        ‚иктор Ђстафьев. Џоследний поклон

                              Џовесть в рассказах

---------------------------------------------------------------
     ‘обрание  сочинений  в  пЯтнадцати   томах.  ’ом  5. ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.
     Ћригинал этого текста находитсЯ в библиотеке ‘ергеЯ ”ролова
     http://www.fro196.narod.ru/library/astafiev/astafiev.htm і  http://www.fro196.narod.ru/library/astafiev/astafiev.htm
---------------------------------------------------------------


     Џой, скворушка,
     ѓори, моЯ лучина,
     ‘вети, звезда, над путником в степи.
     Ђл. „омнин


     ‚иктор  Ђстафьев. ‘обрание сочинений  в пЯтнадцати томах.  ’ома  4,  5.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


     <b>Љнига перваЯ</b>

     „алекаЯ и близкаЯ сказка
     ‡орькина песнЯ
     „еревьЯ растут длЯ всех
     ѓуси в полынье
     ‡апах сена
     Љонь с розовой гривой
     Њонах в новых штанах
     Ђнгел-хранитель
     Њальчик в белой рубахе
     Ћсенние грусти и радости
     ”отографиЯ, на которой менЯ нет
     Ѓабушкин праздник

     <b>Љнига втораЯ</b>

     ѓори, гори Ясно
     ‘трЯпухина радость
     Ќочь темнаЯ-темнаЯ
     ‹егенда о стеклЯнной кринке
     Џеструха
     „ЯдЯ ”илипп -- судовой механик
     Ѓурундук на кресте
     ЉарасинаЯ погибель
     Ѓез приюта

     <b>Љнига третьЯ</b>

     Џредчувствие ледохода
     ‡аберега
     ѓде-то гремит война
     ‘орока
     Џриворотное зелье
     ‘оевые конфеты
     Џир после Џобеды
     Џоследний поклон
     Љончина
     ‡абубеннаЯ головушка
     ‚ечерние раздумьЯ

