ем. Ќеделю стоЯт.
     ‘лушаЯ  говорок   дЯди  Њиши,  видЯ,  как  он  колдует  над  верстаком,
поколачивает, постругивает, подпиливает, Я вспомнил, как бабушка по-за глаза
хвалила ‡ырЯнова: "Њихайла -- добытчик! Њимо дома копейку не  пронесет!.. --
€ с деревенской прЯмотой лепила ему в глаза: -- ‚ертухай ты, вертухай. —… ты
по свету вертишьсЯ? —его и  ково  ишшешь? Љопейка завсегда у тебЯ под ногами
лежит,  нагнись  и  возьми!  Ќе-эт,  тебе копейки  мало,  тебе  штоб  рубель
стружками  кружилсЯ.  —ервЯк  тебЯ  точит’очит  ведь,  точит! €  грыжа  тебЯ
донимат, кровЯной  напор в тебе нестойкай  оттого,  что  рыло не крестишь, в
любое времЯ, в любой  день, даже в  пасхальный сочельник скоромное лопашь, и
не  думашь о том, что  за  этот грех землЯ  тебЯ не  примет..."  -- "Ќа небо
вознесусь.  ’ам  мЯгче!" -- ухмылЯлсЯ  дЯдЯ Њиша,  делаЯ вид,  что  все  ему
нипочем,  был  он  и остаетсЯ  главным  средь людей.  Ќо  иногда -- понимал,
видать,  что не главнее он  бабушки,  -- запоЯсывалсЯ,  хлопал рукавицей  об
рукавицу: "Ќу и родню мне черт послал!.." -- бахал дверью и подолгу у нас не
поЯвлЯлсЯ. "Ќа руку -- золото человек, сердцем -- чужой и чижолай. ‚сЯ  наша
родова -- вертопрахи, если и пошумит, то как лист в лесу, ну, окромЯ самово,
конешно, об том што говорить? џ токо и могу его вынести. „руга бы давно уж с
утесу вниз головой  --  штоб уж сразу.  Ђ  этот нe нашей  веры, поди-ка? Ћх,
ЊареЯ, ЊареЯ! џ ли ей не говорила, Я ль ее не упреждала...".
     Ќе закончив гроб,  дЯдЯ Њиша отправилсЯ  затоплЯть  баню. Џрытко  бегаЯ
вниз и вверх  по мерзлому Яру,  Я натаскал воды в баню и, пока она топилась,
успел почистить  в  стайках, отвалил кучи  от  окон, в которые выбрасываетсЯ
навоз.
     -- ‡има  еще  не  началась,  -- бабушкиным голосом проворчал, -- вы  уж
дерьмом заросли!
     ’етЯ  ЊанЯ  засмеЯлась,  понЯв,   откуда  ветер   дунул,  словоохотливо
объЯснила,  что с подсобного хозЯйства подобрали мужиков па  войну, сами  же
хворы, не справлЯютсЯ с  хозЯйством, и как дорога установитсЯ -- ликвидируют
скот, продадут мЯсо, оставЯт только корову, ну, может, еще поросенка.


     ђаспаренные, чистые после бани, вечеровали  мы за столом.  „ЯдЯ Њиша  с
тетей Њаней распочали и за  мое здоровье да за здоровье Љатерины Џетровны  и
всей нашей родни, в  первую  голову  за  тех, кто  бедует на войне, быстро и
дружно опорожнили бугылочку.
     -- Ќу вы даете!
     -- Ђ  ч… нам, морЯкам! „ень  работам,  ночь гулЯм! -- ЏьЯненько махнула
рукой  тетЯ ЊанЯ. -- ѓорбом заработано! Ђ ну-ко, ЊинЯ! -- приказала она дЯде
Њише, и тот, засунув руку под кровать, выудил оттуда гармошку, дунул на  нее
-- с гармошки клубом полетела пыль.
     --  „а-а-авненько,  да-а-авненько  Я  не  брал  гармозень  в  руки,  --
прилаживаЯ ремень  на  плечо, покачал  головой дЯдЯ Њиша  и пощупал  пуговки
музыки. Њолодецки разгладил усы, широко открыв рот, дЯдЯ Њиша набрал воздуху
и, как  с обрыва  скатившись,  грЯнул:  -- Љогда  б имел златые горы и реки,
полныЯ вина-а-а-а...
     Њы с тетей  Њаней подхватили, и  пошла содрогатьсЯ бакенскаЯ избушка от
громкого  и слаженного рева. „ЯдЯ Њиша,  сидЯ на кровати в просторном нижнем
белье,  валилсЯ  с  гармошкой  то  вправо,  то   влево  или  начинал  трЯско
подпрыгивать, подергиватьсЯ, тогда рубаха и подштанники как бы отделЯлись от
него  --  они  оставались на  месте, сам же  человечишко  сенным,  сухопарым
кузнечиком  норовил выпрыгнуть  из них.  Ћднако  не  сумел. Ќо  разошелсЯ  в
веселье и во всем белом пошел по избушке вприсЯдку.  Џодштанники ломались  у
него под  коленЯми,  рубаха  распЯтьем  качалась по стенам,  и только  руки,
высунутые  из  рукавов,  и голова из  ворота  да усы,  мелькающие  на чем-то
красном,  свидетельствовали, что тут действует -- и лихо действует -- живой,
всамделишный человек. ’етЯ ЊанЯ пыталась порхать  над ним,  но больше порхал
платочек  над  ее  головой да  визг  пронзал  пространства,  били по  жидким
половицам,  топали тЯжелые,  больные ноги  с  раздутыми водЯнистыми  венами,
свитыми в клубки под коленЯми и  на обвислых икрах.  Ќо порода брала свое, и
тетЯ ЊанЯ через сбитое дыхание, под нестройный топот все же выдавала:
     --  €-и-ы-ых,  хороши  наши  платки,  каемочки  поуже  бы,  хорошо  мил
прижимат, не хуже бы потуже бы!.. †ми-дави, деревнЯ бли-и-изка-а-а...
     -- Ќе  ходите, девки, Яром,  не давайте кочегарам... -- дорогой муженек
ей в ответ.
     ’етЯ  ЊанЯ  плЯсала, плЯсала и,  с маху упав  на кровать, без звука уже
открывала рот, тыкала пальцем на Ящичек, висЯщий в простенке под зеркалом. џ
метнулсЯ   к  Ящику,   достал   из   него   флакончик,  плеснув   в   стакан
стародубкой-адонисом пахнущее  зелье, глотнув  которого, тетка моЯ  полежала
навытЯжку, потом села, собрала гребенкой волосы на затылке и сказала:
     -- ‚от дураки-то! ’ы, ‚ихтор, не обрашшай на нас вниманиЯ. Њы зимой без
людей дичам. € тебЯ нечистый дух подхватил! -- ткнула  она кулаком дЯдю Њишу
в лоб. -- ’уда же, вприсЯдку. Ќочесь запропадаш...
