куда не денешьсЯ. €
реветь нечево. €шшо нареве-ошьсЯ, побереги слезы-то. ЏригодЯтсЯ...
     ’огда,  после ссоры с  бабушкой из-за Џеструхи, просидел Я всю ночь  на
Яру, почти до утра. ‡акинул удочку и сидел недвижно. Ћ чем-то думал. ѓрустно
мне было, и трогало сердце печалью,  мне еще  незнакомой, необъЯтной. ‡ло на
Џеструху, на бабушку и на все на свете прошло у менЯ. Њне было и спокойно, и
тревожно. ЉажетсЯ,  тогда Я прожил самую незабываемую  летнюю ночь и,  может
быть,  что-то  начал  понимать или  впервые  ошутил прикосновение  к  сердцу
огромного, загадочно и пугающе-прекрасного мира.  ‘лава те ѓосподи, что Я не
городское дитЯ, которое вовремЯ уторкают  спать и вовремЯ подымут. џ вольный
деревенский  казак-рыбак,  и   видел  Я  то,  что  никогда  им  не  увидеть.
‡арождение, нет, соединение днЯ вчерашнего и сегоднЯшнего видел.
     Ѓелых  ночей  в  нашей местности  нет, но есть, оказываетсЯ, промежуток
времени -- это в самой-самой середине июнЯ, когда день вовсе не исчезает, не
гаснет, он скапливаетсЯ за  …нисеем  в треугольнике распадка  над Љараульной
речкой.
     “же и вечер прошел, и  в сон село погрузилось, и летучие мыши засновали
в тени скал, все унЯлось, смолкло, даже коровы  перестали бренчать боталами,
кони -- колокольцами. ‹егли они в росную траву, обсушив своим боком пЯтнышко
на полЯне, согрев собою  и длЯ себЯ клочок земли, а в  небе ночь все боретсЯ
со днем  и никак не может погрузить его в бездну  темноты. ‚от уж  оттеснила
тьма свет днЯ на закрайки, вдавила в распадок, вроде бы все обратила в серую
мглу,  утопила  в  сумраке  немого безбрежьЯ;  но меж вершин  все еще  рдеют
остатки зари, бледненькие, что  лоскутки, оторванные от выцветшего платка на
игрушечные  девчоночьи  пошивки. Ќо вот  и от  лоскутов  зари  лишь  отсветы
остались,  сам свет  прошедшего днЯ  окончательно завЯл. Џрозрачной зеленью,
отсветом  горных лесов и  приречных трав наполнилсЯ треугольничек  распадка,
сделалсЯ похож на стеклЯнную воронку, в какую цедЯт молоко, мажет белым, нет
даже бледновато-синим,  снЯтым молоком  стенки стекла,  утЯгиваЯ  за собой и
настой земли, и теплоту небесной синевы.
     ‚низу, в скалистом  ложе речки Љараулки, вроде бы все остановилось,  не
работало, не принимало в себЯ ничего -- ни влаги земной, ни света небесного.
Џоследние  капли его  как бы  замерли, не пульсировали, не дышали на донышке
распадка. ‚  сосце  воронки  притаенно и  ненадежно, за  прозрачной  стенкой
совсем  тоненькой  полоской  держалсЯ  отстоЯвшийсЯ,  кристально Ясный свет,
отражаЯ в  себе  дальнюю,  четко очерченную  вершину  горы,  днем  невидную,
два-три деревца на голом останце,  какую-то  в другое  времЯ, в обычный  час
незримую  даль.  € эта частица  днЯ  вселЯла  на  что-то  надежду, ровно  бы
заставлЯла ждать, боЯзливо замирать от прикосновениЯ к небесной тайне.
     Ќо  как  не дано человеку  увидеть, когда раскроетсЯ цветок, так и Я не
скараулил ту  минуту, не увидел миг зарождениЯ нового  днЯ, лишь замечалось,
что в  воронке становилось  прозрачней,  и не вышнЯЯ  даль,  но ближний лес,
склоны гор и каждаЯ травинка возле менЯ начинали обозначатьсЯ  отчетливей, а
там, за …нисеем,  в  распадке речки Љараулки, отуманивало  зелень,  отжимало
темень обратно в тень лесов и склонов  гор, и чем больше наполнЯлась воронка
молочным светом,  тем  шире становилась землЯ,  возносилась до  неба  своими
главными  вершинами,  своей вечной  высотой.  €  когда,  переполнив  воронку
распадка, свет  народившегосЯ  днЯ  переплескивалсЯ через краЯ  и становилсЯ
утром, ало-розовым светом зари -- тогда заливало мир и  все, что было в нем:
небо делалось  шире,  необъЯтней, мир, встрепенувшись, радостно отрЯхивалсЯ,
спешил со всех сторон навстречу утру  и новому дню, затаившемусЯ в  распадке
красивой нашей речки Љараулки и так незаметно оттуда вновь поЯвившемусЯ.
     Ќо Я  отчетливо помнил, зрел, когда  и дню, и свету его оставалось жить
лишь  мгновение.  ‘аму  воронку, этот хрупкий сосудик,  как  бы раздавливало
громадами скал, он вовсе  исчезал,  становилсЯ воздухом, от  него  оставалсЯ
один только рожочек, но и рожочек сжимало тесниной тьмы, рассыпало по ущелью
осколками, и уже не рожочек, лишь сосулька, вешнЯЯ льдинка, всЯ  источеннаЯ,
готоваЯ  вот-вот   рассыпатьсЯ   с  неслышным  мне   звоном,  провисала  меж
сдвинувшихсЯ гор. ‘овсем-совсем крохотнаЯ  капелька дрожала, готоваЯ вот-вот
сорватьсЯ, упасть  в  бездну  ночи  -- и  тогда  уж вce, тогда уж  не  будет
никакого днЯ во веки вечные, тогда  покроет всех и всЯ тьма небеснаЯ, только
"адовы  огни", коими  всех  пугает  бабушка, будут полыхать  из краЯ в край,
протыкаЯ пространство, в котором и не поймешь: где верх, где низ, где землЯ,
где небо.
     Ќо именно в  эти  вот  мгновеньЯ,  нет, в самый напрЯженный миг,  когда
дыхание  в  груди от  страха  и  ужасного ожиданиЯ конца  света  должно было
остановитьсЯ,   вдруг  за  истаЯвшей   льдинкой,  за   той  остатней,   едва
пульсирующей  капелькой света возникало видение  гор, остановившихсЯ  дерев,
означалсЯ намек на белое облако,  открывалсЯ лоскут совсем уж дальнего неба,
на  котором  недоступно  светилась  потустороннЯЯ  звезда. Љусочек  небесной
голубизны был столь  нежен и прозрачен, что нельзЯ  было не только кашлЯнуть
-- дохнугь во всю глубь и то боЯзно было, чтобы не прорвалсЯ, не улетучилсЯ,
не исчез свет далекого неба.
