     ‹ежа  в избушке по-над фокинской речкой, слепаЯ и  до того худущаЯ, что
комары  ее  не  кусают,  боЯсь   сломать  хобот,  как  шутил  покойный  дЯдЯ
Љольча-младший,  часто одинокаЯ -- у всех дела и  заботы  свои,  все  занЯты
хлопотами о пропитанье, как раз наступила огороднаЯ пора (еще в прошлом году
пыталась  тетка  брать  на ощупь малину  с  огородных кустов,  нащупывала  и
срывала огурцы, самые хрушкие, уже перезрелые только ей давались, теперь вот
смерти молит, а та  не торопитсЯ, терзает  человека),  -- запавшим, беззубым
ртом, с обнажившимисЯ,  как у всех наших к старости,  скулами,  с совершенно
отлично,  как  опЯть  же  у  всех наших,  сохранившейсЯ памЯтью,  бабушкиным
голосом тетушка вещала:
     --  ‚от  и  мама  так  же.  ‚ырастила  дюжину  нас, дураков,  а  голову
приклонить  не к кому. Ђпронька за стеной, в другой половине дома, жила, так
у  нее свои дела: надо в огород, надо  на базар лучишко,  огурчишки продать,
пензии у  нее на погибшего на войне Џашку  пошто-то не  было, осударство нам
еще тогда пензий за старость не давало. ‚от Я отволохала на  лесозаготовках,
на  сплаву, на  базайском  деревЯнном заводе, дак  мне пензиЯ сперьва  вышла
сорок  восемь  рублей, потом набавка, и  Я пЯтьдесЯт  четыре долго получала.
Џотом, при Ѓрежневе,  ишшо  набавка  --  и восемисЯт четыре  стала получать,
нонче аж сто семисЯт рублей!  џ и деньги не знаю куда девать.  Људа оне мне?
‡ачем?  ‚ гроб положить? -- ‘илы на весь рассказ не хватило, Ђвгуста закрыла
глаза, и делались  видны круглые, на темные очки похожие глазницы. џ подавал
ей питье. -- ’ы ишшо не уходишь? Џосиди. “спешь к людЯм.
     Ќадо  заметить, что  при  других людЯх, даже при своих детЯх, она почти
ничего не рассказывала о себе, пошутит  через силу, поговорит о сегоднЯшнем,
поругает   внуков,  забывших  ее,  --  и  никаких  воспоминаний.   Њожет,  Я
действительно  внимательный,  достойный  слушатель?  „а  нет, как и все  мы,
нынешние граждане, вечно куда-то спешащий тоже.  ‘корей всего тетка пыталась
удержать хоть на времЯ подле себЯ живого человека.
     -- Ђпронька  ж  заполошнаЯ. ‘  вечера  соберет  на  продажу  котомку  с
огородиной, чтоб наране в город учесать, и от волнениЯ у нее понос. ‚сю ночь
и бегат, почту носит. “тром в путь-дорогу -- не ближний свет: двадцать верст
туда  и  двадцать обратно,  в  городу  ишшо милициЯ  гонит, лучишко  не даст
продавать. —то как расейскаЯ баба богатой  сделаетсЯ, и капиталиски  выйдет?
Њама ей стучит, стучит в стенку -- не достучитсЯ. џ  жила тогда -- вот опЯть
ругатьсЯ будешь, что простодыра, что из дому ушла, из большого и хорошего, в
дЯди ‹укашину избушонку. Ђ  Я те скажу весь секрет, чичас  вот токо и скажу:
семенную картошку мы съели. ‚от что было-то. „евчонки  плачут, ись просЯт, Я
с  работы прибегу и  в  подпольишко,  кажну  картошшонку  в  руках  подержу,
пощупаю, поглажу, ко  груди прижму, покуль в чугунку-то положить, картошинка
по картошинке  -- незаметно  и съели семена.  €  все уж променЯли  и проели.
‘адить в огороде надо, а нечего. € тут  оне, благодетели, минЯ и скараулили,
шкандыбают два  начальника,  Њитроха и  ”едор ’рифонович  Ѓетехтин,  пЯтьсот
рублей мне да куль картошки за  переселение, место уборщицы в этом же  доме,
где магазин наладились открыть...
     ’етка забылась, скрестила руки на груди, исхудалые, с широкими плоскими
кистЯми, с так и не сошедшим до локтей загаром.  Џальцы у нее все в узлах  и
узелках,  с провалившейсЯ меж косточками  плотью, с  истраченно выступившими
жилами цвета спитого  молока.  ‡абылась?  ‘пит? Џомерла? ‹ицо отстраненно  и
вроде бы как сердито. Ќо нет, не спит, не померла.
     --  Ћтсадились. …доваЯ трава пошла, щавель,  черемша, жалица, медуница,
петушки, саранки  потом  и пучки. „евчонки черемши в  чашку накрошат,  водой
зальют,  посолЯт,  хлебают и черемшой же прикусывают -- хлеб,  говорЯт... Ћ.
ѓосподи!  ѓосподи-и!  џгоденки пошли.  ЊенЯть  землЯницу  на хлеб  начали  в
совхозе и на дачах  у  баров у  совецких. Њама хоть и  близко,  но  видаемсЯ
вечером,  всегда на бегу да на скаку. -- ’етка не отвернулась, а, глЯдЯ мимо
менЯ в пустоту, пошарила по халату  на груди, совсем иссохшейсЯ, собрала его
и вдруг спросила: --  ‘час ч…, ночь или  день? Ђ число како? Ђ-а,  как €льин
день придет, тЯтю-то помЯни. Ћн завсегда  в этот день  посылал  нас картошек
накопать. Џерьвых. Ђх каки же  картошки с новины  вкусны были! € тЯтЯ у  нас
хороший  был, смиренный. Ќикого из нас никогда пальцем  не  трогал, а мы ево
боЯ-аалисьЊама раздавала шлепки  направо  и  налево,  и  ничего, ровно так и
надо, получил, отрЯхнулсЯ и живи дальше... Ђ знаешь, мама-то кака в старости
приспособлена стала. Џрихожу один раз, у нее в сенЯх  картошки на полу ровно
маслом  намазаны.  џ  не  сразу догадалась, что она  уже  обессилела, воду с
…нисеЯ таскать  не  может, а  ведь по  тридцать пЯть коромысел  натаскивала,
бывало, за вечер -- на варево, питье скотине, когда поливка в огороде, банЯ,
даже  и не  пересчитать тех коромысел. € вот она овощь рано на утре в  траву
высыплет да граблЯми ее, граблЯми  катает, эдак вот в  былках росой  намоет.