     Њы вышли с дЯдей Њишей во двор, полили угол избушки, одновременно глЯдЯ
на небо. Џоловина луны уже отковалась, блестела сквозь серый небесный морок,
звезды на  горных хребтах прорастали, хлопал и взвизгивал  трещинами на реке
лед.  „алеко-далеко,  в  тайге,  в  горах,  прокричал кто-то диким, гаснущим
голосом.  Џтица?  ‡верь? €  снова все  замерло  в предчувствии долгой  ночи,
надвигающихсЯ   морозов,   бесконечной   и,   как  окажетсЯ,   страшной   от
бесконечности зимы  сорок второго  года. ‚етка  и  •нырь  лежали  у  порога,
уткнувшись носами в шерсть, прикрыв себЯ хвостами.
     --  Ќу, все!  Ѓыть морозу! ‡автра помоги Ѓог морды поднЯть из  воды! --
бодренько воскликнул дЯдЯ Њиша и  передернулсЯ всем телом так,  что кости  в
нем вроде бы  забренчали,  телогрейка, наброшеннаЯ на спину,  спала с одного
плеча, и, стуча галошами, он поскорее стриганул в избушку.
     џ трепал пальцами ‚етку по загривку, сверху заиндевелому, но в глуби до
того пушистому, ласковому, что не хотелось из  него и пальцы вынимать. •нырь
поднЯлсЯ,  потЯнулсЯ,  зевнул,  с  таким  сладким  подвывом, что  дЯдЯ Њиша,
оглЯнувшись, заругалсЯ:
     -- ќк дерет пасть, окаЯнный! ’ы  недолго  тут с имЯ. Oнe рады-прерады к
человеку прилипнуть.
     ‚етка, было  уронившаЯ хвост, как только стукнула дверь  избушки, снова
его закренделила,  просительно пикнула: извини, дескать,  хозЯина  за грубое
обращение,  не понимает  он  души  нашей.  •нырь  повалЯлсЯ  в  снегу  и, не
отрЯхнувшись,  грубо, по-мужицки навалилсЯ мне на  грудь, преданно  лЯпнул в
лицо горЯчим Языком. џ сгреб его в  беремЯ, завалил, придавил. ‚етка, стонаЯ
от  восторга, налетела  сверху, с боков хватала менЯ  за  одежду,  •нырЯ  за
шерсть. •нырь не умел сдерживать чувств, хватко  хапал зубами за что попало,
рычал, бурлил горлом, понарошку сердЯсь на нас.
     -- Ќу,  будет, будет, дурни!  --  успокаивал Я собак.  €  они  послушно
унЯлись,  присели по обе стороны  от менЯ. џ погладил  их остывающие головы,
они  пытались  уцепить Языком  мои ладони.  -- Ќадурелись, наигрались! Ђх вы
дурни, дурни!
     Ђ  сам  все смотрел,  все  слушал, внимаЯ  редкостной  в нынешней  моей
городской  жизни притаенности  природы, все  более светлеющей, торжественной
ночи, в которую  так любЯт  ворожить сельские  девушки,  гадать, что ждет их
впереди  и  какой  жених  ЯвитсЯ  из волшебного ночного свету  -- хорошо  бы
кучерЯвый, в вышитой рубахе, подпоЯсанный крашеной опоЯской. ‡везды и месЯц,
как бы  примерившись  к месту на  небо,  посветив  земле и людЯм,  правившим
хозЯйские дола, отдалились в вышину, сделались отчужденными в своей неземной
красоте. Ќа них никогда не надоедает смотреть, боЯзливо дивитьсЯ их строгому
свету,  благоговеть  перед  нетленным  величием  гостей  ли,  хозЯев вышних,
чувствовать  серьезность  ихней  жизни,  непреодолимость  небесной  тайны  и
ужиматьсЯ в  себе  от  малости своей под этим  остывающим  небом,  все  шире
заковывающим себЯ в жестЯные, а ближе к месЯцу -- серебрЯные латы.
     Ќет, нет, еще не  хрусткой зимой, не лютыми  морозами веет с  неба. Ћно
лишь полнитсЯ предчувствием зимы и  морозов. Ѓелка уже выкунела и этой ночью
бегает по снежку, летает с ветки на ветку, то ли играЯ в тайной тишине ночи,
то ли кормЯсь. ‚от выпугнула из  теплой  ели  рЯбчика,  и он метнулсЯ в одну
сторону, белка  в  другую, цокнула,  жогнула отрывисто и успокоилась. ђЯбчик
фуркнул крыльЯми, нырнул в обогретую ель,  перебираЯсь пальчиками по  сучку,
залез в гущу хвои, прижалсЯ к живому стволу дерева, утЯнул шею в  сдобренные
пухом перьЯ, угрелсЯ, устроилсЯ и дремно смежил глаза, коротаЯ долгую ночь в
сторожком сне.
     Ѓелка снова пошла махать с дерева на дерево, легкаЯ, веселаЯ, устали не
знающаЯ,  и снова нарвалась на лесного обитателЯ. †утко загромыхав крыльЯми,
из осинников метнулсЯ жировавший там в сумерках  на последнем, редком листе,
беспечно  придремнувший глухарь.  —ерным  снарЯдом  пробивал  он голые кроны
деревьев, и они взрывались красными искрами остатнего листа. ѓлухарь укрылсЯ
в  расщелине  гор  и  долго  ворочалсЯ  в  глуби  захламленного  горельника,
устраиваЯсь в падежной засидке; белка же до того перепугалась,  что упала  с
дерева и стриганула из лесу в поле, на одиноко темнеющее дерево.
     € глухарем ли сшибленный, током ли струи из горного распадка, все более
остро пронзающего ночь, тайгу и пространство до самого  …нисеЯ, подхватило и
занесло  во двор выветренный листок.  Ћн черенком воткнулсЯ в  рыхлый снег и
засветилсЯ  живым,  чугь теплЯщимсЯ огоньком лампадки  в  этой настороженной
зимней  ночи, полной затаенной жизни, негаснущей тревоги,  до боли  щемЯщего
чувства  надвигающейсЯ беды или беспредельного страданиЯ, от которого нет ни
защиты, ни спасениЯ.
     „а, ведь война идет, война. € где-то на этой земле, чисто прибранной на
зиму, за этими угрюмо  темнеющими горами,  под  этим  вот отчужденным  небом
лежат в снегу, ждут утра и боЯ живые люди,  фронтовые  бойцы. Љак им, должно
быть, студено, одиноко и страшно в эту ночь.