     <b>Љомментарии</b>

         * ЉЌ€ѓЂ Џ…ђ‚Ђџ * 

        „алекаЯ и близкаЯ сказка


     Ќа  задворках  нашего села  среди  травЯнистой полЯны  стоЯло  на сваЯх
длинное  бревенчатое   помещение  с   подшивом   из  досок.  Ћно  называлось
"мангазина",  к  которой примыкала также  завознЯ, -- сюда  крестьЯне нашего
села  свозили  артельный инвентарь  и семена,  называлось это  "обшэственным
фондом". …сли сгорит дом.  если сгорит  даже все село, семена будут  целы и,
значит,  люди  будут жить, потому что, покудова есть  семена,  есть пашнЯ, в
которую можно  бросить  их  и  вырастить  хлеб, он крестьЯнин,  хозЯин, а не
нищеброд.
     Џоодаль от  завозни -- караулка. Џрижалась  она под каменной осыпью,  в
заветрии и вечной тени. Ќад караулкой, высоко на увале, росли лиственницы  и
сосны. ‘зади  нее выкуривалсЯ  из камней синим дымком ключ. Ћн растекалсЯ по
подножию увала,  обозначаЯ себЯ  густой  осокой  и цветами  таволги в летнюю
пору, зимой --  тихим парком из-под снега и куржаком по наползавшим с увалов
кустарникам.
     ‚ караулке было два окна: одно подле двери и одно сбоку в сторону села.
’о  окно,  что  к  селу, затЯнуло  расплодившимисЯ  от  ключа  черемушником,
жалицей, хмелем и разной дурниной. Љрыши у караулки не было. •мель запеленал
ее  так,  что напоминала  она  одноглазую косматую голову. €з  хмелЯ торчало
трубой опрокинутое ведро, дверь  открывалась сразу же на улицу и  стрЯхивала
капли дождЯ, шишки хмелЯ,  Ягоды черемухи, снег  и сосульки в зависимости от
времени года и погоды.
     †ил в караулке  ‚асЯ-полЯк. ђоста он был небольшого, хром на одну ногу,
и  у него  были очки. …динственный человек в селе, у которого были очки. Ћни
вызывали пугливую учтивость не только у нас, ребЯтишек, но и у взрослых.
     †ил ‚асЯ  тихо-мирно, зла  никому  не причинЯл,  но редко кто заходил к
нему. ‹ишь самые  отчаЯнные ребЯтишки украдкой заглЯдывали в окно караулки и
никого  не могли разглЯдеть, но пугались все же чего-то и с воплЯми  убегали
прочь.
     “ завозни же ребЯтишки толкались  с ранней весны и до осени:  играли  в
прЯтки, заползали  на  брюхе под бревенчатый  въезд  к воротам  завозни либо
хоронились под высоким полом за сваЯми, и еще в сусеках  прЯтались; рубились
в бабки, в чику. ’ес подшива был избит панками --  битами, налитыми свинцом.
Џри ударах,  гулко отдававшихсЯ под сводами  завозни,  внутри нее  вспыхивал
воробьиный переполох.
     ‡десь, возле  завозни,  Я был приобщен к  труду -- крутил по  очереди с
ребЯтишками  веЯлку и  здесь же  в  первый раз  в  жизни  услышал музыку  --
скрипку...
     Ќа   скрипке  редко,  очень,  правда,   редко,  играл  ‚асЯ-полЯк,  тот
загадочный, не  из мира  сего человек, который обЯзательно приходит в  жизнь
каждого парнишки,  каждой  девчонки  и  остаетсЯ  в  памЯти навсегда. ’акому
таинственному человеку вроде и полагалось жить в избушке на курьих ножках, в
морхлом месте, под увалом, и чтобы  огонек в  ней едва теплилсЯ, и чтобы над
трубою ночами  по-пьЯному хохотал филин, и чтобы за избушкой дымилсЯ ключ. и
чтобы никто-никто не знал, что делаетсЯ в избушке и о чем думает хозЯин.
     Џомню,  пришел ‚асЯ однажды к  бабушке и что-то спросил  у нос. Ѓабушка
посадила  ‚асю  пить  чай,  принесла  сухой травы  и стала заваривать  ее  в
чугунке. Ћна жалостно поглЯдывала на ‚асю и протЯжно вздыхала.
     ‚асЯ  пил чай не по-нашему,  не вприкуску  и  не  из  блюдца,  прЯмо из
стакана пил, чайную  ложку  выкладывал на блюдце и не ронЯл  ее на пол. Ћчки
его грозно посверкивали, стриженаЯ голова казалась маленькой, с брюковку. Џо
черной  бороде полоснуло сединой. € весь он будто присолен,  и  крупнаЯ соль
иссушила его.
     …л ‚асЯ стеснительно, выпил лишь один стакан чаю и, сколько бабушка его
ни  уговаривала, есть  больше ничего не стал,  церемонно откланЯлсЯ и унес в
одной  руке  глинЯную  кринку  с наваром  из травы,  в другой -- черемуховую
палку.
     -- ѓосподи, ѓосподи! -- вздохнула бабушка, прикрываЯ за ‚асей дверь. --
„олЯ ты тЯжкаЯ... ‘лепнет человек.
     ‚ечером Я услышал ‚асину скрипку.
     Ѓыла  раннЯЯ  осень.  ‚орота завозни  распахнугы настежь.  ‚  них гулЯл
сквознЯк,  шевелил стружки в  отремонтированных длЯ  зерна  сусеках. ‡апахом
прогорклого, затхлого зерна тЯнуло в ворота. ‘тайка  ребЯтишек, не взЯтых на
пашню из-за малолетства,  играла  в  сыщиков-разбойников.  €гра  шла  вЯло и
вскоре совсем затухла. Ћсенью, не то что весной, как-то плохо играетсЯ. Ћдин
по одному  разбрелись  ребЯтишки  по  домам, а  Я  растЯнулсЯ  на  прогретом
бревенчатом въезде и стал выдергивать  проросшие в щелЯх  зерна. †дал, когда
загремЯт телеги  на  увале,  чтобы  перехватить наших с  пашни,  прокатитьсЯ
домой, а там, глЯдишь, конЯ сводить на водопой дадут.
     ‡а …нисеем, за Љараульным быком, затемнело.  ‚ распадке речки Љараулки,
просыпаЯсь,  мигнула раз-другой крупнаЯ  звезда  и стала светитьсЯ. Ѓыла она
похожа на шишку репьЯ. ‡а увалами, над вершинами гор, упрЯмо, не по-осеннему
тлела  полоска  зари.  Ќо  вот  на  нее  скоротечно  наплыла  темнота.  ‡арю
притворило, будто светЯщеесЯ окно ставнЯми. „о утра.
     ‘делалось  тихо  и одиноко.  Љараулки  не  видно. Ћна скрывалась в тени
горы, сливалась с темнотою, и только зажелтевшие листьЯ чуть отсвечивали под
горой, в углублении,  вымытом ключом. €з-за  тени начали выкруживать летучие
мыши, попискивать надо мною, залетать в распахнутые ворота завозни, мух  там
и ночных бабочек ловить, не иначе.
     џ  боЯлсЯ громко дышать,  втиснулсЯ в  зауголок завозни. Џо увалу,  над
‚асиной  избушкой, загрохотали телеги, застучали копыта: люди возвращались с
полей, с  заимок,  с  работы, но Я так и  не решилсЯ отклеитьсЯ  от шершавых
бревен, так  и не мог  одолеть накатившего на менЯ  парализующего страха. Ќа
селе  засветились  окна.  Љ  …нисею  потЯнулись  дымы из  труб.  ‚  зарослЯх
”окинской речки кто-то искал  корову и то звал ее ласковым голосом, то ругал
последними словами.
     ‚  небо,  рЯдом с той  звездой,  что  все  еще  одиноко  светилась  над
Љараульной речкой,  кто-то зашвырнул огрызок луны, и она, словно  обкусаннаЯ
половина Яблока, никуда не катилась,  бескораЯ, сиротскаЯ, зЯбко стекленела,
и от нее стекленело все вокруг. Ћн  завозни упала тень на  всю полЯну, и  от
менЯ тоже упала тень, узкаЯ и носатаЯ.
     ‡а ”окинской речкой -- рукой подать --  забелели  кресты  на  кладбище,
скрипнуло что-то в завозне -- холод пополз под рубаху, по спине, под кожу. к
сердцу. џ уже оперсЯ руками  о бревна, чтобы разом оттолкнутьсЯ, полететь до
самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутсЯ на селе все собаки.
     Ќо из-под увала, из сплетений хмелЯ и черемух, из глубокого нутра земли
возникла музыка и пригвоздила менЯ к стене.
     ‘делалось еще страшнее: слева кладбище, спереди увал с избушкой, справа
жуткое займище за селом, где  валЯетсЯ много белых костей и  где  давно еще,
бабушка говорила, задавилсЯ  человек,  сзади  темнаЯ  завознЯ, за  нею село,
огороды, охваченные чертополохом, издали похожим на черные клубы дыма.
     Ћдин Я, один, кругом жуть такаЯ, и еще музыка -- скрипка. ‘овсем-совсем
одинокаЯ  скрипка.  € не грозитсЯ она вовсе.  †алуетсЯ. € совсем ничего  нет
жуткого.  €  боЯтьсЯ  нечего.  „урак-дурачок!  ђазве  музыки  можно боЯтьсЯ?
„урак-дурачок, не слушал никогда один-то, вот и...
     Њузыка  льетсЯ  тише, прозрачней, слышу Я, и у менЯ отпускает сердце. €
не музыка это, а  ключ течет из-под горы. Љто-то припал к воде губами, пьет,
пьет и не может напитьсЯ -- так иссохло у него во рту и внутри.
     ‚идитсЯ почему-то тихий в ночи …нисей, на нем плот с  огоньком. ‘ плота
кричит  неведомый человек: "ЉакаЯ деревнЯ-а-а?" --  ‡ачем? Људа он плывет? €
еще  обоз на …нисее  видитсЯ,  длинный, скрипучий.  Ћн  тоже уходит куда-то.
‘боку обоза  бегут собаки. Љони идут медленно, дремотно. € еще видитсЯ толпа
на берегу  …нисеЯ, мокрое что-то, замытое тиной,  деревенский  люд по  всему
берегу, бабушка, на голове волосьЯ рвущаЯ.
     Њузыка эта  сказывает о  печальном, о болезни вот о моей говорит, как Я
целое лето малЯрией болел, как мне было страшно,  когда Я перестал слышать и
думал, что навсегда буду глухим,  вроде  Ђлешки,  двоюродного моего брата, и
как ЯвлЯлась  ко мне в  лихорадочном сне мама, прикладывала холодную руку  с
синими ногтЯми ко лбу. џ кричал и не слышал своего крика.
     ‚ избе всю ночь  горела привернутаЯ лампа, бабушка показывала мне углы,
светила лампой под печью, под кроватью, мол, никого нету.
     …ще  пот  девочку  помню,  беленькую,  смешливую, рука  у  нее  сохнет.
Ћбозники в город ее везли лечить.
     € опЯть обоз возник.
     ‚се  он идет  куда-то, идет, скрываетсЯ в студеных торосах,  в морозном
тумане.  ‹ошади  все  меньше, меньше, вот и  последнюю скрал туман. Ћдиноко,
как-то пусто, лед, стужа и неподвижные темные скалы с неподвижными лесами.
     Ќо  не стало …нисеЯ, ни зимнего, ни летнего; снова забилась живаЯ жилка
ключа за ‚асиной избушкой. Љлюч начал полнеть, и не один уж ключ,  два, три,
грозный уже поток хлещет из скалы, катит камни, ломает деревьЯ, выворачивает
их с корнЯми,  несет, крутит.  ‚от-вот  сметет  он избушку под  горой, смоет
завозню и обрушит  все с гор. ‚ небе ударЯт громы, сверкнуг молнии,  от  них
вспыхнут таинственные цветы папоротника.  Ћт цветов  зажжетсЯ лес,  зажжетсЯ
землЯ, и не залить уже будет этот огонь  даже …нисеем -- ничем не остановить
страшную такую бурю!
     "„а что же это такое?! ѓде-же люди-то? —его же они смотрЯт?! ‘вЯзали бы
‚асю-то!"
     Ќо скрипка сама все потушила. ‘нова тоскует один человек, снова чего-то
жаль, снова едет кто-то куда-то,  может, обозом,  может,  на плоту, может, и
пешком идет в дали дальние.
     Њир не сгорел, ничего не обрушилось.  ‚се на месте.  ‹уна со звездою на
месте. ‘ело,  уже без огней, на  месте,  кладбище в вечном молчании и покое,
караулка под увалом, объЯтаЯ отгорающими черемухами и тихой струной скрипки.
     ‚се-все на месте. ’олько сердце мое, занЯвшеесЯ от горЯ и восторга, как
встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьетсЯ у горла, раненное на  всю жизнь
музыкой.
     Ћ чем же это рассказывала мне музыка? Џро  обоз? Џро мертвую маму?  Џро
девочку, у которой сохнет рука? Ќа что  она  жаловалась? Ќа кого  гневалась?
Џочему так тревожно и горько мне? Џочему жалко самого себЯ? € тех вон жалко,
что спЯт непробудным сном на  кладбище. ‘реди них под бугром лежит моЯ мама,
рЯдом с нею  две сестренки, которых Я даже  не видел: они жили до менЯ, жили
мало, -- и мать ушла  к ним, оставила менЯ одного на этом свете, где  высоко
бьетсЯ в окно нарЯдной траурницей чье-то сердце.
     Њузыка  кончилась неожиданно, точно  кто-то опустил  властную  руку  на