ѓосподи! „а прости ты всех нас непутевых ее детей и внуков!
     ’етка закашлЯлась в плаче, прилегла, подышала,  утерла платком незрЯчие
глаза и снова повела буднично, ровно свой рассказ:
     --  ‘ теплого места, из уборщиц, менЯ скоро выжили, и опЯть  Я па сплав
подалась.  „евчонки  по дому управлЯютсЯ, варЯт  чего  Ѓог  пошлет. Ђпронька
бегат,  дрищет да копейку зашибат. Љольча  и ЊареЯ на  баканах, €ван €льич и
сам уж  старый. ’ы где-то далеко, на “рале застрЯл. Ќикому нет дела до мамы.
Љатанки  у  нее  были,  мало  еще  ношены. ‚от она  придет  в нашу  избушку,
покомандует девчонками -- боле-то  уж  некем командовать. ђассеЯлось войско!
Џокомандует-покомандует и говорит:  "ѓуска, однако Я катанки продам. Љ  зиме
ближе продам, чичас кака имЯ цена?" Ќазавтре ЯвитсЯ: "Ќет, ѓуска, всю Я ночь
думала и решила: катанки продавать не буду -- что как зима люта придет, Я  в
ботиках  стеганых  и начну  лапки  поджимать,  как воробей. Ќе-э,  пусть  уж
катанки  при мне  будут. џ  их  в  изголовье положу  --  вдруг  какой  лихой
человек..."  Џосидит,  посидит, на  девок покыркает  -- уходить-то  неохота.
"ѓуска,  тебе  тот  каторжанец-то  письма присылат?"  -- это  она  про  тебЯ
спрашивает.  ђеденько,  говорю,  но  пишет,  всегда  поклон  тебе  передает,
приехать сулитсЯ, как с женой обживутсЯ  и деньжонок  подкопЯт... "†ена-то у
него  хоть не  пьюшша?"  Ќе  пьюшша,  не  пьюшша, говорю. "€ не курит?" € не
курит, говорю. €з рабочей семьи она, и  починитьсЯ  умеет,  и сострЯпать,  и
сварить. "Ќу ладно, ковды так. Џушшай ему Ѓог пособлЯт. Ђ то Я думала: как в
прежне времЯ голову-то завернет, запоет, зальетсЯ, про все на свете забудет,
и  кака-нибудь  ’ришиха  подхватит  песню-то, и споютсЯ,  чего доброго.  Ѓез
бабушкиного бласловеньЯ женилсЯ, мошенник! Ќу ладно, пошла Я. ‘пите с Ѓогом,
ночуйте со •ристом  да дверь-то на крючок запирайте!.." „а чо, говорю, у нас
воровать-то?  ђебЯтишек?  "‚оровать не воровать,  а завернет какой  охальник
вроде „евЯткина, и не  отобьешьсЯ. Ђ у тебЯ эвон какой выводок настрЯпан"...
ЏостоЯлицу  она  на  квартеру  пустила. •ороша,  молода  девушка, в сплавной
конторе работала. ‘ерединой  лета свалилась наша Љатерина Џетровна -- совсем
ногами ослабела, и сердце у ней шибко-шибко стало болеть, никаки уж капли не
помогали.  “хо  ко груде приложишь -- совсем ниче не  слыхать, потом как под
гору на телеге -- тук-тук-тук...
     ’етка говорила  про бабушку и  не знала,  что  ее  изработанное  сердце
каталось так же  срывисто,  как и у бабушки когда-то, ударит раз-другой да и
закатитсЯ  куда-то  в  глубь,  и  долго-долго  ничего,   никакого   эха   не
возвращаетсЯ назад.
     -- Џриступ у  мамы вечером  началсЯ. ’рЯсло  ее шибко, мы отваживались,
как могли, она кричала:  "€льЯ! €люшенька! ‚озьми менЯ к  себе... €змучилась
Я. ‚озьми!.." “тром перед сменой Я забежала к маме, она слабаЯ, завЯлаЯ всЯ.
"Џричеши  менЯ, -- говорит,  --  умой да  водички поставь на  табуретку".  џ
говорю,  может, мне отгул взЯть, штоб с тобой посидеть? "Љакой те отгул? Љто
за  него  платить станет? “  тебЯ  робЯтишки,  да  и  постоЯлица сулилась из
конторы прибежать, менЯ  попроведать...". ђаботаю Я на рейде, багром орудую,
мама из  ума не идет.  ‘мотрю, постоЯлица по боне  чешет -- у менЯ  и сердце
оборвалось.  "’етЯ ѓутЯ, тетЯ ѓутЯ, бабушка,  кажетсЯ, умерла..."  Џрибежали
мы. ‹ежит мама на правом боку причесаннаЯ, прибраннаЯ -- как Я ее оставила в
этаком положении, так она скоро  после менЯ  и преставилась, без причастиЯ и
соборованиЯ,  молитьсЯ,  правда,  старушки-подружки  молились за нее,  ч…-то
шептали. Џохоронили  маму рЯдом с тЯтей,  как она  того  и  хотела,  поминки
справили, все  чесгь по чести,  хоть  и времЯ тЯжелое было, тебЯ на похороны
ждали, да вишь вон, не живи, как душа просит, а живи, как судьба велит...
     Њать моих  внуков, моЯ дочь,  родилась в тот год, когда умерла бабушка,
-- природа восполнила потерю,  но  кто когда восполнит  наши потери,  утишит
боль и тоску в нашем сердце?
     џ поднимаюсь и ухожу к себе. „ела. Ђ тетка смотрит вослед шагов.
     …ще когда Љольча-младший, дЯдЯ  мой, живой был, сходит вечером до ветру
и  посмеиваетсЯ,  вернувшись: "‡а речкой  собака  лает,  видно,  ѓуску опЯть
медведь   дерет!"   ЋтшутилсЯ  дЯдЯ,   отгулЯл,  отполохал,  отдыхает  среди
деревенского народа, вот и сестра его туда же собралась.
     ‘ижу  средь родного  села,  куда всю  жизнь  стремилсЯ  в  неосознанной
надежде  найти  здесь  маму, бабушку с  дедушкой, детство  свое  и  все, все
прошлое. Ќынче весной уехал в ‚ологду мой внук, туда, где он родилсЯ и  жил,
рвалсЯ со  внутренней дрожью, с  горЯщими глазами  и все  с той же, что  и у
деда, надеждой: найти дом, в котором он рос, на том же месте, в нем -- живую
мать, подросших друзей,  деревьЯ  чуть выше  головы  и  город  все такой  же
добрый, белый, тихий.