     €  мне открылось  внезапно:  "тот  свет!" ’ам  живет ‘ам Ѓог, и что …му
захочетсЯ,  то  Ћн и сделает со  всеми нами.  Ќо раз по  бабушкиным молитвам
выходило, что творит Ћн дела лишь  великие, добрые, то, мнилось мне, оттуда,
с "того света", из-за горных  вершин распадка Љараульной речки, мЯгко ступаЯ
по облаку, спуститсЯ Ћн, погладит менЯ по голове и скажет:  "Џойдем со Њной,
дитЯ Њое".
     ‡ачем? Људа мы пойдем и как вознесемсЯ на  небо -- Я этого не ведал, но
знал, что обЯзательно пойду за  Ќим со счастьем и страхом в  сердце и узнаю,
увижу что-то совершенно никому недоступное, испытаю доселе  никем и  никогда
не испытанное счастье.
     Ќикогда-никогда более Я не был так близок к небесам, к Ѓогу, как тогда,
в те минуты соприкосновениЯ двух  светлых половинок  днЯ, и никакаЯ тайна не
вселЯла в менЯ столь устойчивого успокоениЯ.
     Ќа  исходе  той памЯтной  ночи Я  отправилсЯ домой, залез на сеновал  и
уснул, уверенный в том, что горы, землЯ, все-все на месте, что наступит день
и  веки  вечные ему  быть,  потому что там,  за  горами,  в  распадке  речки
Љараульной,  никогда не гаснет  свет  будущего днЯ, а за  высокой  горою,  в
–арствии Ќебесном, есть ’от,  кто хранит не только лад  и мир на земле, но и
думает о будущем рабов ‘воих, оберегает их покой и, значит,  мой покой,  мою
жизнь от зла, скверны, геенны огненной...


     Џроспал Я  до  высокого  солнца,  жарко  нагревшего крышу  надо мной  и
прошлогоднее ломкое сено  подо мной. „верца  на сеновал была  открыта -- дед
проверЯл, дома ли Я. ‚ квадрате солнечного, почти бездонного провала плЯсали
мошки,  кружилась  и билась,  билась  в  Ярком  свету, играЯ  сама с  собой,
нарЯднаЯ бабочка, полоской тЯнуло щекочущую пыль от растревоженного сена.
     -- “чи его,  учи, потач!  ‚он он  сулитсЯ всю деревню вырезать! Ћдново,
говорит, дедушку оставлю...
     -- € будем жить припеваючи!
     ‘лышно было, как бабушка громко плюнула, ногой топнула и ушла со двора,
причитаЯ:
     --  „а  тошно  мне,  тошнехонько!  „а  ковды  ѓосподь   приберет  менЯ,
несчастну-у...
     --  Ѓу-бу-бу...  €шшо всех переживешь! --  дед  вдогонку  ей.--  ‘амово
сатану в калач загнешь и на лопате в горЯчу печь посадишь.
     ЏослышалсЯ  скрип   лестницы.   Ќа   сеновал   поднЯлсЯ   взъерошенный,
воинственно-возбужденный дед и сказал:
     -- Ђ ну, давай спускайсЯ! Џоедем на “сть-Њану.  €збушка наша там покуль
жива, откроем, будем  дрова пилить, картошки варить, ты станешь  рыбу удить,
песнЯка  драть. Џушшай оне тут! € Њитроха, мать бы ево так,  и ѓанЯ Ѓолтухин
со своим холхозом, и ’анька с собраньЯм, и наша генеральша, и все сдохнут.
     -- Ћй деда! -- преданно  глЯдЯ на  него, сказал  Я. -- ‚от  как Я  тебЯ
люблю, даже не знаю. Ђ когда ты помрешь, как Я буду?
     „ед смущенно закрЯхтел, запокашливал, веревку  начал  сматывать, вилы и
грабли подбирать, сено к стене подпинывать.
     -- „а ч… про это  говорить? ‚се помрем. € Я. Џотом и ты. „умать про это
не надо. € торопитьсЯ не будем, так?
     Ћн  поднЯл  менЯ  на руки, прижал к себе,  пощекотал бородой и на руках
спустил по лестнице  вниз.  Љак в самую малую пору моей  жизни,  Я приник  к
деду, притих  на его груди, и сладко-сладко подтачивало мое нутро,  заливало
его такой волной тепла, что  снова мне  захотелось плакать, но Я лишь крепче
сжал руками шею деда, плотнее приник к нему и не отпускалсЯ до тех пор, пока
не донес он менЯ до телеги, не опустил на клок сена. ђазворотив џстреба, дед
уже за воротами сказал, киваЯ головой на холщовый мешок:
     -- Џожуй хлебушка. …сти будем уж на “сть-Њане, -- и пошевелил вожжи: --
Ќ-но, џстреб,  н-но-о,  конишко наш, шевели  ногам, пока тЯ  на живодерню не
свели...
     ’акого возбужденного,  многословного дедушку Я никогда еще  не  знал  и
сперва  обрадовалсЯ,  петь начал,  но  после  отчего-то мне тревожно  стало;
какое-то  предчувствие  коснулось  менЯ,  и  предчувствие,  как  всегда,  не
обмануло  -- скоро дедушка надолго занедужил и  больше  уж  не поднЯлсЯ.  Ќа
“сть-Њану, на заимку, оказалось, мы ездили с ним в последний раз. €збушку на
заимке сплавщики нечаЯнно своротили трактором с бычка, и она, развороченнаЯ,
с рыжим кирпичом и кишкой растЯнутыми пестрыми трЯпками, лежала вдоль горы и
под  горою до зимы.  ‚есной большой водою ее  и вовсе  разнесло,  растащило,
только долго еще  краснел, обмытый водою,  кирпич на берегу,  но и  он скоро
погас.
     Џосле полувека  жизни побывал  Я  на месте нашей  заимки.  ’ам  стоЯла,
неприступно огороженнаЯ, дача  в  два этажа,  с  фасонистой  крышей,  всЯ  в
цветах,  с  теплицей средь  огорода, с  баней-сауной  над  обрывом, из трубы
которой  прЯмо в  ключ, затем в Њану текла  зловоннаЯ, мыльнаЯ  вода.  ‘редь
стекла,  грЯзи, банок  Я  нашел обломочек  старого  кирпича,  обожженного до
керамической  крепости и обмытого  до стеклЯнного блеска, вытер  его рукой и
привез домой. Ќа памЯть.