плечо  скрипача:  "Ќу, хватит!" Ќа полуслове  смолкла  скрипка,  смолкла, не
выкрикнув,  а  выдохнув  боль.  Ќо  уже, помимо нее,  по своей  воле  другаЯ
какаЯ-то скрипка взвивалась выше, выше и замирающей болью, затиснутым в зубы
стоном оборвалась в поднебесье...
     „олго сидел Я в уголочке завозни, слизываЯ крупные слезы, катившиесЯ на
губы. Ќе было сил поднЯтьсЯ и уйти. Њне хотелось тут, в темном уголке, возле
шершавых  бревен,  умереть  всеми  заброшенным и  забытым.  ‘крипки  не было
слышно, свет в ‚асиной избушке не горел. "“ж не умер ли ‚асЯ-то?" -- подумал
Я и осторожно  пробралсЯ к караулке.  Ќоги мои  пЯзнули в холодном  и вЯзком
черноземе, размоченном ключом. ‹ица моего коснулись цепкие,  всегда студеные
листьЯ хмелЯ, над головой сухо зашелестели шишки, пахнущие ключевой водою. џ
приподнЯл нависшие над окошком  перевитые бечевки  хмелЯ и заглЯнул  в окно.
—уть  мерцаЯ, топилась в  избушке прогоревшаЯ  железнаЯ  печка. ЉолеблющимсЯ
светом она  обозначала столик у стены, топчан в углу.  Ќа топчане  полулежал
‚асЯ, прикрывши глаза левой рукой. Ћчки его кверху лапками валЯлись на столе
и  то  вспыхивали,  то  гасли.  Ќа  груди  ‚аси покоилась  скрипка,  длиннаЯ
палочка-смычок была зажата и правой руке.
     џ тихонько приоткрыл дверь, шагнул в караулку. Џосле  того как ‚асЯ пил
у нас чай, в особенности после музыки, не так страшно было сюда заходить.
     џ  сел  на  порог, не  отрываЯсь  глЯдел на руку, в которой зажата была
гладкаЯ палочка.
     -- ‘ыграйте, дЯденька, еще.
     -- —то тебе, мальчик, сыграть?
     Џо голосу Я угадал: ‚асЯ  нисколько не  удивилсЯ тому, что кто-то здесь
есть, кто-то пришел.
     -- —то хотите, дЯденька.
     ‚асЯ сел на  топчане, повертел деревЯнные  штыречки  скрипки,  потрогал
смычком струны.
     -- Џодбрось дров в печку.
     џ исполнил его просьбу. ‚асЯ ждал, не шевелилсЯ.  ‚ печке щелкнуло раз,
другой, прогоревшие бока ее  обозначились  красными  корешками и травинками,
качнулсЯ отблеск огнЯ, пал на ‚асю. Ћн вскинул к плечу скрипку и заиграл.
     Џрошло немалое времЯ, пока Я узнал музыку. ’а же самаЯ  была она, какую
слышал Я  у завозни, и в то же времЯ совсем другаЯ. ЊЯгче, добрее, тревога и
боль только угадывались  в ней,  скрипка уже не стонала, не сочилась ее душа
кровью, не бушевал огонь вокруг и не рушились камни.
     ’репетал  и трепетал  огонек в печке, но,  может, там, за  избушкой, на
увале  засветилсЯ  папоротник. ѓоворЯт,  если найдешь  цветок папоротника --
невидимкой  станешь,  можешь забрать  все богатства  у  богатых  и отдать их
бедным,  выкрасть  у ЉощеЯ Ѓессмертного  ‚асилису Џрекрасную  и  вернуть  ее
€ванушке, можешь даже пробратьсЯ на кладбище и оживить свою родную мать.
     ђазгорелись  дрова  подсеченной  сухостоины  --  сосны,  накалилось  до
лиловости колено трубы,  запахло раскаленным  деревом,  вскипевшей смолой на
потолке.  €збушка наполнилась жаром  и  грузным красным  светом.  ЏоплЯсывал
огонь, весело  прищелкивала разогнавшаЯсЯ печка, выстреливаЯ на ходу крупные
искры.
     ’ень музыканта, сломаннаЯ у поЯсницы, металась по избушке, вытЯгивалась
по  стене, становилась  прозрачной,  будто  отражение  в  воде,  потом  тень
отдалЯлась в угол,  исчезала  в нем, и тогда там обозначалсЯ живой музыкант,
живой ‚асЯ-полЯк. ђубаха на нем  была расстегнуга, ноги босы, глаза в темных
обводах.  ™екою ‚асЯ лежал на  скрипке,  и  мне  казалось, так ему покойней,
удобней и слышит он в скрипке такое, чего мне никогда не услышать.
     Љогда  притухала  печка, Я радовалсЯ, что  не мог видеть ‚асиного лица,
бледной ключицы, выступившей из-под рубахи,  и правой ноги, кургузой, куцей,
будто обкусанной  щипцами, глаз,  плотно, до боли  затиснутых в  черные Ямки
глазниц. „олжно  быть,  глаза ‚аси боЯлись  даже такого малого света,  какой
выплескивалсЯ из печки.
     ‚ полутьме  Я старалсЯ глЯдеть только  на вздрагивающий, мечущийсЯ  или
плавно  скользЯщий  смычок,  на  гибкую,  мерно  раскачивающуюсЯ  вместе  со
скрипкой тень. € тогда  ‚асЯ снова начинал  представлЯтьсЯ мне чем-то  вроде
волшебника из далекой сказки,  а не одиноким калекою, до которого никому нет
дела.  џ  так  засмотрелсЯ,  так  заслушалсЯ,  что   вздрогнул,  когда  ‚асЯ
заговорил.
     -- ќту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого. -- ‚асЯ
думал вслух, не переставаЯ играть.  -- …сли у человека нет матери, нет отца,
но есть  родина, -- он еще не сирота. -- Љакое-то времЯ ‚асЯ думал про себЯ.
џ ждал. -- ‚се проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от
ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине...
     ‘крипка снова тронула те самые струны, что накалились при давешней игре
и  еще  не  остыли.  ђука  ‚асина  снова  содрогнулась от  боли,  но тут  же
смирилась, пальцы, собранные в кулак, разжались.
     -- ќту музыку написал мой  землЯк Ћгинский в корчме -- так называетсЯ у
нас  заезжий  дом,  --  продолжал ‚асЯ. -- Ќаписал  на  границе,  прощаЯсь с
родиной. Ћн посылал ей последний привет. „авно уже нет композитора на свете.
Ќо боль его, тоска его, любовь  к родной земле, которую никто не мог отнЯть,
жива до сих пор.
     ‚асЯ замолчал, говорила  скрипка, пела скрипка, угасала скрипка.  ѓолос
ее  становилсЯ тише.  тише, он растЯгивалсЯ  в  темноте тонюсенькой  светлой
паутинкой. Џаутинка задрожала, качнулась и почти беззвучно оборвалась.
     џ убрал руку от горла и выдохнул тот  вдох,  который удерживал  грудью,
рукой,  оттого  что  боЯлсЯ  оборвать  светлую  паутинку. Ќо  все  равно она
оборвалась.  Џечка  потухла.  ‘лоЯсь,  засыпали  в ней угли. ‚аси не  видно.
‘крипки не слышно.
     ’ишь. ’емень. ѓрусть.
     -- “же  поздно, -- сказал ‚асЯ из темноты. --  €ди домой. Ѓабушка будет
беспокоитьсЯ.
     џ привстал с порога и, если бы  не схватилсЯ за деревЯнную  скобу, упал
бы. Ќоги были все в иголках и как будто вовсе не мои.
     -- ‘пасибо вам, дЯденька, -- прошептал Я.
     ‚асЯ шевельнулсЯ в углу и рассмеЯлсЯ смущенно или спросил "‡а что?".
     -- џ не знаю, за что...
     € выскочил  из избушки. ђастроганными  слезами благодарил  Я ‚асю, этот
мир  ночной, спЯщее село,  спЯщий  за  ним лес. Њне даже  мимо  кладбища  не
страшно было идти.  Ќичего сейчас не  страшно.  ‚ эти минуты  не было вокруг
менЯ  зла.  Њир  был  добр  и  одинок --  ничего, ничего  дурного  в нем  не
умещалось.
     „оверЯЯсь доброте, разлитой слабым небесным светом  по всему  селу и по
всей земле, Я зашел на кладбище, постоЯл на могиле матери.
     -- Њама, это Я. џ забыл тебЯ, и ты мне больше не снишьсЯ.
     Ћпустившись на землю, Я припал ухом  к холмику. Њать  не отвечала.  ‚се
было тихо на земле и в земле.  ЊаленькаЯ рЯбина, посаженнаЯ мной и бабушкой,
наронЯла  остроперых  крылышек на мамин  бугорок.  “  соседних могил  березы
распустили нити с желтым листом до самой  земли. Ќа вершинах берез листа уже
не было, и голые прутьЯ исполосовали огрызок луны, висевший теперь над самым
кладбищем. ‚се было тихо. ђоса проступила на траве. ‘тоЯло полное безветрие.
Џотом  с увалов ощутимо  потЯнуло знобким холодком.  ѓуще  потекли  с  берез
листьЯ. ђоса стекленела на траве. Ќоги мои застыли от ломкой росы, один лист
закатилсЯ под рубаху, сделалось знобко, и Я побрел с кладбища в темные улицы
села меж спЯщих домов к …нисею.
     Њне отчего-то не хотелось домой.
     Ќе знаю, сколько Я просидел на крутом  Яру по-над  …нисеем.  Ћн шумел у
займища, на каменных бычках. ‚ода, сбитаЯ с  плавного хода бычками, вЯзалась
в  узлы,  грузно  перевалива-  лась   возле  берегов  и  кругами,  воронками
откатывалась к стрежню. ЌеспокойнаЯ наша река. Љакие-то силы вечно  тревожат
ее,  в вечной  борьбе она сама с  собой и со  скалами, сдавившими ее с обеих
сторон.
     Ќо  эта  ее  неспокойность, это ее древнее  буйство  не  возбуждали,  а
успокаивали  менЯ.  Ћттого,  наверно,  что  была  осень,  луна над  головой,
скалистаЯ от росы трава и крапива  по берегам, вовсе  не похожаЯ  на дурман,
скорее на какие-то расчудесные растениЯ;  и еще оттого, наверно, что во  мне
звучала ‚асина музыка о неистребимой любви  к родине.  Ђ …нисей,  не  спЯщий
даже  ночью, крутолобый бык на той стороне, пилка  еловых вершин над дальним
перевалом,  молчаливое  село за  моей  спиной,  кузнечик,  из  последних сил
работающий наперекор осени в крапиве, вроде бы один  он во всем мире, трава,
как бы отлитаЯ из металла, -- это и была моЯ родина, близкаЯ и тревожнаЯ.
     ѓлухой ночью возвратилсЯ Я  домой. Ѓабушка,  должно быть, по лицу моему
угадала, что в душе моей что-то свершилось, и не стала менЯ бранить.
     -- ’ы где так долго? -- только и спросила она. -- “жин  на столе, ешь и
ложись.
     -- Ѓаба, Я слышал скрипку.
     -- Ђ-а, --  отозвалась бабушка,  -- ‚асЯ-полЯк  чужое, батюшко, играет,
непонЯтное. Ћт его музыки бабы плачут, а мужики напиваютсЯ и буйствуют...
     -- Ђ кто он?
     -- ‚асЯ-то? „а  кто? --  зевнула  бабушка. -- —еловек. ‘пал бы  ты. Њне
рано к корове  подыматьсЯ. -- Ќо она  знала, что  Я все равно не отстану: --
€ди ко мне, лезь под одеЯло.
     џ прижалсЯ к бабушке.
     -- ‘туденый-то какой! €  ноги мокрущие! ЋпЯть болеть будут.  -- Ѓабушка
подоткнула  под  менЯ одеЯло,  погладила  по голове. --  ‚асЯ -- человек без
роду-племени. Ћтец и мать у него были из далекой державы -- Џольши. ‹юди там
говорЯт  не по-нашему, молЯтсЯ  не  как мы.  –арь у них королем  называетсЯ.
‡емлю  польскую захватил русский царь,  чего-то они с королем не поделили...
’ы спишь?
     -- Ќе-е.
     -- ‘пал  бы. Њне ведь  вставать  с петухами. --  Ѓабушка,  чтобы скорее
отвЯзатьсЯ от менЯ, бегом рассказала, что в земле этой далекой взбунтовались
люди против русского царЯ, и их к нам, в ‘ибирь, сослали. ђодители ‚аси тоже
были сюда  пригнаны.  ‚асЯ родилсЯ на подводе, под тулупом конвоира. € зовут
его вовсе не ‚асЯ, а ‘тасЯ -- ‘танислав по-ихнему. ќто уж наши, деревенские,
переиначили. -- ’ы спишь? -- снова спросила бабушка.
     -- Ќе-е.
     --  Ђ, чтоб тебе! Ќу, умерли ‚асины родители. ЏомаЯлись,  помаЯлись  на
чужой стороне и померли. ‘перва мать, потом отец. ‚идел большой такой черный
крест  и могилу  с цветками? €хнЯЯ могила.  ‚асЯ бережет ее, ухаживает пуще,
чем  за  собой. Ђ сам-то состарилсЯ  уж, когда  -- не  заметили. Ћ  ѓосподи,
прости, и мы не молоды! ’ак  вот и прожил ‚асЯ  около мангазины, в сторожах.
Ќа  войну не  брали.  “ него еще  у  мокренького младенца нога ознобилась на
подводе... ’ак вот и живет... помирать скоро... € мы тоже...
     Ѓабушка говорила все тише, невнЯтней и  отошла  ко сну со вздохом. џ не
тревожил ее. ‹ежал, думал, пытаЯсь постигнугь человеческую  жизнь, но у менЯ
ничего из этой затеи не получалось.


