арманников  сапогами,  как  в  бараке иль жилище, подобном  старому театру,
пинают в живот беременных жен мужьЯ, как  протыкают брюхо ножом друг  дружке
картежники,  как пропивает последнюю копейку  отец, и ребенок, его  ребенок,
сгорает на казенном топчане от болезни...
     Ќе видела. Ќе знает. “знай, стерва! Џроникнись! ’огда иди учить.  ’огда
срами, если сможешь.  ‡а голод. ‡а  одиночество, за  страх,  за  Љольку,  за
мачеху,  за  ’ишку  ‹омова -- за все  полосовал Я  не ђонжу,  нет,  а  всех,
бездушных,  несправедливых людей  на свете. ѓолик рассыпалсЯ в  руке  --  ни
прутика, Я  сгреб учителку за волосьЯ, свалил на пол и затоптал бы, забил до
смерти   жалкую,  неумную  тварь,   но  судьба  избавила  менЯ  от  тЯжелого
преступлениЯ, какой-то народ навалилсЯ на  менЯ,  придавил к холодным доскам
пола.
     -- ‚итька! ‚итька! Ѓешеный! ‚ колонии сгноЯт!.. -- далеко где-то кричал
и плакал ’ишка ‹омов.
     --  Њальчик!  Њальчик! —то  ты,  мальчик? -- просил,  умолЯл кто-то. --
“спокойсЯ! “спокойсЯ, мальчик...
     Ќе сразу, но дошло: взывают ко мне. џ  -- мальчик?‡абыл совсем об этом,
забыл -- мальчики и  девочки бывают в детстве.  ѓде же оно, мое детство?  ‡а
горами,  за  долами,  за далекими лесами,  в  родной  сторонушке, у  родимой
бабушки. Ќакоротке  отшумело мое детство, ’роицыным зеленым листом,  отцвело
голубым первоцветом...
     -- Џустите менЯ. Ќе держите...
     ЊенЯ повели  в учительскую. ‚  коридоре,  прижавшись  к стенам, стоЯли,
онемело  глазеЯ  на  менЯ,  учащиесЯ.  ‘о  второго  этажа, свешиваЯсь  через
деревЯнный  брус  лестницы,   глЯдели  служащие.  ‚   учительской,  бледнаЯ,
возмущеннаЯ,  что-то  говорила  директорша  школы,  голос ее  набирал  силу,
переходил  в  крик.  Људа-то звонила завуч, то  и  дело  ронЯЯ очки  на пол.
Ћткуда-то  всЯкого народу дополна набилось. ЏоЯвилсЯ  наконец  и милиционер,
которого разом взЯли в круг учителЯ, задергались, возмущенно тыча пальцами в
менЯ,  в ђонжу,  поверженно  лежавшую на  диване, слабо  стенающую, боЯзливо
сморкающуюсЯ кровью в батистовый  платочек. „олетали, но  мало менЯ  трогали
страшные  слова;  суд, тюрьма, исправи-  тельно-трудоваЯ колониЯ,  дознание,
факты, "мы все свидетели". ‘кучно среди этих людей, будто в худом заполЯрном
лесу поздней осенью.  € холодно. Ћчень. ’рЯсло, прЯмо-таки зыбало  менЯ так,
что весь во мне ливер перемешанно болталсЯ. џ схватывал, схватывал рубаху на
горле,  с которой  оторвалась последнЯЯ пуговица. „а  какое от рубахи тепло?
"‘видетели!  --  с презрением  отметил Я. -- —… же  вы не заступились-то  за
ђонжу?   ‘видете-еэ-телиЌеужто   лихорадка   опЯть?   ‡имой?   ќта   похлеще
листопадицы! Џропал Я!.."
     •отелось  лечь,  свернутьсЯ,  укрытьсЯ  чем-нибудь теплым. "„омой",  за
печку бы!..
     ‚ыслушав  гомонЯщее  учительство, милиционер  надел  шапку  и  буркнул:
учительша-де  тоже  птица  хороша.  ‘ами-де  тут   разбирайтесь,  да  прежде
покормите малого и одежонку из каких-нибудь фондов выделите...
     џ  приостановил  в себе  озноб,  выглЯнул  из  людской  чащи,  забившей
учительскую,  из-за  кочек лиц,  из-за выворотней  туловищ -- милиционер был
пожилой, мужиковатый. Ћн не приложил руку к шапке со звездой, он поклонилсЯ,
сказав: "€звините!" -- и осторожно прикрыл за собою дверь.
     Ќаступило молчание, растерЯнное иль зловещее -- не понЯть.
     -- € то правда, -- прежде накормить, --  спустЯ большое времЯ вздохнула
седаЯ  женщина. Ћна курила возле окна, кутаЯсь в теплый платок,  и, кажетсЯ,
одна только не орала, не бегала по учительской.
     -- Ќо, ђаиса ‚асильевна!
     --  —то ђаиса  ‚асильевна?! —то?  Ќабросились  гамозом на  го-  лодного
мальчишку... Њилиционера позвали... руки  крутить... „а? —его  молчите? €дем
со  мной, парень!  -- метко  бросив  папиросу в форточку, проговорила  ђаиса
‚асильевна и властно, как маленького, взЯла менЯ за руку.


     Њы  поднЯлись  по  деревЯнной, замытой  лестнице наверх, туда,  где еще
располагались разные службы,  и  в конце  коридора вошли в комнату, на двери
которой тускло светились буквы: "ѓЋђЋЌЋ".
     ‡а тесно  составленными столами трудились разные люди,  которые сделали
вид,  будто не заметили нас с  ђаисой ‚асильевной. ‚ соседней комнате,  куда
была распахнута  дверь, громогласнаЯ женщина крыла кого-то  по телефону, так
крыла,  что графин  или чернильница на  столе  звЯкали --  каждое  слово она
припечатывала ударом кулака по столу.
     "ѓрознаЯ  контора!" -- поежилсЯ Я и решил, что здесь-то менЯ и "оформЯт
в исправиловку".  ђаиса ‚асильевна усадила менЯ  за длинный стол, заваленный
бумагами, над которым написано было "€нспектор гороно", сама ушла. ‚первые в
жизни  попав за казенный стол, да еще под такую  давЯщую надпись,  Я  крепко
оробел. †енщины, пожилые и молодые, писали бумаги,  ставили  на  них печати,
звонили куда-то, и Я начал успокаиватьсЯ. џвилась ђаиса ‚асильевна, принесла
стакан со сметаной, прикрытый ломтем белого хлеба, поставила его передо мной
на стекло, сказала: "…шь!" -- и отправилась в комнату, где уже утихомиренней
продолжала разговаривать по телефону женщина. "Ќо! Ќо! Ђ они-то что? Ћни-то?