     Њы поднЯлись  с  дЯдей Њишей поздно. „рыхли бы еще, но •нырь  обнаружил
белку за огородом на голой лиственнице,  на том  одиноком дереве, которое по
какому-то никому не ведомому приговору остаетсЯ возле человеческого жильЯ от
отступившего  леса,  и  об него пробуют  топоры,  всЯкое  железо и  каменьЯ,
привЯзывают к нему  скотину, подпилЯт его зачем-то, а то  и  подпалЯт снизу,
навесЯт на  нижние ветви литовки,  скобы,  вышедшие из дела,  вобьют  ржавые
гвозди в ствол,  прислонЯт  старую железную  ось либо грабли, да и позабудут
навсегда о них. Ќо дерево, напрЯгшись силами и соками, наморщив грубой корой
свой темный лоб, упрЯмо живет и даже украдчиво цветет, приветит и пригреет в
обнажившихсЯ  корнЯх полЯнку землЯники, веточку костЯники бережет  до  самых
морозов,  укрывает  опадающей  хвоей  тоже   отбившиесЯ  от  стаи  робкие  и
разноцветные сыроежки.
     ќта  лиственка была еще кое-где в пушке рыженькой хвои, цветом схожей с
тети Њаниными волосами, и  в гуще веток, в скопище  мелких шишек, сжавшись в
комочек, прЯтала  себЯ белка. Џод  деревом сидючи, вроде как  по обЯзанности
гавкал •нырь, и лай его постепенно пробилсЯ к нам сквозь сон.
     -- ЋкаЯнный!  --  зевнул  и заругалсЯ  дЯдЯ  Њиша, не вылезаЯ,  однако,
из-под одеЯла.
     џ бросил полушубок, под которым спал па полу, и выглЯнул в окно.
     -- •лопну белку!
     -- „а ну  ее.  --  „ЯдЯ Њиша  сел  в постели  и  потЯнулсЯ. --  Њолодой
кобелишка, зевастый,  никакого потом покою не даст. ‘  вечера будет загонЯть
белку на дерево.
     -- Ћн часа уже два бухает, -- подала голос из-за занавески от печи тетЯ
ЊанЯ. -- Ђ  вы,  мужики,  здоровы  же спа-ать! 0-е-е-е-о! ‘  такими  воинами
защитить державу... ‡ащитишь...
     џ занырнул обратно под  полушубок  -- понежитьсЯ. „ЯдЯ  Њиша, глЯдЯ  на
менЯ, тоже вальнулсЯ  на постеленку  и притаилсЯ  в ней. Џолежал, подремал и
давай  рассказывать,  как  белковал однажды зимой. ‚ыскочил налегке  в  горы
обстрелЯть "свои  угодьЯ", добыл десЯток белок,  хотел уж домой ладитьсЯ, да
собаки  соболЯ  стронули  с  засидки  и погнали,  и  погнали  по распадку. ‚
горельник  загнали.  Ђ там, в  трущобной  шараге,  не  только соболек,  рота
дезертиров скроетсЯ -- не сыщешь.
     “влекшись,  в  азарт вошли  и  собаки,  и  охотник, ну  и затемнЯли.  Ђ
ночевать в  здешней тайге,  в накаленном стужею камне? ќто только  в книжках
интересно  да  в  россказнЯх €вана €льича  Џотылицына.  Ќа самом же  деле...
•орошо, дров  много и  топор с собой  смекнул  захватить,  а  то  взопрелому
человеку и пропасть -- раз плюнуть.
     ‚сю  ночь  возле огнЯ  вертелсЯ в обнимку  с собаками  -- они  охотника
греют,  он их.  “тром снова  в  погоню.  ‘оболишку  надо  бы в  чистую тайгу
выгнать,  но он ушлый, не  идет  из логов. …ще денек побегали, белок  начали
есть и шипицу с кустов. ‹ишь на третий  день  загнали в  дуплистую  валежину
соболька, охотник забил деревЯнными пробками с той и с другой стороны  дупло
--  собаки соболЯ слышат,  гнилое  дерево  зубами рвут, аж  щепки  крошатсЯ.
Ћхотнику  помочь бы им,  отверстие  прорубить, но он ни рукой,  ни ногой  --
уходилсЯ, ухрЯпалсЯ.
     ‚етка с  •нырем  все  же  прогрызли дерево, и оттуда, из  дупла, черным
дымком выбросило соболЯ, собаки цап его и давай пластать.  Ћхотник, где силы
взЯлись, пал меж собак,  отбирает зверька -- изорвут  шкурку. ‚етка  окриком
очуралась, отскочила. •нырь до того озверел, что цапнул охотника за руку  да
и прокусил ее до кости.
     €дут домой,  плетутсЯ -- охотник впереди едва  лыжи передвигает, собаки
сзади, опустив хвосты и головы. "—то  же ты, сукин  сын, себе позволЯешь? --
ругаетсЯ охотник.  --  ‘толЯра без  руки оставить -- все одно что жениха без
нужного предмета, ремесло потерЯешь, хлеба на старости лет лишишьсЯ..."
     „ома новаЯ напасть  -- нету хозЯйки! “бежала дорогаЯ ЊанЯ в деревню и в
поселок народ созывать:  муж в тайге потерЯлсЯ. ‘ народом при помощи горючки
разобрались, что и как. Ќо рука долго болела. •нырь на глаза не показывалсЯ,
не ел, не пил, ребра наружу у него  вылезли, пока свою  ошибку не осознал. ‘
тех пор не кусаетсЯ, но и дЯдю Њишу в тайгу не шибко манит.
     Ђ белки, соболька и колонка развелось много.  Љ огороду козы  подходЯт.
Ћсенью маралы за баней трубЯт.
     -- Љогда люди друг дружку бьют -- им не до  зверЯ лесного... Џо  морозу
приходи, пострелЯем,  -- пригласил дЯдЯ Њиша. -- џ один-то не шибко  ходок в
тайгу, кашлЯю так, что зверье разбегаетсЯ.
     ’етЯ  ЊанЯ  уже управилась  по  хозЯйству,  пекла блины --  они с жирно
утихающим  шипением растекались на сковороде. Џо  избушке вкусно расползалсЯ
смрад  сытного коровьего масла, подгорелого  жидкого теста. Ћтсветы от жарко
полыхающих в печи углей шевелились за занавеской и  красно выплавлЯли фигуру
стрЯпухи.
     --  Џроспали все царство  небесное! -- добродушно поносила нас от  печи
тетЯ ЊанЯ. -- ‚от дак рыбаки! -- € сама себе подпела: -- ђыбаки ловили рыбу,
а поймали ра-а-ака-а-а.
     ’етЯ  ЊанЯ  и  опохмелитьсЯ успела, догадалсЯ  Я.  Ќе сделалась  бы  от
уединенности эта парочка  пьЯницами -- пьЯниц в нашей деревне да  и  в родне
нашей и без них хватает.
     -- Љак ты, ЊинЯ, храпел, штоб тебЯ лешаки взЯли!
     -- Ђ ты? -- взъерошилсЯ дЯдЯ Њиша и  передразнил ее на манер поросенка,
морща нос: -- •ур-хур, хур-рры-ы-ы-ы...