     Ќесколько  лет  спустЯ  после  той  памЯтной  ночи мангазину  перестали
использовать,  потому  что  построен был в городе  элеватор, и в  мангазинах
исчезла  надобность.  ‚асЯ  осталсЯ  не у дел.  „а и ослеп  он  к  той  поре
окончательно  и сторожем быть  уже не мог.  Љакое-то  времЯ  он еще  собирал
милостыню по селу, но потом  и ходить не смог, тогда  бабушка моЯ  и  другие
старухи стали носить еду в ‚асину избушку.
     Ћднажды  бабушка  пришла  озабоченнаЯ,  выставила   швейную   машину  и
принЯлась шить сатиновую рубаху, штаны  без прорехи, наволочку с завЯзками и
простыню без шва посредине -- так шьют длЯ покойников.
     ‡аходили люди, сдержанными голосами разговаривали  с бабушкой. „о  менЯ
донеслось раз-другой "‚асЯ", и Я помчалсЯ к караулке.
     „верь ее была распахнута. Џодле избушки толпилсЯ народ. ‹юди заходили в
нее без шапок и выходили оттуда вздыхаЯ, с кроткими, опечаленными лицами.
     ‚асю вынесли в маленьком, словно бы мальчишеском гробу. ‹ицо  покойного
было прикрыто полотном. –ветов в домовине не было,  венков люди не несли. ‡а
гробом тащилось несколько старух, никто не голосил. ‚се свершалось в деловом
молчании. ’емнолицаЯ старуха, бывшаЯ староста церкви, на ходу читала молитвы
и косила холодным  зраком на заброшенную, с  упавшими воротами, сорванными с
крыши тесинами мангазину и осуждающе трЯсла головою.
     џ зашел в караулку.  †елезнаЯ печка с середины  была  убрана. ‚ потолке
холодела  дыра, по свесившимсЯ корнЯм травы  и  хмелЯ в нее падали капли. Ќа
полу разбросаны  стружки. ‘тараЯ  нехитраЯ постель была закатана в изголовье
нар. ‚алЯлись под  нарами  сторожеваЯ колотушка. метла,  топор,  лопата.  Ќа
окошке,  за  столешницей,  виднелась глинЯнаЯ  миска,  деревЯннаЯ  кружка  с
отломленной  ручкой,  ложка,  гребень  и отчего-то не  замеченный мною сразу
шкалик с водой. ‚  нем ветка черемухи с набухшими  и уже лопнувшими почками.
‘о столешницы сиротливо глЯдели на менЯ пустыми стеклами очки.
     "Ђ где  скрипка-то?" -- вспомнил Я, глЯдЯ на  очки. € тут же увидел ее.
‘крипка висела над изголовьем нар. џ  сунул очки в карман, снЯл  скрипку  со
стены и бросилсЯ догонЯть похоронную процессию.
     Њужики с домовиной и старухи, бредущие кучкой следом за нею, перешли по
бревнам  ”окинскую речку, захмелевшую от весеннего  половодьЯ, поднимались к
кладбищу по косогору, подернутому зеленым туманчиком очнувшейсЯ травы.
     џ потЯнул бабушку за рукав и показал ей скрипку, смычок. Ѓабушка строго
нахмурилась  и отвернулась от менЯ.  ‡атем сделала  шаг шире и зашепталась с
темнолицей старухой:
     -- ђасходы... накладно... сельсовет-то не больно...
     џ уже умел кое-что соображать и догадалсЯ,  что старуха  хочет  продать
скрипку, чтобы возместить похоронные расходы,  уцепилсЯ за бабушкин рукав и,
когда мы отстали, мрачно спросил:
     -- ‘крипка чьЯ?
     --  ‚асина,  батюшко,  ‚асина,  --  бабушка  отвела  от  менЯ  глаза  и
уставилась  в  спину  темнолицей старухи.  --  ‚  домовину-то...  ‘ам!..  --
наклонилась ко мне и быстро шепнула бабушка, прибавлЯЯ шагу.
     Џеред  тем,  как люди собрались  накрывать ‚асю  крышкой, Я протиснулсЯ
вперед и,  ни слова  не говорЯ, положил  ему на  грудь скрипку и  смычок, на
скрипку  бросил  несколько  живых  цветочков мать-мачехи,  сорванных  мною у
моста-перекидыша.
     Ќикто ничего  не посмел мне  сказать, только старуха богомолка пронзила
менЯ острым взглЯдом и тут же, воздев глаза к  небу, закрестилась: "Џомилуй,
ѓосподи,  душу  усопшего  ‘танислава и родителей его,  прости их  согрешениЯ
вольным и невольныЯ..."
     џ  следил, как  заколачивали  гроб --  крепко ли? Џервый  бросил горсть
земли в могилу ‚аси, будто ближний  его родственник, а после того, как  люди
разобрали  свои лопаты, полотенца и разбрелись по тропинкам  кладбища, чтобы
омочить скопившимисЯ  слезами  могилы  родных,  долго  сидел  возле  ‚асиной
могилы, разминаЯ пальцами комочки земли, чего-то ждал. € знал, что уж ничего
не дождатьсЯ, но все равно поднЯтьсЯ и уйти не было сил и желаниЯ.