“  них-то своЯ голова на плечах есть? Џочему  Я должна за всех отдуватьсЯ?..
Ќо!  Ќо!.." -- „олжно быть, ђаиса ‚асильевна ушла, чтоб не стеснЯть менЯ, да
плевать мне на всех -- не было больше моих  сил терпеть, жрать так хотелось,
что голова кружилась.  „еловаЯ обстановка в конторе, брань женщины, голос ее
в соседней  комнате,  как бы  понарошке грозный,  не пугали  менЯ, наоборот,
приутишили смуту в  моей душе, и тепло здесь было  -- за спинкой стула ђаисы
‚асильевны шипела  батареЯ, крашеннаЯ голубенькой краской. џ еще и с едой не
управилсЯ,  как  Явилась  из соседней  комнаты женщина,  коротко стриженнаЯ,
фигурой напоминающаЯ круглый сутунок, к которому безо всЯкой шеи приставлена
голова.
     --  —его дерешьсЯ-то?  --  по голосу Я  узнал ту самую, что  разорЯлась
только что по телефону, и не мог сообразить,  чего ей  сказать, да она и  не
ждала  ответа.  Џримостившись на  край  стола мЯгко  раздавшимсЯ задом,  она
закуривала и, когда Я снова принЯлсЯ за еду, еще спросила: -- Ќе знаешь, что
ли, мужчине женщину бить не полагаетсЯ?..
     "Ђ   ты   старый   театр   знаешь?   --  хотелось   спросить   у   этой
женщины-коротышки. -- Џапу  моего  знаешь? Љак они с мачехой  сгребутсЯ да в
топоры! Ђ Я их  разнимать... ’ы-то  знаешь, да тоже прикидываешьсЯ дурочкой.
Ќу и Я дураком прикинусь!"
     -- Ќе знаю, -- дожевываЯ хлеб, пробубнил Я в ответ и, покончив с пищей,
внЯтней добавил: -- џ еще мальчик.
     -- —его-о-о? -- коротышка женщина и ђаиса ‚асильевна вместе с нею так и
покатились: -- Ќу и гусь ты лапчатый!
     ‘отрудницы  гороно  начали  прислушиватьсЯ  к  разговору.  џ  поднЯлсЯ,
одернул рубаху,  поблагодарил ђаису ‚асильевну за угощение и, вытЯнувшись по
стойке "смирно", с вызовом брЯкнул:
     -- ѓотов следовать куда прикажете!
     --  —его-чего? --  снова поразилась заведующаЯ. --  ’ы и  в  самом деле
гусь!  --  и обвела  присутствующих взглЯдом. ђаиса  ‚асильевна  покивала ей
головой, дескать, то ли еще будет.
     -- ‚ кэпэзэ, в тюрьму, на каторгу, -- с солдатской готовностью рубил Я.
     -- „а  ладно тебе! -- буркнула ђаиса  ‚асильевна. -- Ќа каторгу... ‘иди
уж, -- и поспешила следом за коротышкой в другую комнату, и, когда закрывала
створки,  Я  заметил  буквы:  "‡ав. гороно".  Џрежде  чем  запахнуть  дверь,
заведующаЯ обернулась и  зачем-то  погрозила  мне пальцем, тоже коротеньким,
хотела выдать чего-то грозное, руководЯщее, но ђаиса ‚асильевна потеснила ее
собою, утолкала за двери.
     ’епло разливалось  по  моему нутру  от еды.  ЃоЯсь  снова  опозоритьсЯ,
уснуть, Я стал искать развлечений и под стеклом, среди бумажек,  театральных
билетов,  облигаций  Ћсоавиахима,  каких-то  бланков  и  справок,  обнаружил
карточку  молодого,  красиво  одетого парнЯ.  ‚ галстуке  парень,  в  темном
костюме, подстриженный,  причесанный, он напрЯженно сдерживал улыбку, но она
все же просквозила в глазах, тронула большие губы, какие чаще всего бывают у
мЯгкосердечных людей. ’акие  парни слушаютсЯ мам и пап, старательно  учатсЯ,
их выбирают  в  пионервожатые, в  редколлегии  стенгазет, посылают на слеты,
таких мы с ’ишкой лупили...
     ѓде-то  Я  видел   такую   же  карточку?  ѓде?   Ѓрезжило,  брезжило  и
проЯснилось,  да  вон  же,  внизу,  у  крыльца,  деревЯннаЯ   пирамидка!  Ќа
пирамидке,   крашенной  в  защитный  цвет,   разлапистым   крестом  укреплен
поврежденный  пропеллер самолета и три  карточки  врезаны в  дерево: двое  в
летчицкой форме и один вот этот парень, в гражданском, при галстуке. €зучали
они чего-то в  тундре и обледенели  -- самолет  гробанулсЯ. Ќа могилу, не по
правилам, не на кладбище, в центре города, у горсовета  сделанную, пионеры и
всЯкие заслуженные люди приносЯт цветы.
     -- ‡адремал? -- џ вскинулсЯ. ђаиса  ‚асильевна кивком показала, чтоб  Я
освободил место, села, расписалась в  продолговатой бумажке со  штемпелем  и
печатью,  перехватив  мой  взглЯд,  на мгновение  сникла, затем  коротко,  с
устоЯвшейсЯ болью молвила: --  ‘ын. -- €  протЯнула мне бумажку: -- ‚от тебе
направление... ‚ детдом направление. € не вздумай не пойти!..
     ђаиса  ‚асильевна проводила менЯ до запасного выхода -- не хотела, чтоб
Я прошелсЯ по коридору родной школы, и уже на площадке лестницы спросила:
     -- ’ы любишь читать?
     -- Ђга.
     --  ’ак вот  тебе  мой  совет: никогда не  бросай книжки. —итай. Ѓольше
читай.  € не дерись. Ќехорошо  это. ‹адно, ступай. ’ебе еще  много назиданий
слышать.  -- ђаиса ‚асильевна посмотрела в сторону со вздохом: -- ѓоразды мы
на них. Ѓлаго ничего не стоЯт. Њужики и бабы, бывало, сперва хлеб голодному,
потом молитву.  Њы  ж наоборот... -- ђаиса ‚асильевна  осеклась; отвалил мне
Ѓог рожу -- все, что переживаю, на ней видно. -- ‚арежки где? ЏотерЯл?
     -- Ќет у менЯ варежек. ђукавицы-верхонки есть. џ в них дрова рублю.
     -- ‚  детдоме выдадут. Ќу беги, беги!  •олодно тут. -- ђаиса ‚асильевна
куталась в  теплую шалюху  или шарф, под которым еще пестрел свитер. "€ чего
человек  мерзнет? Ќа лестнице  потеплей, чем в  "моем доме", и одежда  -- не
моей чета!"  -- думал  Я, томЯсь:  не  хотелось  мне  в  детдом,  но  нельзЯ
обманывать ђаису ‚асильевну. …сли таких людей начнешь обманывать, хана тогда
всЯкой вере и совести.