     -- Џолно врать-то! ‚ихтор, скажи, кто храпел? Љак на суду.
     џ выскочил из-под полушубка, натЯнул штаны и, махнув на стрЯпуху рукой,
пошел умыватьсЯ.  —ем-то  все-таки  тетЯ ЊанЯ  и  дЯдЯ  Њиша  подходили друг
дружке, и Ѓог -- или черт, по заверению бабушки, -- свел их не зрЯ.


     ™етинку  кольев  и обрубыши еловых веток было заметно еще издали. Џочти
половина манского шивера была перехвачена заездком. ’ри морды пробно, сказал
дЯдЯ  Њиша,  стоЯли  в  окнах  искусно сотворенного  заплота.  ‹овушка, ныне
считающаЯсЯ  браконьерской, возникла, видать, еще  на заре человечества. Љак
только человек  обзавелсЯ умом,  тут же и мысль ему  перваЯ в голову пришла:
загородить  реку.  ’ак  он с тех  пор  и  загораживает  реки,  землю,  себЯ.
‹овушка-заплот, ныне по  всему  свету распространеннаЯ в том  или ином виде,
тоже в древности придумана  была -- видел  ее подобиЯ почти во  всех музеЯх.
‘плетаетсЯ  из прутьев  корзина,  продолговатаЯ,  с  квадратным или  круглым
входом  и  заткнутым или завЯзанным выходом. ‚ нашей  местности она  зоветсЯ
мордой.  ‹овушка  покороче,  попузатей   уже  именуетсЯ  корчажкой.  Џодобие
морды-корчажки  --  верша, плетеннаЯ из ниток  и с крыльЯми.  Ќыне  мордашки
делаютсЯ из самого доступного материала -- легкой алюминиевой проволоки.
     ‚ сибирском заездке  -- основной снасти длЯ добычи рыбы на горных реках
зимою -- вместо крыльев ставилсЯ заборчик из ветвей и кольев. ђыбе обойти бы
заборчик  слева или справа,  толкнутьсЯ, наконец, сквозь ветви. ’ак нет, она
обЯзательно ищет дырку и лезет  в нее, дырка же ведет в тюрьму из прутьев --
сиди там, бейсЯ  в тесноте и в темноте, пока не  околеешь или рыбак  тебЯ не
вытащит на лед.
     "’ихаЯ"  эта  рыбалка  вредна тем,  что  заломы,  по-сибирски  заездки,
ставЯтсЯ,  как  правило, в  период  хода  рыбы,  то есть  икромета, и  рыба,
влекомаЯ инстинктом вверх по течению, миновать их никак не может. Џримитивно
и  жестоко. Ќо и весь промысел человека, добыча  им пропитаниЯ  и одежды, от
веку стоит  на  крови  и муках  неразумных  животных, птиц и рыб. € одна  из
причин жестокосердиЯ  человеческого  проистекает отсюда  -- от  убийства, от
сдираниЯ шкур и поеданиЯ "братьев меньших".
     Ќу,  это  Я  сейчас,  на  старости лет,  так "плавно"  рассуждаю, желаЯ
оправдатьсЯ  задним  числом за смертные мучениЯ и кровь  тех,  кого  за свою
жизнь убил и съел, расшаркиваюсь  перед  теми, кто питаетсЯ "свЯтым  духом",
хотЯ  лично, "в натуре", таковых ни в ‘тране ‘оветов, ни ‚  буржуйском стане
не встречал.


     Џосле крепкого сна в  теплой  бакенской избушке и жирных блинов  Я лихо
лупил пешней лед, раздалбливаЯ уже толсто обмерзшие окна. Ђзарт добытчика  и
молодецкаЯ  удаль не  давали  мне остановитьсЯ, передохнуть.  „ЯдЯ Њиша, как
всегда, ладно и складно ахал:
     --  •ак!  •ак!  Ѓей  по  льду!  Ѓей  по льду!  „обывай себе еду.  --  €
притопывал ногой,  точно взводный  на плацу, который сам не марширует, но от
строевого зуда ногами сучит.
     џ  сперва его  ругал за то, что не закрыл окошки, не присыпал их снегом
или хотЯ бы  шакшой  -- ледЯным крошевом, -- меньше  бы промерзло. Ќо  скоро
запыхалсЯ, и на слова, да еще ругательные, духу у менЯ не хватало. џ сбросил
на лед  телогрейку, шапку. ђаздолбив все три лунки и вычистив из них лопатой
шакшу, Я упал на брюхо, начал пить громко, как конь, екаЯ селезенкой.
     -- Џропадешь ведь,  -- с грустной безнадежностью и завистью молвил дЯдЯ
Њиша.
     -- ЌиштЯ-а-ак! ‚ ‡аполЯрье с дедом  рыбачил, в сорокаградусный мороз из
проруби пил -- и, как видишь, жив-здоров €ван Џетров!
     -- „а-да, герой  с агромадной дырой.  Џора такаЯ  придет, что сквознЯку
боЯтьсЯ станешь, сырую воду пить остерегешьсЯ...
     Ћх, дЯдЯ Њиша,  дЯдЯ Њиша, типун бы  тебе на ЯзыкЌакаркал! Џришла ведь,
подступила  пора,  будь она  неладна,  -- и сквознЯков  боюсь, и  сырую воду
нельзЯ,  не  говорЯ  уж   про  водку,  табак  и  всЯкие-разные  доступные  и
необходимые длЯ души и тела развлечениЯ. € старость подкралась, чтоб ей тоже
пусто было! ’ак вот  и скребетсЯ  в тесовы ворота, особенно в  худую погоду,
кости щупает, члены томит, сердце колет, дыхалку щекотит, сон гонит и думами
о неизбежной смерти угнетает.
     Ќо из того времени, из той далекой военной зимы верста времени была длЯ
менЯ так длинна, так неизмерима,  что хоть на цыпочки привстань --  конца не
видно.
     -- ‘лушай, дЯдЯ Њиша! Љогда Я пил, на дне морду видел -- водоросли, что
ли, из нее торчат?
     -- •а! ‚одоросли! -- кашлЯнул дЯдЯ Њиша. -- Џоселенцы набились. ’ебЯ же
не в шутку колдуном  кличут!  -- и бойконько подсеменил к  прорубке. •мыкаЯ,
покашливаЯ, постоЯл возле окна и, словно перед дракой,  сбросил с себЯ плащ,
подтЯнул  опоЯску --  полушубчишко на впалом  его  брюхе  собралсЯ оборками,
фигура  совсем  мальчишеской  сделалась, --  схватилсЯ за  деревЯнный  стЯг,
прикрепленный к морде. -- •-ха! -- отбросил из себЯ воздух дЯдЯ Њиша, с усов
его сыпанулась  белаЯ  пыль. --  €май!  --  багровеЯ  лицом,  прохрипел  он,
выворотив морду со дна реки.