     ‡а  одно  лето  сопрела  пустаЯ  ‚асина  караулка.  ЋбвалилсЯ  потолок,
приплюснул, вдавил избушку  в гущу жалицы, хмелЯ и чернобыльника. €з бурьЯна
долго торчали сгнившие бревешки,  но и  они  постепенно покрылись  дурманом;
ниточка ключа пробила  себе новое русло и  потекла по тому месту, где стоЯла
избушка. Ќо и ключ скоро начал хиреть, а в засушливое лето тридцать третьего
года вовсе иссох. € сразу начали вЯнуть черемухи, выродилсЯ хмель, унЯлась и
разнотравнаЯ дурнина.
     “шел  человек, и жизнь в  этом месте остановилась. Ќо деревнЯ-то  жила,
подрастали ребЯтишки, на смену тем, кто уходил с  земли. Џока ‚асЯ-полЯк был
жив, односельчане относились  к  нему  по-разному: иные не замечали его, как
лишнего человека,  иные  даже  и  поддразнивали,  пугали  им ребЯтишек, иные
жалели  убогого человека.  Ќо вот помер  ‚асЯ-полЯк,  и  селу стало  чего-то
недоставать. ЌепонЯтнаЯ виноватость одолела людей, и не было уж такого дома,
такой семьи в селе, где бы не помЯнули его добрым словом в родительский день
и  в  другие  тихие  праздники,  и  оказалось, что  в  незаметной жизни  был
‚асЯ-полЯк вроде  праведника и помогал  людЯм  смиренностью, почтительностью
быть лучше, добрей друг к другу.
     ‚ войну какой-то лиходей начал  воровать с деревенского кладбища кресты
на  дрова,  первым  унес  он  грубо  тесанный лиственичный  крест  с  могилы
‚аси-полЯка. € могила его утерЯлась, но не исчезла о нем памЯть. Џо сей день
женщины нашего села нет-нет да и вспомнЯт его с печальным долгим  вздохом, и
чувствуетсЯ, что вспоминать им его и благостно, и горько.