     Ђ еще несколько лет спустЯ  занесло менЯ  в  компании творческих людей,
пристально  вглЯдывающихсЯ  в  современную действительность,  на  образцовый
скотокомплекс,  где   тысЯчи  коров   отменной,   продуктивной,   по   науке
селекционированной  породы, цвета старинной меди, стоЯли на бетонном полу, в
тесной  железной  изгороди. Џеред  мордами  коров двигалась лента  с кормом,
сзади  по  канаве разматывалась другаЯ лента и  увозила наружу  назем;  если
требовалось  пить, скотина тыкалась мордой в железную заслонку,  и в  нос ей
ударЯла  вода. ѓулЯли коровы  на улице, тоже в тесной загороди, и ни одна из
них  не  имела имени, все они были под номерами,  все  одного  цвета, роста,
характера, и все они доились аппаратами. Џередние дойки-сосцы у коров,  даже
по науке созданных, короче задних, самые же жирные капли молока -- остатние,
и  надо продаивать  корову  до  конца, и когда задние дойки  дают  последнее
молоко, из передних все  уже выдоено, а неумолимый казенный аппарат  терзает
безответную  и  бессловесную  скотину,  и  тонкие   ниточки  крови  начинают
прошивать по белым трубочкам текущее молоко.
     †ивотное,  которое  на комплексе  впадает  в апатию  или  непослушание,
начинает  ли заигрывать  друг с другом, а то и посасывать молоко у  соседки,
немедленно выбраковываетсЯ и отправлЯетсЯ на  мЯсокомбинат. †ивут  активной,
плодотворной  жизнью,  стало быть, едЯт, доЯтсЯ и творЯт навоз  на удобрениЯ
коровы на этом гиганте предприЯтии семь-восемь месЯцев.
     џ  не  сдержалсЯ  и  спросил  у директора  комплекса, не жалко  ли  ему
животных?
     -- џ -- крестьЯнский сын, -- без зла, но хмуро ответил мне директор, --
и  такие  вопросы,  товарищ  писатель, если  вы  считаете  себЯ  гуманистом,
задавать жестоко.
     џ сжал  в кармане крошку  кирпича с родной заимки, хранимую мной до сих
пор,  и подумал:  не  надо искать истоки жестокости  людей современного мира
только за морЯми- океанами, в войнах,  в битвах, в горах, в лесах. € любовь,
и жестокость часто находЯтсЯ гораздо ближе, чем мы думаем, порой совсем  они
рЯдом с нами,  а то и в нас самих.  €  всегда при виде спокойных и  грустных
животных,  вековечных наших кормилиц,  возникала  передо мной блаженнаЯ пора
деревенского  предвечерьЯ.  ‚се  дневные  хлопоты,   крики,  звоны  ботал  и
колокольцев, привычнаЯ  ругань на  непослушную  или неповоротливую  скотину,
всЯкий стук и брЯк обрывались -- на селе начиналась дойка коров.
     Ѓабушка не любила доить Џеструху на людЯх, на виду. ‡имой доила  корову
в теплой  стайке, усевшись на низенькую, желтой краской крашенную  скамейку.
‹етом -- чаще всего под хворостом крытым, односезонным  навесом, приделанным
к стайке, и только осенЯми, когда не было овода, народ не толоксЯ  во дворе,
да  веснами,  чтоб корова побыла  на  вольном  духу, дойка  производилась во
дворе.
     Џогладив корову по выпуклому  боку, как бы подтолкнув ее легким хлопком
по холке под  навес,  бабушка теплой водой ополаскивала фигурную подойницу с
рожком. Якобы доставшуюсЯ ей от покойной матери, плескала ковш-другой воды в
плошку и  неторопливо  следовала  под навес. ’ам она мыла вымЯ корове, долго
прилаживалась  на своей  скамейке,  готовЯсь  к  исполнению  важного,  можно
сказать, главного дела во  дворе, вполголоса творЯ молитву "‚о благословение
стада": "‚ладыко  --  ѓосподи Ѓоже  наш, власть имеЯ и  всЯкиЯ  твари,  ’ебе
молимсЯ и ’ебе просим.  џко же благословил и умножил еси стада... Ѓлагослови
и стадо скотов сих раба ’воего €льи, и умножи, и укрепи, и сотвори... навета
врагов и воздуха смертного и губительного недуга..."
     Џосле  такой  складной молитвы,  которую дети  повторЯли  за  бабушкой,
шевелЯ  губами,  все  стихало,  усмирЯлось  привычным,  почти  торжественным
ожиданием.  € ожидание это разрешалось слабым  звоном. Љак бы  издалека,  из
лесов,  с гор, может,  из  умолкшей церкви с  сопрелой  тесовой крышей,  под
которой  висел  еще  на  веревке  один, фулюганами не  обрезанный, небольшой
колоколец, донесшимсЯ.
     Џосле краткого перерыва, в который вмешалсЯ облегчен- ный и благодарный
вздох коровы, следовал звон протЯжней и звучней, а там уж почти впритык друг
к дружке  -- дзинь-журу,  дзинь-дзжунь, дзинь-джуру. ‡вучит, что музыкальный
инстру- мент, древнЯЯ, не  раз  паЯннаЯ подойница, похожаЯ на пухлый чайник,
только сосок  у нее покороче и крышки нету. ЏузатенькаЯ,  округлаЯ, с ловким
донышком,  выглЯдит она  игрушечной посудинкой, но входит в нее больше ведра
молока. € как же можно  сменить эту подойницу, неизвестно  из каких времен и
краев к нам пришедшую, неведомо  из  какого металла сотворенную, на какое-то
ведро? Џусть и  на "малированное" или  на  современную цинковую посуду,  что
прижилась в колхозе. ‚ ней и  молоко-то железом  отдает. Љ такой посуде даже
коровы  неуважительно относЯтсЯ, молоко не  все "отдают", лЯгаютсЯ, а если и
отдают, так  с  неохотой, да  и не  продаивают  их  вертоголовые  девки,  на
собраниЯ  да  на  вечерки  торопЯтсЯ. Џопробовали бы дома  не  продоить, так
сполна получили бы премию от мамы и тЯти,  а в колхозе  что ж --  корова  не
своЯ и молоко в ней чужое.
     ‚  пору  хорошей  травы,  доброго корма, коли еще и  овода  мало, из-за
которого коровы плохо  едЯт,  сбавлЯют надои,  бабушка, случалось, надаивала
молока столько,  что белаЯ  пена воздушной шапкой сбивалась над подойницей и
нечасто, но приваливало  такое счастье,  когда дополнительно к  подойнице  и
синюю кружку  бабушка надаивала. ’огда уж все у  бабушки,  начинаЯ с деда  и
кончаЯ  мной, были молодцы, старатели,  всех она  хвалила,  в  первую голову
корову, пастуха, потом менЯ  и  Ђлешку, если он тут случалсЯ. Ќу и о дедушке
ронЯла  одобрительные  слова,  вскользь   правда.   Џланы  и  мечты  бабушки
простирались далеко-о: если дело с  надоем молока дальше так пойдет, накопит
она  сметаны, творогу наварит, может,  и маслица  собьет  на зиму,  да и  на
продажу смаракует --  деньжонки никогда не лишние. Ќадо катанки  к зиме всем
починЯть, рубашонки самому и ‚итьке справить, обносились, чинить нечего, под
иголкой рубахи расползаютсЯ, да и сена прикупать придетсЯ. ‘ынок-то, дорогой
помощничек-надежда скрутилсЯ с разлучницей-невесткой да с колхозом аховым --
глаз с заимок не  кажет.  ‡акукуешь  зимой без кормов-то, решишьсЯ  всего  и
коровы,  упаси Ѓог,  тоже.  "Ќа  холхос  кака  надежа? •олхос,  он  еще себЯ
покажет!.."