     Љакие горькие разочарованиЯ ждут его!
     ђазве  вернешь  то томительное, сладкое  ощущение приближающейсЯ весны,
незнаемое, кстати,  в благостных полуденных странах. ‚ этом ожидании тепла и
солнца, радости их пришествиЯ  кроетсЯ то чувство, что рождало  нашу русскую
складную поэзию, вызванивало голоса наших российских певцов!
     „лЯ менЯ весна в детстве начиналась с первого Яичка. …ще  на дворе едва
отпотело, на сугробах выступил мусор,  опилки, деревЯннаЯ  кора, былки сена,
по двору шлЯютсЯ куры с бледными гребнЯми, копошатсЯ, крыльЯми обмахиваютсЯ,
выбиваЯ застоЯлую пыль из перьев, петух, взнЯвшись на цыпочки, пробный голос
подает, и однажды на всю округу вдруг закудахчет курица. ѓнезда, где несутсЯ
курицы  и  в  котором непременно оставлЯетсЯ  одно Яичко длЯ  положительного
примера  и указаниЯ рабочего  места, еще нету. Џервое Яйцо курица кладет где
попало, и вот  его всем домом ищут, ищут, ищут, ищут  и найти  не могут, а Я
только на сеновал  взойду --  и  вот  на тебе, тут же его и найду! џйцо-то в
уголочке,  на  теплой  трухе прошлогоднего сена, --  и  с  воплем радости  к
бабушке,  держа в ладонЯх как награду за все зимнее долгое  бдение это живое
творение природы, греющее детские  ладошки нежным теплом. "Ћй, робЯты, какой
у нас ‚итька-то глазастый!  Љакой молодец! ‚се  мы полоротые  ходим, ходим и
Яичка  не видим, он  вот  и  нашел! Ќу-у,  ковды  так, значит,  перьво Яичко
добытчику перьвому и исти..."
     „ЯдЯ Љольча-младший, колхозный бригадир, еще и добавит: "џ эту хохлатку
на доску почета занесу как ударницу!.."
     Ќынче  новое поветрие -- куриц на селе почитай что и нету,  коли у кого
есть,  со двора  не выпускают, потому  как шофернЯ и мотоциклисты норовЯт во
что бы  то  ни стало свободно гулЯющую птицу задавить, на аварию ради  этого
пойдут и,  пока не  задавЯт, не успокоЯтсЯ.  ‚от какаЯ ретивость, вот  какое
развлечение у нас на селе нынче.
     ‹еса вокруг села, на горах и даже на скалах выжжены, оподольЯ обрублены
под   жалкие  дачные  участки.  ђека  обмелела,  вода  в   ней  холоднаЯ   и
безжизненнаЯ, по дну стелетсЯ зеленаЯ слизь водЯной чумы. ‚ыродились Ягоды и
нежные цветы -- от зимних туманов, наплывающих с реки, от кислотных  дождей,
опадающих с неба, сорок самых распространенных и  нежных растений исчезло из
лесу  и  с полЯн  только  вокруг  села. €счезли  и наши чудные деревенские и
лесные полЯны,  под корень срубаютсЯ  пригородные  леса  -- буйствует дачнаЯ
стихиЯ. —еловек, российский человек,  не  вынесЯ  города и его промышленного
ада,  зигзагами, в судорогах,  в панической спешности возвращаетсЯ  к земле,
осваивает пЯтачок  свой,  лепит  избушку  из  ворованного  стройматериала  с
претензией  на  какой-то  терем  или  заграничную  аристократическую  виллу.
‚черашний крестьЯнин,  отравленный городом,  играет  в землю, в пресыщенного
богатством  и  благами  высокомерного  богача, но  получаетсЯ  пока  из него
ничтожный собственник  ма-а-ахонького  царства,  готовый урвать хоть  шерсти
клок с паршивой овцы, то есть с государства нашего захудалого, нажить жалкую
копейку своим одиноким, первобытным трудом.
     ‘ело ЋвсЯнка населено  каким-то праздным, вЯлым людом. ‡десь триста душ
пенсионеров, столько  же  шатyчих, ни к какому берегу  не прибившихсЯ людей.
Љакое-то непривычное, скудное, потаенное население обретаетсЯ в ЋвсЯнке, оно
где-то работает, куда-то ездит,  бьетсЯ как рыба об лед, ни прибыли от него,
ни надежды, пашен нет, заимок тоже нет, на все село несколько десЯтков голов
скота, но и тот пасти  некому и негде -- всЯ землЯ поделена и разгорожена на
дачные клочки.  Ќа  фокинском улусе,  откуда давным-давно ушел в  леса и  не
вернулсЯ  маленький  мальчик  в  белой  рубашечке,  престижные  люди  строЯт
престижные  дачи.  ‡Ябко  ежась,  вечером  лениво пробредет по  селу  стайка
неприкаЯнных,  нарЯдно   одетых  девчонок,  окончивших  школу  и  никуда  не
пристроившихсЯ.  ЏромчатсЯ  по  улице  молодые  мотоциклисты,  рЯженные  под
иностранных киногероев, вспугнут собак, и те погавкают по дворам да и уснут.
Ќи  гармошки за селом,  ни плЯса на деревенском мосту, ни гулЯний,  ни песен
почти до рассвета, когда остаетсЯ до выезда на пашню час-другой поспать.
     "Њилый  мой,  а Я твоЯ, укрой полой, замерзла  Я..." Ќеужели  здесь, на
этой  земле,  на улице  этого  угрюмо  настороженного  села. Я слышал  такие
складные  слова и был  поражен нежностью, в них выпеваемой? Љакие же  залежи
тепла,  любви, добра,  светлости таились  под грубой крестьЯнской кожей, под
той самой полой  полушубка своедельной выделки и пошива. Ќеужели  пелись эти
чудесные слова  одной  из злых старух одному из этих ко всему и к себе  тоже
безразличных стариков?
     Ѓоже, Ѓоже!  —то есть жизнь? € что  с нами произошло? Људа мы делись? ‚
какие  пределы  улетучились, не вознеслись, не уехали, не  уплыли, а  именно
улетучились? Људа делась наша добраЯ душа? ѓде она запропастилась-то? ѓде?
     Ќа похоронах тетки Ђпрони  Я вдруг  увидел тетки Ђвдотьиных девок,  все
таких  же  мордастых, востроносых  и  молодых. "‘вЯт-свЯт!"  --  хотел  уж Я
занести  руку длЯ крестного  знамениЯ, но тут ко мне подошла еще крепенькаЯ,
опрЯтно  одетаЯ   пожилаЯ   женщина   и,  подаваЯ   большую   рабочую  руку,
представилась:
     -- џ  есть Ђганька, тетки  Ђвдотьина дочь. Њаму-то  помнишь?  „авно  уж
отмаЯлась, царство ей небесное. Ђ папулЯ наш где-то на ‘евере так и загинул.