     Џоследней  военной осенью Я  стоЯл на посту  возле  пушек в  небольшом,
разбитом польском городе. ќто был  первый иностранный город, который Я видел
в своей жизни. Ћн ничем  не отличалсЯ от разрушенных городов ђоссии. € пахло
в  нем  так же:  гарью,  трупами, пылью. Њеж изуродованных  домов по улицам,
заваленным ломью, кружило  листву, бумагу,  сажу. Ќад  городом  мрачно стоЯл
купол пожара. Ћн слабел, опускалсЯ к домам, проваливалсЯ в улицы и переулки,
дробилсЯ на усталые кострища.  Ќо раздавалсЯ  долгий,  глухой  взрыв,  купол
подбрасывало в темное небо,  и все вокруг озарЯлось тЯжелым багровым светом.
‹истьЯ с деревьев срывало, кружило жаром вверху, и там они истлевали.
     Ќа  горЯщие  развалины  то  и  дело   обрушивалсЯ  артиллерийский   или
минометный налет, нудили в высоте самолеты, неровно вычерчивали линию фронта
немецкие ракеты за городом, искрами осыпаЯсь из темноты и  бушующий огненный
котел, где корчилось в последних судорогах человеческое прибежище.
     Њне чудилось --  Я  один  в этом  догорающим городе  и ничего живого не
осталось на земле. ќто ощущение постоЯнно бывает в ночи, но особенно гнетуще
оно при виде разора и смерти. Ќо Я-то узнал, что совсем неподалеку -- только
перескочить через зеленую изгородь, обжаленную огнем, -- в пустой  избе спЯт
наши расчеты, и это немного менЯ успокаивало.
     „нем мы занЯли город, а к вечеру откуда-то, словно из-под земли, начали
поЯвлЯтьсЯ люди  с узлами,  с чемоданами, с тележками, чаще с ребЯтишками на
руках. Ћни плакали у  развалин, вытаскивали что-то из пожарищ.  Ќочь  укрыла
бездомных людей с их горем и страданиЯми. € только пожары укрыть не смогла.
     Ќеожиданно  в  доме, стоЯвшем  через  улицу  от менЯ,  разлились  звуки
органа.  Ћт  дома  этого  при  бомбежке  отвалилсЯ  угол,  обнажив  стены  с
нарисованными на них сухощекими свЯтыми и мадоннами, глЯдЯщими сквозь копоть
голубыми скорбными глазами. „о потемок глазели эти свЯтые и мадонны на менЯ.
Ќеловко мне было за себЯ, за людей, под укорЯющими взглЯдами свЯтых, и ночью
нет-нет  да выхватывало отблесками пожаров лики с поврежденными головами  на
длинных шеЯх.
     џ  сидел  на лафете  пушки с зажатым в коленЯх  карабином  и  покачивал
головой,  слушаЯ  одинокий  среди  войны орган. Љогда-то,  после  того как Я
послушал скрипку,  мне  хотелось умереть от  непонЯтной  печали  и восторга.
ѓлупый был.  Њалый был. џ так  много увидел потом  смертей, что не  было длЯ
менЯ  более ненавистного, проклЯтого слова, чем  "смерть".  € потому, должно
быть,  музыка, которую  Я слушал в детстве, переломилась  во мне, и  то, что
пугало  в детстве,  было вовсе и не страшно,  жизнь припасла  длЯ нас  такие
ужасы, такие страхи...
     „а-а, музыка та же, и Я вроде бы тот же, и горло мое сдавило, стиснуло,
но нет слез, нет детского восторга и жалости чистой, детской жалости. Њузыка
разворачивала душу, как огонь войны разворачивал дома, обнажаЯ то  свЯтых на
стене, то кровать, то качалку,  то роЯль, то  трЯпки  беднЯка, убогое жилище
нищего,  скрытые  от  глаз  людских  --  бедность  и  свЯтость,  --  все-все
обнажилось, со всего сорваны одежды, все подвергнуто унижению, все вывернуто
грЯзной изнанкой, и оттого-то, видимо, стараЯ музыка повернулась иной ко мне
стороною,  звучала  древним  боевым кличем, звала куда-то, заставлЯла что-то
делать, чтобы потухли эти пожары, чтобы люди не жались к горЯщим развалинам,
чтобы  зашли они в  свой дом, под крышу,  к  близким  и любимым, чтобы небо,
вечное наше небо, не подбрасывало взрывами и не сжигало адовым огнем.
     Њузыка гремела  над городом, глушила разрывы  снарЯдов,  гул самолетов,
треск  и  шорох  горЯщих   деревьев.  Њузыка  властвовала  над   оцепенелыми
развалинами, та  самаЯ  музыка, какую, словно  вздох родной земли,  хранил в
сердце человек, который никогда не видел своей родины, но всю жизнь тосковал
о ней.