     Џланы  и  мечты эти чаще  всего не  сбывались. Ќаступала  жаркаЯ летнЯЯ
пора,  пауты, слепни, шустраЯ  мошка, к вечеру комары гонЯли  стало, заедали
скотину до того, что она не подчинЯлась  пастуху, разбродно, как  войско при
отступлении, мчалась  в панике к берегу,  забредала в …нисей и погружалась в
воду  --  одни  рога  да  ноздри  виднелись.  Ћдин  раз  Џеструха  и   вовсе
расхворалась,  слезами плачет,  не  доитсЯ.  Ѓабушка  установила:  непутеваЯ
скотина  съела с травой осиное гнездо,  осы искусали ей Язык, горло, кишки и
брюшину,  кабы колоть кормилицу не  пришлось. ‘реди лета, в самую-то кормную
пору! "‘паси  и  помилуй,  ѓосподи!"  -- причитала бабушка  на коленЯх перед
иконостасом.  Ќе  к  пьЯнчуге  же  Ѓолтухину,  не  к  ’атьЯне-автивистке  ей
обращатьсЯ  за  помощью.  ’атьЯну  самое  днЯми на  Ягодах  оса жогнула  под
подолом, да так, что она полднЯ  сидела задом в ”окинской речке и выла,  как
Ђвдотьин неделю не кормленный  Њистер.  ’равки,  корешки, молитвы бабушкины,
ругань вперемежку с ласками,  доброе пойло, тщание в уходе  не раз и не  два
спасали  Џеструху.  €  в  то  засушливое,  жаркое  лето,  когда  осы  сожгли
внутренности коровы, она тоже оклемалась и была уведена  в стадо.  ‚ЯлаЯ,  с
подведенными  боками,  на   которых   ободьЯми  выступали  ребра,  Џеструха,
спотыкаЯсь,  шла  за  ворота,  бабушка   крестила  ее,  двор,  стадо,  себЯ,
напутствовала добрым словом, кормилицей и доченькой называла. Џеструха ухала
-- мычала, рассказываЯ подругам о своей болезни, о том,  каково ей было  без
них, жаловалась на то, что жизнь -- вообще штука серьезнаЯ.
     ‚се утихло  на селе и в  миру.  ‹ишь дальний крик  сплавщиков слышен  с
…нисеЯ да с улицы  зов тетки Ђвдотьи, находЯщейсЯ в постоЯнном напрЯжении, в
поиске:   "Ђгашка!   Ђгашка!  ѓде-ка  ты,  курва?   Ќу  Я  те   все  волосьЯ
повытаскиваю!.." Ђгашка, вон она, у нас во дворе. Џришла со своим Љостенькой
по молоко. Њалый пустую кринку, точно куклу, молитвенно  к сердцу прижимает,
слышит запах молока,  слюнки глотает.  Ђгашка,  тихаЯ,  простоволосаЯ девка,
зажав  меж колен  Љостеньку  своего,  думает об  нем, об  себе ли, может,  и
подремывает  после  затЯнувшихсЯ  до  петухов  проводов  с  вечерки,  может,
отдыхает от вечного домашнего содома. Љорову тетка ЂвдотьЯ не держит, заимки
у них нету. Џокосы у нас далекие, горные, на них только мужикам управлЯтьсЯ,
да и то  сильным, умелым.  Џоставить сена,  накосив  их по склонам  гор  и в
непролазных речках, да высушить в тайге и сметать в  зароды -- полдела, надо
еще сено сплавить  па плотах,  либо в начале зимы,  по  мелкоснежью,  успеть
вывезти на крепких лошадЯх.
     Њужики же овсЯнские нынче в разброде, на собраниЯх  сидЯт, по  бригадам
бывших заимок толкутсЯ да на мельнице пьЯнствуют. €х стали часто на какие-то
комиссии  да обследованиЯ вызывать. Ќесколько мужиков после вызовов в  город
домой не Явились. €ные из тюрем  через людей табаку закажут, которые и вовсе
никаких вестей  не подают. Ќынче  всем вызываемым  в город  бабы, на  всЯкий
случай, собирают котомки.
     ’етка ЂвдотьЯ давно и привычно пользуетсЯ молоком от  нашей коровы -- в
счет  будущих заработков: поможет избу вымыть, в огороде выполоть,  по двору
управитьсЯ, дом вести, когда "тетенька  ЉатЯ хворат". ‘вой она человек, хоть
и шалопутный и "куда ее денеш?" -- вздыхает бабушка.
     Ѓегает тетка  ЂвдотьЯ по деревне,  ругаетсЯ,  ищет дочь  со  внуком,  и
наконец ее  осенЯет заглЯнуть  к нам. ЃрЯкает щеколда, слышатсЯ шустрые ноги
по настилу. €з-под навеса  строгий  бабушкин голос:  "€  когда на  тебЯ  уем
будет?!"  "„ои,  тетанька, дои  с  Ѓогом!"  --  торопливо откликаетсЯ  тетка
ЂвдотьЯ  и мимоходом, на  всЯкий  случай, смазав  Ђгашку  по голове, лепитсЯ
рЯдом с нею, молча тЯнет внука к  себе. Ђгашка молча его не отдает. Џодергав
ребенка   туда-сюда,  чувствуЯ,  что  он  вот-вот  разоретсЯ,  обе   женщины
успокаиваютсЯ, ждут.
     Џодойница  уже не звенит. €з-под навеса слышно журчание, умиротворЯющее
журчание глубокого молочного  ручьЯ. ‚от и журчание перешло в короткие, едва
слышные всплески -- молоко в подойнице поднЯлось высоко,  вспенилось, и пена
глушит звуки струй.
     €  над  селом  ни звука,  ни  стука. ‚ремЯ  дневного торжества и минуты
ожиданиЯ сладкого парного молока. „рема охватывает корову, исполнившую  свое
привычное и такое необходимое длЯ  жизни людей  дело. ЋтдаваЯ уже последние,
самые жирные  и  самые короткие струйки  наработанного, скопленного за  день
молока, корова почти спит, валЯЯ во рту смачную жвачку. "Ѓлагодарствую тебЯ,
доченька, спаси тебЯ Ѓог",  -- шепчет бабушка и легонько  хлопает корову  по
крупу.
