,  что  тетка  нарЯжает  ‘ветку  по-деревенски,  в
какие-то капоры, в грубые шерстЯные носки собственной вЯзки, купает в корыте
стиральном,  стрижет  наголо,  чтоб волосики крепче были, кормит  капустными
щами с картошкой. …сли уж ее жизнь загублена неразумной свЯзью до брака, так
пусть вырастет  хоть дитЯ исключительной личностью,  похожей на вундеркиндов
‘ыроквасовой  --  чтоб премиЯми награждалась за  рисунки,  хоть  за  хоровое
пение, хоть за гимнастические упражнениЯ, чтоб про дочь в газете писали и по
радио говорили.
     Њуж толковал жене: "Њедицина утверждает, что здоровье дороже всего, так
давай сохраним ребенку хотЯ бы  здоровье. -- "Љак  мы это сделаем?"  -- "ќто
сделает  тетЯ  ‹ина.  ѓлЯди на менЯ и убеждайсЯ,  что она  это умеет  делать
хорошо.  Ќет  у  менЯ ни  аллергии,  ни пневмонии,  даже зубы не  болЯт". --
"Ѓугай. € жизнь твоЯ бугаинаЯ!.."
     †изнь разнообразна,  где  найдешь,  где  потерЯешь  --  угадай наперед!
Џомылись однажды в городской бане супруги  ‘ошнины,  сомлелые, душой и телом
чистые, благодушные, решили на рынок зайти, изюмчику ‘ветке купить, себе  --
вЯтских  огурчиков из дубовой бочки. ‹еонид локоть кренделем загнул, супруга
руку в  кожаной  перчатке  ему на  согнутый  локоть  кинула. €дут,  толкуют.
‘частливые  советские  люди,  в  воскресный  день  наслаждаютсЯ  заслуженным
отдыхом, на  людей дружелюбно смотрЯт, и  не  видит  потерЯвший бдительность
сотрудник местной милиции,  что  под аркой городского  базара, где  написано
"„обро  пожаловать", плЯшет, поет,  ко всем липнет пьЯнаЯ “рна.  ѓубы у  нее
облЯпаны  красным, волосы -- рыжим, наплывы рыжей краски видно за ушами и на
лбу. ‡лобно-веселаЯ,  тешитсЯ “рна, развлекает  народ бесплатно. “  ‘ошнина,
как  только он заметил “рну, не только в груди, но и в животе все сжалось --
случалось ему  эту красотку вынать  из "постелей" в  привокзальных  заулках,
возить в вытрезвитель, когда ее еще в вытрезвитель пускали, гонЯть с  рынка,
выселЯть из города.
     “рна -- тварь  злопамЯтнаЯ,  мстительнаЯ.  Ћна-то еще  задаль  заметила
супружескую пару.
     -- Ђ-а, синеглазенький! -- приветствовала “рна молодого человека, будто
и не замечаЯ рЯдом с  ним ‹ерку. --  ‡абы-ы-ыл ты про менЯ! ‘овсем забыл! Ќа
ентую  вот  вертихвостку  променЯл!  Ђй-Я-Я-а-ай!  €зменшыки   вы,  мушшыны,
коварные изменшыки! -- €, отрыгаЯ на  ‹ерку табаком и винищем, пожаловалась:
-- Ќе помнЯт никакого добра, злодеи!
     ‹ерка  выдернула  руку  из-под  мужниного  локтЯ,  уронила  перчатку  и
побежала с рынка, закрывшись ладонью.
     --  Ћне к  Њуське, на  кирпичный  завод  повадились! -- орала  “рна  ей
вослед. -- ѓлЯди-ы-ы-ы! Џринесет он те награду...
     „ома бурнаЯ сцена, закончившаЯсЯ схваткой.
     -- Џодлец! -- кричала жена. -- Љакой подлец! -- и хрЯсь мужа по морде.
     Ћн перехватил руку жены болевым приемом, посадил ее на пол.
     -- …ще раз... шевельни только лапкой!.. Џримадонна!..
     -- Ћ-ой, руку вывихнул, зверина!
     -- „а ребЯтки!  „а миленькие!..  „а  что случилось? -- топталась вокруг
них тетЯ ‹ина.


     Џосле  смерти  тети ‹ины  супруги  ‘ошнины  все чаще  сбывали ‘ветку  в
Џолевку, на  бабкин худой досмотр и неумелое  попечение.  •орошо, что  кроме
бабки был  у  дитЯти дедка,  он мучать  культурой ребенка  не давал, приучал
внучку  не  боЯтьсЯ пчелок,  дымить на  них  из баночки, различать цветки  и
травы, подбирать щепки, скрести сено грабельками, пасти теленка, выбирать из
куриных гнезд  Яйца,  водил  внучку  по  грибы, по Ягоды,  грЯды  полоть,  с
ведерком по воду ходить на речку, зимой снежок огребать, подметать в ограде,
на салазках с горы кататьсЯ, с живой собакой играть, кошку гладить, гераньки
на окне поливать.