     џ упал на брюхо, запустил руку в  обжигающе студеную воду, ухватилсЯ за
обруч. ‚двоем мы выволокли осклизлую,  тЯжелую морду  на  лед  и сели  возле
распертого, словно бы обрюхатевшего изделиЯ из талиновых прутьев. …сли бы мы
умели креститьсЯ, осенили бы себЯ крестным знамением -- из чела морды, точно
кактусы-агавы,  пучком торчали пестрые налимьи хвосты! ‘квозь расщеперенные,
местами  сломавшиесЯ, измочаленные прутьЯ текла  вода, вместе  с нею волокло
светло-желтые шарики, похожие на крупное пшено или на  заморскую крупу саго.
џ предположил,  что прутьЯ облепило дресвой  или хрустким  речным песком, но
внутри  морды  грузно ворочалось, и Я  не сразу, но  догадалсЯ,  что  там, в
тесноте,  слипшиесЯ плотно, переплетенные меж  собой  рыбины все  еще трутсЯ
друг о дружку в пьЯной одури и страсти, не понимаЯ, где они сейчас находЯтсЯ
и что с ними происходит.
     „ЯдЯ Њиша развЯзал выход на хвосте морды, и рыбины сонно поплыли из нее
по  льду, облЯпанные слизью молок и месивом икры. “ иных на  облинЯлых боках
была  протерта, изорвана крепкаЯ  рубчатаЯ  кожа, плавники  и хвосты  смЯты,
иссосаны, широченные рты разъЯты в немом и сладостном стоне.
     ‚ерх по …нисею, за манским шивером, вплоть до речки  Њинжуль  прежними,
ныне уже далекими зимами в Ямах залегала рыба: стерлЯдь, редко осетр, черный
хариус, ленок.  Ќа одной совсем  уж гибельно-непроглЯдной Яме, утеплив  себЯ
толстым слоем  слизи, стаЯми  коротал зиму крупный окунь,  выходЯ к вечеру в
перекаты  подкрепитьсЯ  козЯвкой-мормышем,  а  если погода  способствует  --
размЯть  колючки,  артелью  погонЯв  мелкую  рыбешку: пусть  не  забываютсЯ,
разбойник рЯдом,  он  не уснул насовсем  и аппетит  в нем  не иссЯк.  Ћднако
главным едоком-громилой  был здесь не окунь и  даже не таймень,  пасущий  до
поздней  осени стайки  ельца, сороги  и пескарЯ, годного  длЯ  пищи.  ‡имним
женихом  и хозЯином выступал  тут в  глухую  пору поселенец -- налим. ‚ел он
себЯ в  глуби  вод  как  завмагазином  или  всевластный начальник  городских
продовольственных  складов, выбираЯ  на еду что послаще, пожирней,  помЯгче,
оставлЯЯ  на весну,  на летнюю  гибельно-вЯлую  пору, когда  ослабнет  в нем
мускул, уйметсЯ страсть и удаль, то, что  убегает нешустро и даетсЯ зубу без
труда.
     ‘ейчас   на  минжульских  и  манских  Ямах,  шевелимых  полной  прибоЯ,
сделанного сбросом  воды  и сора с близкой гидроэлектростанции, вода круглый
год студена, открыта, и залегает в Ямы разве что дачник, спьЯну перепутавший
поверхность  воды  с землею, либо бесстрашный  турист,  желающий  освежитьсЯ
после изнурительных переходов по  горам, лазаньЯ  по пещерам, чужим  дачам и
пустым   подворьЯм,  угоревший  от  лесных   пожаров,  им  же  длЯ  интересу
запаленных.


     ‘обаки,  увЯзавшиесЯ за нами, лежали в отдалении, подремывали. Ќо когда
поползли,  поплыли из ловушек  налимы,  поднЯлись, с интересом уставились на
рыбин. ‚етка  вежливо  тронула  лапой одного  дохлого налима,  нюхнула  его,
брезгливо отфьгркнувшись, вытерла белую лапу о снег.
     -- Ќе  глЯнетсЯ  тебе поселенец,  не глЯнетсЯ?  --  разбрасываЯ пинками
налимов, отделЯЯ мертвых от живых, пропел дЯдЯ Њиша.
     ђыбины,  что  были  еще живы  и  шевелились,  все  ползли  и  ползли  в
мучительном  устремлении  куда-то.  ‡а  ними  по  льду  расплывались   белые
кисельные молоки и парнаЯ икра, тут же застывающаЯ комочками.
     -- ‹упи их дрыном, -- приказывал дЯдЯ Њиша, -- не давай икру терЯть! --
€, почесав  голову  под  шапкой  тоже  склизкой,  облепленной  икрою  рукой,
пустилсЯ в  размышлениЯ: -- „а ведь ход-то рыбы по срокам  через неделю-две!
Ћх, зима лютущаЯ будет! Ћттого поселенец и торопитсЯ ослобонитьсЯ от  груза.
€ли, может, --  повернулсЯ ко мне дЯдЯ Њиша, подозрительно шевелЯ усами,  --
ты и вправду колдун?
     --  Љолдун,  колдун!  ѓробовозы  врать  не станут, и  бабушка  Љатерина
Џетровна не последнего рЯду ворожеЯ.
     ‚ двух ближе к берегу поставленных мордах налима попалось немного. „а и
мелкий набилсЯ  в ловушки поселенчишко.  ‡ато  в крайней  морде оказалось  с
десЯток окуней-красавцев.
     -- Ђ-ат  заварганим уху знатную! -- заткнув верхонки  за опоЯску, потер
руки дЯдЯ Њиша.  -- Ђ ч…,  колдун, придетсЯ за санками идти, на себе улов не
унесть.
     џ побежал за санками, поставил на них плетеный  короб,  в  котором тетЯ
ЊанЯ возила к проруби полоскать стираное белье, и, прежде чем лихо скатитьсЯ
по взвозу на  лед,  постучал в  окно и развел руками, показываЯ тетке, каких
рыбин мы изловили. Ћна засмеЯлась, махнула рукой: полно, мол, брехать-то! Ќо
когда  мы  привезли короб  мерзлой рыбы,  она вышла  на улицу  и, поглЯдев в
сторону ЋвсЯнки, молвила:
     --  Њама креститьсЯ бы  начала  на  ‚ихтора, сказала  бы -- Ѓог отвалил
этакую удачу. Ќадо  будет  ей  послать налимишек. -- Џомолчала и со  вздохом
добавила: -- € ѓутьке.


     “тром Я  отправилсЯ к себе в ”‡Ћ, хотЯ  тетЯ ЊанЯ и дЯдЯ Њиша оставлЯли
менЯ еще погостить. ‚от-вот  должны  были  заселЯть последний  барак  нашего
училища и надо было отвоевать себе место возле печки.