     ‘лышно, как  бабушка поднимаетсЯ со скамейки, хрустЯт, щелкают траченые
бабушкины кости. "Ћх-хо-хо, ѓосподи, совсем рассыпаюсь..."
     ЏриседаЯ  на обе  ноги,  она  выступает  из-под  навеса  с  подойницей,
поддетой локтем за  медную  дужку.  ’етка ЂвдотьЯ легкой  тенью снимаетсЯ  с
крыльца, спешит  навстречу  бабушке, и та с  заметным облегчением отдает  ей
подойницу.
     ‹ицо  бабушки  торжественно и устало. ‡авершаетсЯ день трудов  и забот,
вечных трудов, вечных забот. € словно бы сейчас вот, во времЯ самой желанной
женской  работы,  в уединении  и в отрешенности от  людей  бабушка постигала
какую-то, нам неведомую, истину, разгадала тайну  земного бытиЯ и ЯсновидЯще
зрела неизбежность, всех нас  ждущую, тихую, печальную неизбежность, похожую
на  это  деревенское  предвечерье.  Ѓабушка  глЯдит  мимо  или  сквозь  нас,
дотрагиваетсЯ до моей, до Љостенькиной головы, словно  бы удостоверЯЯсь, что
мы  еще здесь, с нею. „етский легкий волос зацеплЯетсЯ мозолЯми  ее  корЯвой
ладони.
     Ќо  пугающаЯ отчужденность длитсЯ минуту,  может, две. Ѓабушка очнетсЯ,
начнет  хлопотать, бранить  тетку  Ђвдотью.  Љ  удивлению и радости  моей  и
Љостенькиной,  вынесена  будет  знаменитаЯ  синЯЯ  кружка  парного   молока,
наполовину или почти полнаЯ: "Џейте, пейте, робЯтушки!"  -- и мы попеременке
с  Љостенькой  дуем  из  кружки  духовитое,  пенистое  молоко,  отмЯкнув  от
предвечерней  благодати.  Ѓабушка  велит нести кринку  молока  левонтьевским
пролетарьЯм.  "„обрыми  травами  сегоднЯ  Џеструха покормилась, дивно молока
дала,  всем  хватит". †урчит молоко,  текущее  из подойницы сквозь  ситечко,
журчит теплым молоком и бабушкин голос.
     --  ‘анька! Ќинка! Њитрей!  ‚овка! „анька!  ’олька’ашшыте  посуду какую
ишшо  не  перебили,  -- кричит бабушка через двор во флигель  дЯде Њитрию  и
’атьЯниным "коммунистам".
     Љакой  добрый наступает  вечер!  ’ак и хочетсЯ поделитьсЯ  с соседЯми и
всеми  людьми  на  свете  хлебом, молоком,  солью и сердцем.  Џеструха  всех
напоила, ублажила, надежду на завтрашний день подарила.
     € знаю Я: раньше всех поднЯвшись, бабушка осторожно опуститсЯ на колени
перед иконостасом  и, глЯдЯ на  неподвижный  синенький свет  лампады,  будет
молитьсЯ и просить, чтобы все  дни были похожи на прошедший благостный день.
"„ай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий
день... ‚о  всех  словах  и делах моих руководи моими мыслЯми и чувствами...
„ай  мне силу перенести утомление наступающего днЯ и все  событиЯ  в течение
днЯ. ђуководи моею волею и научи менЯ молитьсЯ, верить, надеЯтьсЯ, прощать и
любить. Ђминь".


     ‚иктор  Ђстафьев.   ‘обрание  сочинений  в  пЯтнадцати  томах.  ’ом  4.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


        „ЯдЯ ”илипп -- судовой механик


     €з бабушкиных гостей мне больше других памЯтен  дЯдЯ ”илипп --  судовой
механик.  Ћн был  бабушкиным  крестником  и  братом  дЯди ‹евонтиЯ. ’от  его
"поднЯл" и  пустил  "на  воду".  Ћставшись на суше, сам он вечно тосковал по
морю. Ћднако из-за  многодетства или  из-за тетки ‚асени, которой негде было
приютить  гостЯ и потчевать нечем, дЯдЯ ”илипп заезжал  перво-наперво к нам.
Џо окончании каждой путины, если не зимовал с судном  на  севере, он ЯвлЯлсЯ
гостить в село вместе со  своей  женой, теткой „уней, и...  коли  принес Ѓог
гостЯ, стало быть, и хозЯевам пир.
     Ѓабушка, всплеснув руками, выбегала  на крыльцо, да  так  проворно, что
забывала прихлопнуть  дверь. Ќа крыльце  раздавались многократные  охи, ахи,
чмоканье, в момент возникшие женские всхлипы, бабушка  на ходу напевала, что
Якобы точь-в-точь оправдались ее наблюденьЯ  и предполо- женьЯ -- вечор куры
передрались и чьЯ-то собака перед домом каталась -- быть  гостЯм, непременно
быть!  -- порешила  она, на  всЯкий  случай замесила квашонку  и, как в воду
глЯдела: квашонка-то кразу!
     ‚  сенках  стоном стонали  старые половицы под сапогами  дЯди  ”илиппа,
проем двери  заслонЯлсЯ на секунду, и Я  взлетал к  потолку с остановившимсЯ
сердцем.
     --  ђастешь? --  спрашивал менЯ  дЯдЯ  ”илипп,  держа  под потолком,  и
опускал на пол с разрешением: -- Ќу, расти!

     Ћн небрежно кидал на мою голову картуз с громадной "капустой",  горЯщей
невиданным золотоцветом, и поскольку картуза хватало до самых плеч,  то Я на
секунду задыхалсЯ спертым воздухом, в котором смешались пот, одеколон, запах
головы.
     ‚се  смеЯлись.  џ осторожно  щупал  "капусту"  и  почтительно возвращал
великолепный картуз  дЯде ”илиппу. Џоскольку в чинах тогда  ходили  немногие
мои  односельчане, с  "капустой"  был всего-навсего  один  человек  --  дЯдЯ
”илипп,  ему  разрешались  кое-какие  вольности,  как  личности  выдающейсЯ.
‡абывшись,  он  сидел  иной раз  в  картузе  под божницей,  и бабушка  очень
переживала. •ороший гость хозЯевам в почет.  Ќо после отъезда бабушка все же
молилась, шептала  свЯтой деве: "Ќу  и что, что ”илипп  --  человек  от веры
отрешенный?  ђабота у  него ответственнаЯ, времени длЯ Ѓога не выкраиваетсЯ,
вот  почему  простить бы его надо, а заодно  и ее,  потому что сама она ни в
каком картузе  под божницей  не сиживала и не сЯдет, к тому же строго блюдет
‚еликий пост".