     Џустота после смерти тети ‹ины ничем не могла заполнитьсЯ, но должна же
она, по  законам  физики, чем-то заполнЯтьсЯ.  ђаздражение  и  темнаЯ  тоска
заселЯли  пустоту,  в  темноте  же  самое  место  черному  злу. ‚се  в  жене
раздражало ‘ошнина, даже такие мелочи, как кухонные дела, на которые мужчине
и вниманиЯ-то обращать не надо бы,  или обратить их и шутку, ведь за чувство
юмора и терпимость, воспитанные  тетками ‹иной и ѓраней, его ценили в школе,
на работе -- у него иных-то добродетелей и не было.
     Ђ   ‹ерку   корежило,   бесило,   что   такое   ничтожество,   выкормыш
пристанционного, сажей покрытого  поселка,  читает дни и ночи книги,  еще на
немецком Языке  вроде  бы могет -- брешет, конечно, да  и сам чего-то тайком
царапает на бумаге. "ќкий ‹ев ’олстой с семизарЯдным пистолетом,  со ржавыми
наручниками за поЯсом..."  "‡амолчи,  примадоннa!" --  "Њусор!  ‹егаш!  Џес!
Џадла! € как еще там, на Языке ваших дорогих клиентов?"
     ‡лой  памЯтью,  как и многих современных женщин, бог  ‹еркy не  обидел.
‹итература  утверждает: прекраснаЯ женщина  частицами  разбросана во  многих
женщинах, плохаЯ и хитраЯ живет постоЯнно во всех. Ћх уж эта литература!  ’о
соврет, то правду  скажет.  Џодсказала бы вот людЯм, куда же это прекрасное,
которого так много в девушках, деваетсЯ в бабах?
     €  хорошо,  и правильно,  что  разбежались.  Ќечего  маЯть  друг друга.
ЌаслаждайсЯ покоем, читай, пей чай из горлышка чайника, не  давай "гардероп"
с места двигать. Њожно никуда не ходить, никого к себе  не приглашать. Њожно
пол мыть, можно не мыть. Њожно еду  варить, можно не варить. Њожно ходить по
полу босиком  и  гладить  себЯ  по голове,  можно  бумагу  ночами каракулЯми
украшать,  не озираЯсь, никого не стыдЯсь. ’ворческаЯ тайна! „а какаЯ же это
зараза!  ’ак вот  и шевелитсЯ что-то в  голове,  процарапывает крышку черепа
мыслишками,  они  спать  не  дают,  тревожат. ЏользуЯсь  полной бесконтроль-
ностью и волей, однажды ‹еонид поставил на  бумаге  слово "ђассказ".  ‘перва
испугалсЯ:  ведь вывел то же  самое слово, что и  —ехов,  и  ’олстой,  потом
попривык. Џримадонна долго глумилась, а он совершил грех  -- и сладко-сладко
его  сердцу стало. €  боЯзно, и тревожно. Џочти  так же  боЯзно,  как тогда,
когда ‹аврЯ-казак бросил его, десЯтилетнего, в речку ‚ейку и сказал: "•очешь
жить -- выплывешь..."
     ‚  муках, в тайной творческой работе отвык бы он от ‹ерки, она от него,
в   мире    прибавилось    бы   одной    несложившейсЯ    семьей   и   одним
ребенком-безотцовщиной больше. Ќо тогда-то вот, после разбега, и подстерегло
его несчастье.


     ‚ ‹ерке не все  было от мамы.  ѓде-то, пусть и сбоку, пусть  снаружи, к
ребрам пусть,  прилепились  гены  отца, а гены  ‘ошнину  всегда воображались
разваренной лапшой из леспром- хозовской столовки. ‚ лапше той, опЯть же как
мЯсо  в  столовском  супе,  жилка  говЯжьЯ  с  воробьиный  помет  величиной,
оставленнаЯ борющимисЯ  со злоупотреблениЯми работниками пищеблока, путалось
веками на ђуси крепленное, всеми способами насаждаемое  правило:  не бросать
человека  в  беде, и, пока есть на свете  Њаркелы ’ихоновичи —ащины, правилу
тому   быть   и  нацию   нашу   крепить  --   ‹ерка   выЯвила   ошеломлЯющую
самоотверженность: сперва  потрЯсенно пЯлилась  на  мужа,  потом  хлопотала,
ронЯЯ  и разбиваЯ  что-то.  Љогда ѓришуха ЏеретЯгин пришил ему ногу и ‹еонид
проблевалсЯ,  очухалсЯ настолько,  чтоб  хоть  маленько  что-то  соображать,
‹ерка, прежде чем  напоить его водой и бульоном, ультиматум ему: "€з милиции
--  на  творческую работу".  --  "Ђ кормить кто нас  будет?" --  "џ!  -- без
промедлениЯ гаркнула самоотверженнаЯ ‹ерка. -- џ! ђодители наши! ‘иди  возле
своего любимого папаши и твори. Љартошки от пуза, мЯсо, молоко есть, что еще
писателю нужно?"
     Ћн оценил ее жертвы и  в себе обнаружил ответную способность прощать --
неужто и  впрЯмь несчастье сделалось  лучшим средством  самовоспитаниЯ? Ћн и
она  простили  друг  друга,  помирились,  но  из  милиции  ‹еонид  не  ушел,
отшутилсЯ, как всегда, мол, если все уйдут на другую работу, пусть даже и на
творческую, "химики"  и за киоски не станут прЯтатьсЯ, на свету,  принародно
станут с людей штаны снимать.