--  Ћтвела  взглЯд, вздохнула. -- € Љостинтин тоже.  ЏомаЯлась Я  с ним,  ох
помаЯлась, мама  избаловала его, пил  он  шибко, по пожаркам да  по шаражкам
разным сшивалсЯ. €з тюрем, почитай не  вылезал. Ђ Я, -- Ђганька усмехнулась,
пообнажив вставные зубы из  золота,  -- удалась в маму. —етверо ишшо девок у
минЯ.  Ћт перьвого мужа две и от  второго. „ве  перьвы девки  при деле,  при
мужьЯх, а эти вот стрикулиски, --  показала она на одинаковых  ростом девах,
затЯнутых в джинсы и в кофточки со словом "Ђдидас" на взбитых грудЯх. -- ќти
вот погодки замуж не идут,  али их, дур, не берут. ‚ огороде полить  или там
садить не загонишь, корову подоить не умеют, чашку-ложку за собой не уберут,
полы не вымоют, все имЯ брик да брик, вот те и сплавшыцкие дети.
     -- Њама! Ќу сколько тебе можно говорить, не брик, а брэйк.
     Њать на это им заметила, что добрыкаютсЯ  они, допрыгаютсЯ, но  девицы,
дальние  мои  родственницы,  не  слушали  мать,  подхватив  менЯ  под  руку,
гладкотелые, духами дорогими пахнущие,  с дорогими  перстнЯми на пальцах и с
сережками  в  ушах,  старомодно  жеманЯсь, поводЯ глазами в сторону  молодых
парней, присутствующих во дворе,  говорили, что давно со мной прознакомитьсЯ
желали, но стеснЯлись,  они книжку мою читали,  правда,  название забыли,  и
горЯчо уверЯли, что брэйк на “сть-Њане гораздо лучше идет, чем в „ивногорске
да и в ЉрасноЯрске самом, в клубах и домах культуры не всегда удаетсЯ, разве
что в железнодорожном дэка да в танцевальном зале иногда, но танцевальный же
зал все времЯ используетсЯ не по назначению, то под художественные выставки,
то под встречи "Љому  за тридцать". ‡ачем, скажите вы, встречатьсЯ, если уже
за тридцать и тем более за пЯтьдесЯт? Ќикакого же смысла нет!
     џ    смотрю    на    Ђганьку,    тасканную-перетасканную   за   волосьЯ
бедолагой-матерью, и едва нахожу в ней сходство с нею, разве что усталость в
глазах, обвислое тело и душа одинаковы. € хоть скорбнаЯ  минута, всЯ роднЯ с
постными лицами, встретившись, целуютсЯ, едва узнают, а то и не  узнают друг
друга, говорЯт же шепотом, пока на поминках не выпили. †алко  мне Ђганьку. џ
пытаюсь вспомнить что-нибудь  веселое, и она  напоминает мне, как обшаренный
матерью с головы до  ног  папулЯ  их ’ерентий нашел-таки ухоронку, свернул в
дудочку и запихал тридцатку в ружье. Њать  и подозревает неладное,  но ружьЯ
боитсЯ.  Џозвала  старшего братца, бобылЯ Љсенофонта,  тот  ружье переломил,
поглЯдел, понюхал даже и деверЯ не выдал.
     -- „ак  тЯтенька-то наш, -- сбиваЯсь  на смех, повествовала Ђганька, --
всю-то зимушку ко  Љсенофонту ходил, наскребет  из кадки  мороженой холодной
соленой  капусты в  карман,  косушку  самогонки  у матери сопрет  -- и через
дорогу в хибарку  к  бобылю,  целует  его, братом называет. Љак-то мать  его
прихватила, из дому не  выпускает, а у папули капуста тает, по штанам течет,
все  предметы  морозит  и шшипет.  „южил-дюжил папулЯ, давай мокрую  капусту
горстЯми выгружать: "€шшо икзэма получитсЯ на причинном месте!"
     Њы оба с Ђганькой зажали рты ладонЯми, девицы глаза закатили критически
-- чего смешного?


     Ќедавно Ђлеша мне сказал на доступном  ему Языке, показываЯ два пальца:
"Њама  умрет,  мы останемсЯ  двое.  -- ѓлаза  его наполнились  слезами, и он
добавил: -- Њне будет жалко, когда умрет ‚итЯ". € Я сказал брату: "Њне будет
больно, когда умрет Ђлеша".
     ‚стретимсЯ ли мы на том высоком берегу, безбожники,  утратившие веру не
только  в  высшую  силу,  но и в свой народ, в его дальнейшее существование?
Љто-то мудро сказал: "Ќадежда исчезнет  последней". Ќо на что нам надеЯтьсЯ?
ѓде  отыскивать  ее,  эту надежду? “спеем ли  воскреснуть? •ватит  ли сил  и
мужества? Љрут он и труден, путь к надежде.


     ‚ огороде своем Я  насадил лес и  дикие лесные цветы, пытаЯсь,  как все
современные люди,  приладить природу к себе. Ќыне ребЯтишки уже не пропадают
в лесу, не  копают саранки,  не жуют медуницу, петушки,  пучку,  черемшу, не
скоблЯт  сосновый  сок. Љак-то,  идЯ  из лесу, нес Я в руке  подснежники,  и
катающиесЯ на  велосипедах  с подвешенными на шею транзисторами подростки, с
фигурами уже  взрослых  мужиков,  удивленно  воскликнули: "Ћй, уже весна!" Ђ
когда-то  в деревне  о весне,  о первых цветах жители  села узнавали от нас,
ребЯтишек, и  о ледоходе, и о первом пароходе, и об Ягодах первых  и грибах,
-- счастлив  бывал тот, кто первым находил не только Яичко на сеновале, но и
в первую зрелую землЯничку, первый масленок.
     Ќеохотно что-то приживаютсЯ дикие лесные цветы в огороде.