     ’етЯ  ЊанЯ снарЯдила котомку  с лЯмками,  два мерзлых круга молока туда
сунула, булку хлеба,  сухарей  мешочек, искрошившихсЯ от  давности,  котелок
орехов,  туесок соленых  груздей.  „ЯдЯ  Њиша  бросил в  мешок  трех мерзлых
белоглазых налимишек, са-амых маленьких, заморенных, веретешками зовущихсЯ.
     -- —… ты, как нищему, подаешь!  -- заругалась  тетЯ ЊанЯ и  водворила в
котомку двух пестрых, величиной с поленьЯ налимищ, к ним  луковичек  горсть,
соли, даже ломаных лавровых листков добавила. -- ‚арите уху на новоселье!
     „ЯдЯ Њиша, отвернувшись, покашливал,  переживаЯ этакое расточительство.
џ  пообещал  как-нибудь  навестить  ‡ырЯновых.  Ћни  сказали:  "‘  Ѓогом!" џ
спустилсЯ на реку, норовЯ идти по своим  давешним следам, все  оглЯдывалсЯ и
махал одиноким супругам рукою. Ћни стоЯли  на холме возле сигнальной пестрой
мачты  и  махали мне  ответно.  €  снова  преодолевал  подтачивающую  сердце
тревогу,  печаль  за  них,  ‡ырЯновых, за  свое  ли будущее (угораздило  вот
начинать самостоЯтельную жизнь военной порой). "‡аберега, заберега! ’ы пусти
менЯ на  берега..."  --  пыталсЯ  Я запеть,  да  не пелось  что-то.  Љотомка
тЯжелаЯ, решил Я. Џопробовал насвистывать мотивчик самодельной песни,  но на
морозе  не  больно-то  насвистишьсЯ  -- зубы ломит. €  потопал Я  молчком по
снежной  белеющей забереге до санной, только  что проложенной от  подсобного
хозЯйства дороги, в  даль, застеленную  морозным серым дымом,  сквозь завесь
которого темным, тЯжким бредом смутно проступали немые скалы.
     ѓород был еще далеко. Ћн даже не угадывалсЯ в этом пустынном, сжатом со
всех  сторон,  и  сверху  тоже,  непроницаемо  мглистом,  все толще  и  шире
промерзающем мире. €з камнЯ Љараульного  быка, из небесной выси ко мне снова
прорезалсЯ стон или молЯщий вскрик  соколка, и снова стиснулось в моей груди
сердце, заныло приближенно, и снова Я молвил про себЯ: "‡ачем ты  не улетел,
соколок, в теплые краЯ? —то тебЯ,  свободную птицу, здесь, в  студеном краю,
задержало? Џогибнешь ведь..."


     Њеста  в общежитии возле  печки мне не досталось. ‚се  комнаты были уже
заселены, и Я попал в сборную восьмую комнату, где свободной оказалась койка
крайнЯЯ,  на  самом проходе,  у  дверей.  ‚  восьмую комнату заселилось трое
эвакуированных парней, два  детдомовца,  один отпрыск выселенцев.  Ћстальные
вовсе неизвестно чьи и откуда, по повадкам да замашкам -- так один-то как бы
и в тюрьме уж счастьЯ испытал.
     Ќам   предрекали   поножовщину,   воровство,   хулиганство   и   всЯкое
разгильдЯйство  --  что  еще  ждать от  шпаны-то?  Ќо  комната номер  восемь
оказалась самой  стойкой,  самой дружной в нелегкой  и непростой  жизни того
времени.  Ќи  картежной игры, ни краж, ни пьЯнства обитатели восьмой комнаты
пе знали. Ѓывший зэк попробовал было  навести свои порЯдки,  но его зажали в
углу коридора  и так хорошо  "побеседовали"  с ним, что  он  два  днЯ лежал,
укрывшись с головой одеЯлом.  ‘обратьЯ по жилью приносили и  молча  клали на
тумбочку его  хлебную  пайку.  ‚ыздоровев, парень  сразу сделалсЯ  хорошим и
более, как ныне принЯто говорить у блатных, права нам качать не пыталсЯ.
     ‘пайка в восьмой комнате началась с ухи, которую Я сварил в общежитском
бачке,  предназначенном  длЯ  питьевой воды. Ќа аромат  варева,  плывущий по
всему  общежитию,  стеклась  всЯ  группа  составителей  поездов,  и  каждому
будущему  труженику  желдортранспорта досталось  по куску свежей  рыбы  и по
поварешке ухи.
     Љ  дЯде  Њише  и  к  тете Њане не  суждено  мне было больше  попасть. ‘
водворением в общежитие началсЯ и прижим военного положениЯ, строгие занЯтиЯ
в классах чередовались с тЯжелой практикой на станциЯх города и в пригороде.
‚есной -- распределение, осенью уже армиЯ, затем и фронт.
     ’етЯ  ЊанЯ  умерла  в конце  пЯтидесЯтых  годов от  водЯнки. Ѓолела она
тЯжело  и  долго.  ‘  “сть-Њаны  приходила  зимой  и приплывала  летом  баба
неопределенного возраста  и  вида  -- помогать  ‡ырЯновым по  хозЯйству и на
бакенах. Ќеразговор-  чиваЯ баба. ‹иком смахивающаЯ  на таборную цыганку,  с
урочливым  глазом, она материлась во дворе и лупила вилами по хребту корову.
‹юди сказывали, что на бабе той, как  на мужике, растут волосьЯ, на грудЯх у
нее непристойные наколки. „ЯдЯ Њиша начал спать с работницей, еще когда тетЯ
ЊанЯ  была живаЯ.  €збушка теснаЯ,  утлаЯ, в ней даже  перегородки  нет, все
слышно, все  видно.  ’етЯ ЊанЯ  плакала,  молила Ѓога,  чтобы  он ее  скорее
прибрал.
     Ќа  похоронах  дЯдЯ  Њиша  валЯлсЯ  на  свежей могиле, билсЯ  головой о
бугорок,  зарывалсЯ  в   землю  лицом,  припадочно   закатывалсЯ,  повторЯЯ:
"ЊанЯ-Њанечка!..  ЊанЯ-Њанечка!.."  ђодные  наши  тоже  все  выли  в голос и
отпаивали ‡ырЯнова водой.
     ‘ той  чужой,  враждебной  всему  свету бабой  дЯдЯ Њиша снова  ездил в
родной  ’аштып  и  снова там  не  прижилсЯ.  ‚ернувшись уже больным,  совсем
погасшим,   долго  строил  он  дом   в  “сть-Њанском  поселке.  ‘   прежними
родственниками  виделсЯ редко, постепенно  и вовсе утратил с ними  свЯзь. ‡а
могилой  тети Њани, расположенной в родовой ограде Џотылицыных, ухаживали ее
сестры, дЯдьЯ, племЯнники.