     € вот снова крыша седьмого дома в железнодорожном поселке, назначенного
к  сносу, но, слава  богу, забытого  среди  великомасштабных строек,  укрыла
молодого  художника  слова  от  дождей  и  бурь. ‚ таких  вот домах только и
прЯтатьсЯ от бурь и от жен, эгоистично надеЯсь: не  так скоро наступит пора,
когда старую квартиру надо будет менЯть на  новую и переселЯть в нее ‹ерку с
дочерью, аннулируЯ хотЯ бы часть задолженности перед семьей.
     ‚  часы  и  дни, особенно  смутные,  читал  он  одну  и  ту же  книжку,
подаренную ему  профессором  •охлаковым  Ќиколаем  Њихайловичем,  читал, как
Ѓиблию, с любого места: протЯнул руку, достал с полки книгу, открыл и...
     "“вы! Њои глаза лишились единственного света, дававшего им жизнь, у них
остались  один лишь слезы, и Я пользовалась ими длЯ  той единой цели,  чтобы
плакать не переставаЯ, с тех пор, как Я yзнала, что вы решились, наконец, на
разлуку, столь  длЯ  менЯ  не переносимую, что  она в недолгий срок приведет
менЯ к могиле".
     "‚о  люди жили, а?!" -- почесал затылок ‘ошнин, когда  первый раз читал
эту книгу.
     "џ противилась  возвращению  к жизни, которую должна потерЯть ради вас,
раз Я  не могу сохранить ее длЯ вас. џ тешила себЯ сознанием,  что умираю от
любви..."
     ’ут  уж он  перестал  чесать затылок  в задумчивости и от озадаченности
погладил  сам  себЯ по голове  и  почувствовал, что письма монашки  к своему
возлюбленному втЯгивают  его в какую-то уж чересчур непривычную, но в то  же
времЯ  чем-то  манЯщую,  томительно-сладкую  муку.  Ћн  передернул  плечами,
стрЯхиваЯ с  себЯ  наваждение вкрадчивой  сказочки,  настраиваЯсь  внутренне
сопротивлЯтьсЯ ахинее, на которую покупалсЯ он в детстве... Ќо ныне-то... Ћн
человек современный, грубошерст- ный, крепленный костью и жилами, работой  в
органах, отнюдь не смиренные, монашеские требы справлЯющий нощно и денно, он
“рну  в  кутузку  волочил,   „емона  обезвредил;  пусть  и  неопытного,  его
писчебумажными  штучками-дрючками  не  проймешь, он  пусть изначально, пусть
чуть-чуть, но и секреты слова познал, соприкоснулсЯ, так сказать, с...
     "...Њогу ли Я быть хоть когда-нибудь свободной  от страданиЯ, пока Я не
увижу вас.  —то же? Ќе это ли  награда, которую вы даруете  мне за то, что Я
люблю вас так нежно. Ќо, будь что будет, Я решилась обожать  вас всю жизнь и
никогда  ни с кем не видетьсЯ,  и Я заверЯю вас,  что и вы хорошо поступите,
если никого  не  полюбите... Џрощайте.  ‹юбите менЯ  всегда и заставьте менЯ
выстрадать еще больше мук".
     ‘даваЯсь  все  покорЯющей воле  или произволу  слова, наслаждаЯсь,  вот
именно наслаждаЯсь  музыкой,  созданной  с помощью слова,  такого  наивного,
такого беззащитного, он полностью доверилсЯ этой детской болтовне и впервые,
быть может, пусть и отдаленно, осознал, что словотворчество есть тайна.
     Љнижка состоЯла из пЯти писем, дальше  шли чьи-то дополнениЯ, ответы на
письма, подражаниЯ,  стихотворные переложениЯ,  обширные комментарии. “ него
хватило  ума  не заглЯдывать в "зады" книги, не гасить  в душе  той  музыки,
котораЯ не то  чтобы  ошеломила  или  обрадовала  его,  она поднЯла его  над
землею, над  этим слишком грохочущим, слишком ревущим современным миром. …му
было не то чтобы стыдно, ему  было  неловко в себе, неудобно,  тесно, что-то
сдвинулось  в  нем  с  места, выперло вроде "гардеропа", и, куда  ни суньсЯ,
непременно мыслью  иль  штанами за  него  зацепишьсЯ. Ћдна фраза  трепетала,
пульсировала, билась и билась жилкой на слабом детском виске: "Ќо как можете
вы быть счастливы, если у вас благородное сердце?"
     Ѓывшего "опера" порой охватывало подобие боЯзни или чего-то такого, что
заставлЯло  обмирать спиной, испуганно озиратьсЯ, и во  сне  или наЯву зрело
твердое  решение:  пойти,  отыскать  французика,  покинувшего  самую в  мире
замечательную женщину, по-милицейски, грубо взЯть его за шкирку, приволочь в
монастырскую тихую  келью и ткнуть носом в  теплые колени  женщины  -- цени,
душа ветренаЯ,  то, по сравнению  с чем все  остальное в мире -- пыль, хлам,
дешевка.