     ‘адил, садил орхидеи  --  венерины башмачки, -- прижились они  в  одном
месте, возле стены избушки, растут вЯло, цветут уныло, стародубы под березой
в тени забора прижились. Ќынче  сыро и  холодно весной было -- цвели таежные
цветы густо, сочно.  џ  склонилсЯ  над  пышной  зеленью стародубов,  надеЯсь
уловить тот таинственный запах дремучей тайги, который в детстве вбивал менЯ
в пугливое  чувство, что бывает  от соприкосновениЯ с тайной. Ћт цветка  все
еще веЯло древностью. €з древности той вышли все мы, ведь получились  мы все
из того,  что было  до нас. €  не весточка ли из прошлого встревожила сердце
тем  горьким  вздохом  древности?  Ќе   в  онемелом  ли   цветке   озарилось
тысЯчелетие,  не  ему ли  дано нежным рупором сообщитьсЯ с нами,  поведать о
вечности? Ќе остановившийсЯ ли звук прошлой, неведомой нам  и все же близкой
сердцу  жизни  тревожит  нас,  доносЯ  щемЯщую тоску о  чем-то  безвозвратно
утраченном нашей ленивой, полусонной памЯтью?
     Њузыка и цветы --  это  оттуда,  из  недостижимых далей,  из окаменелых
напластований  времени, только им оказалось доступно  пробитьсЯ к нам.  € мы
плачем, слушаЯ музыку, умилЯемсЯ, глЯдЯ на тщеты, плачем о самих себе, свЯто
задуманных природой  и утраченных нами же,  горюем о  существе, самого  себЯ
заморочившем, обобравшем,  изголодавшемсЯ  и  норовЯщем  на  четвереньках, с
лаем, рычанием, мыком  вернутьсЯ в каменные пещеры,  чтобы через  миллионы и
миллионы лет  возвратитьсЯ оттуда  на свет,  обрести разум и снова умилитьсЯ
цветку, плакать от той музыки, которую слушал кто-то до нас...
     ‚ лесу, в первой ђоссохе, где росли раньше нам, детЯм, доступные, самые
близкие Ягоды брусники  и  черники,  черничник  исчез вовсе, бруснику  ровно
кто-то  обкусил, и  она  каждое лето  пытаетсЯ ожить,  выбрасываЯ  на глиста
похожий  бледный  побег  со  щепоточкой  вЯлых тычек,  похожих на чахоточные
палочки.
     Ќо не кончилсЯ совсем  пока мир-то  этот, не кончилсЯ. „лЯ менЯ он и по
сию пору  делитсЯ  на два мира  --  на  маленький и  на большой,  устрашающе
манЯщий в запределы, кои видел Я недавно и содрогнулсЯ...
     ЏодлетаЯ к Ќью-‰орку, самолет лег на  крыло, и вместо неба стеной стала
кипЯщаЯ, распластаннаЯ  магма,  которую наискось,  вдоль, поперек  прошивали
ручейки  огней,   беспрерывно  текущие  куда-то  в  бесконечность.   †уткаЯ,
цепенЯщаЯ  красота огромного  вечернего  города.  Ѓудто  фантастический  сон
наЯву.
     Ќо  мне родней  и ближе  тот малый, привычный мир.  џ даже речки  люблю
малые, особенно нашу фокинскую.  Џо  ней  можно бродить, брать воду  на чай,
умыватьсЯ, плескатьсЯ, ловить пищуженца под  камнем, зреть, как  сбиваютсЯ в
стайку  пестрые  харюзки  -- настороженно  пошевеливаЯ  нарЯдными лепестками
хвостов  и плавников, вдруг рыбки россыпью  бросаютсЯ  вверх  по  течению  и
где-то  исчезают. …сли  совсем  мелко  в перекате,  брызги изовьют, серебром
кусты  наклоненные  осыплют,  брюхатого  жука в воду  сшибут,  и  он, шевелЯ
лапами, плывет,  кружитсЯ,  короткий всплеск, и его  не стало -- леночек или
харюз покрупней поживилсЯ. Љуличок бегает по камешкам, засунув длинный  клюв
в  глинистую морщинку,  подернутую голубыми мошками  незабудок,  достал  еду
птенцам; шустраЯ трЯсогузка  из корЯжек и  корней выклевывает тлю и личинок,
приветливо  всем  киваЯ  хвостом. Ѓулькнула Ягода  смородины в воду,  пикнул
бурундучок, мышка травой прошуршала, и  чутко дрогнул крылом заложивший круг
над речкой зоркий Ястреб.
     ќтот мир  можно потрогать  ладошкой, к нему  хочетсЯ  прильнуть, быть в
нем, он казалсЯ в детстве бесконечным.
     €  как  прежде,  на той еще не вспоротой  бульдозером  речке,  возле не
раздавленных гусеницами ключей трудЯтсЯ двое -- он и она. Њальчик и девочка.
"Њальчики играют в легкой мгле, сотни тысЯч лет они  играют: умирали царства
на  земле, детство никогда  не умирает". Ћн складывает дом, она месит глину,
носит в ладошках воду,  и, когда вода проливаетсЯ меж пальцев, он  ворчит на
нее, и она снова и снова спешит к  речке, терпеливо доставлЯЯ воду на замес.
Џостроив  дом,  он,  хозЯин, идет  за дровами,  может, и  рыбу добывать, она
стрЯпает пироги из глины, укладывает под лопушок сделанных из сучков деточек
--  спать.  Ќакрыли  хозЯева стол,  Ягодок  черемухи  и  смородины  на  него
насыпали,  хозЯйка желтенький  цветочек-недотрогу в  серединку поставила  --
огонек в доме затеплила, ромашек, называемых лебЯжьЯ шейка, на постель детей
набросала. ‘пешите, гости и все люди  добрые, на огонек во вновь построенный
дом -- вам тут всегда рады.
     Ќад домом  и над  детьми  солнце  светит,  лес шумит,  речка  плещетсЯ,
неугомоннаЯ  бессмертнаЯ речка  детства, устьем ластЯщаЯсЯ к …нисею, который
тысЯчи лет уже  течет и  течет в  вечность, и над  ним нависают рыжие скалы.
Љараульный бык, в ночи похожий на речное каменное веко,  все так же спокойно
кладет свою недвижную тень до середины реки, и лес, на нем выросший, видитсЯ
ресницами.  Џо-за …нисеем, над речкой Љараульной в середине  июнЯ все так же
отстаиваетсЯ свет прошлого днЯ, сливаЯсь со днем сегоднЯшним.
     …ще не все покорил, не все уничтожил самоед  человек, еще цветут  цветы
на склонах гор, растет целительнаЯ черемша в тайге, рыщут редкие, смертельно
испуганные, не  добитые нами  звери,  птицы,  нами недоотравленные, пусть  и
поределым хором славЯт восход солнца, трудно и негусто рожаемые дети щурЯтсЯ
на белом свету, улыбаютсЯ ему и жизни ртом, похожим на алый цветочек.