     € наши  потылицынские родичи о дЯде Њише поминали все реже и реже. ‹ишь
фотокарточки по  стенам  деревенских  изб  напоминали  о том,  что жили-были
супруги ‡ырЯновы и  вот  куда-то девались.  ’етЯ  ЊанЯ хоть  покоитсЯ  средь
родных, под голубым, умело  сделанным  дЯдей  Њишей крестом с верхом, крытым
наподобие  шалаша.  Ќо где могила самого ‡ырЯнова -- никто не знает. Ѓаба, с
которой  он  сошелсЯ,  опутала,  обобрала  дЯдю  Њишу до  нитки. ‘перва  она
исхитрилась  переписать на себЯ  новый дом на  “сть-Њане. Љогда у дЯди  Њиши
обострилась  туберкулезнаЯ болезнь,  она  дневала  и  ночевала  в  больнице,
проЯвлЯЯ  непрестанную  заботу  о  болезном  муже  до тех  пор, пока  он  не
переписал  на  нее  денежный вклад  в сберкассе.  € сумма-то была не так  уж
велика,  деньги,  добытые  торгом  на  базаре.  ‚ потной,  тЯжелой  котомке,
прилипающей  к спине,  выносила,  выторговала их  тетЯ ЊанЯ на  старость лет
своих и мужа,  но алчнаЯ баба  овладела ими и сразу перестала ходить  к дЯде
Њише в больницу.  Џотом  через  людей  передала записку, в которой  извещала
‡ырЯнова, что не примет его с чахоткой в дом.
     Ћднажды  ночью  дЯдЯ  Њиша выбросилсЯ в больничное  окно. Ѓыл он  такой
изболелый и худой, что  никто и не  услышал падениЯ тела на  мерзлую  землю.
“тром  дочка больничной  сторожихи,  отправившаЯсЯ  в  школу,  запнулась  за
остекленело  звЯкнувший  на  морозе  труп.  "‡ачем ты, дЯденька,  лежишь тут
пьЯный, на морозе?"
     €з больничного  морга  увезли  дЯдю Њишу  в казенном гробу, на казенной
подводе, в  мелко выкопанную казенную могилу.  Ђ ведь был у  дЯди  Њиши свой
гроб,  из  кедра струганный, на точеных ножках,  с  посеребренными ручками с
боков, с накладными, немудрЯщими инкрустациЯми по крышке. ‹егонькое, изЯщное
сооружение,  дно  которого  устелено было  стружками из того  же  хорошо, на
вольном  духу сушенного кедра, чтоб столЯру было спокойно  спать и долго его
телу не гнить.
     Ќовый  хозЯин дЯди  Њишиного  дома  и собутыльник его последней хваткой
жены, шарЯсь  по подворью, обнаружил  домовину в мастерской,  спрЯтанную под
верстаком, заваленную  столЯрными заготовками  и обрезками да  стружками. Ћн
примерил  гроб  на себЯ  --  сооружение оказалось  мало, и  тогда находчивый
человек  умно  распорЯдилсЯ дуром  доставшейсЯ ему  вещью:  загнал  гроб  за
червонец и тут же, не сходЯ с места, деньги пропил.

           1988


     ‚иктор  Ђстафьев.  ‘обрание   сочинений  в  пЯтнадцати  томах.  ’ом  5.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


        ѓде-то гремит война


     ѓруппу  и профессию в ”‡Ћ Я  не выбирал -- они сами менЯ  выбрали. ‚сех
поступивших в училище ребЯт и девчонок выстроили возле центрального барака и
приказали  подравнЯтьсЯ.   ‘трогое  начальство   в  железнодорожных  шинелЯх
пристально  нас оглЯдело  и  тем  парнЯм,  что  крупнее  да покрепче, велело
сделать  шаг вперед, сомкнутьсЯ и  слушать.  "Ѓудете учитьсЯ на составителей
поездов",  -- не то  объЯвили,  не то приказали нам, а слов о  том, что идет
война и ђодина ждет, тоже не говорили, потому что и так все было понЯтно. €з
того, что  отобрали  в составительскую  группу самых  могутных парней  и  не
допустили в нее девчонок,  мы заключили,  что работа нас ждет  нешуточнаЯ, и
кто-то высказал  догадку: не  глЯдЯ на  военное времЯ, нам  выдадут суконную
форму и поставЯт на особое питание.
     € хотЯ  предсказание это оказалось поспешным и  не  сбылось, мы  все же
склонны  были  считать и  считали себЯ людьми в  желдоручилище особенными  и
постепенно приучили к тому, чтобы нас таковыми считали ребЯта и девчонки  из
других  групп,  не протестовали  бы,  когда  нам перепадали  поблажки в виде
внеочередного  дежурства  на  кухне,  в  хлеборезке  или  поездки  домой,  и
опасались нарушать внутренний режим, если в корпусах стоЯли наши дневальные.
     „авно уж Я отзимогорил  на  Ѓазаихе  у дЯди ‚аси,  и  самого дЯдю успел
проводить  на фронт, обжилсЯ в восьмой комнате нашего общежитиЯ, сдружилсЯ с
ребЯтами и на практике познал, что работа и на самом деле ждет нас не просто
нешуточнаЯ, но и опаснаЯ.  ‘ловом, и жизнь и  учеба длЯ менЯ, да и длЯ  всех
ребЯт,  сделались  привычными  буднЯми,  как вдруг незадолго до Ќового  года
получил Я  из  родного  села  от тетки  Ђвгусты письмо в несколько  строчек,
которым слезно молила она навестить ее, -- и очень встревожилсЯ.
     ‡а  времЯ  учебы  ни  разу  не получал  из  деревни  писем,  никуда  не
отлучалсЯ, и  когда показал письмо мастеру группы ‚иктору €вановичу  Џлохих,
который,  напротив  своей  фамилии, был человеком хорошим, не  без оснований
назначенный дирекцией в самую трудную группу,  то он, прежде  чем  отпустить
менЯ,  долго  и хмуро  соображал -- учились мы  скороспешно, железнодорожный
транспорт был  оголен военкомами в сумЯтице первых военных месЯцев до  того,
что даже с фронта скоро начали отзывать железнодорожников, и потому выходных
нам не давали, никуда нас не отпускали, словом, держали строго, по-военному.
     Њы сами выискивали возможности и способы прЯтать друг друга на поверках
и подменЯтьсЯ во  времЯ практики  и, сколь  мне помнитсЯ, ‚иктора  €вановича
Џлохих, давшего  возможность  распорЯжатьсЯ  нам  собою,  не подводили.  ‚се
теоретические,  но больше практические  занЯтиЯ  оценивались в  группе нашей
только  на пЯтерки,  и  горе  было  тупицам, с  которыми занимались мы сами,
вколачивали в них науку  и доводили  до уровнЯ. Ћни и посейчас, наверное, не
могут забыть того труда и пота,  который потратили в ту  военную зиму, чтобы
заучить   пэтээ   --   правила  технической   эксплуатации,  железнодорожной
сигнализации, грузоподъемность  вагонов,  паровозов  и  прочие  транспортные
премудрости.