        ѓлава шестаЯ

     ‘ветка  --  хлипкое,  современное  дитЯ,  подверженное  прос-  тудам  и
аллергиЯм,  -- заболела  с  приходом холодов. ‚ деревне,  на дикой  воле, не
утесненное  детсадовскими  тетЯми  и   распорЯдками  днЯ,  укреплЯлось  дитЯ
физически  и  забывалo  застольные  церемонии, рисунки,  стишки, танцы. „итЯ
резвилось  на  улице, играло с собачонками, дралось с ребЯтишками,  делалось
толстомордое,  пело  бравую  бабушкину песню:  "ќй, комроты, даешь пулеметы!
„аешь батарею, чтобы было веселее..."
     €  вот снова, к тихой  радости деда,  к бурному и бестолковому восторгу
бабки, прибыла болезнаЯ  внучка  в село Џолевка.  Њолодой  папулЯ  устал  за
дорогу от вопросов дитЯти, от дум  и печалей  земных, да еще  ногу  натрудил
крепко: автобус далее  Џочинка не  пошел -- механизаторы во времЯ  уборочной
совсем испортили дорогу  в глухие деревни, никто туда не ездил, да и не шел,
по  правде-то  сказать.  Љогда ‘ошнин со ‘веткой шлепал по грЯзи, меж редких
домов,  просевших хребтом крыш по Џолевке, к рамам  липли  cтарушечьи  лица,
похожие на завЯдшие капустные листьЯ, -- кто идет? “ж не космонавт ли с неба
упал?
     Џоевши  картошек  с молоком, ‘ошнин, прежде чем забратьсЯ  на  печку --
поспать и подаватьсЯ  пехом в Џочинок, а  из него в  незабвенный  •айловск и
потом  на  электричке домой,  был вынужден  выслушать  все здешние новости и
прочесть  поданную  тещей  бумагу  под  названием "‡аЯвление-акт":  "’оварищ
милиционер,  ‘ошнин  ‹еонид ‚икентьевич! Kак все нас, сирот, спокинули и нет
нам ни от кого никакой защиты,  то прошу помощи.  ‚ениамин ”омин вернулсЯ из
заключениЯ в село  ’угожилино и обложил пЯть деревень налогом, а менЯ, Ђрину
’имофеевну ’арыничеву, застращал топором, ножом  и  всем вострым, заставил с
им спать, по-научному --  сожительствовать. Њне 50 (пЯтьдесЯт) годов, ему 27
(двадцать  семь).  ‚от  и  посудите, каково  мне,  изработанной,  в  колхозе
надсаженной, да у менЯ еще две козы и четыре овечки,  да кошка и собака ђекс
-- всех напои, накорми. Ћн менЯ вынуждает написать об ем, что, как пришел он
ко мне в дом -- никакого дохода нет от  него,  одни  расходы, живет  на моем
иждивенье, на  работу не стремитсЯ, мало,  что пьет сам,  на  дороге чеплЯет
товаришшев  и поит.  ‘о  мной  устраивает  скандалы,  стращает всЯко и  даже
удавить.  џ обрЯжаю колхозных  телЯт,  надо отдых, а он не дает  спокой, все
пьЯнствует. “бирайте ево от менЯ,  надоел хуже  горькой редьки,  везите куда
угодно, хоть в ‹’Џу, хоть обратно в колонию -- он туда только и принадлежит.
ђаньше,  до  менЯ,  так  же  дикасилсЯ,  засудили ево за  фулюганство,  мать
померла, жена скрыласЯ,  но все ли  Я  еще скрывала -- доскрываласЯ, хватит!
‚се кости и жилы больные, и сама с им больнаЯ, от греха недосуг пить-есть, а
он  ревнует, все  преследует  и презирает. Ђ  чево  ревновать, когда кожа да
кости и пЯтьдесЯт годов  вдобавок. ‚ колхозе  роблю  с пЯтнадцати годов. ‚сю
ночь  дикаситсЯ,  лежит  на  кровати,  бубнит  чево-то,  зубами   скоргочет,
тюремские  песни поет, свет зазрЯ жгет. Џо четыре рублЯ с копейками за месЯц
за  свет  плачу.  ѓосударственную  енергию не  берегет, среди ночи  вскочит,
заорет нестатным  голосом  и  за мной! Џро три-четыре  раза  за ночь бегу из
дому, болтаюсь  по деревне.  ‚се спЯт. Људа притулитьсЯ. ‡ахожу в квартиру и
стою  наготове, не раздевшись  -- готовлюсь  на  убег. € об этом никто, даже
суседи  не знают, что  у нас все ночи напролет такаЯ распутнаЯ жизнь идет. €
вас  прошу  менЯ  не  выдавать --  еще зарубит. € примите  меры,  потихоньку
увезите  его  подальше.  ‹юдоед  он  и  кровопивец! „еревни  грабит,  жэншын
забижает.
     Ќадоумила к вам обратитьсЯ ваша  мамаша, …встолиЯ ‘ергеевна —ащина, дай
ей бог здоровьЯ, и  писала под  мою диктовку она --  у менЯ руки  трЯсутсЯ и
грамота мала".
     ќто был  не первый  и  не  единственный случай в обезлюдевших селеньЯх.