     €  снова и  снова вижу  Я столь  давнюю, столь  мне  с  детства близкую
картину бытиЯ.  ‘нова  и  снова  испытываю вину  перед  жившими  до нас, как
испытывали  ее миллионы лет  миллиарды людей. ‚ина  тем более на нас тЯжкаЯ,
тем более горькаЯ, что  вижу Я на  овсЯнском  кладбище умерших своей смертью
только  стариков,  молодые  ушли  к  праотцам  от  современных   неизлечимых
болезней,  от  пьЯнства,  перебили  друг  дружку,  передавили  автомобилЯми,
перестрелЯлись, утонули, отравились, повесились, заблудились в жизни...
     Ћ  жизни же нашей  повседневной лучше  всех, по-моему, сказала соседка,
давно живущаЯ в бабушкином доме:
     "Љак была, б..., инархиЯ, так инархиЯ, б..., и осталась!"
     Џрошлой  зимой, ознакомившись с делом на  деда,  отца и  односельчан, Я
написал довольно  пространное и  резкое письмо  в краевую прокуратуру и вот,
опЯть  же  во времЯ работы  над  заключительной главой,  получил  ответы  на
официальных бланках  -- привожу их дословно  с соблюдением всех параграфов и
форм.
     ‘верху под горбом крупно и четко напечатано:


     "Џрокуратура ‘‘‘ђ. Џрокуратура ЉрасноЯрского краЯ 18-06-91 N 13/229-91

     г. ЉрасноЯрск

     “важаемый ‚иктор Џетрович!
     ‚аше  заЯвление о необоснованном привлечении в  1931 году  к  уголовной
ответственности Ђстафьева Џ. џ. и др.  рассмотрено в прокуратуре краЯ и “ЉѓЃ
‘‘‘ђ по ЉрасноЯрскому краю.
     ‘ учетом  ваших доводов  следственным отделением “ЉѓЃ по делу проведено
дополнительное  расследование,  в   результате  которого  установлено,   что
постановление тройки  при ЏЏ ЋѓЏ“ ‚осточно-‘ибирского краЯ  от 1 апрелЯ 1932
года в отношении Ђстафьева Џавла  џковлевича,  Ђстафьева  Џетра Џавловича  и
”окина   „митриЯ   Џетровича   и  признаниЯ   их  виновными   в   совершении
контрреволюционных преступлений ЯвлЯетсЯ необоснованным и незаконным.
     ‚ соответствии с “казом Џрезидиума ‚ерховного ‘овета ‘‘‘ђ от 16-01-1989
г. "Ћ дополнительных  мерах по  восстановлению  справедливости  в  отношении
жертв  репрессий, имевших место  в период 30-х, 40-х  и  начала 50-х годов",
Ђстафьев Џ. џ., Ђстафьев Џ. Џ. и ”окин „. Џ. реабилитированы.
     ‘правки о реабилитации прилагаютсЯ.
     ‚ерно -- прокурор краЯ, государственный советник юстиции 3 класса
     Ђ. Џ. Њоскалец".
     €  в  заключение  довольно  решительнаЯ   подпись  человека,  честно  и
принципиально исполнившего свой долг. Њне бы благодарить от имени деда, отца
и  односельчанина  моего партию и  правительство,  краевое  управление  ЉѓЃ,
действительно приложившего немало  труда  длЯ восстановлениЯ  справедливости
прокурора Њоскальца --  "да ч…-то не  хочетца",  как  сказал мне когда-то  в
€гарке   еще   один  законопаченный  в  ‡аполЯрье   односельчанин,  Њитрофан
”едотовский. Ќе хватит моего старого, уже  не гибкого  хребта,  кланЯтьсЯ за
всех погубленных, убиенных, а ныне  прощенных русских людей. Ќа каком-нибудь
многомиллионном поклоне хребет  этот  не разогнетсЯ,  хрустнет, не  выдержав
непосильной работы.
     …здЯт по сибирской земле литовцы, латыши,  эстонцы, выкапывают из могил
родных,  погубленных в чудовищных  ссылках, и увозЯт их останки на родину. Ђ
куда  свозить нам,  россиЯнам,  прах  наших  мучеников,  коли  всЯ ђоссиЯ --
кладбище?
     Њного лет  назад менЯ  мучал  один и тот же сон  -- родной  деревенский
переулок  и  в  конце его  дрЯхлый,  дрЯхлый  дом с  закрытыми  ставнЯми,  с
обвалившейсЯ  гнилой  крышей,  рассыпавшийсЯ  трухой,  со  двором,  заросшим
бурьЯном, в  который опали балки,  заплотины, створки  ворот. џ знаю, там, в
этом  глухом  и  темном доме,  лежит  одиноко в холодном тлелом  трЯпье  моЯ
бабушка и ждет менЯ. € Я  хочу дойти до нее, приласкать ее и непременно лечь
рЯдом, но что-то  все времЯ мешает  мне дойти до  этого обиталища,  войти  в
него, какие-то  встречные люди и дела отвлекают. ’ак ни разу Я и не дошел до
бабушки, так еще не дождалась и не дозвалась  она менЯ, и землею не пахнет в
моем  рту,  да и сон этот  по  прибытии  в родное  село  погас, будто  экран
беззвучного кино.
     џ глЯжу в окно. ‡а …нисеем рыжеют хребты -- это следы страшных пожаров.
ѓорит тайга каждый почти год, достигаЯ окраин города.  ‡аречный  пожар возле
речки  Ѓоровой  разгоралсЯ  несколько  дней.  ‡а  рекой тысЯчи  дач  имущих,
зажиточных людей, десЯтки  тысЯч пенсионеров, возделывающих грЯдки, глЯдЯщих
в  телевизор  на  перестройку, ругающих устно и письменно  власти за то, что
медленно налаживаетсЯ или совсем разлаживаетсЯ жизнь.
     Ћторвись от  телевизора  и  своих грЯдок пара пенсионеров,  возьми пару
лопат,      прикопай     огонь,      оставленный     молодыми     беспечными
гулЯками-разгильдЯЯми,  и  не  было  бы  этого  страшного,  все  с   хребтов
сметающего огнЯ, который взрывалсЯ в скалистых распадках от скопившегосЯ там
сушьЯ  и мелкого хвойнолесьЯ, будто склад боеприпасов  от  прЯмого попаданиЯ
бомбы на фронте.
     ’ам, за рекою, бывший  ученый муж цепью  от  лодки  перебил позвоночник
маленькому мальчишке за  то, что тот сорвал без  спроса на его грЯдке спелую
землЯничинку,  и папа  этого навек изувеченного  ребенка  переплыл  ко мне с
просьбой писать  жалобу в ‚ерховный  ‘овет. ‚  ту  сухую  весну  от страшных
пожаров сгорело немало деревень, горела и наша, и  мои нынешние односельчане
воровали  с пожара  все, вплоть до  навоза и  саженцев. Ќазовите  мне "такую
обитель", где бы это было возможно!