     „олжно  быть, ‘вЯтаЯ  „ева была  женщина  сговорчиваЯ,  потому  что  до
следующего приезда дЯди  ”илиппа бабушка больше не напоминала ей  о картузе,
обращалась по разным другим  вопросам,  и мне иногда казалось, что дева эта,
засиженнаЯ мухами, как-нибудь  рассердитсЯ, скривит тонкие губы.  "€ до чего
ты докучливаЯ старуха! -- скажет. -- Ћдолела, допекла, нечистый дух!"
     ‚ последний раз дЯдЯ ”илипп приехал к нам отчего-то ранней осенью, а не
зимой,  и тетка  „унЯ держалась  совсем смиренно,  глаза ее были красными от
слез, она то и дело промокала их скомканным батистовым платочком.
     Џрежде, бывало, дЯдЯ ”илипп сидел, занЯвши почти всю скамью, сбоку,  на
краешке  лепилась  тетка  „унЯ со  спущенным  на  плечи  платком.  “зенькаЯ,
тонкошеЯЯ,  нервнаЯ,   она  все  норовила  показать   характер  и  выглЯдеть
строгой-престрогой  женой. „ЯдЯ ”илипп  протЯгивал руку,  на тыльной стороне
которой была синЯЯ змеЯ, обвившаЯ кинжал, к граненой рюмке с водкой -- тетка
„унЯ тут как тут, накрывала рюмку.  „ЯдЯ ”илипп сурово взглЯдывал на жену, и
она, ровно  обжегшись, отдергивала  руку.  ‚ыплеснув  влагу  в  широкий рот,
механик крЯкал и занюхивал хлебом так, что ломоть прогибалсЯ.
     Ѓабушка пыталась угощать его. ‘тол ломилсЯ от снеди. ’ут были и рыжики,
и грузди соленые, и капуста, и огурцы, и малосольнаЯ сельдюшка "туруханскаЯ"
--  гостинец дЯди ”илиппа,  --  дивнаЯ рыбешка, ныне почти выведеннаЯ, как и
многие ценные рыбы. ’олько черемшу  соленую бабушка не  ставила  на стол.  ‘
черемшой этой  происшествие было. Љак-то бабушка все же настоЯла, чтобы дЯдЯ
”илипп отведал  хоть немножечко чего-нибудь.  € чтобы  не  обидеть крестную,
дЯдЯ ”илипп сунул вилку в первую подвернувшуюсЯ тарелку. Џотом  еще подцепил
чего ни попало и жевал, нисколько не интересуЯсь, чего  он жует и зачем. ’ак
вот рассеЯнно черпнул  он черемшу из тарелки. Ђ черемшу у нас солЯт с речной
галькой,  чтоб она  не плесневела.  Ќу, жманул  дЯдЯ ”илипп  черемшу зубами,
хруст  раздалсЯ  такой,  будто матица  на  потолке лопнула, и теперь  у дЯди
”илиппа блестЯт два серебрЯных зуба.
     ‡убы эти сводЯт менЯ  с  ума.  …сли б  хоть  кто-нибудь знал,  как  мне
хотелось вставить такие же зубы!
     Њеж солений  и печений  в наследственной бабушкиной  вазе,  хранимой до
случаЯ в сундуке, -- черничное варенье. “ нас в селе принЯто ставить варенье
на  стол, если у кого  оно  есть,  сразу же, не дожидаЯ,  когда подадут чай.
ЏользуЯсь благостным  моментом, Я ложкою черпал варенье, обкапалсЯ. Ѓабушка,
стеснЯЯсь гостей, не очурывала менЯ,  лишь с  горестной безоружностью молила
глазами: "Ќу будет, будет!" Ђ Я будто  ничего не понимал, возил себе и возил
вареньице.  ’огда  бабушка отыскивала  под  столом  своей  ногой  мою  ногу,
мстительно  и  молча  придавливала ее.  џ утЯгивал  ногу под  себЯ  и упорно
работал  ложкой. ’огда бабушка, подавлЯЯ  в себе  гневные  чувства,  льстиво
предлагала мне:
     -- ел бы ты на улку. €грал бы. ’ут застолье, может, изругаетсЯ кто или
ч…, а ты стеснЯш...
     --  Ќе-э,  -- бодро отвечал  Я, продолжаЯ убавлЯть  варенье в  вазе, --
ч…-то неохота  с…днЯ  играть,  --  совершенно  уверенный,  что размЯкший  от
выпивки, бездетный механик непременно удержит менЯ в застолье.
     -- Ђй, пЯтнай его! -- хлопала себЯ по юбке обезоруженнаЯ бабушка. -- ’о
дак домой не заманишь.
     Њеж тем в застолье все шло своим чередом.  Ѓабушка подливала  водочки в
рюмки, пригублЯлЯ сама,  пригублЯла  тетка „унЯ, после чего успевала накрыть
рюмку  дЯди ”илиппа. Ћн снова  разил  ее взглЯдом, и  она  снова отдергивала
руку,  и снова,  булькнув,  укатывалась водка в широко растворенный рот дЯди
”илиппа. Ћт рюмки к рюмке он  накалЯлсЯ, будто  самовар, багровела его шеЯ у
загривка, да в отличие от своего брата ‹евонтиЯ мЯгчел взглЯдом дЯдЯ ”илипп.
‡амечалось,  что вот-вот он, не умеющий высказать свои  чувства,  всхлипнет,
перецелует всех широкими губами,  перетискает до хруста костей  и отправитсЯ
спать.
     -- ’ы  кушай, кушай, ”илиппушка, -- все насылалась с закуской бабушка и
пододвигала к нему тарелку за тарелкой, помнЯ, однако, что потчевать потчуй,
а неволить не смей.
     -- —то "кушай"? —то "кушай"? џ без кушаньЯ...
     ќти слова дЯди ”илиппа мы понимали так: "Ќе за кушаньем Я приехал, и не
в  угощении  дело! Ђ  в  приглашении. € вообще Я всех вас очень даже люблю и
стосковалсЯ  Я по  тебе, крестнаЯ. € по  брату стосковалсЯ. Ќе  идет, горюн,
гордитсЯ. Ђ Я к нему пойду. ‚от погостюю у тебЯ  и пойду! „унька пусть лучше
не перечит  и не  докучает: ушибить могу. Љушать  же  мне совсем  ни к чему,
кушать Я буду на судне, дома, а здесь  Я и так выпить могу, и ничего со мной
не  случитсЯ. џ человек не квелый,  речник-механик,  плаваю  не первый  год.
‡имовал, бывало, и на Љрайнем  ‘евере, да судно мое  все  одно  пар в  сроки
пущало, хотЯ ни затону, ни притону там нету. ѓайки к рукам зимою примерзали,
когда судно к навигации готовили. Ђ ты -- "кушай!!!"
     ‚от как  мы  понимали ничего  вроде бы  не значащие слова дЯди ”илиппа.
Ѓабушка даже слезу выжимала, оценивши их глубину и смысл.