‡абравшийсЯ  в полупустые  бабьи  деревни  бандюга обирал  и  терроризировал
беспомощных селЯн.  Џринимались меры,  забулдыг выселЯли  или снова садили в
тюрьму,  но на месте "павшего" ЯвлЯлсЯ новый  "герой", и, пока-то дойдет  до
милиции  такое вот  "заЯвление-акт"  или будет услышан бабий вопль, глЯдишь,
убийство, пожар или грабеж.
     …встолиЯ ‘ергеевна  дополнительно к "акту"  сообщила,  что  за рекой, в
деревне ѓрибково, оставались еще  две старушки и  деревнЯ светилась окошком,
дышала живым дымом. ‚ одной  избе  жила упрЯмаЯ старуха, не желающаЯ ехать к
детЯм в  город. ‚ соседней избе доживала век одинокаЯ с войны вдова. Ќа зиму
старушки сбегались  в одну избу,  чтобы меньше жечь дров  и веселее коротать
времЯ.  Џо заказу местной  хайловской  промартели  старушки плели кружева, и
возьми да и скажи  в починковском магазине, прилюдно, та старуха, котораЯ  в
войну овдовела, теперь,  мол, у нее душа  на  месте,  на кружевах заработала
копейку -- на смертный день, и отойдет когда, так не в тЯгость людЯм и казне
будет.
     Џрослышал ‚енька ”омин про старухины  капиталы,  переплыл в лодке через
реку,  затемно вломилсЯ  в избушку, нож к горлу  старухи приставил:  "ѓроши!
‡апорю!" ‘таруха не дает деньги. ѓрабитель ей  полотенце на голову завЯзал и
давай  его вроде  рычага  палкой закручивать, голову  сдавливать -- научилсЯ
уму-разуму в колонии-то. “ старухи носом кровь, но она тайны  не  выдает. „а
‚енька-то  местный  вражина,  трудно ли  ему догадатьсЯ, где может хранитьсЯ
капитал. ‘унулсЯ за  божницу, там, за  иконами, и  есть он,  капитал-то, сто
шестьдесЯт рубликов.
     Ќеделю  ‚енька  ”омин  пировал   и  диковал   с  друзьЯми-  приЯтелЯми.
‘тарушка-вдова  собрала  узелок,  взЯла  батожок и  подалась  добровольно  в
хайловский „ом престарелых -- доживать век на казенном месте, где и  быть ей
похороненной на казенный счет, под казенной сиротской пирамидкой.


     Џо пути  на  •айловск стоЯло  село’угожилино,  на  холме,  за  ольховым
ручьем, летом часто пересыхающим. Њного  изб в ’угожилине обвалилось, стоЯло
заколоченными,  и лишь  возле  телЯтника  еще  копошилась  жизнь,  материлсЯ
пастух, рычал трактор, суетились две-три до сухой плоти выветренные бабенки,
неотличимые друг от  друга. ‘ошнин  думал заскочить  в ’угожилино накоротке,
найти наглого разбойника, припугнуть  его  или  забрать  с собой и  сдать  в
хайловское отделение.  Ќо  пришлось ему встретитьсЯ с  ‚ениамином  ”оминым в
совсем не запланированные сроки.
     ’олько ‹еонид разоспалсЯ, как тесть, Њаркел ’ихонович, бережно подергал
его  за  рукав и,  дождавшись, когда  зЯть  очнетсЯ от  сна, сказал,  что  в
’угожилине  ‚енька  ”омин загнал  в  телЯтник  баб, запер  их на заворину  и
грозитсЯ сжечь вместе с телЯтами, если они немедленно не выдадут  ему десЯть
рублей на опохмелье.
     --  Ђ,  ч-черт!  -- ругнулсЯ ‘ошнин.  --  Ќигде покоЯ  нету.  --  Ќадел
изношенную,  на  ветрах,  дождЯх  и  рыбалках  кореженную  шапчонку,  старое
демисезонное  пальто -- в свободное от работы времЯ он  всегда  "залазил"  в
гражданское,  -- и на пробористом ветру, в мозглой стыни и сыри почувствовал
себЯ   так  одиноко,   заброшенно,   что  и  приостановилсЯ,  словно   бы  в
нерешительности или в раздумье, но трЯхнул  головой и  глубже, почти на уши,
натЯнул шапчонку. Њаркел ’ихонович, провожавший его из Џолевки со ‘веткой до
грейдера  по грЯзному, разжульканиому  выезду, угадав  подавленное состоЯние
зЯтЯ,  предложил  "мушшынскую  помощь"   --  ‘ошнин  отмахнулсЯ  от  Њаркела
’ихоновича,   приподнЯл  дочку,  ткнулсЯ  губами  в   ее  мокрую  щеку.   --
‚озвращайтесь в тепло.  -- €  пошлепал  по жидкой  грЯзи,  закрываЯсь  куцым
воротником пальто  от сыпучего дождЯ, в котором  нет-нет и просекалась искра
снега.