     ‚ длиннополом пальто,  отЯжеленном  двумЯ пайками хлеба,  упрЯтанными в
карманы,  вышел Я из общежитиЯ под  вечер.  Ќикаких паек  не полагалось  мне
выдавать, но ‚иктор €ванович Џлохих и староста  нашей группы  ћра  Њельников
были теми руководителЯми, которые брали и не такие крепости, как  хлеборезка
‚асеева ЌатальЯ. Ћна сказала:  "Ѓудь вы проклЯты! „о смерти надоели!"  -- но
пайку за вечер и за утро все же отпластнула.
     џ выдрал листки из тетрадки по теории пэтээ, завернул в них горбушки  и
отправилсЯ в путь, памЯтуЯ, что греет хлеб, а не шуба.
     ”эзэошные ботинки издавали на морозе технический звук. Ћни всхлипывали,
постанывали, взвизгивали,  словно  давно  не мазанный  кузнечный  молот  или
подработанный клапан паровоза. ’акаЯ обувка длЯ сибирской зимы -- не обувка,
но про пальто ничего не  скажешь.  Џальто  знатное. Ћно, правда, не по росту
мне, однако  красивое  и с особенными запахами.  ‚ каждом порЯдочном колхозе
есть тулуп или  доха общего пользованиЯ, у  нас в группе вместо дохи вот это
пальто с каракулевым воротником. Џальто грубошерстное, колкое,  каракуль что
металлический шлак,  но все же это не фэзэошнаЯ  телогрейка длиной до пупка.
—ужевато мне пальто, да  Я  постепенно  обживал его,  обнюхивалсЯ. Ћчень оно
тЯжелое  и пахнет разнообразно: табаком, мочалом,  тлеющим сукном, но больше
всего -- вагонной карболкой. ‘овсем отдаленно, чуть  ощутимо, будто вздох  о
мирных временах, доносилсЯ из недр пальто запах нафталина.
     Џальто  прибыло  в школу  фэзэо из  города Љанска,  на ћре  Њельникове.
ЌарЯжен был ћра еще в голубой шарф, в дымчатого цвета бурки и кожаную шапку,
тоже с  каракулем. Њы выбрали ћру старостой группы, и, думаю, в  выборе этом
первеющую   роль  сыграл  ћрин   нарЯд,   как   потом   выЯснилось,  ему  не
принадлежащий. ‚се  добро,  надетое на него, было  дедушкино.  Ѓабка до поры
хранила  его в сундуке.  Ќо бабка умерла вслед за дедом,  ћра вынул добро из
сундука, надел на себЯ,  свою одежонку загнал на базаре и поехал  куда глаза
глЯдЯт.
     Џоезд остановилсЯ на станции …нисей.
     ћра  пошел посмекать насчет  еды, и, пока уминал соленую черемшу, поезд
ушел, а ћра,  чтобы скоротать времЯ, читал разные объЯвлениЯ и  наткнулсЯ на
призыв поступать по вновь открытое фэзэо No1.  Џоскольку оказалось оно рЯдом
со станцией, ћра отправилсЯ в желучилище, принЯт был туда без промедлениЯ, к
обеду оформлен на довольствие, к вечеру определен на койку, а через сутки --
вознесен в начальство.
     арф  и  шапку  мы  проели в  честь  знакомства,  пальто,  поразмыслив,
оставили. ‚ группе хотЯ и молодой, но очень смекалистый народ. Ќам надо было
выжить в такое  тЯжелое времЯ, и не только выжить, но и обучитьсЯ профессии,
поэтому  мы  постоЯнно  смекали,  где  чего  промыслить,  как выгодно пройти
практику и в тепле тактику, то есть классные занЯтиЯ.
     Џовизгивали   мои  ботинки,   постукивали,   побрЯкивали,  и   под   их
разнообразное  звучание хорошо думалось о ребЯтах, о дороге, о надвигающихсЯ
сумерках.
     Ћ том,  что  ждет  менЯ  в селе, Я  старалсЯ не  думать,  потому что не
хотелось мне думать о тревожном. ’ревоги и без того вокруг -- хоть отбавлЯй:
в зиме, в улице, в машинах, хрипло гудЯщих, в скрежете поездов, в  заводских
трубах, в небе и в сердце моем.
     џ   миновал   Ѓазайский   деревообделочный   комбинат,   что   был   за
железнодорожной линией, круто поворачивающей к реке и двум мостам через нее.
Џо  взвозу, заваленному древесной крошкой, опилками  и корой, где катом, где
бегом  спустилсЯ  Я  вниз,  на  лед, и сразу  почувствовал, что мороза здесь
больше и по реке тЯнет колкий ветерок. Њимо железнодорожных мостов, мерзло и
гулко  звЯкавших под эшелонами, Я  поспешил  на другую  сторону …нисеЯ,  где
спускалсЯ от города санный  путь к нашему  селу.  Ѓотинки мои чэтэзэ  запели
громче, еще  техничней на  тропе, твердо утоптанной, остекленелой от мороза.
Ќа  базайской  стороне зимника  не было,  все  зимние  дороги  кончались  за
‹алетинским опытным садом. ’ам, в саду, все  еще жила и работала тетЯ ‹юба с
Љатенькой.  Ђ дЯди ‚аси,  не ‘ороки,  а  того, что дЯдЯ мне с  потылицынской
стороны, уже  в живых нет. …го убили на войне. џ как-то был у тети ‹юбы. Ћна
поила  менЯ  чаем  с  вареньем  из маленьких  горьковатых  Яблок -- ранеток.
Љатенька  училась во  втором классе,  и, когда  пришла домой,  Я ей напомнил
песенку, какую она пела, приехавши с дЯдей ‚асей и с тетей ‹юбой к бабушке в
гости:

     ’ы, сорока-белобока,
     Ќаучи менЯ летать
     Ќевысоко, недалеко...

     Љатенька устало  поглЯдела на менЯ,  а  тетЯ  ‹юба  -- угодливаЯ  душа,
попыталась за нее улыбнутьсЯ: помним-де, помним...
     Ѓольше Я к ним не заходил.
     Ѓабушка моЯ, Љатерина Џетровна, эту зиму ходила по людЯм, правда, не по
чужим,  по  своим, но все же Я знаю, что такое выглЯдывать  куски за чьим-то
столом. Ћна всегда  называла себЯ ломовой  конь, но и  ела она по  работе --
вдосталь --  крепкой  и здоровой крестьЯнской  пищи. Ђ ей  дали карточку  на
двести пЯтьдесЯт граммов хлеба. Ћна недоедала, замерла;