     -- ђаботал  бы на берегу, отчаЯннаЯ ты головушка! --  не раз советовала
бабушка крестнику. -- ЏорешишьсЯ либо утонешь. утка ли: утесы кругом,  быки
да каменьЯ. ‘трасть -- наш …нисей-то! Ќе река, а ѓосподь его ведает что.
     --  •-хэ! --  усмехалсЯ дЯдЯ ”илипп и  подмигивал мне  -- единственному
мужчине  за  столом, киваЯ в  сторону  бабушки:  дескать,  занЯтнаЯ  у  тебЯ
старуха,  но в нашем деле  ни черта не  понимает. џ ему тоже подмигивал:  не
обращай ты, дЯдЯ ”илипп, вниманиЯ. џ тоже, когда вырасту, в речники подамсЯ,
зуб, хоть  один,  да  вставлю  и "капусту"  попрошу.  ‚озьмешь менЯ  к себе?
"‡намо, возьму. Људа тебЯ девать-то?" -- отвечал мне взглЯдом дЯдЯ ”илипп  и
опрокидывал   рюмку.  Ќо  тетка  „унЯ  раз  от  раза  становилась  смелее  и
строптивее:
     -- ”илипп, хватит! •очешь как братец? ‘питьсЯ хочешь?
     ‚ыведенный  из терпениЯ,  дЯдЯ  ”илипп выразительно  шмыгал  носищем  и
смахивал со скамейки тетку „уню.
     -- ќ-э, крестничек! -- грозила пальцем бабушка  большено- сому человеку
в черном картузе. -- ѓлЯди у менЯ! ђукам волю не давай!
     „ЯдЯ ”илипп подхватывал тетку  „уню  и шмЯкал рЯдом с собой. Ћн  тут же
выплескивал в себЯ рюмку водки, но уж как-то досадливо, без удовольствиЯ,  и
не занюхивал даже хлебом.
     --  ‚от так и  живу, так и  мыкаюсь  Я, тетенька  ЉатЯ,  -- принималась
жаловатьсЯ  и  причитать  тетка  „унЯ.  --  €згалЯетсЯ  он  надо мною дни  и
ноченьки. “шла бы Я от него, утопилась  бы, дак пропадет ведь,  краснорожий,
пропьетсЯ до картуза...
     „ЯдЯ  ”илипп втЯгивал  воздух так протестующе, что  нос его загибалсЯ к
уху, но говорить  ничего  не  говорил. € за  эту гордость  и  невозмутимость
уважал Я его трепетно, благоговел, можно сказать, перед  ним. ‚от это мужик!
‘ила!
     Ѓабушка выручала  из незавидного положениЯ  дЯдю  ”илиппа,  урезонивала
никак не унимающуюсЯ тетку „уню:
     -- Ќу уж,  так  уж и ушла бы... Љакие  вы ноне проворные! ќку волю  вам
дали! џ вон  век отвековала,  но таких  речей не только сказывать, думать не
смела.  "“шла бы!"  ЏробросаешьсЯ, милаЯ! Ќоне мужик-то какой пошел?  ’о-то,
девонька! ’воему ить картуз-то такой не  зрЯ даден. Ќа  картузе золото,  под
картузом золотое того. Ђ ты -- "ушла бы"...
     -- ‚от-вот. ќто ты  в точку,  крестнаЯ.  џ выпиваю, конечно.  Ќехорошо,
конешно. Ќо Я...  -- дЯдЯ ”илипп сжимал кулачище и потрЯсал им под потолком.
Њы  все замирали, боЯсь за висЯчую лампу с  абажуром.  -- Ќо Я  кординат  не
тер-р-рЯю!
     --  Љак  же, как  же  не терЯешь?  Ђ  в  Џодтесове  не терЯл будто?  --
вскидывалась тетка „унЯ все еще обидчиво, но уже с нотками примирениЯ.
     -- ‚ Џодтесове? -- дЯдЯ ”илипп  бессильно ронЯл кулак. Ѓыл грех, терЯл,
видно, дЯдЯ ”илипп "кординат" в Џодтесове. -- ’ак мы  ж там на ремонте, не в
рейсе ж...
     --  Ђ в  „удинке?  -- наступала тетка  „унЯ, понимаЯ, что  дЯдЯ  ”илипп
наполовину уже сражен и самое времЯ его добивать.
     --  ‚ „удинке? -- дЯдЯ ”илипп краснел  до самых  бровей. --  ‚ „удинке?
’ьфу,  трепло! -- плевалсЯ  он и  уходил из  избы, большой, сгорбившийсЯ, ни
чуточки  не  колеблющийсЯ, в  лихо  сдвинутом  на бровь  картузе,  со  своим
загадочным  "кординатом",  который мне казалсЯ чем-то вроде золотой капусты,
но  был спрЯтан где-то в нагрудном кармане, и если его  потерЯешь, то уж все
-- не человек ты...
     ’етка  „унЯ подробно поведала,  как потерЯл  "кординат"  в „удинке дЯдЯ
”илипп.  ђаботал он тогда  первый год на  катере  с  дизельным  пускачом.  €
набралсЯ на берегу до того, что ни тЯти, ни мамы сказать  не мог.  Ђ  тут от
причала гонЯт. Џричал понадобилсЯ. умит начальство порта, штрафом грозитсЯ.
„ЯдЯ  же ”илипп не  только мозгами,  но и пальцем  единым  не владеет.  —его
только с ним ни делали: и нашатырным спиртом  терли, и водой обливали, и уши
почти напрочь оторвали --  не берет. ’огда  капитан  катера  приказал волочь
механика в машинное отделение и притиснуть его к дизелю.
     Џриволокли, притиснули.  Љапитан гаркнул: "”илипп, заводи!" „ЯдЯ ”илипп
раз-раз  -- покрутил  рычажки,  колесики, ручки,  и  дизель  завелсЯ.  ’огда
капитан громче:  "”илипп, переводи на мотор!" € дЯдЯ ”илипп выполнил команду
точка в точку, не открываЯ глаз. Ђ когда его отпустили, пал тут же, так и не
проснувшись.
     -- Ђ Я что толкую? -- поднЯла  палец  бабушка, выслушав этот рассказ.--
‡олотаЯ голова!
     -- Ћй, где же ”илипп-то? “ж не к братцу ли  ушел? -- спохватилась тетка
„унЯ.  --  Ћй,  матушки  мои!  ‘ойдутсЯ --  не  растащить.  Ђ  та  тетерЯ-то
недосмотрит...  -- € помчалась тетка „унЯ искать дЯдю  ”илиппа, увереннаЯ  в
том, что он без нее ни прожить, ни  обойтись  не  может и  что тетке  ‚асене
одной с братьЯми не совладать.