     ‘пустившись  по  лестнице,  Я  поднЯл  голову,  увидел  еще  раз  ђаису
‚асильевну, не всю, только седую ее  голову, склоненную над перилами, увидел
и  огромные,  куда-то  в  пустоту глЯдЯщие глаза. ‘ерой  совой,  ослепленной
снежным светом, почудилась мне женщина из гороно, которую Я видел в первый и
последний раз -- весной во времЯ ледохода  он скончалась от больного сердца.
…е  портрет был напечатан в газете  "Ѓольшевик  ‡аполЯрьЯ". џ хотел  содрать
газету с забора лесобиржи и вырезать портрет ђаисы ‚асильевны, да где же мне
было его хранить-то? -- ни блокнота у менЯ, ни бумажника в ту пору не было.


     <b>***</b>


     ‘подобило менЯ  прочитать какую-то  дрЯхлую  книжку о старом  приюте да
баек  досыта наслушатьсЯ от обитателей старого театра о специсправиловках, о
страшных детдомах. Џонимал Я, конечно, что кормить ивасЯми и не давать воды,
пороть проволочной плетью, бросать в карцер, где крысы живьем съедают нашего
брата, -- в детском  доме едва ли станут, но все ж страх камнем лежал на дне
моей души, и без того уже крепко надорванной. ‘ людьми схожусь Я трудно, а в
детдоме  ведь не  просто  люди -- шпана там,  и волю, так мне поглЯнувшуюсЯ,
терЯть не хотелось. Џусть голодную, бесприютную, одинокую, но волю: живи как
хочешь,  делай  что угодно.  €  главное,  верилось:  наступЯт,  не могут  не
наступить времена счастливые.
     ‘ловом, решил Я  не торопитьсЯ и глубоко обдумать положение. "Ќикуда от
менЯ не денетсЯ детдом-то".
     Ќеторопливо прошел Я  мимо тринадцатой школы, пооколачивалсЯ в  хлебном
ларьке. Ќичего там  не  обломилось. џ особо  не  горевал: как-никак маленько
подкрепилсЯ  в гороно. ‚ырулив  в свой переулок, Я посеменил  вдоль  заплота
конного двора  и замер:  такаЯ  постигла  менЯ  неожиданность. Ѓабушка  моЯ,
Љатерина Џетровна, принЯлась  бы при  такой  неожиданности  кресты  на грудь
бросать:  "Њатушка, –арица  ЌебеснаЯ!  Њилости и благодати ’вои,  Яко солнце
Ѓожье, всевечны..." Ќад жилищем моим, над хибарой сортирного типа, крашенной
в  небесный цвет, утонувшей  до  застрехи в снежных  забоЯх, струилсЯ дымок.
‡начит, жизнь  идет, мачеха вернулась, может,  и отец? „а пусть бы и отец --
все  какаЯ-никакаЯ живаЯ  душа, в  казенный дом не идти, не  прилаживатьсЯ к
детдомовской шпане, не менЯть пробитое русло жизни.
     ‚ убежище моем, за полыхающей печкой нахохленно сидел ’ишка ‹омов.
     -- “бег? -- спросил он.
     џ  сел рЯдом  с  ним  и  показал бумажку. Ћн ее прочел,  шевелЯ губами,
задумчиво вернул:
     -- Џомерла бы матуха, вместе бы пошли. ‚месте не так боЯзно.
     џ  встал  на  карачки,  пошуровал  железиной в печи, подбросил  дров. ‚
избушке притемнилось, по ту сторону печки синичкой пискнула мышь, послышалсЯ
ей ответ из-под вывороченных половиц, и зашебаршила  картофельнаЯ скорлушка.
ђаботают мыши, кормЯтсЯ безбоЯзно, они  настолько привыкли ко мне, что  иной
раз по лицу норовЯт пробежать. "—удно дЯдино гумно -- семь лет урожаю нет, а
мыши водЯтсЯ!"
     -- џ у тебЯ поживу, -- не то попросилсЯ, не то разрешил себе ’ишка.
     -- †иви! -- џ взЯл топор, развалил сырую чурку пополам. -- ’олько жрать
нечего.
     -- ‚оровать будем.
     -- ’ы воровал?
     -- Ќет.
     -- ’о и треплешьсЯ. ‚оровать страшно.
     ѓудела печка --  "хороший людЯ" -- как  сказали бы о ней  приенисейские
остЯки. —то бы  Я и все мы делали без печки? Ѓез огнЯ? Ќеужто  в детдом идти
все же придетсЯ? Ђх ты! Ђх ты! „о чего не хочетсЯ, до чего боЯзно...
     ’ишка,  ровно бы оправдываЯсь,  рассказал,  почему он не  может ЯвитьсЯ
домой.  ќто  он перенЯл  у школы милиционера  и  поведал  ему все, как было,
оттого и пришел милиционер в учительскую такой сердитый. „ома у ’ишки мать и
старший брат  Џашка --  они из переселенцев.  ‡а старшего в  семье Џашка  --
художник  в городском кинотеатре, а беснуетсЯ дома хуже урки. ЏриметсЯ ’ишку
бить  -- нет у  него под рукой  другого предмета, кроме  полена или железной
клюки. ‘колько раз  из  памЯти  вышибал ’ишку. Њать запугал до смерти, она и
без  того  запугана переселением,  утерей троих  детей,  подрублена  цингою,
беззубаЯ,  кости у нее по-старушечьи выступили и хрустЯт, в тридцать-то семь
лет! ђаботает мать ’ишки сортировщицей пиломатериалов на лесобирже. ‘ работы
ЯвитсЯ,  на  топчан заползет и лежит пластом.  "Џрибрал  бы  скорее ѓосподь.
Ћслобонить  бы себЯ и вас", -- говорит. "€  освободи!  —его  волынишь?!"  --
кричит родной сын Џашка.
     ’ишка другой раз пожалеет мать, печь истопит, сварит похлебку или кашу,
горЯчим себЯ и ее  побалует. Џашка дома не ест. Љак личность интеллигентнаЯ,
кушает он в ресторане, под  баЯн.  Ѓабу завел Џашка,  модную, курЯщую. ‘идит
красотка  па  топчане,  бренчит  на гитаре  и  песенки  поет  про  отчаЯнных
капитанов, про маленькую Њэри, пьЯнаЯ нажретсЯ, так про Љолыму и про блатную
жизнь поет-рыдает, в Џашку  бросает туфлЯми. ’ишке с матерью совсем не стало
места в барачной  комнатенке. ’ерпеливо ждут они, когда та, ни квартирантка,
ни жена  --  прости-господи  и  воровка, коих летом на  морпричалах дополна,
надоест художнику и он ее удалит из помещениЯ.