     Ќо, но во всем  находитсЯ  еще  какое-то  утешение,  какаЯ-то отдушина.
„еревенские  старухи  уверЯли  менЯ,   что  пожар  удалось  потушить  только
благодарЯ "четверговым  Яйцам".  ѓорело вскоре  после  свЯтого  четверга, на
который по стародавней привычке  и поверью красили Яйца,  и вот  эти-то Яйца
начали бросать  в огонь старые  люди.  "€  что ты думашь?  ‚етер тише, тише,
огонь-то эдак вот к Ђписею отгибат, отгибат, и... утихло, унЯлось".
     Ћ том,  что с  реки  и с  железной дороги  по пожару хлестанули могучие
противопожарные средства, батареЯми  их нынче называют, старухи не поминали,
да и не верили они той силе, в коей не было чудодействиЯ.
     ‚от на вере  в  чудо,  способное  затушить пожар,  успокоить мертвых во
гробе и  обнадежить живых,  Я и закончу эту книгу,  сказав  в  заключение от
имени своего и вашего.
     Ѓоже праведный, подаривший  нам этот  мир и жизнь нашу, спаси и сохрани
нас!

     1991


     ‚иктор  Ђстафьев.  ‘обрание  сочинений  в   пЯтнадцати  томах.  ’ом  5.
ЉрасноЯрск, "Ћфсет", 1997 г.


         * Љомментарии * 


     Љогда-то, очень давно, журнал "‘мена" опубликовал мои первые зарисовки,
затем очерк, затем что-то похожее  на рассказ, и не просто опубликовал, но и
"приютил"  менЯ, и  Я, начинающий автор, приехавший из  далекого  уральского
городка —усового в столицу, бывал  накормлен в буфете, устроен па ночлег как
командированный,  снабжен   пусть  и  не  богатыми,  но  очень  необходимыми
средствами на житье и пропитание.
     ‘лучалось  это  нечасто,  бухгалтерию  "Џравды", к которой  прикреплена
"‘мена", Я не разорил, но поддержку, так мне в ту пору  необходимую, получил
и однажды угодил во "всамделишную" командировку от того журнала.
     “знавши,  что Я родом  с  …нисеЯ, да  еще  из тех мест, где  начинаетсЯ
возведение  самой  могучей  в мире гидростанции,  тогдашний редактор "‘мены"
Њихаил  Ђрсеньевич  ‚еличко посчитал,  что  никто  так емко  и живописно  не
отразит героические дела на новостройке, как Я.
     Ќичего  героического  Я  на  стройке  не  обнаружил,   она  еще  только
развертывалась, но уж такой был на  ней  беспорЯдок, неразбериха и кавардак,
граничащие с преступностью, что Я, повидавший уже виды  в  наших  лесах,  на
водах  и  заводах,  приуныл,  однако как журналист,  с некоторым уже  опытом
работы  в газете, быстро нашелсЯ и  почетную командировку ударно  отработал,
написав очерк об одной из молодежных строек ЉрасноЯрска.
     Ћчерк, типичный длЯ  той поры, газетный, трескучий, и потому  он широко
печаталсЯ, в особенности по юбилейным изданиЯм,  и  принес  мне  заработку в
несколько  раз  больше,  чем моЯ  перваЯ книжка.  Ќужда в  семье  тогда была
большаЯ,  и  Я едва устоЯл  против этакого добычливого творчества и  легкого
писательского хлеба.
     Ѓудучи  в  командировке,  Я,  уже  привыкший  к  неудержимой  болтовне,
демагогии  и  краснобайству,  был  все  же  поражен  тем,  какой  размах это
приобрело на просторах  родной ‘ибири  --  оно и  сейчас здесь соответствует
просторам -- такое же широкое, вольное и безответственное. Ќо тогда Я еще не
был  таким  усталым  от  нашей  дорогой  действительности,  все  воспринимал
обостренно,  взаболь,  и  менЯ  потрЯсло, что люди, владеющие пером,  и даже
"выдвиженцы  пера" --  из рабочих  и  местной  интеллигенции,  пишут здесь и
"докладывают"  по  давно  известному,  крикливому  и  хвастливому,  ‘оветами
рожденному, принципу: "Ќе верь глазам своим, верь моей совести".
     € совсем  исчез  человек из этих писаний,  одни  только герои  населЯли
многочисленные творениЯ, раз герои, значит, и дела у них только героические,
а бардак на производстве  и в жизни, он как бы и не касалсЯ  их белых рубах,
алых полотнищ и светлых душ.
     џ жил в родной деревне, смотрел на своих односельчан, занЯтых земельным
и рабочим  повседневным  делом,  и  думал:  "Ќу,  хорошо. ‚се  герои, и  все
героическими делами обуЯны,  а кто же  тогда  их-то, моих  родных гробовозов
(такое  неблагозвучное прозвище  у моего родного  села  ЋвсЯнка), отразит  и
расскажет  о  их  вечной  жизни  и о труде,  которым землЯ  и  все  на земле
держитсЯ? Ђ тут еще и строители  "масла в огонь подлили", Явились в ‘ибирь с
ружьЯми,  фотоаппаратами, купленными на "подъемные" деньги. ‡начит,  как они
сойдут с поезда, ступЯт на дикую сибирскую землю, сразу же завалЯт медведЯ и
сфотографируютсЯ,  поставив  победительно  ногу   на   поверженного   зверЯ.
Љвартировали молодые строители в палаточных городках, по окрестным селениЯм,
и все избы моей родной деревни тоже были забиты новопоселенцами.
     Ќе  обнаружив бородатых мужиков, обутых  в  чуни, в  звериные шкуры,  в
медвежьи  шубы, жрущих сырое мЯсо и живую рыбу (хотЯ есть любители и того, и
другого на  ‘евере, да и в Њоскве они есть), шумные строители сразу утратили
к  сибирЯкам   интерес,  игнорировали  их  как   в  жизни,  так  и  в  своих
художественных творениЯх. Ѓолее того, не приложив труда заглЯнуть поглубже в
душу сибирЯка, по  внешней грубой его  оболочке  составили  мнение  о нем  и
враждебное к нему отношение  выЯвили. ‚прочем,  часто оно бывало обоюдным, и
не  облагородилась   от  наплыва  строителей  сибирскаЯ  сторона,  наоборот,
погрубела еще  больше,  осатанилась, хотЯ  внешне  вроде  бы  "обстроилась",
выглЯдит куда как культурней, чем в "старое времЯ".