     Ќо  в  тот последний приезд тетка „унЯ не накрывала рюмку дЯди ”илиппа,
не оговаривала  человека,  не притеснЯла, только  все взглЯдывала  на  него,
длинно вздыхала  и  украдкой  плакала.  „ЯдЯ  ”илипп  держалсЯ  разухабисто,
выкрикивал  одну и  ту же фразу из песни: "€  н-на ’ии-ихи-им  океани-и свой
зако-ончили по-ход!"
     -- „унька! ’ы кого оплакиваешь? ЊенЯ?  •а-ха! „а Я этих самураишек  во!
--  Ћн зажимал  кулачище так,  будто самураи были муравьЯми и он их  давил в
горсти.
     џ потихоньку  вылез из застольЯ и убрел на  улицу, и варенье как-то  не
всласть елось,  потому  что бабушка  не  стерегла его, на  менЯ  не обращала
вниманиЯ.
     „ЯдЯ ”илипп с теткой „уней ушли "по родне"  и поЯвились у нас снова днЯ
через три, усталые, осунувшиесЯ.  Ћни отсыпались в широкой и чистой постели.
Ѓабушка отпаивала дЯдю  ”илиппа огуречным рассолом, отводила душеньку, ругаЯ
его каким-то новым словом -- "некрут".
     -- Ќу, ч…, нагулЯлсЯ, некрут?  Ќаколобродил? „ЯдЯ ”илипп крЯхтел тЯжко,
горестно морщилсЯ.
     -- Љогда вы с ‹евонтием все вино это клЯтое выжрете? € когда вы, Язвило
бы вас, захвораете чем-нибудь, чтоб пить нельзЯ, чтоб на сторону воротило?..
     -- € так воротит, крестнаЯ...
     -- ‚оротит? Љак не поворотит? ‘ ведро выхлестал?
     -- „ва наберетсЯ.
     -- „ва! -- ужаснулась бабушка.  -- Ђ та, пигалица-то, --  напу- стилась
бабушка на тетку „уню, таЯщуюсЯ за  спиной дЯди ”илиппа, --  та кикимора-то,
нет чтоб мужика окоротить, норму ему определить, сама, холера, туда же! ‚едь
на  чужу  сторону  человек  уезжат...  ‘овет  да  беседу  бы  мужу  с  женой
провести...
     Ћтпоив дЯдю  ”илиппа  рассолом,  бабушка  послала  его  в  баню,  потом
опохмелила,  угощала стрЯпней.  Џолный мешок набила  печенюшками,  калачами,
шаньгами,  со  слезами  провожала  супругов  к  лодке,  на  берегу  крестила
новобранца при всем народе, и он смиренно стоЯл под благословением, большой,
сконфуженный, покорный.
     „ЯдЯ ‹евонтий, непроспавшийсЯ, с початой бутылкой в кармане, гремел:
     -- ”илипка, держи кординат! Љруши врагов на море  и на суше! -- и лез к
брату обниматьсЯ.
     -- „а сокрушит, сокрушит! Ќе подавай  только ему больше,  -- остепенЯла
‹евонтиЯ тетка „унЯ.
     „Ядю  ”илиппа и тетку  „уню выплавили на проходЯщий мимо села  пароход.
Џароход сбавил  пар, взЯл супругов на  борт. „ЯдЯ  ‹евонтий плакал, бежал по
берегу следом за пароходом, повторЯЯ слова, которые забыл сказать:
     -- ”илипка! ”илиппушка! Ѓратан!..
     ‚ысыпавший  на  берег  деревенский люд почтительно говорил  меж  собою:
"ишка ”илипп-то наш! ѓлЯди, пароход застопорили. ‚ыплыви бы кто из нас, так
хоть заорись -- не возьмет. ’акой  человек и в армии не  затерЯетсЯ. …го и в
армии чином не обнесут..."
     Џосле Я узнал -- дЯдЯ  ”илипп оттого так рано  нынче был в гостЯх,  что
разразилсЯ  "дальневосточный   конфликт"  и   его   "нибилизовали"   крушить
"самураев". Џриходило нам от него несколько обстоЯтельных писем с пожеланием
всем  родным  здоровьЯ,  а  друзьЯм  приветы  с „альнего  ‚остока, затем  из
”инлЯндии.
     Џогиб дЯдЯ  ”илипп в  сорок втором под  Њосквой,  где командовал  ротой
сибирских  лыжников.  ’етку  „уню  Я как-то встретил на ЉрасноЯрском  речном
вокзале. ‘тоЯл в очереди за  билетом  на пароход, ко  мне кинулась маленькаЯ
старушонка, распихиваЯ народ, и поцеловала шершавыми, точно груздок, губами.
     -- џ глЯжу  со щеки-то -- вылитаЯ  тетенька ЉатЯ!.. ‘лезы  катились  по
усохшему лицу тетки „уни, всЯ она сделалась,  как птичка,  совсем махонькаЯ,
носик у нее заострилсЯ.
     --  ‚ ‘киту живу,  голубь, в  ‘киту, --  рассказывала она  о  себе.  --
Џо-нонешнему-то  в  „ивном  горске.  Ќу,  это приезжие  так, а мы,  здешние,
по-старому...  ‘ошлась  с одним  ссыльным  уж  лет  десЯть  как.  ќлектриком
состоит. -- Ћна скорбно смолкла и отвернулась. -- †ить надо.  Ќе дождалась Я
”илиппушку с позиций. Џомнишь ли ты его?
     џ сказал, что  помню.  ’етка „унЯ пальцем убрала со щеки  слезу  и  уже
буднично продолжала:
     -- Љрутонравный,  покойничек, был, и пообидит, бывало, менЯ,  а вот днЯ
не проходит,  чтоб не вспомнила  Я об нем. --  Ћна еще  помолчала,  глаза ее
остановились  на каком-то  далеком  воспоминании. -- Ќонешний  хозЯин  слова
вкось не  скажет,  не то чтоб пальцем тронуть. Ђ ”илипп  все  одно с  ума не
идет.  ’ак уж,  видно,  до гробовой  доски  и  носить  мне  тоску-кручину  в
сердце...
     џ еще раз  вспомнил  войну, еще раз  подивилсЯ  вековечной  загадке  --
женской душе,  еще раз восхитилсЯ великим и свЯтым чувством, имЯ которому --
любовь, и решил помЯнуть дЯдю ”илиппа.
     Ќа  пристани купил  бутылку пЯтидесЯтиградусной водки  -- другой тут не
было. ‚одку  эту речники именовали  тучей. Џить одному мне не  хотелось,  и,
когда погрузились в пароход, Я зазвал в каюту проходившего мимо матроса.
     --  ‚ыпейте, пожалуйста,  со мной, -- предложил Я  и  кивнул на налитый
стакан. Њатрос быстро взглЯнул на менЯ: не пьЯный ли?
     -- ‡а что выпить?
     -- ‡а дЯдю ”илиппа. „о войны он механиком плавал на этом пароходе.
     Њатрос покрутил стака