     --  Џойдем-ка,  ’имофей,  дровами запасатьсЯ, -- с  крЯхтеньем  начал Я
вылазить из-за печки.
     -- Ђ в детдом?
     џ  глЯнул на  него; "Џредавал Я  кого? Џредавал?!" --  так выразительно
глЯнул, что он заторопилсЯ искать рукавицы.
     -- “ж и на понт не возьми человека! ‘овсем шуток не понимает!
     Њы  приперли воз  макаронника,  быстро  его изрубили,  затем  весело  и
непринужденно накатали  сырых чурок  от  кочегарки драмтеатра  и сверх  того
Ящиков  от  магазина  свистнули.  ‚ фанерном  Ящике  обнаружилась подмокшаЯ,
слипшаЯсЯ в углу сахарнаЯ пудра от конфеток. Њы  разболтали ее  в консервных
банках, попили душистого, как мыло, кипЯтку.
     Џока пили сладкую водичку да болтали о  том  о сем, менЯ посетила мысль
еще раз наведатьсЯ в магазин номер три, уткнувшийсЯ рылом в снег за дорогой,
и  промыслить чего-нибудь из  еды. Њагазин был  построен глаголью, то есть у
него  была  загогулина, к  которой  примыкала казенка,  тамбур такой,  вроде
сеней. €з  казенки теплаЯ  дверь вела в  само  помещение,  притворЯлась  она
неплотно, в щель тащило стужей.  ‚ магазине,  особенно в загогулине, холодно
было даже летом, о зиме чего и говорить.  ЏродукциЯ в  "тройке"  размещалась
согласно климату: жиры, рыба, мЯсо, икра  -- у двери, дальше -- что  послаще
-- конфеты, прЯники и винные изделиЯ; еще дальше: картошка, свекла, капуста,
лук, чеснок и всЯкие прочие овощи, сырые, сушеные, консервированные.
     ‚ прелью вонЯющем овощном отделе топилась печка-голландка. ЏрижимаЯсь к
ней, продавщицы вышоркали не  только  известку, но и кирпичи  повыворачивали
Ядреными задами. Џо левую  сторону  дверей штабельком стоЯли  Ящики, в щелЯх
которых  светились  банки.  џщики  и  пошатнувшаЯсЯ  голландка  отгораживали
полутемную  магазинную  загогулину  от  продавщиц,  обхвативших круглое тело
печи,  будто   собственного  дорогого  мужа.  џ  дождалсЯ,  пока  ни  одного
покупателЯ  не осталось  возле  крайних  весов  и  продавщица  стриганула  к
голландке, смел все  крошки, обрезки мерзлого мЯса и  рыбы  из-под весов  и,
была не была,  скребанул из эмалированного  таза горсть скоромного масла. Ћт
грЯзных  ногтей в желтом  масле остались  темные царапины, но уж делать было
нечего  --  бухнул  в сырую дверь  плечом, вывалилсЯ на  улицу и выпустил из
груди спертый дух.  ‘ердце  мое  звЯкало о  ребра,  руки  дрожали,  в штанах
сделалось сыро.
     -- ’ы ч…? -- испугалсЯ ’ишка.
     -- ‚от!  -- выгружаЯ из грЯзного кармана слипшиесЯ комочки мЯса, крошки
рыбы и косточки, захлебывалсЯ  рваным  смехом. -- ‚арить будем!  ™и  -- хоть
портЯнки полощи!
     џ пощупал свой лоб  -- клейко, "мед" выступил. "Џусть кто-нибудь скажет
мне, что воровать легко!.."
     ‚  мешке  оставались  еще мерзлые  картошки, стучали камешками. ‘уп  --
картоннаЯ вылупка, получилсЯ  мутный. Ћднако жиров  было много,  и мы хорошо
нахлебались горЯчего варева. Љак водитсЯ у  степенных,  хозЯйственных людей,
после сытного  ужина мы сумерничали, вели неторопливые беседы. ’ишка приучал
менЯ  курить  подобранные  на  улице  бычки.  "Џить  вино, уродовать  людей,
воровать -- уже могу. Ћсталось курить научитьсЯ -- и порЯдок!"
     “тром ’ишка ушел на разведку домой и в убежище мое не вернулсЯ.
     Ќо Я недолго тужил о ’ишке. “ менЯ поЯвилсЯ новый друг -- Љандыба.


     <b>***</b>


     ‚ хлебном отделе гастронома Я  наметил к уводу краюшку  хлеба,  лежащую
возле  весов, и все примеривалсЯ да прицеливалсЯ к ней,  но упускал моменты.
’о мне казалось, что продавец уже приметил менЯ и ждет не дождетсЯ,  когда Я
потЯну горбушку, чтоб огреть менЯ гирей по  башке, то в очереди  к  прилавку
"не те люди" были, при которых можно незаметно что-либо стЯнуть. €змучилсЯ Я
весь, сопрел,  а есть хотелось  до  стона  в  кишках.  ѓорбушка,  в  полкило
примерно весом, так и кружилась в глазах,  ощущалсЯ даже  кисловатый вкус ее
во  рту,  как хрустит корочка на  зубах,  чуЯлось. ‘ытое тепло разойдетсЯ по
всему  телу, в сон потЯнет, уютно и спокойно на  душе сделаетсЯ -- и все это
от горбушки, такой близкой и такой недоступной!
     ’ерпенье мое иссЯкло,  и Я  решил действовать  "на шарапа" --  схватить
горбушку и  убежать  из магазина. ‘ этаким дерзким  планом  Я  продвинулсЯ к
весам, в который  уж  раз кружанув возле  прилавка. ‚переди менЯ втиснулсЯ в
очередь  парнишка в толстой,  латаной  гуне с кошачьим воротником,  в шапке,
единственное  ухо которой так  ловко было заделано, что  выходило как бы два
уха  у шапки, и мерзнуть никакой половине башки парень не дозволЯл.  "—ерт в
подкладке, сатана в заплатке", -- говоритсЯ о такой лопотине иль о человеке,
одетом в нее, и не зрЯ говоритсЯ, как Я скоро распознал.
     -- ‡агорожу! -- дыхнул мне в  лицо табачной гарью парнишка, и так ловко
все сотворил, что горбушка мигом отделилась от продавца и глазастого люда.
     џ сунул горбушку за пазуху  и  вышел  из магазина, не знаЯ,  как теперь
быть: дождатьсЯ ли  малого  в  одноухой  шапке,  спрЯтатьсЯ  ли  за  ближние
дровЯники и  умЯть хлеб,  но сам  уже  рвал зубами  горбушку, спрЯтавшись за
поленницу трухлого макаронника.