     ‚иктор  Ђстафьев.  ‘обрание  сочинений  в  пЯтнадцати  томах.   ’ом  4.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


        ‡орькина песнЯ


     Ѓабушка  разбудила  менЯ  рано  утром,  и мы пошли  на ближний  увал по
землЯнику.  Ћгород  наш  упиралсЯ  дальним  прЯслом  в  увал.  —ерез   жерди
переваливались ветви берез, осин, сосен, одна черемушка катнула под городьбу
Ягоду, и та взошла прутиком, разрослась на меже среди крапивы и коноплЯника.
—еремушку не срубали, и на ней птички вили гнезда.
     „еревнЯ еще тихо спала. ‘тавни на  окнах были закрыты, не  топились еще
печи, и  пастух не выгонЯл  неповоротливых коров за поскотину,  на приречный
луг.
     Ђ по лугу стелилсЯ туман, и была от него мокра  трава, никли долу цветы
куриной слепоты, ромашки приморщили белые ресницы на желтых зрачках.
     …нисей  тоже  был в тумане, скалы на другом  берегу,  будто подкуренные
густым  дымом  снизу,  отдаленно проступали вершинами  в поднебесье и словно
плыли встречь течению реки.
     ЌеслышнаЯ днем, вдруг обнаружила себЯ ”окинскаЯ речка, рассекающаЯ село
напополам. ’ихо пробежавши мимо кладбища, она начинала гуркотать, плескатьсЯ
и картаво наговаривать на перекатах.  € чем  дальше, тем смелей и говорливей
делалась, измученнаЯ скотом, ребЯтишками и всЯким другим  народом, речка: из
нее  брали  воду на поливку грЯд, в баню,  на  питье, на  варево  и  парево,
бродили по ней, валили в нее всЯкий хлам,  а она как-то умела и резвость,  и
светлость свою сберечь.
     ‚от и наговаривает, наговаривает сама с собой, довольнаЯ тем, что  пока
ее  не  мутЯт и не баламутЯт. Ќо говор  ее  внезапно оборвалсЯ  -- прибежала
речка  к  …нисею,  споткнулась  о  его  большую  воду  и,  как   слишком  уж
расшумевшеесЯ  дитЯ, пристыженно смолкла. ’онкой волосинкой вплеталась речка
в  крутые, седоватые  валы  …нисеЯ,  и голос ее сливалсЯ  с тысЯчами  других
речных  голосов, и,  каплЯ по капле накопив  силу,  грозно  гремела  река на
порогах, пробиваЯ путь к студеному морю, и растЯгивал …нисей светлую ниточку
деревенской незатейливой речки на  многие тысЯчи верст, и как бы живою жилой
деревнЯ наша всегда была соединена с огромной землей.
     Љто-то  собиралсЯ  плыть в  город  и сколачивал салик  на …нисее.  ‡вук
топора возникал на берегу,  проносилсЯ поверх, минуЯ спЯщее село, ударЯлсЯ о
каменные обрывы  увалов  и, повторившись  под ними,  рассыпалсЯ многоэхо  по
распадкам.
     ‘начала бабушка, а  за нею Я пролезли меж мокрых от росы жердей и пошли
по распадку вверх  на увалы. ‚есной  по  этому распадку рокотал  ручей, гнал
талый снег,  лесной хлам  и камни в  наш  огород, но летом  утихомирилсЯ,  и
бурный его пугь обозначилсЯ до блеска промытым камешником.
     ‚  распадке  уютно  дремал  туман,  и  было  так тихо, что  мы  боЯлись
кашлЯнуть.  Ѓабушка держала менЯ за руку  и все крепче, крепче  сжимала  ее,
будто   боЯлась,   что   Я   могу   вдруг   исчезнуть,  провалитьсЯ   в  эту
волокнисто-белую  тишину.  Ђ Я  боЯзливо  прижималсЯ к ней, к  моей  живой и
теплой бабушке.  Џод ногами шуршала мелкаЯ  ершистаЯ  травка.  ‚ ней желтели
шлЯпки маслЯт и краснели рыхлые сыроежки.
     Њестами мы пригибались,  чтобы пролезть под наклонившу- юсЯ сосенку, по
кустам переплетались камнеломки, повилика, дедушкины кудри.  Њы запугивались
в  нитках цветов, и тогда  из белых чашечек выливались мне за воротник  и на
голову студеные капли.
     џ вздрагивал,  ежилсЯ,  облизывал  горьковатые  капли  с  губ,  бабушка
вытирала  мою  стриженую  голову ладонью  или  краешком  платка и  с улыбкой
подбадривала,   уверЯЯ,   что   от   росы   да   от   дождЯ   люди    растут
большие-пребольшие.
     ’уман  все плотнее  прижималсЯ к  земле, волокнистой  куделею  затЯнуло
село,  огороды  и палисадники,  оставшиесЯ внизу.  …нисей  словно  бы  набух
молочной  пеною, берега и сам он заснули, успокоились  под непроглЯдной, шум
не пропускающей мЯкотью. „аже  на  изгибах ”окинской  речки поЯвились  белые
зачесы, видно сделалось, какаЯ она вилючаЯ.
     Ќо  светом  и  теплом  все  шире разливающегосЯ  утра тоньше  и  тоньше
раскатывало туманы, скручивало их  валами в распадках, загонЯло  в  потайную
дрему тайги.
     ’опор на …нисее перестал стучать.  € тут же залилась, гнусаво запела на
улицах березоваЯ пастушьЯ  дуда, откликнулись ей со  двора  коровы, брЯкнули
боталами,  сделалсЯ слышен скрип  ворот. Љоровы  брели  но улицам  села,  за
поскотину, то поЯвлЯЯсь  в  разрывах тумана, то исчезаЯ в  нем. ’ень  …нисеЯ
раз-другой обнаружила себЯ.
     ’ихо умирали над рекой туманы.
     Ђ в распадках  и в тайге они будут  стоЯть до высокого солнца,  которое
хотЯ  еще и не обозначило себЯ и  было за  далью  гор, где  стойко держались
снежные  белЯки,  ночами  насылающие  холод  и  эти вот  густые  туманы, что
украдчиво ползли  к  нашему селу в сонное предутрие, но с первыми звуками, с
пробуждением  людей  убирались  в лога,  ущельЯ,  провалы  речек, обращались
студеными  каплЯми и питали собой листьЯ, травы, птах, зверушек и все живое,
цветущее на земле.
     Њы пробили головами  устоЯвшийсЯ в распадке туман и, плывЯ вверх, брели
по нему, будто по мЯгкой, податливой воде, медленно и бесшумно. ‚от туман по
грудь  нам,  по поЯс,  до  колен, и вдруг  навстречу  из-за  дальних  увалов
полоснуло Ярким светом, празднично заискрилось, заиграло  в лапках  пихтача,
на  камнЯх,  на  валежинах,  на  упругих шлЯпках  молодых маслЯт,  в  каждой
травинке и былинке.
     Ќад  моей головой  встрепенулась птичка,  стрЯхнула  горсть  искорок  и
пропела звонким, чистым голосом, как будто она и  не спала, будто  все времЯ
была начеку: "’ить-тить-ти- ти-ррри...".
     -- —то это, баба?
     -- ќто ‡орькина песнЯ.
     -- Љак?
     --  ‡орькина  песнЯ. Џтичка  зорька утро встречает,  всех птиц  об этом
оповещает.
     €  правда, на голос зорьки -- зорЯнки, ответило сразу несколько голосов
-- и  пошло, и  пошло!  ‘ неба, с сосен, с берез -- отовсюду сыпались на нас
искры и  такие же Яркие, неуловимые, смешавшиесЯ в единый хор птичьи голоса.
€х было много,  и  один  звонче другого, и все-таки  ‡орькина  песнЯ,  песнЯ
народившегосЯ утра,  слышалась  Яснее  других.  ‡орька  улавливала  какие-то
мгновениЯ, отыскивала почти незаметные  щели и вставлЯла  туда свою  сыпкую,
нехитрую, но такую свежую, каждое утро обновлЯющуюсЯ песню.
     -- ‡орька поет! ‡орька поет! -- закричал и запрыгал Я.
     --  ‡орька  поет,  значит,  утро  идет!  -- пропела благостным  голосом
бабушка,  и  мы поспешили навстречу утру и  солнцу, медленно  поднимающемусЯ
из-за увалов. Ќас провожали и встречали  птичьи голоса; нам низко кланЯлись,
обомлевшие  от  росы и притихшие  от  песен,  сосенки, ели, рЯбины, березы и
боЯрки.
     ‚  росистой траве  загорались  от  солнца красные огоньки землЯники.  џ
наклонилсЯ, взЯл пальцами чугь шершавую, еще только  с одного бока опаленную
Ягодку и осторожно опустил ее в туесок. ђуки мои  запахли  лесом,  травой  и
этой Яркой зарею, разметавшейсЯ по всему небу.
     Ђ  птицы все  так  же  громко  и  многоголосо славили  утро,  солнце, и
‡орькина песнЯ, песнЯ пробуждающегосЯ днЯ, вливалась в мое сердце и звучала,
звучала, звучала...
     „а и по сей день неумолчно звучит.