     „ремлЯ на ходу, он свернул  на короткую дорогу, через полЯ и перелесок,
спугиваЯ с нерЯшливого и лохматого жнивьЯ, по  которому россыпью  и ворохами
разбросано зерно, отЯжелевших ворон, диких  голубей,  стремительными  стаЯми
врезающихсЯ  в  голые перелески. Џрела стернЯ, прел недокошенный хлеб, будто
болЯчки по больному телу пашни, разбросанные комбайнами,  гнили кучи соломы,
по рыжим  глинистым  склонам  речки,  ожившей  от осенней  мокрети,  маЯчили
неубранные  бабки льна,  местами  уже  уроненные ветром и снесенные речкой в
перекаты, и там,  перемешанные с подмытыми ольхами, лесным  хламьем и ломом,
превра- щались в запруды.
     ‚оронье,  тЯжело громоздЯщеесЯ  на  гнущихсЯ вершинах  елей, на  жердЯх
остожий,  черно  рассыпавшеесЯ  на  речном  хламе  и  камешниках,  провожало
человека  досадливым,  сытым ворчанием: "€  чего  шлЯютсЯ?  —его не  спитсЯ?
Њешают жить..."  ѓолые, зЯбкие ольховники, ивнЯк по обочинам плешивых полей,
по холодом  реющей речке, драное лоскутье редких, с осени оставшихсЯ листьев
на чаще и продранной шараге, телЯта, выгнанные на холод, на подкормку, чтобы
экономилсЯ  фураж,  просевшие  до  колен  меж  кочек   в  болотину,  каменно
опустившие  головы, недвижные среди остывших  полей, кусты мокрого вереса на
взгорках, напоминающие потерЯвших чего-то и уже уставших от поиска согбенных
людей,  --  все-все  было  полно унылой  осенней  одинокости,  вечной земной
покорности долгому непогодью и холодной, пустой поре.
     ‚озле  тугожилинского телЯтника,  в  заветрии, под  стеной,  под  низко
сползшей крышей, бабенки, большей частью старухи, жались спинами к щелЯстым,
прелым, но все  еще  теплым бревнам.  ‡авидев  ‘ошнина,  они  встрепенулись,
загалдели все  разом: "‡лодей! ‡лодей! Ќет на него управы. ‚ечный арестант и
бродЯга... Њать со свету свел... Ћн с детства экий..."
     ‘ошнин заметил на крыше телЯтника сорванный лист шифера, сбросил с себЯ
пальтишко,  пиджак и, оставшись в фиолетовой водолазке, пижонски  обтЯнувшей
его  от  безделицы полнеющую фигуру, подпрыгнул,  ухватилсЯ за низшую  слегу
телЯтника, взобралсЯ на крышу,  перебираЯсь рукой  по решетиннику, спустилсЯ
на потолок из  круглого жердьЯ, отодвинул пЯток отесанных и загнанных  в паз
прогнутой матицы жердин, спрыгнул  в помещение с едва теплЯщимисЯ в  проходе
под потолком желтыми электролампочками, спрыгнул  неловко,  ударилсЯ больной
ногой о выбоину в половице, приосел на скользкую жижу, запачкал брюки.
     Ќa темном полу, искрошенном  в  труху на стыках, в выдавленной из щелей
никотинно  светЯщейсЯ жиже, стоЯли  и  тупо  глЯдели на  пришельца несколько
больных телЯт,  не  мычали,  корма  не  просили,  лишь  утробно  кашлЯли,  и
казалось, само глухое, полутемное  пространство скотника выкашливало из себЯ
в сырую пустоту пустой же  вздох без стона, без муки. Ќи к чему и ни к  кому
эти старчески хрипЯщие животные не проЯвлЯли никакого  интереса, лишь вдали,
где-то в заглушье, подал вЯлый голос теленок и тут же смолк в безнадежности,
послышалсЯ едва  слышный хруст, будто короед начал  работать  в бревне,  под
заболонью:  теленок,  догадалсЯ  ‘ошнин по изгрызенным  жердЯм  перегородок,
кормушек  и стен, грыз  прелое  дерево скотника.  …ще  один теленок,  сронив
жердочку,  вышел  из  размичканного  в грЯзь  загончика,  лежал на  склизкой
тесине, а другой теленок, свесившись  через перегородку, сосал или жевал его
ухо, пустив густую, длинную слюну.
     Џо скользкому  коридору, с боков которого, словно на  бруствере  окопа,
нагребен  был навоз, ‘ошнин  прошел  в кормовой  цех,  отпер  закрытых  там,
насмерть  перепуганных  женщин. Ћни завыли в  голос  и, обгонЯЯ друг дружку,
бросились из  телЯтника в  противоположную, приоткрытую дверь, возле которой
на стоге  свежепахнущего сена,  утром привезенного на березовых  волокушах с
лесной делЯны, безмЯтежно спал ‚енька ”омин.
     ‘ошнин  стЯнул его с воза, грубо потрЯс за  отвороты телогрейки. ‚енька
”омин долго на него  пЯлилсЯ, моргал, утирал рот рукой,  не понимаЯ, где он,
что с ним?
     -- ’ы ково?
     -- џ чево. ‚от ты ково?
     -- џ тЯ спрашиваю, ты ково?
     -- Џойдем за ворота, там женщины тебе объЯснЯт, ково и чево.
     -- ’урист,  пала!  -- взревел ‚енька ”омин и  выхватил из  сена  вилы с
ломаным черенком. ‚илы древние, ржавые,  о  двух  рожках,  толсто облЯпанных
навозом, и среди  них рыжие пеньки еще двух обкрошенных,  словно выболевших,
стариковских зубьев.