     Џросунулась сюда же одноухаЯ шапка, следом мордаха, по-песьи работающаЯ
ноздрЯми,  пришкандыбал, сильно  припадаЯ  на  изогнутую в колене ногу,  сам
парнишка с быстрыми, смешливыми глазами.
     -- Њандру пополам! -- распорЯдилсЯ он.
     -- —его?
     -- •леб. Ќе умеешь по-блатному?
     -- Ќе умею,-- призналсЯ Я, с сожалением половинЯ горбушку.
     --  Ќаучу. Ќадо  бы буханку  брать, сурло  немытое.  ‚сегда надо  брать
больше,  чтобы не так обидно,  когда поймают... -- выдал он мне  первый свой
совет из огромной, бескорыстно преподанной затем науки беспризорника.
     -- ’ебе ч…, ногу-то граждане выворачивали?
     -- Ќе-э, это с юного детства у менЯ. ‘ полатей упал. Ћказалось,  мы уже
встречались  с  Љандыбой  -- такаЯ  кличка  была у парнишки  --  в кое-каких
укромных местах,  да не разговорились "по душам",  дураки такие.  Ђ ведь так
необходимы друг другу!
     Љандыба почесал под шапкой:
     -- Ќе  пронЯло: один кусок на два  пустых брюха,  все  равно  что  один
патрон на двух героических бойцов. Џойдем вместе, найдем двести!...
     Њы двинули в  столовую. Љандыба зорко отыскивал воткнувшиесЯ в снег или
"не насмерть" затоптанные  по дороге бычки, обрывал мерзлые концы  и которые
бычки курил, которые прЯтал в лохмотьЯ и за отворот шапки -- про запас.
     ‚ столовке Љандыбу знали и взашей поперли, а менЯ нет. џ подсаживалсЯ к
столам и доедал  из тарелок суп, котлеты, рыбьи головы, обломки хлеба прЯтал
в карманы. Ѓыла до войны у интеллигентно себЯ понимающих людей распрекраснаЯ
привычка  --  оставлЯть на тарелке еду "длЯ приличиЯ". Џо остаткам кушаний Я
заключал, кто за столом кормилсЯ:  вахлак  тупой и жадный или тонкой кости и
истинного пониманиЯ этикета человек.


     Ћдна  муха не проест и  брюха --  вот уж  правда так  правда! „вое  нас
стало,  и какаЯ жизнь  наполненнаЯ пошла. ЏолучилсЯ  у нас  с Љандыбой  союз
такой, какого не было у менЯ вплоть до  того, пока Я  не вырос и собственной
семьей не обзавелсЯ.
     Џеред  писаными  распорЯдками,  всЯкими организациЯми Љандыба  пасовал,
терЯлсЯ, чувствовал себЯ  угнетенно и потому драпанул из  двух уже детдомов,
до ‘евера вот добралсЯ и "нечаЯнно" зазимовал в €гарке. Љандыба обожал волю.
‚олЯ эта пуще неволи --  узнаю Я после. ’олько "на воле", оставшись "в миру"
сам с собой, он не знал унижений, чувствовал себЯ полноценным и полноправным
человеком; умел постоЯть за себЯ, не страшась никакой борьбы и невзгод.
     ‚ольной  и  беззаботной  птицей  рожденный  -- мать  он зачем-то упорно
отыскивал повсюду, из-за этого и в €гарку попал,  Љандыба и сам хотел вольно
прожить  лета,   отпущенные  ему   судьбою.  ‹ет  этих  выпадет  немного  --
семнадцать.  “мрет  он в больнице исправительно-трудовой колонии от костного
туберкулеза, так и не смирЯсь с судьбой инвалида.
     Љандыба  пришел в восторг от моей хазы -- так  сразу окрестил он бывшую
парикмахерскую, заЯвил,  что берет на себЯ прокорм, а Я  чтоб дымом  и огнем
владел, читал бы  ему книжки и рассказывал всЯкую всЯчину. ЏосулилсЯ Љандыба
за короткий срок сотворить из менЯ карманника, чтоб, если один завалитсЯ, не
доходить с голоду.  „ело с обучением сразу потерпело крах -- после первой же
попытки  "пощупать кошелек"  Я  попалсЯ. ЊенЯ  били  на крыльце магазина.  €
ладно,  большинство  игарских граждан  обуты оказались  в  оленьи  бакари  и
валенки, а то бы мне все ребра переломали.
     ‚ид мой вогнал Љандыбу в удручение.
     -- ‚о, напарили, блиндар! -- покачал он головой. -- „о новых веников не
забудешь! -- и приказал мне зажмуритьсЯ и вытЯнуть руки. -- Ќервы! -- сделал
Љандыба заключение.  -- ђасшатаны! ‚ карманники негоден. -- ‘мазав  лицо мое
солидолом  --  банка  с  солидолом осталась в хламе,  парикмахеры  мазали им
машинки или  сапоги, мы  же  приспособили  вместо  мази,  еще  пепел из печи
пользовали да серу с  поленьев --  это  уж Я от  таежников  перенЯл, Љандыба
обследовал менЯ -- нос, челюсти не сломаны ли? Џри  этом он  доступно, будто
фельдшер пациенту,  объЯснЯл, как вести себЯ, если  попадешьсЯ. Ќадо поперед
всего "вывеску хранить", падать вниз лицом и загораживатьсЯ руками, телом не
напрЯгатьсЯ, распустить следует тело, чтобы кисельное оно  сделалось, тогда,
если даже пинают сапогами, бузуют палками -- кости не переломают.
     -- ђабота наша давнЯЯ и  труднаЯ очень, --  заключил Љандыба. --  џ так
кумекаю: человек токо-токо научилсЯ мозгой шевелить, тут же сообразил -- чем
спину  гнуть  из-за еды, легче ее украсть,  отобрать у младшего, лучше  -- у
соседа. Ќо  по  брюху, по брюху  надо брать.  Ћбратно,  разница:  кто почему
ворует?  Ћдин от  голодухи, другой  из  интересу.  Љоторый из  интересу,  от
жадности --  того смертно бить. Ќо лупЯт всеш-ки нашего брата  голодранца...
безопасней...
     ђот открывши, слушал Я нового своего друга: "„а уж малый ли это? Ћголец
ли? ѓодок ли мне? ‚идно, ничего в мире просто так не делаетсЯ,  и уж не зрЯ,
ох не зрЯ судьба нас соединила".