     ‚иктор  Ђстафьев.   ‘обрание  сочинений  в  пЯтнадцати  томах.  ’ом  4.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


        „еревьЯ растут длЯ всех


     ‚о времЯ половодьЯ  Я заболел малЯрией, или, как ее по ‘ибири называют,
веснухой. Ѓабушка шептала молитву от всех  скорбей  и недугов, брызгала менЯ
свЯтой водой, травами  пользовала до того,  что менЯ начало рвать, из города
порошки привозили -- не помогло. ’огда бабушка увела менЯ вверх по ”окинской
речке, до  сухой  россохи, нашла там толстую осину, поклонилась  ей  и стала
молитьсЯ, а  Я три раза повторил заученный от  нее  наговор: "Ћсина,  осина,
возьми мою дрожалку -- трЯсину, дай мне леготу",  -- и перевЯзал осину своим
поЯском.  ‚се  было  напрасно,  болезнь  менЯ не  оставила. € тогда  младшаЯ
бабушкина дочь, моЯ тетка  Ђвгуста, бесшабашно заЯвила. что она безо  всЯкой
ворожбы менЯ вылечит, подкралась раз сзади и  хлестанула мне за шиворот ковш
ключевой воды, чтобы "выпугнуть"  лихорадку. Џосле этого менЯ не отпускало и
ночью, а прежде накатывало  по  утрам  до  восхода и  вечером  после  захода
солнца.
     Ѓабушка назвала  тетку дурой и стала поить менЯ  хиной. џ оглох и начал
жить как бы сам в  себе, сделалсЯ  задумчивым  и все чего-то искал. ‘о двора
менЯ  никуда  не  выпускали, в  особенности  к  реке,  так  как трЯсуха  эта
проклЯтаЯ "выходила на воду".


     “ каждого  мальчишки есть свой тайный уголок в  избе или во дворе, будь
эта изба или двор хоть с ладошку величиной. ЏоЯвилсЯ такой уголок и  у менЯ.
џ  сыскал его  там,  где раньше  были кучей сложены старые телеги и сани, за
сеновалом, в  углу огорода.  ‡десь стеною стоЯла коноплЯ, лебеда и  крапива.
Ћднажды потребовалось железо, и дед свез все старье к деревенской кузнице на
распотрошенье.
     Ќ