     "Ћх уж эта обезмужичевшаЯ деревнЯ! ‚се в ней не живет, а доживает..."
     -- ‡апорю,  пала!.. -- ‚енька пошел на ‘ошнина,  держа  вилы наперевес,
словно пехотинец с винтовкой в бою.
     -- Ѓрось вилы, мерзавец!  --  ‘ошнин  двинулсЯ навстречу ‚еньке ”омину,
чем весьма его озадачил.
     -- Ќе  подходи, пала, запорю! Ќе  подходи! -- заполошно  визжал  ‚енька
”омин, пЯтЯсь  к задним  полуоткрытым воротам  телЯтника, чтоб, бросив вилы,
ушмыгнуть в притвор, скрытьсЯ в родных полЯх и перелесках.
     ‘ошнин  отсек злодею  путь  к отступлению, прижимаЯ его  в угол. ‚енька
”омин  был телом  и лицом испитой, в  ранних глубоких морщинах, подглазьЯ --
что  голые  мышата  с  лапками,  пена   хинным  порошком  насохла   в  углах
растрескавшихсЯ губ. Ѓольной, в общем-то, уже  пропащий и жалкий человек. Ќо
пакостный, зло пакостный, и от него можно ждать чего угодно.
     -- Ѓрось вилы! -- рЯвкнул  ‘ошнин  и подпрыгнул к  ‚еньке ”омину, держа
руку наперехват.
     ‚енька   ”омин,  прижавшись  спиной  к   стене,  поднЯл  вилы,  как  бы
загородившись  ими. € тут бы свалил его подсечкой ‘ошнин, отнЯл бы вилы, дал
бы по шее разок -- за  всех обиженных и  угнетенных и повел бы в Џочинок, на
автобус, да возле ворот  нарывом наплыла навознаЯ жижа, припорошеннаЯ сенной
трухой.  Џривыкший  к твердой, опористой  обуви  --  Яловым  сапогам, к двум
твердым,  пружинистым  ногам,  ‘ошнин  в узконосых  штиблетах  поскользнулсЯ
хромой ногой, неловко упал  на руку --  и сработала, сработала подлаЯ натура
лагерника  --  бить  лежачего.  ‚енька  ”омин коротко ткнул  вилами.  ‘ошнин
мгновенно ушел от удара в грудь,  но вилы все же достали его, и ржавый рожок
как  бы нехотЯ  с хрустом вошел в  живое тело,  в плечо, под  сустав. ‚енька
”омин по-шакальи оскалившись, надавил на вилы, приколол ‘ошнина к коричневой
гнилой плахе.
     ђывком вскочив, ‘ошнин  схватилсЯ за  обломыш  черенка вил,  пытаЯсь их
выдернуть. Ѓоль пронзила его, повЯзалa.
     -- ѓоворил,  не  лезь, пала!  ѓоворил, не  лезь... --  вжималсЯ в  угол
перепуганный ‚енька  ”омин, вытираЯ разом вспотевшее лицо и  губы  запЯстьем
руки. ‚ысохшаЯ пена крошилась, опадала перхотью с треснувших губ, застревалa
в реденькой беспородной щетине ‚еньки ”омина.
     -- ‚ытащи вилы, гад! -- с глухим отчаЯнием закричал ‘ошнин.


     „альше   все   свершалось  в  заторможенном   удалении.   ‚енькa  ”омин
несколькими малосильными  рывками,  молниЯми  рассекавшими  голову  ‘ошнина,
выдернул  вилы,  и ‹еонид  увидел на  ржавом  зубце  сгустки крови, нечистые
сгустки  на  нечистом, словно  пластилином  облепленном, зубце,  пошатнулсЯ,
зажал рукой  брызнувшую кровь,  уперсЯ  лбом в стену, тоже пахнущую  мочой и
тошнотворным  силосом. Њалость отдышавшись,  он достал носовой платок, сyнyл
его  под водолазку, натЯнул на платок лЯмку  майки. Њгновенно  пропитавшийсЯ
кровью платок скользко понесло с плеча на живот.
     -- „авай платок! -- не глЯдЯ  вытЯнул ‘ошнин  руку.  ‚енькa ”омин сунул
ему затасканный, серый  комочек.  -- —тo ж ты наделал, скотина! -- простонал
‘ошнин, бросаЯ  грЯзную трЯпицу в плаксиво-угодливую морду ‚еньки ”омина,  и
кинулсЯ на свет, зажимаЯ рану.
     Ѓабы-скотницы увидели уже далеко за  телЯтником  бегущих друг за другом
по  грЯзи  ‘ошнина  и  ‚еньку  ”омина,  подумали,  что  бандюга  гонитсЯ  за
человеком,  чтобы  его  зарезать, завыли  в  голос. Ќадо  было  вернутьсЯ  к
телЯтнику,  надеть пиджак,  пальто,  надо  было  бежать  в  Џолевку, просить
Њаркела ’ихоновича запрЯчь лошадь.  Ќо лошадь может оказатьсЯ в лесу  или на
силосных  Ямах, а  то  и на жнивье  пасетсЯ, начнут всем  полевским  народом
причитать, ловить, запрЯгать, потерЯетсЯ дуга или хомут, у телеги  вывалитсЯ
штырь,  колесо  спадет  среди грЯзи с  оси, завЯзнут  на  выезде  или  средь
проселка.  “ Њаркела ’ихоновича "к груде подопрет", сама —ащиха, как всегда,
выступать приметсЯ,  отыскиваЯ  врагов, ‘ветку перепугают и, чего доброго, с
собой возьмут...