     Џошла жизнь складно и ладно, Љандыба  промышлЯл в магазинах, столовых и
разных кладовых,  Я  заделалсЯ как бы  замом его по хозЯйственной части и по
культурно-  просветительской  тоже,  обеспечивал  братство   наше  топливом,
светом, водою,  заботилсЯ о полезном досуге, читал вслух книжки, рассказывал
о лесах, озерах  и  прошлом  лете.  Ћсобенно  удалсЯ мне рассказ  о том, как
ловили мы с дедом карасей  на озере  и налимов на протоке, да еще о том, как
новые штаны загубил  на заимке. "Ѓолони  надорвал" Љандыба, слушаЯ историю о
штанах, -- Я уж постаралсЯ, наворотил, разукрасил ту историю.
     Љеросин длЯ  фонарЯ  Я добывал  все  у того  же  драмтеатра  имени ‚еры
Џашенной. ‘тоЯл позади него движок со  всегда полным  баком,  на тот случай,
если  с  городским  электричеством  что-нибудь случитсЯ,  а случалось с  ним
"что-нибудь"  часто, движок моментом  запускали,  не  даваЯ  загаснуть свету
разума в далеком ‡аполЯрье, и без того зимою темном.
     €з лесокомбинатовского  клуба  увел  Я  красную скатерть, графин и  еще
балалайку. ѓрафин, налитый до горлышка водою, разорвало, струны на балалайке
лопнули от холода, когда Я надолго покинул свое жилище.
     Љандыба  вынюхал где-то  склад с мЯсом,  нас не  очень-то занимало, длЯ
кого "добро плохо положено", нам требовалась пища -- и  весь  разговор. ЊЯсо
бледно-розовое,   с   голубоватыми   прожилочками,   твердыми   сухожильЯми,
обмыленными мускулами,  должно быть, оленина, но это нас не  занимало --  мы
делили пищу на  два  сорта:  годную  длЯ жратвы  и негодную.  ќто мЯсо  было
годное.  Њы заваливали оковалок с костью в ведро  с водою, сыпали горсть или
две   соли,  натрЯсенной   из   столовских  солонок,   мЯсо  прело  в  воде,
распространЯЯ ароматы по пустому и  гулкому нутру нашего обиталища. Ћтхватив
кус  ножичком, мы валЯли  горЯчее мЯсо во рту,  если был  хлеб, потреблЯли с
хлебом  отвар, если хлеба не  было, обходились и так.  ѓлЯнулось нам крушить
зубами упревшие  кости.  Њы их хрумкали, высасывали мозг и сок, выбрасываЯ в
угол лишь  трубочки, не  дающиесЯ  зубу.  ђаботу,  начатую нами,  продолжали
шустрые мыши,  деловито скыркали острыми резцами, брЯкали, перекатываЯ кости
по полу.
     џ всеми силами старалсЯ не оставатьсЯ перед Љандыбой в  долгу, которого
от  чувств,  во  мне  пробудившихсЯ,  стал  кликать  Ќдыбаканом.  ќто,  если
повторЯть крЯду, все равно  получаетсЯ Љандыба, однако чуткий бродЯга уловил
душевность, вложенную  в переиначенную  кличку. Љроме того, многие  игарчане
знали и на  себе испытали присутствие в городе  хромого парнишки. €звернутое
прозвище, на наш взглЯд, затемнЯло подлинное прозвище сноровистого добытчика
харчей.
     џ  приловчилсЯ  обходить  на  лыжах, самим  же  сотворенных  из  гибких
горбылин,   перелески  близ  города  и  прибрежные  кустарники  на  острове,
осматриваЯ поставленные на куропаток силки. €ной раз мы баловались птичинкой
и даже скопили кой-чего на черный день, зарыли в  снег между "слепой" стеной
парикмахерской и заплотом конного двора несколько куропаток и кусок оленьего
мЯса.
     —ерный день ждать  долго не пришлось. €звестно, сытый  человек начинает
много  воображать, задаватьсЯ сам  перед собой, если больше не перед кем.  ‚
еду  ему разносолы подавай, балуй зрелищами.  Џо этой-то причине  Я совершил
оплошность, котораЯ повЯзала узелками, после и  спутала всю нашу  жизнь.  џ,
видите ли,  порешил совсем  уж  распотешить  себЯ и  Љандыбу  завлекательным
чтением и осталсЯ  вечером в городской библиотеке за  стеллажами. Ѓиблиотека
располагалась  вверху  все  того  же  драматического  театра,  который  имел
несчастье   стоЯть  невдалеке  от  брошенной  парикмахерской  и  потому  нес
постоЯнный урон.
     ‚се замерло  --  в театре началсЯ спектакль.  ‚низу подо мной, ровно  в
берег  преисподней,  времЯ от  времени ударЯлись  громобойные  волны --  это
игарские зрители разражались хохотом или рассыпали  крошево аплодисментов. ‚
библиотеке было так тихо, так тепло, так уютно,  что Я приморилсЯ и подремал
чуткой  дремою  воришки.  ‚онь рыбьего клеЯ,  пресноту  клейстера,  которыми
скреплЯли  листы   растрепанных   книг,  забивало  остро  скользЯщей  стру…й
спиртовых красок.  Њеж  деревЯнных  стеллажей  парил  дух  бумаги,  шрифтов,
отдающих керосином, и тот ни на что не похожий запах, даже  не запах, а тлен
стареющих книг безропотно, с тихой скорбью ронЯющих белую перхоть...
     …сли сквозь небесные тверди пробивалсЯ отблеск позарей и  по библиотеке
шарилсЯ живой, волшебно светЯщийсЯ сполох,  книги на полках чуть подрагивали
рубчатой  лентой, искрили златом-серебром  и вроде бы шевелились.  џ  провел
рукой по одному, по другому  рЯду книг. Ћтчужденно-прохладные, плотно стоЯли
они  на  своих  местах.  Џоврежденные  корешки цеплЯлись за  брюшки  пальцев
сеточкой  клееной  марли,  рЯдами  железных  скобок,   тронутых   ржавчиной.
ЌеобъЯснимой усталостью и мудрой печалью веЯло от  этих сморщенных, иссохших
от времени книг. Ќикогда бы не узнал и не почувствовал Я всего этого, если б
не осталсЯ с книгами наедине в боЯзных потемках.
     —то-то похожее со мною бывало, когда Я, маленький, вечеровал  на заимке
с дедом €льей. Ћн виделсЯ мне  в таежной деревЯнной избе согбенно сидЯщим на
скамейке.  ЃольшаЯ его фигура очерчена четко  в проеме пепельно-серого окна.
Ќедвижимый, молчаливый, так много повидавший и переработавший на своем веку,
о  чем он думал  и печалилсЯ, мой добрый,  тихий дед? Ћ маме моей  и  других
своих детЯх, раньше него разлученных с жизнью?  Ћ земле  и о  хлебе? Ћ жизни
прошлой и грЯдущей?  Ѓыть может, и  о том, и о другом, и о  третьем. „а  как
теперь узнаешь-то?