     ‘ловом,  думал Я  думал,  и  вышло,  что мне надо рассказывать  о своих
землЯках, в  первую  голову о  своих  односельчанах,  о бабушке и  дедушке и
прочей родне,  стараЯсь  но  особо-то унижать и  не до  небес  возвышать  их
словом. Ћни  были интересны  мне и любимы  мной такими, какие  есть на самом
деле,  и жизнь  их  обыкновеннаЯ  была привлекательней всех  выдуманных,  из
папье-маше слепленных,  бутафорской  краской выкрашенных героев,  у  которых
всегда грудь вперед и "передоваЯ мысль" наготове.
     ‚от и начал Я помаленьку да полегоньку писать рассказы о своем детстве,
о селе родном и его  обитателЯх, о  дедушке и бабушке, ни с какой стороны не
годных  в  литературные  герои  той  поры. Џервоначально  цикл  рассказов  и
называлсЯ "‘траницы детства". € чудесный эпиграф Љайсына  Љулиева со сладкой
грустью  предварЯл его: "Њир детства,  с  ним навечно расставанье,  назад ни
тропок  нету,  ни  следа,  тот  мир  далек, и  лишь  воспоминаньЯ  все  чаще
возвращают нас туда".
     ђассказы писались  легко, быстро, радуЯ сердце. ‘ поЯвлением  рассказов
"Љонь с  розовой  гривой" и "Њонах в  новых штанах", Я понЯл,  что из  всего
этого может получитьсЯ книга.  €  она  получилась. ‚ 1968 году в Џерми вышла
книга под названием "Џоследний  поклон". џ долго  искал это название,  а оно
уже было в книге -- так называлась одна из глав. € однажды мой товарищ ткнул
пальцем в это название.
     Љнигу  ту  оформлЯл  покойный уже  пермский художник Ђлексей Њотовилов.
Ѓольше года он работал, на каких-то цинковых пластинках гравюры резал, когда
книгу печатали, художник ночевал в типографии, чтоб все было напечатано  как
надо. € все Џермское издательство старалось, и книга получилась  как надо, в
суперобложке, с цветным шрифтом.
     џ это к тому, что  везде, хоть на стройке, хоть в издательстве, нужны в
работе  самоотверженность  и любовь,  увы,  куда-то  во многих  местах и  на
предприЯтиЯх наших подевавшиесЯ.
     ѓоворЯт: "•орошаЯ весть  на месте  лежит, худаЯ по  земле бежит", да не
всегда, к  счастью,  жизнь идет по пословице. Љнига "Џоследний поклон", была
замечена в столице, благосклонно встречена критикой. Џошла хвалебнаЯ  почта,
которую   Я,  конечно  же,  читал  с  большим  удовольствием  и   млел   еще
ненадорванным, горЯчим сердцем.
     Ќо жизнь шла вперед, и Я вместе с нею куда-то двигалсЯ, съездил,  и  не
раз, в ‘ибирь, на родину, побывал на …нисее, на Ћби. “рал,  к той поре почти
на голову  разбитый, досконально изучил,  из газеты и с радио  ушел -- шибко
они растревожили и поранили мою совесть. Ќе вдруг, не сразу, но понЯл Я, что
чего-то в  "Џоклоне" не договорил, "перекосил" книгу в сторону благодушиЯ, и
получилась  она  несколько  умильной,  хотЯ  Я  к  этому  сознательно  и  не
стремилсЯ,  а  все же жизнь пообтесал, острые углы пообпиливал, чтоб дорогие
читатели, советские, прежде  всего, за них штанами не цеплЯлись и коленки не
ушибли. Ђ ведь жизнь-то тридцатых  годов не из одних веселых детских игрушек
и затейливых игр состоЯла,  в  том  числе и  моЯ жизнь и  жизнь близких  мне
людей.
     Џродолжались раздумьЯ, воспоминаньЯ, продолжалась во мне книга.
     “же живЯ  в  ‚ологде,  Я  написал новые  главы  "Џоследнего  поклона" и
однажды издал  книгу  в Њоскве, состоЯщую из двух  частей.  ‚стретивший менЯ
как-то мудрый горец и славный поэт Љайсын Љулиев спросил: "—то же эпиграф-то
снЯл?  -- и сам себе ответил, грустно покачиваЯ  головой: --  Џонимаю. Љнига
переросла воспоминаниЯ детства".
     Ќет, книга не  "переросла детства". Љак  его  перерастешь? Ћно вечно  с
нами,  со своим  вечным,  прекрасным, радостным обликом  и  звонким голосом.
Љнига ушла из детства дальше, в жизнь, и двигалась вместе с нею, с жизнью.
     ‚  1980  году  Я  переехал  жить  на  родину  и  уже  через  год-другой
почувствовал,  что  моЯ заветнаЯ книга снова  "зашевелилась"  во  мне,  -- Я
заметил  в ней  неточности, неизбежные  оттого, что  писалась она  вдали  от
"натуры", ощутил пропуски в книге  и какие-то  упущениЯ памЯти, а главное --
позывы "рожать".
     €  снова, с радостью,  с  тем удовольствием, какого мне  не  доставлЯла
работа ни над одной моей книгой, принЯлсЯ Я за "Џоклон". Љонечно  же, не так
уж  легко  и  прытко писалось, как в литературной "верхоглЯдной"  молодости,
однако,  одолел  Я  и  третью часть  книги.  €здательство "ЊолодаЯ гвардиЯ",
объединив три книги, выпустило "Џоследний поклон" в двух томах в 1989  году.
„вухтомник  с  большой любовью  прекрасно  оформили  художники-супруги  Ђлла
ЋзеревскаЯ и Ђнатолий џковлев.
     Ќа  менЯ  надвигалась  работа над давно задуманным романом  о войне, но
завершение   "Џоследнего   поклона"   также  висело  над  душой,  надо  было
заканчивать  этот  многолетний   труд.  џ   думал  написать  одну   большую,
заключительную главу, но жизнь  подбрасывала  и подбрасывала  материалу, как
хворосту в  костер. џ в  одну  главу не  уложилсЯ, написал  две: "‡абубенную
головушку" и "‚ечерние раздумьЯ",  которые  и  были напечатаны  во втором  и
третьем номерах журнала "Ќовый мир" за 1992 год.
     Ѓолее  Я  продолжать комментарии  не  буду,  пусть  книгу  комментируют
читатели, отмечу лишь, что на "Џоклон" пришло  очень много писем и некот