     Ќе только носовой платок, но и майка кисельным, липким сгустком сползла
к  поЯсу.  Љровь  пропитала  водолазку,  ожгла  бедро,  зачавкала   в  левой
штиблетине. “ раненого начали обсыхать губы, во рту поЯвилсЯ привкус железа.
"’ак быстро! •удо мое дело..."
     -- Џомогай! -- сорванно прохрипел ‘ошнин.
     ‚енька  ”омин  суетливо  подставилсЯ, захлестнул  руку ‘ошнина на своей
тощей  шее -- видел в кино или на фотографиЯх, недоумок, как выносЯт раненых
с полЯ боЯ.
     -- 0-о-ой,  пала,  попалсЯ-а...  ЋпЯть попалсЯ! --  выл  он. --  ’ак от
тюрЯги,  видно, мне никуда и  не  уйтить.  „олЯ моЯ, пала,  пропащаЯ... -- ‘
‚еньки  ”омина  катилсЯ слабосильный пот.  ‚  немощных грЯзных  струЯх  пота
дрожала сеннаЯ  труха, и,  когда касалась губ, он слизывал грЯзную  смесь и,
забыв ее сплюнуть, глотал горечь, продолжаЯ выть и при читать.
     Hoги  ‘ошнина  слабели, свет серел, шевелилсЯ, плыл рыбьей слизью перед
глазами. …го  мутило от запаха ‚енькиного грЯзного  пота, от дури назьма, от
горькости сена, душило скипидарной остротой телЯчьей мочи  или человечьей --
разбойник ‚енька  ”омин,  жравший всЯкую  всЯчину,  вплоть  до  разведенного
гуталина  и пудры, давно  сжег  почки и  ходил в  прелых портках. ‡апахи  не
слабели, не рассасывались на холодном ветру, наоборот, все  плотнее окружали
‹еонида, клубились над ним и в нем, поднимаЯ из разложьЯ груди поток рвоты.
     ...Ќа  дверЯх починковского  медпункта  висел  древний амбарный  замок.
‚оскресенье.  ‡лодей  и  пострадавший  постоЯли  в  обнимку  перед   дверью,
прерывисто  дыша,  обреченно  глЯдЯ  на  замок.  ‚енька  усадил  ‘ошнина  на
крылечко,  прислонил  к  стене, заботливо  набросил  на  него  свою,  псиной
пропахшую, телогрейку.
     --  џ чичас... чичас, чичас...  џ  ее, палу, с-под земли достану! ‘-под
егерЯ выташшу, коли он на ей охотничат... —ичас, чичас...
     Ќикто на фельдшерицу не охотилсЯ, она  ни на кого не охотилась, в годах
уже  была,  и,  как положено  равноправной женщине,  в  усладу  использовала
воскресный  день -- стирала,  мыла,  прибиралась. € в  медпункте у  нее  был
полный  порЯдок, и лекарства необходимые были: йод, бинты, вата, даже спирту
пузыречек не выпит. € сама фельдшерица чиста, обиходна, хоть заметку про нее
пиши в газету. •валебную. ‚от выздоровеет и напишет! -- этот  вЯлый проблеск
юмора  последний  раз посетил в тот день всегда склонную к иронии, последнее
времЯ -- самоиронии, творчески настроенную голову иль душу ‘ошнина.
     ”ельдшерица,  сноровисто и  ловко перевЯзывавшаЯ ‘ошнина, мигом снЯла с
него склонность к  легкому настроению, которым пострадавший пыталсЯ подавить
в  себе страх, слабо надеЯсь,  что положение его не столь  уж и опасно, чтоб
впадать в панику.
     -- Ћй,  какаЯ  грЯзнаЯ  рана! ЏузыритсЯ...  кровь  пузыритсЯ...  Џлевра
задета. Љто  это  вас?  Ќеужто  ты, недоносок?! -- воззрилась фельдшерица на
‚еньку ”омина, измученно  отдыхивающегосЯ на пороге медпункта  и "впритырку"
-- лагерник же! татный уже! -- покуривающего в  рукав. -- Њилиционера!  Џри
исполнении!..  Ѓудет тебе,  будет!..  --  € помогла  лечь ‘ошнину на топчан,
прикрыла его, ознобно дрожащего, простынею, половичком и сверху  своим давно
из моды вышедшим болоньевым плащиком...
     -- Ћн че, милиционер?!
     -- Ђ ты  не знал!  -- держа  руку  поверх  одежонок,  чуть  прихлопываЯ
раненого, точно ребенка, со злой неприЯзнью сказала фельдшерица.
     -- „а откуль?
     -- ‡Ять —ащиных, с Џолевки.
     -- Ћй, пала! -- взвыл ‚енька.  -- —е его в ’угожилино-то принесло? „уба
даст...