     џ расслабилсЯ от тихих, грустных мыслей и хотел "выйти" в  форточку, но
где-то  Ќдыбакан  добывал  пропитание,  бродил  по студеным улицам, тискалсЯ
сквозь  людей, всегда враждебных к ворью и шпане. Ћн ждет не дождетсЯ, когда
Я почитаю ему  про "другую жизнь". Љнижки --  не  харчи, они длЯ всех  людей
оставлены. Њногие  из  тех,  кто  их  оставил, так же,  как мы,  голодовали,
скитались по  свету. „а если на то пошло, тот,  кто не страдал, не  мыкалсЯ,
ничего занЯтного и не оставил о себе, а  раз так,  значит,  наш брат-кондрат
сочинЯл  эти книги.  џ распалЯлсЯ,  чтоб  подавить  в себе неловкость, но не
очень-то получалось у менЯ. "Џодумаешь! -- фыркал Я во тьме. -- Ћни неживые,
книжки-то! Ќагородил ерунды  всЯкой, барахольнаЯ душа! ‚ечно  перелажу через
заплот,  которого  нету‘ейчас  вот начну  фуговать эти книжки, только  свист
пойдет!"
     ‚  библиотеке театра Я бывал не раз, сиживал за столом, листал журналы,
пользовалсЯ  дармовым теплом и  все тут знал.  џ прошел  в отдел с названием
"•удожественнаЯ  литература",  поднЯлсЯ  на  подоконник,  распахнул  широкую
форточку.  ‚  сырой квадрат  ударило  белой стужей,  зашорохтело меж  рам. џ
вернулсЯ к стеллажам, замЯлсЯ опЯть, переступил с ноги на ногу, но переборол
себЯ  и на  этот раз раскинул руки, охапкой понес  книги.  ‚ форточку  книги
летели, то распластавшись крылато, лопоча  страницами, то, как обрезь досок,
шлепались  в  снег,  то  рыбинами  в сугробы  заныривали,  но больше  падали
обреченно  и бесшумно. Њне  поглЯнулсЯ  мой нахрапистый налет, и власть моЯ,
хоть и подленькаЯ, тайнаЯ, глЯнулась, пусть над  бессловесными, беззащитными
книгами, но все же власть! ‚низу люди полорото на сцену  глазеют, вверху над
ними  Я, как  Ѓог, чего  хочу,  то и ворочу. џ  разохотилсЯ,  готов  был всю
библиотеку перетаскать,  но все  же скомандовал себе:  "‘топ, капитан!" -- и
вылез  в форточку. „ержась под  крышей  за брусьЯ застрехи,  достиг пожарной
лестницы, спустилсЯ наземь, точнее, ухнул до поЯса в снежный намет.
     Љнижки  Я собрал  в  кучу, забросал  их  снегом и,  сунув под  одежонку
сколько-то   штук,  побежал  домой,  еще  издали   поймав   взглЯдом   пухло
расползающийсЯ  в  серой ночи дым из  нашей  благодатной обители.  "Ќдыбакан
домаЉрасота!"
     „руг мой  сердечный, друг  единственный таилсЯ  за  печкой, подальше от
света. "ЏопалсЯ!"
     Џопутали моего друга у счастливо им открытых  складов с  мЯсом. ЊЯсо то
предназначалось длЯ  сторожевых собак. ‘обаку  и  напустили на Љандыбу.  Ћна
свалила  парнишку,  хорошо, что  в  сугроб,  а то  б загрызла.  Ћхранник дал
потешитьсЯ сытому кобелю над голодным парнишкой и потом  пнул его и лицо. Ћт
собаки  на  своих  двоих и  переломанных  не больно-то  упрыгаешь!  ’юремный
охранник  приказал следовать  куда надо. ‚ дороге  Љандыба от  него  смылсЯ.
’олько твердолобый оглоед, привыкший  к  беспрекословному  повиновению,  мог
решить, что ему все от мала до велика подвластны и пойдут, куда он прикажет,
тем  паче парнишка, да еще калека  к  тому  же. Њилиционеры, те лучше  знают
людей, по нравам и  характерам их различают. Ћт милиционеров убежать трудно,
как миленький засеменишь куда надо...
     џ  осмотрел  Љандыбу при  свете  фонарЯ. Ћн  через  силу  улыбнулсЯ мне
разбитыми  губами.  ѓде   правый   глаз   должен   быть,  бугрилась  грЯзнаЯ
картофелина. ‚  махонькой  Ямке  живым  ростком  шевелилсЯ  и  обнадеживающе
просверкивал зрачок. џ полил Љандыбе умытьсЯ, сам руки с мылом вымыл, развел
глазницы болезного  друга пальцами -- оба глЯдели на месте, не вытекли, хотЯ
и  захлестнуло их  красной кровью.  Џрисыпав теплым пеплом ссаженную  зубами
спину друга, Я сказал Љандыбе, все, мол, заживет до  свадьбы.  Ћн ободрилсЯ,
хотел идти  со мной за  книгами, так  ловко добытыми мною, но  Я  взЯл мешок
из-под картошек, ему, как человеку пострадавшему, определил работу в  тепле,
выдал иголку, тюрючок с нитками и велел упочиниватьсЯ.


     <b>***</b>


     ‘пали мы с Ќдыбаканом, братски  обнЯвшись, на старых шкурах, за печкой,
под половиками, на одной подушке с  такой грЯзной  наволочкой, что цветочки,
когда-то красовавшиесЯ на ней, различались только на углах, куда наши головы
не доставали.
     Џроснувшись поутру, Я в упор глЯнул на Љандыбу и понЯл: дела наши швах.
‘ мордой, расквашенной в капусту, гибель воришке.
     -- •удо? -- перехватил мой взглЯд Љандыба.
     -- ‘опротивлЯлсЯ, что ли?
     -- ЌасопротивлЯешьсЯ! Ћн с собакой.
     -- ‡апомнил его?
     -- ѓде запомнишь? ‘обака спину рвет... †иводер пинкарей вешает...
     -- †алко!
     -- —…?
     -- †алко -- не запомнил. Њы бы ему устроили фокус- мокус!..
     -- —… ты ему сделаешь?..
     --  ‚ыследили  бы,  где  живет,  подперли  стЯгом и подожгли бы!  Џусть
жаритсЯ, как крыса в клетке!..
     Ќдыбакан  длинно и горестно глЯдел на менЯ из глазниц, налитых багровой
тЯжестью.
     -- Ќ-да, литература!  Ћна  до  хорошего  не  доведет!..  ЏоднимайсЯ-ка,
поджигатель, печку затоплЯй. џ на бюллетене.
     Љандыба вольготно  валЯлсЯ за печкой, Я наготовил дров, сварил похлебку
из куропаток, овса нажарил, раздобыл его снова в кормушках коней,  посулилсЯ
накормить друга  такой ухой, от которой он вмиг  выздоровеет. “ деда все еще
небось стоЯт подпуски в прорубЯх, надо их проверить -- нет ли там  и на нашу
долю налимишка?
     Џохлебка из дичины  подживила Љандыбу, и мы пришли к заключению: не так
уж все худо, как нам с вечера казалось. "“тро вечера мудренее" --  толковаЯ,
правильнаЯ пословица, котораЯ  тут  же подтвердилась жизнью -- ЯвилсЯ  ’ишка
‹омов. Ѓог его послал -- решили мы и ошиблись...
     --  ‡агораете? Ћтдыхаете?  ‘позабыт, спозаброшен с  молодых, юных  лет,
да?! Ђ об вас вот, об рылах битых, думают, заботЯтсЯ!..
     ‘ нарастающим интересом смотрели мы на кривлЯющегосЯ ’ишку, по тону его
угадываЯ,  какие  большие  удовольствиЯ  нас  ждут.  ‹ицо  ’ишкино  излучало
озорство и лукавость, сам он был  умыт, пострижен, одежонка на нем починена;
выЯснилось: Џашкина лЯрва подалась по другим адресам,  художник бросилсЯ  за
ней и куда-то запропал, оставив ’ишку с матерью на свободе.
     -- €так, пошто же вы не спрашиваете, кто об вас заботитсЯ?
     -- ‹егавые, -- буркнул Љандыба.
     -- ‹егавые -- само собой. € скорбный их труд не пропадет даром. Ћни все
одно вас заметут. Ђ вот кто еще? Љто?
     Њы переглЯнулись с Љандыбой -- больше вроде бы некому о нас заботитьсЯ.
     --  Џромеж  тем,  -- медленно  и картинно залезаЯ  за пазуху и извлекаЯ
какую-то бумагу, кособочилсЯ ’ишка, -- об вас страна думает,  почти што всЯ!
Ќу, может, опричь дальних губерний.
     џ ожидал увидеть похабную картинку, рисовать которые ’ишка был  большой
спец.  Ќо то оказалсЯ  "документ важнеющего значениЯ", как назвал его ’ишка,
-- еще  одно послание из  школы моим  родителЯм, напечатанное на  машинке  и
выданное ’ишке под расписку, поскольку лишь он сподобилсЯ знать адрес нашего
кочевого семейства.
     "“важаемые родители! --  ’ишка  поднЯл палец. Љак бы не различаЯ дальше
послание, вынул  из кармана  проволочные очки без стекол, воздел их на нос и
продолжал, важничаЯ: -- „ирекциЯ школы  номер  тринадцать надеетсЯ,  что вам
известно, как, напрЯгаЯ все силы, ‘трана ‘оветов  боретсЯ с тЯжким наследием
проклЯтого прошлого  -- безграмотностью.  Ћднако вы не проЯвлЯете надлежащей
активности  в  воспитании  и  обучении  вашего  сына,  чем  нарушаете  закон
всеобуча.
     ‘  тех  пор,  как  ваш  сын  перешел  в тринадцатую  школу  и  был, как
второгодник, принЯт условно, вы ни  разу не поинтересовались его успехами на
важнейшем  фронте  нашей  борьбы  --  просвещениЯ, а  также  и  дисциплиной,
котораЯ..."
     --  „альше тут  описываетсЯ, как  изуит  этот  исхвостал учителку. ‘лух
катитсЯ  -- бродит по  €гарке  страшный  второгодник и колет финкой  молодых
учителок, исключительно молодых.  Џо выбору! ‡апорол он их не то шешнадцать,
не то  двадцать штук! ‚едутсЯ подсчеты.  ‰-Я  продолжаю: "Џедсовет  требует,
чтоб  вы  немедленно  Явились  к директору  школы  и досконально  объЯснили,
думаете  ли  выполнЯть  закон  о  всеобуче?  ‚  противном  случае   педсовет
тринадцатой  школы примет решительные меры к вашему сыну, ЯвлЯющемусЯ членом
коллектива, борющегосЯ  за высокую  успеваемость и передовую сознательность.
ЌадеемсЯ, что вы также  употребите  все доступные меры воздействиЯ на вашего
сына.
     „аннаЯ  записка выдаетсЯ под расписку  товарищу, --  ’ишка снова поднЯл
вверх  палец, --  ‹омову,  должна  быть  возвращена  с  подписью  одного  из
родителей,  с указанием числа и часа ее получениЯ, а  также днЯ и времени, в
которое вы посетите школу (желательно с посещением не затЯгивать).
     „иректор школы: ‡агорюха Љ. Ќ.
     ‡авуч: Њартынова Ђ. ‚."
     Џовисло  молчание.  Ќикто  рта  не открывал, не нарушал тишины,  тугой,
благолепной. ’акие удовольствиЯ перепадают нашему брату не каждый  день, ими
надо дорожить.
     џ  глЯдел  на исходЯщего радостным  сиЯнием ’ишку, который приволок нам
такой подарок. Њне  почему-то снова вспомнилась  бабушка  Љатерина Џетровна.
’олько  теперь  Я  понЯл, насколько она вместе  с подружками своими, Ѓожьими
старушками,  счастливей  нас  --  безбожников!  ‘коль  часто одариваемы  они
блаженством  бывают.  †ивут-живут  в  грехах  и   мирском  содоме,  в  земле
ковырЯютсЯ, полы скоблЯт, подштанники  стирают, в головах ищутсЯ -- и раз им
послание  Ѓожье, а  то  сам лик ѓосподен  ЯвитсЯ, пусть даже  и во сне, да и
возвестит  грЯдущее на  небеси,  по сравнению с  которым жизнь  на  грЯзной,
назьмом пахнущей земле есть прозЯбание.  ‚  довершение ко всему  деревенский
батюшко покропит свЯтой водой, перекрестит, елеем лоб мазнет и подтверждение
словесное насчет царствиЯ небесного даст, да еще  ангельские голоса  с хоров
ликующе грЯнут:  "ЂллилуйЯ, аллилуйЯ!" -- тут тебе и трепет души, и умильные
слезы, и надежды на вознаграждение за земные муки...
     Ќо Я же  не  просто второгодник,  Я  еще  и  атеист-безбожник.  ’репет,
умиление и всЯкаЯ подобнаЯ чепуха неведомы мне.  ‚место этих чувств из моего
черного нутра поднималось  злорадное торжество и Ярость,  ненасытнаЯ Ярость.
‚шивую  башку  ровно бы  гвоздем  проткнуло и выцарапало  из-под черепа, как
сталь, твердую и решительную мысль: "‘ожгу школу!"
     ’ишка давно менЯ знае